По Окраине: Путевые очерки П. И. Шрейдера. 6
По Окраине. (От Ташкента до Каракола). Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1892.
П. И. Шрейдер. По Окраине. Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1893.
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII (начало). Глава VII (окончание). Глава VIII. Глава IX. Глава X (начало). Глава X (окончание). Глава XI (начало). Глава XI (окончание). Глава XII. Глава XIII (начало). Глава XIII (окончание). Глава XIV (начало). Глава XIV (окончание).
Глава VI
Опять вода. - Лихой ямщик. - Благоустройство Семиреченского тракта. - Причина исправного его содержания. - Заботливость семиреченской администрации о приезжающих. - Радость голодного. - Станционная «Малаховец». - Пишпек. - Его интеллигенция; - ее желания и тревоги. - Ожидаемый приезд начальства. - Грустные развлечения. - Пишпеко-токмакские борзописцы - литераторы. - Находчивый дворник. - Пишпек 14 лет тому назад и теперь. - Лихорадка, мухи и землетрясения. - Пишпекский питомник. - Древнехристианские кладбища. - Раскопки г. Пантусова.- Перевод надписей г. Хвольсона и его заключение. - Пути из Пишпека. - Река Чу и ее долина. - Насаждения. - Развитие земледельческой культуры в долине и Семиреченской области вообще. - Упрямый Якуб-бек. - Посольство барона Каульбарса. - Тяжелая задача. - Блестящий результат миссии. - Неизбежная зависть.
Подъезжая к г. Пишпеку, мне едва опять не пришлось совершать переправу, подобную аулие-атинской. Неширокая, но прорытая обилием воды, глубоким руслом, река Ала-Арча, вытекающая из высшей точки Александровского хребта, расположившегося как раз напротив г. Пишпека и достигающего здесь 15.000 ф. высоты [Маев. Топографический очерк Туркестанского края 1872 г. Каульбарс предполагает предельную высоту не более 12.600 ф.], бурно неслась по камням и рытвинам. К счастию, мне попался лихой и знающий ямщик. Удачно и смело лавируя по менее глубоким и не столь каменистым, только ему известным местам, - он быстро вынес меня на противоположный берег. В противном случае, ввиду быстро наступающей здесь темноты, почти вслед за закатом солнца, как вообще в южных и юго-восточных странах, - пришлось бы мне ночевать в поле, всего в 2-3 верстах от города.
Вообще, нужно отдать справедливость, что езда по Семиреченскому тракту, до самого Каракола, не заставляет желать ничего лучшего. Стереотипная, нередко удручающая спешащего путника фраза: «Лошади в разгоне», - там не существует. Едва только вы подъезжаете к станции, как откуда-то буквально летит к вам целый косяк сытых, здоровенных лошадей, и притом не диких, а вполне выезженных. Правда, случается, что пока проезжающий не сядет в повозку, - одну из пристяжных не запрягают, а держат за уши; но такие случаи довольно редки. При этом беснование ее продолжается, пока не пристягнули ее в постромки. Зато потом везет за двоих. Пока прописывают подорожную, хотя бы и по частной надобности, входит староста и докладывает, что «лошади готовы». Широкогрудый коренник схватывает с места полною рысью, а пристяжные, извиваясь как змейки, - лупят растяжным галопом.
На половине дороги до станции, молодчина-ямщик из сибиряков или из дрессированных киргизов оборачивается и, осклабясь, говорит:
- Ваше высокородие, позвольте остановиться.
- Зачем? - задаете невольный вопрос.
- Глаза да ноздри утереть коням, - отвечает он.
Остановка всего только 10 минут, и затем опять та же лихая скачка.
При всех остановках и др. непривлекательных условиях моего путешествия, я ехал от Аулие-Ата до самого Каракола не менее 15 верст в час. Во сколько же времени проезжает это пространство начальство?
Главная причина такого благоустройства почтовой гоньбы по тому пути Семиреченской области, по которому мне пришлось проезжать, заключается в следующем: 1) каждая станция, редко две, содержится одним хозяином. Вследствие этого является конкуренция, в смысле исправного содержания лошадей, упряжи, повозок и лихости ямщиков; 2) прекрасно устроенная дорога, мало портящаяся, благодаря большею частью твердому грунту, и небольшие, редко превышающие средним числом 20 верст переезды, - не утомляют лошадей, и 3) обильный дешевый корм и великолепные пастбища дают возможность почтосодержателям иметь неограниченное число лошадей. Небольшой разъезд, сравнительно с Сырдарьинским трактом, при вышеизложенных условиях, не может иметь значения. Если б он был втрое более, - исправность содержания тракта и скорость не только не изменились бы, но, пожалуй, еще, если это возможно, улучшились, так как хозяева станций получали бы более прогонных денег.
Нельзя не отнестись с глубокою признательностью и к Семиреченской администрации за то внимание, которое она оказывает проезжающим.
Как бы вы скоро и благополучно ни ехали, как бы ни утешались мыслью и надеждою быстро достичь желанной цели, главный тиран нашего животного организма - желудок, непременно в известное время суток, да и не один раз, - все-таки заявит свои права. Запасаться провизией, скоро сохнущей и портящейся от жары, на длинный путь, без риска возбудить крайне неприятные для вас самих претензии желудка в виде разных колик, а то, пожалуй, дессинтерий и пр., - невозможно. По дороге же гостиниц или железнодорожных буфетов также не имеется, а кушать все-таки хочется. Хорошо, если в промежуточных городах имеются знакомые, которые накормят и напоят проезжающего не столько ради особой приязни, сколько для того, чтоб узнать новости из столицы, «как что, кто кого», чему представлен, какой скандал учинил тот или другой олимпиец (это тоже случается) и т. д. Если же таких приятелей в глухих местах нет, - то не рассчитывайте унять журчание желудка или давление под ложечкой.
Подобные невзгоды, как будто предвиденные, - устранены на станциях Семиреченской области.
Приезжаю я на одну из них. Есть хочется, так как в течение трех суток одним чаем разводил только сырость в желудке. Отсутствие надежды получить что-нибудь посущественнее еще более возбуждало аппетит. Было уже 10 часов вечера. Моросивший почти весь день с изморозью и холодным ветром дождь (это было близ гор) производил дрожь в теле.
- Бога ради, - чуть не слезно обратился я к толстой старостихе, - нет ли у вас что-нибудь горячего? есть страсть хочется, да и продрог я.
- Почто нет, знамо, есть. А чего вам в охотку? - приветливо обрадовала меня толстуха.
- Да чего-нибудь, только горячего: супу или щей, что найдете, - отвечал я, предполагая, что она угостит меня хотя остатками ужина ямщиков.
- Ладно, это можно. Ну, а еще что? зажарить каклетку, аль птицу какую? - продолжала благодетельница, не подозревая, какое великое дело она совершает.
Я так глаза и вытаращил!
- Да что у вас - постоялый двор, или гостиницу держите? - спросил я в недоумении.
- Почто постоялый двор, известно - станция, ну и держим всяку живность; да вон и приказ такой есть и «такцыя» (такса), - показала она на одну из множества заплеванных мухами бумаг в желтой рамке, приклеенных на стене, среди разных объявлений, циркуляров почтового начальства, губернатора и т. п. украшений каждой станции.
Посмотрел я эту такцыю и нашел целое «меню». Молоко, яйца, говядина, баранина, суп по порциям и пр. готовы были успокоить ноющий желудок. Цифры, поставленные против каждого продукта, настолько милостивы, что и дома не всегда можно иметь эти продукты за такую цену. Глаза мои разбежались, я решительно не мог ни на чем остановиться и потому все предоставил на волю старостихи, лишь бы поскорее она меня накормила.
