По Хорасану (1874). Мешхед. 4. Священный квартал
П. И. Огородников. Страна солнца. - СПб., 1881.
Другие отрывки:
Караван-сарай Зафрание
Мешхед:
• 1. Въезд в город. У эмира
• 2. Главный базар. Караван-сарай Узбек. Слухи из Мерва
• 3. У Нэпира
• 4. Священный квартал
• 5. У эмира и Нэпира. Русский пленник в Мерве. Невольничий рынок Мешхеда
• 6. Мертвые кварталы. Ковровая фабрика. Бирюза
• 7. По городу. В садах
• 8. Вспышка базарной толпы. У эмира. Склад туркменских голов
• 9. Письмо от русского пленника в Мерве. Перед отъездом
Мешхед. Новый двор, ныне Двор Свободы. Вид на Золотой айван и мавзолей имама Резы. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
IV
Первый министр Имама Али-Риза и священный квартал
Слышу сквозь сон на заре какие-то странные протяжные звуки. То тянули флейты или дудки под медленный барабанный бой. В Мешеде выкрикивается азон [Азон - призыв к молитве.] только с мечети Имама-Риза, и одновременно с этими завываниями муэдзина играет с башенки, на стене священного квартала его, не менее заунывная музыка утреннюю и вечернюю зорю. Та же музыка - всего двадцать человек, с трубами, флейтами, маленькими и турецким барабаном - сзывает ежедневно бедных богомольцев на бесплатную трапезу к Имаму Али-Ризе.
В половине седьмого проснулся. Мирза с помятою физиономией прислюнивал свои волосы, причесываясь деревянным гребешком перед осколком зеркальца в стене.
- Чаи (чаю)! - обращаюсь к нему, выходя на площадку помыться «без таз», как выражается назыр астерабадского консула, т. е. прямо на пол.
Тот налил самовар водою только до половины, и когда она закипела - долил его снова холодною и, торопливо вытерев внутри чайник пальцами - хотел немедленно же заваривать чай, но я остановил, хотя, по его объяснению, тут всегда делается так, - оттого-то мой хороший чай и оказался вчера невкусным!..
Покашливая ввалился Ибрагим, - поздоровался и, положив на кресло мне несколько кусков сухой лепешки со словами «Хорош лаваш, - э-э э, хорош», опустился по обыкновению на пол.
- Чаи, - протягивает ко мне мирза чайник засыпать чаю, когда самовар вторично закипел, и затем - мне подал чай в стакане, патрону своему - в чашке, а сам уселся у дверей.
Бухарец накрошил в чашку сухарей и ел их руками, обходясь вовсе без ложечки. Напился чаю и мирза, после чего, по обыкновению, в знак не то благодарности, не то удовольствия, несколько раз рыгнул и вышел раскурить кальян.
Ибрагим замахал головой с презрительною миной: свиньи, мол, персы - рыгают…
- Мая - нет (а я - нет), - прошамкал он, забыв, что вчера после обеда сделал то же, и хотел было продолжать, как входит мой червадар, бодрый, улыбающийся, с просьбою выдать ему удостоверение в том, что я остался им доволен, - и, конечно, получил желаемое с прибавкою нескольких кранов в награду.
Не успел он надеть туфли, как является ферраш, разносивший мои письма по приказанию эмира, и просит за это денег; дал. За ним другой, с такою же просьбою, говоря, что и он относил вчера одно мое письмо.
Ибрагима поддернуло:
- Хорассан губернот нет хорош (хорассанский губернатор не хорош), - презрительно покачал он головой…
Пришел Василий, и почтенный старик, напялив халат, повел меня к мутавалли-баши, мирзе Саид-Хану, бывшему министру иностранных дел, - опала, постигшая его за отстаивание старого порядка вещей вопреки порывам шаха к чему-то лучшему, выразилась заменою тощего министерского портфеля толстым кошелем Имама-Риза?!
Выйдя на Хиабан-Пойн, мы свернули влево, в противную сторону от священного квартала, и когда подходили к жиденькому (преимущественно из яблонь и тутов) саду Имама-Риза - в ворота его тихо въезжал рослый всадник на белой лошади, окруженный толпой пеших феррашей и служителей. Это и был мутавалли-баши. Мы прибавили шагу. Ибрагим шепнул что-то привратнику, разгонявшему нищих и дервишей, чаявших подаяния от первого министра Имама, и тот, не пропуская в сад никого из посторонних, почтительно отворил перед нами калитку.
Мутавалли-баши с челядью остановился на главной аллее, перед маленьким домиком, расположенным наискосок от белой, внутри обтянутой красным сукном с шелковыми кистями палатки с водоемом сбоку, и как бы не замечая нашего присутствия, задумчиво глядел в сторону, сидя на своем прекрасном, точно выточенном (туркменском) аргамаке с золотою уздечкою и колокольчиком. Между тем с боковых аллей подходили важные сейиды, моллы - все «слуги Имама», и приветствовали его поклонами, кто с сдержанною почтительностью, кто с смиренным видом святости, а один - с сладчайшею улыбочкой прихвостня… Наконец минут через пять экс-министр повернул коня боком к нам и апатично взглянул на нас. Ибрагим поклонился в пояс, а я приложил палец к полям шляпы, на что тот кивнул головой, Василий схватился было за шапку (тегеранку), но, опомнившись, отвесил тоже поясной поклон. Толпа жадно впивалась в нас; - только взгляд опального министра оставался безжизненным. «Здесь все опостылело мне, но в Тегеране ожил бы я», - говорило его слегка изрытое оспой продолговатое лицо в веснушках с крепко сжатыми губами. Мерлушковая шапочка, гороховый сардари с обшивкою из драгоценной шали, пунцовые канаусовые шальвары, белые носки и щегольские туфли сидели на нем аккуратно и только что с иголки… Он спросил что-то тихо, при чем забелелись у него зубы. Василий начал в качестве толмача по-персидски, запнулся, растерялся и кончил по-русски: «Точно так-с!» На что ни один мускул на лице министра Имама не шелохнулся. Он подал знак, и окружающие бросились с благоговением снимать его с коня, после чего подали ему посох с золотым набалдашником, и он, не снимая туфлей, вошел в палатку с дорогими коврами на несколько возвышенном деревянном полу и уселся на заднем плане в складное железное кресло с красною бархатною подушкой. Следом за ним осторожно ступали по коврам, оставив свои туфли у порога, важные сейиды, моллы, и между ними одно светское лицо - приехавший на богомолье какой-то родственник шаха, и по-своему уселись двумя длинными рядами по сторонам палатки. Мутавалли-баши пригласил меня движением руки тоже войдти, но я стеснялся - не хотелось марать запыленными сапогами прекрасных ковров. Он повторил приглашение с снисходительною улыбкой, точно говорившей: «Ничего, ничего, - это нам, министру Имама, нипочем», и мне вынесли бархатное кресло на середину палатки. Ибрагим, с соизволения его, уселся на полу слева, Василий с моим зонтиком в руках стал сзади меня. За нами ферраши и разнокалиберная челядь Имама, между которою выдавались три негра.
