По Окраине: Путевые очерки П. И. Шрейдера. 8
По Окраине. (От Ташкента до Каракола). Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1892.
П. И. Шрейдер. По Окраине. Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1893.
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII (начало). Глава VII (окончание). Глава VIII. Глава IX. Глава X (начало). Глава X (окончание). Глава XI (начало). Глава XI (окончание). Глава XII. Глава XIII (начало). Глава XIII (окончание). Глава XIV (начало). Глава XIV (окончание).
Синим цветом выделен текст стр. 91 и 92 - это один из 7 листов, не прошедших финальную цензуру (?) и отсутствующих в обоих известных нам экземплярах книги 1893 года издания.
Глава VIII
Бывшее положение наше на северо-западной границе Китая. - Сдержанность русской администрации. - Набег Чоган-Кегеня. - Охрана Семиреченской области. - Разъезды и пограничные отряды. - Избиение китайцев. - Образование султаната в Илийской провинции. - Положение дунган. - Абиль-Огля. - Беспорядки внутри и на нашей границе. - Бесполезность дипломатических сношений. - Бегство прапорщика Тазыбека в Кульджу. - Занятие ее русскими войсками в 1871 году. - Спокойствие в стране. - Тревожные слухи. - Просьба дунган. - Оптимизм таранчей. - Петербургский договор 12 февраля 1881 г. о возвращении Кульджи китайцам. - Переполох. - Увещания комиссара. - Бесполезность советов. - Дальнозоркая дипломатия. - Поспешность переселения. - Тяжелое положение местной русской власти. - Упразднение православного храма. - Рассказ очевидца. - Размышления простого человека. - Крах русских купцов в Кульдже. - Заключение старика о 9000000 рублей.
С давних времен, едва ли не с самого начала водворения русского господства бок о бок с С.-Зап. Китаем, пограничные дела наши с мирными соседями, почти из года в год, ознаменовывались теми или другими недоразумениями. Хотя до открытой вражды дело не доходило, но по́лки архивов Семипалатинской области, бывшего Алматинского округа (ныне Семиреченская область, но значительно расширенная), Министерства иностранных дел и Азиатского департамента Главного штаба все более и более наполнялись фолиантами происшествий, объяснений, угроз наших и обещаний беспокойных соседей по поводу того или другого конфликта, вроде разграбления караванов, столкновений китайских подданных с пограничными русскими, ухода киргизских волостей за границу и т. п.
Для наблюдения за спокойствием высылались разъезды и ежегодно выставлялись отряды: в Зайсане, Бахтах и Борохудзире. Позднее, в 1869-70 гг., кроме того, учрежден был Тиан-Шанский отряд, карауливший долину р. Текеса и вход в Мусартское ущелье.
Как ни была сдержанна власть в Зап. Сибири, как она ни избегала вооруженных столкновений, но иногда дела принимали серьезный оборот вследствие смелых выходок со стороны подданных Зап. Китая, кульджинского султана, и бездействия власти последних.
Так, напр., в 1869 г. дерзость неугомонных шаек дошла до того, что громадные толпы калмыков, манджур и другого сброда, ведения чугучакского амбаня (губернатора), под предводительством Чоган-Кегеня, разграбив наших киргизов, кочевавших на границе, - напали врасплох на Зайсанский пост (в Семипалатинской области) [Пишущий эти строки в то время служил в названной области.].
Конечно, русский отряд, не ожидавший такого пассажа, и отчасти по вине бывшего там пристава, хотя и имел потери, - тем не менее проводил непрошенных гостей надлежащим образом. Даже после этого случая мы ограничились запросами и, кажется, требованием чрез нашего консула денежного вознаграждения; но получили ли его - сказать не могу. Очень может быть, что по добродушию своему простили. Где наше не пропадало?
Словом, в течение не одного десятка лет, положение дел на границе было в высшей степени ненормальное. Не то мир, не то война; а ежегодные расходы на отряды и другие потребности, вызываемые двусмысленным положением вещей, не прекращались.
Особенную заботу для администрации представлял надзор и предупреждение беспорядков на границе Семиреченской области.
Эта обширная территория, непосредственно соприкасающаяся с вост. стороны с китайскими владениями и охваченная с севера к югу, на протяжении более тысячи верст, Илийскою провинциею, - представляла обширное поприще для беспрерывных и трудноустранимых столкновений.
Высылавшееся для наблюдения за нашими киргизами, а также для своевременного предотвращения набегов из-за границы барантачей - несколько растянувшихся сотен казаков - служило только фиктивною мерою, тем более в этой изрезанной горными захолустьями местности.
Наконец восстание 1865-67 гг. в Кульдже, начатое дунганами и поддержанное таранчами и др. мусульманами, измученными невыносимым гнетом китайского владычества, ускорило ход событий.
Невольные инсургенты, воодушевленные успехом, буквально разметывали все, что только даже напоминало китайщину. Очевидцы, бежавшие в наши пределы, рассказывали, что «кровь лилась красною рекою, головы летели с плеч и разбрасывались по улицам городов». Дома с треском разваливались в груды. Какой-то отдаленный шум и гул долетали даже до Борохудзирского отряда, отделенного от сцены страшной драмы только небольшой речкой.
Таким образом в земле идолопоклонства возродилось мусульманское ханство под главенством султана Абиль-Огля (из таранчей); но оно существовало недолго.
Неустойчивость власти, опьянение успехом, борьба образовавшихся партий и, с другой стороны, неуверенность в упрочении могущества молодого султаната, страх за будущее и, наконец, разнузданность победителей, - все это, конечно, не могло восстановить абсолютный порядок и спокойствие не только внутри страны, но и на нашей границе [Нельзя пройти молчанием то, что с переходом власти к таранчам положение дунган мало улучшилось. Первые очень скоро забыли, что своею независимостью от китайцев они всецело обязаны дунганам. Последние, составляя всего 1/15 часть всего населения и не имея сносного огнестрельного оружия, оказались в порабощении у более сильных, несмотря на свою беззаветную храбрость, и немало пострадали, как было сказано, за свою продолжающуюся преданность России в кратковременное управление страною Абиль-Огля. Этот султан, в сущности, был человек очень добрый, но весьма ограниченного ума и притом совершенно бесхарактерный, почему находился всегда под влиянием дурных министров, которые своими коварными советами привели его к катастрофе.].
В последнем случае немало помогали неурядице лихие пограничные с русскими владениями киргизы рода суван и кызай, кочевавшие в Талкинских горах и на озере Сайрам-норе.
