Митяев И.И. О ПРОЖИТЫХ ГОДАХ. (стр. 32-54).
Опубликованные страницы: 1-15, 16-31.
32
У ОТЦА В РАНЕНБУРГЕ
С 1908 года в летнее время мама отправляла меня в Раненбург к отцу, и я жил у него до осени.
Первоначально я скучал в городе, а потом привык жить у отца и с нетерпеньем ждал того момента, когда мама отправит меня с попутчиком или отведёт к нему сама.
Помню, как однажды в пути, между деревней Воскресенское и Раненбургом, где на расстоянии 7-ми километров ни единой постройки, ни единого деревца, нас с мамой застал сильный дождь. Идти под проливным дождём по размытому чернозему было очень трудно: грязь прилипала к моим босым ногам, я часто падал, штанишки и рубашонка испачкались в грязи. То и дело сверкали над нами молнии, а сильные раскаты грома вызывали у нас чувство страха, и мы с мамой без конца крестились, моля бога о пощаде.
После прекращения дождя мама выполоскала снятые мною штанишки в "крутой лощинке", развесив их на палке для сушки. Отдохнув и немного обсушившись, мы, страшно усталые, продолжали свой путь.
При подъеме из "крутой лощинки" по направлению к городу хорошо просматривался расположенный влево от дороги на высоком холме, на берегу реки Становая ряса монастырь "Петропавловская пустынь". Значит, скоро мы будем в Раненбурге.
На подходе к городу всегда охватывало радостное чувство встречи с отцом, который угостит нас всевозможными закусками и предоставит возможность хорошо отдохнуть.
33
Раненбург в моём детском представлении казался "грандиозным" городом. Вступал на первую же улицу, бывало, чувствуешь самые приятные запахи роз, пионов, ландышей, душистых табаков и других цветов, высаженных у домов и во дворах. В каждом доме можно было видеть множество выставленных в окнах горшочков с различными комнатными цветами.
А, по мере продвижения к центру города, всё более чувствуются возбуждающие аппетит запахи горячего хлеба, ситного, калачей, булок, баранок и всякой снеди.
Шумно и людно было в городе в базарные дни - среду и субботу. Обычно уже рано утром из сёл и деревень в город тянутся со всех направлений обозы многочисленных подвод с картофелем, овощами, ягодами, всякой живностью. Много завозилось на базар изделий из дерева: телег, колёс к ним, дуг, оглоблей, мётел и веников.
Из степных деревень, к которым относилась наша Лозовка и соседние деревни, крестьяне ехали в город за покупкой изделий.
Центрами базара были три площади. На Соборной площади шла торговля картофелем и овощами, на Вознесенской - лесными товарами, на Конной - скотом. Повсюду на этих площадях не умолкал гомон людей, ржание лошадей, мычание рогатого скота и дикие крики поросят.
Было ещё одно шумное место в Раненбурге, называвшееся "кресты", где шла бойкая торговля молочными продуктами и ягодами.
Словом, в базарные дни в Раненбурге было шумно и весело. А потом, по мере постепенного убытия базарников домой со своими
34
покупками, в городе становится всё тише и тише. И только большое количество мусора и всяких отбросов на площадях, многих улицах и тротуарах напоминали о базаре. Только по субботам, после базара, наступавшая мёртвая тишина нарушалась цокотом конских копыт и стуком экипажных колёс, когда богачи-купцы ехали в церкви и обратно.
Раненбург был небольшим купеческо-мещанским городом, основанным Петром I и его знаменитым сподвижником А.Д. Меньшиковым, сыном кучера, торговавшим в детстве на улицах Москвы горячими пирогами и ставшим впоследствии "светлейшим князем". Раненбург замышлялся его основателями как центр Юго-Восточной России. Moжет быть он и стал бы таковым, если бы Петр I не умер так рано, а после его смерти А.Д. Меньшиков не угодил в ссылку в тот самый Раненбург, который он намеревался превратить в "столицу" Российкого Юго-Востока.
Как известно, А.Д. Меньшиков находился в Раненбургской ссылке недолго. Опасаясь нахождения Меньшикова недалеко от Москвы, тогдашние правители России сочли более благоразумным отправить его в далекую Сибирь, в город Березов, где он и умер в 1729 году.
После Меньшикова Раненбург удостоился "чести" принять в ссылку императора-младенца Ивана Антоновича со своей матерью Анной Леопольдовной. Но Иван Антонович и Анна Леопольдовна находились в Раненбурге только около года и были сосланы в город Холмогоры Архангельской губернии.
После падения Меньшикова Раненбург развивался уже, как и многие, небольшие города России. Определяющим фактором развития таких городов являлось главным образом их географическое положение.
35
Раненбург находится в 325 километрах к Юго-Востоку от Москвы. В былые времена из заволжских степей в Москву гнали по "большим дорогам" бесчисленные гурты мясного скота.
В Раненбурге оседало много отгонщиков скота мясников-прасолов, разбогатевших на этом промысле и приобрётших не только капитал, но и купеческое сословие.
Хозяева отца братья Дмитрий Яковлевич и Тимофей Яковлевич Поповы тоже наследники крупного прасола, скупившие у постепенно разорявшихся дворян-помещиков имения в селах Таптыкове, Братовке, Кораблине, Новополянье, Ломовом. Кроме того, в селе Ратчине, неподалеку от впадения реки Становая ряса в реку Воронеж, на большой усадьбе с большими фруктовыми садами, у них был целый сельскохозяйственный комплекс: водяная мельница, крупорушка, маслобойка, валяльное производство.
Раненбург был также большим центром хлебной торговли. Чернозём-ные земли вокруг него давали неплохие, для того времени, урожаи. Многочисленные помещики владели львиной долой этих земель, и их хозяйства являлись крупными поставщиками товарного хлеба, который скупался раненбургскими купцами и отправлялся в Москву.
Широкому размаху торговли хлебом и скотом способствовала построенная в конце XIX начале XX веков Рязанско-Уральская железная дорога и особенно её Павелецкая линия (Богоявленск - Раненбург - Павелец - Москва).
В моей детской памяти запечатлелись грязь и пыль широких раненбургских улиц, проезжая часть которых и даже тротуары не имели твёрдых покрытий. Во время сильных дождей на них повсюду стояли лужи, а глубокие колеи наполнялись жидкой грязью. В сухую погоду, когда дул ветер, в воздух поднимались тучи чернозёмной пыли.
36
Даже улицы, ведущие в центр города, например, Рязанская, хотя и были покрыты булыжником, но тоже не отличались чистотой, а при движении по ним многочисленных подвод, следующих на базар, создавался сильный грохот.
Большинство улиц Раненбурга было застроено почти исключительно одноэтажными деревянными домами, с небольшими двориками при них, где высаживались цветы, овощи, картофель, а кое-где были 2-3 яблони или груши.
Собственниками этих небольших домов являлись городские мещане, промышлявшие кто мелкой торговлей, кто маклерством, кто каким-нибудь ремеслом, а некоторые работали приказчиками у купцов или мелкими служащими в местных учреждениях.
Центральная улица Раненбурга - Козловская (теперь Советская) имела булыжное покрытие, домовладения на ней, а также тротуары от проезжей части отделялись каменными тумбами. Она была застроена кирпичными домами, большинство которых двухэтажные; на ней были расположены лучшие магазины. Особенно славились магазины гастрономических и колониальных товаров - Окорокова, пекарня и кондитерская - Кокоревых, текстильных товаров - Шебанова, москательных товаров - Григорьевых.
Были в Раненбурге две аптеки, одна из которых принадлежала земству, а другая частновладельцам Сум и Шик. Частная аптека отличалась очень хорошим убранством, абсолютной чистотой, а в летнее время приятной прохладой помещения.
Также на Козловской улице находилась гостиница, которую чаще называли номерами. Помню, о номерах говорили, что они являлись рассадником и поставщиком клопов для всего города.
37
Из питейных заведений, кроме казенной винной лавки, называвшейся "монополкой", и торговавшей исключительно водкой, выделялся трактир Анискина. Здесь частенько я находил отца, дремлющего за каким-нибудь давно опустевшим столиком. Очнувшись от сонной одури, одолевавшей после немалого возлияния, он вместе со мной и постоянной своей спутницей - преданной ему серо жёлтой собачонкой на каких-то кривых, серпообразных ножках, по кличке "Мопсик”, возвращался домой на хозяйский двор. А рано утром, как ни к чем не бывало, отец всегда на своем "посту": производил уборку конюшни и двора, задавал корм лошадям, чистил их, а потом гото-вил экипаж для поездок с хозяевами.
В Раненбурге на красивой площади, застроенной по её периметру, хорошими кирпичными домами, высилось массивное и, можно сказать, уникальное здание собора "Святого духа". Поэтому и площадь называлась "Соборной". Кроме собора в Раненбурге действовали ещё три церкви: "Вознесение", "Николая - чудотворца" и "Успения".
В субботу вечером ко "всенощной", а в воскресенье утром к "обедне" отец отвозил в собор и привозил обратно своих хозяев в экипаже, в который запрягал строгого, "танцующего", светло-серого жеребца "Утёса".
