По Окраине: Путевые очерки П. И. Шрейдера. 7.2
По Окраине. (От Ташкента до Каракола). Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1892.
П. И. Шрейдер. По Окраине. Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1893.
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII (начало). Глава VII (окончание). Глава VIII. Глава IX. Глава X (начало). Глава X (окончание). Глава XI (начало). Глава XI (окончание). Глава XII. Глава XIII (начало). Глава XIII (окончание). Глава XIV (начало). Глава XIV (окончание).
Синим цветом выделен текст стр. 81 и 82 - это один из 7 листов, не прошедших финальную цензуру (?) и отсутствующих в обоих известных нам экземплярах книги 1893 года издания.
< Окончание главы VII >
В 1871 г., после занятия Кульджи, генералу Колпаковскому угодно было меня избрать, в числе других, для назначения начальником одного из отделов Кульджинского района.
Как ни лестно было подобное доверие, но многие причины заставляли меня уклоняться от этого предложения. Главными же из них были две. Во-1-х, совершенно незнакомый еще с краем и населением, вверяемым моему заведыванию, я боялся нравственной ответственности, тем более что на мою долю выпал отдел дунган и кочевников кизаев и суван, а с этим народом, чтобы не испортить дело на первых же порах, при введении русского управления, - нужно было особенно держать ухо востро. Во-2-х, сроднившись с артиллерийской службой, мне тяжело было расставаться с нею. Предвещаемые же земные блага и пр. как-то меня не манили; молод был. Между тем начальство настаивало на своем. Делать нечего; хотя на время, а пришлось принять бразды правления и из строевого офицера сделаться маленьким администратором.
Снабженный полсотней казаков, двумя переводчиками манджурского и киргизского языков и 25 бумажными рублями в месяц на экстраординарные расходы, я отправился в будущую свою резиденцию, г. Суйдун, исключительно населенный дунганами, до 2 т. душ.
Казалось бы, что при том тяготении, которое они всегда питали к русским, нетерпеливо ждали их господства, за что нередко терпели страшное гонение от своих прежних властелинов, - появление первого русского и ближайшего их начальника должно было бы вызвать у них всеобщий восторг и песнопение; можно было ожидать торжественной встречи и т. п. выражений радости.
Ничуть не бывало, хотя жители знали не только день, но и час моего приезда, помимо, впрочем, моих распоряжений. Только при въезде в ворота крепостной стены, окружающей весь город, вышли ко мне, в палевых шелковых рубахах из чуин-чу, с белыми как снег шапочками на голове, городские власти бывшего султаната: яншай (начальник города), судья и сборщик податей.
Поклонившись с приветливой улыбкой, но не выражая ни малейшего раболепства, яншай, высокий, полный брюнет в очках, высказав приветствие, главный смысл которого выражался в надежде народа, что «теперь жить ему будет лучше», - указал мне и казакам рукою знак следовать за ним в отведенное помещение. Пришлось все время, до самой квартиры, ехать по главной, довольно широкой улице, застроенной исключительно лавочками, чай-хане (гостиницы), мечетью и пр. Улица была пуста; торговцы и жители продолжали заниматься своим делом, но когда замечали проезжающий мимо их эскорт казаков с офицерами, они не спеша, но весьма вежливо раскланивались. Только мальчуганы с пальцами во рту, выскочив из ворот, с любопытством смотрели черными блестящими глазенками.
Проведя около часу в беседе с сопутствовавшим мне яншаем, я приказал ему собрать народ на городскую площадь, которая оказалась недалеко от моей квартиры. Вскоре после его ухода, я с удивлением услыхал звуки разбитого колокола. Эго было нечто вроде нашего новгородского «вече», по первому удару которого население спешило на площадь, чтобы узнать какие-либо новости и всеобщие распоряжения. - И просто и скоро: без всяких бумаг, предписаний и т. п. канцелярской казуистики.
Сев на коня и приехав на площадь, я увидел ее наполненною народом всех возрастов и полов и пестревшею разноцветными шапочками и одеяниями, бросавшимися в глаза своею чистотою и даже щегольством.
Тишина невозмутимая. На мой поклон, эта масса голов вдруг обнажилась и снова покрылась.
В кратких словах, я объяснил им через переводчиков, оравших на всю площадь, цель моего приезда, требование нового правительства, надежды последнего, возлагаемые на дунган, что они «своими верноподданными чувствами Белому Царю, спокойною жизнью и трудолюбием сумеют доказать, что этот народ действительно достоин милостей и покровительства русского Монарха».
Взрыв каких-то гортанных звуков и тысячи поднятых вверх, как при молитве, рук прервали мертвую до того времени тишину.
Увидав поднимавшиеся над толпою два черные столба с перекладиною, я спросил теснившихся около меня людей: «Что это такое»? Едва только заметили, что офицер снова говорит, - раздался опять дребезжащий удар колокола и тишина моментально водворилась.
На мой вопрос, яншай громко и внятно, но лаконически отвечал:
- Это виселица, здесь умирали наши деды, родители, братья и дети!
Уже один скверный вид этого тяжелого сооружения насильственной смерти способен возмущать каждого человека, у которого еще не притупились чувства, не очерствело сердце. Слова же: «Здесь умирали наши родители и дети», признаюсь, сильно меня покоробили, хотя мне было хорошо известно, какие зверства совершались в прекрасной долине Или.
- У Белого Царя, - обратился я к толпе, - городов гораздо более, чем собравшихся здесь людей, а между тем ни в одном из них нет виселицы. Он управляет своим народом без топора и веревки. Конечно, и вы все, и ваше потомство, также никогда не заслужите смерти… Сломайте и сожгите эту виселицу, теперь же, при мне, чтобы она вам более не напоминала о пережитых вами горе и страданиях.
Что тут произошло, едва только мои слова были переведены, я не берусь изобразить, так как всякое описание вышло бы слабо. Какой-то вой, точно налетевший ураган, пронесся по площади.
