По Хорасану (1874). Мешхед. 9. Письмо от русского пленника в Мерве. Перед отъездом
П. И. Огородников. Страна солнца. - СПб., 1881.
Другие отрывки:
Караван-сарай Зафрание
Мешхед:
• 1. Въезд в город. У эмира
• 2. Главный базар. Караван-сарай Узбек. Слухи из Мерва
• 3. У Нэпира
• 4. Священный квартал
• 5. У эмира и Нэпира. Русский пленник в Мерве. Невольничий рынок Мешхеда
• 6. Мертвые кварталы. Ковровая фабрика. Бирюза
• 7. По городу. В садах
• 8. Вспышка базарной толпы. У эмира. Склад туркменских голов
• 9. Письмо от русского пленника в Мерве. Перед отъездом
Мешхед. Двор мечети Гаухар-Шад. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
<Окончание гл. IX ч. IV>
Молча вышли мы из цитадели с Магомедовым. В это время вели с водопоя туркменских коней эмира, конюшни которого были полны ими. Один аргамак, быстро обернувшись ко мне, страшно оскалил зубы и лягнул всем задом, но я успел отскочить в сторону.
- Магомедов, видел? Чуть не убил!
- Не дай Бог зтого несчастья, - пробурчал «балшой» приятель Ибрагима в сильном смущении. - Туркменский конь - страшной…
«Случайность ли это?» - подумал я… как прохожий в отрепьях, должно быть, «дивана» (юродивый), упал на колени передо мною и, указывая рукой на небо, пророческим голосом выкрикнул что-то.
Магомедов ускорил шаги…
Дома мы не застали ни Ибрагима, ни мирзы. Они явились только к ужину: первый - в парадном костюме, последний - с складным цилиндрическим фонарем, и оба весьма довольными. Они были где-то на вечере, на котором присутствовал главный муштегид, «мног-мног» говоривший в пользу русских, по поводу освобожденных ими из хивинской неволи персов. Особенно торжественна была минута, по словам захлебывавшегося Ибрагима, когда почтенный хаджи мирза Наср-Уль-Ля, воздев к небу руки, взывал к Всевышнему о ниспослании славы на русское оружие в борьбе с туркменами и закончил словами к собранию: «Пока русские не займут Туркмении - Хорассан не будет счастлив!»
Муштегид исполнил свое обещание Ибрагиму, и, быть может, благодаря только этому вы и читаете мои записки.
Выкурив кальян, старик подал мне только-что полученное им чрез посланца из Мерва письмо от Кидяева. Посланный приехал всего с час тому назад, и прямо к Нэпиру с посланием от Коушит-хана (губернатора Мерва).
Привожу письмо Кидяева ко мне дословно:
Рускаму купцу рускай пленик Покорнши прашу вас ни остафти прозбу скожите Амиру [Т. е. эмиру.] чтоба он нипродавал ини отпускалбы [Вероятно, пленных туркмен.] знаит как рускай Царь нипродает он сибе получит слово нихарошая ну я таперя страдаю от сибе сколка я писал бумах. Амир мне ничово ни посылаит этих трухмян [Туркмен.] каторы в Машоти [Мешеде.] ни отпускалбы ну я прошу вас чтоба вы мне отслужили службу Скажити Амиру чтобы нипродавал пуймали эх [Вероятно, поймали их.] нужна мне нарсхот [На расход.] Амир пожртвовал [Пожертвовал.] трухмян катора хороши люди чтобы он сказал сколко ценит и чтобы они отвичали здес мне дать денег на расхот таперя я посылаю трухмянца Аннамемет Марь ли [С Мерви?] чтоба дал Ак хаи [?] так карожо [Хорошо?] ки чи вес [?] штоба мне дал этому чиловеку дать халат вы миня ни верити что я Бальшой чилавек Губернатръскай Сын Г. Кидяев.
Короче сказать, несчастный просит меня похлопотать у эмира, чтобы он выменял его на пленных туркмен, и, конечно, по внушению своих хозяев, рассчитывающих содрать за него большой выкуп, назвался губернаторским сыном (что очевидно опровергается безграмотностью).
Ибрагим опять оставил Магомедова ночевать. Уходя спать, он сказал, что завтра утром будет у меня «посланник» - так величал почтенный бухарец посланца из Мерва.
___________
И действительно, за утренним чаем (3 сентября) явился стройный теккинец - мохнатая рыжая (баранья) шапка - на затылок, уши немного оттопырены, скулы выдаются, маленькие блестящие глаза точно пронизывают вас, коротенький нос с горбиком пышет огнем, усы вниз, торчащая бородка слегка раздвоена, - подпоясанный халат (из мервской шерстяной материи) горохового цвета обнажал распахнувшуюся на волосатой груди белую сорочку и кожаные лапти держались на ногах веревочками, как у наших бурлаков. «Посланник» подошел прямо ко мне и, пожав протянутую мною ему руку обеими своими ладонями, приложил правую руку к сердцу, затем, усевшись, по моему приглашению, на корточки в углу у дверей, обратился с кратким, вероятно, приветствием к Ибрагиму, на что тот, сухо прошамкав что-то, указал ему на лапти.
«Посланник» объяснил, что их-де трудно снять - не туфли, и с жадным любопытством уперся глазами в меня.
Магомедов стал расспрашивать его о Кидяеве, и тут же переводил:
- Русского взяли, с чаем и сахаром, по дороге в Хейбу… содержат хорошо…
- А в каком именно месте он находится теперь? - перебил его я.
- Туркмен не говорит.
- Конечно, в Мерве… Как же мы будем переговариваться об выкупе, если не знаем имени хозяина его?!
- Хозяина зовут Дан-Катар.
Ибрагим сказал, что он хлопочет об обмене «уруса» на туркменских невольников, на что посланец ответил, что ему поручено не соглашаться на это, потому-де, что двое, на которых его земляки охотно бы выменяли «уруса», уже проданы, а на остальных не стоит - «маленькие люди».