Хозяева не без гордости садились в экипаж, зная, что этот экипаж и лошадь, запряженная в него, а, главное, кучер - являются лучшими в городе.
Отца хорошо знал весь город. Невысокого роста, широкоплечий, с большой каштановой бородой, отец был очень добрым, бесхитростным, сильным и смелым.
Не раз жители города были свидетелями того, как лошади, запряженные парой или тройкой, испугавшись чего-нибудь,
38
становились "бешеными" и неслись во весь опор, иногда разбивали вдребезги экипажи, причиняли себе тяжелые травмы, но отец никогда не выпускал вожжи из рук.
Все в городе уважительно называли отца "борода". Можно было спросить любого, старого и малого горожанина: "Где тут найти кучера "бороду"? И каждый в ответ укажет дом хозяев отца - Поповых.
Отец не терпел полицейских городовых. Они часто, особенно летом, нарушали сон уже в 4-5 часов утра, без конца дёргая у калитки за проволоку, на которой во дворе был подвешен довольно внушительный колокольчик, чтобы вызвать отца или его подручного и напомнить об ускорении уборки тротуара и проезжей части улицы вокруг домовладения от субботнего базарного мусора. Бывали случаи, когда звонок раздавался уже после того как отец, вооружившись лопатой и метлой, убирал конюшню или двор.
В таких случаях, открыв калитку, отец набрасывался с шумными упрёками на городовых, за беспокойство звонками всех, в том числе и хозяев. На одного из городовых, наиболее нахального и назойливого, Жабина, отец не раз взмахивался метлой и тот обращался в бегство.
Хозяева отца, Поповы, состояли в дружбе с исправником и иногда посылали к нему отца для наезда лошадей, которыми исправник, видимо, барышничал.
Однажды обращаясь к отцу, исправник и говорит:
- Ты, Игнат, что озорничаешь: зачем побил городового Жабина при исполнении им служебных обязанностей?
-Да, что Вы, Ваше благородие, не бил я его, но хотел огреть сукина сына метлой по ушам, но он скоро убежал.
39
- Нельзя, Игнат, нападать на городового, когда он напоминает тебе о твоей обязанности.
- Да, разве, Ваше благородие, без Жабина я не знаю, когда уборку производить, но у меня не сто рук, всякому делу - своя очередь.
Исправник ещё раз предупредил отца о возможных тяжёлых последствиях конфликтов с городовыми и на этом закончился разговор.
Но, кажется, Жабин больше с напоминаниями об уборке не появлялся.
Культурным центром города в летнее время был городской сад.
Когда в городском саду начинал играть духовой оркестр и повсюду слышались чудные звуки вальса, мою детскую душу наполняло радостное чувство и всегда хотелось немедленно бежать в городской сад, чтобы не только ещё лучше слушать музыку, но и видеть всё, что там происходит.
Иногда мне удавалось где-нибудь в подходящем месте перелезть через ограду и оказаться на главной аллее, где я босиком, в поношенных штанишках, единственных у меня, и в довольно загрязнённой ситцевой рубашонке, не без зависти, разглядывал расфранчённую публику и хорошо одетых и обутых богатых детей.
Помню, однажды, применив свой испытанный способ посещения городского сада, я оказался также за оградой, отделявшей площадку перед сценой от главной аллеи и пристроился стоять на самой последней скамье, чтобы смотреть, что происходит на сцене. Вдруг совершенно неожиданно одно моё ухо загорелось так, будто оно было опущено в кипяток. Оказалось, что ухо находится в толстой, как медвежья лапа, руке городового, охранявшего порядок в
40
городском саду. Он стащил меня со скамьи, ещё раз повернул с сильной болью моё ухо, указав на ворота, куда я должен направиться, чтобы немедленно покинуть городской сад. Я опрометью побежал к отцу, который выслушав меня, неодобрительно отнёсся к моему "культпоходу", запретив в дальнейшем посещение "зайцем" городского сада. С тех пор я слушал музыку играющего в городском саду оркестра, не удаляясь от хозяйского дома.
В 1910 или в I911 году в Раненбурге, на Рязанской улице, в большом кирпичном амбаре, открылся кинотеатр, который тогда называли "синематограф". Отец частенько доставлял сюда в экипаже хозяев и их детей. Иногда хозяева, заметив, с какой жадной завистью я взираю на отъезжающих, проявляли жалость ко мне и разрешали отцу посадить меня на "козла", а потом провожали вместе со своими детьми в "синематограф".
Просмотрев какую-нибудь картину, особенно детективного жанра, а они составляли большинство, я потом долго не мог заснуть от полученных впечатлений, шевеля детскими мозгами, пытался понять, что же происходило на экране.
Вернувшись из города в деревню, я начинал рассказывать свои друзьям о "синематографе", но они, выражая полное недоверие к моим словам и, особенно, к этому мудреному "синематографу", с полным равнодушием, а подчас и с явным укором, махнув рукой, говорили:
- Брось, Ванька, не болтай, да разве может быть такое?
Отец часто отлучался из города, уезжая с хозяевами то в одно, то в другое имение. Обычно поездка продолжалась несколько дней, и я оставался один под присмотром подручного отца, дворника-конюха Никитушки, тщедушного, невысокого, с небольшой
41
клинообразной бородкой кривополянского мужичка. Видимо, он страдал катаром желудка с повышенной кислотностью, постоянно жаловался на изжоги и без конца принимал соду.
Никитушка очень любил сдобные баранки, часто посылал меня покупать их, и за эту услугу давал мне одну, а иногда и пару баранок.
Всегда я с большим нетерпеньем ждал возвращения отца из поездок и почти ежедневно "дежурил” у ворот вместе с "Мопсиком". Этот пес уже за 15-20 минут до того, как экипаж появится у ворот, начинал кувыркаться, лаять, бежать то вперед, то обратно, а вскоре убегал навстречу, оставляя меня одного у ворот. А когда отец уже распрягал лошадей, "Мопсик" прыгал чуть ли не на шею отца, лаял, а то просто выл до тех пор, пока отец не от-правит его в фургончик к своему "приятелю" флегматичному, с потрёпанными бурыми лохмами, старику "бибичу".
Моя радость по случаю возвращения отца всякий раз была столь велика, что я не отходил от него ни на шаг, рассказывая как жил в его отсутствие, а потом мы уходили спать на сделанной из тёса кровати. Успокоившись, я быстро засыпал под широкой и дивной бородой отца.
У хозяев отца, братьев Поповых, было два, пожалуй, самых лучших в Раненбурге двухэтажных кирпичных дома, один из которых на Козловской улице и второй - на Езжей улице.
Домовладение на Козловской улице было с довольно большим двором. Здесь находилось много строений: просторная кухня, в которой зимой на нарах спали рабочие, в том числе отец; рядом с кухней стоял небольшой домик, где помещалась контора и спальня
42
высокого брюнета, с небольшой квадратной бородкой, угрюмого и неразговорчивого; далее располагались: ледник, коровник и конюшня. На другой стороне двора находился большой кирпичный амбар, куда уже в начале весны переселялись из кухни отец, его подручный Степан Подлесных и дворник Аким, участник русско-турецкой войны, не без гордости рассказывавший, как ему довелось участвовать в боях при взятии города-крепости Карса.
Рядом с амбаром находился каретный сарай, где помещались все экипажи. Над всеми этими строениями возвышались хлебные склады, в которых хранилось зерно. Обычно, накануне уборки нового урожая, зерно вывозилось на станцию для отгрузки, а потом склады вновь пополнялись свежим зерном. Позади двора находился небольшой, но красивый садик, где росли яблони, груши, вишни, акации и много самых различных душистых цветов. По утрам и вечерам в садике было настоящее благоухание.
В саду была хорошая деревянная баня, которой пользовались хозяйские слуги. Для самих хозяев уже в то время были устроены ванны, вода в которые подавалась ручным насосом.
В саду была устроена для забавы хозяйских детей игрушечная железная дорога, по кругу которой, в горячем состоянии, курсировал паровозик с несколькими вагончиками, без конца подававший сигнал: сильные, оглушительные свистки. Детей у хозяев было много: у Дмитрия Павловича - 4 сына и 2 дочери, а у Тимофея Павловича - 3 дочери и 2 сына.
Я дружил с сыном Тимофея Павловича - Тишей. Он был моложе меня на один год, и мы постоянно с ним играли, причем мать Тиши, Варвара Ивановна, всячески поощряла наши игры, награждая меня иногда чем-нибудь вкусным: пирожком, печеньем, конфеткой.
43
А однажды Варвара Ивановна подарила мне иллюстрированную множеством картинок книжку, которую я, когда начал учиться в школе, не без похвальбы показывал ребятам.
Все сыновья Дмитрия Павловича были старше меня и относились ко мне несколько свысока. Здесь сказывалось не только возрастное, но, главным образом, социальное неравенство, а вообще говоря, ребята они были хорошие: очень любили моего отца.
Второй прекрасный дом Поповых, находившийся на углу Соборной площади и Езжей улицы, в то время, когда я начал в летнее время жить у отца в городе, ещё не был заселён и назывался "чаплыгинским". Так дом назывался потому, что был куплен Поповыми у родителей С.А. Чаплыгина, ставшего знаменитым ученым-академиком, после смерти которого Раненбург, был переименован в город Чаплыгин.