Вся эта масса народа, как один человек, кинулась к ненавистным столбам…
Раздался треск ломающихся и падающих бревен, тяжелых остатков символа варварской власти. Кто бы мог тогда подумать, что не более десяти лет будет отдыхать это население?..
Тотчас же вспыхнул костер. Признаюсь, я даже немного струсил, что сделал, может быть, несвоевременное распоряжение, так как в этой свалке легко могли быть раздавлены люди. Слава Богу, все обошлось благополучно. Пострадали только мои ноги да бока лошади, на которые полились своеобразные выражения благодарности дунган. При этом случился один эпизод, который в состоянии был тронуть самое черствое сердце.
Среди общей сумятицы, вдруг толпа раздалась, и я увидал высокого, худого как скелет, слепого старика, с совершенно пожелтевшим, как пергамент высохшим маленьким лицом и с длинною палкою в костлявой руке. Положительно можно было подумать, что это мертвец, вынутый из гроба. Только конвульсивное движение синих губ свидетельствовало, что в этом остове не угасла еще жизнь. Его вели под руки два весьма почтенного вида и также далеко не первой молодости дунганина, а за ними тронулась давшая дорогу толпа. Процессия эта медленно двигалась к загоревшейся виселице. Зорко следя за странным шествием, я также придвинулся ближе. Едва проводники старика подошли к не сгоревшему еще столбу, как этот живой мертвец с непонятной энергией начал тыкать палкой столб, произнося невнятные, глухие звуки.
Сколько было ему лет, никто не мог сказать, говорили только, что он пережил целое поколение.
Потрясенный только что сказанной сценой, я попросил этого почтенного старца к себе на чай, и он, хотя с трудом и с большими остановками, рассказал весьма грустную историю своей жизни.
В подробности не буду вдаваться, так как история этого страдальца, не представляя общего интереса, сводится только к личному несчастию старика, преследовавшему его всю жизнь. У него было много сыновей, внуков, правнуков и праправнуков, и все они погибли на виселице или от ножа, разрезавшего им животы по китайскому обычаю. Жестокие палачи, совершая казнь над его детищами, непременно притаскивали на лобное место и его самого, чтобы он был свидетелем корчей и мук несчастных, для чего и хранили его жизнь. Поистине, китайское зверство!
Дня через два, сделав необходимые распоряжения, раздав объявления в виде прокламаций, переведенные на манджурский и киргизский язык [Копия с нее была своевременно представлена семиреченскому губернатору.], об основах русского управления и пр., и пригласив население к выборам городских властей, я отправился по всем закоулкам и трущобам своего отдела, чтоб познакомиться с местностью и поселением маленького губернаторства.
Путешествие это, конечно, могло быть совершено только верхом.
Но пути к озеру Сайрам-Нор, где было в то время настоящее гнездо отчаянных голов киргизов кызаевского и сувановского родов, этой вольницы, не желавшей признавать нашей власти, хотя Кульджа уже была занята [В Кульдже, как потом я узнал, даже готовился к выступление отряд, для приведения к повиновению упорствующих кочевников; но, слава Богу, дело обошлось без этого.], в Талкинском ущелье (там пролегала прежде бывшая императорская дорога в Восточный Китай) ко мне прискакал казак с конвертом. Вскрыв его и прочитав бумагу, я почувствовал себя как-то скверно.
В ней заключалось, между прочим, требование немедленно представить сведение о числе дунган, населяющих вверенный мне отдел. Требование вполне естественное и необходимое; но вся беда заключалась в небольшой приписке следующего злокачественного содержания: «Сведение это нужно для наложения контрибуции с дунган».
У меня так и руки опустились!.. За что, невольно подумал я, такая жестоко-несправедливая кара ожидает этот прекрасный народ?!..
Дунгане, как сказано уже выше, всегда тяготевшие к России, выражавшие самые искренние к нам симпатии, выражали не одними словами, но и действиями… народность, отказавшаяся от всякого активного против нас участия во время только что окончившейся Кульджинской экспедиции, за что многие из них поплатились не только имуществом, но и головами, и - вдруг, - эти самые дунгане должны нести тяжкие последствия побежденных, одинаково с теми, которые их рубили и резали за преданность к русским [Во время объезда своего отдела, я сам лично видел уничтоженные войсками султана, состоящими из разного сброда, засеянные поля дунган и разоренные их дома за то, что они не хотели стать в ряды сражавшихся с нами.].
Под влиянием таких размышлений, полагая, что тут просто какое-то злое недоразумение, я решился написать кому следует, в этом смысле выражая свою готовность отказаться от приведения в исполнение такого тяжелого и неправого дела, какие бы последствия меня ни ожидали.
Намерение обложить дунган денежным взысканием за их добрые к нам чувства действительно было ли недоразумением, или нет, - не знаю, но чрез несколько дней я был обрадован уведомлением, что контрибуция с них взята не будет.
Без сомнения, каждый другой на моем месте поступил бы таким же образом, и заслуги в том, конечно, никакой нет, а между тем тут-то и сказалась в характере дунган особая черта, к которой я и вел речь.
Недели через две или три, окончив служебную экскурсию, я возвращался в свою резиденцию. Забыв даже об эпизоде с контрибуцией, доставившем мне столько неприятных дней, пока я не узнал о результате, и никоим образом не предполагая, что кто-нибудь знает об этом, кроме высшего начальства и меня, я был чрезвычайно удивлен, когда, не доезжая еще верст 5 до г. Суйдуна, близ села Тарджи, увидал громадную толпу конных и пеших людей, в чрезвычайно нарядных костюмах, ярко блестевших и пестревших на солнце различными цветами. По шапочкам можно было догадаться, что тут собрались только дунгане.