К большой радости и, сверх всякого ожидания, не далее как чрез ¾ часа, клубы пара, вырвавшегося из огромной миски с превосходным супом, едва только открыли крышку, наполнили маленькую комнату станции таким ароматом, который, при всем пристрастии моем к благовонным эссенциям, показался мне далеко приятнее разных «bouquets de l’Imperatrice». Поданные затем «каклеты», да еще с капустой, довершили роскошь ужина.
Я уверен, что сам Лукулл никогда не ел с таким наслаждением, а тем более не расточал таких похвал своим артистам-поварам, какими я осыпал станционную Малаховец, благодушно смотревшую, уперши голову на ладонь жирной руки, как я уписывал за обе щеки. Конечно, я не преминул мысленно глубоко поблагодарить и главных авторов распоряжения и «такцыи».
Не думайте, благосклонный читатель, что я принадлежу к числу gourmand’ов и на еду смотрю как на особенное счастие в жизни; но как бы человек ни был ограничен в своих требованиях, он все-таки не может обойтись без самого необходимого.
Если когда-нибудь прихотливая судьба закинет вас в здешнюю Палестину и вам придется путешествовать по ней, в качестве ли туриста или по службе, вы непременно сами убедитесь, что пишущий эти строки был тысячу раз прав, наслаждаясь кулинарным искусством старостихи и воссылая бессчетные благодарности семиреченской администрации.
Пишпек как город, так же, как и гор. Токмак, утонувши в зелени русского насаждения, не представляет собою ничего замечательного; только расширился более прежнего. Те же пустынные улицы, те же спрятавшиеся в куще деревьев глиняные домики с скромными, проживающими день за днем обывателями и интеллигенцией из служащих, все интересы которых, по необходимости, заключены в тесную рамку одной только абсолютно практической жизни. Все идеалы населения ограничиваются постоянною мечтою усидеть на месте и справиться с теми экономическими условиями, в которые облечено его существование. Да и действительно, о чем же другом и думать беднякам и маленьким людям? Неустанный труд, нравственные щелчки свыше, крик больного ребенка, изредка маленькая пулька, да ожидание нового землетрясения, - вот все разнообразие их незатейливой жизни.
Бывают иногда и другого рода развлечения, не лучше землетрясения. Это - ожидаемый приезд начальства. Все чистится, отряхнется, стены подбеливаются, бабам и ребятишкам строго-настрого приказывают наряднее одеться и, по возможности больше, изображать на улицах живописный беспорядок, как для изображения вернопреданнейших чувств, так и для вящего оживления в обыденное время мертвого городка. «Помяни Господи царя Давида и всю кротость его», - шепчут запекшиеся губы бедного чиновника.
Весь этот страх и трепет обыкновенно был напрасен, так как, судя по рассказам, тогдашняя администрация Семиречья в лице генерала Фриде, и вообще Западной Сибири, отличалась таким гуманизмом и сердечностью, которые, казалось бы, не должны возбуждать тяжелых волнений.
Но русский человек уже так создан. Хотя и не чувствует за собой никакой вины, а все-таки… «Кто же его знает, - думает маленький человек, - неровен час, вот тогда и утирай кулаком назойливую слезу…»
Заговорив о развлечениях таких укромных уголков наших далеких окраин, не могу умолчать еще об одном из них, но, к сожалению, весьма грустном.
Где бы человек ни был, какая бы обстановка его ни окружала, ему хочется знать, что делается на белом свете. Журналы и газеты, выписываемые в ограниченном числе и переходящие из дома в дом, служат единственным к тому способом. И вот иногда маленький мирок вдруг всколыхнется, засуетится. «За что? Когда это было? Что за вздор! Какой мерзавец наврал?» и т. п. отрывочные фразы слышатся среди скромных, бедных людей. Оказывается, что среди них завелся какой-нибудь «литератор», непризнанный в более людной стране, но нисколько не сомневающийся в своих талантах; удалившись в «глушь», он написал, за медный пятак, какой-нибудь пасквиль, не имеющий никакого основания, благо-де некому опровергнуть…
Насколько правы редакции, принимающие на веру всякую нелепость, хотя она очевидна, решать не берусь; но об одном из таких лжекорреспондентов мне пришлось слышать от людей, которым не верить я не имею никакого основания, - следующее мнение: «Все написанное - вздор, никогда этого не было, да и быть не может, а было вот как. Написал же он об NN потому, что последний, бывши именинником, не пригласил его на рюмку водки, а этот литератор большой до нее охотник».
Не знаю почему, но по поводу этого рассказа мне пришел на память один случай, слышанный мною в Петербурге.
Однажды на Песках, где у некоторых домов еще тянулись окрашенные серою краскою заборы, какой-то мальчуган, судя но его сумке с книгами, вероятно, возвращавшийся из школы, подойдя к одному забору, вынул из кармана кусочек мелу и начал писать слова, неудобные в печати.
Дворник с длинной всклокоченной бородой, сидя у ворот и заметив глупого каллиграфа, подошел тихонько сзади и, схватив мальчишку за вихор, начал вертеть его, приговаривая: «Гра-а-а-мотный… гра-а-а-мотный…» [Точки означают приговорку рассерженного дворника, также неприятную для слуха.]
Вот между таким-то грамотным школьником и пишпеко-токмакским борзописцем невольно представляется какая-то аналогия. Жаль только, что для последнего не нашлось находчивого дворника.
Гласность, в самых широких размерах, конечно, составляет одну из тех действительных и благодатных мер, которые обуздывают неприглядные наши наклонности и заставляют остерегаться даже «Тит Титычей», в какую бы ливрею они ни были облечены, но в таком, однако, случае, если она основана на безупречной правде. Если же эта гласность есть не что иное, как расчет на грошовое остроумие да надежда получить подстрочный пятак за бессмысленное сообщение в уверенности, что какую бы гиль ни настрочили, должного возмездия не последует и опровергать никто не будет, то… предоставляю приискать подходящее название такому автору.
То же самое можно сказать и о тех корреспонденциях, напр., из Туркестанского края, над которыми иногда приходится задумываться, читая их. Желая покурить фимиам, стряпуны таких сообщений, не имеющие правдивой подкладки, да и незнакомые с краем, - приносят только вред ему, вводя в заблуждение не только почтенную публику, но даже и тех, кому они подкуривают.
Лет 14 тому назад, возвращаясь в Россию и проезжая г. Пишпек, я нашел некоторую разницу между прежним Пишпеком и настоящим. Тогда это были остатки разрушенной коканской крепостцы, взятой в 1862 г. генералом Циммерманом, и несколько домиков первых переселенцев из России. В настоящее же время г. Пишпек - уездный город со всеми его атрибутами в Токмакском уезде. Значительно прибавившееся население, как русских людей, так и торгующих сартов и татар, расширило город и дало ему некоторую жизнь. Расположение его на скрещивании транзитных путей из Ташкента, Верного, Иссык-Кульского уезда и Кашгара (чрез Нарын) много способствует его росту. Раньше уездная администрация была в Токмаке (около 60 в.). Сюда она переведена весьма недавно.