Дети гор и степей [Эти кочевники впоследствии, по занятии нами Кульджи, оказались, как всякое храброе племя, отличным народом.], пользуясь смутным временем и рассчитывая на безнаказанность со стороны своей шаткой власти, стали пошаливать. Беспрестанный угон скота у наших киргизов, набеги и т. д., повторялись все чаще и чаще. Был даже случай истязания ими, совместно с русскими киргизами, помощника начальника Капальского уезда майора Здоренко.
Неоднократные представления и предупреждения пограничной администрации султану, письменно и чрез особо доверенных лиц, кроме бесконечных витиеватых, в восточном вкусе, уверений в дружбе, сознании в силе «всемирного» Белого Царя и пр., - других результатов не приносили.
Полное равнодушие, с каким относился Абиль-Огля к всяким бесчинствам, вследствие своей слабости и послушания корыстолюбивым приближенным лицам, дошедшим до той дерзости, что убедили султана принять под свою защиту прапорщика Тазыбека, отложившегося от русского подданства и ушедшего с несколькими сотнями юрт в Кульджу, - положило предел такой анархии.
В месяц с небольшим (считая все приготовления, походы и пр.) наши войска под главным начальством ген.-лейтенанта Колпаковского прошли церемониальным маршем с боевыми патронами роскошную Илийскую долину, и, после незначительных стычек под Алимту, Чинча-хо-дзи и Суйдуном 22 июня 1871 г., - русское знамя величаво взвилось на стенах г. Кульджи, сдавшегося без выстрела [Более серьезным военным делом в этой кампании можно назвать только бывшее 31 мая при селении Кетмень действие отдельного отряда, впоследствии присоединившегося к главному, и то потому, что огромное скопище кульджинцев, под начальством самого Абиль-Огля, напало на наш маленький сравнительно отряд врасплох, ночью; но, конечно, как всегда, кульджинцы остались побиты. То же можно сказать о действиях Борохудзирского отряда, имевшего предварительные столкновения до прихода главных сил.].
Ключи от столицы ханства еще накануне привез сам султан вместе со своими министрами в г. Баяндай (около 12 в. от Кульджи) и вручил их начальнику отряда, к несказанной досаде любителей дешевых лавров.
Десятилетняя безмятежная жизнь под русским владычеством, совершенное спокойствие за неприкосновенность собственности, видимая заботливость со стороны новой власти о благосостоянии местного населения (исключения бывали в виде, напр., хабары, но где ее не бывает?), развитие торговли и упрочение порядка, благодаря которому каждый знал, сколько он будет платить и за что, наконец обеспеченный сбыт своих произведений за деньги, а не за удар нагайки чалмоносных или китайских правителей и вообще каждого «сильного», - все это не могло не иметь благотворного влияния на народ и воочию доказать высокое преимущество русской короны перед всеми остальными, чтобы быть ее подданными.
Известная истина, что чем мы дорожим в жизни, то особенно бережем и всегда боимся потерять.
Вероятно, по этой причине, вскоре по занятии нами Кульджи, дунганами овладела тревога, как бы их опять не отдали в хищные когти ненавистных китайцев.
Не раз они обращались ко мне по этому поводу, говоря, что в таком случае никто из них не останется на родине, а все поголовно переселятся в русские земли, и если там их не примут, то с отчаяния перережут свои семейства и самих себя.
Очень естественно, что я всеми силами старался их успокоить, уверяя, что русское правительство никогда не допустит такого страшного дела и от своих владений не отступится.
Сознаюсь откровенно, что говоря это дунганам, я действовал под влиянием самого искреннего, глубокого убеждения, без всякой претензии на политическую мудрость, а просто как «русский человек».
Да и действительно, кому бы пришла в голову в то время такая злая мысль, что русская дипломатия скомкает, разорвет и бросить опять на поругание прежней безурядицы, прежнему бесправию установленный в прекрасной стране режим, предоставив произвол той власти, которая, мучая в течение столетий целое население, постоянно вызывала какую-то анархию и на нашей границе.
Но дунгане, должно быть, были дальновиднее и всем моим многоречивым указаниям не поверили, потому что по возвращении моем в г. Суйдун (о чем сказано было выше) подали мне написанную красными и золотыми буквами на огромной полосе фанзы (шелковая материя) коллективную просьбу, общий смысл которой был тот, что они могут жить только под русскою властью.
Этот адрес (вернее, слезная мольба) был представлен мною ген. Колпаковскому, который с своей стороны также едва ли допускал возможность невозможного возвращения прежнего порядка вещей и «обращения вспять» за 9 мил. руб., как потом оказалось.
Во всяком случае, вопрос о переселении в наши пределы в случае «чего-либо» - был решен среди дунганского населения бесповоротно, и еще далеко ранее совершившегося печального факта - отдачи Кульджи, - они начали к нему готовиться.
Что же касается до таранчей, то эти последние, невзирая ни на переполох у дунган, ни на тревожные, все более и более укоренявшиеся слухи, даже в 1880 году, - все-таки переселением не спешили.
Такую нерешительность можно объяснить единственно только полным их недоверием к нелепым слухам о новом водворении в только что успокоившейся провинции китайской власти. К тому же, по понятиям восточных народов, уступки делаются только слабейшими более сильным. В русских они видели до сих пор не преодолимую «никем в мире» силу, а тут вдруг уступка, да еще кому? тем, которые в свое время были разгромлены самими же таранчами… нет, этого быть не может. Подоспевшее к этому времени политическое осложнение с Пекином и сосредоточение довольно значительных русских войск по дорогам в Манас и Урумчи еще более успокоило оптимизм таранчей и кульджинского населения вообще.
Петербургский договор 12 февраля 1881 г. и, затем, фактическая передача Кульджи 10 марта 1882 г. разрушили все иллюзии и произвели поистине ошеломляющее действие на всех не веривших осуществлению немыслимого в летописях истории Азии акта.
Еще более ужасная паника овладела населением, когда в Кульджу прибыл комиссар (генерал Фриде) и стал убеждать стремившихся к переселению оставаться на своих местах, причем были пущены в ход - уверение в «великодушии» (?!) китайского правительства, в «будущем благосостоянии» (?!), «разлука с родиной», «память к могилам предков», наконец, угрозы, что «ничего не получат на новых местах» и т. п. «успокаивающие средства» [Записка о переселении кульджинских мусульман, 1884 г., приложенная к отчету воен. губер. Семиреченской области.].