Двор и садик при чаплыгинском доме были значительно меньшими по сравнению с теми, что при доме Поповых на Козловской улице.
В I911 году между хозяевами отца, братьям Поповыми, произошел раздел, по которому Дмитрий Павлович получил чаплыгинский дом и три имения: Таптыково, Кораблино, Ломовое, а Тимофей Павлович - дом на Козловской улице и три имения: Новополянье (Головинщинский хутор), Братовка и Ратчино.
Отец "достался" Дмитрию Павловичу, кучером у Тимофея Пав¬ловича стал подручный отца, Степан Подлесных.
После раздела хозяев, я стал каждое лето жить у отца в чаплыгинском доме. Сыновья Дмитрия Павловича - Володя и Паша - стали совсем взрослыми и, окончив гимназию в Рязани, поступили в Московский университет. В Раненбурге существовала ещё только
44
прогимназия. Прогимназисты носили форменные ремни с надписью из трех букв: Р.М.П. Острые на язык прогимназисты расшифровывали эти буквы так: "Раненбургский мокрый поросенок".
Приезжая из Москвы на летние каникулы, Володя частенько заходил к отцу и, вручая ему полтинник, говорил:
- Игнатушка, беги в монополку, купи бутылочку и мы с тобой "чебулдыкнем".
Отец, не без приятного удовольствия принимая деньги, выражал согласие:
-Ну что ж, хозяин, это можно, я сбегаю моментально.
Возвратившись с бутылкой, отец с Володей выпивали, к ним присоединялся ещё кто-нибудь из подоспевших друзей Володи.
Паша был значительно серьёзнее, он увлекался игрой на гармошке и играл совсем неплохо, как мне тогда казалось.
Тима был заядлым голубятником, и увлечение голубями отрицательно сказывалось на его успеваемости в гимназии. В голубятне, возвышавшейся над аркой при входе в сад, всегда находилось 150-200 штук голубей самых различных пород.
"Соревнуясь" иногда с приятелями, Тима выпускал голубей на волю и гонял до тех пор, пока они не заманят и не приведут с собой несколько штук голубей из соревнующихся стай.
Бывало и так, что Тима не досчитывал собственных голубей и потом усердно их разыскивал. После розыска голубей начинались "мирные" переговоры об обмене "пленниками", завершавшиеся обычно вполне благополучно.
Серёжа, младший сын Дмитрия Павловича, имел отличную успеваемость в гимназии. Он очень любил лошадей и, при помощи моего отца, вырастил несколько штук жеребят.
45
Являясь детьми очень богатого купца, Володя, Паша, Тима и Серёжа дружили со сверстниками из "разночинцев".
Я хорошо помню худенького симпатичного брюнета Костю Куликова из бедных мещан, служившего по окончании высшего начального училища в уездном воинском присутствии, часто заходившего к Поповым. Костя не дожил и до 25 лет - умер от туберкулеза.
Бывал нередко у Поповых Лёнька Герасимов, сын портного, озорной и насмешливый. После революции Герасимов работал агентом уголовного розыска в уездном управлении милиции, производил многочисленные незаконные аресты, оказался самым злобным садистом, учиняя дикие издевательства над невинными людьми. Герасимова и его коллег-садистов судила выездная сессия Рязанского губернского суда в открытом судебном заседании, и я заходил несколько раз в зал судебного заседания на этот процесс. Суд приговорил Герасимова и ещё кого-то из его шайки за совершенные злодеяния к высшей мере наказания - расстрелу.
Среди тех, с кем были в дружбе Поповы, был и Вася Орлов. Он тоже происходил из бедной семьи. Вася был неутомимым рассказчиком и увлечённым организатором самодеятельных детских спектаклей, репетиции которых происходили в небольшом овражке около городского сада. Он частенько давал поручения и мне: то сходить за клеем, то принести пакли из конопли или пеньки, то сходить за какими-нибудь другими недостающими предметами реквизита.
Вася был всегда информирован о раненбургских новостях, и о чём бы ни заговорили, он подтверждал: "да, я это знаю". А когда его изобличали в том, что он не мог знать какого-нибудь факта или события, то, охотно соглашаясь с этим, говорил: "молчу".
46
Хотя во время первой мировой войны В. Орлов успешно продвигался по службе и уже достиг чина штабс-капитана, военным он не стал. Во время гражданской войны уездное руководство, желая сохранить в Раненбурге пользовавшегося большой популярностью самодеятельного артиста Орлова, назначило его командиром местной караульной роты, и он служил в этой должности до конца гражданской войны.
После демобилизации из Красной Армии, Василий Александрович Орлов уехал в Москву, был принят в студию Московского художественного театра и, по окончании студии стал его знаменитым артистом - народным артистом СССР.
Помню, ещё в Раненбурге, а затем во МХАТе коронной ролью Василия Александровича являлась роль "актёра" из пьесы М. Горького "На дне".
С В.А. Орловым мне довелось встретиться после его отъезда из Раненбурга в 1921 году, только в 1940 г. в клубе Наркомата нефтяной промышленности, где он в порядке шефской помощи МХАТа не то руководил драмкружком, не то был консультантом.
Увидевшись, Василий Александрович сразу узнал меня и, захватив в объятия, спросил: "как "борода" (отец), как Аннушка? Поговорив и поделившись воспоминаниями о детстве и юности, проведённых в Раненбурге, мы по-дружески расстались. А осенью 1942 г., находясь в эвакуации в г. Свердловске он позвонил мне по телефону. Взаимно радуясь, что в то тяжелое время мы оказались с ним в одном городе, мы хорошо поговорили, но с тех пор больше не виделись.
Завсегдатаем у Поповых был Митя Миротворцев, сын приказчика текстильного магазина Жарова. Митя часто обедал, а иногда и ужинал, так же как и я, вместе о рабочими и прислугами хозяев.
47
Слоняясь у Поповых во дворе целыми днями, Митя скучал от безделья, особенно когда их дети - его друзья - куда-нибудь отлучались. Мой отец называл Митю "шибалок", что в его понимании означало - "бездельник". Но Митя оказался очень способным и трудолюбивым: во время гражданской войны служил в Козлове (Мичуринске) и был начальником штаба войск внутренней охраны и охраны железных дорог.
Осенью 1922 г. Митя заезжал ко мне в деревню, ночевал у нас, и я с тех пор с ним не виделся. В 1958 году, позвонив его брату Николаю Николаевичу (заместитель Председателя Госплана СССР), я узнал от него, что Митя вышел в отставку полковником Советской Армии и проживает в г. Куйбышеве.
Подрастая год от года, и, живя летом у отца, я уже иногда по поручению кухарки или приказчика отправлялся в гастрономический магазин Окорокова или булочную-кондитерскую Кокоревых и совершал несложные покупки по хозяйским заборным книжкам, которые хранились в кухне на абажуре керосиновой лампы.
Хозяева настолько доверяли работникам, что не допускали и мысли, что кто-нибудь из них будет злоупотреблять и совершать покупки для себя, по так просто хранившимся заборным книжкам.
И, все-таки, нашелся "герой", который в свои 9-10 лет сообразил, что, иногда, можно полакомиться, купив по хозяйской заборной книжке сладостей и, зайдя в каретный сарай, спрятавшись где-нибудь в экипаже, накрытом брезентом, съесть залпом четверть фунта полюбившейся ему фруктовой помадки. Этим "героем" был я, несколько раз совершивший такие "подвиги". Но потом я призадумался... Мне казалось, что покупая украдкой сладости, я совершаю...
48
большой "грех" и если этот "грех" станет ещё известен, то для меня и отца он превратится в стыд и позор перед всеми. И я навсегда отказался от столь не-честного пути к лакомствам.
Но полакомиться всегда хотелось, и я изыскивал для этого легальные возможности. Изредка отец давал мне в чайном блюдечке немножко варенья, то перепадала чашка пенки от хозяек, когда они варили варенье. А однажды, когда отец с хозяином совершал поездку по имениям и отсутствовал уже много дней, мне вдруг захотелось полакомиться вареньем и я начал поиски его. Искал повсюду, но найти никак не мог. Наконец, на самой верхней полке небольшого высоко прикреплённого стенного шкафчика, в котором хранилась чайная посуда, я увидел несколько стеклянных банок и, конечно, сразу предположил, что в них-то и хранится предмет моих долгих поисков - варенье. Но как достать банки, находящиеся столь высоко? И я начал изобретать способ их "штурма". Поставил два табурета, а на них довольно высокую корзину с бельём, прикинул, что с корзины до банок добраться вполне возможно, но долго не мог понять, а как подняться на корзину, не разрушив всё "сооружение" и не полетев на каменный пол? Но и тут "изобретательская" жилка выручила меня. Разыскав третий табурет, придвинув его к корзине, я оказался стоящим на ней и стал потихоньку пробираться рукой к банкам. Они оказались закрытыми бумагой, привязанной шпагатом. Развязать шпагат в спешке мне не удалось, я решил прорвать бумагу и через отверстие до-стать варенье. И когда я это сделал, в моей руке оказалась скользкая густая масса, которую я направил моментально в рот. Но... ужас?! Я почувствовал сильную горечь и страшно неприятный запах. Разочарованный и перепуган-ный, спускаясь на пол, я чуть не упал с корзины.
