По Хорасану (1874). Мешхед. 8. Вспышка базарной толпы. У эмира. Склад туркменских голов
П. И. Огородников. Страна солнца. - СПб., 1881.
Другие отрывки:
Караван-сарай Зафрание
Мешхед:
• 1. Въезд в город. У эмира
• 2. Главный базар. Караван-сарай Узбек. Слухи из Мерва
• 3. У Нэпира
• 4. Священный квартал
• 5. У эмира и Нэпира. Русский пленник в Мерве. Невольничий рынок Мешхеда
• 6. Мертвые кварталы. Ковровая фабрика. Бирюза
• 7. По городу. В садах
• 8. Вспышка базарной толпы. У эмира. Склад туркменских голов
• 9. Письмо от русского пленника в Мерве. Перед отъездом
Мешхед. Могила Надир-шаха. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
IX
Науськивания на меня и неслучайная встреча с эмиром. - Вспышка базарной толпы. - Тайный секретарь Ибрагима и мирза в роли доктора. - Наем червадара и просьба «маточки» Ибрагима. - Приезд консульского курьера и мое последнее свидание с эмиром. - В «казамате»: склад туркменских голов и приговоренный к смерти. - Посланец из Мерви с письмом от русского пленника. - Опека надо мной и признание Ибрагима. - Мирза в аффекте. - Пятьдесят рублей и сюрпризы напоследок.
С утра (1 сентября) в доме необычайный стук. То «маточка» рубила баранину на котлеты… в ожидании Нэпира. Ибрагим, озабоченно ушедший после чаю в город, через час вернулся с Магомедовым, очень не в духе. За ним показал было нос Василий, с виновным видом, но, принятый сухо, повернул лыжи назад.
Время обедать, а Нэпир не является.
- «Инглиза» нет? - говорю я Ибрагиму.
- Инглиз не хорош, мошевник!.. Инглиз, персиан - один будет! Инглиз, персиан - равна будет! - отвечает тот в сильном волнении; стало быть, уже узнал, что не будет, и, вероятно, не будет потому, что я живу у него, бухарца.
За обедом старик говорил, что вчера «губернот» спрашивал его: «Зачем русский ходит к англичанину, когда они (т. е. Россия с Англиею) во вражде между собою?», на что тот ответил: «Англичанин был у русского в Шахруде».
___________
В шестом часу явился Магомедов, и старик, переговорив с ним, сделал мне знак: идем, мол.
- Суконой лавка смотрим, - пояснил его друг…
В одном крайне вонючем переулке, пожилой торговец сильно выругал меня ни за что ни про что. Магомедов вступился.
- Тебя не трогают, - сказал он по-русски, энергично пригрозив.
Я заметил, что мог бы пожаловаться эмиру на этого изувера, и его накажут.
- Такого дурака сам Ибрагим может сечь… за обиду, - отвечал мой заступник, и не успел он поравняться с нами, как на соседних крышах появилось несколько мальчишек с угрожающими жестами; более задорные из них вмиг очутились на улице и, забегая вперед нас, припевали что-то, вероятно, бранное, судя по тому, как сердито огрызался Магомедов. Ибрагим, пасмурный, с опущенными глазами, ускорил шаги.
- Что с дураками говорить?! - пробурчал в мою сторону первый.
- Что они?
- Ничего… Дураки, не видали русского.
- Ну, а именно?
- Вот… как Москва мальчишки смеются над татарин, дразнят… «свиной ухо», - и Магомедов, схватив кончик полы своего барского аба, помахал им.
- Так и они надо мной?
- Дураки!..
Вдруг камень пролетел мимо нас.
- Ит тву маточка! - вышел из себя даже мирза; Ибрагим же только больше поник головой.
Что-то недоброе чуялось мне во всем этом, и недоверие стало прокрадываться даже к нему, русскому патриоту бухарской пробы…
Но вот в одном, не менее зловонном, глухом переулке показалась кавалькада. Торопливо проходившие мимо нас ферраши объявили, что то едет эмир «к Имаму». По указанию Ибрагима, мы стали у глухой стены какого-то длинного дома, против которого появилась на крыше группа, как видно, знатных женщин, больше старообразных. Пристально всматривались они в меня, совершенно обнажив свои лица, и только при приближении кавалькады, немного попятившись, полузакрылись. Может быть, собственно для них и устроено было это «тамаша» на уруса…
Впереди ехал шагом не то церемониймейстер, не то ферраш-баши - толку не добился от Магомедова, в волнении поджидавшего следовавшего за сим субъектом правителя Хорассана на прекрасном туркменском коне, в своем обыкновенном костюме. Мирза, дотронувшись до моих рук, указывает сложить их, как и все они, на животе и отвесить в пояс поклон по-персидски. Слегка отстранив его, я сделал эмиру честь по-военному. Тот остановился - за ним и свита - и, указывая на меня глазами, тихо заговорил с Магомедовым.
- Спрашивает здоровье, - дрожащим голосом сказал последний.
- Поблагодари, - здоров! - громко ответил я, закладывая руки за спину. - И скажи, что скоро уезжаю в Петербург.
- Просит завтра к себе. Спрашивает: понравился воздух Хорассана?
- Воздух-то хорош, но… «люди, во главе с правителем, - дрянь», - чуть не сорвалось у меня с языка.
Кивнув головой, эмир поехал дальше; за ним тронулись и прочие: какой-то шах-заде, за которым ехало еще двое верхами, далее плелись пешие, за ними опять верхами, племянник эмира, еще кто-то и полицейский офицер во хвосте.