Те, для которых развитие экономических сил того или другого местечка имеет мало значения, и которые по необходимости должны следовать куда прикажут, - не особенно довольны таким перемещением… Причина заключается в том, что в окрестностях Пишпека много подпочвенных ключей (сазы), образующих болота, покрытые камышами и гниющими органическими веществами, а отсюда - постоянные, трудно поддающиеся лечению лихорадки. Токмак хотя также изобилует ими, но не в такой степени.
Благодаря характеру такой местности, еще далеко до Пишпека, тучи мух также не дают покоя. Маленькие, совершенно черные, они облепляют вас сотнями и кусают пребольно. Особенно страдают от них животные.
Главную же грозу Пишпека составляют периодические и сильные землетрясения. Этот город всегда служит центром разряжения адской подземной машины, почему и страдает более других местечек, до которых долетают только как бы лучи беспощадной, грозной стихии.
Пишпек обращает еще внимание любителей флоры своим питомником, благодаря энергичной администрации, понявшей, что в полуденной стране без искусственной, за неимением натуральной, растительности, жизнь была бы просто невыносима.
Опасаясь впасть в ошибку, я не решаюсь с точностью определить размеры этого питомника, могу только указать на тот факт, что обширные площади полей, селений и пр. в Токмакском уезде, считающиеся несколькими тысячами ◻ верст, ежегодно покрываются благодатной тенью самых разнообразных и дорогих деревьев, доставляемых из пишпекского рассадника в виде лоз, корней и семян. А обилие воды, плодородие почвы и почти тропическое солнце в долине помогают им быстро развиваться и в 2-3 года обращают пустыню в превосходные сады.
Близ Пишпека находятся древности, которые могут обогатить сведениями историю о здешнем крае и доставить интереснейшие материалы археологам. Так, например, остатки кладбищ, без сомнения христианских, - в настоящее время составляют предмет изысканий знатока этого дела г. Пантусова, служащего при семиреченском военном губернаторе. Он производил раскопки, и в 1885 г. снята была фотография с найденных могильных плит с надписями.
Сообщаем извлечения из интересных сведений, которые мне удалось встретить в брошюре г. Пантусова [Г. Пантусов. Христианское кладбище близ Пишпека Семиреченской области, в Чуйской долине. 1886 год.].
Выше было сказано, что он занимается раскопками. Добытые им данные составляют, так сказать, живой материал, подкрепляющий свидетельство о живших здесь христианских несторианах в утонувшие в глубокой древности времена.
Вот что между прочим сообщает этот ученый археолог [Г. Пантусов, там же, стр. 2, 3, 4.]:
На земле кара-киргиз Аламединской волости, близ Пишпека (10 верст), главного города Токмакского уезда Семиреченской области, близ арыка Джелаир, найдены во множестве разбросанные камни с надписями и крестами.
Кладбище занимает пространство в 3 десятины, тянется длинною полосою к ю.-з. от Пишпека.
Эти надгробные камни, а равно и надписи на них, не представляют определенной формы и величины. Все они состоят из валунов твердой горной породы, отшлифованных водою. Остатков ограды или рва кругом кладбища не заметно. На всем пространстве, занятом кладбищем, насчитано 611 надгробных камней, но это далеко не все, так как большая часть находится в земле и под травой, и обнаружить их возможно только путем раскопок. Вид письмен, выбитых на камнях, походит с первого разу на монгольские.
Сам же г. Пантусов предполагает, что эти надписи представляют «уйгурские письмена, усердно разыскиваемые ориенталистами. Письмена уйгурские, возникшие из переделки сирийской азбуки (эстрангело), занесены в глубь Азии христианами несторианского толка» [Г. Пантусов, стр. 6.].
Надписи переведены известным профессором С.-Петербургского университета Д. А. Хвольсоном. Между ними особенное внимание останавливает расположенная вокруг выбитого креста на камне № VII надпись следующего содержания: «В году 1618 (1307); это - год барана по-тюркски (куй). Это могила Июлии, миловидной девицы, невесты Хорепископа (епископа) Юханана (Иоанна)» [Д. А. Хвольсон. Предварительные заметки о найденных в Семиреченской области сирийских надгробных памятниках, стран. 22.]. Из этого почтенный профессор выводит весьма основательное заключение, что «несторианские священники женились даже после возведения их в высший духовный сан» [Там же.].
Что касается до существования в этой стране в древнейшие времена именно несториан, тот же г. Хвольсон говорит: «Не может подлежать ни малейшему сомнению, что найденные в Семиречье надписи принадлежат несторианам. Католические миссионеры XIII века, равно как и Марко Поло, знают только о христианах-несторианах в этих местах» [Там же, стр. 32.].
Из Пишпека дорога разделяется, вроде вилки, на 2 пути: один идет к ю.-в., в Токмак и Буамское ущелье, а другой на с.-в., в г. Верный. Мне нужно было ехать по первому из них. По мере удаления от Пишпека и особенно от бывшего города Токмака, взору путника представляется совершенно новая обстановка.
Необозримою скатертью раскинувшиеся до самого оз. Балхаша степи с сев. стороны - исчезают. Вместо пустыни вырастает плоскогорье Курдай, которое тянется к востоку, и, все более и более возвышаясь, переходит в величественный Алатауский хребет, разбившийся на группы Кастекских, Алматинских и др. гор. Справа же непрерывающаяся гряда возвышенностей Александровского хребта, как будто отрезанная Буамским ущельем, - заменяется Заилийским Алатау [На картах он называется «Кунгей-Алатау».]. Отроги его, загнувшись к северу и западу, скрестились как пальцы двух гигантских рук, с таковыми же разветвлениями и мысами противулежащих гор, замкнув обширную, в виде овала, Чуйскую долину.
Река Чу, по выходе из Буамского ущелья приимающая в себя р. Большой Кебинь, достигает здесь наибольшего развития. Разбившись на множество рукавов самой разнообразной, прихотливой формы, она во время половодия, несмотря на огромное количество воды, разбираемой арыками для орошения запашек, - заливает долину на большое пространство. Желтые волны с белыми пенящимися вершинами, в виде мохнатых шапок, несут все попадающееся на пути. Этим временем пользуются для сплава леса, вырубаемого в ущелье, из которого вытекает р. Кебинь.
Мне пришлось проезжать здесь как раз в то время, когда р. Чу была на вершине своего величия, а самая долина в полном расцвете красоты. Оригинальную и необычайно красивую картину представляла она. Изрезанная в различных направлениях кривыми рукавами реки, запертая с трех сторон горными массами, - долина эта во многих местах покрылась пашнями и рощицами. В свободных прогалинах, не тронутых рукою пахаря, щедрая природа, как будто желая принять участие в общей деятельности, разбросала прелестные ковры, сотканные из самых разнообразных полевых цветов. Местами вырезался ярко-красными пятнами дикий мак, как громадные лужи свежей крови.
Рощицы, о которых я упомянул, искусственные. Они еще очень молодые и тянутся то стройной линией, то образуют квадраты.
Едва только я въехал в пределы Семиреченской области, как заметил в некоторых местах такие же насаждения.
Местной администрации пришла весьма удачная и полезная мысль - обязать владельцев земельных участков посадить по всем арыкам (водяным каналам) деревья, для чего снабдила их корнями из питомников. Вышло - и дешево, и полезно.
Придавая жизнь и увеличивая красоту местности, эти рощи умеряют действие палящего солнца и дают отдых обливающемуся по́том труженику-земледельцу. Кроме того, благодаря быстрому своему росту в здешних местах, не в особенно далеком будущем эти рощи доставят обильный лесной материал.