49
Не разобрав подъемного "сооружения", сразу побежал к водопойному чану для лошадей. Пристроившись, доставая из чана пригоршнями воду, начал полоскать рот, всё ещё не понимая какое "варенье" я хватил. Но постепенно, придя в себя, вспомнил, что из точно таких банок отец как-то доставал зеленое мыло для мойки хвостов у лошадей. Успокоившись тем, что я быстро выплюнул зеленое мыло и выполоскал рот, я ушел производить уборку помещения, поставив на место и табуреты, и бельевую корзину, а также замёл пол.
Допускались мною и ещё кое-какие шалости. В самый разгар лета, видимо, I911 г. хозяйка Ольга Николаевна собиралась выехать с детьми на дачу в имение Таптыково. Это было очень хорошее имение с двумя большими фруктовыми садами, между которыми стоял прекрасный дом, построенный ещё для помещиков-крепостников Крюковых, которым ранее принадлежало Таптыково. За домом и некоторыми другими постройками протекал большой пруд с небольшим на нём островком. В пруду было очень много рыбы - золотистого карася, который вылавливался довольно просто: в обычную кошелку из хвороста закладывалось килограмма 2-3 ржаного хлеба и погружали её с лодки в воду. Спустя несколько часов кошелку с трудом доставали из воды: она оказывалась наполненной рыбой.
Зная все прелести таптыковского имения, мне очень хотелось туда поехать вместе с детьми хозяев. Но как? Сказать отцу о своём желании думал я, он, конечно, не одобрит его, наоборот, чего доброго ещё вместо того, чтобы взять с собой в Таптыково, отправит меня домой в деревню.
Р…..неразборчиво
50
Наступил день, а затем и время отъезда. И, хотя это было к вечеру, стояла нестерпимая июньская жара. Я оделся в свою зимнюю поношенную казинетовую поддёвочку, без фуражки, незаметно вышел за ворота и стал ожидать выезда экипажа. Услышав цокот лошадей по направлению к воротам, я расположился так, чтобы при выезде экипажа, пока сдерживаемые отцом лошади будут идти тихо, прыгнуть на заднюю ось экипажа и уцепив-шись за рессоры, ехать в Таптыково. Этот свой замысел я без труда осуществил. Но едва экипаж, запряженный тройкой лошадей, спустился на Нижнюю улицу, направляясь на село Лучки, как меня начало трясти... Но я терпеливо переносил это неудобство. А вот, когда экипаж помчался по селу Лучки, и за ним гналось множество разъяренных и лающих на все голоса собак, я, изрядно струхнув, начал вскрикивать, хотя пассажиры, начавшие прислушиваться, ещё не могли подумать, что звуки робкого крика несутся с задней оси их экипажа, где сидит раскрылившийся от сильного дуновения в своей поддёвочке нелегальный пассажир-сынишка кучера.
Проследовав село и выехав на "большую дорогу", отец дал передышку лошадям, которые шли обычным шагом. В это время почувствовал передышку и я, избавившись пока что от сильных толчков и того напряжения, которое потребовалось, чтобы крепко держась за рессоры, не оказаться под колесами экипажа
Но передышка оказалась недолгой, каких ни будь минут пять, и отец, хлестнув вожжами лошадей, перевёл их на большую рысь. Возобновились мои муки на многочисленных рытвинах и колдобинах, при сильных толчках экипажа я едва удерживаясь, сидя на оси, а ручонки мои, впившиеся в рессоры, изнемогают от напряжения.
51
В одном месте на сильном ходу отец переводил экипаж на другую колею. Экипаж подбросило так, что я чуть не упал, закричал благим матом от страха и боли от удара об ось. Пассажиры услышали крик и приказали отцу остановиться. Кто-то из детей, Тима или Серёжа, не помню, выпрыгнув из экипажа, оказавшись позади его, снял меня с оси и повёл к отцу.
-Игнат, возьми Ванюшку на козла - это он сзади сидел на оси и плакал от страха.
Все были, буквально, ошеломлены придуманным мною способом пробраться "зайцем" в Таптыково. А отец, почувствовав "неудобство" перед хозяевами, обещал мне на "орехи" по прибытии на место. Но хозяева проявили великодушие и сказали:
-Игнат, не тронь Ванюшку, он и так, бедняга, намучился и напугался.
Отец проворчал:
-Так-то это так.
Затем он посадил меня рядом с собой и дал ход лошадям. Я сижу и, как говорят, не чувствую под собой земли. Меня охватило такое радостное возвышенное чувство, будто я, как библейский Христос, воскрес на мёртвых и вознёсся на небо...
Вскоре мы приехали в имение. Отец убрал лошадей, задал им корм и направился к своему приятелю Федору Александровичу Панфилову, работавшему старостой в имении. У Феди, как его звал отец, уже стояла на столе бутылка водки и большой противень жареных золотистых карасей в сметане, приготовленных для угощения "бороды".
Дети хозяев, Тима и Серёжа, на следующий день взяли меня к себе в дом, и я с ними в одной комнате жил некоторое время, пока отец уезжал в город.
52
Тима и Серёжа меня любили за веселый нрав и часто потешались, когда я им рассказал о своих похождениях, о ребятах-пастухах - Федьке Батурине, по прозвищу "нос", - Максе Исаеве и других, и не только рассказывал, но мне удавалось, довольно точно, их копировать.
В отсутствие отца, предоставленный сам себе, я то убегал на гумно, где шла подготовка к молотьбе хлебов, то резвился на лугах с табунщиком, пасшим лошадей, то с Федькой "носом", пасшим коров бывал в поле. Иногда Тима и Серёжа брали меня с собой кататься на лодке по пруду. Мне очень нравилось во время летней жары совершать эти прогулки на лодке, особенно, когда, приплыв к островку, выходили на его берег и под сенью деревьев сидели, а иногда и лежали в густой душистой и шелестящей от ветерка траве, наслаждаясь дышащим прохладой, свежим, чистым воздухом.
А как-то мне вздумалось совершить такую прогулку единолично. Ф.А. Панфилов, оседлав для себя и для детей хозяина лошадей, выехал с ними куда-то в поле. И, как только они оказались за пределами имения, я немедленно направился к лодке, сел в неё и сумел добраться до островка, сошел на земную твердь и, попутавшись на островке, выбрал хорошее местечко, прилег отдохнуть и... заснул. Проснувшись, я не обнаружил лодки в том месте, где её оставил. Время уже подходило к вечеру, и я боялся, что останусь в ночь один на островке и меня охватило чувство страха. В отчаянии я бегал по периметру всего островка, но лодки не нашел. Пока я спал, тем временем, лодка, гонимая ветром, уплыла и оказалась посреди прудка. Тогда я начал кричать во всю ночь: "Спа-си-те!
Вскоре я увидел трёх мужчин, один из них разделся и, погрузившись в воду, поплыл в сторону лодки, а двое, оставшись на
53
берегу, наблюдали. Достигнув лодки, мужчина вскочил в неё, начал грести, быстро приплыл к островку и громко крикнул:
- Эй, сопляк, прыгай в лодку!
Я не замедлил совершить прыжок, и обрадованный, готов был расцеловать своего спасителя. А оставшиеся на берегу двое мужчин оказались приятелями отца - это староста Федор Панфилов и рабочий Тимофей Перфилов.
Фёдор, человек очень добрый, спокойный, смирный, а Тимофей насмешливый и озорной, были единодушны в том, что об объявившемся новом "Робинзоне Крузо" они непременно расскажут отцу. Я подумал, что на этот раз наказания мне не избежать.
Прошло дней 7-10, отец с хозяином приехал в имение. Фёдор и Тимофей не замедлили рассказать отцу о моей "прогулке", но старались остроту происшествия смягчить и вели дело к тому, чтобы он строго меня не наказывал.
Особенно в этом отношении старался, к моему удивлению, Тимофей:
- Ох, борода, вырастет у тебя Ванюха, боевой будет малый!
Отец, выслушав рассказ о моём лодочном путешествии сказал, что отвезёт меня домой в Лозовку. И на следующий день привёл в исполнение своё решение.
Я настолько привыкал жить у отца, где было хорошее питание, иногда перепадали лакомства, случалось бывать в синематографе, что всегда неохотно возвращался домой, где ожидала горемычная жизнь в бедной семье.
Возвращение из Таптыкова на этот раз было окончательным. Дорога к отцу в город далее уже была закрыта, так как в последующие годы меня ожидала работа пастухом в лозовском имении помещиков Карандеевых.
54
Отец еще 3 года трудился у Дмитрия Павловича Попова, а потом, не сойдясь в цене за свой труд, рассчитался. Некоторое время отец работал кучером у какого-то разоряющегося, шедшего ко дну помещика Ненюкова, но быстро от него, попросту говоря, сбежал. В 1914 году после мобилизации на войну бывшего своего подручного Степана Подлесных, отец поступил работать кучером к Тимофею Павловичу Попову.
В 1916 г. зять отца Виссарион Прохоров по разделу с братьями получил лошадь, которую продал в кредит отцу и он зимой в том же году ушел от Т.П. Попова, чтобы заниматься своим хозяйством.