Мертвая тишина. Задумчиво вертит экс-министр посох в руках. Чалмоносцы глубокомысленно молчат, и только один сейид с нарумяненным лисьим лицом силится приятно улыбаться, подобострастно глядя на своего могущественного патрона. Он занимает одну из важнейших обязанностей при Имаме, а именно: читает в присутствии богомольцев молитвы у гроба его… и вполне подтвердил чье-то наблюдение «Чем ближе к святыне, тем глубже разврат». На днях - это уж потом рассказывали мне - приходит красивая женщина поклониться праху Имама. «Сделаешь со мною сига?» [Сига - кратковременный брак: на час, день, месяц и более.] - обращается к ней сей жрец, не стесняясь толпы богомольцев. «Сзади стоит мой муж, - спроси у него». Тот прикусил язык, а у мужа красотки хоть бы мускул шевельнулся?!..
Мутавалли-баши, выйдя из задумчивости, стал расспрашивать о имеющих прибыть сюда наших товарах.
- Самые лучшие принеси мне, - буквально переводит Василий, запинаясь… - Только вы, барин, не делайте этого, - добавляет он уже от себя, - принесете, а денег не получите: он никому не платит…
- Слушай, что говорит.
- Спрашивает: на Меркуриусе ехали?
- Да, на пароходе общества «Кавказ и Меркурий», - поправил я и, заметив, что министр Имама часто хватается за ногу, справился о его здоровье.
- Мучает сильный рематиз.
- Пусть покажет ногу, может быть, и помогу.
- Не соглашается.
- Отчего?
- Кафыру [Кафыр - неверный, что для шиита равносильно поганому.] никогда не покажет при сейидах голой ноги, - пояснил от себя Василий.
- Передай, что я пришлю ему лекарство от ревматизма, с объяснением, как употреблять его.
И на это предложение не шелохнулся ни один мускул у министра, что-то тихо проговорившего затем в сторону к нарумяненному сейиду.
- Напрасно дадите лекарство, - шепнул Василий, - его не вылечишь.
- Почему?
- Обокрал храм Имама… Главный муштегид [Высшее духовное лицо в городе.] проклил его за это, и с тех пор у него болит нога.
- Так его ревматизм от проклятия?
- Верно. Муштегид только махнет рукой - и человек сдохнет.
- Разве муштегид не подчинен ему?
- Нет, тот особо.
- Как же он обокрал мечеть?
- А он заведует всем хозяйством Имама…
Персы очень суеверны. Они приветствуют новолуние молитвами, боятся дурного глаза, верят в «джинов» и «дивов» - остаток от древнего огнепоклонничества. Джины лишают человека рассудка, поражают ревматизмом, проказою и др. болезнями, - их одолевают заклинаниями, писанными на клочках бумаги и затем сожигаемыми перед носом «одержимого», и этого весьма достаточно, чтобы выгнать из него беса. Дивы делятся на злых и добрых. Пери, или феи, - прекрасные, светлые создания, благодеющие человеку и уносящие с земли тех, кого полюбят, и пр. и пр.
Подали кофе без сахару в крошечных чашках, конечно, сперва хозяину, потом важным чалмоносцам, принцу, и наконец мне, но Ибрагима обошли, что видимо опечалило старика.
На мое желание осмотреть мечеть Имама-Риза, первый министр его уперся глазами в одного сейида суровой наружности, и когда тот с сверкающим взором, едва слышно, но решительным тоном возразил что-то, - безжизненно ответил:
- Немусульманину нельзя.
- А базар в Саане?
- Нельзя.
Зная по слухам, что только Мутавалли-баши властен разрешить неправоверному вход в заповедный квартал, я повторил просьбу, мотивируя ее торговыми интересами.
- Если он хочет осмотреть или выбрать для себя товары, то можно приказать доставить их к нему на дом, - отвечал тот через Василия и затем предложил мне полюбоваться на святыню с крыши домика, примыкающего к ближайшей к ней садовой стене…
- Дараки! - желчно покачал головой Ибрагим, идя с нами туда по боковой аллее. - Э-хе-хе, мутафили-баши! Э-хе-хе, мутафили!.. Ирани дараки!
- Досадно, - не удастся осмотреть знаменитую мечеть, - обратился я к Василию.
- Можно будет!.. Если сказать главному муштегиду, что видел во сне Имама и хочешь поклониться ему. - Сичас вас возьмут под руки, - четыре муллов будут петь впереди, и проведут к нему…
Тут догнал нас черномазый субъект в черном суконном сардара и передал Василию, что мутавалли-баши «дает ему место служителя при Имаме».
Неомусульманин просиял: теперь лучше будет!
- А если генерал-губернатор не отпустит тебя от себя?
- Что губернатор?!.. Губернатор кажинный день ездит к мутавалли, а мутавалли к нему - нет!
- Ну вот видишь, Василий, с моей легкой руки ты сразу пошел в гору и непременно попадешь если не в министры, то в генерал-губернаторы.
- Меня все любят, - бодрился он мышиным жеребчиком…
Вероятно, экс-министр подметил в нем продувную каналью (в каковых, конечно, сильно нуждается Имам), если осчастливил таким почетным назначением.
___________
Мешхед. Комплекс мавзолея имама Резы. Новый двор (ныне Двор Свободы). (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
В открытые двери маленького двухэтажного кирпичного домика, служащего местом отдыха для наиболее важных «служителей» Имама, во время их посещений сада, - видны слуги, кальяны, самовар и чайная посуда, а с плоской крыши, куда взобрались мы по крутой лесенке, открывался небезынтересный вид на серый, как казалось оттуда, - приземистый город, с возвышающимися над ним: прямо - золочеными минаретами и куполом мечети Имама-Риза с двумя высокими башенками по сторонам, вправо - зелеными с золотыми украшениями минаретами и куполом мечети Гаваршад, еще правее - простенькими минаретами и куполом старой суннитской массивной мечети.