Чуйская долина мне была знакома и ранее, в 1872 г., но я положительно не узнал ее, в смысле развившейся земледельческой культуры.
Конечно, и тогда было все, что сотворено Промыслом Божиим, горы, реки и пр., но все было в первобытном состоянии. Земля возделывалась, но не в таком размере, и, следовательно, орошаясь на незначительном пространстве, выжигалась солнцем. Того муравейника работающих людей, какой можно встретить ныне, я тогда не видал, хотя и приходилось по делам службы искрещивать долину и перебираться не раз верхом чрез бурливую р. Чу, с риском свернуться вместе с конем.
Мне говорили, что на такое развитие экономических сил и труда в различных местах Семиреченской области имел большое влияние постоянно увеличивающийся наплыв переселенцев вообще, и особенно умелое водворение 50.000 душ обоего пола таранчей и дунган, бежавших в русские пределы после возвращения Кульджи китайцам.
Последнее обстоятельство как исторический факт настолько интересно, что я позволю себе в следующей главе изложить краткий его очерк, основанный на официальных и официозных источниках, имеющихся у меня под рукою.
Теперь же несколько остановлюсь на воспоминаниях о том далеком времени, когда и по какому случаю мне пришлось провести несколько месяцев в Чуйской долине.
Бывший тогда повелитель Кашгара, Якуб-бек, несмотря на свой высокий ум и таланты, в силу тщеславия и самолюбия, а также для поддержания среди народа престижа, никак не хотел склониться пред величием и мощью своего соседа - России. Неоднократные препирательства с бывшим туркестанским генерал-губернатором, даваемые обещания в исполнении различных требований и неисполнение их; притеснения наших торговцев в Кашгаре, а иногда и аресты их и пр. каверзы, вынудили наконец покойного генерал-адъютанта Кауфмана послать в 1872 г. ультиматум к пограничному деспоту.
Если хорошо отточенный штык и меткая граната, в наш век милитаризма и господства силы над правом, служат самым надежным пособием дипломатии даже среди цивилизованных государств, то в глазах азиатцев разговоры посредством свинца и железа представляют едва ли не единственную аргументацию.
Между тем начальство наше желало добиться своего мирным путем и, вместе с тем, сохранить значение достоинства русского имени на надлежащей высоте.
Такая тяжелая, но славная миссия выпала на долю бывшего еще тогда капитаном Генерального штаба барона А. В. Каульбарса [Ныне командир кавалерийской бригады в Твери. В 1878 г., когда наши отношения в Англии были крайне натянуты, «Московские ведомости», между прочим, совершенно основательно сетовали на то, что бар. Каульбарс заседает в штабе 8 Кавалерийской дивизии, тогда как ему подобало быть колонновожатым в Средней Азии.].
Вместе с тем из г. Верного был двинут 10-й Туркестанский линейный батальон полковника Колокольцева для разработки (на случай) дороги в Буамское ущелье к Нарыну и далее, - и 1-я батарея бывшей 2 Туркестанской бригады, в которой я имел честь служить. Батарея пробивуакировала все лето на р. Кебине, в Чуйской долине.
Таким образом мне впервые пришлось тогда познакомиться с этим уголком, далеко не столь привлекательным, каким я нашел его спустя 14 лет.
Упомянув о посольстве барона Каульбарса в Кашгар, считаю нелишним сказать, чем оно кончилось, насколько это могло быть известно нам, маленьким людям.
Выбор генерал-адъютанта Кауфмана оказался как нельзя более удачным. Барон Каульбарс, искрестив все уголки Средней Азии и совершив выдающееся из ряда обыкновенных путешествие в 1869 и 1870 гг. по дебрям и вершинам, нередко страшным по природе и дикости своей, трущобам Тиань-Шана, изучил не хуже живущего там кара-киргиза все пути, а также и дорогу в Кашгар [Результат путешествия А. В. был капитальный труд: «Материалы по географии Тянь-Шаня», в 1875 г. помещенные в «Записках Императорского Географ. общества».].
Всесторонний ум, такт, открытая прямая натура, большие научные сведения, широкое сердце этого человека соединились в нем с твердостью характера и беспредельною преданностью высокому долгу, на нем лежавшему. Словом, в нем были все качества, необходимые в таких случаях и, кажется, не совсем разделяемые дипломатами новейшей формации.
Неизвестно, чем бы кончились разговоры с гордым полудиким властелином Джиты-Шара, если б командировано было другое лицо.
Барону Каульбарсу на первых же порах, несмотря на наружное выражение восточной любезности в виде «кулдуканья» (выражение благодарности за приезд и складывания рук на животе), пришлось почувствовать, что ему предстоит сильная борьба, прежде чем удастся сломить упрямого, энергичного и действительно умного Якуб-бека.
Алек. Вас. забыл, что он отрезан от всего близкого и родного тысячеверстными полями и ледяными глыбами Тянь-Шаня, не думал о том, что в случае чего-либо своевременной помощи ему ждать неоткуда, наконец, он как будто не замечал, что за ним следят зоркие глаза близких, верных церберов азиатского сатрапа, которые по легкому только движению головы последнего, им одним понятному, готовы моментально снять с него голову или просто, по своему обычаю, посадить на кол среди базарной площади.
Вся эта обстановка, прикрытая двуличным этикетом, нисколько не смущала, однако, русского офицера; она была для него на последнем плане.
Барон Каульбарс крепко помнил только одно - что он русский посланец, для которого страх и колебание не существуют.
Что они там говорили, о чем препирались, нам, конечно, неизвестно. Подобные акты составляют достояние только высоких сфер. Знаем только одно, что азиатский деспот, несмотря на свой неукротимый нрав, убедившись, что не сломит присланного к нему шайтана (черта), обязался и действительно исполнил все предъявленные ему требования.
Результатом миссии, обошедшейся без капли крови, был широко предоставленный приход во владения кашгарского повелителя и выход из него наших и других торговых караванов, обеспеченное пребывание там всех снабженных русским кагасом (бумагой) и проч. льготами, и осыпанный бриллиантами орден св. Александра Невского, всемилостивейше пожалованный покойному туркестанскому генерал-губернатору Царем-мучеником Александром II.
Генерал Кауфман, как рассказывали, надевая этот высокий орден, не раз с благодарностью говорил, что получению его он «всецело обязан не своим заслугам, а назначением бар. Каульбарса посланцем в Кашгар».
Некоторые господа, обуреваемые завистью, как это всегда бывает, когда они видят других лучше себя и более одаренных высшими нравственными и умственными качествами, приписывали блестящий успех миссии тому, что сзади якобы стоял готовый отряд.
Во-1-х, говоря это, они не справились с точностью, где был этот маленький отряд и что он мог бы сделать в случае необходимости; а во-2-х, это-то именно обстоятельство едва не испортило все дело и не окончилось катастрофой для посла, бесплодностью дипломатических сношений, а затем и войною.
Якуб-бек, узнав о движении отряда, когда Каульбарс уже был в Кашгаре и начал переговоры, вдруг прервал их, говоря, что он не верит мирным целям русских.
Не таков человек был повелитель Кашгара, окруженный природною крепостью в виде грозных вершин громадных гор, чтоб его мог испугать один батальон. Только непоколебимая, в свою очередь, воля русского офицера, замечательный такт и умение вести дело образумили хана и привели к желанному концу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: ГЛАВА VII
Описания населенных мест (Семиреченская область): https://rus-turk.livejournal.com/555456.html
Карта (Ряд III. Лист 10. Верный, Пишпек, Пржевальск): https://rus-turk.livejournal.com/633017.html
П. И. Шрейдер. По Окраине. Путевые очерки. - СПб.: тип. В. В. Комарова, 1893.