Продолжение следует...
32
У ОТЦА В РАНЕНБУРГЕ
С 1908 года в летнее время мама отправляла меня в Раненбург к отцу, и я жил у него до осени.
Первоначально я скучал в городе, а потом привык жить у отца и с нетерпеньем ждал того момента, когда мама отправит меня с попутчиком или отведёт к нему сама.
Помню, как однажды в пути, между деревней Воскресенское и Раненбургом, где на расстоянии 7-ми километров ни единой постройки, ни единого деревца, нас с мамой застал сильный дождь. Идти под проливным дождём по размытому чернозему было очень трудно: грязь прилипала к моим босым ногам, я часто падал, штанишки и рубашонка испачкались в грязи. То и дело сверкали над нами молнии, а сильные раскаты грома вызывали у нас чувство страха, и мы с мамой без конца крестились, моля бога о пощаде.
После прекращения дождя мама выполоскала снятые мною штанишки в "крутой лощинке", развесив их на палке для сушки. Отдохнув и немного обсушившись, мы, страшно усталые, продолжали свой путь.
При подъеме из "крутой лощинки" по направлению к городу хорошо просматривался расположенный влево от дороги на высоком холме, на берегу реки Становая ряса монастырь "Петропавловская пустынь". Значит, скоро мы будем в Раненбурге.
На подходе к городу всегда охватывало радостное чувство встречи с отцом, который угостит нас всевозможными закусками и предоставит возможность хорошо отдохнуть.
33
Раненбург в моём детском представлении казался "грандиозным" городом. Вступал на первую же улицу, бывало, чувствуешь самые приятные запахи роз, пионов, ландышей, душистых табаков и других цветов, высаженных у домов и во дворах. В каждом доме можно было видеть множество выставленных в окнах горшочков с различными комнатными цветами.
А, по мере продвижения к центру города, всё более чувствуются возбуждающие аппетит запахи горячего хлеба, ситного, калачей, булок, баранок и всякой снеди.
Шумно и людно было в городе в базарные дни - среду и субботу. Обычно уже рано утром из сёл и деревень в город тянутся со всех направлений обозы многочисленных подвод с картофелем, овощами, ягодами, всякой живностью. Много завозилось на базар изделий из дерева: телег, колёс к ним, дуг, оглоблей, мётел и веников.
Из степных деревень, к которым относилась наша Лозовка и соседние деревни, крестьяне ехали в город за покупкой изделий.
Центрами базара были три площади. На Соборной площади шла торговля картофелем и овощами, на Вознесенской - лесными товарами, на Конной - скотом. Повсюду на этих площадях не умолкал гомон людей, ржание лошадей, мычание рогатого скота и дикие крики поросят.
Было ещё одно шумное место в Раненбурге, называвшееся "кресты", где шла бойкая торговля молочными продуктами и ягодами.
Словом, в базарные дни в Раненбурге было шумно и весело. А потом, по мере постепенного убытия базарников домой со своими
34
покупками, в городе становится всё тише и тише. И только большое количество мусора и всяких отбросов на площадях, многих улицах и тротуарах напоминали о базаре. Только по субботам, после базара, наступавшая мёртвая тишина нарушалась цокотом конских копыт и стуком экипажных колёс, когда богачи-купцы ехали в церкви и обратно.
Раненбург был небольшим купеческо-мещанским городом, основанным Петром I и его знаменитым сподвижником А.Д. Меньшиковым, сыном кучера, торговавшим в детстве на улицах Москвы горячими пирогами и ставшим впоследствии "светлейшим князем". Раненбург замышлялся его основателями как центр Юго-Восточной России. Moжет быть он и стал бы таковым, если бы Петр I не умер так рано, а после его смерти А.Д. Меньшиков не угодил в ссылку в тот самый Раненбург, который он намеревался превратить в "столицу" Российкого Юго-Востока.
Как известно, А.Д. Меньшиков находился в Раненбургской ссылке недолго. Опасаясь нахождения Меньшикова недалеко от Москвы, тогдашние правители России сочли более благоразумным отправить его в далекую Сибирь, в город Березов, где он и умер в 1729 году.
После Меньшикова Раненбург удостоился "чести" принять в ссылку императора-младенца Ивана Антоновича со своей матерью Анной Леопольдовной. Но Иван Антонович и Анна Леопольдовна находились в Раненбурге только около года и были сосланы в город Холмогоры Архангельской губернии.
После падения Меньшикова Раненбург развивался уже, как и многие, небольшие города России. Определяющим фактором развития таких городов являлось главным образом их географическое положение.
35
Раненбург находится в 325 километрах к Юго-Востоку от Москвы. В былые времена из заволжских степей в Москву гнали по "большим дорогам" бесчисленные гурты мясного скота.
В Раненбурге оседало много отгонщиков скота мясников-прасолов, разбогатевших на этом промысле и приобрётших не только капитал, но и купеческое сословие.
Хозяева отца братья Дмитрий Яковлевич и Тимофей Яковлевич Поповы тоже наследники крупного прасола, скупившие у постепенно разорявшихся дворян-помещиков имения в селах Таптыкове, Братовке, Кораблине, Новополянье, Ломовом. Кроме того, в селе Ратчине, неподалеку от впадения реки Становая ряса в реку Воронеж, на большой усадьбе с большими фруктовыми садами, у них был целый сельскохозяйственный комплекс: водяная мельница, крупорушка, маслобойка, валяльное производство.
Раненбург был также большим центром хлебной торговли. Чернозём-ные земли вокруг него давали неплохие, для того времени, урожаи. Многочисленные помещики владели львиной долой этих земель, и их хозяйства являлись крупными поставщиками товарного хлеба, который скупался раненбургскими купцами и отправлялся в Москву.
Широкому размаху торговли хлебом и скотом способствовала построенная в конце XIX начале XX веков Рязанско-Уральская железная дорога и особенно её Павелецкая линия (Богоявленск - Раненбург - Павелец - Москва).
В моей детской памяти запечатлелись грязь и пыль широких раненбургских улиц, проезжая часть которых и даже тротуары не имели твёрдых покрытий. Во время сильных дождей на них повсюду стояли лужи, а глубокие колеи наполнялись жидкой грязью. В сухую погоду, когда дул ветер, в воздух поднимались тучи чернозёмной пыли.
36
Даже улицы, ведущие в центр города, например, Рязанская, хотя и были покрыты булыжником, но тоже не отличались чистотой, а при движении по ним многочисленных подвод, следующих на базар, создавался сильный грохот.
Большинство улиц Раненбурга было застроено почти исключительно одноэтажными деревянными домами, с небольшими двориками при них, где высаживались цветы, овощи, картофель, а кое-где были 2-3 яблони или груши.
Собственниками этих небольших домов являлись городские мещане, промышлявшие кто мелкой торговлей, кто маклерством, кто каким-нибудь ремеслом, а некоторые работали приказчиками у купцов или мелкими служащими в местных учреждениях.
Центральная улица Раненбурга - Козловская (теперь Советская) имела булыжное покрытие, домовладения на ней, а также тротуары от проезжей части отделялись каменными тумбами. Она была застроена кирпичными домами, большинство которых двухэтажные; на ней были расположены лучшие магазины. Особенно славились магазины гастрономических и колониальных товаров - Окорокова, пекарня и кондитерская - Кокоревых, текстильных товаров - Шебанова, москательных товаров - Григорьевых.
Были в Раненбурге две аптеки, одна из которых принадлежала земству, а другая частновладельцам Сум и Шик. Частная аптека отличалась очень хорошим убранством, абсолютной чистотой, а в летнее время приятной прохладой помещения.
Также на Козловской улице находилась гостиница, которую чаще называли номерами. Помню, о номерах говорили, что они являлись рассадником и поставщиком клопов для всего города.
37
Из питейных заведений, кроме казенной винной лавки, называвшейся "монополкой", и торговавшей исключительно водкой, выделялся трактир Анискина. Здесь частенько я находил отца, дремлющего за каким-нибудь давно опустевшим столиком. Очнувшись от сонной одури, одолевавшей после немалого возлияния, он вместе со мной и постоянной своей спутницей - преданной ему серо жёлтой собачонкой на каких-то кривых, серпообразных ножках, по кличке "Мопсик”, возвращался домой на хозяйский двор. А рано утром, как ни к чем не бывало, отец всегда на своем "посту": производил уборку конюшни и двора, задавал корм лошадям, чистил их, а потом гото-вил экипаж для поездок с хозяевами.
В Раненбурге на красивой площади, застроенной по её периметру, хорошими кирпичными домами, высилось массивное и, можно сказать, уникальное здание собора "Святого духа". Поэтому и площадь называлась "Соборной". Кроме собора в Раненбурге действовали ещё три церкви: "Вознесение", "Николая - чудотворца" и "Успения".
В субботу вечером ко "всенощной", а в воскресенье утром к "обедне" отец отвозил в собор и привозил обратно своих хозяев в экипаже, в который запрягал строгого, "танцующего", светло-серого жеребца "Утёса".
Хозяева не без гордости садились в экипаж, зная, что этот экипаж и лошадь, запряженная в него, а, главное, кучер - являются лучшими в городе.