- Службы там не бывает, потому - всех в нашу веру повернули, - объясняет Василий.
По словам Ибрагима, в Мешеде, приблизительно с 40-тысячным населением, до сотни больших и малых мечетей; при них - двадцать медрессе и до тысячи молл, во главе с главным муштегидом, хаджи мирзой Наср-Уль-Ля, не только что ничего не получающим от правительства, но еще платящим ему малую толику из приношений, получаемых им от «богатых людей», в размере «по томану с каждых пяти томанов дохода». «Муштегиду надо жить - мы даем ему. Кто дает, тот больше получит на другой год», - говорил мне впоследствии один богатый обыватель, долго живший в России…
Так же скудны сведения Ибрагима и об великолепной мечети Имама-Риза с ее, обнесенным высокою стеною, священным кварталом Саан, известным под общим названием «бэст». Там находится замечательная библиотека этого святого, бесплатная больница и столовая, преимущественно для бедных богомольцев, и помещения для «слуг» его. Там же, между скученными, больше высокими (в два-три этажа) частными домами - «каждому хочется жить поближе к Имаму, а земля в Саане дорога» - расположен монетный двор и тянется базар Визирь Низом Маль Хазрет, с караван-сараями и рядами наилучших в городе магазинов, где богомольцы из Тегерана и других отдаленных мест закупают подарки для родных и знакомых своих, в расчете получить больше. Этот оживленный базар хорошо виден со стороны Хиабан-Пойна, откуда входят в Саан большими воротами с свесившимися тяжелыми цепями по сторонам. Такт ворот четыре или пять (по числу упирающихся в Саан улиц), и за ними, по уверению Василия, столько же бэстов, за которыми следует Общий - не то площадь перед мечетью, не то мечетский двор - не добился толку.
В бэст бегут и невинно угнетаемые, и всевозможные преступники, и никто не смеет тронуть их там или арестовать. Иные злодеи живут десятки лет «под покровительством Имама», не осмеливаясь высовывать носа за ограду недоступного ни для правосудия, ни для произвола даже шаха Саана, и их даже бесплатно кормят там.
«Никто, даже шах не имеет права ездить в священном квартале!» - говорил мне еще в Сябзаваре известный читателю мешхеди [Только пробывшие на богомолье в Мешеде не менее 15 дней имеют право титуловаться «мешхеди».] Ахундов. Даже шах слезает с коня у ворот с цепью!.. Войдя во второй, Общий бэст, каждый богомолец, будь то сам шах или последний нищий, должен поклониться троекратно перед мечетью Имама, затем, сбросив башмаки, целует «приступок» (ступеньку?) перед вызолоченными дверьми мечети и не снимая шапки входит в нее. По словам бестолкового Василия, внутри мечети три решетки с тремя золочеными воротами и много дверей (вероятно, ведущих в разные отделения ее). Вторая решетка - «из чистого золота» и унизана бриллиантами, яхонтами, изумрудом, бирюзой и др. драгоценными камнями. Третья, за которою стоит гробница Имама, - такая же, и дверь в ней сама собою отворяется перед «праведными»…
Али-Риза и доселе творит чудеса, благодаря кое-какой смекалке жрецов его в механике. При жизни же он обходился в этом отношении без них. Желаете убедиться? - Поезжайте в Кадамге [Кадамге - буквально: след ноги.]. Это селение с караван-сараем находится по дороге с Нишапура в Мешед. Аллея Кедров, с прозрачным ручьем посредине, ведет к небольшой мечети, расположенной на террасе под тенью вековых кедров с живописными водопадами… В боковой стене мечети вделан черный камень с следами ног Имама Али-Риза - святыня для шиитов! Заплатите пощедрей проживающим тут сейидам, и они покажут вам ее. - Еще один случай из жизни почтенного чудотворца. В 10 фарсангах от г. Дамгана и в 41 ф. от Тегерана, по дороге в Шахруд, стоит караван-сарай Агуван, получивший свое название от дикой козы [Агу - по-персидски: дикая коза.]. Это место весьма чтимо шиитами, и вот что гласит предание: Имам Али-Риза, проезжая в Мешед, остановился здесь и, увидав охотника, немилосердо тащившего за собою живую дикую дозу, крикнул ему: «Куда ты тащишь эту бедную мать? - отпусти ее, чтобы она могла кормить своих детенышей, которые в ожидании ее умрут с голоду в пустыне. Я ручаюсь, что она воротится сюда с своим семейством». И действительно, освобожденная коза вернулась к охотнику с двумя своими козленками. «Он ручался за возвращение джейрана (дикой козы) и сдержал слово охотнику», - гласят по поводу сего чуда два стиха из персидского предания об Имаме-Ризе…
Множество лампад горят над его обширным мавзолеем, обделанным в позлащенное серебро и покрытым «шитою золотом» материей, - горят они денно-нощно и коптят свод купола над ним. Купол этот (в 100 фут. диаметр.) и вход в гробницу покрыт арабскими надписями, где имени Имама предшествует титул владетеля, царя царей, султана, и все другие атрибуты царского достоинства. Имама Али-Риза величают в его могиле так, как самого шаха в тегеранском дворце. «В мечети Имама все равны: там я не дам дороги царю! - говорил мне один бакинец, - и счастлив тот богомолец, которому дозволят мести двор ее».
При мечети состоит, по словам одних, 1200, по уверению других - около 1700 духовных и светских «слуг» разных степеней: молл и сейидов, казначея, смотрителей или начальников отдельных частей и их мирз, до 700 феррашей, конюхов, поваров, сторожей и пр. и пр. И над всею этою армией Имама стоит мутавалли-баши, назначаемый шахом, - место весьма почетно, доходно и вне ведомства эмира, даже заискивающего у заведывающего мечетью и имуществом в бозе почивающего Али-Риза. А богат он, очень богат! Помимо драгоценных украшений, сундуки его набиты казной, кладовые - дарами из чистого золота и пр. и пр., и 80 «слуг» поочередно дежурят по ночам в мечети. Принадлежащие ему по завещаниям «благочестивых» людей большая часть караван-сараев в городе, много лавок, городских и загородных садов, воды и земель, - доставляют около 30 тысяч том. ежегодного дохода, а сколько наберется посильных приношений богомольцев, которых перебывает тут в год около 50.000?! Сколько выручится за право быть похороненным на «освященной земле» - на одном из восьми кладбищ внутри города, куда отправляют достаточные шииты трупы своих родственников даже с отдаленных мест?! По уверению Ахундова, пятьдесят верблюдов ежедневно свозят хлеб в амбары Имама - армия его получает содержание хлебом и деньгами…
При бесплатной больнице Али-Риза для бедных, кажется, на 100 человек, есть доктор и аптека, но, видно, в этой единственной во всем «Святом Хорассане» больнице только спроваживают на тот свет, если в ней не бывает более десяти больных. В бесплатную же его столовую для бедных богомольцев нередко приходят и богатые, и знатные, ибо «там очень вкусный плав». О «замечательной» библиотеке почтенного святого ничего не узнал. Рассказывали мне только о посещении ее на прошлой неделе богатейшим индейским наввабом (тем самым, с которым я встретился в Сябзаваре). Входит туда этот «скупец» с узелком в руке. Моллы, полагавшие, что то пишкеши для них, - лебезят, ухаживают за ним, и… вообразите разочарование «служителей» Имама, когда навваб по осмотре уселся на пол, достал из узелка лаваш, виноград и принялся закусывать…
Скудные сведения - не сам был очевидцем!