Но никакие увещания и угрозы не могли сломить бесповоротной решимости несчастного народа. Таранчи и особенно дунгане слишком хорошо знали, чего они могут ожидать от «великодушия» китайцев за избиение их во время восстания и за радость свою по переходе под защиту русской державы.
Падение на землю, целование ног, отчаянные вопли были ответом комиссару.
Беседуя с некоторыми дунганами в селе Александровском во время моего проезда, я, между прочим, спрашивал, не скучают ли они по родине.
- Родина наша теперь здесь, под рукою русского Царя, - с каким-то спокойствием отвечали они мне.
- Ну а могилы предков, родителей и пр.? - допытывался я, вспомнив меланхолические увещания комиссара.
- Могилы их - вот здесь, - сказали мне эти люди, с благоговением приложив руки к сердцу и ко лбу.
Справедливость, однако, требует сказать, что русский комиссар избран был из числа лиц высокого ума и образования, человек сердечный, искренно всеми уважаемый, близко стоявший к делу, а следовательно, знакомый с ним; он очень хорошо знал, что оставлять дунган и таранчей в Илийской провинции было бы величайшею жестокостью, совершенно ими не заслуженною, да и вредною в будущем для нас самих.
Такая игра с добрыми чувствами преданного России народа, незнакомого с эквилибристикой дипломатической премудрости, - конечно, заставила бы его с ужасом отвернуться и не доверять более русской власти, за которую многие из них сложили головы на плахе.
Очень понятно поэтому, что все изложенные выше увещания кульджинских мусульман «оставаться и ожидать китайского великодушия» - не были плодом личного умозаключения комиссара.
Это было только исполнение, скрепя сердце, инструкций, данных ему «свыше» дальнозоркими иностранными оракулами из Петербурга.
Итак, после обнародования известного договора, по выражению очевидцев, произошло во всей стране «великое смятение». Более половины имущества было брошено на произвол судьбы. Брали с собою только самое необходимое, чтоб только унести свою шкуру. Близость бесшабашной китайской толпы, шедшей на смену стройных рядов русских солдат, заняла все умы беглецов, давила их как кошмар и отшибла даже память, что Кульджа еще не окончательно очищена нами, и пока будет кому, в случае надобности, оградить их от насилий и жестокостей.
До 40.000 таранчей и более 12.000 дунган обоего пола начали так быстро уходить в наши пределы, что русская кульджинская администрация была поставлена в крайне тяжелое положение. Ей только одной, да еще главной власти в Семиречье, известно было, каких едва преодолимых трудов стоило удержать на месте хотя часть населения. Между тем это было крайне необходимо для посева там хлеба, так как на достаточное количество его для пропитания около 50.000 (кроме кочевников, до 20.000) душ, ввиду спешности переселения, на новых местах водворения нельзя было рассчитывать [Записка о переселении кульджинских мусульман, приложен. к обзору за 1884 год.]. Очень понятно, что безопасность и неприкосновенность остающихся людей мы должны были взять на свою нравственную ответственность.
Для удержания на время стремившегося к уходу народа, которому не успели не только отвести, но даже наметить земли в русских пределах, пришлось принять настоятельные меры, ввиду несогласия переселяющихся, и оставить в Кульдже, опять-таки на свой риск и страх, всех волостных управителей и влиятельных людей [Там же.].
Как иллюстрацию стремительности бегства невольных изгнанников из родного гнезда, извлекаем весьма интересные строки из записок о переселении кульджинских мусульман генерал-майора Фриде. «Переселение началось в начале 1882 г., и вся дорога, в течение апреля и мая месяцев, от китайской границы до Пишпека (около 600 верст) была покрыта беглецами».
Судя по этим строкам, можно сказать, что если бы тут случился очевидец очищения Москвы в 1812 г., то он, вероятно, нашел бы аналогичность в этих двух явлениях.
Прежде чем продолжать краткое сообщение о водворении и устройстве кульджинских переселенцев в Семиреченской области, я остановлюсь на одном вопиющем, уже не для мусульман, а для нас, православных, в летописях русской церкви факте, напоминающем разве только времена монгольского владычества или неопределенного положения нашего в бывшем Царстве Польском до 1863 г.
Не только мощная русская держава должна была удалиться из Кульджи, но отдача ее китайцам еще ознаменовалась упразднением православного храма!
Обстановка тяжелого зрелища походила на операцию закрытия какого-нибудь «подозрительного места» или «обанкрутившейся фирмы».
Вот что рассказывал мне очевидец, почтенный старец, простой сибирский казак, бывший до последнего дня в Кульдже и с которым я случайно встретился в одной из станций на обратном пути из Каракола. Передаю рассказ подлинными словами:
- Когда, значит, вышла наша неустойка в энтой самой Кульдже и всем нам велено было уходить, потому китаец идет, то стали судить да рядить: как быть с храмом Божиим? А церковь еще не так давно была отстроена. Боже мой, с какой радостью перекрестились мы, когда зазвонили в первый раз в колокола! Да чего мы, православные христиане, а эфти самые колмаки, они ведь нехристи, и то идет, бывало, мимо храма, возьмет, станет на коленки, да по-своему все стукает лбом в землю. Ну а тут вдруг вышла такая оказия. Кульджу отобрали. Хорошо; энта самая таранча и дунган стоном стонет и бежит долой. А церковь-то как же? с собой ее не возьмешь; иконостас, образа и все такое еще можно; ну а место-то? оно освященное, а ведь китаец придет, того гляди опакостит её, окаянный! Так не так, а надо было что-нибудь делать. Вот, в одно утро, видим, что народ бежит к храму. Казаков привели в амуниции. Они окружили церковь; не знаю - приказано было, али сами так встали. Спустя недолгое время, стали выносить образа, хоругви, иконостас, одним словом, все, что было. Потом, значит, велели лезть наверх и снимать с купола хрест Господень. Смотрим, - никто даже не шевельнётся. Опаски, значит, никакой не было, храм невысокий, да ведь и ставили прежде, а тут на-ка поди, никто ни с места. Надо полагать, жалость взяла. Не знаю, как бы там сделали, только выискался татарин; ему что? не своя мечеть, все едино, ну и снял. Колокола тоже отвязали. Правду сказать, тошнёхонько было, да что поделаешь, начальство так рассудило, чтоб не быть, значит, тут православному человеку!.. Покель все сымали да уносили, хоть и жутко было, да все еще терпелось. Ну а как принесли доски, закрыли окна, двери и стали гвоздями заколачивать, так тут точно в сердце вдарило, - закончил свой рассказ старик, опустив длинную седую бороду на грудь и сильно задумавшись.
