ПИСЬМА ОБ ЭВОЛЮЦИИ (14). "Модель Ленина-Рахметова" после революции

[maysuryan]

Карикатура Михаила Храпковского (1905-1959) из «Крокодила» №11 за март 1927 года отражает кипевшие в то время среди комсомольской молодёжи споры об «омещанивании». Характерно, что сам художник пародийно изображает быт «противников мещанства» и высмеивает их. Слева видна паутина, один «борец с мещанством» в ботинках взгромоздился на кровать, другой, наоборот, ходит босым по грязному, засыпанному окурками и горелыми спичками полу. Колбаса нарезана прямо на тетрадке, рядом с едой на столе валяется обувь. Ножка у табуретки подломлена... В общем, всё вопиет о неряшливости, неаккуратности, негигиеничности поведения «борцов с мещанством»

Итак, поговорим про судьбу модели поведения, которую я в предыдущем посте назвал «моделью Ленина-Рахметова», в 20-е годы. Может показаться, что в этот период она куда-то исчезла, «растворилась». Нет, она никуда не делась, а продолжала существовать. И на уровне руководства государства, и на низовом уровне. Более того, можно сказать, что эта социальная и классовая модель стала образцом поведения для сотен тысяч, если не миллионов людей.
Как уже отмечалось, характерный признак этой модели - аскетизм. Меня упрекали за неправомерность использования этого слова в отношении большевиков и революционеров. Но не я первый его так использую... Вот, например, цитата писателя Ивана Ефремова, который сам в юном возрасте был участником революции, на этот счёт (выделение моё): «Дело не в том, чтобы насытить мир предметами роскоши, но в том, чтобы переводить потребности человека на всё более и более высокую духовную ступень. Чтобы он мог легко обойтись без модной побрякушки, без тряпья, без изысканных коктейлей, без менее изысканных горячительных напитков, но чтобы он задыхался от жажды творчества... Эта проблема двусторонняя: мы должны наращивать аскетизм по мелким потребностям и наращивать потребности в более высоком, я бы сказал, высшем плане».
А это отрывок из романа Ильи Эренбурга «День второй» (1935). Он описывает жизнь большевика по имени Григорий Шор. Присмотревшись, мы можем увидеть, что этот образ - явное продолжение образа Рахметова в новых условиях, хотя и несколько смягчённое. А может быть, и сам Рахметов, если бы он дожил до 20-х годов... Поэтому, когда говорят, что революция, мол, не создала «нового человека», то становится несколько смешно: вот же он, пожалуйста, этот новый человек.
«Революция застала его в Туруханске. Он вскочил на какой-то ящик и загрохотал: «Не время радоваться!» Он поехал в Петербург. Он говорил в цирках и в казармах, на грузовиках и на цоколях императорских памятников. Он был с солдатами возле Зимнего дворца. Потом его отправили на фронт.
Возле Чернигова они поймали белого. Допрашивал его Шор. Это был высокий ушастый мальчишка. Сначала он отвечал стойко: он за Россию, против предателей. Но потом он не выдержал. На вопрос Шора, давно ли он у деникинцев, он ответил невпопад: «Мне восемнадцать лет. Я в первой гимназии, в седьмом классе. У меня в Киеве мать и две сестры: Ольга, а младшая Надя». Тогда Шор вскочил и зарычал: «Ах ты сволочь. Туда же лезет. Застрелить тебя мало! Снимай-ка шинель. Всё снимай, сукин сын! Вот тебе штаны и рубаха! Хватит с тебя и этого! Воин! И сейчас же проваливай к черту! К этой самой матери! Чтоб я тебя больше не видел! А попадёшься, - застрелю, как собаку. Понял?»
Его послали в Лондон: продавать лес. Он встретился с крупным английским инженером. Англичанин спросил Шора: «Как вы работаете в столь мизерных условиях? Я читал, что в России редко у кого из специалистов ванна, не говоря уж об автомобиле. Может быть, вы мне скажете, сколько у вас зарабатывает такой специалист, как вы?» Шор поглядел на англичанина, и в глазах Шора показалось глубокое веселье. Он ответил: «Это называется - партмаксимум. Ерунда! Меньше, чем этот швейцар. Может быть, как дипломат, я должен говорить иначе. Но по-моему, правда куда лучше. У меня, например, нет машины. Иногда я жду трамвая полчаса и, не дождавшись, иду пешком. Мыться приходится в бане: два часа потеряны. Наша страна ещё очень бедная. Вы меня спрашиваете, сколько я получаю. Я мог бы вам ответить: столько-то - в рублях. Перевести на фунты трудней. Но и не в этом дело. Я получаю радость. А сколько, по-вашему, стоит настоящая радость - ну, хотя бы в фунтах?..» Англичанин вежливо улыбнулся.
Когда Шор вернулся в Москву, все только и говорили, что о коллективизации. Шор тоже высказался. Кто-то из товарищей, не дослушав, махнул рукой: «Это, брат, недооценка наших сил». Шор увидал, что генеральная линия не такова, и он не стал спорить. Он считал, что спорить можно с людьми, но не с партией.
Он поехал на хлебозаготовки. Крестьяне ночью накрыли его мешком и избили. Он провалялся с месяц в пензенской больнице. Он говорил врачу: «Они не понимают, в чём их выгода. Но они скоро это поймут. Я видал в одном колхозе бабу - умница! Всем заправляет. Пчельник устроила. Она мне жаловалась: «Церковь у нас не прикрыли. Звонят. Не могу я этого слышать - душу они из меня звоном вытряхивают»… Я слушал эту бабу, как Пушкина. Скажите, доктор, долго я ещё буду валяться? Вы должны меня выписать - я не умею отдыхать».

