Митяев И.И. О ПРОЖИТЫХ ГОДАХ. (стр. 233-249).
Опубликованные страницы: 1-15, 16-31, 32-54, 54-67, 68-86, 86-107, 107-125, 125-134, 135-152, 152-169, 170-211, 212-233.
Когда я явился в Упродком на работу, Иван Алексеевич Свиридов рассказал мне о трагической гибели упродкомиссара Дмитрия Ивановича Юдина. Отправившись вместе с заведующим Александро-Невской заготовительной конторой губпродкома, Христофоровым, сменившим Прянишникова, в санях на паре лошадей в Рязань, Юдин и Христофоров в пути в районе гор. Ряжска были убиты с целью ограбления бандитами, которые свернули повозку с большака в сторону от дороги, выпрягли лошадей и привязали их к саням о трупами убитых, а сами скрылись.
Обстановка в уезде была очень тяжелой. Во многих селах и деревнях у крестьян подходили к концу хлебные запасы, и они всё более подтягивали животы, сокращая потребление хлеба для себя и тем более для своего скота. Для того, чтобы обеспечить хлебом
234
до нового урожая свои семьи, крестьяне продавали лошадей, жеребят, коров, телят, без которых можно было обойтись в хозяйстве, чтобы на вырученные деньги купить хлеб.
Так поступил и наш отец, Он продал молодую лошадь и приобрел на вырученные от продажи деньги 25 пудов ржи. Но тут нас постигла беда... Заехавший ко мне в Раненбург Дмитрий Семенович Тарасов ("Митюня") рассказал, что рожь, купленная отцом, полностью похищена ворами, а у нашего соседа, Ивана Филипповича Ларина (по прозвищу "Ломок") из амбара стащили домашние вещи - одежду.
О краже зерна я поделился с Иваном Алексеевичем Свиридовым. Он весьма сочувственно отнесся к постигшей нашу семью беде и через некоторое время, пригласив к себе, сказал:
- Ты ещё не совсем окреп, Ваня, поезжай-ка в свою Нарышкинскую волость в качестве председателя комиссии по обложению зерновым сбором всех действующих там мельниц. Работа эта не очень трудная и ты дома, в кругу семьи своей подкрепишься, будешь лучше чувствовать. А, может быть, у мельников и хлеба приобретешь:
-Нажми там хорошенько на "седого" (так он называл Алексея Дмитриевича Бабина - мужа своей родной сестры).
Иван Алексеевич тут же вручил мне мандат, и я с Дмитрием Семеновичем выехал в Лозовку.
На следующий день явился в Нарышкинский волисполком, предъявил мандат и договорился о составе комиссии, в которую кроме меня, как её председателя, вошли: волостной продовольственный инспектор Иван Михайлович Исаев (бывший мой начальник в качестве чрезвычайного уполномоченного по продразверстке в 1919-1920 гг.) и
235
Евгений Александрович Бабин (заместитель председателя волисполкома). Кроме того в комиссию включался председатель сельсовета, на территории которого находились мельницы.
Первая мельница, которую наша комиссия обследовала и установила размер зернового сбора, подлежащего сдаче государству - это была мельница Сергея Михайловича Павлушкина в дер. Орловке. Здесь мы быстро закончили работу и хозяин, являвшийся кумом Ивана Михайловича Исаева, пригласил нас к столу с обильной закуской и самогоном, любителем которого был Иван Михайлович.
По окончании "трапезы" договорились выехать в село Братовку, которая на всю Россию славилась ворами домашних вещей, ворами -конокрадами, поджигателями и убийцами.
В селе Братовке было две мельницы: Якова Серова и Семена Рудакова. Направляясь туда, я договорился с членами комиссия завысить размер зернового сбора с тем, чтобы в случае содействия мельников в раскрытии происшедшей у нас кражи снизить размер сбора и довести его до нормы.
Так мы потом и сделали, завысив размер сбора чуть ли не вдвое, Яков Серов, чтобы задобрить комиссию пригласил нас пообедать. Кроме закусок на столе было много самогона. Началась обильная выпивка. Я после недавно перенесенного брюшного тифа, осложнившегося кишечным кровотечением, самогон не пил, несмотря на настоятельные просьбы всех участников. За меня заступился Иван Михайлович Исаев:
- Не приставайте к Ванюшке. Я хорошо его знаю, и если бы ему можно было выпить - он не отказался бы.
236
Мельники сильно захмелели. Сидевший рядом со мной Семен Рудаков, приставая, чтобы я с ним выпил, сказал мне на ухо:
- Выпей со мной, Ваня, уменьши налог, а я тебе скажу, кто вас обворовал.
Я быстро схватил кружку, но не с самогоном, а с водой и, чокнувшись с Семёном, осушил её. Семен выпил в свою очередь кружку самогона и, сильно опьянев, пригласил меня выйти в сени.
Здесь он мне сказал:
- Вас обворовали наши, братовские. Участвовал и мой племянник Стёпка.
Так как Семён не держался на ногах, я попросил Якова Серова немедленно отвезти его домой, что и было исполнено.
О разговоре Семена я поведал Ивану Михайловичу Исаеву и Евгению Александровичу Бабину, которые считали, что следует вместе с председателем сельсовета немедленно направиться к Степану Рудакову.
Мы тут же быстро уселись в сани и помчались к нему. Быстро вошли в дом и я обратил внимание, как молодая, пышущая здоровьем, краснощёкая женщина, оказавшаяся сестрой Степана, моментально начала прятать за спину шерстяную домотканую юбку с оборкой.