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII (начало). Глава VII (окончание). Глава VIII. Глава IX. Глава X (начало). Глава X (окончание). Глава XI (начало). Глава XI (окончание). Глава XII. Глава XIII (начало). Глава XIII (окончание). Глава XIV (начало). Глава XIV (окончание).
Глава VI
Опять вода. - Лихой ямщик. - Благоустройство Семиреченского тракта. - Причина исправного его содержания. - Заботливость семиреченской администрации о приезжающих. - Радость голодного. - Станционная «Малаховец». - Пишпек. - Его интеллигенция; - ее желания и тревоги. - Ожидаемый приезд начальства. - Грустные развлечения. - Пишпеко-токмакские борзописцы - литераторы. - Находчивый дворник. - Пишпек 14 лет тому назад и теперь. - Лихорадка, мухи и землетрясения. - Пишпекский питомник. - Древнехристианские кладбища. - Раскопки г. Пантусова.- Перевод надписей г. Хвольсона и его заключение. - Пути из Пишпека. - Река Чу и ее долина. - Насаждения. - Развитие земледельческой культуры в долине и Семиреченской области вообще. - Упрямый Якуб-бек. - Посольство барона Каульбарса. - Тяжелая задача. - Блестящий результат миссии. - Неизбежная зависть.
Подъезжая к г. Пишпеку, мне едва опять не пришлось совершать переправу, подобную аулие-атинской. Неширокая, но прорытая обилием воды, глубоким руслом, река Ала-Арча, вытекающая из высшей точки Александровского хребта, расположившегося как раз напротив г. Пишпека и достигающего здесь 15.000 ф. высоты [Маев. Топографический очерк Туркестанского края 1872 г. Каульбарс предполагает предельную высоту не более 12.600 ф.], бурно неслась по камням и рытвинам. К счастию, мне попался лихой и знающий ямщик. Удачно и смело лавируя по менее глубоким и не столь каменистым, только ему известным местам, - он быстро вынес меня на противоположный берег. В противном случае, ввиду быстро наступающей здесь темноты, почти вслед за закатом солнца, как вообще в южных и юго-восточных странах, - пришлось бы мне ночевать в поле, всего в 2-3 верстах от города.
Вообще, нужно отдать справедливость, что езда по Семиреченскому тракту, до самого Каракола, не заставляет желать ничего лучшего. Стереотипная, нередко удручающая спешащего путника фраза: «Лошади в разгоне», - там не существует. Едва только вы подъезжаете к станции, как откуда-то буквально летит к вам целый косяк сытых, здоровенных лошадей, и притом не диких, а вполне выезженных. Правда, случается, что пока проезжающий не сядет в повозку, - одну из пристяжных не запрягают, а держат за уши; но такие случаи довольно редки. При этом беснование ее продолжается, пока не пристягнули ее в постромки. Зато потом везет за двоих. Пока прописывают подорожную, хотя бы и по частной надобности, входит староста и докладывает, что «лошади готовы». Широкогрудый коренник схватывает с места полною рысью, а пристяжные, извиваясь как змейки, - лупят растяжным галопом.
На половине дороги до станции, молодчина-ямщик из сибиряков или из дрессированных киргизов оборачивается и, осклабясь, говорит:
- Ваше высокородие, позвольте остановиться.
- Зачем? - задаете невольный вопрос.
- Глаза да ноздри утереть коням, - отвечает он.
Остановка всего только 10 минут, и затем опять та же лихая скачка.
При всех остановках и др. непривлекательных условиях моего путешествия, я ехал от Аулие-Ата до самого Каракола не менее 15 верст в час. Во сколько же времени проезжает это пространство начальство?
Главная причина такого благоустройства почтовой гоньбы по тому пути Семиреченской области, по которому мне пришлось проезжать, заключается в следующем: 1) каждая станция, редко две, содержится одним хозяином. Вследствие этого является конкуренция, в смысле исправного содержания лошадей, упряжи, повозок и лихости ямщиков; 2) прекрасно устроенная дорога, мало портящаяся, благодаря большею частью твердому грунту, и небольшие, редко превышающие средним числом 20 верст переезды, - не утомляют лошадей, и 3) обильный дешевый корм и великолепные пастбища дают возможность почтосодержателям иметь неограниченное число лошадей. Небольшой разъезд, сравнительно с Сырдарьинским трактом, при вышеизложенных условиях, не может иметь значения. Если б он был втрое более, - исправность содержания тракта и скорость не только не изменились бы, но, пожалуй, еще, если это возможно, улучшились, так как хозяева станций получали бы более прогонных денег.
Нельзя не отнестись с глубокою признательностью и к Семиреченской администрации за то внимание, которое она оказывает проезжающим.
Как бы вы скоро и благополучно ни ехали, как бы ни утешались мыслью и надеждою быстро достичь желанной цели, главный тиран нашего животного организма - желудок, непременно в известное время суток, да и не один раз, - все-таки заявит свои права. Запасаться провизией, скоро сохнущей и портящейся от жары, на длинный путь, без риска возбудить крайне неприятные для вас самих претензии желудка в виде разных колик, а то, пожалуй, дессинтерий и пр., - невозможно. По дороге же гостиниц или железнодорожных буфетов также не имеется, а кушать все-таки хочется. Хорошо, если в промежуточных городах имеются знакомые, которые накормят и напоят проезжающего не столько ради особой приязни, сколько для того, чтоб узнать новости из столицы, «как что, кто кого», чему представлен, какой скандал учинил тот или другой олимпиец (это тоже случается) и т. д. Если же таких приятелей в глухих местах нет, - то не рассчитывайте унять журчание желудка или давление под ложечкой.
Подобные невзгоды, как будто предвиденные, - устранены на станциях Семиреченской области.
Приезжаю я на одну из них. Есть хочется, так как в течение трех суток одним чаем разводил только сырость в желудке. Отсутствие надежды получить что-нибудь посущественнее еще более возбуждало аппетит. Было уже 10 часов вечера. Моросивший почти весь день с изморозью и холодным ветром дождь (это было близ гор) производил дрожь в теле.
- Бога ради, - чуть не слезно обратился я к толстой старостихе, - нет ли у вас что-нибудь горячего? есть страсть хочется, да и продрог я.
- Почто нет, знамо, есть. А чего вам в охотку? - приветливо обрадовала меня толстуха.
- Да чего-нибудь, только горячего: супу или щей, что найдете, - отвечал я, предполагая, что она угостит меня хотя остатками ужина ямщиков.
- Ладно, это можно. Ну, а еще что? зажарить каклетку, аль птицу какую? - продолжала благодетельница, не подозревая, какое великое дело она совершает.
Я так глаза и вытаращил!
- Да что у вас - постоялый двор, или гостиницу держите? - спросил я в недоумении.
- Почто постоялый двор, известно - станция, ну и держим всяку живность; да вон и приказ такой есть и «такцыя» (такса), - показала она на одну из множества заплеванных мухами бумаг в желтой рамке, приклеенных на стене, среди разных объявлений, циркуляров почтового начальства, губернатора и т. п. украшений каждой станции.
Посмотрел я эту такцыю и нашел целое «меню». Молоко, яйца, говядина, баранина, суп по порциям и пр. готовы были успокоить ноющий желудок. Цифры, поставленные против каждого продукта, настолько милостивы, что и дома не всегда можно иметь эти продукты за такую цену. Глаза мои разбежались, я решительно не мог ни на чем остановиться и потому все предоставил на волю старостихи, лишь бы поскорее она меня накормила.