Оставшись ночевать на станции, по случаю ненастной погоды, мне очень хотелось продолжать беседу с почтенным человеком, видавшим на своем веку разные виды.
- А что, старик, - спросил я его, - разве плохо, что Кульджу отдали назад?
Он отвечал не сразу, а, подняв сначала голову, пытливо посмотрел мне в глаза и, подумав немного, отвечал:
- А Бог ее знает! Мы, конечно, люди темные. Эвдакие дела начальство да министры разбирают. Нам только все как-то невдомек. Как это? Заняли мы энту самую Кульджу, земля богатеющая, народ все хороший, работящий, и ему-то покой дали, да и нам неплохо. Бога бы только благодарить, а тут, накось, вдруг взяли да назад отдали китайцу! Опять один разор только пойдет. Не без того, чтоб и у нас-то опять не пошли бы какие смутьянства. Помню, я еще молоденьким был на службе, сколько этто приходилось бегать [Казаки, при посылке на поиски, вместо «ездил верхом» обыкновенно говорят бегал.] в сотне на границу, потому, известное дело, орда рази понимает доброе слово? Да и то сказать, как-то обидно, неужели ж мы, православные, не могли устоять против этих аспидов?!
- Ничего не поделаешь, старик, тут немало хлопотали, да, видно, так надо. Из Петербурга пришло приказание, - возразил я ему.
- Гм, из Петербурга, да нешто там виднее? Поди-ка, тысяч пять, али поболе верст будет? Сбрехнул кто-нибудь зря царю-батюшке, а у его-то, сердешного, мало ли заботушки, не самому же, всам деле, ехать этаку даль да смотреть, кака-така Кульджа да таранча? А не поверить тоже нельзя, потому министр человек большой. Доведись хоша бы до нашего брата, торгового человека (рассказчик занимается торговлею), дело, кажись, и маленькое, а самому рази поспеть везде? Ну и веришь прикащику, а он другой раз так тебя обтяпает, што и не глядел бы на свет Божий!.. - А што, в-дие, не слыхать ли што насчет купцов-то наших, кои торговали в Кульдже?
- А что такое? - спросил я с любопытством.
- Да как же? Ведь этто, когда мы взяли Кульджу, так мало ли их призвали туда, чтобы торговали, значит. Ну, известно, кто добра себе не желает, а тут и начальство ручалось, хорошо, мол, будет… Много поехало из нашей стороны, из Алматова, из Семиполатна и, почитай, из России. Пошла торговля бойко, не токма в Кульдже, а и далее, в Монасе, и еще как звать города-то не запомню [Действительно, по занятии Илийской провинции семиреченская администрация, вполне основательно предполагая, что чем более разовьем мы русскую промышленность и торговлю, тем прочнее укрепимся во вновь занятой стране, сделало воззвание к русским коммерсантам. Этот голос не остался вопиющим в пустыне. Вскоре приехали туда многие торговцы с мануфактурными изделиями московских фабрик, бакалейными, галантерейными и пр. товарами. Понастроили магазины, дома, склады и пр. Этим, однако, наши предприимчивые купцы не ограничились. Караваны их потянулись далее, за границу: в Джинхо, Шахо, Манас и Урумцы, нередко с риском потерять часть товаров, так как там еще продолжали рыскать различные шайки. По возвращении Кульджи китайцам, все русские коммерсанты принуждены были бросить все и убираться подобру-поздорову, чтобы сохранить по крайней мере свою особу. Гарантия в их неприкосновенности, со стороны нового правительства Небесной империи, могла существовать только на бумаге.]. Только в кредит больше, потому кто же знал, что неустойка наша выйдет. А тут как пошла вся эта канитель, все добро и пропало. Хлопотали мы, хлопотали, да никакого толку не вышло. И сколько их разорилось. Один Каменский, поди, сот шесть тысяч потерял! Ну да он богатый. А вот жалко, которые последнее ухлопали, да еще в острог угодили, потому там-то только ф… показали, ну а как вернулись домой, по векселям-то и подавай. Так то.
- Да неужели начальство забыло об вас? Этого быть не может. Ведь оно же приглашало торговцев, - спросил я, не особенно доверяя в этом случае рассказчику.
- Известно, начальство; без его рази кто поехал бы капиталы терять? Может, и хлопотало, не знаю, только мы ничего не получили. Правда, приказано было подать прошение чиновнику, который по сю пору живет в Кульдже [Вероятно, консул.] об убытках, домах и лавках, да вот и теперя никакого решения не выходит. Только недавно прошел слух, што будто этот самый китаец, будь он проклят, все то дерево, до последней щепочки, выломал из наших домов. Разве Господь поможет, опять займем Кульджу, тогда сведем счеты! - вдруг, рассмеявшись, присовокупил мой собеседник.
- А знаешь ли ты, - обратился я вновь к нему, - что Кульджу не даром возвратили, а за девять миллионов рублей.
- Гм, слыхали мы это, - отвечал он задумчиво. - Что говорить, девять миллионов деньги большие; нашему брату, поди, и не счесть. Да нешто Кульджа девять миллионов стоит? Ведь там одна благодать для кого хошь: купец ли, пахарь ли, всем приволье… При хороших-то распорядках, эвти деньги вместе с торговлей без малого в несколько годов бы выручили. - Ну, однако, прощенья просим, ваше в-дие, заболтался я, а пора в дорогу; кони выкормились, вон и Чубарка голос подает, - сказал старик, услыхав ржание лошади, перекрестился широким крестом на образа и вышел.
Вскоре мимо окон продребезжала тележка, увозя русского человека, простой безыскусственный рассказ которого невольно навел меня на мысль, как глубока и темна иногда бывает бездна премудрости нашей дипломатии.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: ГЛАВА IX
См. также:
• А. А. Дьяков. Воспоминания илийского сибинца о дунганско-таранчинском восстании
• Парфений (П. Агеев), Д. Ф. Косицын. Первые известия о русских в Кульдже…
• Н. П. Остроумов. Китайские эмигранты в Семиреченской области Туркестанского края…
• С. Н. Алфераки. Кульджа и Тянь-Шань: Путевые заметки
• Передача Кульджи китайцам (Всемирная иллюстрация)
• А. П. Сумароков. Кульджа накануне сдачи
• А. П. Сумароков. Сайрам-Нор. Суйдун
• Казак Омелька. Кульджинские дельцы: Очерки нравов
• И. И. Поклевский-Козелл. Новый торговый путь от Иртыша в Верный и Кульджу…
• Д. Я. Федоров. Опыт военно-статистического описания Илийского края
П. И. Шрейдер. По Окраине. Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1893.