Я немедленно взял эту юбку и сказал, что она принадлежит нашей соседке Марфе Лариной. Иван Михайлович, ухмыльнувшись, сострил:
- Неужели ты, Ванюшка, знаешь, в какие юбки одеваются соседские бабы? Ты все-таки больше живешь на стороне, то в Зимарове, то в Александро-Невском, то в Раненбурге, чем у себя в Лозовке, и как же запомнил юбку?
237
Своё убеждение в том, что юбка, оказавшаяся у меня в руках, принадлежала нашей соседке Марфе Лариной, я мотивировал так:
во-первых, я, действительно, несколько раз видел Марфу в этой юбке и она хорошо запечатлелась в моей памяти;
во-вторых, в Братовке женщины не носят юбок с оборками;
и, наконец, в-третьих, зачем потребовалось сестре Степана переделывать юбку, а при нашем появлении немедленно её прятать.
Иван Михайлович, добродушно ухмыльнувшись и мотнув головой, признал мои доводы весьма вескими:
- Никогда, Ванюшка, я не ошибался в твоих способностях как хорошего грамотея, а ты, оказывается, еще и хороший "сыщик".
Потом мы посмотрели, нет ли ещё чего, чтобы могло быть опознано, как краденое, взяли юбку с собой, а председатель сельсовета доставил Степана Рудакова в волисполком, где он был задержан и посажен в каталажку - небольшой чулан слева от входа в здание.
Утром на следующий день за дознание по делу взялся волостной милиционер Иван Тимофеевич Кудрявцев, чернявый и красивый крепыш, очень энергичный, заинтересованный не только в раскрытии нашей кражи, но и других краж, полагая, что они были совершены одной и той же компанией.
Говорили, что он применял физические методы воздействия не только для того, чтобы получить признательные показания, но главным образом для разоблачения сообщников.
Задержанный Степан Рудаков быстро признался в краже у нас ржи, а у нашего соседа домашних вещей и назвал своих "приятелей - сообщников, вместе с которыми он был участником произведенных краж.
238
Выяснилось, что инициатором кражи был Михаил Андреевич Мартынов из дер. Усово по прозвищу "мосячий". Накануне кражи он проходил мимо нашего дома и интересовался - злая ли у нас собака? Брат Саша "успокоил" "мосячего", сказав ему, что "Мушка" (кличка собаки) сущая шалава!
"Мосячий" с четвертью самогона направился в село Братовку к Степану Рудакову, который пригласил известных воров: Сидорку Куринова и Никиту Малкина по кличке "чёрный". До поздней ночи они распивали самогон, а потом отправились на подводах совершать кражу.
Вместе с милиционером Кудрявцевым я отправился в Братовку, чтобы разыскать похищенное у нас зерно, а у соседей - вещи.
Обыск начался у Степана Рудакова. Опознать зерно было невозможно, т.к. члены его семьи утверждали, что находящаяся в риге и амбаре рожь является их собственной, а краденые вещи мы не обнаружили.
Семён Рудаков, являвшийся соседом своего племянника, поманил меня к себе и, когда я подошел к нему, он, озираясь вокруг, чтобы кто не услышал, кивнул в сторону соседа:
- Всю ночь вещи прятали. Много вещей связали и бросили в колодезь. Только надо как-то аккуратно вытащить их, чтобы не подумали, что я указал.
Вернувшись к И.Т. Кудрявцеву, я сообщил о разговоре с Семеном Рудаковым.
Кудрявцев проявил настоящую милицейскую способность. Когда мы уже отошли от дома Степана Рудакова, Кудрявцев громогласно крикнул мужикам, являвшимся "понятыми" при обыске, чтобы слышала вся толпившаяся всё ещё вокруг публика:
239
- Надо поискать ещё вещи в колодце. Был случай, когда я в с. Дуровщине украденные вещи нашёл в колодце.
Понятые взяли лежавший неподалеку багор и, опустив в колодец, вытащили оттуда распоротые вещи, украденные у вашего соседа, и положили их в свою повозку.
После этого Кудрявцев отправился на Чибисовку (так назывался поселок, составлявший отдельную крестьянскую общину села Братовки) и арестовал вора-рецидивиста Сидорку Куринова. Это здоровый, неприятный мужик, лет 45, с окладистой русой бородкой и разбойничьими воспаленными глазами.
О нём мне ещё задолго до нашей кражи рассказывал Спиридон Иванович Анохин, являвшийся свояком Сидорки.
- Ты скажи этому сукину сыну, Сидорке, что в Козлове (теперь Мичуринске), находящемуся от нашего села верстах в 70, на базаре баранки просто где-нибудь на лотке базарном лежат, и он сейчас же повесит на плечи пару запасных лаптей и отправится туда воровать. А когда Сидорка не находится в воровских походах, то страшно скучает по своему ремеслу и "ворует" собственную шапку…Положит он шапку на "кутник" (задняя лавка в избе от наружной стенки до печки) и на цыпочках, озираясь вокруг, пробирается к шапке и схватив её, вихрем выскакивает из избы и одевает на голову.
Кудрявцев арестовал Сидорку и отправил его с сельским исполнителем в волостную каталажку, где, как мы уже знаем, содержится Степан Рудаков.
Когда мы с Кудрявцевым шли к повозке, то заметили: на Саратовских выселках гумнами пробирался "чёрный" (Никита Малкин).
240
Кудрявцев погнался за ним, сделав два предупреждающих выстрела из "нагана", но "черный" где-то петлял, и трудно было уже напасть на его след.