На мое замечание, чтобы мирза не смел впредь навязывать мне персидские обычаи и трогать за руки: я, мол, русский, и здороваюсь по-русски, Ибрагим, все время простоявший с поникшим носом, а теперь желчно-презрительно отнесшийся к «ирани» вообще и «губернот Хорассан» в особенности, не слушая оправданий его, одобрил, что я не хотел поклониться по-персидски; но при сем же заметил, что «хорош - нет» закладывать руки за спину, разговаривая с эмиром, а следовало опустить их по швам.
Впрочем, все мы были не в духе. - Магомедов свернул к себе, Ибрагим пошел на базар Хиабан-Пойн к суконным магазинам своего приятеля, которые он обещал мне показать. В эту пору бульварный базар еще более оживлен, и лишь только мы показались на нем, как вокруг нас стал собираться народ - больше грязные оборвыши с искаженными злобой лицами. Ибрагим, остановившись, тревожно прошамкал что-то мирзе, и тот чуть не бегом бросился по направлению к Бэсту, в двухстах шагах от которого и происходила сцена. Толпа увеличивалась, возбуждение росло, слышались угрозы. Я вопросительно взглянул на Ибрагима - ни жив ни мертв! Зеленовато-мертвенная бледность покрывала точно втянувшееся в себя, сразу сузившееся лицо его, посиневшие губы беззвучно шевелились, испуганно вытаращенные глаза растерянно блуждали… Кто-то свистнул - некоторые вызывающе засмеялись, а трое изуверов с обнаженными по локоть руками и с угрожающими жестами выдвинулись из толпы. В это время к нам протиснулись с видом сочувствия двое почтенных чалмоносцев - очень влиятельных купцов, за которыми и посылал Ибрагим мирзу. Толпа смолкла. Присутствие духа нередко побеждает опасности, но в этот раз я не могу сослаться на него, потому что - не сознавал еще всей опасности своего положения, а просто инстинктивно поднял зонтик вверх и пошел вперед, - толпа расступилась. Сзади опять раздался свист, вызвавший смех и дикий хохот, но и только… благодаря, конечно, почтенным чалмоносцам, проводившим нас глухими переулками до самого дома. Все еще синий, не оправившийся от паники Ибрагим едва мог проговорить несколько слов при прощанье с ними, и с лихорадочным нетерпением три раза стукнул в дверь - условный знак.
- Кто? - тихо окликнул женский голос.
Тот ответил - она отворилась. и мы еще раз простились с достопочтенными чалмоносцами, своевременное появление которых на сцену избавило нас, быть может, от смерти, а уже наверное от жестоких оскорблений, потому что ярость могла постепенно охватить весь базар, и тогда, конечно, меня растерзали бы как кьяфыра, «шпиона» и, пожалуй, колдуна, похищающего лучи у их знойного солнца (чрез зажигательное стекло?!). Без сомнения, при иных отношениях эмира к «русскому купцу», явившемуся сюда с толстою пачкой официальных и частных писем, ничего подобного не случилось бы, но, видно, «инглиз» не дремал, и несчастный Василий понимал свою роль.
- Бухара пойду! (в Бухару уйду), - тяжко вздохнув проговорил Ибрагим, в глубоком раздумье опустившись на пол. - Хорассан не хорош, губернот дарак, д-арак!..
«Да и мне тут без переводчика более нечего делать», - подумал я и попросил старика нанять для меня пару червадарских лошадей под верх и вьюк.
- Мирза нету, этта Хаджи-Ибрагим поедет червадар?! - укоризненно покачал он головой, полагая, что я посылаю за лошадями его; поняв же свою ошибку - начал сетовать на мирзу (так и не возвращавшегося из трусости к нам), что он только ест, спит да кальяны курит у него, а дела - никакого, разве только иногда пустячную бумагу напишет да по поручению сбегает.
- Тебе бы нужно мирзу знающего, хоть немного, по-русски, - заметил я. - Ведь случается же получать и русские письма, например от Кидяева.
- Нет где взять! - развел старик руками и объяснил, что русские письма прочитывает ему один живший долго в России купец.
Затем он с озабоченным видом вышел куда-то и через час вернулся, бледный, расстроенный, с письменными принадлежностями в руках. За ним следовал высокий белобородый старик, суровой наружности, в лезгинской шапке. Осмотревшись кругом, они уселись рядом. Белобородый, медленно напялив пенснэ в медной оправе, положил листок бумаги на выставленное вперед колено свое, и Ибрагим, все хватаясь за голову, стал диктовать ему дипломатические письма (к нашему посланнику в Тегеране, астерабадскому консулу и др.), которые намерен послать со мною. Это его тайный секретарь, и только ему одному доверяет он свои тайны как русский агент. Ибрагим запечатал их сургучом (употребляемым здесь некоторыми из побывавших в России), и таинственный писец, вероятно, связанный с ним помимо материальных интересов религиею и какими-нибудь иными прочными узами, удалился, слегка кивнув мне головой.
___________
Бедный старик просто стонет от головной боли, - столько неприятностей?!
Является с видом виновного мирза; но тот даже не упрекнул его за бегство, а продолжал стонать. Мирза заговаривает, сострадательно указывая ему на голову, тот плаксиво шепчет что-то в ответ… встал и выпрямился. Мирза подвел его в дверям и, сжав ему двумя пальцами виски, стал читать какие-то заклинания; потом, сдвинул ему теми же пальцами кожу на лбу и, дав щелчок в средину его, несколько раз пристукнул ногою по полу, произнося какие-то слова с жестами, ясно свидетельствовавшими, что он изгоняет под пол кого-то из головы бедного старика; затем усадил его осторожно на обычное место посреди комнаты.