Прежде, при Тимуре, например, европейцам дозволялось осматривать мечеть, и если обыватели какого-нибудь города или селения на пути проезжего «френги» узнавали, что он посетил гробницу Имама-Риза, то целовали у него платье, говоря, что носящий его был в «Святом Хорассане». Теперь же, как видите, не то, и кафыра не пускают даже в «бэст». «Если б, - говорил мне все тот же бакинец, - слуги Имама узнали, что даже кто-нибудь из правоверных вошел в бэст „нечистым“, его убили бы, и убили бы в силу обычая безнаказанно!»
___________
Мутавалли-баши уехал окруженный тою же раболепною толпой, и мы вернулись восвояси. Когда Василий вышел куда-то «на минуточку», мирза на мои сетования на неудачу побывать в Саане объяснил с помощью Ибрагима, что у него-де есть между слугами Имама большие друзья, и если я соглашусь нарядиться в персидский костюм, то он проведет меня туда, но в мечеть - положительно нельзя.
Ибрагим оставил Василия обедать. Сегодня подали овечий сыр и яйца, суп с рисом, горохом и катышками (мясными), нечто наподобие наших котлет и, по обыкновению, великолепный виноград и дыню - других фруктов, по крайней мере при мне, не появлялось за столом у Ибрагима, начавшего обед прямо с дыни.
- Попробуй, - предлагаю ему горчицы, приготовленной мною для возбуждения аппетита к однообразной, пресной нище.
- Э-э-э, - протягивает он лаваш.
Наложил ему и мирзе.
- Хорош, - э-э-э, хорош! - похваливает старик, макая мясо в горчицу и кушая его вместе с супом и дынью.
Капля упала с лаваша на пол, - он на палец и в рот: «Э-э-э, хорош!» - и дочиста облизал палец.
Вообще, облизывание рук в ходу, и упадет ли крошка на загаженный ковер, ее подымут и съедят, а между прочим, когда я подал мирзе мясные катышки из своей тарелки и тот хотел их есть, бухарец суровым взглядом остановил его: опоганены, мол…
В конце обеда пришли гости - «большие приятели» Ибрагима.
Указывая на меня глазами, он рассказывает им чудеса об моих медицинских подвигах на дороге. Те, слушая, пожирают «гекима» глазами, и кто высовывает язык, кто протягивает руку пощупать пульс, и все просят лекарств, а один, с воспаленными глазами, нагло уверяет, что я обещал его «вылечить».
Отговариваюсь усталостью, указываю на обед: дайте мол, хоть покушать! - Ничего не помогает!
- С ними только кричи да шуми, иначе ничего не сделаешь, - воры! - замечает Василий.
- Доктор мног-мног денег (жест: может заработать здесь), - подбивает меня старик…
Вот это уж вздор! Персы не только что не любят платить европейскому доктору за лекарства, труды, но при этом еще наровят у него вырвать какой ни на есть кусок в пишкеш. А назойливы как?! - Идешь по городу - лезут, вернешься домой - толпятся у дверей жилья. Хорошо еще, что Ибрагим не подпускает ко мне посторонних больных - измучили бы! Этим-то «большим приятелям» нужно было помочь, тем паче, что он обещал более не беспокоить меня для них.
Еще гость, пожилой, в мерлушковой шапке и белом аба в пятнах.
- Здраствуйте, - кивнул он мне головой, усаживаясь в уголку, фамильярно поздоровавшись с Ибрагимом.
Живые глаза, оттопыренные уши, растрепанная бородка, ужимки, голос, все-все в нем, за исключением барского плаща, напоминали петербургских татар.
- Где-то я тебя видел в Петербурге?
- Мы Петербург не были.
- Очень смахиваешь ты на одного татарина, у которого мой знакомый халаты покупал.
- Барин, обижаешь. Мы халат не торговали. Мы приказчиком Москва были, - и Мамедов, или Мамед-Ризо, как называл этого своего наилучшего друга Ибрагим, ожесточенно зачесал ногу, причем забелелись у него из под шальвар исподние, к которым он так привык в России, что и о сю пору носит, к немалому удивлению благочестивых обывателей. Он лет десять торговал при каком-то богатом персидском магазине в Москве, сколотил деньгу и, поселившись в Мешеде, приобрел тут с тремя домами и несколькими лавчонками видное, солидное положение, как человек, видевший свет.
- Пойду отпрошусь у губернатора при вас состоять, - перебил нашу беседу Василий и, нетерпеливо потоптавшись с минуту на месте, юркнул из комнаты.
- Хорош нет, - презрительно покачал головой Ибрагим вслед ему, объясняя, что Мамедов был бы более подходящим толмачом для меня…
Я еще дремал, когда вернулся Василий.
- Ну, что губернатор? - спрашиваю его.
- Отпустил; говорит: «Очень рад, Мамед, что тебе есть с кем по-русски говорить».
Ибрагим с Мамедовым (Мамед-Ризо) были при нем, как и вообще при гостях, скрытны, неразговорчивы со мной; но я, воспользовавшись что теперь два толмача налицо, попросил старика объяснить кое-какие темные места из вчерашней беседы нашей о «губерноте».
- Ма-ая знает нет, - оторопел тот, закрывая уши и глаза руками, и замахал ими: - Мая? - нет, нет.
- Боишься удариться в политику?
- Убьют! - решительно заметил Василий, закуривая окурочек сигары.
