Без хлеба: Очерки русского бедствия. Голод 1911-1912 гг. Уральская и Тургайская обл.
А. С. Панкратов. Без хлеба: Очерки русского бедствия. (Голод 1898 и 1911-1912 гг.). - М., 1913.
26
По Уральской области. - Разоренное поселение. - Нет сил пахать.
В поселке Ивановском, видимо, был большой пожар. Издали видно: торчат стены домов без крыш и без окон.
Подъезжаем ближе. Тут словно «Мамай воевал». Все разбито, повалено, растаскано. Одни развалины. Они тянутся сплошь целыми улицами, навевая тоску.
Мертвый поселок.
Но вот вдали вьется из землянки дымок. Слава Богу, остались еще люди. У ворот стоит неподвижный, ленивый хохол.
- Когда сгорели? - кричу ему с дороги.
- Бог миловал.
- А это что же? - указываю на пустой, разрушенный «порядок».
- Поутикали, - объяснил хохол.
Дома не сгорели, а разорены.
В Ивановском три года назад осели хохлы Каневского уезда Киевской губернии. Построили 110 землянок. Но мать-земля оказалась «мачехой», и 61 семья через два года «утекла». Одни - в Сибирь, другие - «в Рассею», на старое, разоренное пепелище.
Остались 49 семей. Но и они почувствовали, что жить здесь нельзя. Переписались в другие переселенческие участки. Из Ивановского еще не ушли. Когда уйдут, Ивановское обратится в груду развалин.
На этом кладбище, среди мертвецов будут жить лишь 13 семей. Они пока держатся за поселок, не уходят и не переписываются.
Эти семьи должны быть сейчас очень богаты. Я подсчитал количество земли, на котором они свободно могут сеять.
Оказалось - 8.100 десятин.
Паны, а не крестьяне.
Переселенческое управление открыло недавно в поселке столовую. Спрашиваю заведующую, фельдшерицу Е. С. Клеманскую:
- Кого же вы кормите?
- Почти всех. Совершенно нищий поселок…
Нищие - владельцы тысяч десятин! Явление - чисто русское… В земле лежат миллионы, а есть нечего.
Трудно представить более жалкое и печальное явление, чем уральские переселенцы. Они - жертвы нашей несуразной переселенческой политики… Мученики за чужие грехи…
- У вас ныне неурожай? - спрашиваю ивановцев.
- Полный. Ни зерна не взяли.
- А в 1910 году?
- Тоже был неурожай.
- В 1909?
- Тоже.
- В 1908?
- Родилось, но все суслик поел. Мы только что тогда пришли и сеяли мало.
- Но урожай здесь все-таки может быть?
- Нет, - уверяли ивановцы, - земля у нас неродючая…
- Зачем же ее выбрали?
- Ходоки наши зимой были, недоглядели. Поманули нас. Насказали небылиц. В переселенческой книжке мы читали: если 30 фунтов проса посеять, - 400 пудов соберешь. А мы зерна не видали. Прямо обман.
- Кто же обманул?
- Казна…
- Разорили нас вчистую, - говорят хохлы, - а теперь и помощи не оказывают…
Действительно, разорение ясное. «Ни кола, ни двора». Хлеба нет. Без помощи ивановцы давно бы уже умерли с голоду.
Но интересно, что у них было, когда они явились сюда? У некоторых, говорят, было много. Они принесли сотни рублей. У большинства же от ликвидации хозяйства остались крохи.
Уральские переселенцы в массе - те «голодранцы», которые у себя «в Рассее» экономически были уже за бортом крестьянской жизни.
- У меня было 12 сажен земли, - рассказывал один.
- У меня полдесятины…
- А у меня совсем ничего не оставалось.
Но все-таки там они были на своей, родной почве. Кое-что имели. Кое-как жили, с голоду не могли умереть.
Здесь, в Киргизской степи, им сразу дали по 15-ти десятин на душу. Богатство, о котором они никогда не мечтали. Иметь 45-60 десятин, - это ли не жизнь?
Паны!
Надо только «робить». Но тут и произошла «заминка».
- Силов нет пахать, - говорят хохлы.
Чтобы спахать десятину «целины», надо иметь 6-8 быков. Но в Ивановском, например, 10 семей совершенно без всякого скота. Эти «паны», имеющие по 60-75 десятин, живут исключительно подачками, и в «крестьянском» смысле люди безнадежные.
Остальные имеют кто лошадь, кто пару быков. Никто, следовательно, не может распахать «целину» один.
- Пашете же вы что-нибудь?
- Как же, пашем… старую, киргизскую распашку. Там земля мягкая, нам легко.