- Хорош, хорош! - ожесточенно закивал он головой, поймав мою улыбку.
- Самое действительное средство от головной боли или для изгнания беса, засевшего в голове?
- Э-э, хорош! - подтвердил старик, сдерживая стоны.
Я дал ему понюхать нашатырного спирту, и он, дождавшись Магомедова (который явился по его убедительной просьбе с тем, чтобы остаться на ночь при мне), пошатываясь ушел к себе.
___________
Когда я проснулся (2 сентября), из-под подушки вывалился мой кошелек. Заглянул в него - всего один кран… А Ибрагим уже распорядился насчет найма лошадей, так, по крайней мере, он вчера говорил, уходя спать. Откуда же достать денег? Вот если бы азиаты узнали, что я-де у них без гроша, - какое бы презрение окружило меня?!
Ба! Мысль: я ведь купец - кстати нужно убедить в том Нэпира, и как купец пошлю этому ост-индцу ненужные мне теперь инструменты и другие вещи (а их наберется, пожалуй, рублей на двадцать), может быть, и купит. Перерыл сундук, приготовил все. Магомедов объяснил мирзе, в чем дело, и тот, подписав на каждой вещи название и цену, понес их. Но увы! «инглиз» купил только за 60 коп. бутылку прованского масла, говоря: «Прочих вещей не нужно, - все это есть у меня». Оставалось распродать аптеку, и Магомедов, уходя за червадаром, обещал прислать аптекаря и знакомого доктора. Являются эти господа и уверяют, что у них-де такие лекарства в десять раз дешевле. Персы вообще не понимают ценности хороших вещей, а тем более наших лекарств, и, боясь быть обманутыми, ценят их очень низко. Но на этот раз «хорошие» покупатели крепились, видимо, стакнувшись с Магомедовым. Во всяком случае для меня скверно… а о русском караване - ни духу, ни слуху! Ну что же; продам Ибрагиму часы, продам все, лишь бы выбраться из этой «освященной» клоаки невежества и фанатизма, порока и нищеты! Лишь бы добраться до Шахруда, а там найдутся средства стряхнуть с своих ног прах падшей Персии, этой развалины человечества.
Старик, переоблачившись в парадный костюм, опять ушел в город, и вернулся только перед самым обедом, несколько успокоенным, но сильно уставшим. Он ходил к главному муштегиду, почтенному хаджи мирзе Наср-Уль-Ля, просить заступничества за меня, и тот обещал сказать слово в пользу русских, избавивших десятки тысяч персов из хивинского плена.
Вот и Магомедов. Он привел с собою чарвадара, запросившего с меня за две лошади до Шахруда десять томанов?! Долго торговались мы, пока не сошлись на шести, с условием: три томана ему вперед и за каждый день остановки в дороге свыше одного дня я обязуюсь приплачивать по одному крану. Отдал ему все наличные, т. е. девяносто копеек, остальные обещал перед отъездом, рассчитывая, что сегодня же вечером сбуду часы.
___________
К обеду старик явился с узелком и, развернув его с торжественною таинственностью, преподнес мне (в пишкеш) с десяток очищенной крупной сырой картошки, полагая, что ее так и следует есть. Усевшись на свое обычное место, он впал опять в тревожную задумчивость, ел мало и иногда поглядывал на меня, не то с видом виновности, не то - просьбы. Магомедов тоже был не в своей тарелке…
Мальчишка слуга о чем-то доложил старику, и в это время за стеной у меня, с площадки, точно проскрипел умоляющий, резко плаксивый голос.
Я вопросительно взглянул на Магомедова.
- Похлопочи пожалста орден Хаджи-Ибрагим, - пожалста жалованья похлопочи, - перевел тот, навострив уши.
- Маточка, маточка?! - лукаво смеется старик, точно желая сказать: «Эх, славная у меня баба!..» И, обратившись к Мамедову, горячо заговорил, указывая себе на шею и часто повторяя «Мадаль, мадаль», что можно было перевести так: «Ему необходимо нужно пожаловать медаль, и это для России будет хорошо». Почему же и не дать ему медали? Дайте две, дайте десяток!.. Свидетельствую, что он достоин их… Ибо сколь часто на моих глазах трещала у него голова, бледнело лицо, губы тряслись, мутились глаза из желания внести и свою лепту на благо России против давящего его тяжелым кошмаром «Хорассан губернот», «ирани» вообще и «э э-э Мерв» в особенности?! Осуществите его страстную мечту, предоставьте ему его идеал, тем паче, что величиною он всего-то с полтинник! Не затрудняйтесь, если и с блин, потому что… тогда действительно будет хорошо, если не России, то самому добряку Ибрагиму с украшением на открытой шее, а то теперь с своими (и то закрытыми халатом) мишурными завитушками, наподобие выборгских крендельков, и узорчатою пряжкой величиною с герб на павловском кивере, он просто незаметен в Хорассане?! - Другой конек его, еще более сильный, это - «консуль». Пожалуй, учреждение консульства в Мѳшеде было бы не излишне, потому что только отсюда удобно наблюдать за Мервом и Авганистаном и влиять на них (конечно, я разумею тут доброе, а не хищническое влияние). Но в русские консулы, куда метит этот, быть может, один из достойнейших восточных людей, он, конечно, не годится: и стар, и нерешителен и т. п.