Конечно, русский патриот бухарской чеканки опасался доноса со стороны этого последнего, а потому и прибегнул к увертке.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Карта Персидского Хорасана (прил. к книге П. И. Огородникова «Страна солнца»)
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/621640.html
Другие отрывки:
Караван-сарай Зафрание
Мешхед:
• 1. Въезд в город. У эмира
• 2. Главный базар. Караван-сарай Узбек. Слухи из Мерва
• 3. У Нэпира
• 4. Священный квартал
• 5. У эмира и Нэпира. Русский пленник в Мерве. Невольничий рынок Мешхеда
• 6. Мертвые кварталы. Ковровая фабрика. Бирюза
• 7. По городу. В садах
• 8. Вспышка базарной толпы. У эмира. Склад туркменских голов
• 9. Письмо от русского пленника в Мерве. Перед отъездом
Мешхед. Новый двор, ныне Двор Свободы. Вид на Золотой айван и мавзолей имама Резы. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
IV
Первый министр Имама Али-Риза и священный квартал
Слышу сквозь сон на заре какие-то странные протяжные звуки. То тянули флейты или дудки под медленный барабанный бой. В Мешеде выкрикивается азон [Азон - призыв к молитве.] только с мечети Имама-Риза, и одновременно с этими завываниями муэдзина играет с башенки, на стене священного квартала его, не менее заунывная музыка утреннюю и вечернюю зорю. Та же музыка - всего двадцать человек, с трубами, флейтами, маленькими и турецким барабаном - сзывает ежедневно бедных богомольцев на бесплатную трапезу к Имаму Али-Ризе.
В половине седьмого проснулся. Мирза с помятою физиономией прислюнивал свои волосы, причесываясь деревянным гребешком перед осколком зеркальца в стене.
- Чаи (чаю)! - обращаюсь к нему, выходя на площадку помыться «без таз», как выражается назыр астерабадского консула, т. е. прямо на пол.
Тот налил самовар водою только до половины, и когда она закипела - долил его снова холодною и, торопливо вытерев внутри чайник пальцами - хотел немедленно же заваривать чай, но я остановил, хотя, по его объяснению, тут всегда делается так, - оттого-то мой хороший чай и оказался вчера невкусным!..
Покашливая ввалился Ибрагим, - поздоровался и, положив на кресло мне несколько кусков сухой лепешки со словами «Хорош лаваш, - э-э э, хорош», опустился по обыкновению на пол.
- Чаи, - протягивает ко мне мирза чайник засыпать чаю, когда самовар вторично закипел, и затем - мне подал чай в стакане, патрону своему - в чашке, а сам уселся у дверей.
Бухарец накрошил в чашку сухарей и ел их руками, обходясь вовсе без ложечки. Напился чаю и мирза, после чего, по обыкновению, в знак не то благодарности, не то удовольствия, несколько раз рыгнул и вышел раскурить кальян.
Ибрагим замахал головой с презрительною миной: свиньи, мол, персы - рыгают…
- Мая - нет (а я - нет), - прошамкал он, забыв, что вчера после обеда сделал то же, и хотел было продолжать, как входит мой червадар, бодрый, улыбающийся, с просьбою выдать ему удостоверение в том, что я остался им доволен, - и, конечно, получил желаемое с прибавкою нескольких кранов в награду.
Не успел он надеть туфли, как является ферраш, разносивший мои письма по приказанию эмира, и просит за это денег; дал. За ним другой, с такою же просьбою, говоря, что и он относил вчера одно мое письмо.
Ибрагима поддернуло:
- Хорассан губернот нет хорош (хорассанский губернатор не хорош), - презрительно покачал он головой…
Пришел Василий, и почтенный старик, напялив халат, повел меня к мутавалли-баши, мирзе Саид-Хану, бывшему министру иностранных дел, - опала, постигшая его за отстаивание старого порядка вещей вопреки порывам шаха к чему-то лучшему, выразилась заменою тощего министерского портфеля толстым кошелем Имама-Риза?!
Выйдя на Хиабан-Пойн, мы свернули влево, в противную сторону от священного квартала, и когда подходили к жиденькому (преимущественно из яблонь и тутов) саду Имама-Риза - в ворота его тихо въезжал рослый всадник на белой лошади, окруженный толпой пеших феррашей и служителей. Это и был мутавалли-баши. Мы прибавили шагу. Ибрагим шепнул что-то привратнику, разгонявшему нищих и дервишей, чаявших подаяния от первого министра Имама, и тот, не пропуская в сад никого из посторонних, почтительно отворил перед нами калитку.
Мутавалли-баши с челядью остановился на главной аллее, перед маленьким домиком, расположенным наискосок от белой, внутри обтянутой красным сукном с шелковыми кистями палатки с водоемом сбоку, и как бы не замечая нашего присутствия, задумчиво глядел в сторону, сидя на своем прекрасном, точно выточенном (туркменском) аргамаке с золотою уздечкою и колокольчиком. Между тем с боковых аллей подходили важные сейиды, моллы - все «слуги Имама», и приветствовали его поклонами, кто с сдержанною почтительностью, кто с смиренным видом святости, а один - с сладчайшею улыбочкой прихвостня… Наконец минут через пять экс-министр повернул коня боком к нам и апатично взглянул на нас. Ибрагим поклонился в пояс, а я приложил палец к полям шляпы, на что тот кивнул головой, Василий схватился было за шапку (тегеранку), но, опомнившись, отвесил тоже поясной поклон. Толпа жадно впивалась в нас; - только взгляд опального министра оставался безжизненным. «Здесь все опостылело мне, но в Тегеране ожил бы я», - говорило его слегка изрытое оспой продолговатое лицо в веснушках с крепко сжатыми губами. Мерлушковая шапочка, гороховый сардари с обшивкою из драгоценной шали, пунцовые канаусовые шальвары, белые носки и щегольские туфли сидели на нем аккуратно и только что с иголки… Он спросил что-то тихо, при чем забелелись у него зубы. Василий начал в качестве толмача по-персидски, запнулся, растерялся и кончил по-русски: «Точно так-с!» На что ни один мускул на лице министра Имама не шелохнулся. Он подал знак, и окружающие бросились с благоговением снимать его с коня, после чего подали ему посох с золотым набалдашником, и он, не снимая туфлей, вошел в палатку с дорогими коврами на несколько возвышенном деревянном полу и уселся на заднем плане в складное железное кресло с красною бархатною подушкой. Следом за ним осторожно ступали по коврам, оставив свои туфли у порога, важные сейиды, моллы, и между ними одно светское лицо - приехавший на богомолье какой-то родственник шаха, и по-своему уселись двумя длинными рядами по сторонам палатки. Мутавалли-баши пригласил меня движением руки тоже войдти, но я стеснялся - не хотелось марать запыленными сапогами прекрасных ковров. Он повторил приглашение с снисходительною улыбкой, точно говорившей: «Ничего, ничего, - это нам, министру Имама, нипочем», и мне вынесли бархатное кресло на середину палатки. Ибрагим, с соизволения его, уселся на полу слева, Василий с моим зонтиком в руках стал сзади меня. За нами ферраши и разнокалиберная челядь Имама, между которою выдавались три негра.