Кудрявцев поручил братьям Бочаровым, имевшим "зуб" на "чёрного" за украденных им несколько лет назад лошадей, обязательно поймать его и доставить к нему в волисполком.
Вернувшись из Братовки, Кудрявцев отправился в дер. Усово, где арестовал инициатора кражи "мосячего", а заодно и его отца - Андрея Федоровича Мартынова, по прозвищу "музыка", любителя поговорить и сопровождавшего свой непрерывный говор шутками и прибаутками. "Музыка" был деревенским портным. Все, кто приглашал его для выполнения швейных работ, рассказывали, как он на глазах заказчиков мог украсть половину, а то и целую овчину, чуть ли не половину ваты, которая должна быть употреблена или отхватить ножницами и спрятать какую-то часть верхнего материала.
Вобшем, в волостную каталажку была заключена "теплая компания". Правда, "музыка", как непричастный к кражам, на другой день был освобожден.
Кудрявцев сам применял недозволенные законом физические методы воздействия при производстве дознания и смотрел спустя рукава на избиение арестованных посторонними лицами, приходившими по вечерам в волисполком. Сторож Степан Васильевич Васяков открывал каталажку, откуда по очереди вытаскивались воры, которых В.С. Назаров, Д.Д. Володяев, Ванька "жук" и другие "дубасили".
Дня через два после произведенных арестов мельник Яков Серов, доводившийся по жене родственником племянника мамы Павла Васильевича Жидкова, наказал с последним нашему отцу, чтобы тот к нему заехал.
241
Когда отец приехал к Якову, у него в избе уже находился "черный" с остатками вещей, украденных у нашего соседа.
На столе появилась четверть самогона. "Черный", осушив кружку, расчувствовался у начал юлить перед отцом:
- Дядя Игнат, не знал я, что "мосячий" повезёт воровать к тебе. Если бы знал, ни за что не поехал. В среду был в городе на базаре, твоего Ванюшку видел, хотел подойти к нему и попросить прощения, но не хватило духа.
Отец, выпив самогона и хорошо закусив, забрал соседские вещи в уехал домой.
А через несколько дней после этого "черный" чуть живым был доставлен в волость братьями Бочаровыми, которым волостной милиционер Кудрявцев поручил его задержание.
Бочаровы, встретив "чёрного", поздоровались с ним, начали закуривать, приглашая его разделить это занятие, но он отказался, сказав, что не является курильщиком. Пока один из братьев Бочаровых доставал кисет, другой достал из кармана подготовленный аркан и набросил на шею "черного". Потом Бочаровы притащили его к своему двору, взяли в избе металлический безмен и начали избивать "черного", нанося удары главным образом по костным суставам ног и рук. Избитого до полусмерти "черного" Бочаровы привязали к саням и поволокли его по снежной, ухе начавшей таять дороге в волостную каталажку. Здесь он был водворен и находился вместе с другими ворами.
Как-то вечером наш отец зашел к своему приятелю, сторожу волисполкома Степану Васильевичу.
245
Произошла приёмка - сдача дел. Царев поставил свои каракули в приёмно-сдаточном акте и сразу уехал в свою родную деревню.
Прошло около двух месяцев и местопребывание суда было изменено: он был переведён в село Пиково, чему мы с Филиппом Антоновичем были очень обрадованы. Во-первых, потому что Пиково находится в 10 км от наших деревень Люблино и Лозовки и, во-вторых, в Пиково полно родственников наших жён. Мы остановились на квартире у тёти Параши - родной сестры нашей тёщи Аксиньи Осиповны.
Тётя Параша хорошо и вкусно готовила, мы всегда были довольны её заботами о нашем быте.
Филипп Антонович, человек серьезный и несколько даже суховатый, когда речь шла о судебных делах, старался овладеть хотя бы элементарными юридическими познаниями, чтобы исполнять судейские обязанности не только по чистой совести, но и со знанием законов. Он приобрел действовавшие тогда уголовный и уголовно-процессуальный кодексы, кодекс законов о труде, а также некоторые брошюры видных юристов того времени: Крыленко, Вышинского, Стучки и др. авторов.
Вместе с Филиппом Антоновичем мы штудировали эти материалы, вступая иногда в разногласия при их толковании, применительно к конкретным делам, находившимся в судебном производстве.
Все это хорошо помогало Филиппу Антоновичу в его работе. Он стал квалифицированно руководить судебными заседаниями, создавая строгую и вместе с тем торжественную обстановку, чего подчас так не хватало в иных судебных участках. А приговоры и решения, выносимые судом, были грамотно изложены, хорошо
246
мотивированы и обоснованы. И я не запомнил случая, чтобы губернский суд в качестве кассационной инстанции, какое - либо из них отменил.
Филиппу Антоновичу, бывшему до этого в течение многих лет народным учителем, и воспитывавшем детей прежде всего в духе честности, чужды и даже враждебны были, не только взятки, но в даже малейшие намеки на возможность поддержать какую-нибудь сторону в силу знакомства или по просьбе родственников.
Помню, как однажды, в субботу, когда мы уже заканчивали работу, к нам в суд зашёл хорошо причёсанный при помощи гарного масла, в почти новых яловых сапогах, обильно смазанных дёгтем, блондин, в котором не трудно было узнать двоюродного брата наших жён Сашу Никульшина с улыбающейся физиономией, как бы уже предвкушавшей предстоящий успех своего замысла. Своего сопровождавшего друга Саша оставил в прихожей, а сам, войдя в канцелярию, что называется, решил сразу взять "быка за рога":
- Филипп Антонович, за дверью стоит мой товарищ. Скоро вы в суде будете разбирать дело его отца о разделе имущества с братьями. Ты поддержи, а уж самогона приготовлено две четверти и закуски будет какой угодно: и яичница с ветчиной, и цыплята жареные...