Весть о моем отъезде, вероятно, облетела город. Юный сертип прислал мне с нукером письменное предложение выменять у него туркменского коня на «товар», а вслед за тем вошедший впопыхах какой-то сейид сунул мне в руки письмо, с адресом, написанным по-русски слюнявым шушинцем такими каракулями и так безграмотно, что с трудом можно было разобрать лишь одно слово на нем: «Астархан» (вместо Астрахань). Но замечательнее всего то, что, уходя, сей потомок пророка не удостоил кьяфыра даже взглядом…
Я собирался к эмиру с прощальным визитом, как - вот неожиданность-то, сразу ободрившая всех нас! - входит провожавший меня из Астерабада в Шахруд консульский чапар (курьер). Бодрый, щеголеватый, в шалевом кушаке, он почтительно поздоровался со мною и сообщил, что привез Ибрагиму письмо от консула и приехал якобы «на богомолье» (но, я думаю, дело касалось меня).
- А сколько дней ехал?
- Десять.
- Встретил русский караван?
- Нет.
И «нет» потому, что ехал больше днем и с Нишапура свернул на д. Дерруд; а караван, конечно, взял на Кадамге, - вот и разъехались.
Однако, время к эмиру.
На этот раз меня сопровождал к нему только Магомедов в своем испятненном барском аба, приличном, пожалуй, на работе, а не пред лицом правителя Хорассана. Почему не было мирзы, все еще находившегося под впечатлением вчерашних угроз базарной толпы, - не знаю! Но Ибрагим не пошел потому, что считал себя крайне оскорбленным последним приемом эмира. Да и я-то поплелся единственно в видах интереса русского каравана.
- Отчего ты ведешь меня такою глушью? - спрашиваю Магомедова, не встретив на всем нашем долгом пути ни души, кроме одного пожилого сарбаза с тремя медалями на груди.
- Ближе губернатор.
- А что ты скажешь о нем?
- Ничего… Деньги очень любит, туркменских коней любит…
Остановившись в полутемном проходе цитадели, Магомедов достал из-за пазухи чистые носки и, напяливая их на грязные, указал, чтобы я стер пыль с своих ботинок, но… обойдется и так.
Вместо того, чтобы свернуть с первого обширного двора вправо, в проход, ведущий во второй дворик, где «присутствие», я в задумчивости ткнулся прямо в дверь, точно вмазанную в глухую стену.
- Там «казамат», рубленые головы туркмен, - остановил меня Магомедов.
- Можно посмотреть?
- Спросим эмир, - ответил он, переговорив с подошедшим к нам чахлым тюремщиком или смотрителем каземата, в обыкновенном национальном костюме, и жестом пригласил меня следовать далее.
В нише правой стены сидел, спустивши ноги на землю, почтеннейший церемониймейстер, так внимательно угощавший меня чаем в достопамятное утро, и больше тут не было ни души. Апатично взглянув на нас, он что-то сказал Магомедову, и тот опять сделал знак мне: пойдем, мол.
Войдя известными уже коридорами с караульными сарбазами во двор жилья эмира, с бессменным оруженосцем у дверей «присутствия», я направился было прямо к эмиру, но вышедший из «присутствия» какой-то субъект пригласил нас следовать за собой. Магомедов оторопел. У него видимо подкашивались ноги и тряслись руки, когда он снимал с себя туфли в сенях. Мы вошли в первую комнату, и один из сидевших там сановников эмира распек его за мой отказ снять с себя ботинки; он как ошпаренный выскочил на двор и робко приблизился со мной к крайней комнате, где восседали против эмира шесть первых докторов «святого Хорассана». Эмир - «сильно простужен». Встревоженный вид, глаза тусклы, губы посинели, нижняя, толстая губа бессильно повисла, общая вялость, - и эскулапы в дорогих чалмах и аба (плащах) погружены в глубокую думу с опущенными вниз глазами, которых они не подымали в течение всего пятиминутного торчания моего перед повелителем Хорассана, наставлявшим меня «не давать товаров в кредит никому и быть осторожным».
- Не доверяйся и Ибрагиму, - видимо волновался волк, принимая вид доброжелательного. - Он будет действовать в своих интересах… Будь осмотрителен: здесь много банкротств. Если придешь с жалобой - не приму! - не выдержал хищник роли и, точно оборвавшись в голосе, замолк.
Я поспешил откланяться, предварительно напомнив Магомедову о каземате, куда и повел нас тюремщик, вероятно, с разрешения эмира. Когда этот чахлый субъект отворил массивную дверь, Магомедов попятился.
- Боишься? - спросил его я.
- Боимся, - там рубленые головы, - отвечал он с чувством страха и отвращения. - Сечас во сне увидим, - брр, страшно!
Так и не последовал за нами в каземат.
Вообразите себе квадратный дворик (всего-то в 20-25 кв. саж.), замкнутый со всех сторон высокими стенами, из которых левая и противоположная входным дверям - с техтами под навесами, а правая - с открытым техтом и двумя темными сарайчиками по углам, - вот и весь каземат.
Тюремщик подвел меня к открытым дверям сарайчика, что подальше, - я отшатнулся, зажав нос, - так ударило смрадом от кучи туркменских голов на окровавленной соломе!.. Он апатично взял шест и выгреб одну к ногам моим - ужаснейший вид!!! Смрад пронесся сильней… Я отвернулся, и глаза мои встретились на один момент с помертвевшим взором приговоренного к смерти текинца (в известном уже читателю красном халате). Несчастный неподвижно сидел с цепью на шее перед порогом своей клетки (противоположного сарайчика). Не было надежды на избавление, не было выхода, - и он уже не жил… хотя казнь над ним совершилась только спустя несколько недель после моего отъезда отсюда, и казнь жестокая: ему выкололи глаза в присутствии народа на главном базаре, отрезали нос и, выдергав по одному все зубы, четвертовали.
