ПИСЬМА ОБ ЭВОЛЮЦИИ (10). Аскетизм и жизнелюбие в истории классов
Рембрандт. Пир Валтазара. 1635. Одно из первых в истории электронных посланий, согласно преданию, было получено царём Древнего Вавилона Валтазаром. На дворцовой стене загорелись огненные буквы: «Мене, текел, фарес». Послание раскодировали как пророчество о грядущем падении вавилонского царства: «Ты взвешен на весах и найдён слишком лёгким, и царство твоё будет разделено»... Спустя две с лишним тысячи лет этот эпизод был пересказан в известной революционной песне. Русские революционеры пели:
А деспот пирует в роскошном дворце,
Тревогу вином заливая...
Но грозные буквы давно на стене
Уж чертит рука роковая.
Заметим, что указание на «роскошь» дворца, как грозное предвестие его скорого падения, перешло из библейской легенды в революционную песню без изменения...
Теперь поговорим о тех же двух формах жизненной стратегии - то есть аскетах и жизнелюбах - в человеческой истории, истории классов. Вообще-то я уже затрагивал эту тему раньше, например, здесь, когда цитировал известные строчки Гельвеция:
Богатством доблести была разбита сила,
Народ властительный изнеженность сгубила,
И трон, построенный из тронов ста царей,
Внезапно рушился от тяжести своей.
Помню, как эти строчки поразили меня, когда я впервые наткнулся на них, читая его поэму «Счастье». Было это как раз после пятого класса советской школы, когда мы только что изучили «историю древнего мира». И учительница много раз настойчиво повторяла нам марксистскую мысль о закате рабовладельческого способа производства, как главной причине крушения Римской империи и «революции рабов, которая ликвидировала рабовладельцев и отменила рабовладельческую форму эксплуатации трудящихся»... А тут была совершенно иная, так сказать, альтернативная трактовка, и при этом казавшаяся вполне правдоподобной. Теперь, конечно, я понимаю, что Гельвеций ошибался.
Как, пожалуй, заблуждался и Маяковский в знаменитом двустишии:
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй!
Потому что получается, что последний день буржую приходит именно по причине его чрезмерного увлечения дегустацией рябчиков и ананасов. Хотя в действительности всё обстояло ровно наоборот: уходящий класс лакомился изысканными деликатесами как раз потому, что ему приходил последний день...
Но давайте обо всём по порядку. В истории любого класса - рабовладельческого, феодального, буржуазии... - мы видим постепенный переход от крайнего аскетизма к столь же крайнему (или скорее бескрайнему...) жизнелюбию (если пользоваться принятыми здесь ранее определениями).
Причём этот переход наблюдается в рамках каждой отдельной страны, или, вернее, её правящего класса, и занимает он примерно 300-350 лет. (После чего обыкновенно происходит крушение и распад государства или смена династии со значительным, или даже полным физическим обновлением всего господствующего класса). Об аскетизме ранней буржуазии, выгодно противопоставлявшей свои скромные потёртые сюртуки пышности дворянства, написано немало. Но ровно то же самое можно сказать и о самом дворянстве по отношению к его феодальным предшественникам. Вот что я писал об этом 20 лет назад:
«Пётр I, окончательно утвердивший в России господство дворянства, по свидетельству современников, одевался очень просто, даже бедно - не стыдился носить штопанные чулки, стоптанную обувь. По замечанию Михаила Щербатова [князь Щербатов - очень яркий критик изнеженности позднего российского дворянства с «петровских» позиций], одеяние Петра «было всё так просто, что и беднейший человек ныне того носить не станет». Ясно, что император вёл себя так не случайно - он показывал пример всему своему сословию».
«О бытовой скромности Петра I уже говорилось. Римский император Цезарь Август облачался в простое платье, сотканное его супругой. (Тогда же Вергилий в своих стихах усаживал древнелатинского царя на «кленовый трон», а его гостей ещё проще - на «травистое ложе». Японский царь Нинтоку (IV век) носил поношенную одежду и старую обувь. В царском дворце протекала крыша, и во время дождя приходилось переходить из одного помещения в другое...»
«Другой пример - более далёкий от современности. Русская былина рассказывает о простоте, в которой жил богатырь Илья Муромец:
«По многу ли ест хлеба Илья Муромец?»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Он ведь кушает хлеба по единому,
По единому-едному он по ломтю к выти». -
«Он по многу ли ведь пьёт да пива пьяного?» -
«Он пьёт пива пьяного всего один пивной стакан».
Здесь же Илья высмеивает противника, который похваляется огромным, «богатырским» количеством поглощаемой пищи:
«У моего у батюшки родимого
Там была-то корова обжорчива,
Она много пила да много ела тут, -
У ей скоро ведь брюшина треснула».»
«Например, малейшая избыточность в нарядах, в количестве и качестве ткани уже считается позорной, нелепой, «дурным вкусом».
«Ваши одежды блестят шафраном и пурпуром ярким
В сердце праздность у вас;
предаваться вы любите пляскам;
Длинны одежд рукава, и украшены лентами шапки,»
- смеётся над врагами один из героев Вергилия [в «Энеиде»]».
«Тяга к жизнелюбию... судя по всему, не имеет предела... У Светония находим следующее описание императорского дворца Нерона: «Прихожая в нём была такой высоты, что в ней стояла колоссальная статуя императора ростом в сто двадцать футов; площадь его была такова, что тройной портик по сторонам был в милю длиной; внутри был пруд, подобный морю... В остальных покоях всё было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и жемчужными раковинами; в обеденных палатах потолки были штучные, с поворотными плитами, чтобы рассыпать цветы, с отверстиями, чтобы рассеивать ароматы; главная палата была круглая и днём и ночью безостановочно вращалась вслед небосводу; в банях текли солёные и серные воды. И когда такой дворец был закончен и освящён, Нерон только и сказал ему в похвалу, что теперь наконец он будет жить по-человечески».
Но довольно, вероятно, цитат, так как общий смысл рассуждений уже понятен. В истории классов происходит ровно то же самое, что и в любом процессе эволюции - со временем жизнелюбивые формы (в данном случае - классового поведения) полностью вытесняют аскетичные. Но, повторю, было бы неправильно именно к этому сводить причины крушения того или иного класса. Избыточная, переходящая все пределы разумного роскошь - отнюдь не причина приближающегося конца, а всего лишь его яркий симптом. Хотя на остальную часть населения именно «непомерная роскошь и пышность» правящего класса обычно производит самое тягостное и зловещее впечатление. «Ешь ананасы, рябчиков жуй...».
Лоуренс Альма-Тадема. «Розы Гелиогабала». 1888. Альма-Тадема взял за основу полотна предание о том, что во время пира римский император Гелиогабал приказал рассыпать с потолка лепестки роз в таком количестве, что его недруги, приглашённые на пир, задохнулись
Кстати, заметим, что именно привыкшее к неприхотливости войско Александра Македонского, как нож масло, рассекало армию «погрязшего в роскоши» персидского царя Дария. Александр побеждал персидские войска, и был заранее абсолютно уверен в победе над ними даже при соотношении численности 1 к 10. Почему так происходило? К этому вопросу ещё придётся вернуться, а пока заметим, что, как и всюду, в процессе истории аскетичные формы оказываются самыми сильными и непобедимыми в борьбе со внешней угрозой, и самыми слабыми и беспомощными - во внутренней конкуренции.
(Продолжение следует).
ПОЛНОЕ ОГЛАВЛЕНИЕ СЕРИИ