Тут же, под широковетвистыми деревьями, был раскинут красивый шатер, весь уставленный различными достарханами (сластями). На низеньких столиках, между китайскими чашечками с различными, местного кулинарного искусства, кушаньями, разложены были цветы. В руках пеших дунган также были букеты [Дунгане большие любители огородничества и цветоводства. В большинстве случаев мне приходилось видеть их с маленькими пучками полевых цветов в руках или заткнутых где-нибудь в платье. Это - хорошая черта в человеке.].
При виде этого зрелища, я положительно недоумевал: «Что сей сон значит?» Даже какая-то как будто робость мною овладела. Но ожидают ли какое-нибудь большое начальство, а я ничего не знал?..
Смущение мое, однако, вскоре было рассеяно, чтоб смениться другим.
Едва я подъехал к нарядной толпе, как от нее отделились те же - яншай, судья и др. городские власти вместе с почетными лицами города. Громким, чистым голосом, так, что каждое слово его, вероятно, было слышно всем присутствовавшим, один из местных ораторов приблизительно сказал мне следующее:
- Мы, дунгане, радовались пришествию русских. Мы радовались, когда еще их здесь не было, но узнали, что они придут. За это много страдали от султана и его войск, хотя и помогли им избавиться от манджур. Мы радовались, когда узнали, что к нам будет назначен особый начальник, но не знали, какой он будет, а потому, когда он приехал, народ его не встречал [Почему он говорил в третьем лице, не знаю.]. Он велел сжечь виселицу и тем дал надежду, что мы будем жить. Когда его не было с нами, до нас дошел слух, что он написал хорошее слово не брать с нас денег за войну, которую мы с русскими не имели, и этим показал, что не будет разорять нас… Как ни тяжело было бы нам платить, но мы все, собранные здесь дунгане, заплатили бы; но нас радует правда более денег. За это мы молимся за Белого Царя и генерала Колпаковского, а для каждого русского начальника пусть старики наши будут отцами, а молодые братьями. Мы все будем беречь его.
Откровенно сознаюсь, что больших усилий стоило мне глотать подступавшие слезы, которые могли бы показаться в глазах энергичного народа малодушием.
Какие простые, но глубоко действующие на душу слова! И за что? За то только, что счастливый случай помог подать надежду, что вековые муки многострадального народа кончились.
Как, однако, я ни был взволнован, но мне невольно пришли на память наши Плюшкины и Собакевичи, сошедшие на житейскую сцену с ученых и учебных скамеек. Какая разница между ними и незнакомыми с цивилизацией дунганами! Последние, несмотря на перенесенные страдания, - не спешат навстречу представителям новой власти, хотя и желанной. А первые?.. едва только отзывается один, перед которым они ползали до пресмыкания, они тотчас отворачиваются от него, находя несуществующие недостатки и даже пороки, и спешат заявить чувства вернопреданности и умиления перед вновь въезжающим в приготовленную арку, перед новою личностью, совершенно им неизвестною.
Да добро бы ради вернопреданности! А то ведь и этого нет; просто для заручки, «не перепадет ли малость на чаек», что, впрочем, нисколько не мешает этим хамелеонам моментально переменять свой цвет, едва услышат они о шаткости только что возвеличенного ими идола.
Отсутствие такого-то криводушия у дунган и составляет выдающуюся черту их характера. Впоследствии мне приходилось слышать о них то же самое. Следовательно, сказанное мною не есть результат единоличного наблюдения, а общий вывод всех, кому приходилось иметь с ними дело.
Дунганские женщины отличаются чистотою своих нравов. Ранее уже было сказано, что большинство из них очень красиво, росло и статно. Черные блестящие глаза, обрамленные широкими дугообразными темными бровями, смягчаются ласковым выражением и так называемою «поволокою». Правильное, несколько смуглое с здоровым румянцем лицо и полные красные губы красивого очертания дышат страстностью и энергиею. Как хозяйки они весьма приветливы и любезны. Словом, для ловеласов - был бы очень лакомый кусок, если б он был доступен… Но ни золото, ни звенящие шпоры, ни лихо закрученный ус не трогают жестокие сердца этих красавиц, если они законно не могут принадлежать любителям наслаждений.
В этом отношении дунганские женщины составляют весьма скучное исключение из прекрасного пола едва ли не всех национальностей подлунной планеты. Свято ли чтимый ими закон, опасение ли преследования со стороны главы своих семейств, или врожденное качество не позволяют им сжалиться над страданиями нашего брата, греховодника, - доподлинно сказать не могу. Насколько дунганки оберегают неприкосновенность свою и семейное счастие и как мало для них значит даже страшное слово «начальство», если последнее намеревается вторгнуться в пределы нарушения нравов и установленных обычаев, - могу рассказать следующий случай. После занятия Кульджи, для обзора вновь занятой страны приехало в г. Чинча-хо-дзи (также населенный дунганами) одно весьма высокопоставленное лицо. Обширный ум, просвещение и нравственные богатства души бесспорно составляли неотъемлемую принадлежность этого человека. К сожалению, непомерное самолюбие, хотя, может быть, оно составляло единственный его недостаток, но было так велико, что положительно нередко его ослепляло. Это лицо не допускало мысли, чтоб что-либо было невозможно для его воли.
Так, между прочим, была у него заветная мечта (перед которой нельзя не преклониться, если могла быть осуществима), это - вывести среднеазиатских женщин на свет Божий, вдохнуть в них новую жизнь, словом, вырвать их из гаремной обстановки, как это сделал Петр Великий, упразднив заключение русских женщин в теремах. Что можно было достигнуть монарху с железной волею на православной Руси, где учение Иисуса Христа не воспрещает общения женщин с светом вообще, - то едва ли достижимо в мусульманском мире. Тем не менее увлечение его этой идеей было так велико, что однажды, к глубокому огорчению старика, он был введен наиболее приближенными лицами в жестокий обман, наделавший в свое время много скандального шуму в здешней окраине.
