О роли колбасы в жизни человека. Премьера «Самоубийцы» в Театре на Малой Бронной
Apr 04, 2018 11:05
Николая Эрдмана, когда-то сам Станиславский сравнил с Гоголем, польстя ему неимоверно. Всё же пьесам Эрдмана довольно далеко до упомянутого классика, как и до произведений Бабеля, Зощенко, Булгакова, Ильфа и Петрова. Довольно специфичные у него интеллигентный юмор и язык, рассчитанные «не для всех». Театральная же огранка делает из написанной в 1928 году пьесы «Самоубийца», запрещенной, но позже востребованной, бриллиант. На Малой Бронной молодая актриса и режиссёр Екатерина Дубакина (закончила РАТИ, мастерская Сергея Голомазова) в качестве эксперимента и режиссёрского дебюта на площадке Малой сцены поставила эрдмановскую пьесу «Самоубийца», задействовав в постановке своих талантливых коллег: Олега Кузнецова (Подсекальников), Юлиану Сополеву (Пересветова), Дмитрия Варшавского (Калабушкин), Илью Жданикова (Гранд-Скубик), Таисию Ручковскую (Мария Лукьяновна, жена Подсекальникова) и других. Сама Дубакина тоже занята в роли Серафимы Ильиничны (тёщи Подсекалина).
В театрах сейчас очень любят переодевать героев Пушкина, Гоголя, Грибоедова, Толстого и прочих классиков в современное платье, а в Театре на Малой Бронной так и особенно. Надо заметить, что в этом очень часто есть оправданный смысл. На Малой сцене этого театра не так давно я видела, как Пьер Безухов во фронтовой шинели приходит в гости к Наташе Ростовой в полуразрушенный бомбёжкой дом и угощает её колбасой - и это была сильная и прекрасная драматическая сцена.
«Самоубийца» начался бодро и увлекательно и тоже с колбасы, вернее, именно с ночных перешёптываний обывателя Семёна Семеновича Подсекальникова с супругой Марией Лукьяновной насчёт ливерной колбасы и, как водится, слово за слово, перешёл на проблемы гораздо более крупные по масштабу. Подсекальников начинает испытывать отвращение к презренному безденежному бытию в коммунальной квартире и решается свести счёты с жизнью. И вот тут ситуация приобретает очертания курьёзного фарса, а спектакль внезапно и неожиданно превращается в винегрет из постоянно прибывающих новых эклетичных персонажей.
Я в и
1927, 1928 - в СССР праздник десятилетия Октябрьской революции, официальное начало первой пятилетки, индустриализация, коллективизация сельского хозяйства, аресты оппозиционеров троцкистско-зиновьевского блока, появление модного направления конструктивизма, люди живут очень бедно, мужчины носят кожаные куртки и фуражки, подпоясанные ремнём гимнастерки, женщины прямые суконные юбки и красные косынки, которые завязывают узлом на затылке. Период НЭПа уже закончился, но модницы шьют платья по парижским журналам, красят волосы в рыжий цвет, стригутся под мальчика или завивают волосы волнами. Сам Эрдман пишет в это время сценарий к «Весёлым ребятам», а через пять лет его арестуют.
Так вот никаких примет времени в спектакле не будет. Три главных героя - Подсекальников, жена и тёща, замечательно начнут спектакль и блестяще отыграют первые сцены, более чем органично предоставив зрителям возможность насладиться историческим временем, а затем будут разбавлены фриками из сегодняшних реалий. Наблюдая за героями пьесы, мучительно пытаешься найти ответ на вопрос: «Зачем и для чего их осовременили?», но попытки эти отчаянно неуспешны. Положим, гомосексуальные интонации представителя «русской интеллигенции» Гранд-Скубика принять можно. Но смысловая идейная нагрузка приблатнённых манер Пугачева, инстаграмной гламурности Клеопатры Максимовны, переливания блёсток концертного платья Раисы Филипповны, картавости Виктора Викторовича и намёков на незабвенный образ вождя, произносящего аля есенинско-гоголевский монолог про цыган, седого бобра, вёрсты обездоленной родины и тройку лошадей, осталась лично для меня совершенно недоступной. А священник в почти полном церковном облачении без даже и намёка на карикатурность образа ни внешне, ни интонационно, так и вообще выбил меня из спектакля полностью. Отец Елпидий с несколькими короткими репликами в пьесе совсем не отец Фёдор с его «Я отдам колбасу, снимите меня». Если Ильф и Петров обрисовали отца Фёдора Вострикова комично, высмеивая в его лице жадность и неприличную сану ловкую предприимчивость, следуя моде того периода на разоблачении религии как «опиума для народа», то Эрдман вводит в пьесу подобного персонажа как добавочного - гротескные представители интеллигенции, искусства, торговли, мещанского общества у него есть, а представителя культа нет, тогда как через него нужно донести мысль, что нельзя приносить свою жизнь на обслуживание каких бы то ни было идей, в том числе религиозных догм. Стоило ли из-за него городить такой обильный огород с облачением?
Возвращаясь к теме перенесения персонажей известных литературных произведений из какого-то исторического периода во время нынешнее, не хочется открывать Америку и говорить о том, что подобное оправданно далеко не всегда, и выдернутые из контекста важных исторических деталей перемещения героев могут сделать их образы каменными, безжизненными, бессмысленными. Невозможно представить себе Остапа Бендера и Кису Воробьянинова, Маргариту и Мастера, Ольгу Вячеславовну-Гадюку и Соню Варенцову, Григория Мелехова и Аксинью сейчас, да и не нужно! Не нужно! Тем более, когда никакой связи новый вид со старым героем и его репликами не имеет.
Метафоричного «Самоубийцу» Эрдмана можно превратить в злободневную сатиру, звучащую остро, что пытался осуществить Плучек в Театре Сатиры, но спектакль быстро закрыли. В философской грусти «Самоубийцы» можно увидеть драму, ведь вопросы бренности бытия, смысла жизни и поиска своего месте в этом мире вечны. С каламбурами «Самоубийцы» можно просто поиграть в дуракаваляние, со смехом без политического подтекста над абсурдностью человеческой бытовой суеты сует.
Но нет ничего печальнее, чем несмешная шутка, а в театре - несмешной комедии. Актёры сами по себе отлично справлялись с ролями, но, не будучи склеены пониманием общего смыслового замысла спектакля, каждый клевал зерно своей роли в одиночку. Несовместимость предложенных обликов героев пьесы с аутентичным содержанием нейтрализует иронический комизм, обнуляет драматические ноты, тупит сатиру и превращает хороший спектакль в «представление».