- Что ж они хотят за него? - спросил я.
- Двадцать четыре тысячи рублей…
Положим, русский пленник и в Хиве всегда стоил в несколько раз дороже персидского за силу и трудолюбие, так что цена на некоторых доходила даже до 1.000 руб… Но 24.000, на которые мервцы сразу перескочили с 12.000, запрошенных ими за Кидяева месяц тому назад, это что-то непонятно?! [Если даже считать, в этом случае, рубль за кран, то и тогда выходит 8.000 р.?!]
- Туркмен говорит, - продолжал Магомедов, - пленник болшой чилавек, сын губерна…
- Пленник большой человек уже потому, что он русский!
У посланца, не спускавшего с меня глаз во все время переговоров, пробежала по лицу легкая тень не то испуга, не то беспокойства за свою особу.
Посоветовав ему передать землякам, чтобы они обходились с «урус» хорошо, а иначе, мол, придет время - поквитаются за него, я поинтересовался знать: во сколько дней он доехал сюда от места его заключения?
- В девять, - отвечал тот, и на расспросы Ибрагима пояснил свой маршрут так: «Марв (Мерв), Даш-Робат, Шейтли, Шур Каля (Кале), Саракс (Сарекс, Серрекс), Шуррук, Муздеран-Дербенд, Чар-Гумбаз, Шадыча, Козган (Гузкан) и Машот (Мешед)».
Ибрагим нашел ответ его верным; и действительно, он не противоречил имевшимся уже у меня сведениям о дороге из Мешеда в Сарекс, которая идет отсюда сперва к востоку, вниз по течению р. Тедженда [Река Хери-руд (при которой стоит г. Херат, что в Авганистане) по слиянии своем у моста Пули-Хатун с Мешедскою рекой принимает название Тедженд (Теджен) и далее - иссякает в пустыне.], через селения Утунг, Гузкан, Ленгарек и Ман-Робат; потом - поворачивает к СВ и проходит Ельбурское ущелье (Дербенд) [Ущелье Ак-Дербенд находится в 14 фарсангах к ЮВ от Сарекса.], при выходе которого, около Муздерана (что в 14 фарсангах от Мешеда), раскинуто несколько укрепленных башен, - тут-то настоящая граница Персии.
Пришли гости. «Посланника» точно коробило от них. Он нетерпеливо встал и, вместо «прощай», попросил у меня денег «на дорогу». Пришлось ответить так, что сын степей, вероятно, будет рассчитывать на карман Ибрагима. С тем он и ушел.
Вскоре убрались и гости.
Старик начал просить меня объяснить Магомедову содержание послания Кидяева, чтобы мирза мог составить его по-персидски. Конечно, я придал более убедительную форму, и когда письмо было окончено, Ибрагим уже собрался с ним к эмиру - просить его о выкупе этого несчастного «уруса», - как является червадар (обязанный, по условию, завтра выехать со мною) и возвращает задаток, оправдываясь тем, что у него-де нет катырей [Катыр - мул, лошак.]: одни больны, другие - заняты.
- Что ж это такое?! - с упреком обратился я к Ибрагиму.
Тот смутился, замялся… и в конце концов мирза привел другого червадара, согласившегося доставить меня в Шахруд за семь томанов. Но тут старик высказался прямо, что консул пишет ему «не пускать меня одного, без оказии», а потому-де отъезд придется отложить до шестого-седьмого числа, когда отсюда двинутся богомольцы большими партиями. По уверениям его, около Шериф-Абада и Кадамге очень опасно, а о кратчайшей дороге на Дерруд нечего и говорить: если сюда удалось мне проехать по ней благополучно, то обратно - вряд ли.
Мирза тоже присоединился к этому заявлению и в подтверждение страшной опасности показывает с гримасами боли широкий шрам от раны на руке - память курдских разбойников, на которых он наткнулся в свою последнюю поездку в Шахруд.
- А ты что? - спрашиваю его.
- Да, да, - а ты что? - пресерьезно закивал он головой.
Короче сказать, я был лишен свободы, благодаря ли консулу, который настолько оперсиянился, что даже не счел нужным списаться со мной, а просто, с бесцеремонностью станового, распорядился «не выпускать его!», или мне все еще угрожает опасность, несмотря на заступничество муштегида, и почтенный бухарец задерживает мой отъезд под разными предлогами до благоприятного времени? - Ничего не разберу!!!
___________
Старик ушел с письмом к эмиру и вернулся к чаю опять расстроенным. Я также волнуюсь до болезненности: с утра давит тоска, голова тяжелеет, расходились нервы… А тут опять эти несносные «друзья» - гости?! Отвернулся от них, а в ушах так и раздается: «пули» (деньги), «томаны» - страсть к деньгам у этих азиатов, как у жидов! По временам слышится и «инглиз», «Аббас-хан», «туркман»… Убрались наконец…
Тускло горит свеча, как бы увеличивая темь в настежь отворенных дверях. Ибрагим с растерянным видом часто хватается за голову и покачивает ею…
- Хаджи-Ибрагим, скажи по правде, отчего ты мешаешь мне уехать завтра?
- Что Ибрагиму делать, когда народ плут, - отвечает за него Магомедов.
- Магомедов, скажи откровенно, почему ты вот уж третью ночь дежуришь при мне? Ведь мирза налицо?
Переговорив с Ибрагимом, Магомедов ничего не отвечал, или, вернее, - замял ответ другим разговором. Все это очень подозрительно. Долго бился я с ними, наконец старик простонал:
- Ой, ой, инглиз, Аббас-хан, губернот Хорассан?!
И поник головой.
Долго он так сидел, мне стало жаль его.
- Ибрагим?..
Молчит.
- Ибрагим?..