Отца хорошо знал весь город. Невысокого роста, широкоплечий, с большой каштановой бородой, отец был очень добрым, бесхитростным, сильным и смелым.
Не раз жители города были свидетелями того, как лошади, запряженные парой или тройкой, испугавшись чего-нибудь,
38
становились "бешеными" и неслись во весь опор, иногда разбивали вдребезги экипажи, причиняли себе тяжелые травмы, но отец никогда не выпускал вожжи из рук.
Все в городе уважительно называли отца "борода". Можно было спросить любого, старого и малого горожанина: "Где тут найти кучера "бороду"? И каждый в ответ укажет дом хозяев отца - Поповых.
Отец не терпел полицейских городовых. Они часто, особенно летом, нарушали сон уже в 4-5 часов утра, без конца дёргая у калитки за проволоку, на которой во дворе был подвешен довольно внушительный колокольчик, чтобы вызвать отца или его подручного и напомнить об ускорении уборки тротуара и проезжей части улицы вокруг домовладения от субботнего базарного мусора. Бывали случаи, когда звонок раздавался уже после того как отец, вооружившись лопатой и метлой, убирал конюшню или двор.
В таких случаях, открыв калитку, отец набрасывался с шумными упрёками на городовых, за беспокойство звонками всех, в том числе и хозяев. На одного из городовых, наиболее нахального и назойливого, Жабина, отец не раз взмахивался метлой и тот обращался в бегство.
Хозяева отца, Поповы, состояли в дружбе с исправником и иногда посылали к нему отца для наезда лошадей, которыми исправник, видимо, барышничал.
Однажды обращаясь к отцу, исправник и говорит:
- Ты, Игнат, что озорничаешь: зачем побил городового Жабина при исполнении им служебных обязанностей?
-Да, что Вы, Ваше благородие, не бил я его, но хотел огреть сукина сына метлой по ушам, но он скоро убежал.
39
- Нельзя, Игнат, нападать на городового, когда он напоминает тебе о твоей обязанности.
- Да, разве, Ваше благородие, без Жабина я не знаю, когда уборку производить, но у меня не сто рук, всякому делу - своя очередь.
Исправник ещё раз предупредил отца о возможных тяжёлых последствиях конфликтов с городовыми и на этом закончился разговор.
Но, кажется, Жабин больше с напоминаниями об уборке не появлялся.
Культурным центром города в летнее время был городской сад.
Когда в городском саду начинал играть духовой оркестр и повсюду слышались чудные звуки вальса, мою детскую душу наполняло радостное чувство и всегда хотелось немедленно бежать в городской сад, чтобы не только ещё лучше слушать музыку, но и видеть всё, что там происходит.
Иногда мне удавалось где-нибудь в подходящем месте перелезть через ограду и оказаться на главной аллее, где я босиком, в поношенных штанишках, единственных у меня, и в довольно загрязнённой ситцевой рубашонке, не без зависти, разглядывал расфранчённую публику и хорошо одетых и обутых богатых детей.
Помню, однажды, применив свой испытанный способ посещения городского сада, я оказался также за оградой, отделявшей площадку перед сценой от главной аллеи и пристроился стоять на самой последней скамье, чтобы смотреть, что происходит на сцене. Вдруг совершенно неожиданно одно моё ухо загорелось так, будто оно было опущено в кипяток. Оказалось, что ухо находится в толстой, как медвежья лапа, руке городового, охранявшего порядок в
40
городском саду. Он стащил меня со скамьи, ещё раз повернул с сильной болью моё ухо, указав на ворота, куда я должен направиться, чтобы немедленно покинуть городской сад. Я опрометью побежал к отцу, который выслушав меня, неодобрительно отнёсся к моему "культпоходу", запретив в дальнейшем посещение "зайцем" городского сада. С тех пор я слушал музыку играющего в городском саду оркестра, не удаляясь от хозяйского дома.
В 1910 или в I911 году в Раненбурге, на Рязанской улице, в большом кирпичном амбаре, открылся кинотеатр, который тогда называли "синематограф". Отец частенько доставлял сюда в экипаже хозяев и их детей. Иногда хозяева, заметив, с какой жадной завистью я взираю на отъезжающих, проявляли жалость ко мне и разрешали отцу посадить меня на "козла", а потом провожали вместе со своими детьми в "синематограф".
Просмотрев какую-нибудь картину, особенно детективного жанра, а они составляли большинство, я потом долго не мог заснуть от полученных впечатлений, шевеля детскими мозгами, пытался понять, что же происходило на экране.
Вернувшись из города в деревню, я начинал рассказывать свои друзьям о "синематографе", но они, выражая полное недоверие к моим словам и, особенно, к этому мудреному "синематографу", с полным равнодушием, а подчас и с явным укором, махнув рукой, говорили:
- Брось, Ванька, не болтай, да разве может быть такое?
Отец часто отлучался из города, уезжая с хозяевами то в одно, то в другое имение. Обычно поездка продолжалась несколько дней, и я оставался один под присмотром подручного отца, дворника-конюха Никитушки, тщедушного, невысокого, с небольшой
41
клинообразной бородкой кривополянского мужичка. Видимо, он страдал катаром желудка с повышенной кислотностью, постоянно жаловался на изжоги и без конца принимал соду.
Никитушка очень любил сдобные баранки, часто посылал меня покупать их, и за эту услугу давал мне одну, а иногда и пару баранок.
Всегда я с большим нетерпеньем ждал возвращения отца из поездок и почти ежедневно "дежурил” у ворот вместе с "Мопсиком". Этот пес уже за 15-20 минут до того, как экипаж появится у ворот, начинал кувыркаться, лаять, бежать то вперед, то обратно, а вскоре убегал навстречу, оставляя меня одного у ворот. А когда отец уже распрягал лошадей, "Мопсик" прыгал чуть ли не на шею отца, лаял, а то просто выл до тех пор, пока отец не от-правит его в фургончик к своему "приятелю" флегматичному, с потрёпанными бурыми лохмами, старику "бибичу".
Моя радость по случаю возвращения отца всякий раз была столь велика, что я не отходил от него ни на шаг, рассказывая как жил в его отсутствие, а потом мы уходили спать на сделанной из тёса кровати. Успокоившись, я быстро засыпал под широкой и дивной бородой отца.
У хозяев отца, братьев Поповых, было два, пожалуй, самых лучших в Раненбурге двухэтажных кирпичных дома, один из которых на Козловской улице и второй - на Езжей улице.
Домовладение на Козловской улице было с довольно большим двором. Здесь находилось много строений: просторная кухня, в которой зимой на нарах спали рабочие, в том числе отец; рядом с кухней стоял небольшой домик, где помещалась контора и спальня
42
высокого брюнета, с небольшой квадратной бородкой, угрюмого и неразговорчивого; далее располагались: ледник, коровник и конюшня. На другой стороне двора находился большой кирпичный амбар, куда уже в начале весны переселялись из кухни отец, его подручный Степан Подлесных и дворник Аким, участник русско-турецкой войны, не без гордости рассказывавший, как ему довелось участвовать в боях при взятии города-крепости Карса.
Рядом с амбаром находился каретный сарай, где помещались все экипажи. Над всеми этими строениями возвышались хлебные склады, в которых хранилось зерно. Обычно, накануне уборки нового урожая, зерно вывозилось на станцию для отгрузки, а потом склады вновь пополнялись свежим зерном. Позади двора находился небольшой, но красивый садик, где росли яблони, груши, вишни, акации и много самых различных душистых цветов. По утрам и вечерам в садике было настоящее благоухание.
В саду была хорошая деревянная баня, которой пользовались хозяйские слуги. Для самих хозяев уже в то время были устроены ванны, вода в которые подавалась ручным насосом.
В саду была устроена для забавы хозяйских детей игрушечная железная дорога, по кругу которой, в горячем состоянии, курсировал паровозик с несколькими вагончиками, без конца подававший сигнал: сильные, оглушительные свистки. Детей у хозяев было много: у Дмитрия Павловича - 4 сына и 2 дочери, а у Тимофея Павловича - 3 дочери и 2 сына.
Я дружил с сыном Тимофея Павловича - Тишей. Он был моложе меня на один год, и мы постоянно с ним играли, причем мать Тиши, Варвара Ивановна, всячески поощряла наши игры, награждая меня иногда чем-нибудь вкусным: пирожком, печеньем, конфеткой.
43
А однажды Варвара Ивановна подарила мне иллюстрированную множеством картинок книжку, которую я, когда начал учиться в школе, не без похвальбы показывал ребятам.
Все сыновья Дмитрия Павловича были старше меня и относились ко мне несколько свысока. Здесь сказывалось не только возрастное, но, главным образом, социальное неравенство, а вообще говоря, ребята они были хорошие: очень любили моего отца.
Второй прекрасный дом Поповых, находившийся на углу Соборной площади и Езжей улицы, в то время, когда я начал в летнее время жить у отца в городе, ещё не был заселён и назывался "чаплыгинским". Так дом назывался потому, что был куплен Поповыми у родителей С.А. Чаплыгина, ставшего знаменитым ученым-академиком, после смерти которого Раненбург, был переименован в город Чаплыгин.