Мертвая тишина. Задумчиво вертит экс-министр посох в руках. Чалмоносцы глубокомысленно молчат, и только один сейид с нарумяненным лисьим лицом силится приятно улыбаться, подобострастно глядя на своего могущественного патрона. Он занимает одну из важнейших обязанностей при Имаме, а именно: читает в присутствии богомольцев молитвы у гроба его… и вполне подтвердил чье-то наблюдение «Чем ближе к святыне, тем глубже разврат». На днях - это уж потом рассказывали мне - приходит красивая женщина поклониться праху Имама. «Сделаешь со мною сига?» [Сига - кратковременный брак: на час, день, месяц и более.] - обращается к ней сей жрец, не стесняясь толпы богомольцев. «Сзади стоит мой муж, - спроси у него». Тот прикусил язык, а у мужа красотки хоть бы мускул шевельнулся?!..
Мутавалли-баши, выйдя из задумчивости, стал расспрашивать о имеющих прибыть сюда наших товарах.
- Самые лучшие принеси мне, - буквально переводит Василий, запинаясь… - Только вы, барин, не делайте этого, - добавляет он уже от себя, - принесете, а денег не получите: он никому не платит…
- Слушай, что говорит.
- Спрашивает: на Меркуриусе ехали?
- Да, на пароходе общества «Кавказ и Меркурий», - поправил я и, заметив, что министр Имама часто хватается за ногу, справился о его здоровье.
- Мучает сильный рематиз.
- Пусть покажет ногу, может быть, и помогу.
- Не соглашается.
- Отчего?
- Кафыру [Кафыр - неверный, что для шиита равносильно поганому.] никогда не покажет при сейидах голой ноги, - пояснил от себя Василий.
- Передай, что я пришлю ему лекарство от ревматизма, с объяснением, как употреблять его.
И на это предложение не шелохнулся ни один мускул у министра, что-то тихо проговорившего затем в сторону к нарумяненному сейиду.
- Напрасно дадите лекарство, - шепнул Василий, - его не вылечишь.
- Почему?
- Обокрал храм Имама… Главный муштегид [Высшее духовное лицо в городе.] проклил его за это, и с тех пор у него болит нога.
- Так его ревматизм от проклятия?
- Верно. Муштегид только махнет рукой - и человек сдохнет.
- Разве муштегид не подчинен ему?
- Нет, тот особо.
- Как же он обокрал мечеть?
- А он заведует всем хозяйством Имама…
Персы очень суеверны. Они приветствуют новолуние молитвами, боятся дурного глаза, верят в «джинов» и «дивов» - остаток от древнего огнепоклонничества. Джины лишают человека рассудка, поражают ревматизмом, проказою и др. болезнями, - их одолевают заклинаниями, писанными на клочках бумаги и затем сожигаемыми перед носом «одержимого», и этого весьма достаточно, чтобы выгнать из него беса. Дивы делятся на злых и добрых. Пери, или феи, - прекрасные, светлые создания, благодеющие человеку и уносящие с земли тех, кого полюбят, и пр. и пр.
Подали кофе без сахару в крошечных чашках, конечно, сперва хозяину, потом важным чалмоносцам, принцу, и наконец мне, но Ибрагима обошли, что видимо опечалило старика.
На мое желание осмотреть мечеть Имама-Риза, первый министр его уперся глазами в одного сейида суровой наружности, и когда тот с сверкающим взором, едва слышно, но решительным тоном возразил что-то, - безжизненно ответил:
- Немусульманину нельзя.
- А базар в Саане?
- Нельзя.
Зная по слухам, что только Мутавалли-баши властен разрешить неправоверному вход в заповедный квартал, я повторил просьбу, мотивируя ее торговыми интересами.
- Если он хочет осмотреть или выбрать для себя товары, то можно приказать доставить их к нему на дом, - отвечал тот через Василия и затем предложил мне полюбоваться на святыню с крыши домика, примыкающего к ближайшей к ней садовой стене…
- Дараки! - желчно покачал головой Ибрагим, идя с нами туда по боковой аллее. - Э-хе-хе, мутафили-баши! Э-хе-хе, мутафили!.. Ирани дараки!
- Досадно, - не удастся осмотреть знаменитую мечеть, - обратился я к Василию.
- Можно будет!.. Если сказать главному муштегиду, что видел во сне Имама и хочешь поклониться ему. - Сичас вас возьмут под руки, - четыре муллов будут петь впереди, и проведут к нему…
Тут догнал нас черномазый субъект в черном суконном сардара и передал Василию, что мутавалли-баши «дает ему место служителя при Имаме».
Неомусульманин просиял: теперь лучше будет!
- А если генерал-губернатор не отпустит тебя от себя?
- Что губернатор?!.. Губернатор кажинный день ездит к мутавалли, а мутавалли к нему - нет!
- Ну вот видишь, Василий, с моей легкой руки ты сразу пошел в гору и непременно попадешь если не в министры, то в генерал-губернаторы.
- Меня все любят, - бодрился он мышиным жеребчиком…
Вероятно, экс-министр подметил в нем продувную каналью (в каковых, конечно, сильно нуждается Имам), если осчастливил таким почетным назначением.
___________
Мешхед. Комплекс мавзолея имама Резы. Новый двор (ныне Двор Свободы). (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
В открытые двери маленького двухэтажного кирпичного домика, служащего местом отдыха для наиболее важных «служителей» Имама, во время их посещений сада, - видны слуги, кальяны, самовар и чайная посуда, а с плоской крыши, куда взобрались мы по крутой лесенке, открывался небезынтересный вид на серый, как казалось оттуда, - приземистый город, с возвышающимися над ним: прямо - золочеными минаретами и куполом мечети Имама-Риза с двумя высокими башенками по сторонам, вправо - зелеными с золотыми украшениями минаретами и куполом мечети Гаваршад, еще правее - простенькими минаретами и куполом старой суннитской массивной мечети.
- Службы там не бывает, потому - всех в нашу веру повернули, - объясняет Василий.