- Сябзавар - жулик нету, Мешед - мног-мног! - наконец очнулся он, поднял голову и объяснил, что если я поеду один - они вслед, и непременно убьют меня, ибо английский агент и «инглиз» подговорили персов убить меня, и если первый чарвадар вернул задаток, то только потому, что прослышал о намерении убить меня дорогою, что было бы очень приятно правителю Хорассана, и он, конечно, сумел бы замять это дело.
Как-то вырвусь я из Персии на родину?!.
Ибрагим снова застонал, хватаясь за голову, и мирзе опять пришлось «изгонять беса», после чего Магомедов вышел куда-то, вышел пошатываясь и бедный старикашка, и я в первый раз услышал его свирепый крик на жену, оправдывавшуюся робко плаксивым шепотом.
- Тьфу! Шах Наср-Эддин тьфу! - злобно плюнул мирза. - Урус падишах - хорош!
Я таращил на него глаза, вспоминая, как и другие из «верноподданных» персидского шаха, наедине со мною, тоже плевали при имени его и высказывались так: «Мерв будет взят - Хорассану легче, но нас разоряют свои, и если русские займут Хорассан, нам будет лучше».
Упоминаю об этих единичных голосах только в интересах истины, т. е. как о факте, не высказывая своего личного мнения.
___________
Просыпаюсь (4 сентября) - сам старик хлопотливо готовит самовар и раскуривает себе кальян. Ему кто-то сказал, что сегодня ночью прибыл русский караван, и он услал мирзу проверить это отрадное известие… оказавшееся только слухом. Но, действительно, богомольцы видели вчера вечером «урусов» (поверенного каравана Грошева и переводчика Шафеева) в двух фарсангах отсюда.
Я написал Грошеву записку, что помещение для каравана приготовлено в к.-с. Узбек, и мирза опять побежал за городские ворота встретить его и проводить туда.
Выло ровно 12 часов дня. Я лежа писал дневник… как входит запыхавшись Шафеев и - точно пораженный неожиданностью - замер на месте, вперив в меня испуганно-вопросительный взгляд. Видно было, что он, сильно напуганный угрожающими мне здесь опасностями, не ожидал видеть меня здравым и невредимым.
- Что с вами?
- Здравствуйте, П. И., - Грошев приехал, - я сейчас же пошел к вам, - заговорил он.
- Какой дорогой ехали?
- На Кадамге и Шериф-Абад.
- И все благополучно?
- Все.
- Караван с вами?
- Нет, - завтра должен прибыть.
- А где остановились вы?
- В к.-с. Шаверды-хан.
- Разве вас не встретил мирза Хаджи-Ибрагима?
- Нет…
Оказывается, что тот, запоздав, разъехался с ними.
Старик ручался только за к.-с. Узбек, и Шафеев, обождав, пока я написал записку Грошеву о выдаче мне (согласно условию с А. И. Глуховским) пятидесяти рублей на выезд отсюда в Шахруд, - отправился с мирзой перебираться туда. Через два часа они вернулись с известием, что перебраться перебрались, но арендатор к.-с. Шаверды-хан ужасно сердится на это; рассчитывал на большие барыши, и вдруг?!
- А деньги принесли? - спросил я, вызвав Шафеева на галерею.
- Грошев сказал: «Пусть прежде напишет расписку в получении их и на те продукты, которые забирал он в Шахруде на общие нужды».
Как ни груб ответ аршинника, но для меня другого выхода не было, и я дал расписку в требуемом смысле, прося Шафеева поскорей доставить мне деньги, и ни гугу об этом никому…
После вечернего чаю Ибрагим ушел к Грошеву, и я остался во всем доме один… Впрочем, нет. Когда стучатся в уличную дверь, то слышно, как жена его долго-долго спрашивает: кто да зачем?.. И все-таки никого не впускает.
Но вот - мирза, веселый такой.
- Хозяйн урус хорошо нету, - презрительно гримасничает он насчет поверенного р. каравана - каналья!
Вернулся и старик, спокойный, довольный, и только уходя спать сообщил мне с неодобрительной миной, что весь Мешед уже знает и говорит о моей ссоре с Грошевым.
Когда на следующее утро (5 сентября) Шафеев тайком отсчитывал мне кранами 50 рублей, я спросил: не его ли нужно благодарить за длинный язык, - божится, что нет, не его, а сябзаварских армян, написавших сюда об этой ссоре шушинскому персу, а на мой упрек, что он-де, Шафеев, нанятый мною в переводчики, служил все время только Грошеву, - отвечал: «Я так поступал потому, что (астраханский) губернатор приказал мне слушаться во всем Грошева».
Кто ж тут виноват? - Конечно, А. И. Глуховской.
___________
Магомедов привел червадара. Это - по счету уже третий, по имени Хаджи-Мамед-Али Испаханский, из Шахруда. Он взялся доставить меня отсюда прямо в Гязь за семь томанов на своих харчах; только седла у него не было, но это пустяки, куплю. Условились выехать завтра с рассветом.
На смену хаджи явился преинтересный грамотей. Усевшись на пол, он вынул из складок белоснежной чалмы гребешок и, расчесывая бороду, очень любезно заговорил со мною по-русски. Таги Аскаров - так звали его - долго жил в России, торгуя бирюзою, ездил с нею и по Европе. Он одобряет Россию, в особенности Москву, в которой и теперь бывает, за что недолюбливают его свои и даже презирают. «Не ходи - стыдно! - говорят они ему и вообще всем посещающим Россию по торговым делам. - Сиди у себя, читай молитву, и тогда в рай попадешь».
Аскаров жаловался на скуку, на тоску: нет, мол, умных людей здесь, не с кем побеседовать на досуге. Он продолжает усердно учиться, в доказательство чего достал из кармана вместе с написанным им по-русски листиком бумаги и французско-немецкую азбуку и проковеркал мне несколько слов. Но здесь, в Персии, между невежественными соотечественниками, даже опасно, по уверению его, выказывать стремление свое к просвещению.