Можно найти подтверждения существования этой модели поведения не в литературе, а в реальности. Например, это воспоминания о Дзержинском противника советской власти, перебежчика на Запад Бориса Бажанова: «На первом же заседании Политбюро, где я его увидел, он меня дезориентировал и своим видом, и манерой говорить. У него была наружность Дон-Кихота, манера говорить - человека убеждённого и идейного. Поразила меня его старая гимнастёрка с залатанными локтями. Было совершенно ясно, что этот человек не пользуется своим положением, чтобы искать каких-либо житейских благ для себя лично».
А это - из мемуаров кремлёвского врача Евгения Чазова: «Моя жена совсем молодой девушкой работала в медицинском управлении Кремля. Однажды её попросили проводить И.В. Сталина к руководителю одной из зарубежных коммунистических партий, находившемуся на обследовании в больнице. Поднимаясь в лифте, она увидела, что рукав шинели, в которой был Сталин, заштопан... «Значит, Сталин не думает о себе, он думает о нас, о народе», - решила тогда молодая наивная девушка».
[UPD от 26.10.2021: Из воспоминаний «старейшего блогера LJ» (1925 года рождения) Энгелины Тареевой: «В стране существовал «партмаксимум». В соответствии с ним член партии, какой бы пост он ни занимал и сколько бы часов в день он ни работал, не мог получать за свой труд вознаграждение, превышающее среднюю зарплату рабочего. Вот мой отец получал такой партмаксимум. Он был членом ЦК КП(б)У, а я была хуже всех одетая девочка в классе. Питались мы очень скромно. На завтрак мне давали кружку горячего молока с хлебом. На обед был невкусный суп с толстыми серыми макаронами. Бутербродом с колбасой у нас назывался большой кусок хлеба, в центре которого лежал маленький кусочек колбасы. Однажды я смотрела фильм про лётчиков, герой фильма, лётчик, завтракал. На кусок хлеба он положил такой кусок ветчины, что он закрывал весь хлеб и даже свешивался по краям. Я назвала это «лётчицкий бутерброд». Тогда к лётчикам относились с большим пиететом, чем теперь к космонавтам, и мне казалось правильным, что лётчик ест такой бутерброд, о каком я и мечтать не могу».]
А это цитата из статьи историка Р. Ш. Ганелина «Российский революционный процесс и его историографические судьбы» (приводится с подачи Александра Коммари kommari, который заметил, что «это в общем-то всё, что вам нужно знать о большевиках»):
«В 1955 году отмечалось пятидесятилетие Первой русской революции. Я был в составе «хозяйственного взвода», «обслуги». Мы встречали нескольких приглашённых участников событий 1905 года, членов первого Петербургского совета рабочих депутатов и рабочих, входивших в большевистскую так называемую Боевую группу. Они должны были занять места в первом ряду президиума большого конференц-зала АН СССР с наведёнными на них осветительными приборами и громадными кинокамерами того времени. Но когда мы помогли им раздеться, оказалось, что это невозможно: под пальто на них были вязаные кофты, может быть, даже женские, фуфайки. Помню старика в широких лыжных шароварах. Костюмной пары из брюк и пиджака, которая тогда служила «выходной», ни на одном из них не было. Председательствовавший на конференции академик И. И. Минц сказал несколько строгих слов присутствовавшему секретарю горкома. И нам, «обслуге», было поручено сообщить старикам, что завтра утром их будут ждать в голубом зале Гостиного двора, где их всех оденут и обуют за партийный счёт. Не только не советуясь друг с другом, но, даже не переглянувшись, все они поблагодарили и вежливо отказались. Эти люди прошли через все испытания своей жизни в нерушимой убеждённости в том, что проливали кровь свою и чужую в борьбе за революционные идеалы, а не за пропуск в обкомовский распределитель».