Дунгане, исповедуя мусульманскую религию, далеко не фанатики. Христиан они гяурами не признают, как это делают другие последователи Магомета. Они чтут свою мечеть, делают туда приношения, но беспрестанных омовений по несколько раз в день и исполнения других обрядностей Востока я во время пребывания моего среди дунганского населения не замечал. О каком-либо политическом оттенке, вследствие религиозных принципов с их стороны, конечно, не может быть и речи.
С другой стороны, этот энергичный народ может быть спокоен, пока не видит посягательств на те вековые традиции, с которыми он родился, сжился и умирает, которые составляют, так сказать, заповедь, идеал его жизни, завещанный его предками и индивидуальностью.
Так и в данном случае. Женщины у них пользуются полною свободою; рабства никакого нет; лица их, несмотря на свою привлекательность, - открыты. У себя, в присутствии мужей или других родственников, они примут гостей без стеснения, как всякая русская женщина. Если же к ним будут предъявлены требования, хотя нисколько не шокирующего свойства, подобно нижеизложенному, но выходящие из области их обрядностей, то будьте уверены, что никакое начальство, как бы ни велика была его сила, - их не напугает… Обещания, силяу (подарки) также вызовут только презрительную улыбку.
Итак, высокая «особа», окруженная ореолом величия, многочисленной свитой, сопутствуемая казаками и тысячью всадников-киргизов, прискакавших с разных концов Суйдунского отдела посмотреть на «Ярым-падишаха» (полцаря), - торжественно въехала в маленький Чинча-хо-дзи.
Едва кортеж остановился у изящно убранного павильона, где была устроена квартира маститому генералу, как он, выйдя из коляски, обратился к командовавшему войсками еще не расформированного в Кульджинском районе отряда с выражением желания: видеть представительниц женского персонала [Торжественные встречи, усыпанный цветами путь, обставленный различными арматурами, пушечные выстрелы также были большою слабостью этого государственного человека.]. Последний, хотя и с большим смущением, передал это желание почти неограниченного владыки края мне - для исполнения.
Не стану утомлять читателя подробным рассказом о результате «желания». Много было суетни, грусти и комизма.
Скажу только, что к недоумению свиты с моноклем в глазу и к ужасу малосведущих, но всегда «покорных» людей, это желание потерпело полнейшее fiasco. Ни одна дунганка не только не явилась, но каждая еще посмеялась.
Меня же высокое начальство наградило молниеносным взглядом, как будто я был автором Корана. Ей-Богу, никогда не был.
Если же я и был виноват, то разве только в том, что когда чересчур угодливые господа хотели вместо дунганок подставить старых, уродливых и грязных, с узкими, поднятыми к вискам глазами китаянок, также проживавших в незначительном числе в Чинча-хо-дзи, я счел своею обязанностью почтительнейше доложить, что подобная «комедия с переодеванием» была бы равносильна гнусному обману, подвергать которому высокоуважаемого администратора нахожу бесчестным и потому невозможным, а там… как будет угодно.
Кончая сообщения о дунганах, считаю уместным сказать несколько слов о названии этого народа. Дунгане, читаем на языке официальном, тунгане, как они сами себя называют, может быть, потому, что букву д обыкновенно произносят более мягко, как т, подобно немцам, когда последние говорят по-русски, напр., вместо добрый - тобрый и т. д. Впрочем, это мое личное предположение, очень может быть, совершенно неосновательное.
Наконец, дунгене, как именуют их другие народности и преимущественно русские простолюдины.
Можно предположить, что последнее название есть искаженное, вроде того, как мы говорим киргиз вместо крык-кыз (сорок дев), или как все местные аборигены русского называют - урус.
Бывши в г. Суйдуне и интересуясь родопроисхождением дунган, я слышал от них еще одно их наименование, основанное на предании, а именно - тургане, и, судя по историческому характеру, последнее, пожалуй, вернее всех остальных. Подтверждение этого я получил также спустя 14 лет, от проживающих в Караколе выходцев из Кашгара.
После того как Тамерлан, победоносно шествуя с своими легионами по горам и долам Азии и сокрушая все попадавшееся на пути огнем и мечом, перевалил Сен-Тас [Перевал, соединяющий Кунгей-Алатауский хребет с Тиан-Шаном.] и, вступив в долины Кегеня, Чилика, Текеса, р. Или и в Кульджинскую провинцию, разгромил здесь манджурское владычество, он остался там несколько лет. Затем, возвращаясь в столицу свою, Самарканд, оставил в долине Или значительную часть своей армии. Солдаты, соскучившись жить в одиночестве, переженились на китаянках, выбирая из них самых красивых. Происшедшее от них потомство получило название тургане, от слова турган - стоять (на месте) или оставаться.
Вероятность этого предания сказывается в сходстве, как было упомянуто выше, дунганского рода и с могучими сподвижниками грозного Тамерлана и китайской расой.
Как будто для того, чтобы утешить и тех и других, к этому поколению перешли от отца вероисповедание, нравы и обычаи древних, средних и западных азиатцев, персов и пр., а от матерей - язык и костюм (манджурский).
Основательно ли будет окончательно остановиться на вышеизложенном сказании, могут решить только синологи и вообще знатоки Востока.
У о. Иакинфа мы не встречали повествования о происхождении дунган. Что же касается до замечательного труда Марко Поло, то, если допустить вероятие начала рода дунган от воинов Тимура, знаменитому венецианцу, отцу азиатской географии, в таком случае даже не могло быть известно о существовании этого племени, так как после 25-летнего путешествия и службы при могучем тогда властелине всего азиатского материка, великом Кублай-хане, - Марко Поло вернулся на родину в 1295 г. [Авг. Бюрк, пер. Шемякина, Пут. Марко Поло.], т. е. когда Тамерлана еще не существовало на свете.
Вот почему, надо полагать, этот знаменитый путешественник, знакомящий нас со всеми народностями восточного, среднего, западного и южного Китая и вообще всей Срединной империей, ни слова не говорит о дунганах.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: ГЛАВА VIII
П. И. Шрейдер. По Окраине. Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1893.