Мне сдается, что Аскарову просто хотелось втереться в русскую торговлю; но ведь и Магомедов мечтает о том же, и, увидав в нем опасного для себя конкурента, раздражительно заметил, чтобы тот не очень бы откровенничал «с русским», не то - тут он пригрозил ему… как входит другой, богатейший торговец бирюзую, старик Аги-Баба, тоже хорошо знакомый с Москвой, где держит приказчиков, из которых один обворовал его недавно на 60 тыс. руб.; и вот он явился ко мне с письмом, касающимся этого дела, прося передать его по назначению лично.
Пришел и «единственный христианин», а за ним, наконец-то, пожаловал в сопровождении слуг и слюнявого шушинца - негодяя достопочтенный хаджи Абдул Касым Испаханский - влиятельнейший и богатейший выхоленный купец, имеющий, помимо множества приказчиков по разным городам в Персии, обширные торговые связи с Авганистаном. Ибрагим даже расцвел от посещения этакой знати, начавшей с похвалы «за большой ум» своего племянника, астраханского перса Хаджи-аги, от которого я привез ему письмо. Далее высказано было легкое неудовольствие на здешних светил медицины, бессильных избавить его от лихорадки. Я пощупал у него пульс и успокоил приемом хины на слабом растворе соляной кислоты.
Коснулись торговли. Достопочтенный хаджи Абдул не советует затевать тут «русским» каких-либо торговых дел, потому что… потому что (как потом объяснил мне Ибрагим) они ведь подрезали бы его благосостояние немного.
На прощанье он протянул мне руку и поспешил с брезгливою миной умыться на площадке - экая бестия, но больше лицемер!
___________
Мирза положительно отсутствует, просиживая все время у Грошева, и это волнует Ибрагима до головной боли, - даю ему нюхать нашатырный спирт.
Но вот явился тот, и старик улыбается ему, точно и не сердился, и вышел из дому.
К чаю вернулся он огорченным и крайне утомленным. Оказывается, что перемещение Грошева может разразиться если не бурей, то по крайней мере ударами по пяткам арендатора к.-с. Узбека, на которого соперник подал Мустафе жалобу, с соответствующими пишкешами, якобы тот «переманил от него уруса». Очевидная ложь! Но Мустафа предложил Ибрагиму такой ультиматум: или я, т. е. пишущий это, должен вылечить его, т. е. Мустафу (от какой болезни - не сказал), или же Грошев обязан перебраться обратно в к.-с. Шаверды-хан?! Начинаются притеснения. А трактаты? Ха-ха! они ничем не обеспечены, и русские интересы здесь тоже не обеспечены, и наша торговля может держаться только на подкупе или пишкешах, как это и поняли давно неразборчивые на средства армяне.
Конечно, я отказался от навязываемой мне роли доктора. Пусть Грошев сам справляется с негодяем - не ребенок!
Был Ибрагим у эмира с письмом Кидяева, и тот обещал выкупить этого несчастного или выменять его на туркменских невольников, и велел своему мирзе немедленно настрочить о том мервскому губернатору, а ему, Ибрагиму, - попросить меня написать «русскому пленнику» успокоительное письмо, что он-де, эмир, непременно выкупит его, только пусть не называется губернаторским сыном, а просто купцом, иначе много заломят за него.
Конечно, я не поскупился на утешение несчастному, хотя и не рассчитывал на щедрость правителя Хорассана - лукавит, бестия, ибо с прибытием каравана ветер переменился. Старик отправит письмо с известным уже читателю «посланником», который завтра уезжает обратно в Мерв.
___________
Вечером комната переполнилась гостями. Шум, чай, кальяны и грошовые сигары, - это еще сносно, но невыносимо то, что на прощанье еще назойливее протягиваются руки за лекарствами! Я крайне измучен и наконец просил передать им: «Позор! Как нищие протягиваете вы руки за лекарствами, точно у вас нет копейки купить их?! Бедняк - иное дело; но ведь вы - богатые купцы?!» Двое поддержали меня, пристыдив прочих, и все умолкли и один за другим удалились с сконфуженными улыбками. Остались только, по моей просьбе, Аскаров и «балшой» приятель Ибрагима, красивый авганец с крашеными ногтями, в серой [Синяя с белою нитка или полоска - не помню.] чалме и гороховом [Прочная, красивая шерстяная материя горохового цвета ив Мерва, идущая здесь, в Мешеде, на аба, чардари, коба и архалуки достаточным людям.] аба поверх белой длинной рубахи. Да вот еще, озираясь, пробрался на галерею арендатор к.-с. Узбек, - на нем лица нет! Он бежал к нам от палок Мустафы, и все молится. Ибрагим, охая, грустно покачивает головой…
Друзья его однажды говорили мне: «Если поедешь в Херат - тебя убьют». Авганец подтвердил это, но в уклончивой форме: дорога, мол, туда не совсем безопасна. По словам его, от Мешеда до Херата 60 фарсангов, или десять дней пути. Отсюда до пограничной персидской деревни Карез (Кехриз) караваны ходят без оказии: на Сенги-бэст, Периван, Калянтар-Абад, откуда дорога разветвляется: одна, для верблюжьих караванов, - на Дагани-Горк, другая, для лошадей, катыров и ослов, - на Берду и далее население Абдул- (Абдал)-Абад, Ленга, или Лянгер, Турбети-Шейхи-джам и Карез, отстоящую от пограничного авганского города Кусан, или Косан (буквально - лев), на 4 фарсанга, которые проходятся караванами уже под прикрытием конвоя от нападений туркменских племен мерв-текке, салор и сару (сарик?). Дальше до самого Херата путь безопасен и удобен, даже для колесной езды.
Между многими интересными подробностями о Херате почтенный авганец сообщил, что оттуда недавно отправился в Бухару (на Майменэ, Андкуй и Керки, что на Амударье) караван одного бухарского купца и какого-то еврея, преимущественно с опиумом, английскими ситцами и керманскими шалями.