___________
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Карта Персидского Хорасана (прил. к книге П. И. Огородникова «Страна солнца»)
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/621640.html
См. также:
Г. В. Шитов. Персия под властью последних Каджаров
Другие отрывки:
Караван-сарай Зафрание
Мешхед:
• 1. Въезд в город. У эмира
• 2. Главный базар. Караван-сарай Узбек. Слухи из Мерва
• 3. У Нэпира
• 4. Священный квартал
• 5. У эмира и Нэпира. Русский пленник в Мерве. Невольничий рынок Мешхеда
• 6. Мертвые кварталы. Ковровая фабрика. Бирюза
• 7. По городу. В садах
• 8. Вспышка базарной толпы. У эмира. Склад туркменских голов
• 9. Письмо от русского пленника в Мерве. Перед отъездом
Мешхед. Могила Надир-шаха. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
IX
Науськивания на меня и неслучайная встреча с эмиром. - Вспышка базарной толпы. - Тайный секретарь Ибрагима и мирза в роли доктора. - Наем червадара и просьба «маточки» Ибрагима. - Приезд консульского курьера и мое последнее свидание с эмиром. - В «казамате»: склад туркменских голов и приговоренный к смерти. - Посланец из Мерви с письмом от русского пленника. - Опека надо мной и признание Ибрагима. - Мирза в аффекте. - Пятьдесят рублей и сюрпризы напоследок.
С утра (1 сентября) в доме необычайный стук. То «маточка» рубила баранину на котлеты… в ожидании Нэпира. Ибрагим, озабоченно ушедший после чаю в город, через час вернулся с Магомедовым, очень не в духе. За ним показал было нос Василий, с виновным видом, но, принятый сухо, повернул лыжи назад.
Время обедать, а Нэпир не является.
- «Инглиза» нет? - говорю я Ибрагиму.
- Инглиз не хорош, мошевник!.. Инглиз, персиан - один будет! Инглиз, персиан - равна будет! - отвечает тот в сильном волнении; стало быть, уже узнал, что не будет, и, вероятно, не будет потому, что я живу у него, бухарца.
За обедом старик говорил, что вчера «губернот» спрашивал его: «Зачем русский ходит к англичанину, когда они (т. е. Россия с Англиею) во вражде между собою?», на что тот ответил: «Англичанин был у русского в Шахруде».
___________
В шестом часу явился Магомедов, и старик, переговорив с ним, сделал мне знак: идем, мол.
- Суконой лавка смотрим, - пояснил его друг…
В одном крайне вонючем переулке, пожилой торговец сильно выругал меня ни за что ни про что. Магомедов вступился.
- Тебя не трогают, - сказал он по-русски, энергично пригрозив.
Я заметил, что мог бы пожаловаться эмиру на этого изувера, и его накажут.
- Такого дурака сам Ибрагим может сечь… за обиду, - отвечал мой заступник, и не успел он поравняться с нами, как на соседних крышах появилось несколько мальчишек с угрожающими жестами; более задорные из них вмиг очутились на улице и, забегая вперед нас, припевали что-то, вероятно, бранное, судя по тому, как сердито огрызался Магомедов. Ибрагим, пасмурный, с опущенными глазами, ускорил шаги.
- Что с дураками говорить?! - пробурчал в мою сторону первый.
- Что они?
- Ничего… Дураки, не видали русского.
- Ну, а именно?
- Вот… как Москва мальчишки смеются над татарин, дразнят… «свиной ухо», - и Магомедов, схватив кончик полы своего барского аба, помахал им.
- Так и они надо мной?
- Дураки!..
Вдруг камень пролетел мимо нас.
- Ит тву маточка! - вышел из себя даже мирза; Ибрагим же только больше поник головой.
Что-то недоброе чуялось мне во всем этом, и недоверие стало прокрадываться даже к нему, русскому патриоту бухарской пробы…
Но вот в одном, не менее зловонном, глухом переулке показалась кавалькада. Торопливо проходившие мимо нас ферраши объявили, что то едет эмир «к Имаму». По указанию Ибрагима, мы стали у глухой стены какого-то длинного дома, против которого появилась на крыше группа, как видно, знатных женщин, больше старообразных. Пристально всматривались они в меня, совершенно обнажив свои лица, и только при приближении кавалькады, немного попятившись, полузакрылись. Может быть, собственно для них и устроено было это «тамаша» на уруса…
Впереди ехал шагом не то церемониймейстер, не то ферраш-баши - толку не добился от Магомедова, в волнении поджидавшего следовавшего за сим субъектом правителя Хорассана на прекрасном туркменском коне, в своем обыкновенном костюме. Мирза, дотронувшись до моих рук, указывает сложить их, как и все они, на животе и отвесить в пояс поклон по-персидски. Слегка отстранив его, я сделал эмиру честь по-военному. Тот остановился - за ним и свита - и, указывая на меня глазами, тихо заговорил с Магомедовым.
- Спрашивает здоровье, - дрожащим голосом сказал последний.
- Поблагодари, - здоров! - громко ответил я, закладывая руки за спину. - И скажи, что скоро уезжаю в Петербург.
- Просит завтра к себе. Спрашивает: понравился воздух Хорассана?
- Воздух-то хорош, но… «люди, во главе с правителем, - дрянь», - чуть не сорвалось у меня с языка.
Кивнув головой, эмир поехал дальше; за ним тронулись и прочие: какой-то шах-заде, за которым ехало еще двое верхами, далее плелись пешие, за ними опять верхами, племянник эмира, еще кто-то и полицейский офицер во хвосте.