По словам Ибрагима, в Мешеде, приблизительно с 40-тысячным населением, до сотни больших и малых мечетей; при них - двадцать медрессе и до тысячи молл, во главе с главным муштегидом, хаджи мирзой Наср-Уль-Ля, не только что ничего не получающим от правительства, но еще платящим ему малую толику из приношений, получаемых им от «богатых людей», в размере «по томану с каждых пяти томанов дохода». «Муштегиду надо жить - мы даем ему. Кто дает, тот больше получит на другой год», - говорил мне впоследствии один богатый обыватель, долго живший в России…
Так же скудны сведения Ибрагима и об великолепной мечети Имама-Риза с ее, обнесенным высокою стеною, священным кварталом Саан, известным под общим названием «бэст». Там находится замечательная библиотека этого святого, бесплатная больница и столовая, преимущественно для бедных богомольцев, и помещения для «слуг» его. Там же, между скученными, больше высокими (в два-три этажа) частными домами - «каждому хочется жить поближе к Имаму, а земля в Саане дорога» - расположен монетный двор и тянется базар Визирь Низом Маль Хазрет, с караван-сараями и рядами наилучших в городе магазинов, где богомольцы из Тегерана и других отдаленных мест закупают подарки для родных и знакомых своих, в расчете получить больше. Этот оживленный базар хорошо виден со стороны Хиабан-Пойна, откуда входят в Саан большими воротами с свесившимися тяжелыми цепями по сторонам. Такт ворот четыре или пять (по числу упирающихся в Саан улиц), и за ними, по уверению Василия, столько же бэстов, за которыми следует Общий - не то площадь перед мечетью, не то мечетский двор - не добился толку.
В бэст бегут и невинно угнетаемые, и всевозможные преступники, и никто не смеет тронуть их там или арестовать. Иные злодеи живут десятки лет «под покровительством Имама», не осмеливаясь высовывать носа за ограду недоступного ни для правосудия, ни для произвола даже шаха Саана, и их даже бесплатно кормят там.
«Никто, даже шах не имеет права ездить в священном квартале!» - говорил мне еще в Сябзаваре известный читателю мешхеди [Только пробывшие на богомолье в Мешеде не менее 15 дней имеют право титуловаться «мешхеди».] Ахундов. Даже шах слезает с коня у ворот с цепью!.. Войдя во второй, Общий бэст, каждый богомолец, будь то сам шах или последний нищий, должен поклониться троекратно перед мечетью Имама, затем, сбросив башмаки, целует «приступок» (ступеньку?) перед вызолоченными дверьми мечети и не снимая шапки входит в нее. По словам бестолкового Василия, внутри мечети три решетки с тремя золочеными воротами и много дверей (вероятно, ведущих в разные отделения ее). Вторая решетка - «из чистого золота» и унизана бриллиантами, яхонтами, изумрудом, бирюзой и др. драгоценными камнями. Третья, за которою стоит гробница Имама, - такая же, и дверь в ней сама собою отворяется перед «праведными»…
Али-Риза и доселе творит чудеса, благодаря кое-какой смекалке жрецов его в механике. При жизни же он обходился в этом отношении без них. Желаете убедиться? - Поезжайте в Кадамге [Кадамге - буквально: след ноги.]. Это селение с караван-сараем находится по дороге с Нишапура в Мешед. Аллея Кедров, с прозрачным ручьем посредине, ведет к небольшой мечети, расположенной на террасе под тенью вековых кедров с живописными водопадами… В боковой стене мечети вделан черный камень с следами ног Имама Али-Риза - святыня для шиитов! Заплатите пощедрей проживающим тут сейидам, и они покажут вам ее. - Еще один случай из жизни почтенного чудотворца. В 10 фарсангах от г. Дамгана и в 41 ф. от Тегерана, по дороге в Шахруд, стоит караван-сарай Агуван, получивший свое название от дикой козы [Агу - по-персидски: дикая коза.]. Это место весьма чтимо шиитами, и вот что гласит предание: Имам Али-Риза, проезжая в Мешед, остановился здесь и, увидав охотника, немилосердо тащившего за собою живую дикую дозу, крикнул ему: «Куда ты тащишь эту бедную мать? - отпусти ее, чтобы она могла кормить своих детенышей, которые в ожидании ее умрут с голоду в пустыне. Я ручаюсь, что она воротится сюда с своим семейством». И действительно, освобожденная коза вернулась к охотнику с двумя своими козленками. «Он ручался за возвращение джейрана (дикой козы) и сдержал слово охотнику», - гласят по поводу сего чуда два стиха из персидского предания об Имаме-Ризе…
Множество лампад горят над его обширным мавзолеем, обделанным в позлащенное серебро и покрытым «шитою золотом» материей, - горят они денно-нощно и коптят свод купола над ним. Купол этот (в 100 фут. диаметр.) и вход в гробницу покрыт арабскими надписями, где имени Имама предшествует титул владетеля, царя царей, султана, и все другие атрибуты царского достоинства. Имама Али-Риза величают в его могиле так, как самого шаха в тегеранском дворце. «В мечети Имама все равны: там я не дам дороги царю! - говорил мне один бакинец, - и счастлив тот богомолец, которому дозволят мести двор ее».
При мечети состоит, по словам одних, 1200, по уверению других - около 1700 духовных и светских «слуг» разных степеней: молл и сейидов, казначея, смотрителей или начальников отдельных частей и их мирз, до 700 феррашей, конюхов, поваров, сторожей и пр. и пр. И над всею этою армией Имама стоит мутавалли-баши, назначаемый шахом, - место весьма почетно, доходно и вне ведомства эмира, даже заискивающего у заведывающего мечетью и имуществом в бозе почивающего Али-Риза. А богат он, очень богат! Помимо драгоценных украшений, сундуки его набиты казной, кладовые - дарами из чистого золота и пр. и пр., и 80 «слуг» поочередно дежурят по ночам в мечети. Принадлежащие ему по завещаниям «благочестивых» людей большая часть караван-сараев в городе, много лавок, городских и загородных садов, воды и земель, - доставляют около 30 тысяч том. ежегодного дохода, а сколько наберется посильных приношений богомольцев, которых перебывает тут в год около 50.000?! Сколько выручится за право быть похороненным на «освященной земле» - на одном из восьми кладбищ внутри города, куда отправляют достаточные шииты трупы своих родственников даже с отдаленных мест?! По уверению Ахундова, пятьдесят верблюдов ежедневно свозят хлеб в амбары Имама - армия его получает содержание хлебом и деньгами…
При бесплатной больнице Али-Риза для бедных, кажется, на 100 человек, есть доктор и аптека, но, видно, в этой единственной во всем «Святом Хорассане» больнице только спроваживают на тот свет, если в ней не бывает более десяти больных. В бесплатную же его столовую для бедных богомольцев нередко приходят и богатые, и знатные, ибо «там очень вкусный плав». О «замечательной» библиотеке почтенного святого ничего не узнал. Рассказывали мне только о посещении ее на прошлой неделе богатейшим индейским наввабом (тем самым, с которым я встретился в Сябзаваре). Входит туда этот «скупец» с узелком в руке. Моллы, полагавшие, что то пишкеши для них, - лебезят, ухаживают за ним, и… вообразите разочарование «служителей» Имама, когда навваб по осмотре уселся на пол, достал из узелка лаваш, виноград и принялся закусывать…
Скудные сведения - не сам был очевидцем!