Карта Персидского Хорасана (прил. к книге П. И. Огородникова «Страна солнца»)
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/621640.html
Другие отрывки:
Караван-сарай Зафрание
Мешхед:
• 1. Въезд в город. У эмира
• 2. Главный базар. Караван-сарай Узбек. Слухи из Мерва
• 3. У Нэпира
• 4. Священный квартал
• 5. У эмира и Нэпира. Русский пленник в Мерве. Невольничий рынок Мешхеда
• 6. Мертвые кварталы. Ковровая фабрика. Бирюза
• 7. По городу. В садах
• 8. Вспышка базарной толпы. У эмира. Склад туркменских голов
• 9. Письмо от русского пленника в Мерве. Перед отъездом
Мешхед. Двор мечети Гаухар-Шад. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
<Окончание гл. IX ч. IV>
Молча вышли мы из цитадели с Магомедовым. В это время вели с водопоя туркменских коней эмира, конюшни которого были полны ими. Один аргамак, быстро обернувшись ко мне, страшно оскалил зубы и лягнул всем задом, но я успел отскочить в сторону.
- Магомедов, видел? Чуть не убил!
- Не дай Бог зтого несчастья, - пробурчал «балшой» приятель Ибрагима в сильном смущении. - Туркменский конь - страшной…
«Случайность ли это?» - подумал я… как прохожий в отрепьях, должно быть, «дивана» (юродивый), упал на колени передо мною и, указывая рукой на небо, пророческим голосом выкрикнул что-то.
Магомедов ускорил шаги…
Дома мы не застали ни Ибрагима, ни мирзы. Они явились только к ужину: первый - в парадном костюме, последний - с складным цилиндрическим фонарем, и оба весьма довольными. Они были где-то на вечере, на котором присутствовал главный муштегид, «мног-мног» говоривший в пользу русских, по поводу освобожденных ими из хивинской неволи персов. Особенно торжественна была минута, по словам захлебывавшегося Ибрагима, когда почтенный хаджи мирза Наср-Уль-Ля, воздев к небу руки, взывал к Всевышнему о ниспослании славы на русское оружие в борьбе с туркменами и закончил словами к собранию: «Пока русские не займут Туркмении - Хорассан не будет счастлив!»
Муштегид исполнил свое обещание Ибрагиму, и, быть может, благодаря только этому вы и читаете мои записки.
Выкурив кальян, старик подал мне только-что полученное им чрез посланца из Мерва письмо от Кидяева. Посланный приехал всего с час тому назад, и прямо к Нэпиру с посланием от Коушит-хана (губернатора Мерва).
Привожу письмо Кидяева ко мне дословно:
Рускаму купцу рускай пленик Покорнши прашу вас ни остафти прозбу скожите Амиру [Т. е. эмиру.] чтоба он нипродавал ини отпускалбы [Вероятно, пленных туркмен.] знаит как рускай Царь нипродает он сибе получит слово нихарошая ну я таперя страдаю от сибе сколка я писал бумах. Амир мне ничово ни посылаит этих трухмян [Туркмен.] каторы в Машоти [Мешеде.] ни отпускалбы ну я прошу вас чтоба вы мне отслужили службу Скажити Амиру чтобы нипродавал пуймали эх [Вероятно, поймали их.] нужна мне нарсхот [На расход.] Амир пожртвовал [Пожертвовал.] трухмян катора хороши люди чтобы он сказал сколко ценит и чтобы они отвичали здес мне дать денег на расхот таперя я посылаю трухмянца Аннамемет Марь ли [С Мерви?] чтоба дал Ак хаи [?] так карожо [Хорошо?] ки чи вес [?] штоба мне дал этому чиловеку дать халат вы миня ни верити что я Бальшой чилавек Губернатръскай Сын Г. Кидяев.
Короче сказать, несчастный просит меня похлопотать у эмира, чтобы он выменял его на пленных туркмен, и, конечно, по внушению своих хозяев, рассчитывающих содрать за него большой выкуп, назвался губернаторским сыном (что очевидно опровергается безграмотностью).
Ибрагим опять оставил Магомедова ночевать. Уходя спать, он сказал, что завтра утром будет у меня «посланник» - так величал почтенный бухарец посланца из Мерва.
___________
И действительно, за утренним чаем (3 сентября) явился стройный теккинец - мохнатая рыжая (баранья) шапка - на затылок, уши немного оттопырены, скулы выдаются, маленькие блестящие глаза точно пронизывают вас, коротенький нос с горбиком пышет огнем, усы вниз, торчащая бородка слегка раздвоена, - подпоясанный халат (из мервской шерстяной материи) горохового цвета обнажал распахнувшуюся на волосатой груди белую сорочку и кожаные лапти держались на ногах веревочками, как у наших бурлаков. «Посланник» подошел прямо ко мне и, пожав протянутую мною ему руку обеими своими ладонями, приложил правую руку к сердцу, затем, усевшись, по моему приглашению, на корточки в углу у дверей, обратился с кратким, вероятно, приветствием к Ибрагиму, на что тот, сухо прошамкав что-то, указал ему на лапти.
«Посланник» объяснил, что их-де трудно снять - не туфли, и с жадным любопытством уперся глазами в меня.
Магомедов стал расспрашивать его о Кидяеве, и тут же переводил:
- Русского взяли, с чаем и сахаром, по дороге в Хейбу… содержат хорошо…
- А в каком именно месте он находится теперь? - перебил его я.
- Туркмен не говорит.
- Конечно, в Мерве… Как же мы будем переговариваться об выкупе, если не знаем имени хозяина его?!
- Хозяина зовут Дан-Катар.
Ибрагим сказал, что он хлопочет об обмене «уруса» на туркменских невольников, на что посланец ответил, что ему поручено не соглашаться на это, потому-де, что двое, на которых его земляки охотно бы выменяли «уруса», уже проданы, а на остальных не стоит - «маленькие люди».
- Что ж они хотят за него? - спросил я.