Как видим, «модель Рахметова» пережила не только 1917 год, но и борьбу с оппозициями внутри партии. На самом деле, более серьёзным испытанием для неё стала «великая галстучная дискуссия» 20-х годов. Собственно говоря, это и было прямое столкновение «аскетичной модели поведения» и её противоположности. И борьба велась открыто, публично, хотя спор, на первый взгляд, шёл о пустяках, а именно: может ли комсомолец носить галстук? Но, если посмотреть на ситуацию с точки зрения двух моделей поведения, то выяснится, что вопрос был вовсе не случаен, а отражал самую суть жизненного противостояния 20-х годов.
Вот как писал об этом Александр Гладков (кстати, обратим внимание на использование слова «аскетизм»): «Две Москвы - нэповская, с её обманчивым блеском, и советская, коммунистически-комсомольская - даже во внешнем облике города существуют рядом, почти несмешивающимися слоями, как жидкости с разным удельным весом. И, пожалуй, это самая яркая и бросающаяся в глаза особенность Москвы двадцатых годов. Торопливая, как бы сама не верящая в свою долговечность, показная роскошь нэпа и демократический аскетизм советской Москвы. Аскетизм этот несколько демонстративен: он связан уже не столько с материальным уровнем жизни, резко поднявшимся после укрепления советского рубля, сколько с желанием противопоставить что-то всему "буржуйскому"; он полемичен, вызывающ и доходит до крайностей. Меховщик Михайлов выставляет в своём магазине на углу Столешникова и Большой Дмитровки соболя и норки, а в комсомоле спорят о том, имеет ли право комсомолец носить галстук».
Подробнее о ходе этих споров и их социально-классовой сути поговорим в следующий раз.



Фото благополучной нэповской семьи. 1930 год



Фининспектор у нэпманши. 1928 год, Москва. Автор фото - советский фотохудожник Аркадий Самойлович Шайхет (1898-1959).

Посты по теме:
ПИСЬМО 1.
ПИСЬМО 2.
ПИСЬМО 3. Красота - это повторение
ПИСЬМО 4. Всегда ли красота целесообразна?
ПИСЬМО 5. Есть ли в природе реклама?
ПИСЬМО 6. Есть ли у животных эстетическое чувство?
ПИСЬМО 7. Почему красота может "погубить мир"?
ПИСЬМО 8. Красивы ли "Черёмушки"?
ПИСЬМО 9. Аскеты и жизнелюбы
ПИСЬМО 10. Аскетизм и жизнелюбие в истории классов
ПИСЬМО 11. Аскетизм Рахметова
ПИСЬМО 12. Аскетизм Ленина
ПИСЬМО 13. Аскетизм Ленина (окончание)
ПИСЬМО 14. "Модель Ленина-Рахметова" после революции
ПИСЬМО 15. "Великая галстучная дискуссия"
ПИСЬМО 16. Сражение вокруг канарейки
ПИСЬМО 17. "Стиляга" против "Рахметова"
ПИСЬМО 18. Папина "Победа"
ПИСЬМО 19. Стиляги, инкруаябли, мервейёзы и "балы жертв"
ПИСЬМО 20. Модель "Ленина-Рахметова" в 60-е и 70-е годы
ПИСЬМО 21. Победа "стиляг"
ПИСЬМО 22. Краткое содержание предыдущих писем
ПИСЬМО 23. Закон Энгельса, или "Два шага вперёд, шаг назад"
ПИСЬМО 24. Нигилизм в истории красных и ранних христиан
ПИСЬМО 25. Ещё о неизбежности "контрреволюции"
ПИСЬМО 26. Победили ли стиляги? (Краткий обзор откликов)