К большой радости и, сверх всякого ожидания, не далее как чрез ¾ часа, клубы пара, вырвавшегося из огромной миски с превосходным супом, едва только открыли крышку, наполнили маленькую комнату станции таким ароматом, который, при всем пристрастии моем к благовонным эссенциям, показался мне далеко приятнее разных «bouquets de l’Imperatrice». Поданные затем «каклеты», да еще с капустой, довершили роскошь ужина.
Я уверен, что сам Лукулл никогда не ел с таким наслаждением, а тем более не расточал таких похвал своим артистам-поварам, какими я осыпал станционную Малаховец, благодушно смотревшую, уперши голову на ладонь жирной руки, как я уписывал за обе щеки. Конечно, я не преминул мысленно глубоко поблагодарить и главных авторов распоряжения и «такцыи».
Не думайте, благосклонный читатель, что я принадлежу к числу gourmand’ов и на еду смотрю как на особенное счастие в жизни; но как бы человек ни был ограничен в своих требованиях, он все-таки не может обойтись без самого необходимого.
Если когда-нибудь прихотливая судьба закинет вас в здешнюю Палестину и вам придется путешествовать по ней, в качестве ли туриста или по службе, вы непременно сами убедитесь, что пишущий эти строки был тысячу раз прав, наслаждаясь кулинарным искусством старостихи и воссылая бессчетные благодарности семиреченской администрации.
Пишпек как город, так же, как и гор. Токмак, утонувши в зелени русского насаждения, не представляет собою ничего замечательного; только расширился более прежнего. Те же пустынные улицы, те же спрятавшиеся в куще деревьев глиняные домики с скромными, проживающими день за днем обывателями и интеллигенцией из служащих, все интересы которых, по необходимости, заключены в тесную рамку одной только абсолютно практической жизни. Все идеалы населения ограничиваются постоянною мечтою усидеть на месте и справиться с теми экономическими условиями, в которые облечено его существование. Да и действительно, о чем же другом и думать беднякам и маленьким людям? Неустанный труд, нравственные щелчки свыше, крик больного ребенка, изредка маленькая пулька, да ожидание нового землетрясения, - вот все разнообразие их незатейливой жизни.
Бывают иногда и другого рода развлечения, не лучше землетрясения. Это - ожидаемый приезд начальства. Все чистится, отряхнется, стены подбеливаются, бабам и ребятишкам строго-настрого приказывают наряднее одеться и, по возможности больше, изображать на улицах живописный беспорядок, как для изображения вернопреданнейших чувств, так и для вящего оживления в обыденное время мертвого городка. «Помяни Господи царя Давида и всю кротость его», - шепчут запекшиеся губы бедного чиновника.
Весь этот страх и трепет обыкновенно был напрасен, так как, судя по рассказам, тогдашняя администрация Семиречья в лице генерала Фриде, и вообще Западной Сибири, отличалась таким гуманизмом и сердечностью, которые, казалось бы, не должны возбуждать тяжелых волнений.
Но русский человек уже так создан. Хотя и не чувствует за собой никакой вины, а все-таки… «Кто же его знает, - думает маленький человек, - неровен час, вот тогда и утирай кулаком назойливую слезу…»
Заговорив о развлечениях таких укромных уголков наших далеких окраин, не могу умолчать еще об одном из них, но, к сожалению, весьма грустном.
Где бы человек ни был, какая бы обстановка его ни окружала, ему хочется знать, что делается на белом свете. Журналы и газеты, выписываемые в ограниченном числе и переходящие из дома в дом, служат единственным к тому способом. И вот иногда маленький мирок вдруг всколыхнется, засуетится. «За что? Когда это было? Что за вздор! Какой мерзавец наврал?» и т. п. отрывочные фразы слышатся среди скромных, бедных людей. Оказывается, что среди них завелся какой-нибудь «литератор», непризнанный в более людной стране, но нисколько не сомневающийся в своих талантах; удалившись в «глушь», он написал, за медный пятак, какой-нибудь пасквиль, не имеющий никакого основания, благо-де некому опровергнуть…
Насколько правы редакции, принимающие на веру всякую нелепость, хотя она очевидна, решать не берусь; но об одном из таких лжекорреспондентов мне пришлось слышать от людей, которым не верить я не имею никакого основания, - следующее мнение: «Все написанное - вздор, никогда этого не было, да и быть не может, а было вот как. Написал же он об NN потому, что последний, бывши именинником, не пригласил его на рюмку водки, а этот литератор большой до нее охотник».
Не знаю почему, но по поводу этого рассказа мне пришел на память один случай, слышанный мною в Петербурге.
Однажды на Песках, где у некоторых домов еще тянулись окрашенные серою краскою заборы, какой-то мальчуган, судя но его сумке с книгами, вероятно, возвращавшийся из школы, подойдя к одному забору, вынул из кармана кусочек мелу и начал писать слова, неудобные в печати.
Дворник с длинной всклокоченной бородой, сидя у ворот и заметив глупого каллиграфа, подошел тихонько сзади и, схватив мальчишку за вихор, начал вертеть его, приговаривая: «Гра-а-а-мотный… гра-а-а-мотный…» [Точки означают приговорку рассерженного дворника, также неприятную для слуха.]
Вот между таким-то грамотным школьником и пишпеко-токмакским борзописцем невольно представляется какая-то аналогия. Жаль только, что для последнего не нашлось находчивого дворника.
Гласность, в самых широких размерах, конечно, составляет одну из тех действительных и благодатных мер, которые обуздывают неприглядные наши наклонности и заставляют остерегаться даже «Тит Титычей», в какую бы ливрею они ни были облечены, но в таком, однако, случае, если она основана на безупречной правде. Если же эта гласность есть не что иное, как расчет на грошовое остроумие да надежда получить подстрочный пятак за бессмысленное сообщение в уверенности, что какую бы гиль ни настрочили, должного возмездия не последует и опровергать никто не будет, то… предоставляю приискать подходящее название такому автору.
То же самое можно сказать и о тех корреспонденциях, напр., из Туркестанского края, над которыми иногда приходится задумываться, читая их. Желая покурить фимиам, стряпуны таких сообщений, не имеющие правдивой подкладки, да и незнакомые с краем, - приносят только вред ему, вводя в заблуждение не только почтенную публику, но даже и тех, кому они подкуривают.
Лет 14 тому назад, возвращаясь в Россию и проезжая г. Пишпек, я нашел некоторую разницу между прежним Пишпеком и настоящим. Тогда это были остатки разрушенной коканской крепостцы, взятой в 1862 г. генералом Циммерманом, и несколько домиков первых переселенцев из России. В настоящее же время г. Пишпек - уездный город со всеми его атрибутами в Токмакском уезде. Значительно прибавившееся население, как русских людей, так и торгующих сартов и татар, расширило город и дало ему некоторую жизнь. Расположение его на скрещивании транзитных путей из Ташкента, Верного, Иссык-Кульского уезда и Кашгара (чрез Нарын) много способствует его росту. Раньше уездная администрация была в Токмаке (около 60 в.). Сюда она переведена весьма недавно.
Те, для которых развитие экономических сил того или другого местечка имеет мало значения, и которые по необходимости должны следовать куда прикажут, - не особенно довольны таким перемещением… Причина заключается в том, что в окрестностях Пишпека много подпочвенных ключей (сазы), образующих болота, покрытые камышами и гниющими органическими веществами, а отсюда - постоянные, трудно поддающиеся лечению лихорадки. Токмак хотя также изобилует ими, но не в такой степени.