- Двадцать четыре тысячи рублей…
Положим, русский пленник и в Хиве всегда стоил в несколько раз дороже персидского за силу и трудолюбие, так что цена на некоторых доходила даже до 1.000 руб… Но 24.000, на которые мервцы сразу перескочили с 12.000, запрошенных ими за Кидяева месяц тому назад, это что-то непонятно?! [Если даже считать, в этом случае, рубль за кран, то и тогда выходит 8.000 р.?!]
- Туркмен говорит, - продолжал Магомедов, - пленник болшой чилавек, сын губерна…
- Пленник большой человек уже потому, что он русский!
У посланца, не спускавшего с меня глаз во все время переговоров, пробежала по лицу легкая тень не то испуга, не то беспокойства за свою особу.
Посоветовав ему передать землякам, чтобы они обходились с «урус» хорошо, а иначе, мол, придет время - поквитаются за него, я поинтересовался знать: во сколько дней он доехал сюда от места его заключения?
- В девять, - отвечал тот, и на расспросы Ибрагима пояснил свой маршрут так: «Марв (Мерв), Даш-Робат, Шейтли, Шур Каля (Кале), Саракс (Сарекс, Серрекс), Шуррук, Муздеран-Дербенд, Чар-Гумбаз, Шадыча, Козган (Гузкан) и Машот (Мешед)».
Ибрагим нашел ответ его верным; и действительно, он не противоречил имевшимся уже у меня сведениям о дороге из Мешеда в Сарекс, которая идет отсюда сперва к востоку, вниз по течению р. Тедженда [Река Хери-руд (при которой стоит г. Херат, что в Авганистане) по слиянии своем у моста Пули-Хатун с Мешедскою рекой принимает название Тедженд (Теджен) и далее - иссякает в пустыне.], через селения Утунг, Гузкан, Ленгарек и Ман-Робат; потом - поворачивает к СВ и проходит Ельбурское ущелье (Дербенд) [Ущелье Ак-Дербенд находится в 14 фарсангах к ЮВ от Сарекса.], при выходе которого, около Муздерана (что в 14 фарсангах от Мешеда), раскинуто несколько укрепленных башен, - тут-то настоящая граница Персии.
Пришли гости. «Посланника» точно коробило от них. Он нетерпеливо встал и, вместо «прощай», попросил у меня денег «на дорогу». Пришлось ответить так, что сын степей, вероятно, будет рассчитывать на карман Ибрагима. С тем он и ушел.
Вскоре убрались и гости.
Старик начал просить меня объяснить Магомедову содержание послания Кидяева, чтобы мирза мог составить его по-персидски. Конечно, я придал более убедительную форму, и когда письмо было окончено, Ибрагим уже собрался с ним к эмиру - просить его о выкупе этого несчастного «уруса», - как является червадар (обязанный, по условию, завтра выехать со мною) и возвращает задаток, оправдываясь тем, что у него-де нет катырей [Катыр - мул, лошак.]: одни больны, другие - заняты.
- Что ж это такое?! - с упреком обратился я к Ибрагиму.
Тот смутился, замялся… и в конце концов мирза привел другого червадара, согласившегося доставить меня в Шахруд за семь томанов. Но тут старик высказался прямо, что консул пишет ему «не пускать меня одного, без оказии», а потому-де отъезд придется отложить до шестого-седьмого числа, когда отсюда двинутся богомольцы большими партиями. По уверениям его, около Шериф-Абада и Кадамге очень опасно, а о кратчайшей дороге на Дерруд нечего и говорить: если сюда удалось мне проехать по ней благополучно, то обратно - вряд ли.
Мирза тоже присоединился к этому заявлению и в подтверждение страшной опасности показывает с гримасами боли широкий шрам от раны на руке - память курдских разбойников, на которых он наткнулся в свою последнюю поездку в Шахруд.
- А ты что? - спрашиваю его.
- Да, да, - а ты что? - пресерьезно закивал он головой.
Короче сказать, я был лишен свободы, благодаря ли консулу, который настолько оперсиянился, что даже не счел нужным списаться со мной, а просто, с бесцеремонностью станового, распорядился «не выпускать его!», или мне все еще угрожает опасность, несмотря на заступничество муштегида, и почтенный бухарец задерживает мой отъезд под разными предлогами до благоприятного времени? - Ничего не разберу!!!
___________
Старик ушел с письмом к эмиру и вернулся к чаю опять расстроенным. Я также волнуюсь до болезненности: с утра давит тоска, голова тяжелеет, расходились нервы… А тут опять эти несносные «друзья» - гости?! Отвернулся от них, а в ушах так и раздается: «пули» (деньги), «томаны» - страсть к деньгам у этих азиатов, как у жидов! По временам слышится и «инглиз», «Аббас-хан», «туркман»… Убрались наконец…
Тускло горит свеча, как бы увеличивая темь в настежь отворенных дверях. Ибрагим с растерянным видом часто хватается за голову и покачивает ею…
- Хаджи-Ибрагим, скажи по правде, отчего ты мешаешь мне уехать завтра?
- Что Ибрагиму делать, когда народ плут, - отвечает за него Магомедов.
- Магомедов, скажи откровенно, почему ты вот уж третью ночь дежуришь при мне? Ведь мирза налицо?
Переговорив с Ибрагимом, Магомедов ничего не отвечал, или, вернее, - замял ответ другим разговором. Все это очень подозрительно. Долго бился я с ними, наконец старик простонал:
- Ой, ой, инглиз, Аббас-хан, губернот Хорассан?!
И поник головой.
Долго он так сидел, мне стало жаль его.
- Ибрагим?..
Молчит.
- Ибрагим?..
- Сябзавар - жулик нету, Мешед - мног-мног! - наконец очнулся он, поднял голову и объяснил, что если я поеду один - они вслед, и непременно убьют меня, ибо английский агент и «инглиз» подговорили персов убить меня, и если первый чарвадар вернул задаток, то только потому, что прослышал о намерении убить меня дорогою, что было бы очень приятно правителю Хорассана, и он, конечно, сумел бы замять это дело.