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII (начало). Глава VII (окончание). Глава VIII. Глава IX. Глава X (начало). Глава X (окончание). Глава XI (начало). Глава XI (окончание). Глава XII. Глава XIII (начало). Глава XIII (окончание). Глава XIV (начало). Глава XIV (окончание).
Синим цветом выделен текст стр. 81 и 82 - это один из 7 листов, не прошедших финальную цензуру (?) и отсутствующих в обоих известных нам экземплярах книги 1893 года издания.
< Окончание главы VII >
В 1871 г., после занятия Кульджи, генералу Колпаковскому угодно было меня избрать, в числе других, для назначения начальником одного из отделов Кульджинского района.
Как ни лестно было подобное доверие, но многие причины заставляли меня уклоняться от этого предложения. Главными же из них были две. Во-1-х, совершенно незнакомый еще с краем и населением, вверяемым моему заведыванию, я боялся нравственной ответственности, тем более что на мою долю выпал отдел дунган и кочевников кизаев и суван, а с этим народом, чтобы не испортить дело на первых же порах, при введении русского управления, - нужно было особенно держать ухо востро. Во-2-х, сроднившись с артиллерийской службой, мне тяжело было расставаться с нею. Предвещаемые же земные блага и пр. как-то меня не манили; молод был. Между тем начальство настаивало на своем. Делать нечего; хотя на время, а пришлось принять бразды правления и из строевого офицера сделаться маленьким администратором.
Снабженный полсотней казаков, двумя переводчиками манджурского и киргизского языков и 25 бумажными рублями в месяц на экстраординарные расходы, я отправился в будущую свою резиденцию, г. Суйдун, исключительно населенный дунганами, до 2 т. душ.
Казалось бы, что при том тяготении, которое они всегда питали к русским, нетерпеливо ждали их господства, за что нередко терпели страшное гонение от своих прежних властелинов, - появление первого русского и ближайшего их начальника должно было бы вызвать у них всеобщий восторг и песнопение; можно было ожидать торжественной встречи и т. п. выражений радости.
Ничуть не бывало, хотя жители знали не только день, но и час моего приезда, помимо, впрочем, моих распоряжений. Только при въезде в ворота крепостной стены, окружающей весь город, вышли ко мне, в палевых шелковых рубахах из чуин-чу, с белыми как снег шапочками на голове, городские власти бывшего султаната: яншай (начальник города), судья и сборщик податей.
Поклонившись с приветливой улыбкой, но не выражая ни малейшего раболепства, яншай, высокий, полный брюнет в очках, высказав приветствие, главный смысл которого выражался в надежде народа, что «теперь жить ему будет лучше», - указал мне и казакам рукою знак следовать за ним в отведенное помещение. Пришлось все время, до самой квартиры, ехать по главной, довольно широкой улице, застроенной исключительно лавочками, чай-хане (гостиницы), мечетью и пр. Улица была пуста; торговцы и жители продолжали заниматься своим делом, но когда замечали проезжающий мимо их эскорт казаков с офицерами, они не спеша, но весьма вежливо раскланивались. Только мальчуганы с пальцами во рту, выскочив из ворот, с любопытством смотрели черными блестящими глазенками.
Проведя около часу в беседе с сопутствовавшим мне яншаем, я приказал ему собрать народ на городскую площадь, которая оказалась недалеко от моей квартиры. Вскоре после его ухода, я с удивлением услыхал звуки разбитого колокола. Эго было нечто вроде нашего новгородского «вече», по первому удару которого население спешило на площадь, чтобы узнать какие-либо новости и всеобщие распоряжения. - И просто и скоро: без всяких бумаг, предписаний и т. п. канцелярской казуистики.
Сев на коня и приехав на площадь, я увидел ее наполненною народом всех возрастов и полов и пестревшею разноцветными шапочками и одеяниями, бросавшимися в глаза своею чистотою и даже щегольством.
Тишина невозмутимая. На мой поклон, эта масса голов вдруг обнажилась и снова покрылась.
В кратких словах, я объяснил им через переводчиков, оравших на всю площадь, цель моего приезда, требование нового правительства, надежды последнего, возлагаемые на дунган, что они «своими верноподданными чувствами Белому Царю, спокойною жизнью и трудолюбием сумеют доказать, что этот народ действительно достоин милостей и покровительства русского Монарха».
Взрыв каких-то гортанных звуков и тысячи поднятых вверх, как при молитве, рук прервали мертвую до того времени тишину.
Увидав поднимавшиеся над толпою два черные столба с перекладиною, я спросил теснившихся около меня людей: «Что это такое»? Едва только заметили, что офицер снова говорит, - раздался опять дребезжащий удар колокола и тишина моментально водворилась.
На мой вопрос, яншай громко и внятно, но лаконически отвечал:
- Это виселица, здесь умирали наши деды, родители, братья и дети!
Уже один скверный вид этого тяжелого сооружения насильственной смерти способен возмущать каждого человека, у которого еще не притупились чувства, не очерствело сердце. Слова же: «Здесь умирали наши родители и дети», признаюсь, сильно меня покоробили, хотя мне было хорошо известно, какие зверства совершались в прекрасной долине Или.
- У Белого Царя, - обратился я к толпе, - городов гораздо более, чем собравшихся здесь людей, а между тем ни в одном из них нет виселицы. Он управляет своим народом без топора и веревки. Конечно, и вы все, и ваше потомство, также никогда не заслужите смерти… Сломайте и сожгите эту виселицу, теперь же, при мне, чтобы она вам более не напоминала о пережитых вами горе и страданиях.
Что тут произошло, едва только мои слова были переведены, я не берусь изобразить, так как всякое описание вышло бы слабо. Какой-то вой, точно налетевший ураган, пронесся по площади.