На мое замечание, чтобы мирза не смел впредь навязывать мне персидские обычаи и трогать за руки: я, мол, русский, и здороваюсь по-русски, Ибрагим, все время простоявший с поникшим носом, а теперь желчно-презрительно отнесшийся к «ирани» вообще и «губернот Хорассан» в особенности, не слушая оправданий его, одобрил, что я не хотел поклониться по-персидски; но при сем же заметил, что «хорош - нет» закладывать руки за спину, разговаривая с эмиром, а следовало опустить их по швам.
Впрочем, все мы были не в духе. - Магомедов свернул к себе, Ибрагим пошел на базар Хиабан-Пойн к суконным магазинам своего приятеля, которые он обещал мне показать. В эту пору бульварный базар еще более оживлен, и лишь только мы показались на нем, как вокруг нас стал собираться народ - больше грязные оборвыши с искаженными злобой лицами. Ибрагим, остановившись, тревожно прошамкал что-то мирзе, и тот чуть не бегом бросился по направлению к Бэсту, в двухстах шагах от которого и происходила сцена. Толпа увеличивалась, возбуждение росло, слышались угрозы. Я вопросительно взглянул на Ибрагима - ни жив ни мертв! Зеленовато-мертвенная бледность покрывала точно втянувшееся в себя, сразу сузившееся лицо его, посиневшие губы беззвучно шевелились, испуганно вытаращенные глаза растерянно блуждали… Кто-то свистнул - некоторые вызывающе засмеялись, а трое изуверов с обнаженными по локоть руками и с угрожающими жестами выдвинулись из толпы. В это время к нам протиснулись с видом сочувствия двое почтенных чалмоносцев - очень влиятельных купцов, за которыми и посылал Ибрагим мирзу. Толпа смолкла. Присутствие духа нередко побеждает опасности, но в этот раз я не могу сослаться на него, потому что - не сознавал еще всей опасности своего положения, а просто инстинктивно поднял зонтик вверх и пошел вперед, - толпа расступилась. Сзади опять раздался свист, вызвавший смех и дикий хохот, но и только… благодаря, конечно, почтенным чалмоносцам, проводившим нас глухими переулками до самого дома. Все еще синий, не оправившийся от паники Ибрагим едва мог проговорить несколько слов при прощанье с ними, и с лихорадочным нетерпением три раза стукнул в дверь - условный знак.
- Кто? - тихо окликнул женский голос.
Тот ответил - она отворилась. и мы еще раз простились с достопочтенными чалмоносцами, своевременное появление которых на сцену избавило нас, быть может, от смерти, а уже наверное от жестоких оскорблений, потому что ярость могла постепенно охватить весь базар, и тогда, конечно, меня растерзали бы как кьяфыра, «шпиона» и, пожалуй, колдуна, похищающего лучи у их знойного солнца (чрез зажигательное стекло?!). Без сомнения, при иных отношениях эмира к «русскому купцу», явившемуся сюда с толстою пачкой официальных и частных писем, ничего подобного не случилось бы, но, видно, «инглиз» не дремал, и несчастный Василий понимал свою роль.
- Бухара пойду! (в Бухару уйду), - тяжко вздохнув проговорил Ибрагим, в глубоком раздумье опустившись на пол. - Хорассан не хорош, губернот дарак, д-арак!..
«Да и мне тут без переводчика более нечего делать», - подумал я и попросил старика нанять для меня пару червадарских лошадей под верх и вьюк.
- Мирза нету, этта Хаджи-Ибрагим поедет червадар?! - укоризненно покачал он головой, полагая, что я посылаю за лошадями его; поняв же свою ошибку - начал сетовать на мирзу (так и не возвращавшегося из трусости к нам), что он только ест, спит да кальяны курит у него, а дела - никакого, разве только иногда пустячную бумагу напишет да по поручению сбегает.
- Тебе бы нужно мирзу знающего, хоть немного, по-русски, - заметил я. - Ведь случается же получать и русские письма, например от Кидяева.
- Нет где взять! - развел старик руками и объяснил, что русские письма прочитывает ему один живший долго в России купец.
Затем он с озабоченным видом вышел куда-то и через час вернулся, бледный, расстроенный, с письменными принадлежностями в руках. За ним следовал высокий белобородый старик, суровой наружности, в лезгинской шапке. Осмотревшись кругом, они уселись рядом. Белобородый, медленно напялив пенснэ в медной оправе, положил листок бумаги на выставленное вперед колено свое, и Ибрагим, все хватаясь за голову, стал диктовать ему дипломатические письма (к нашему посланнику в Тегеране, астерабадскому консулу и др.), которые намерен послать со мною. Это его тайный секретарь, и только ему одному доверяет он свои тайны как русский агент. Ибрагим запечатал их сургучом (употребляемым здесь некоторыми из побывавших в России), и таинственный писец, вероятно, связанный с ним помимо материальных интересов религиею и какими-нибудь иными прочными узами, удалился, слегка кивнув мне головой.
___________
Бедный старик просто стонет от головной боли, - столько неприятностей?!
Является с видом виновного мирза; но тот даже не упрекнул его за бегство, а продолжал стонать. Мирза заговаривает, сострадательно указывая ему на голову, тот плаксиво шепчет что-то в ответ… встал и выпрямился. Мирза подвел его в дверям и, сжав ему двумя пальцами виски, стал читать какие-то заклинания; потом, сдвинул ему теми же пальцами кожу на лбу и, дав щелчок в средину его, несколько раз пристукнул ногою по полу, произнося какие-то слова с жестами, ясно свидетельствовавшими, что он изгоняет под пол кого-то из головы бедного старика; затем усадил его осторожно на обычное место посреди комнаты.
- Хорош, хорош! - ожесточенно закивал он головой, поймав мою улыбку.