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII (начало). Глава VII (окончание). Глава VIII. Глава IX. Глава X (начало). Глава X (окончание). Глава XI (начало). Глава XI (окончание). Глава XII. Глава XIII (начало). Глава XIII (окончание). Глава XIV (начало). Глава XIV (окончание).
Синим цветом выделен текст стр. 91 и 92 - это один из 7 листов, не прошедших финальную цензуру (?) и отсутствующих в обоих известных нам экземплярах книги 1893 года издания.
Глава VIII
Бывшее положение наше на северо-западной границе Китая. - Сдержанность русской администрации. - Набег Чоган-Кегеня. - Охрана Семиреченской области. - Разъезды и пограничные отряды. - Избиение китайцев. - Образование султаната в Илийской провинции. - Положение дунган. - Абиль-Огля. - Беспорядки внутри и на нашей границе. - Бесполезность дипломатических сношений. - Бегство прапорщика Тазыбека в Кульджу. - Занятие ее русскими войсками в 1871 году. - Спокойствие в стране. - Тревожные слухи. - Просьба дунган. - Оптимизм таранчей. - Петербургский договор 12 февраля 1881 г. о возвращении Кульджи китайцам. - Переполох. - Увещания комиссара. - Бесполезность советов. - Дальнозоркая дипломатия. - Поспешность переселения. - Тяжелое положение местной русской власти. - Упразднение православного храма. - Рассказ очевидца. - Размышления простого человека. - Крах русских купцов в Кульдже. - Заключение старика о 9000000 рублей.
С давних времен, едва ли не с самого начала водворения русского господства бок о бок с С.-Зап. Китаем, пограничные дела наши с мирными соседями, почти из года в год, ознаменовывались теми или другими недоразумениями. Хотя до открытой вражды дело не доходило, но по́лки архивов Семипалатинской области, бывшего Алматинского округа (ныне Семиреченская область, но значительно расширенная), Министерства иностранных дел и Азиатского департамента Главного штаба все более и более наполнялись фолиантами происшествий, объяснений, угроз наших и обещаний беспокойных соседей по поводу того или другого конфликта, вроде разграбления караванов, столкновений китайских подданных с пограничными русскими, ухода киргизских волостей за границу и т. п.
Для наблюдения за спокойствием высылались разъезды и ежегодно выставлялись отряды: в Зайсане, Бахтах и Борохудзире. Позднее, в 1869-70 гг., кроме того, учрежден был Тиан-Шанский отряд, карауливший долину р. Текеса и вход в Мусартское ущелье.
Как ни была сдержанна власть в Зап. Сибири, как она ни избегала вооруженных столкновений, но иногда дела принимали серьезный оборот вследствие смелых выходок со стороны подданных Зап. Китая, кульджинского султана, и бездействия власти последних.
Так, напр., в 1869 г. дерзость неугомонных шаек дошла до того, что громадные толпы калмыков, манджур и другого сброда, ведения чугучакского амбаня (губернатора), под предводительством Чоган-Кегеня, разграбив наших киргизов, кочевавших на границе, - напали врасплох на Зайсанский пост (в Семипалатинской области) [Пишущий эти строки в то время служил в названной области.].
Конечно, русский отряд, не ожидавший такого пассажа, и отчасти по вине бывшего там пристава, хотя и имел потери, - тем не менее проводил непрошенных гостей надлежащим образом. Даже после этого случая мы ограничились запросами и, кажется, требованием чрез нашего консула денежного вознаграждения; но получили ли его - сказать не могу. Очень может быть, что по добродушию своему простили. Где наше не пропадало?
Словом, в течение не одного десятка лет, положение дел на границе было в высшей степени ненормальное. Не то мир, не то война; а ежегодные расходы на отряды и другие потребности, вызываемые двусмысленным положением вещей, не прекращались.
Особенную заботу для администрации представлял надзор и предупреждение беспорядков на границе Семиреченской области.
Эта обширная территория, непосредственно соприкасающаяся с вост. стороны с китайскими владениями и охваченная с севера к югу, на протяжении более тысячи верст, Илийскою провинциею, - представляла обширное поприще для беспрерывных и трудноустранимых столкновений.
Высылавшееся для наблюдения за нашими киргизами, а также для своевременного предотвращения набегов из-за границы барантачей - несколько растянувшихся сотен казаков - служило только фиктивною мерою, тем более в этой изрезанной горными захолустьями местности.
Наконец восстание 1865-67 гг. в Кульдже, начатое дунганами и поддержанное таранчами и др. мусульманами, измученными невыносимым гнетом китайского владычества, ускорило ход событий.
Невольные инсургенты, воодушевленные успехом, буквально разметывали все, что только даже напоминало китайщину. Очевидцы, бежавшие в наши пределы, рассказывали, что «кровь лилась красною рекою, головы летели с плеч и разбрасывались по улицам городов». Дома с треском разваливались в груды. Какой-то отдаленный шум и гул долетали даже до Борохудзирского отряда, отделенного от сцены страшной драмы только небольшой речкой.
Таким образом в земле идолопоклонства возродилось мусульманское ханство под главенством султана Абиль-Огля (из таранчей); но оно существовало недолго.
Неустойчивость власти, опьянение успехом, борьба образовавшихся партий и, с другой стороны, неуверенность в упрочении могущества молодого султаната, страх за будущее и, наконец, разнузданность победителей, - все это, конечно, не могло восстановить абсолютный порядок и спокойствие не только внутри страны, но и на нашей границе [Нельзя пройти молчанием то, что с переходом власти к таранчам положение дунган мало улучшилось. Первые очень скоро забыли, что своею независимостью от китайцев они всецело обязаны дунганам. Последние, составляя всего 1/15 часть всего населения и не имея сносного огнестрельного оружия, оказались в порабощении у более сильных, несмотря на свою беззаветную храбрость, и немало пострадали, как было сказано, за свою продолжающуюся преданность России в кратковременное управление страною Абиль-Огля. Этот султан, в сущности, был человек очень добрый, но весьма ограниченного ума и притом совершенно бесхарактерный, почему находился всегда под влиянием дурных министров, которые своими коварными советами привели его к катастрофе.].
В последнем случае немало помогали неурядице лихие пограничные с русскими владениями киргизы рода суван и кызай, кочевавшие в Талкинских горах и на озере Сайрам-норе.