Вся эта масса народа, как один человек, кинулась к ненавистным столбам…
Раздался треск ломающихся и падающих бревен, тяжелых остатков символа варварской власти. Кто бы мог тогда подумать, что не более десяти лет будет отдыхать это население?..
Тотчас же вспыхнул костер. Признаюсь, я даже немного струсил, что сделал, может быть, несвоевременное распоряжение, так как в этой свалке легко могли быть раздавлены люди. Слава Богу, все обошлось благополучно. Пострадали только мои ноги да бока лошади, на которые полились своеобразные выражения благодарности дунган. При этом случился один эпизод, который в состоянии был тронуть самое черствое сердце.
Среди общей сумятицы, вдруг толпа раздалась, и я увидал высокого, худого как скелет, слепого старика, с совершенно пожелтевшим, как пергамент высохшим маленьким лицом и с длинною палкою в костлявой руке. Положительно можно было подумать, что это мертвец, вынутый из гроба. Только конвульсивное движение синих губ свидетельствовало, что в этом остове не угасла еще жизнь. Его вели под руки два весьма почтенного вида и также далеко не первой молодости дунганина, а за ними тронулась давшая дорогу толпа. Процессия эта медленно двигалась к загоревшейся виселице. Зорко следя за странным шествием, я также придвинулся ближе. Едва проводники старика подошли к не сгоревшему еще столбу, как этот живой мертвец с непонятной энергией начал тыкать палкой столб, произнося невнятные, глухие звуки.
Сколько было ему лет, никто не мог сказать, говорили только, что он пережил целое поколение.
Потрясенный только что сказанной сценой, я попросил этого почтенного старца к себе на чай, и он, хотя с трудом и с большими остановками, рассказал весьма грустную историю своей жизни.
В подробности не буду вдаваться, так как история этого страдальца, не представляя общего интереса, сводится только к личному несчастию старика, преследовавшему его всю жизнь. У него было много сыновей, внуков, правнуков и праправнуков, и все они погибли на виселице или от ножа, разрезавшего им животы по китайскому обычаю. Жестокие палачи, совершая казнь над его детищами, непременно притаскивали на лобное место и его самого, чтобы он был свидетелем корчей и мук несчастных, для чего и хранили его жизнь. Поистине, китайское зверство!
Дня через два, сделав необходимые распоряжения, раздав объявления в виде прокламаций, переведенные на манджурский и киргизский язык [Копия с нее была своевременно представлена семиреченскому губернатору.], об основах русского управления и пр., и пригласив население к выборам городских властей, я отправился по всем закоулкам и трущобам своего отдела, чтоб познакомиться с местностью и поселением маленького губернаторства.
Путешествие это, конечно, могло быть совершено только верхом.
Но пути к озеру Сайрам-Нор, где было в то время настоящее гнездо отчаянных голов киргизов кызаевского и сувановского родов, этой вольницы, не желавшей признавать нашей власти, хотя Кульджа уже была занята [В Кульдже, как потом я узнал, даже готовился к выступление отряд, для приведения к повиновению упорствующих кочевников; но, слава Богу, дело обошлось без этого.], в Талкинском ущелье (там пролегала прежде бывшая императорская дорога в Восточный Китай) ко мне прискакал казак с конвертом. Вскрыв его и прочитав бумагу, я почувствовал себя как-то скверно.
В ней заключалось, между прочим, требование немедленно представить сведение о числе дунган, населяющих вверенный мне отдел. Требование вполне естественное и необходимое; но вся беда заключалась в небольшой приписке следующего злокачественного содержания: «Сведение это нужно для наложения контрибуции с дунган».
У меня так и руки опустились!.. За что, невольно подумал я, такая жестоко-несправедливая кара ожидает этот прекрасный народ?!..
Дунгане, как сказано уже выше, всегда тяготевшие к России, выражавшие самые искренние к нам симпатии, выражали не одними словами, но и действиями… народность, отказавшаяся от всякого активного против нас участия во время только что окончившейся Кульджинской экспедиции, за что многие из них поплатились не только имуществом, но и головами, и - вдруг, - эти самые дунгане должны нести тяжкие последствия побежденных, одинаково с теми, которые их рубили и резали за преданность к русским [Во время объезда своего отдела, я сам лично видел уничтоженные войсками султана, состоящими из разного сброда, засеянные поля дунган и разоренные их дома за то, что они не хотели стать в ряды сражавшихся с нами.].
Под влиянием таких размышлений, полагая, что тут просто какое-то злое недоразумение, я решился написать кому следует, в этом смысле выражая свою готовность отказаться от приведения в исполнение такого тяжелого и неправого дела, какие бы последствия меня ни ожидали.
Намерение обложить дунган денежным взысканием за их добрые к нам чувства действительно было ли недоразумением, или нет, - не знаю, но чрез несколько дней я был обрадован уведомлением, что контрибуция с них взята не будет.
Без сомнения, каждый другой на моем месте поступил бы таким же образом, и заслуги в том, конечно, никакой нет, а между тем тут-то и сказалась в характере дунган особая черта, к которой я и вел речь.
Недели через две или три, окончив служебную экскурсию, я возвращался в свою резиденцию. Забыв даже об эпизоде с контрибуцией, доставившем мне столько неприятных дней, пока я не узнал о результате, и никоим образом не предполагая, что кто-нибудь знает об этом, кроме высшего начальства и меня, я был чрезвычайно удивлен, когда, не доезжая еще верст 5 до г. Суйдуна, близ села Тарджи, увидал громадную толпу конных и пеших людей, в чрезвычайно нарядных костюмах, ярко блестевших и пестревших на солнце различными цветами. По шапочкам можно было догадаться, что тут собрались только дунгане.