- Самое действительное средство от головной боли или для изгнания беса, засевшего в голове?
- Э-э, хорош! - подтвердил старик, сдерживая стоны.
Я дал ему понюхать нашатырного спирту, и он, дождавшись Магомедова (который явился по его убедительной просьбе с тем, чтобы остаться на ночь при мне), пошатываясь ушел к себе.
___________
Когда я проснулся (2 сентября), из-под подушки вывалился мой кошелек. Заглянул в него - всего один кран… А Ибрагим уже распорядился насчет найма лошадей, так, по крайней мере, он вчера говорил, уходя спать. Откуда же достать денег? Вот если бы азиаты узнали, что я-де у них без гроша, - какое бы презрение окружило меня?!
Ба! Мысль: я ведь купец - кстати нужно убедить в том Нэпира, и как купец пошлю этому ост-индцу ненужные мне теперь инструменты и другие вещи (а их наберется, пожалуй, рублей на двадцать), может быть, и купит. Перерыл сундук, приготовил все. Магомедов объяснил мирзе, в чем дело, и тот, подписав на каждой вещи название и цену, понес их. Но увы! «инглиз» купил только за 60 коп. бутылку прованского масла, говоря: «Прочих вещей не нужно, - все это есть у меня». Оставалось распродать аптеку, и Магомедов, уходя за червадаром, обещал прислать аптекаря и знакомого доктора. Являются эти господа и уверяют, что у них-де такие лекарства в десять раз дешевле. Персы вообще не понимают ценности хороших вещей, а тем более наших лекарств, и, боясь быть обманутыми, ценят их очень низко. Но на этот раз «хорошие» покупатели крепились, видимо, стакнувшись с Магомедовым. Во всяком случае для меня скверно… а о русском караване - ни духу, ни слуху! Ну что же; продам Ибрагиму часы, продам все, лишь бы выбраться из этой «освященной» клоаки невежества и фанатизма, порока и нищеты! Лишь бы добраться до Шахруда, а там найдутся средства стряхнуть с своих ног прах падшей Персии, этой развалины человечества.
Старик, переоблачившись в парадный костюм, опять ушел в город, и вернулся только перед самым обедом, несколько успокоенным, но сильно уставшим. Он ходил к главному муштегиду, почтенному хаджи мирзе Наср-Уль-Ля, просить заступничества за меня, и тот обещал сказать слово в пользу русских, избавивших десятки тысяч персов из хивинского плена.
Вот и Магомедов. Он привел с собою чарвадара, запросившего с меня за две лошади до Шахруда десять томанов?! Долго торговались мы, пока не сошлись на шести, с условием: три томана ему вперед и за каждый день остановки в дороге свыше одного дня я обязуюсь приплачивать по одному крану. Отдал ему все наличные, т. е. девяносто копеек, остальные обещал перед отъездом, рассчитывая, что сегодня же вечером сбуду часы.
___________
К обеду старик явился с узелком и, развернув его с торжественною таинственностью, преподнес мне (в пишкеш) с десяток очищенной крупной сырой картошки, полагая, что ее так и следует есть. Усевшись на свое обычное место, он впал опять в тревожную задумчивость, ел мало и иногда поглядывал на меня, не то с видом виновности, не то - просьбы. Магомедов тоже был не в своей тарелке…
Мальчишка слуга о чем-то доложил старику, и в это время за стеной у меня, с площадки, точно проскрипел умоляющий, резко плаксивый голос.
Я вопросительно взглянул на Магомедова.
- Похлопочи пожалста орден Хаджи-Ибрагим, - пожалста жалованья похлопочи, - перевел тот, навострив уши.
- Маточка, маточка?! - лукаво смеется старик, точно желая сказать: «Эх, славная у меня баба!..» И, обратившись к Мамедову, горячо заговорил, указывая себе на шею и часто повторяя «Мадаль, мадаль», что можно было перевести так: «Ему необходимо нужно пожаловать медаль, и это для России будет хорошо». Почему же и не дать ему медали? Дайте две, дайте десяток!.. Свидетельствую, что он достоин их… Ибо сколь часто на моих глазах трещала у него голова, бледнело лицо, губы тряслись, мутились глаза из желания внести и свою лепту на благо России против давящего его тяжелым кошмаром «Хорассан губернот», «ирани» вообще и «э э-э Мерв» в особенности?! Осуществите его страстную мечту, предоставьте ему его идеал, тем паче, что величиною он всего-то с полтинник! Не затрудняйтесь, если и с блин, потому что… тогда действительно будет хорошо, если не России, то самому добряку Ибрагиму с украшением на открытой шее, а то теперь с своими (и то закрытыми халатом) мишурными завитушками, наподобие выборгских крендельков, и узорчатою пряжкой величиною с герб на павловском кивере, он просто незаметен в Хорассане?! - Другой конек его, еще более сильный, это - «консуль». Пожалуй, учреждение консульства в Мѳшеде было бы не излишне, потому что только отсюда удобно наблюдать за Мервом и Авганистаном и влиять на них (конечно, я разумею тут доброе, а не хищническое влияние). Но в русские консулы, куда метит этот, быть может, один из достойнейших восточных людей, он, конечно, не годится: и стар, и нерешителен и т. п.