Как-то вырвусь я из Персии на родину?!.
Ибрагим снова застонал, хватаясь за голову, и мирзе опять пришлось «изгонять беса», после чего Магомедов вышел куда-то, вышел пошатываясь и бедный старикашка, и я в первый раз услышал его свирепый крик на жену, оправдывавшуюся робко плаксивым шепотом.
- Тьфу! Шах Наср-Эддин тьфу! - злобно плюнул мирза. - Урус падишах - хорош!
Я таращил на него глаза, вспоминая, как и другие из «верноподданных» персидского шаха, наедине со мною, тоже плевали при имени его и высказывались так: «Мерв будет взят - Хорассану легче, но нас разоряют свои, и если русские займут Хорассан, нам будет лучше».
Упоминаю об этих единичных голосах только в интересах истины, т. е. как о факте, не высказывая своего личного мнения.
___________
Просыпаюсь (4 сентября) - сам старик хлопотливо готовит самовар и раскуривает себе кальян. Ему кто-то сказал, что сегодня ночью прибыл русский караван, и он услал мирзу проверить это отрадное известие… оказавшееся только слухом. Но, действительно, богомольцы видели вчера вечером «урусов» (поверенного каравана Грошева и переводчика Шафеева) в двух фарсангах отсюда.
Я написал Грошеву записку, что помещение для каравана приготовлено в к.-с. Узбек, и мирза опять побежал за городские ворота встретить его и проводить туда.
Выло ровно 12 часов дня. Я лежа писал дневник… как входит запыхавшись Шафеев и - точно пораженный неожиданностью - замер на месте, вперив в меня испуганно-вопросительный взгляд. Видно было, что он, сильно напуганный угрожающими мне здесь опасностями, не ожидал видеть меня здравым и невредимым.
- Что с вами?
- Здравствуйте, П. И., - Грошев приехал, - я сейчас же пошел к вам, - заговорил он.
- Какой дорогой ехали?
- На Кадамге и Шериф-Абад.
- И все благополучно?
- Все.
- Караван с вами?
- Нет, - завтра должен прибыть.
- А где остановились вы?
- В к.-с. Шаверды-хан.
- Разве вас не встретил мирза Хаджи-Ибрагима?
- Нет…
Оказывается, что тот, запоздав, разъехался с ними.
Старик ручался только за к.-с. Узбек, и Шафеев, обождав, пока я написал записку Грошеву о выдаче мне (согласно условию с А. И. Глуховским) пятидесяти рублей на выезд отсюда в Шахруд, - отправился с мирзой перебираться туда. Через два часа они вернулись с известием, что перебраться перебрались, но арендатор к.-с. Шаверды-хан ужасно сердится на это; рассчитывал на большие барыши, и вдруг?!
- А деньги принесли? - спросил я, вызвав Шафеева на галерею.
- Грошев сказал: «Пусть прежде напишет расписку в получении их и на те продукты, которые забирал он в Шахруде на общие нужды».
Как ни груб ответ аршинника, но для меня другого выхода не было, и я дал расписку в требуемом смысле, прося Шафеева поскорей доставить мне деньги, и ни гугу об этом никому…
После вечернего чаю Ибрагим ушел к Грошеву, и я остался во всем доме один… Впрочем, нет. Когда стучатся в уличную дверь, то слышно, как жена его долго-долго спрашивает: кто да зачем?.. И все-таки никого не впускает.
Но вот - мирза, веселый такой.
- Хозяйн урус хорошо нету, - презрительно гримасничает он насчет поверенного р. каравана - каналья!
Вернулся и старик, спокойный, довольный, и только уходя спать сообщил мне с неодобрительной миной, что весь Мешед уже знает и говорит о моей ссоре с Грошевым.
Когда на следующее утро (5 сентября) Шафеев тайком отсчитывал мне кранами 50 рублей, я спросил: не его ли нужно благодарить за длинный язык, - божится, что нет, не его, а сябзаварских армян, написавших сюда об этой ссоре шушинскому персу, а на мой упрек, что он-де, Шафеев, нанятый мною в переводчики, служил все время только Грошеву, - отвечал: «Я так поступал потому, что (астраханский) губернатор приказал мне слушаться во всем Грошева».
Кто ж тут виноват? - Конечно, А. И. Глуховской.
___________
Магомедов привел червадара. Это - по счету уже третий, по имени Хаджи-Мамед-Али Испаханский, из Шахруда. Он взялся доставить меня отсюда прямо в Гязь за семь томанов на своих харчах; только седла у него не было, но это пустяки, куплю. Условились выехать завтра с рассветом.
На смену хаджи явился преинтересный грамотей. Усевшись на пол, он вынул из складок белоснежной чалмы гребешок и, расчесывая бороду, очень любезно заговорил со мною по-русски. Таги Аскаров - так звали его - долго жил в России, торгуя бирюзою, ездил с нею и по Европе. Он одобряет Россию, в особенности Москву, в которой и теперь бывает, за что недолюбливают его свои и даже презирают. «Не ходи - стыдно! - говорят они ему и вообще всем посещающим Россию по торговым делам. - Сиди у себя, читай молитву, и тогда в рай попадешь».
Аскаров жаловался на скуку, на тоску: нет, мол, умных людей здесь, не с кем побеседовать на досуге. Он продолжает усердно учиться, в доказательство чего достал из кармана вместе с написанным им по-русски листиком бумаги и французско-немецкую азбуку и проковеркал мне несколько слов. Но здесь, в Персии, между невежественными соотечественниками, даже опасно, по уверению его, выказывать стремление свое к просвещению.