Тут же, под широковетвистыми деревьями, был раскинут красивый шатер, весь уставленный различными достарханами (сластями). На низеньких столиках, между китайскими чашечками с различными, местного кулинарного искусства, кушаньями, разложены были цветы. В руках пеших дунган также были букеты [Дунгане большие любители огородничества и цветоводства. В большинстве случаев мне приходилось видеть их с маленькими пучками полевых цветов в руках или заткнутых где-нибудь в платье. Это - хорошая черта в человеке.].
При виде этого зрелища, я положительно недоумевал: «Что сей сон значит?» Даже какая-то как будто робость мною овладела. Но ожидают ли какое-нибудь большое начальство, а я ничего не знал?..
Смущение мое, однако, вскоре было рассеяно, чтоб смениться другим.
Едва я подъехал к нарядной толпе, как от нее отделились те же - яншай, судья и др. городские власти вместе с почетными лицами города. Громким, чистым голосом, так, что каждое слово его, вероятно, было слышно всем присутствовавшим, один из местных ораторов приблизительно сказал мне следующее:
- Мы, дунгане, радовались пришествию русских. Мы радовались, когда еще их здесь не было, но узнали, что они придут. За это много страдали от султана и его войск, хотя и помогли им избавиться от манджур. Мы радовались, когда узнали, что к нам будет назначен особый начальник, но не знали, какой он будет, а потому, когда он приехал, народ его не встречал [Почему он говорил в третьем лице, не знаю.]. Он велел сжечь виселицу и тем дал надежду, что мы будем жить. Когда его не было с нами, до нас дошел слух, что он написал хорошее слово не брать с нас денег за войну, которую мы с русскими не имели, и этим показал, что не будет разорять нас… Как ни тяжело было бы нам платить, но мы все, собранные здесь дунгане, заплатили бы; но нас радует правда более денег. За это мы молимся за Белого Царя и генерала Колпаковского, а для каждого русского начальника пусть старики наши будут отцами, а молодые братьями. Мы все будем беречь его.
Откровенно сознаюсь, что больших усилий стоило мне глотать подступавшие слезы, которые могли бы показаться в глазах энергичного народа малодушием.
Какие простые, но глубоко действующие на душу слова! И за что? За то только, что счастливый случай помог подать надежду, что вековые муки многострадального народа кончились.
Как, однако, я ни был взволнован, но мне невольно пришли на память наши Плюшкины и Собакевичи, сошедшие на житейскую сцену с ученых и учебных скамеек. Какая разница между ними и незнакомыми с цивилизацией дунганами! Последние, несмотря на перенесенные страдания, - не спешат навстречу представителям новой власти, хотя и желанной. А первые?.. едва только отзывается один, перед которым они ползали до пресмыкания, они тотчас отворачиваются от него, находя несуществующие недостатки и даже пороки, и спешат заявить чувства вернопреданности и умиления перед вновь въезжающим в приготовленную арку, перед новою личностью, совершенно им неизвестною.
Да добро бы ради вернопреданности! А то ведь и этого нет; просто для заручки, «не перепадет ли малость на чаек», что, впрочем, нисколько не мешает этим хамелеонам моментально переменять свой цвет, едва услышат они о шаткости только что возвеличенного ими идола.
Отсутствие такого-то криводушия у дунган и составляет выдающуюся черту их характера. Впоследствии мне приходилось слышать о них то же самое. Следовательно, сказанное мною не есть результат единоличного наблюдения, а общий вывод всех, кому приходилось иметь с ними дело.
Дунганские женщины отличаются чистотою своих нравов. Ранее уже было сказано, что большинство из них очень красиво, росло и статно. Черные блестящие глаза, обрамленные широкими дугообразными темными бровями, смягчаются ласковым выражением и так называемою «поволокою». Правильное, несколько смуглое с здоровым румянцем лицо и полные красные губы красивого очертания дышат страстностью и энергиею. Как хозяйки они весьма приветливы и любезны. Словом, для ловеласов - был бы очень лакомый кусок, если б он был доступен… Но ни золото, ни звенящие шпоры, ни лихо закрученный ус не трогают жестокие сердца этих красавиц, если они законно не могут принадлежать любителям наслаждений.
В этом отношении дунганские женщины составляют весьма скучное исключение из прекрасного пола едва ли не всех национальностей подлунной планеты. Свято ли чтимый ими закон, опасение ли преследования со стороны главы своих семейств, или врожденное качество не позволяют им сжалиться над страданиями нашего брата, греховодника, - доподлинно сказать не могу. Насколько дунганки оберегают неприкосновенность свою и семейное счастие и как мало для них значит даже страшное слово «начальство», если последнее намеревается вторгнуться в пределы нарушения нравов и установленных обычаев, - могу рассказать следующий случай. После занятия Кульджи, для обзора вновь занятой страны приехало в г. Чинча-хо-дзи (также населенный дунганами) одно весьма высокопоставленное лицо. Обширный ум, просвещение и нравственные богатства души бесспорно составляли неотъемлемую принадлежность этого человека. К сожалению, непомерное самолюбие, хотя, может быть, оно составляло единственный его недостаток, но было так велико, что положительно нередко его ослепляло. Это лицо не допускало мысли, чтоб что-либо было невозможно для его воли.
Так, между прочим, была у него заветная мечта (перед которой нельзя не преклониться, если могла быть осуществима), это - вывести среднеазиатских женщин на свет Божий, вдохнуть в них новую жизнь, словом, вырвать их из гаремной обстановки, как это сделал Петр Великий, упразднив заключение русских женщин в теремах. Что можно было достигнуть монарху с железной волею на православной Руси, где учение Иисуса Христа не воспрещает общения женщин с светом вообще, - то едва ли достижимо в мусульманском мире. Тем не менее увлечение его этой идеей было так велико, что однажды, к глубокому огорчению старика, он был введен наиболее приближенными лицами в жестокий обман, наделавший в свое время много скандального шуму в здешней окраине.