Благодаря характеру такой местности, еще далеко до Пишпека, тучи мух также не дают покоя. Маленькие, совершенно черные, они облепляют вас сотнями и кусают пребольно. Особенно страдают от них животные.
Главную же грозу Пишпека составляют периодические и сильные землетрясения. Этот город всегда служит центром разряжения адской подземной машины, почему и страдает более других местечек, до которых долетают только как бы лучи беспощадной, грозной стихии.
Пишпек обращает еще внимание любителей флоры своим питомником, благодаря энергичной администрации, понявшей, что в полуденной стране без искусственной, за неимением натуральной, растительности, жизнь была бы просто невыносима.
Опасаясь впасть в ошибку, я не решаюсь с точностью определить размеры этого питомника, могу только указать на тот факт, что обширные площади полей, селений и пр. в Токмакском уезде, считающиеся несколькими тысячами ◻ верст, ежегодно покрываются благодатной тенью самых разнообразных и дорогих деревьев, доставляемых из пишпекского рассадника в виде лоз, корней и семян. А обилие воды, плодородие почвы и почти тропическое солнце в долине помогают им быстро развиваться и в 2-3 года обращают пустыню в превосходные сады.
Близ Пишпека находятся древности, которые могут обогатить сведениями историю о здешнем крае и доставить интереснейшие материалы археологам. Так, например, остатки кладбищ, без сомнения христианских, - в настоящее время составляют предмет изысканий знатока этого дела г. Пантусова, служащего при семиреченском военном губернаторе. Он производил раскопки, и в 1885 г. снята была фотография с найденных могильных плит с надписями.
Сообщаем извлечения из интересных сведений, которые мне удалось встретить в брошюре г. Пантусова [Г. Пантусов. Христианское кладбище близ Пишпека Семиреченской области, в Чуйской долине. 1886 год.].
Выше было сказано, что он занимается раскопками. Добытые им данные составляют, так сказать, живой материал, подкрепляющий свидетельство о живших здесь христианских несторианах в утонувшие в глубокой древности времена.
Вот что между прочим сообщает этот ученый археолог [Г. Пантусов, там же, стр. 2, 3, 4.]:
На земле кара-киргиз Аламединской волости, близ Пишпека (10 верст), главного города Токмакского уезда Семиреченской области, близ арыка Джелаир, найдены во множестве разбросанные камни с надписями и крестами.
Кладбище занимает пространство в 3 десятины, тянется длинною полосою к ю.-з. от Пишпека.
Эти надгробные камни, а равно и надписи на них, не представляют определенной формы и величины. Все они состоят из валунов твердой горной породы, отшлифованных водою. Остатков ограды или рва кругом кладбища не заметно. На всем пространстве, занятом кладбищем, насчитано 611 надгробных камней, но это далеко не все, так как большая часть находится в земле и под травой, и обнаружить их возможно только путем раскопок. Вид письмен, выбитых на камнях, походит с первого разу на монгольские.
Сам же г. Пантусов предполагает, что эти надписи представляют «уйгурские письмена, усердно разыскиваемые ориенталистами. Письмена уйгурские, возникшие из переделки сирийской азбуки (эстрангело), занесены в глубь Азии христианами несторианского толка» [Г. Пантусов, стр. 6.].
Надписи переведены известным профессором С.-Петербургского университета Д. А. Хвольсоном. Между ними особенное внимание останавливает расположенная вокруг выбитого креста на камне № VII надпись следующего содержания: «В году 1618 (1307); это - год барана по-тюркски (куй). Это могила Июлии, миловидной девицы, невесты Хорепископа (епископа) Юханана (Иоанна)» [Д. А. Хвольсон. Предварительные заметки о найденных в Семиреченской области сирийских надгробных памятниках, стран. 22.]. Из этого почтенный профессор выводит весьма основательное заключение, что «несторианские священники женились даже после возведения их в высший духовный сан» [Там же.].
Что касается до существования в этой стране в древнейшие времена именно несториан, тот же г. Хвольсон говорит: «Не может подлежать ни малейшему сомнению, что найденные в Семиречье надписи принадлежат несторианам. Католические миссионеры XIII века, равно как и Марко Поло, знают только о христианах-несторианах в этих местах» [Там же, стр. 32.].
Из Пишпека дорога разделяется, вроде вилки, на 2 пути: один идет к ю.-в., в Токмак и Буамское ущелье, а другой на с.-в., в г. Верный. Мне нужно было ехать по первому из них. По мере удаления от Пишпека и особенно от бывшего города Токмака, взору путника представляется совершенно новая обстановка.
Необозримою скатертью раскинувшиеся до самого оз. Балхаша степи с сев. стороны - исчезают. Вместо пустыни вырастает плоскогорье Курдай, которое тянется к востоку, и, все более и более возвышаясь, переходит в величественный Алатауский хребет, разбившийся на группы Кастекских, Алматинских и др. гор. Справа же непрерывающаяся гряда возвышенностей Александровского хребта, как будто отрезанная Буамским ущельем, - заменяется Заилийским Алатау [На картах он называется «Кунгей-Алатау».]. Отроги его, загнувшись к северу и западу, скрестились как пальцы двух гигантских рук, с таковыми же разветвлениями и мысами противулежащих гор, замкнув обширную, в виде овала, Чуйскую долину.
Река Чу, по выходе из Буамского ущелья приимающая в себя р. Большой Кебинь, достигает здесь наибольшего развития. Разбившись на множество рукавов самой разнообразной, прихотливой формы, она во время половодия, несмотря на огромное количество воды, разбираемой арыками для орошения запашек, - заливает долину на большое пространство. Желтые волны с белыми пенящимися вершинами, в виде мохнатых шапок, несут все попадающееся на пути. Этим временем пользуются для сплава леса, вырубаемого в ущелье, из которого вытекает р. Кебинь.
Мне пришлось проезжать здесь как раз в то время, когда р. Чу была на вершине своего величия, а самая долина в полном расцвете красоты. Оригинальную и необычайно красивую картину представляла она. Изрезанная в различных направлениях кривыми рукавами реки, запертая с трех сторон горными массами, - долина эта во многих местах покрылась пашнями и рощицами. В свободных прогалинах, не тронутых рукою пахаря, щедрая природа, как будто желая принять участие в общей деятельности, разбросала прелестные ковры, сотканные из самых разнообразных полевых цветов. Местами вырезался ярко-красными пятнами дикий мак, как громадные лужи свежей крови.
Рощицы, о которых я упомянул, искусственные. Они еще очень молодые и тянутся то стройной линией, то образуют квадраты.
Едва только я въехал в пределы Семиреченской области, как заметил в некоторых местах такие же насаждения.
Местной администрации пришла весьма удачная и полезная мысль - обязать владельцев земельных участков посадить по всем арыкам (водяным каналам) деревья, для чего снабдила их корнями из питомников. Вышло - и дешево, и полезно.
Придавая жизнь и увеличивая красоту местности, эти рощи умеряют действие палящего солнца и дают отдых обливающемуся по́том труженику-земледельцу. Кроме того, благодаря быстрому своему росту в здешних местах, не в особенно далеком будущем эти рощи доставят обильный лесной материал.
Чуйская долина мне была знакома и ранее, в 1872 г., но я положительно не узнал ее, в смысле развившейся земледельческой культуры.