Мне сдается, что Аскарову просто хотелось втереться в русскую торговлю; но ведь и Магомедов мечтает о том же, и, увидав в нем опасного для себя конкурента, раздражительно заметил, чтобы тот не очень бы откровенничал «с русским», не то - тут он пригрозил ему… как входит другой, богатейший торговец бирюзую, старик Аги-Баба, тоже хорошо знакомый с Москвой, где держит приказчиков, из которых один обворовал его недавно на 60 тыс. руб.; и вот он явился ко мне с письмом, касающимся этого дела, прося передать его по назначению лично.
Пришел и «единственный христианин», а за ним, наконец-то, пожаловал в сопровождении слуг и слюнявого шушинца - негодяя достопочтенный хаджи Абдул Касым Испаханский - влиятельнейший и богатейший выхоленный купец, имеющий, помимо множества приказчиков по разным городам в Персии, обширные торговые связи с Авганистаном. Ибрагим даже расцвел от посещения этакой знати, начавшей с похвалы «за большой ум» своего племянника, астраханского перса Хаджи-аги, от которого я привез ему письмо. Далее высказано было легкое неудовольствие на здешних светил медицины, бессильных избавить его от лихорадки. Я пощупал у него пульс и успокоил приемом хины на слабом растворе соляной кислоты.
Коснулись торговли. Достопочтенный хаджи Абдул не советует затевать тут «русским» каких-либо торговых дел, потому что… потому что (как потом объяснил мне Ибрагим) они ведь подрезали бы его благосостояние немного.
На прощанье он протянул мне руку и поспешил с брезгливою миной умыться на площадке - экая бестия, но больше лицемер!
___________
Мирза положительно отсутствует, просиживая все время у Грошева, и это волнует Ибрагима до головной боли, - даю ему нюхать нашатырный спирт.
Но вот явился тот, и старик улыбается ему, точно и не сердился, и вышел из дому.
К чаю вернулся он огорченным и крайне утомленным. Оказывается, что перемещение Грошева может разразиться если не бурей, то по крайней мере ударами по пяткам арендатора к.-с. Узбека, на которого соперник подал Мустафе жалобу, с соответствующими пишкешами, якобы тот «переманил от него уруса». Очевидная ложь! Но Мустафа предложил Ибрагиму такой ультиматум: или я, т. е. пишущий это, должен вылечить его, т. е. Мустафу (от какой болезни - не сказал), или же Грошев обязан перебраться обратно в к.-с. Шаверды-хан?! Начинаются притеснения. А трактаты? Ха-ха! они ничем не обеспечены, и русские интересы здесь тоже не обеспечены, и наша торговля может держаться только на подкупе или пишкешах, как это и поняли давно неразборчивые на средства армяне.
Конечно, я отказался от навязываемой мне роли доктора. Пусть Грошев сам справляется с негодяем - не ребенок!
Был Ибрагим у эмира с письмом Кидяева, и тот обещал выкупить этого несчастного или выменять его на туркменских невольников, и велел своему мирзе немедленно настрочить о том мервскому губернатору, а ему, Ибрагиму, - попросить меня написать «русскому пленнику» успокоительное письмо, что он-де, эмир, непременно выкупит его, только пусть не называется губернаторским сыном, а просто купцом, иначе много заломят за него.
Конечно, я не поскупился на утешение несчастному, хотя и не рассчитывал на щедрость правителя Хорассана - лукавит, бестия, ибо с прибытием каравана ветер переменился. Старик отправит письмо с известным уже читателю «посланником», который завтра уезжает обратно в Мерв.
___________
Вечером комната переполнилась гостями. Шум, чай, кальяны и грошовые сигары, - это еще сносно, но невыносимо то, что на прощанье еще назойливее протягиваются руки за лекарствами! Я крайне измучен и наконец просил передать им: «Позор! Как нищие протягиваете вы руки за лекарствами, точно у вас нет копейки купить их?! Бедняк - иное дело; но ведь вы - богатые купцы?!» Двое поддержали меня, пристыдив прочих, и все умолкли и один за другим удалились с сконфуженными улыбками. Остались только, по моей просьбе, Аскаров и «балшой» приятель Ибрагима, красивый авганец с крашеными ногтями, в серой [Синяя с белою нитка или полоска - не помню.] чалме и гороховом [Прочная, красивая шерстяная материя горохового цвета ив Мерва, идущая здесь, в Мешеде, на аба, чардари, коба и архалуки достаточным людям.] аба поверх белой длинной рубахи. Да вот еще, озираясь, пробрался на галерею арендатор к.-с. Узбек, - на нем лица нет! Он бежал к нам от палок Мустафы, и все молится. Ибрагим, охая, грустно покачивает головой…
Друзья его однажды говорили мне: «Если поедешь в Херат - тебя убьют». Авганец подтвердил это, но в уклончивой форме: дорога, мол, туда не совсем безопасна. По словам его, от Мешеда до Херата 60 фарсангов, или десять дней пути. Отсюда до пограничной персидской деревни Карез (Кехриз) караваны ходят без оказии: на Сенги-бэст, Периван, Калянтар-Абад, откуда дорога разветвляется: одна, для верблюжьих караванов, - на Дагани-Горк, другая, для лошадей, катыров и ослов, - на Берду и далее население Абдул- (Абдал)-Абад, Ленга, или Лянгер, Турбети-Шейхи-джам и Карез, отстоящую от пограничного авганского города Кусан, или Косан (буквально - лев), на 4 фарсанга, которые проходятся караванами уже под прикрытием конвоя от нападений туркменских племен мерв-текке, салор и сару (сарик?). Дальше до самого Херата путь безопасен и удобен, даже для колесной езды.
Между многими интересными подробностями о Херате почтенный авганец сообщил, что оттуда недавно отправился в Бухару (на Майменэ, Андкуй и Керки, что на Амударье) караван одного бухарского купца и какого-то еврея, преимущественно с опиумом, английскими ситцами и керманскими шалями.
Карта Персидского Хорасана (прил. к книге П. И. Огородникова «Страна солнца»)
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/621640.html