Двор и садик при чаплыгинском доме были значительно меньшими по сравнению с теми, что при доме Поповых на Козловской улице.
В I911 году между хозяевами отца, братьям Поповыми, произошел раздел, по которому Дмитрий Павлович получил чаплыгинский дом и три имения: Таптыково, Кораблино, Ломовое, а Тимофей Павлович - дом на Козловской улице и три имения: Новополянье (Головинщинский хутор), Братовка и Ратчино.
Отец "достался" Дмитрию Павловичу, кучером у Тимофея Пав¬ловича стал подручный отца, Степан Подлесных.
После раздела хозяев, я стал каждое лето жить у отца в чаплыгинском доме. Сыновья Дмитрия Павловича - Володя и Паша - стали совсем взрослыми и, окончив гимназию в Рязани, поступили в Московский университет. В Раненбурге существовала ещё только
44
прогимназия. Прогимназисты носили форменные ремни с надписью из трех букв: Р.М.П. Острые на язык прогимназисты расшифровывали эти буквы так: "Раненбургский мокрый поросенок".
Приезжая из Москвы на летние каникулы, Володя частенько заходил к отцу и, вручая ему полтинник, говорил:
- Игнатушка, беги в монополку, купи бутылочку и мы с тобой "чебулдыкнем".
Отец, не без приятного удовольствия принимая деньги, выражал согласие:
-Ну что ж, хозяин, это можно, я сбегаю моментально.
Возвратившись с бутылкой, отец с Володей выпивали, к ним присоединялся ещё кто-нибудь из подоспевших друзей Володи.
Паша был значительно серьёзнее, он увлекался игрой на гармошке и играл совсем неплохо, как мне тогда казалось.
Тима был заядлым голубятником, и увлечение голубями отрицательно сказывалось на его успеваемости в гимназии. В голубятне, возвышавшейся над аркой при входе в сад, всегда находилось 150-200 штук голубей самых различных пород.
"Соревнуясь" иногда с приятелями, Тима выпускал голубей на волю и гонял до тех пор, пока они не заманят и не приведут с собой несколько штук голубей из соревнующихся стай.
Бывало и так, что Тима не досчитывал собственных голубей и потом усердно их разыскивал. После розыска голубей начинались "мирные" переговоры об обмене "пленниками", завершавшиеся обычно вполне благополучно.
Серёжа, младший сын Дмитрия Павловича, имел отличную успеваемость в гимназии. Он очень любил лошадей и, при помощи моего отца, вырастил несколько штук жеребят.
45
Являясь детьми очень богатого купца, Володя, Паша, Тима и Серёжа дружили со сверстниками из "разночинцев".
Я хорошо помню худенького симпатичного брюнета Костю Куликова из бедных мещан, служившего по окончании высшего начального училища в уездном воинском присутствии, часто заходившего к Поповым. Костя не дожил и до 25 лет - умер от туберкулеза.
Бывал нередко у Поповых Лёнька Герасимов, сын портного, озорной и насмешливый. После революции Герасимов работал агентом уголовного розыска в уездном управлении милиции, производил многочисленные незаконные аресты, оказался самым злобным садистом, учиняя дикие издевательства над невинными людьми. Герасимова и его коллег-садистов судила выездная сессия Рязанского губернского суда в открытом судебном заседании, и я заходил несколько раз в зал судебного заседания на этот процесс. Суд приговорил Герасимова и ещё кого-то из его шайки за совершенные злодеяния к высшей мере наказания - расстрелу.
Среди тех, с кем были в дружбе Поповы, был и Вася Орлов. Он тоже происходил из бедной семьи. Вася был неутомимым рассказчиком и увлечённым организатором самодеятельных детских спектаклей, репетиции которых происходили в небольшом овражке около городского сада. Он частенько давал поручения и мне: то сходить за клеем, то принести пакли из конопли или пеньки, то сходить за какими-нибудь другими недостающими предметами реквизита.
Вася был всегда информирован о раненбургских новостях, и о чём бы ни заговорили, он подтверждал: "да, я это знаю". А когда его изобличали в том, что он не мог знать какого-нибудь факта или события, то, охотно соглашаясь с этим, говорил: "молчу".
46
Хотя во время первой мировой войны В. Орлов успешно продвигался по службе и уже достиг чина штабс-капитана, военным он не стал. Во время гражданской войны уездное руководство, желая сохранить в Раненбурге пользовавшегося большой популярностью самодеятельного артиста Орлова, назначило его командиром местной караульной роты, и он служил в этой должности до конца гражданской войны.
После демобилизации из Красной Армии, Василий Александрович Орлов уехал в Москву, был принят в студию Московского художественного театра и, по окончании студии стал его знаменитым артистом - народным артистом СССР.
Помню, ещё в Раненбурге, а затем во МХАТе коронной ролью Василия Александровича являлась роль "актёра" из пьесы М. Горького "На дне".
С В.А. Орловым мне довелось встретиться после его отъезда из Раненбурга в 1921 году, только в 1940 г. в клубе Наркомата нефтяной промышленности, где он в порядке шефской помощи МХАТа не то руководил драмкружком, не то был консультантом.
Увидевшись, Василий Александрович сразу узнал меня и, захватив в объятия, спросил: "как "борода" (отец), как Аннушка? Поговорив и поделившись воспоминаниями о детстве и юности, проведённых в Раненбурге, мы по-дружески расстались. А осенью 1942 г., находясь в эвакуации в г. Свердловске он позвонил мне по телефону. Взаимно радуясь, что в то тяжелое время мы оказались с ним в одном городе, мы хорошо поговорили, но с тех пор больше не виделись.
Завсегдатаем у Поповых был Митя Миротворцев, сын приказчика текстильного магазина Жарова. Митя часто обедал, а иногда и ужинал, так же как и я, вместе о рабочими и прислугами хозяев.
47
Слоняясь у Поповых во дворе целыми днями, Митя скучал от безделья, особенно когда их дети - его друзья - куда-нибудь отлучались. Мой отец называл Митю "шибалок", что в его понимании означало - "бездельник". Но Митя оказался очень способным и трудолюбивым: во время гражданской войны служил в Козлове (Мичуринске) и был начальником штаба войск внутренней охраны и охраны железных дорог.
Осенью 1922 г. Митя заезжал ко мне в деревню, ночевал у нас, и я с тех пор с ним не виделся. В 1958 году, позвонив его брату Николаю Николаевичу (заместитель Председателя Госплана СССР), я узнал от него, что Митя вышел в отставку полковником Советской Армии и проживает в г. Куйбышеве.
Подрастая год от года, и, живя летом у отца, я уже иногда по поручению кухарки или приказчика отправлялся в гастрономический магазин Окорокова или булочную-кондитерскую Кокоревых и совершал несложные покупки по хозяйским заборным книжкам, которые хранились в кухне на абажуре керосиновой лампы.
Хозяева настолько доверяли работникам, что не допускали и мысли, что кто-нибудь из них будет злоупотреблять и совершать покупки для себя, по так просто хранившимся заборным книжкам.
И, все-таки, нашелся "герой", который в свои 9-10 лет сообразил, что, иногда, можно полакомиться, купив по хозяйской заборной книжке сладостей и, зайдя в каретный сарай, спрятавшись где-нибудь в экипаже, накрытом брезентом, съесть залпом четверть фунта полюбившейся ему фруктовой помадки. Этим "героем" был я, несколько раз совершивший такие "подвиги". Но потом я призадумался... Мне казалось, что покупая украдкой сладости, я совершаю...
48
большой "грех" и если этот "грех" станет ещё известен, то для меня и отца он превратится в стыд и позор перед всеми. И я навсегда отказался от столь не-честного пути к лакомствам.
Но полакомиться всегда хотелось, и я изыскивал для этого легальные возможности. Изредка отец давал мне в чайном блюдечке немножко варенья, то перепадала чашка пенки от хозяек, когда они варили варенье. А однажды, когда отец с хозяином совершал поездку по имениям и отсутствовал уже много дней, мне вдруг захотелось полакомиться вареньем и я начал поиски его. Искал повсюду, но найти никак не мог. Наконец, на самой верхней полке небольшого высоко прикреплённого стенного шкафчика, в котором хранилась чайная посуда, я увидел несколько стеклянных банок и, конечно, сразу предположил, что в них-то и хранится предмет моих долгих поисков - варенье. Но как достать банки, находящиеся столь высоко? И я начал изобретать способ их "штурма". Поставил два табурета, а на них довольно высокую корзину с бельём, прикинул, что с корзины до банок добраться вполне возможно, но долго не мог понять, а как подняться на корзину, не разрушив всё "сооружение" и не полетев на каменный пол? Но и тут "изобретательская" жилка выручила меня. Разыскав третий табурет, придвинув его к корзине, я оказался стоящим на ней и стал потихоньку пробираться рукой к банкам. Они оказались закрытыми бумагой, привязанной шпагатом. Развязать шпагат в спешке мне не удалось, я решил прорвать бумагу и через отверстие до-стать варенье. И когда я это сделал, в моей руке оказалась скользкая густая масса, которую я направил моментально в рот. Но... ужас?! Я почувствовал сильную горечь и страшно неприятный запах. Разочарованный и перепуган-ный, спускаясь на пол, я чуть не упал с корзины.