Дети гор и степей [Эти кочевники впоследствии, по занятии нами Кульджи, оказались, как всякое храброе племя, отличным народом.], пользуясь смутным временем и рассчитывая на безнаказанность со стороны своей шаткой власти, стали пошаливать. Беспрестанный угон скота у наших киргизов, набеги и т. д., повторялись все чаще и чаще. Был даже случай истязания ими, совместно с русскими киргизами, помощника начальника Капальского уезда майора Здоренко.
Неоднократные представления и предупреждения пограничной администрации султану, письменно и чрез особо доверенных лиц, кроме бесконечных витиеватых, в восточном вкусе, уверений в дружбе, сознании в силе «всемирного» Белого Царя и пр., - других результатов не приносили.
Полное равнодушие, с каким относился Абиль-Огля к всяким бесчинствам, вследствие своей слабости и послушания корыстолюбивым приближенным лицам, дошедшим до той дерзости, что убедили султана принять под свою защиту прапорщика Тазыбека, отложившегося от русского подданства и ушедшего с несколькими сотнями юрт в Кульджу, - положило предел такой анархии.
В месяц с небольшим (считая все приготовления, походы и пр.) наши войска под главным начальством ген.-лейтенанта Колпаковского прошли церемониальным маршем с боевыми патронами роскошную Илийскую долину, и, после незначительных стычек под Алимту, Чинча-хо-дзи и Суйдуном 22 июня 1871 г., - русское знамя величаво взвилось на стенах г. Кульджи, сдавшегося без выстрела [Более серьезным военным делом в этой кампании можно назвать только бывшее 31 мая при селении Кетмень действие отдельного отряда, впоследствии присоединившегося к главному, и то потому, что огромное скопище кульджинцев, под начальством самого Абиль-Огля, напало на наш маленький сравнительно отряд врасплох, ночью; но, конечно, как всегда, кульджинцы остались побиты. То же можно сказать о действиях Борохудзирского отряда, имевшего предварительные столкновения до прихода главных сил.].
Ключи от столицы ханства еще накануне привез сам султан вместе со своими министрами в г. Баяндай (около 12 в. от Кульджи) и вручил их начальнику отряда, к несказанной досаде любителей дешевых лавров.
Десятилетняя безмятежная жизнь под русским владычеством, совершенное спокойствие за неприкосновенность собственности, видимая заботливость со стороны новой власти о благосостоянии местного населения (исключения бывали в виде, напр., хабары, но где ее не бывает?), развитие торговли и упрочение порядка, благодаря которому каждый знал, сколько он будет платить и за что, наконец обеспеченный сбыт своих произведений за деньги, а не за удар нагайки чалмоносных или китайских правителей и вообще каждого «сильного», - все это не могло не иметь благотворного влияния на народ и воочию доказать высокое преимущество русской короны перед всеми остальными, чтобы быть ее подданными.
Известная истина, что чем мы дорожим в жизни, то особенно бережем и всегда боимся потерять.
Вероятно, по этой причине, вскоре по занятии нами Кульджи, дунганами овладела тревога, как бы их опять не отдали в хищные когти ненавистных китайцев.
Не раз они обращались ко мне по этому поводу, говоря, что в таком случае никто из них не останется на родине, а все поголовно переселятся в русские земли, и если там их не примут, то с отчаяния перережут свои семейства и самих себя.
Очень естественно, что я всеми силами старался их успокоить, уверяя, что русское правительство никогда не допустит такого страшного дела и от своих владений не отступится.
Сознаюсь откровенно, что говоря это дунганам, я действовал под влиянием самого искреннего, глубокого убеждения, без всякой претензии на политическую мудрость, а просто как «русский человек».
Да и действительно, кому бы пришла в голову в то время такая злая мысль, что русская дипломатия скомкает, разорвет и бросить опять на поругание прежней безурядицы, прежнему бесправию установленный в прекрасной стране режим, предоставив произвол той власти, которая, мучая в течение столетий целое население, постоянно вызывала какую-то анархию и на нашей границе.
Но дунгане, должно быть, были дальновиднее и всем моим многоречивым указаниям не поверили, потому что по возвращении моем в г. Суйдун (о чем сказано было выше) подали мне написанную красными и золотыми буквами на огромной полосе фанзы (шелковая материя) коллективную просьбу, общий смысл которой был тот, что они могут жить только под русскою властью.
Этот адрес (вернее, слезная мольба) был представлен мною ген. Колпаковскому, который с своей стороны также едва ли допускал возможность невозможного возвращения прежнего порядка вещей и «обращения вспять» за 9 мил. руб., как потом оказалось.
Во всяком случае, вопрос о переселении в наши пределы в случае «чего-либо» - был решен среди дунганского населения бесповоротно, и еще далеко ранее совершившегося печального факта - отдачи Кульджи, - они начали к нему готовиться.
Что же касается до таранчей, то эти последние, невзирая ни на переполох у дунган, ни на тревожные, все более и более укоренявшиеся слухи, даже в 1880 году, - все-таки переселением не спешили.
Такую нерешительность можно объяснить единственно только полным их недоверием к нелепым слухам о новом водворении в только что успокоившейся провинции китайской власти. К тому же, по понятиям восточных народов, уступки делаются только слабейшими более сильным. В русских они видели до сих пор не преодолимую «никем в мире» силу, а тут вдруг уступка, да еще кому? тем, которые в свое время были разгромлены самими же таранчами… нет, этого быть не может. Подоспевшее к этому времени политическое осложнение с Пекином и сосредоточение довольно значительных русских войск по дорогам в Манас и Урумчи еще более успокоило оптимизм таранчей и кульджинского населения вообще.
Петербургский договор 12 февраля 1881 г. и, затем, фактическая передача Кульджи 10 марта 1882 г. разрушили все иллюзии и произвели поистине ошеломляющее действие на всех не веривших осуществлению немыслимого в летописях истории Азии акта.
Еще более ужасная паника овладела населением, когда в Кульджу прибыл комиссар (генерал Фриде) и стал убеждать стремившихся к переселению оставаться на своих местах, причем были пущены в ход - уверение в «великодушии» (?!) китайского правительства, в «будущем благосостоянии» (?!), «разлука с родиной», «память к могилам предков», наконец, угрозы, что «ничего не получат на новых местах» и т. п. «успокаивающие средства» [Записка о переселении кульджинских мусульман, 1884 г., приложенная к отчету воен. губер. Семиреченской области.].
Но никакие увещания и угрозы не могли сломить бесповоротной решимости несчастного народа. Таранчи и особенно дунгане слишком хорошо знали, чего они могут ожидать от «великодушия» китайцев за избиение их во время восстания и за радость свою по переходе под защиту русской державы.