Прежде, при Тимуре, например, европейцам дозволялось осматривать мечеть, и если обыватели какого-нибудь города или селения на пути проезжего «френги» узнавали, что он посетил гробницу Имама-Риза, то целовали у него платье, говоря, что носящий его был в «Святом Хорассане». Теперь же, как видите, не то, и кафыра не пускают даже в «бэст». «Если б, - говорил мне все тот же бакинец, - слуги Имама узнали, что даже кто-нибудь из правоверных вошел в бэст „нечистым“, его убили бы, и убили бы в силу обычая безнаказанно!»
___________
Мутавалли-баши уехал окруженный тою же раболепною толпой, и мы вернулись восвояси. Когда Василий вышел куда-то «на минуточку», мирза на мои сетования на неудачу побывать в Саане объяснил с помощью Ибрагима, что у него-де есть между слугами Имама большие друзья, и если я соглашусь нарядиться в персидский костюм, то он проведет меня туда, но в мечеть - положительно нельзя.
Ибрагим оставил Василия обедать. Сегодня подали овечий сыр и яйца, суп с рисом, горохом и катышками (мясными), нечто наподобие наших котлет и, по обыкновению, великолепный виноград и дыню - других фруктов, по крайней мере при мне, не появлялось за столом у Ибрагима, начавшего обед прямо с дыни.
- Попробуй, - предлагаю ему горчицы, приготовленной мною для возбуждения аппетита к однообразной, пресной нище.
- Э-э-э, - протягивает он лаваш.
Наложил ему и мирзе.
- Хорош, - э-э-э, хорош! - похваливает старик, макая мясо в горчицу и кушая его вместе с супом и дынью.
Капля упала с лаваша на пол, - он на палец и в рот: «Э-э-э, хорош!» - и дочиста облизал палец.
Вообще, облизывание рук в ходу, и упадет ли крошка на загаженный ковер, ее подымут и съедят, а между прочим, когда я подал мирзе мясные катышки из своей тарелки и тот хотел их есть, бухарец суровым взглядом остановил его: опоганены, мол…
В конце обеда пришли гости - «большие приятели» Ибрагима.
Указывая на меня глазами, он рассказывает им чудеса об моих медицинских подвигах на дороге. Те, слушая, пожирают «гекима» глазами, и кто высовывает язык, кто протягивает руку пощупать пульс, и все просят лекарств, а один, с воспаленными глазами, нагло уверяет, что я обещал его «вылечить».
Отговариваюсь усталостью, указываю на обед: дайте мол, хоть покушать! - Ничего не помогает!
- С ними только кричи да шуми, иначе ничего не сделаешь, - воры! - замечает Василий.
- Доктор мног-мног денег (жест: может заработать здесь), - подбивает меня старик…
Вот это уж вздор! Персы не только что не любят платить европейскому доктору за лекарства, труды, но при этом еще наровят у него вырвать какой ни на есть кусок в пишкеш. А назойливы как?! - Идешь по городу - лезут, вернешься домой - толпятся у дверей жилья. Хорошо еще, что Ибрагим не подпускает ко мне посторонних больных - измучили бы! Этим-то «большим приятелям» нужно было помочь, тем паче, что он обещал более не беспокоить меня для них.
Еще гость, пожилой, в мерлушковой шапке и белом аба в пятнах.
- Здраствуйте, - кивнул он мне головой, усаживаясь в уголку, фамильярно поздоровавшись с Ибрагимом.
Живые глаза, оттопыренные уши, растрепанная бородка, ужимки, голос, все-все в нем, за исключением барского плаща, напоминали петербургских татар.
- Где-то я тебя видел в Петербурге?
- Мы Петербург не были.
- Очень смахиваешь ты на одного татарина, у которого мой знакомый халаты покупал.
- Барин, обижаешь. Мы халат не торговали. Мы приказчиком Москва были, - и Мамедов, или Мамед-Ризо, как называл этого своего наилучшего друга Ибрагим, ожесточенно зачесал ногу, причем забелелись у него из под шальвар исподние, к которым он так привык в России, что и о сю пору носит, к немалому удивлению благочестивых обывателей. Он лет десять торговал при каком-то богатом персидском магазине в Москве, сколотил деньгу и, поселившись в Мешеде, приобрел тут с тремя домами и несколькими лавчонками видное, солидное положение, как человек, видевший свет.
- Пойду отпрошусь у губернатора при вас состоять, - перебил нашу беседу Василий и, нетерпеливо потоптавшись с минуту на месте, юркнул из комнаты.
- Хорош нет, - презрительно покачал головой Ибрагим вслед ему, объясняя, что Мамедов был бы более подходящим толмачом для меня…
Я еще дремал, когда вернулся Василий.
- Ну, что губернатор? - спрашиваю его.
- Отпустил; говорит: «Очень рад, Мамед, что тебе есть с кем по-русски говорить».
Ибрагим с Мамедовым (Мамед-Ризо) были при нем, как и вообще при гостях, скрытны, неразговорчивы со мной; но я, воспользовавшись что теперь два толмача налицо, попросил старика объяснить кое-какие темные места из вчерашней беседы нашей о «губерноте».
- Ма-ая знает нет, - оторопел тот, закрывая уши и глаза руками, и замахал ими: - Мая? - нет, нет.
- Боишься удариться в политику?
- Убьют! - решительно заметил Василий, закуривая окурочек сигары.
Конечно, русский патриот бухарской чеканки опасался доноса со стороны этого последнего, а потому и прибегнул к увертке.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Карта Персидского Хорасана (прил. к книге П. И. Огородникова «Страна солнца»)
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/621640.html