Филипп Антонович так вспылил, что ни до этого, ни после я не был свидетелем проявленной им свирепости:
- Да за кого же ты, дурак, меня считаешь? Разве я достоин того, чтобы вести судебные дела по знакомству и за угощение, за взятки. Вон отсюда, сию же минуту!
Растерявшийся Саша с раскрытым настежь ртом, почесывая затылок, явным образом не понимал, почему так недружелюбно
247
встретил его Филипп Антонович, и, обращаясь к нему в расчете на то, что, может быть, он всё-таки поймет, промолвил:
- Филипп Антонович, ведь приготовлен-то "первач" (самогон первой фракции разгона).
- Я тебе, дураку, дам такого "первача", что ты его никогда не захочешь. Повторяю, немедленно уходи отсюда!
Саша, непонятый судьей-родственником, когда ухмылка исчезла с его физиономии, принявшей выражение глубокой скорби в недовольства, медленно поворачиваясь, удалился ив помещения суда.
Ёщё был случай. Рано утром, уже в конце лета, шел сильный дождь. Мы с Филиппом Антоновичем только что вышли из амбара, где находились наши постели. Посмотрели вокруг - ни единой души. Только по дороге из села Журавинка медленно продвигалась по разбухшему от дождя чернозему повозка, запряжённая парой лошадей.
Мы даже удивились: кому и почему потребовалось в такое сильное ненастье столь рано ехать в Пиково?
А когда повозка, приблизившись почти к дому тёти Параши, остановилась, Филипп Антонович, обратившись ко мне, удивленно сказал:
- Смотри, парень, да ведь это "колотырный" Гринёв, о чём-то расспрашивает стоящего возле его повозки мужика.
Я присмотрелся и увидел: на повозке, действительно, сидел Михаил Емельянович Гринёв, происходивший из крестьян дер. Никольское, ставший вместе с братьями после Столыпинской реформы владельцем большого земельного отруба вблизи деревни Щербинино и имевшего до революции почти кулацкое хозяйство.
248
Гринёв, невысокого роста, шатен, с несколько приглушенным голосом, сопровождавшимся каким-то рефлекторным покашливанием, выглядел этаким хитрецом иди, мягче говоря, "человеком себе на уме". Он старался выглядеть "общественником", озабоченным благополучием мужичков, а на самом деле, собирателем кляуз и ловцом "рыбки в тёмной воде".
Он был в царской армии чиновником военного времени. Служба в ней была для него и не опасна, и выгодна. Говорили, что Гринёв вернулся из царской армии хорошо экипированный и с большими деньгами. В деревне он зарекомендовал себя грамотеем и сельским "адвокатом".
С Филиппом Антоновичем некоторое время Гринёв проходил службу в канцелярии одной из частей Красной Армии и, подружившись с ним, даже пытался заручиться его поддержкой для сватовства Сани. Но Филипп Антонович, как он рассказывал, сразу отрезал ему путь к этому:
- Нет, Михаил Емельянович, у Сани женихов достаточно и все они так же молоды, как она сама, а ты старше её на 14 лет и я думаю, что твои расчеты не найдут понимания и будут тщетными.
Гринёв, хлопнул вожжами по лошадям, повозка тронулась и свернула к дому тёти Параши.
Оставив лошадей, он привязал их и направился к нам. Поздоровался и начал жаловаться на плохую погоду. Филипп Антонович спросил, откуда, куда, по каким обстоятельствам так рано в дождливую погоду Гринёв держит путь?
- У меня родственник в селе Зыкове, к нему наведался, а потом, думаю, грешно будет не заехать и не навестить Филиппа Антоновича, - процедил Гринев своим хрипловатым голоском.
249
- Спасибо, спасибо, Михаил Емельянович, но задерживаться нам некогда, сейчас с Иваном Игнатьевичем должны идти на работу в суд, - сказал Филипп Антонович с оттенком недовольства появлением Гринёва в столь ранний час, да ещё на паре лошадей.
Недовольство Филиппа Антоновича было понятно, т.к. в селе сразу разнесётся слух, а с ним и сплетни о том, что к судье кто-то заезжал и непременно привёз какой-нибудь подарок.
Гринев, явно шокированный несколько суховатым приёмом, просил Филиппа Антоновича поговорить с ним наедине, т.е. в моё отсутствие. На это Филипп Антонович заметил:
- У меня от Ивана Игнатьевича, как секретаря суда, друга и родственника, никаких секретов нет, поэтому можешь изложить суть дела, не стесняясь его.
- Нет, Филипп Антонович, хотя я Ивана Игнатьевича тоже уважаю, но просил бы пройтись со мной вдвоём.
Филипп Антонович уступил настоянию Гринёва, и они буквально на несколько минут отошли от меня в сторону. Вернувшись, Гринёв начал отвязывать лошадей и, сев в повозку, кивнул нам и поехал в сторону Выглядовки.
Филипп Антонович подошёл ко мне и с возмущением рассказал:
- Ты понимаешь, что задумал "колотырный". У нас в суде находится в производстве дело какого-то гражданина из села Зыкова, которого "колотырный" назвал своим родственником и просил решить это дело в его пользу. При этом "колотырный", не стыдясь, обещал барана, поросёнка и сколько угодно самогона.