Падение на землю, целование ног, отчаянные вопли были ответом комиссару.
Беседуя с некоторыми дунганами в селе Александровском во время моего проезда, я, между прочим, спрашивал, не скучают ли они по родине.
- Родина наша теперь здесь, под рукою русского Царя, - с каким-то спокойствием отвечали они мне.
- Ну а могилы предков, родителей и пр.? - допытывался я, вспомнив меланхолические увещания комиссара.
- Могилы их - вот здесь, - сказали мне эти люди, с благоговением приложив руки к сердцу и ко лбу.
Справедливость, однако, требует сказать, что русский комиссар избран был из числа лиц высокого ума и образования, человек сердечный, искренно всеми уважаемый, близко стоявший к делу, а следовательно, знакомый с ним; он очень хорошо знал, что оставлять дунган и таранчей в Илийской провинции было бы величайшею жестокостью, совершенно ими не заслуженною, да и вредною в будущем для нас самих.
Такая игра с добрыми чувствами преданного России народа, незнакомого с эквилибристикой дипломатической премудрости, - конечно, заставила бы его с ужасом отвернуться и не доверять более русской власти, за которую многие из них сложили головы на плахе.
Очень понятно поэтому, что все изложенные выше увещания кульджинских мусульман «оставаться и ожидать китайского великодушия» - не были плодом личного умозаключения комиссара.
Это было только исполнение, скрепя сердце, инструкций, данных ему «свыше» дальнозоркими иностранными оракулами из Петербурга.
Итак, после обнародования известного договора, по выражению очевидцев, произошло во всей стране «великое смятение». Более половины имущества было брошено на произвол судьбы. Брали с собою только самое необходимое, чтоб только унести свою шкуру. Близость бесшабашной китайской толпы, шедшей на смену стройных рядов русских солдат, заняла все умы беглецов, давила их как кошмар и отшибла даже память, что Кульджа еще не окончательно очищена нами, и пока будет кому, в случае надобности, оградить их от насилий и жестокостей.
До 40.000 таранчей и более 12.000 дунган обоего пола начали так быстро уходить в наши пределы, что русская кульджинская администрация была поставлена в крайне тяжелое положение. Ей только одной, да еще главной власти в Семиречье, известно было, каких едва преодолимых трудов стоило удержать на месте хотя часть населения. Между тем это было крайне необходимо для посева там хлеба, так как на достаточное количество его для пропитания около 50.000 (кроме кочевников, до 20.000) душ, ввиду спешности переселения, на новых местах водворения нельзя было рассчитывать [Записка о переселении кульджинских мусульман, приложен. к обзору за 1884 год.]. Очень понятно, что безопасность и неприкосновенность остающихся людей мы должны были взять на свою нравственную ответственность.
Для удержания на время стремившегося к уходу народа, которому не успели не только отвести, но даже наметить земли в русских пределах, пришлось принять настоятельные меры, ввиду несогласия переселяющихся, и оставить в Кульдже, опять-таки на свой риск и страх, всех волостных управителей и влиятельных людей [Там же.].
Как иллюстрацию стремительности бегства невольных изгнанников из родного гнезда, извлекаем весьма интересные строки из записок о переселении кульджинских мусульман генерал-майора Фриде. «Переселение началось в начале 1882 г., и вся дорога, в течение апреля и мая месяцев, от китайской границы до Пишпека (около 600 верст) была покрыта беглецами».
Судя по этим строкам, можно сказать, что если бы тут случился очевидец очищения Москвы в 1812 г., то он, вероятно, нашел бы аналогичность в этих двух явлениях.
Прежде чем продолжать краткое сообщение о водворении и устройстве кульджинских переселенцев в Семиреченской области, я остановлюсь на одном вопиющем, уже не для мусульман, а для нас, православных, в летописях русской церкви факте, напоминающем разве только времена монгольского владычества или неопределенного положения нашего в бывшем Царстве Польском до 1863 г.
Не только мощная русская держава должна была удалиться из Кульджи, но отдача ее китайцам еще ознаменовалась упразднением православного храма!
Обстановка тяжелого зрелища походила на операцию закрытия какого-нибудь «подозрительного места» или «обанкрутившейся фирмы».
Вот что рассказывал мне очевидец, почтенный старец, простой сибирский казак, бывший до последнего дня в Кульдже и с которым я случайно встретился в одной из станций на обратном пути из Каракола. Передаю рассказ подлинными словами:
- Когда, значит, вышла наша неустойка в энтой самой Кульдже и всем нам велено было уходить, потому китаец идет, то стали судить да рядить: как быть с храмом Божиим? А церковь еще не так давно была отстроена. Боже мой, с какой радостью перекрестились мы, когда зазвонили в первый раз в колокола! Да чего мы, православные христиане, а эфти самые колмаки, они ведь нехристи, и то идет, бывало, мимо храма, возьмет, станет на коленки, да по-своему все стукает лбом в землю. Ну а тут вдруг вышла такая оказия. Кульджу отобрали. Хорошо; энта самая таранча и дунган стоном стонет и бежит долой. А церковь-то как же? с собой ее не возьмешь; иконостас, образа и все такое еще можно; ну а место-то? оно освященное, а ведь китаец придет, того гляди опакостит её, окаянный! Так не так, а надо было что-нибудь делать. Вот, в одно утро, видим, что народ бежит к храму. Казаков привели в амуниции. Они окружили церковь; не знаю - приказано было, али сами так встали. Спустя недолгое время, стали выносить образа, хоругви, иконостас, одним словом, все, что было. Потом, значит, велели лезть наверх и снимать с купола хрест Господень. Смотрим, - никто даже не шевельнётся. Опаски, значит, никакой не было, храм невысокий, да ведь и ставили прежде, а тут на-ка поди, никто ни с места. Надо полагать, жалость взяла. Не знаю, как бы там сделали, только выискался татарин; ему что? не своя мечеть, все едино, ну и снял. Колокола тоже отвязали. Правду сказать, тошнёхонько было, да что поделаешь, начальство так рассудило, чтоб не быть, значит, тут православному человеку!.. Покель все сымали да уносили, хоть и жутко было, да все еще терпелось. Ну а как принесли доски, закрыли окна, двери и стали гвоздями заколачивать, так тут точно в сердце вдарило, - закончил свой рассказ старик, опустив длинную седую бороду на грудь и сильно задумавшись.