Весть о моем отъезде, вероятно, облетела город. Юный сертип прислал мне с нукером письменное предложение выменять у него туркменского коня на «товар», а вслед за тем вошедший впопыхах какой-то сейид сунул мне в руки письмо, с адресом, написанным по-русски слюнявым шушинцем такими каракулями и так безграмотно, что с трудом можно было разобрать лишь одно слово на нем: «Астархан» (вместо Астрахань). Но замечательнее всего то, что, уходя, сей потомок пророка не удостоил кьяфыра даже взглядом…
Я собирался к эмиру с прощальным визитом, как - вот неожиданность-то, сразу ободрившая всех нас! - входит провожавший меня из Астерабада в Шахруд консульский чапар (курьер). Бодрый, щеголеватый, в шалевом кушаке, он почтительно поздоровался со мною и сообщил, что привез Ибрагиму письмо от консула и приехал якобы «на богомолье» (но, я думаю, дело касалось меня).
- А сколько дней ехал?
- Десять.
- Встретил русский караван?
- Нет.
И «нет» потому, что ехал больше днем и с Нишапура свернул на д. Дерруд; а караван, конечно, взял на Кадамге, - вот и разъехались.
Однако, время к эмиру.
На этот раз меня сопровождал к нему только Магомедов в своем испятненном барском аба, приличном, пожалуй, на работе, а не пред лицом правителя Хорассана. Почему не было мирзы, все еще находившегося под впечатлением вчерашних угроз базарной толпы, - не знаю! Но Ибрагим не пошел потому, что считал себя крайне оскорбленным последним приемом эмира. Да и я-то поплелся единственно в видах интереса русского каравана.
- Отчего ты ведешь меня такою глушью? - спрашиваю Магомедова, не встретив на всем нашем долгом пути ни души, кроме одного пожилого сарбаза с тремя медалями на груди.
- Ближе губернатор.
- А что ты скажешь о нем?
- Ничего… Деньги очень любит, туркменских коней любит…
Остановившись в полутемном проходе цитадели, Магомедов достал из-за пазухи чистые носки и, напяливая их на грязные, указал, чтобы я стер пыль с своих ботинок, но… обойдется и так.
Вместо того, чтобы свернуть с первого обширного двора вправо, в проход, ведущий во второй дворик, где «присутствие», я в задумчивости ткнулся прямо в дверь, точно вмазанную в глухую стену.
- Там «казамат», рубленые головы туркмен, - остановил меня Магомедов.
- Можно посмотреть?
- Спросим эмир, - ответил он, переговорив с подошедшим к нам чахлым тюремщиком или смотрителем каземата, в обыкновенном национальном костюме, и жестом пригласил меня следовать далее.
В нише правой стены сидел, спустивши ноги на землю, почтеннейший церемониймейстер, так внимательно угощавший меня чаем в достопамятное утро, и больше тут не было ни души. Апатично взглянув на нас, он что-то сказал Магомедову, и тот опять сделал знак мне: пойдем, мол.
Войдя известными уже коридорами с караульными сарбазами во двор жилья эмира, с бессменным оруженосцем у дверей «присутствия», я направился было прямо к эмиру, но вышедший из «присутствия» какой-то субъект пригласил нас следовать за собой. Магомедов оторопел. У него видимо подкашивались ноги и тряслись руки, когда он снимал с себя туфли в сенях. Мы вошли в первую комнату, и один из сидевших там сановников эмира распек его за мой отказ снять с себя ботинки; он как ошпаренный выскочил на двор и робко приблизился со мной к крайней комнате, где восседали против эмира шесть первых докторов «святого Хорассана». Эмир - «сильно простужен». Встревоженный вид, глаза тусклы, губы посинели, нижняя, толстая губа бессильно повисла, общая вялость, - и эскулапы в дорогих чалмах и аба (плащах) погружены в глубокую думу с опущенными вниз глазами, которых они не подымали в течение всего пятиминутного торчания моего перед повелителем Хорассана, наставлявшим меня «не давать товаров в кредит никому и быть осторожным».
- Не доверяйся и Ибрагиму, - видимо волновался волк, принимая вид доброжелательного. - Он будет действовать в своих интересах… Будь осмотрителен: здесь много банкротств. Если придешь с жалобой - не приму! - не выдержал хищник роли и, точно оборвавшись в голосе, замолк.
Я поспешил откланяться, предварительно напомнив Магомедову о каземате, куда и повел нас тюремщик, вероятно, с разрешения эмира. Когда этот чахлый субъект отворил массивную дверь, Магомедов попятился.
- Боишься? - спросил его я.
- Боимся, - там рубленые головы, - отвечал он с чувством страха и отвращения. - Сечас во сне увидим, - брр, страшно!
Так и не последовал за нами в каземат.
Вообразите себе квадратный дворик (всего-то в 20-25 кв. саж.), замкнутый со всех сторон высокими стенами, из которых левая и противоположная входным дверям - с техтами под навесами, а правая - с открытым техтом и двумя темными сарайчиками по углам, - вот и весь каземат.
Тюремщик подвел меня к открытым дверям сарайчика, что подальше, - я отшатнулся, зажав нос, - так ударило смрадом от кучи туркменских голов на окровавленной соломе!.. Он апатично взял шест и выгреб одну к ногам моим - ужаснейший вид!!! Смрад пронесся сильней… Я отвернулся, и глаза мои встретились на один момент с помертвевшим взором приговоренного к смерти текинца (в известном уже читателю красном халате). Несчастный неподвижно сидел с цепью на шее перед порогом своей клетки (противоположного сарайчика). Не было надежды на избавление, не было выхода, - и он уже не жил… хотя казнь над ним совершилась только спустя несколько недель после моего отъезда отсюда, и казнь жестокая: ему выкололи глаза в присутствии народа на главном базаре, отрезали нос и, выдергав по одному все зубы, четвертовали.
___________
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Карта Персидского Хорасана (прил. к книге П. И. Огородникова «Страна солнца»)
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/621640.html
См. также:
Г. В. Шитов. Персия под властью последних Каджаров