Конечно, и тогда было все, что сотворено Промыслом Божиим, горы, реки и пр., но все было в первобытном состоянии. Земля возделывалась, но не в таком размере, и, следовательно, орошаясь на незначительном пространстве, выжигалась солнцем. Того муравейника работающих людей, какой можно встретить ныне, я тогда не видал, хотя и приходилось по делам службы искрещивать долину и перебираться не раз верхом чрез бурливую р. Чу, с риском свернуться вместе с конем.
Мне говорили, что на такое развитие экономических сил и труда в различных местах Семиреченской области имел большое влияние постоянно увеличивающийся наплыв переселенцев вообще, и особенно умелое водворение 50.000 душ обоего пола таранчей и дунган, бежавших в русские пределы после возвращения Кульджи китайцам.
Последнее обстоятельство как исторический факт настолько интересно, что я позволю себе в следующей главе изложить краткий его очерк, основанный на официальных и официозных источниках, имеющихся у меня под рукою.
Теперь же несколько остановлюсь на воспоминаниях о том далеком времени, когда и по какому случаю мне пришлось провести несколько месяцев в Чуйской долине.
Бывший тогда повелитель Кашгара, Якуб-бек, несмотря на свой высокий ум и таланты, в силу тщеславия и самолюбия, а также для поддержания среди народа престижа, никак не хотел склониться пред величием и мощью своего соседа - России. Неоднократные препирательства с бывшим туркестанским генерал-губернатором, даваемые обещания в исполнении различных требований и неисполнение их; притеснения наших торговцев в Кашгаре, а иногда и аресты их и пр. каверзы, вынудили наконец покойного генерал-адъютанта Кауфмана послать в 1872 г. ультиматум к пограничному деспоту.
Если хорошо отточенный штык и меткая граната, в наш век милитаризма и господства силы над правом, служат самым надежным пособием дипломатии даже среди цивилизованных государств, то в глазах азиатцев разговоры посредством свинца и железа представляют едва ли не единственную аргументацию.
Между тем начальство наше желало добиться своего мирным путем и, вместе с тем, сохранить значение достоинства русского имени на надлежащей высоте.
Такая тяжелая, но славная миссия выпала на долю бывшего еще тогда капитаном Генерального штаба барона А. В. Каульбарса [Ныне командир кавалерийской бригады в Твери. В 1878 г., когда наши отношения в Англии были крайне натянуты, «Московские ведомости», между прочим, совершенно основательно сетовали на то, что бар. Каульбарс заседает в штабе 8 Кавалерийской дивизии, тогда как ему подобало быть колонновожатым в Средней Азии.].
Вместе с тем из г. Верного был двинут 10-й Туркестанский линейный батальон полковника Колокольцева для разработки (на случай) дороги в Буамское ущелье к Нарыну и далее, - и 1-я батарея бывшей 2 Туркестанской бригады, в которой я имел честь служить. Батарея пробивуакировала все лето на р. Кебине, в Чуйской долине.
Таким образом мне впервые пришлось тогда познакомиться с этим уголком, далеко не столь привлекательным, каким я нашел его спустя 14 лет.
Упомянув о посольстве барона Каульбарса в Кашгар, считаю нелишним сказать, чем оно кончилось, насколько это могло быть известно нам, маленьким людям.
Выбор генерал-адъютанта Кауфмана оказался как нельзя более удачным. Барон Каульбарс, искрестив все уголки Средней Азии и совершив выдающееся из ряда обыкновенных путешествие в 1869 и 1870 гг. по дебрям и вершинам, нередко страшным по природе и дикости своей, трущобам Тиань-Шана, изучил не хуже живущего там кара-киргиза все пути, а также и дорогу в Кашгар [Результат путешествия А. В. был капитальный труд: «Материалы по географии Тянь-Шаня», в 1875 г. помещенные в «Записках Императорского Географ. общества».].
Всесторонний ум, такт, открытая прямая натура, большие научные сведения, широкое сердце этого человека соединились в нем с твердостью характера и беспредельною преданностью высокому долгу, на нем лежавшему. Словом, в нем были все качества, необходимые в таких случаях и, кажется, не совсем разделяемые дипломатами новейшей формации.
Неизвестно, чем бы кончились разговоры с гордым полудиким властелином Джиты-Шара, если б командировано было другое лицо.
Барону Каульбарсу на первых же порах, несмотря на наружное выражение восточной любезности в виде «кулдуканья» (выражение благодарности за приезд и складывания рук на животе), пришлось почувствовать, что ему предстоит сильная борьба, прежде чем удастся сломить упрямого, энергичного и действительно умного Якуб-бека.
Алек. Вас. забыл, что он отрезан от всего близкого и родного тысячеверстными полями и ледяными глыбами Тянь-Шаня, не думал о том, что в случае чего-либо своевременной помощи ему ждать неоткуда, наконец, он как будто не замечал, что за ним следят зоркие глаза близких, верных церберов азиатского сатрапа, которые по легкому только движению головы последнего, им одним понятному, готовы моментально снять с него голову или просто, по своему обычаю, посадить на кол среди базарной площади.
Вся эта обстановка, прикрытая двуличным этикетом, нисколько не смущала, однако, русского офицера; она была для него на последнем плане.
Барон Каульбарс крепко помнил только одно - что он русский посланец, для которого страх и колебание не существуют.
Что они там говорили, о чем препирались, нам, конечно, неизвестно. Подобные акты составляют достояние только высоких сфер. Знаем только одно, что азиатский деспот, несмотря на свой неукротимый нрав, убедившись, что не сломит присланного к нему шайтана (черта), обязался и действительно исполнил все предъявленные ему требования.
Результатом миссии, обошедшейся без капли крови, был широко предоставленный приход во владения кашгарского повелителя и выход из него наших и других торговых караванов, обеспеченное пребывание там всех снабженных русским кагасом (бумагой) и проч. льготами, и осыпанный бриллиантами орден св. Александра Невского, всемилостивейше пожалованный покойному туркестанскому генерал-губернатору Царем-мучеником Александром II.
Генерал Кауфман, как рассказывали, надевая этот высокий орден, не раз с благодарностью говорил, что получению его он «всецело обязан не своим заслугам, а назначением бар. Каульбарса посланцем в Кашгар».
Некоторые господа, обуреваемые завистью, как это всегда бывает, когда они видят других лучше себя и более одаренных высшими нравственными и умственными качествами, приписывали блестящий успех миссии тому, что сзади якобы стоял готовый отряд.
Во-1-х, говоря это, они не справились с точностью, где был этот маленький отряд и что он мог бы сделать в случае необходимости; а во-2-х, это-то именно обстоятельство едва не испортило все дело и не окончилось катастрофой для посла, бесплодностью дипломатических сношений, а затем и войною.
Якуб-бек, узнав о движении отряда, когда Каульбарс уже был в Кашгаре и начал переговоры, вдруг прервал их, говоря, что он не верит мирным целям русских.
Не таков человек был повелитель Кашгара, окруженный природною крепостью в виде грозных вершин громадных гор, чтоб его мог испугать один батальон. Только непоколебимая, в свою очередь, воля русского офицера, замечательный такт и умение вести дело образумили хана и привели к желанному концу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: ГЛАВА VII
Описания населенных мест (Семиреченская область): https://rus-turk.livejournal.com/555456.html
Карта (Ряд III. Лист 10. Верный, Пишпек, Пржевальск): https://rus-turk.livejournal.com/633017.html