Оставшись ночевать на станции, по случаю ненастной погоды, мне очень хотелось продолжать беседу с почтенным человеком, видавшим на своем веку разные виды.
- А что, старик, - спросил я его, - разве плохо, что Кульджу отдали назад?
Он отвечал не сразу, а, подняв сначала голову, пытливо посмотрел мне в глаза и, подумав немного, отвечал:
- А Бог ее знает! Мы, конечно, люди темные. Эвдакие дела начальство да министры разбирают. Нам только все как-то невдомек. Как это? Заняли мы энту самую Кульджу, земля богатеющая, народ все хороший, работящий, и ему-то покой дали, да и нам неплохо. Бога бы только благодарить, а тут, накось, вдруг взяли да назад отдали китайцу! Опять один разор только пойдет. Не без того, чтоб и у нас-то опять не пошли бы какие смутьянства. Помню, я еще молоденьким был на службе, сколько этто приходилось бегать [Казаки, при посылке на поиски, вместо «ездил верхом» обыкновенно говорят бегал.] в сотне на границу, потому, известное дело, орда рази понимает доброе слово? Да и то сказать, как-то обидно, неужели ж мы, православные, не могли устоять против этих аспидов?!
- Ничего не поделаешь, старик, тут немало хлопотали, да, видно, так надо. Из Петербурга пришло приказание, - возразил я ему.
- Гм, из Петербурга, да нешто там виднее? Поди-ка, тысяч пять, али поболе верст будет? Сбрехнул кто-нибудь зря царю-батюшке, а у его-то, сердешного, мало ли заботушки, не самому же, всам деле, ехать этаку даль да смотреть, кака-така Кульджа да таранча? А не поверить тоже нельзя, потому министр человек большой. Доведись хоша бы до нашего брата, торгового человека (рассказчик занимается торговлею), дело, кажись, и маленькое, а самому рази поспеть везде? Ну и веришь прикащику, а он другой раз так тебя обтяпает, што и не глядел бы на свет Божий!.. - А што, в-дие, не слыхать ли што насчет купцов-то наших, кои торговали в Кульдже?
- А что такое? - спросил я с любопытством.
- Да как же? Ведь этто, когда мы взяли Кульджу, так мало ли их призвали туда, чтобы торговали, значит. Ну, известно, кто добра себе не желает, а тут и начальство ручалось, хорошо, мол, будет… Много поехало из нашей стороны, из Алматова, из Семиполатна и, почитай, из России. Пошла торговля бойко, не токма в Кульдже, а и далее, в Монасе, и еще как звать города-то не запомню [Действительно, по занятии Илийской провинции семиреченская администрация, вполне основательно предполагая, что чем более разовьем мы русскую промышленность и торговлю, тем прочнее укрепимся во вновь занятой стране, сделало воззвание к русским коммерсантам. Этот голос не остался вопиющим в пустыне. Вскоре приехали туда многие торговцы с мануфактурными изделиями московских фабрик, бакалейными, галантерейными и пр. товарами. Понастроили магазины, дома, склады и пр. Этим, однако, наши предприимчивые купцы не ограничились. Караваны их потянулись далее, за границу: в Джинхо, Шахо, Манас и Урумцы, нередко с риском потерять часть товаров, так как там еще продолжали рыскать различные шайки. По возвращении Кульджи китайцам, все русские коммерсанты принуждены были бросить все и убираться подобру-поздорову, чтобы сохранить по крайней мере свою особу. Гарантия в их неприкосновенности, со стороны нового правительства Небесной империи, могла существовать только на бумаге.]. Только в кредит больше, потому кто же знал, что неустойка наша выйдет. А тут как пошла вся эта канитель, все добро и пропало. Хлопотали мы, хлопотали, да никакого толку не вышло. И сколько их разорилось. Один Каменский, поди, сот шесть тысяч потерял! Ну да он богатый. А вот жалко, которые последнее ухлопали, да еще в острог угодили, потому там-то только ф… показали, ну а как вернулись домой, по векселям-то и подавай. Так то.
- Да неужели начальство забыло об вас? Этого быть не может. Ведь оно же приглашало торговцев, - спросил я, не особенно доверяя в этом случае рассказчику.
- Известно, начальство; без его рази кто поехал бы капиталы терять? Может, и хлопотало, не знаю, только мы ничего не получили. Правда, приказано было подать прошение чиновнику, который по сю пору живет в Кульдже [Вероятно, консул.] об убытках, домах и лавках, да вот и теперя никакого решения не выходит. Только недавно прошел слух, што будто этот самый китаец, будь он проклят, все то дерево, до последней щепочки, выломал из наших домов. Разве Господь поможет, опять займем Кульджу, тогда сведем счеты! - вдруг, рассмеявшись, присовокупил мой собеседник.
- А знаешь ли ты, - обратился я вновь к нему, - что Кульджу не даром возвратили, а за девять миллионов рублей.
- Гм, слыхали мы это, - отвечал он задумчиво. - Что говорить, девять миллионов деньги большие; нашему брату, поди, и не счесть. Да нешто Кульджа девять миллионов стоит? Ведь там одна благодать для кого хошь: купец ли, пахарь ли, всем приволье… При хороших-то распорядках, эвти деньги вместе с торговлей без малого в несколько годов бы выручили. - Ну, однако, прощенья просим, ваше в-дие, заболтался я, а пора в дорогу; кони выкормились, вон и Чубарка голос подает, - сказал старик, услыхав ржание лошади, перекрестился широким крестом на образа и вышел.
Вскоре мимо окон продребезжала тележка, увозя русского человека, простой безыскусственный рассказ которого невольно навел меня на мысль, как глубока и темна иногда бывает бездна премудрости нашей дипломатии.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: ГЛАВА IX
См. также:
• А. А. Дьяков. Воспоминания илийского сибинца о дунганско-таранчинском восстании
• Парфений (П. Агеев), Д. Ф. Косицын. Первые известия о русских в Кульдже…
• Н. П. Остроумов. Китайские эмигранты в Семиреченской области Туркестанского края…
• С. Н. Алфераки. Кульджа и Тянь-Шань: Путевые заметки
• Передача Кульджи китайцам (Всемирная иллюстрация)
• А. П. Сумароков. Кульджа накануне сдачи
• А. П. Сумароков. Сайрам-Нор. Суйдун
• Казак Омелька. Кульджинские дельцы: Очерки нравов
• И. И. Поклевский-Козелл. Новый торговый путь от Иртыша в Верный и Кульджу…
• Д. Я. Федоров. Опыт военно-статистического описания Илийского края