49
Не разобрав подъемного "сооружения", сразу побежал к водопойному чану для лошадей. Пристроившись, доставая из чана пригоршнями воду, начал полоскать рот, всё ещё не понимая какое "варенье" я хватил. Но постепенно, придя в себя, вспомнил, что из точно таких банок отец как-то доставал зеленое мыло для мойки хвостов у лошадей. Успокоившись тем, что я быстро выплюнул зеленое мыло и выполоскал рот, я ушел производить уборку помещения, поставив на место и табуреты, и бельевую корзину, а также замёл пол.
Допускались мною и ещё кое-какие шалости. В самый разгар лета, видимо, I911 г. хозяйка Ольга Николаевна собиралась выехать с детьми на дачу в имение Таптыково. Это было очень хорошее имение с двумя большими фруктовыми садами, между которыми стоял прекрасный дом, построенный ещё для помещиков-крепостников Крюковых, которым ранее принадлежало Таптыково. За домом и некоторыми другими постройками протекал большой пруд с небольшим на нём островком. В пруду было очень много рыбы - золотистого карася, который вылавливался довольно просто: в обычную кошелку из хвороста закладывалось килограмма 2-3 ржаного хлеба и погружали её с лодки в воду. Спустя несколько часов кошелку с трудом доставали из воды: она оказывалась наполненной рыбой.
Зная все прелести таптыковского имения, мне очень хотелось туда поехать вместе с детьми хозяев. Но как? Сказать отцу о своём желании думал я, он, конечно, не одобрит его, наоборот, чего доброго ещё вместо того, чтобы взять с собой в Таптыково, отправит меня домой в деревню.
Р…..неразборчиво
50
Наступил день, а затем и время отъезда. И, хотя это было к вечеру, стояла нестерпимая июньская жара. Я оделся в свою зимнюю поношенную казинетовую поддёвочку, без фуражки, незаметно вышел за ворота и стал ожидать выезда экипажа. Услышав цокот лошадей по направлению к воротам, я расположился так, чтобы при выезде экипажа, пока сдерживаемые отцом лошади будут идти тихо, прыгнуть на заднюю ось экипажа и уцепив-шись за рессоры, ехать в Таптыково. Этот свой замысел я без труда осуществил. Но едва экипаж, запряженный тройкой лошадей, спустился на Нижнюю улицу, направляясь на село Лучки, как меня начало трясти... Но я терпеливо переносил это неудобство. А вот, когда экипаж помчался по селу Лучки, и за ним гналось множество разъяренных и лающих на все голоса собак, я, изрядно струхнув, начал вскрикивать, хотя пассажиры, начавшие прислушиваться, ещё не могли подумать, что звуки робкого крика несутся с задней оси их экипажа, где сидит раскрылившийся от сильного дуновения в своей поддёвочке нелегальный пассажир-сынишка кучера.
Проследовав село и выехав на "большую дорогу", отец дал передышку лошадям, которые шли обычным шагом. В это время почувствовал передышку и я, избавившись пока что от сильных толчков и того напряжения, которое потребовалось, чтобы крепко держась за рессоры, не оказаться под колесами экипажа
Но передышка оказалась недолгой, каких ни будь минут пять, и отец, хлестнув вожжами лошадей, перевёл их на большую рысь. Возобновились мои муки на многочисленных рытвинах и колдобинах, при сильных толчках экипажа я едва удерживаясь, сидя на оси, а ручонки мои, впившиеся в рессоры, изнемогают от напряжения.
51
В одном месте на сильном ходу отец переводил экипаж на другую колею. Экипаж подбросило так, что я чуть не упал, закричал благим матом от страха и боли от удара об ось. Пассажиры услышали крик и приказали отцу остановиться. Кто-то из детей, Тима или Серёжа, не помню, выпрыгнув из экипажа, оказавшись позади его, снял меня с оси и повёл к отцу.
-Игнат, возьми Ванюшку на козла - это он сзади сидел на оси и плакал от страха.
Все были, буквально, ошеломлены придуманным мною способом пробраться "зайцем" в Таптыково. А отец, почувствовав "неудобство" перед хозяевами, обещал мне на "орехи" по прибытии на место. Но хозяева проявили великодушие и сказали:
-Игнат, не тронь Ванюшку, он и так, бедняга, намучился и напугался.
Отец проворчал:
-Так-то это так.
Затем он посадил меня рядом с собой и дал ход лошадям. Я сижу и, как говорят, не чувствую под собой земли. Меня охватило такое радостное возвышенное чувство, будто я, как библейский Христос, воскрес на мёртвых и вознёсся на небо...
Вскоре мы приехали в имение. Отец убрал лошадей, задал им корм и направился к своему приятелю Федору Александровичу Панфилову, работавшему старостой в имении. У Феди, как его звал отец, уже стояла на столе бутылка водки и большой противень жареных золотистых карасей в сметане, приготовленных для угощения "бороды".
Дети хозяев, Тима и Серёжа, на следующий день взяли меня к себе в дом, и я с ними в одной комнате жил некоторое время, пока отец уезжал в город.
52
Тима и Серёжа меня любили за веселый нрав и часто потешались, когда я им рассказал о своих похождениях, о ребятах-пастухах - Федьке Батурине, по прозвищу "нос", - Максе Исаеве и других, и не только рассказывал, но мне удавалось, довольно точно, их копировать.
В отсутствие отца, предоставленный сам себе, я то убегал на гумно, где шла подготовка к молотьбе хлебов, то резвился на лугах с табунщиком, пасшим лошадей, то с Федькой "носом", пасшим коров бывал в поле. Иногда Тима и Серёжа брали меня с собой кататься на лодке по пруду. Мне очень нравилось во время летней жары совершать эти прогулки на лодке, особенно, когда, приплыв к островку, выходили на его берег и под сенью деревьев сидели, а иногда и лежали в густой душистой и шелестящей от ветерка траве, наслаждаясь дышащим прохладой, свежим, чистым воздухом.
А как-то мне вздумалось совершить такую прогулку единолично. Ф.А. Панфилов, оседлав для себя и для детей хозяина лошадей, выехал с ними куда-то в поле. И, как только они оказались за пределами имения, я немедленно направился к лодке, сел в неё и сумел добраться до островка, сошел на земную твердь и, попутавшись на островке, выбрал хорошее местечко, прилег отдохнуть и... заснул. Проснувшись, я не обнаружил лодки в том месте, где её оставил. Время уже подходило к вечеру, и я боялся, что останусь в ночь один на островке и меня охватило чувство страха. В отчаянии я бегал по периметру всего островка, но лодки не нашел. Пока я спал, тем временем, лодка, гонимая ветром, уплыла и оказалась посреди прудка. Тогда я начал кричать во всю ночь: "Спа-си-те!
Вскоре я увидел трёх мужчин, один из них разделся и, погрузившись в воду, поплыл в сторону лодки, а двое, оставшись на
53
берегу, наблюдали. Достигнув лодки, мужчина вскочил в неё, начал грести, быстро приплыл к островку и громко крикнул:
- Эй, сопляк, прыгай в лодку!
Я не замедлил совершить прыжок, и обрадованный, готов был расцеловать своего спасителя. А оставшиеся на берегу двое мужчин оказались приятелями отца - это староста Федор Панфилов и рабочий Тимофей Перфилов.
Фёдор, человек очень добрый, спокойный, смирный, а Тимофей насмешливый и озорной, были единодушны в том, что об объявившемся новом "Робинзоне Крузо" они непременно расскажут отцу. Я подумал, что на этот раз наказания мне не избежать.
Прошло дней 7-10, отец с хозяином приехал в имение. Фёдор и Тимофей не замедлили рассказать отцу о моей "прогулке", но старались остроту происшествия смягчить и вели дело к тому, чтобы он строго меня не наказывал.
Особенно в этом отношении старался, к моему удивлению, Тимофей:
- Ох, борода, вырастет у тебя Ванюха, боевой будет малый!
Отец, выслушав рассказ о моём лодочном путешествии сказал, что отвезёт меня домой в Лозовку. И на следующий день привёл в исполнение своё решение.
Я настолько привыкал жить у отца, где было хорошее питание, иногда перепадали лакомства, случалось бывать в синематографе, что всегда неохотно возвращался домой, где ожидала горемычная жизнь в бедной семье.
Возвращение из Таптыкова на этот раз было окончательным. Дорога к отцу в город далее уже была закрыта, так как в последующие годы меня ожидала работа пастухом в лозовском имении помещиков Карандеевых.
54
Отец еще 3 года трудился у Дмитрия Павловича Попова, а потом, не сойдясь в цене за свой труд, рассчитался. Некоторое время отец работал кучером у какого-то разоряющегося, шедшего ко дну помещика Ненюкова, но быстро от него, попросту говоря, сбежал. В 1914 году после мобилизации на войну бывшего своего подручного Степана Подлесных, отец поступил работать кучером к Тимофею Павловичу Попову.
В 1916 г. зять отца Виссарион Прохоров по разделу с братьями получил лошадь, которую продал в кредит отцу и он зимой в том же году ушел от Т.П. Попова, чтобы заниматься своим хозяйством.
Продолжение следует...