Я его послал к чёртовой матери и сказал, что впредь не намерен встречаться с ним и вести разговоры, имеющие какое-либо отношение к моим служебным обязанностям.
Окончание следует..
Когда я явился в Упродком на работу, Иван Алексеевич Свиридов рассказал мне о трагической гибели упродкомиссара Дмитрия Ивановича Юдина. Отправившись вместе с заведующим Александро-Невской заготовительной конторой губпродкома, Христофоровым, сменившим Прянишникова, в санях на паре лошадей в Рязань, Юдин и Христофоров в пути в районе гор. Ряжска были убиты с целью ограбления бандитами, которые свернули повозку с большака в сторону от дороги, выпрягли лошадей и привязали их к саням о трупами убитых, а сами скрылись.
Обстановка в уезде была очень тяжелой. Во многих селах и деревнях у крестьян подходили к концу хлебные запасы, и они всё более подтягивали животы, сокращая потребление хлеба для себя и тем более для своего скота. Для того, чтобы обеспечить хлебом
234
до нового урожая свои семьи, крестьяне продавали лошадей, жеребят, коров, телят, без которых можно было обойтись в хозяйстве, чтобы на вырученные деньги купить хлеб.
Так поступил и наш отец, Он продал молодую лошадь и приобрел на вырученные от продажи деньги 25 пудов ржи. Но тут нас постигла беда... Заехавший ко мне в Раненбург Дмитрий Семенович Тарасов ("Митюня") рассказал, что рожь, купленная отцом, полностью похищена ворами, а у нашего соседа, Ивана Филипповича Ларина (по прозвищу "Ломок") из амбара стащили домашние вещи - одежду.
О краже зерна я поделился с Иваном Алексеевичем Свиридовым. Он весьма сочувственно отнесся к постигшей нашу семью беде и через некоторое время, пригласив к себе, сказал:
- Ты ещё не совсем окреп, Ваня, поезжай-ка в свою Нарышкинскую волость в качестве председателя комиссии по обложению зерновым сбором всех действующих там мельниц. Работа эта не очень трудная и ты дома, в кругу семьи своей подкрепишься, будешь лучше чувствовать. А, может быть, у мельников и хлеба приобретешь:
-Нажми там хорошенько на "седого" (так он называл Алексея Дмитриевича Бабина - мужа своей родной сестры).
Иван Алексеевич тут же вручил мне мандат, и я с Дмитрием Семеновичем выехал в Лозовку.
На следующий день явился в Нарышкинский волисполком, предъявил мандат и договорился о составе комиссии, в которую кроме меня, как её председателя, вошли: волостной продовольственный инспектор Иван Михайлович Исаев (бывший мой начальник в качестве чрезвычайного уполномоченного по продразверстке в 1919-1920 гг.) и
235
Евгений Александрович Бабин (заместитель председателя волисполкома). Кроме того в комиссию включался председатель сельсовета, на территории которого находились мельницы.
Первая мельница, которую наша комиссия обследовала и установила размер зернового сбора, подлежащего сдаче государству - это была мельница Сергея Михайловича Павлушкина в дер. Орловке. Здесь мы быстро закончили работу и хозяин, являвшийся кумом Ивана Михайловича Исаева, пригласил нас к столу с обильной закуской и самогоном, любителем которого был Иван Михайлович.
По окончании "трапезы" договорились выехать в село Братовку, которая на всю Россию славилась ворами домашних вещей, ворами -конокрадами, поджигателями и убийцами.
В селе Братовке было две мельницы: Якова Серова и Семена Рудакова. Направляясь туда, я договорился с членами комиссия завысить размер зернового сбора с тем, чтобы в случае содействия мельников в раскрытии происшедшей у нас кражи снизить размер сбора и довести его до нормы.
Так мы потом и сделали, завысив размер сбора чуть ли не вдвое, Яков Серов, чтобы задобрить комиссию пригласил нас пообедать. Кроме закусок на столе было много самогона. Началась обильная выпивка. Я после недавно перенесенного брюшного тифа, осложнившегося кишечным кровотечением, самогон не пил, несмотря на настоятельные просьбы всех участников. За меня заступился Иван Михайлович Исаев:
- Не приставайте к Ванюшке. Я хорошо его знаю, и если бы ему можно было выпить - он не отказался бы.
236
Мельники сильно захмелели. Сидевший рядом со мной Семен Рудаков, приставая, чтобы я с ним выпил, сказал мне на ухо:
- Выпей со мной, Ваня, уменьши налог, а я тебе скажу, кто вас обворовал.
Я быстро схватил кружку, но не с самогоном, а с водой и, чокнувшись с Семёном, осушил её. Семен выпил в свою очередь кружку самогона и, сильно опьянев, пригласил меня выйти в сени.
Здесь он мне сказал:
- Вас обворовали наши, братовские. Участвовал и мой племянник Стёпка.
Так как Семён не держался на ногах, я попросил Якова Серова немедленно отвезти его домой, что и было исполнено.
О разговоре Семена я поведал Ивану Михайловичу Исаеву и Евгению Александровичу Бабину, которые считали, что следует вместе с председателем сельсовета немедленно направиться к Степану Рудакову.
Мы тут же быстро уселись в сани и помчались к нему. Быстро вошли в дом и я обратил внимание, как молодая, пышущая здоровьем, краснощёкая женщина, оказавшаяся сестрой Степана, моментально начала прятать за спину шерстяную домотканую юбку с оборкой.