Дунгане, исповедуя мусульманскую религию, далеко не фанатики. Христиан они гяурами не признают, как это делают другие последователи Магомета. Они чтут свою мечеть, делают туда приношения, но беспрестанных омовений по несколько раз в день и исполнения других обрядностей Востока я во время пребывания моего среди дунганского населения не замечал. О каком-либо политическом оттенке, вследствие религиозных принципов с их стороны, конечно, не может быть и речи.
С другой стороны, этот энергичный народ может быть спокоен, пока не видит посягательств на те вековые традиции, с которыми он родился, сжился и умирает, которые составляют, так сказать, заповедь, идеал его жизни, завещанный его предками и индивидуальностью.
Так и в данном случае. Женщины у них пользуются полною свободою; рабства никакого нет; лица их, несмотря на свою привлекательность, - открыты. У себя, в присутствии мужей или других родственников, они примут гостей без стеснения, как всякая русская женщина. Если же к ним будут предъявлены требования, хотя нисколько не шокирующего свойства, подобно нижеизложенному, но выходящие из области их обрядностей, то будьте уверены, что никакое начальство, как бы ни велика была его сила, - их не напугает… Обещания, силяу (подарки) также вызовут только презрительную улыбку.
Итак, высокая «особа», окруженная ореолом величия, многочисленной свитой, сопутствуемая казаками и тысячью всадников-киргизов, прискакавших с разных концов Суйдунского отдела посмотреть на «Ярым-падишаха» (полцаря), - торжественно въехала в маленький Чинча-хо-дзи.
Едва кортеж остановился у изящно убранного павильона, где была устроена квартира маститому генералу, как он, выйдя из коляски, обратился к командовавшему войсками еще не расформированного в Кульджинском районе отряда с выражением желания: видеть представительниц женского персонала [Торжественные встречи, усыпанный цветами путь, обставленный различными арматурами, пушечные выстрелы также были большою слабостью этого государственного человека.]. Последний, хотя и с большим смущением, передал это желание почти неограниченного владыки края мне - для исполнения.
Не стану утомлять читателя подробным рассказом о результате «желания». Много было суетни, грусти и комизма.
Скажу только, что к недоумению свиты с моноклем в глазу и к ужасу малосведущих, но всегда «покорных» людей, это желание потерпело полнейшее fiasco. Ни одна дунганка не только не явилась, но каждая еще посмеялась.
Меня же высокое начальство наградило молниеносным взглядом, как будто я был автором Корана. Ей-Богу, никогда не был.
Если же я и был виноват, то разве только в том, что когда чересчур угодливые господа хотели вместо дунганок подставить старых, уродливых и грязных, с узкими, поднятыми к вискам глазами китаянок, также проживавших в незначительном числе в Чинча-хо-дзи, я счел своею обязанностью почтительнейше доложить, что подобная «комедия с переодеванием» была бы равносильна гнусному обману, подвергать которому высокоуважаемого администратора нахожу бесчестным и потому невозможным, а там… как будет угодно.
Кончая сообщения о дунганах, считаю уместным сказать несколько слов о названии этого народа. Дунгане, читаем на языке официальном, тунгане, как они сами себя называют, может быть, потому, что букву д обыкновенно произносят более мягко, как т, подобно немцам, когда последние говорят по-русски, напр., вместо добрый - тобрый и т. д. Впрочем, это мое личное предположение, очень может быть, совершенно неосновательное.
Наконец, дунгене, как именуют их другие народности и преимущественно русские простолюдины.
Можно предположить, что последнее название есть искаженное, вроде того, как мы говорим киргиз вместо крык-кыз (сорок дев), или как все местные аборигены русского называют - урус.
Бывши в г. Суйдуне и интересуясь родопроисхождением дунган, я слышал от них еще одно их наименование, основанное на предании, а именно - тургане, и, судя по историческому характеру, последнее, пожалуй, вернее всех остальных. Подтверждение этого я получил также спустя 14 лет, от проживающих в Караколе выходцев из Кашгара.
После того как Тамерлан, победоносно шествуя с своими легионами по горам и долам Азии и сокрушая все попадавшееся на пути огнем и мечом, перевалил Сен-Тас [Перевал, соединяющий Кунгей-Алатауский хребет с Тиан-Шаном.] и, вступив в долины Кегеня, Чилика, Текеса, р. Или и в Кульджинскую провинцию, разгромил здесь манджурское владычество, он остался там несколько лет. Затем, возвращаясь в столицу свою, Самарканд, оставил в долине Или значительную часть своей армии. Солдаты, соскучившись жить в одиночестве, переженились на китаянках, выбирая из них самых красивых. Происшедшее от них потомство получило название тургане, от слова турган - стоять (на месте) или оставаться.
Вероятность этого предания сказывается в сходстве, как было упомянуто выше, дунганского рода и с могучими сподвижниками грозного Тамерлана и китайской расой.
Как будто для того, чтобы утешить и тех и других, к этому поколению перешли от отца вероисповедание, нравы и обычаи древних, средних и западных азиатцев, персов и пр., а от матерей - язык и костюм (манджурский).
Основательно ли будет окончательно остановиться на вышеизложенном сказании, могут решить только синологи и вообще знатоки Востока.
У о. Иакинфа мы не встречали повествования о происхождении дунган. Что же касается до замечательного труда Марко Поло, то, если допустить вероятие начала рода дунган от воинов Тимура, знаменитому венецианцу, отцу азиатской географии, в таком случае даже не могло быть известно о существовании этого племени, так как после 25-летнего путешествия и службы при могучем тогда властелине всего азиатского материка, великом Кублай-хане, - Марко Поло вернулся на родину в 1295 г. [Авг. Бюрк, пер. Шемякина, Пут. Марко Поло.], т. е. когда Тамерлана еще не существовало на свете.
Вот почему, надо полагать, этот знаменитый путешественник, знакомящий нас со всеми народностями восточного, среднего, западного и южного Китая и вообще всей Срединной империей, ни слова не говорит о дунганах.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: ГЛАВА VIII