Я немедленно взял эту юбку и сказал, что она принадлежит нашей соседке Марфе Лариной. Иван Михайлович, ухмыльнувшись, сострил:
- Неужели ты, Ванюшка, знаешь, в какие юбки одеваются соседские бабы? Ты все-таки больше живешь на стороне, то в Зимарове, то в Александро-Невском, то в Раненбурге, чем у себя в Лозовке, и как же запомнил юбку?
237
Своё убеждение в том, что юбка, оказавшаяся у меня в руках, принадлежала нашей соседке Марфе Лариной, я мотивировал так:
во-первых, я, действительно, несколько раз видел Марфу в этой юбке и она хорошо запечатлелась в моей памяти;
во-вторых, в Братовке женщины не носят юбок с оборками;
и, наконец, в-третьих, зачем потребовалось сестре Степана переделывать юбку, а при нашем появлении немедленно её прятать.
Иван Михайлович, добродушно ухмыльнувшись и мотнув головой, признал мои доводы весьма вескими:
- Никогда, Ванюшка, я не ошибался в твоих способностях как хорошего грамотея, а ты, оказывается, еще и хороший "сыщик".
Потом мы посмотрели, нет ли ещё чего, чтобы могло быть опознано, как краденое, взяли юбку с собой, а председатель сельсовета доставил Степана Рудакова в волисполком, где он был задержан и посажен в каталажку - небольшой чулан слева от входа в здание.
Утром на следующий день за дознание по делу взялся волостной милиционер Иван Тимофеевич Кудрявцев, чернявый и красивый крепыш, очень энергичный, заинтересованный не только в раскрытии нашей кражи, но и других краж, полагая, что они были совершены одной и той же компанией.
Говорили, что он применял физические методы воздействия не только для того, чтобы получить признательные показания, но главным образом для разоблачения сообщников.
Задержанный Степан Рудаков быстро признался в краже у нас ржи, а у нашего соседа домашних вещей и назвал своих "приятелей - сообщников, вместе с которыми он был участником произведенных краж.
238
Выяснилось, что инициатором кражи был Михаил Андреевич Мартынов из дер. Усово по прозвищу "мосячий". Накануне кражи он проходил мимо нашего дома и интересовался - злая ли у нас собака? Брат Саша "успокоил" "мосячего", сказав ему, что "Мушка" (кличка собаки) сущая шалава!
"Мосячий" с четвертью самогона направился в село Братовку к Степану Рудакову, который пригласил известных воров: Сидорку Куринова и Никиту Малкина по кличке "чёрный". До поздней ночи они распивали самогон, а потом отправились на подводах совершать кражу.
Вместе с милиционером Кудрявцевым я отправился в Братовку, чтобы разыскать похищенное у нас зерно, а у соседей - вещи.
Обыск начался у Степана Рудакова. Опознать зерно было невозможно, т.к. члены его семьи утверждали, что находящаяся в риге и амбаре рожь является их собственной, а краденые вещи мы не обнаружили.
Семён Рудаков, являвшийся соседом своего племянника, поманил меня к себе и, когда я подошел к нему, он, озираясь вокруг, чтобы кто не услышал, кивнул в сторону соседа:
- Всю ночь вещи прятали. Много вещей связали и бросили в колодезь. Только надо как-то аккуратно вытащить их, чтобы не подумали, что я указал.
Вернувшись к И.Т. Кудрявцеву, я сообщил о разговоре с Семеном Рудаковым.
Кудрявцев проявил настоящую милицейскую способность. Когда мы уже отошли от дома Степана Рудакова, Кудрявцев громогласно крикнул мужикам, являвшимся "понятыми" при обыске, чтобы слышала вся толпившаяся всё ещё вокруг публика:
239
- Надо поискать ещё вещи в колодце. Был случай, когда я в с. Дуровщине украденные вещи нашёл в колодце.
Понятые взяли лежавший неподалеку багор и, опустив в колодец, вытащили оттуда распоротые вещи, украденные у вашего соседа, и положили их в свою повозку.
После этого Кудрявцев отправился на Чибисовку (так назывался поселок, составлявший отдельную крестьянскую общину села Братовки) и арестовал вора-рецидивиста Сидорку Куринова. Это здоровый, неприятный мужик, лет 45, с окладистой русой бородкой и разбойничьими воспаленными глазами.
О нём мне ещё задолго до нашей кражи рассказывал Спиридон Иванович Анохин, являвшийся свояком Сидорки.
- Ты скажи этому сукину сыну, Сидорке, что в Козлове (теперь Мичуринске), находящемуся от нашего села верстах в 70, на базаре баранки просто где-нибудь на лотке базарном лежат, и он сейчас же повесит на плечи пару запасных лаптей и отправится туда воровать. А когда Сидорка не находится в воровских походах, то страшно скучает по своему ремеслу и "ворует" собственную шапку…Положит он шапку на "кутник" (задняя лавка в избе от наружной стенки до печки) и на цыпочках, озираясь вокруг, пробирается к шапке и схватив её, вихрем выскакивает из избы и одевает на голову.
Кудрявцев арестовал Сидорку и отправил его с сельским исполнителем в волостную каталажку, где, как мы уже знаем, содержится Степан Рудаков.
Когда мы с Кудрявцевым шли к повозке, то заметили: на Саратовских выселках гумнами пробирался "чёрный" (Никита Малкин).
240
Кудрявцев погнался за ним, сделав два предупреждающих выстрела из "нагана", но "черный" где-то петлял, и трудно было уже напасть на его след.
Кудрявцев поручил братьям Бочаровым, имевшим "зуб" на "чёрного" за украденных им несколько лет назад лошадей, обязательно поймать его и доставить к нему в волисполком.
Вернувшись из Братовки, Кудрявцев отправился в дер. Усово, где арестовал инициатора кражи "мосячего", а заодно и его отца - Андрея Федоровича Мартынова, по прозвищу "музыка", любителя поговорить и сопровождавшего свой непрерывный говор шутками и прибаутками. "Музыка" был деревенским портным. Все, кто приглашал его для выполнения швейных работ, рассказывали, как он на глазах заказчиков мог украсть половину, а то и целую овчину, чуть ли не половину ваты, которая должна быть употреблена или отхватить ножницами и спрятать какую-то часть верхнего материала.
Вобшем, в волостную каталажку была заключена "теплая компания". Правда, "музыка", как непричастный к кражам, на другой день был освобожден.
Кудрявцев сам применял недозволенные законом физические методы воздействия при производстве дознания и смотрел спустя рукава на избиение арестованных посторонними лицами, приходившими по вечерам в волисполком. Сторож Степан Васильевич Васяков открывал каталажку, откуда по очереди вытаскивались воры, которых В.С. Назаров, Д.Д. Володяев, Ванька "жук" и другие "дубасили".
Дня через два после произведенных арестов мельник Яков Серов, доводившийся по жене родственником племянника мамы Павла Васильевича Жидкова, наказал с последним нашему отцу, чтобы тот к нему заехал.
241
Когда отец приехал к Якову, у него в избе уже находился "черный" с остатками вещей, украденных у нашего соседа.
На столе появилась четверть самогона. "Черный", осушив кружку, расчувствовался у начал юлить перед отцом:
- Дядя Игнат, не знал я, что "мосячий" повезёт воровать к тебе. Если бы знал, ни за что не поехал. В среду был в городе на базаре, твоего Ванюшку видел, хотел подойти к нему и попросить прощения, но не хватило духа.
Отец, выпив самогона и хорошо закусив, забрал соседские вещи в уехал домой.
А через несколько дней после этого "черный" чуть живым был доставлен в волость братьями Бочаровыми, которым волостной милиционер Кудрявцев поручил его задержание.
Бочаровы, встретив "чёрного", поздоровались с ним, начали закуривать, приглашая его разделить это занятие, но он отказался, сказав, что не является курильщиком. Пока один из братьев Бочаровых доставал кисет, другой достал из кармана подготовленный аркан и набросил на шею "черного". Потом Бочаровы притащили его к своему двору, взяли в избе металлический безмен и начали избивать "черного", нанося удары главным образом по костным суставам ног и рук. Избитого до полусмерти "черного" Бочаровы привязали к саням и поволокли его по снежной, ухе начавшей таять дороге в волостную каталажку. Здесь он был водворен и находился вместе с другими ворами.
Как-то вечером наш отец зашел к своему приятелю, сторожу волисполкома Степану Васильевичу.
245
Произошла приёмка - сдача дел. Царев поставил свои каракули в приёмно-сдаточном акте и сразу уехал в свою родную деревню.
Прошло около двух месяцев и местопребывание суда было изменено: он был переведён в село Пиково, чему мы с Филиппом Антоновичем были очень обрадованы. Во-первых, потому что Пиково находится в 10 км от наших деревень Люблино и Лозовки и, во-вторых, в Пиково полно родственников наших жён. Мы остановились на квартире у тёти Параши - родной сестры нашей тёщи Аксиньи Осиповны.
Тётя Параша хорошо и вкусно готовила, мы всегда были довольны её заботами о нашем быте.
Филипп Антонович, человек серьезный и несколько даже суховатый, когда речь шла о судебных делах, старался овладеть хотя бы элементарными юридическими познаниями, чтобы исполнять судейские обязанности не только по чистой совести, но и со знанием законов. Он приобрел действовавшие тогда уголовный и уголовно-процессуальный кодексы, кодекс законов о труде, а также некоторые брошюры видных юристов того времени: Крыленко, Вышинского, Стучки и др. авторов.
Вместе с Филиппом Антоновичем мы штудировали эти материалы, вступая иногда в разногласия при их толковании, применительно к конкретным делам, находившимся в судебном производстве.
Все это хорошо помогало Филиппу Антоновичу в его работе. Он стал квалифицированно руководить судебными заседаниями, создавая строгую и вместе с тем торжественную обстановку, чего подчас так не хватало в иных судебных участках. А приговоры и решения, выносимые судом, были грамотно изложены, хорошо
246
мотивированы и обоснованы. И я не запомнил случая, чтобы губернский суд в качестве кассационной инстанции, какое - либо из них отменил.
Филиппу Антоновичу, бывшему до этого в течение многих лет народным учителем, и воспитывавшем детей прежде всего в духе честности, чужды и даже враждебны были, не только взятки, но в даже малейшие намеки на возможность поддержать какую-нибудь сторону в силу знакомства или по просьбе родственников.
Помню, как однажды, в субботу, когда мы уже заканчивали работу, к нам в суд зашёл хорошо причёсанный при помощи гарного масла, в почти новых яловых сапогах, обильно смазанных дёгтем, блондин, в котором не трудно было узнать двоюродного брата наших жён Сашу Никульшина с улыбающейся физиономией, как бы уже предвкушавшей предстоящий успех своего замысла. Своего сопровождавшего друга Саша оставил в прихожей, а сам, войдя в канцелярию, что называется, решил сразу взять "быка за рога":
- Филипп Антонович, за дверью стоит мой товарищ. Скоро вы в суде будете разбирать дело его отца о разделе имущества с братьями. Ты поддержи, а уж самогона приготовлено две четверти и закуски будет какой угодно: и яичница с ветчиной, и цыплята жареные...
Филипп Антонович так вспылил, что ни до этого, ни после я не был свидетелем проявленной им свирепости:
- Да за кого же ты, дурак, меня считаешь? Разве я достоин того, чтобы вести судебные дела по знакомству и за угощение, за взятки. Вон отсюда, сию же минуту!
Растерявшийся Саша с раскрытым настежь ртом, почесывая затылок, явным образом не понимал, почему так недружелюбно
247
встретил его Филипп Антонович, и, обращаясь к нему в расчете на то, что, может быть, он всё-таки поймет, промолвил:
- Филипп Антонович, ведь приготовлен-то "первач" (самогон первой фракции разгона).
- Я тебе, дураку, дам такого "первача", что ты его никогда не захочешь. Повторяю, немедленно уходи отсюда!
Саша, непонятый судьей-родственником, когда ухмылка исчезла с его физиономии, принявшей выражение глубокой скорби в недовольства, медленно поворачиваясь, удалился ив помещения суда.
Ёщё был случай. Рано утром, уже в конце лета, шел сильный дождь. Мы с Филиппом Антоновичем только что вышли из амбара, где находились наши постели. Посмотрели вокруг - ни единой души. Только по дороге из села Журавинка медленно продвигалась по разбухшему от дождя чернозему повозка, запряжённая парой лошадей.
Мы даже удивились: кому и почему потребовалось в такое сильное ненастье столь рано ехать в Пиково?
А когда повозка, приблизившись почти к дому тёти Параши, остановилась, Филипп Антонович, обратившись ко мне, удивленно сказал:
- Смотри, парень, да ведь это "колотырный" Гринёв, о чём-то расспрашивает стоящего возле его повозки мужика.
Я присмотрелся и увидел: на повозке, действительно, сидел Михаил Емельянович Гринёв, происходивший из крестьян дер. Никольское, ставший вместе с братьями после Столыпинской реформы владельцем большого земельного отруба вблизи деревни Щербинино и имевшего до революции почти кулацкое хозяйство.
248
Гринёв, невысокого роста, шатен, с несколько приглушенным голосом, сопровождавшимся каким-то рефлекторным покашливанием, выглядел этаким хитрецом иди, мягче говоря, "человеком себе на уме". Он старался выглядеть "общественником", озабоченным благополучием мужичков, а на самом деле, собирателем кляуз и ловцом "рыбки в тёмной воде".
Он был в царской армии чиновником военного времени. Служба в ней была для него и не опасна, и выгодна. Говорили, что Гринёв вернулся из царской армии хорошо экипированный и с большими деньгами. В деревне он зарекомендовал себя грамотеем и сельским "адвокатом".
С Филиппом Антоновичем некоторое время Гринёв проходил службу в канцелярии одной из частей Красной Армии и, подружившись с ним, даже пытался заручиться его поддержкой для сватовства Сани. Но Филипп Антонович, как он рассказывал, сразу отрезал ему путь к этому:
- Нет, Михаил Емельянович, у Сани женихов достаточно и все они так же молоды, как она сама, а ты старше её на 14 лет и я думаю, что твои расчеты не найдут понимания и будут тщетными.
Гринёв, хлопнул вожжами по лошадям, повозка тронулась и свернула к дому тёти Параши.
Оставив лошадей, он привязал их и направился к нам. Поздоровался и начал жаловаться на плохую погоду. Филипп Антонович спросил, откуда, куда, по каким обстоятельствам так рано в дождливую погоду Гринёв держит путь?
- У меня родственник в селе Зыкове, к нему наведался, а потом, думаю, грешно будет не заехать и не навестить Филиппа Антоновича, - процедил Гринев своим хрипловатым голоском.
249
- Спасибо, спасибо, Михаил Емельянович, но задерживаться нам некогда, сейчас с Иваном Игнатьевичем должны идти на работу в суд, - сказал Филипп Антонович с оттенком недовольства появлением Гринёва в столь ранний час, да ещё на паре лошадей.
Недовольство Филиппа Антоновича было понятно, т.к. в селе сразу разнесётся слух, а с ним и сплетни о том, что к судье кто-то заезжал и непременно привёз какой-нибудь подарок.
Гринев, явно шокированный несколько суховатым приёмом, просил Филиппа Антоновича поговорить с ним наедине, т.е. в моё отсутствие. На это Филипп Антонович заметил:
- У меня от Ивана Игнатьевича, как секретаря суда, друга и родственника, никаких секретов нет, поэтому можешь изложить суть дела, не стесняясь его.
- Нет, Филипп Антонович, хотя я Ивана Игнатьевича тоже уважаю, но просил бы пройтись со мной вдвоём.
Филипп Антонович уступил настоянию Гринёва, и они буквально на несколько минут отошли от меня в сторону. Вернувшись, Гринёв начал отвязывать лошадей и, сев в повозку, кивнул нам и поехал в сторону Выглядовки.
Филипп Антонович подошёл ко мне и с возмущением рассказал:
- Ты понимаешь, что задумал "колотырный". У нас в суде находится в производстве дело какого-то гражданина из села Зыкова, которого "колотырный" назвал своим родственником и просил решить это дело в его пользу. При этом "колотырный", не стыдясь, обещал барана, поросёнка и сколько угодно самогона.
Я его послал к чёртовой матери и сказал, что впредь не намерен встречаться с ним и вести разговоры, имеющие какое-либо отношение к моим служебным обязанностям.
Окончание следует..