Иные и этого не делают. Просто идут бороной по киргизской мякоти и сеют. И по наивности думают, что земля им будет родить с 30-ти фунтов 400 пудов.
«Целина» остается почти непаханой.
- Не под силу… Обманули нас…
За четыре года в Ивановском распахали что-то около 50-ти десятин «целины». Только всего. Это весь вклад в культуру.
Культуртрегеры!
- Как же вы пахали?
- Собирались 3-4 хозяина, складывали быков и пахали.
Киргизы и казаки берут только 5-6 рублей за распашку десятины.
- Но у нас денег нет, - возражали хохлы, - обманули нас, разорили…
Земледелие их «российское», хищническое. Даже не трехпольное. Деление на три поля здесь еще в большинстве поселков не введено. Просто кто где приткнется, там и сеет. Делят «клины» на доли.
Сеют до изнеможения земли. Ивановцы откровенно рассказывают:
- Сеяли мы три года подряд на одном и том же месте.
До них там киргиз сеял. Тоже, небось, лет 5.
Взяли из земли все соки и негодуют:
- Земля у нас неродючая. Все неудобие… Обманули нас.
- Где же вы теперь посеяли?
- Пробуем новый клин. Но которые немогущие, те посеялись опять на старом месте…
Таких «немогущих» более половины. У них и на следующий год будет голод.
Впрочем, тут у всех будет голод. Не может не быть голода.
- Сколько вы засеяли? - спрашиваю.
- Своих семян у нас не было. Дала нам казна по 5 пудов ржи на обсемененье. Этим мы и засеялись.
- Сколько же десятин?
- Одну…
- Все посеяли?
- Нет. Многие размололи и съели. Есть-то ведь было нечего.
- Как же они будут жить в будущем году?
- Надеются на весеннюю семенную ссуду.
- Но ведь весной тоже будет есть нечего?
- Что ж? Съедим и весеннюю ссуду. Казна поможет: она нас вызволила, - обязана, значит, и помогать.
Говорят с оттенком явного озлобления.
Большую хозяйственную несостоятельность трудно представить.
Все 49 семей ивановцев засеют приблизительно 80 десятин из 8.100. Ясное дело, что у них будет недостаток хлеба, если бы даже он и родился.
Но переселенцы уверены, что хлеб не родится. С этой уверенностью они пашут и сеют. Конечно, так и пашут, и сеют…
- Если не будет засухи, - говорят они, - то обязательно придет суслик с пустых киргизских степей и уничтожит посев.
В первый год они держались гордо. Надеялись:
- Ныне плохо, в будущем году будет хорошо.
Но когда и 1910 год оказался неурожайным, переселенцы стали падать духом:
- Мы приехали пановать, а придется с сумой итти!.. Обман!..
1911 год окончательно оборвал все нити, связывающие их с землей.
Они теперь не верят ни в землю, ни в себя. Нет им охоты трудиться. Даже говорить о «неродючей» земле им противно.
27
Неустройство жизни переселенцев. - Сырость и угар в избах. - Просят борща. - Всем недовольны. - Переселенец - казенная вещь.
Сквозь сон слышу шепот. Около печки шушукаются бабы.
- Что вы? - окликаю я их.
- К вашей милости… Мы вдовы с сиротами…
- Еще не рассвело… Успеете!
- Мы до мужиков хотели все объяснить…
Слушаю бабьи слезы и чувствую, что не могу поднять головы. Угорел.
Мука останавливаться в хатах переселенцев. Не найдешь сухой.
- Неужели, - опрашивал я, - до сих пор вы не научились строить избы и класть печи?
Хочется с досады ругать этих неприспособленных к жизни, доведенных до отупения людей.
- Хоть бы у киргиз поучились…
Молчат. Потом кто-нибудь кинет обычное:
- Не крепко сидим здесь. Так и строимся.
Потолок в хате всегда сырой. Оттуда каплет. Со стен бегут ручьи. Днем холод. Все сидят на печке в шубах. Там и обедают.
Ночью, когда потопят печку, угар. Синеватый дымок расстилается по избе.
Хаты-землянки из воздушного кирпича. Но у киргиз такие же землянки, только сухие, а у хохлов неизменно сырые.
- Зато у киргиз грязно, а у нас все выбелено, - хвалятся хохлы.
Я набрел на один фельдшерский пункт. Тут три года сидит несчастная фельдшерица и терпит нестерпимую муку.
- Главное, угар, - жалуется она, - никак не могу привыкнуть…
К холоду уже «привыкла». Но сидит всегда в шубе.
Угар и безнадежность сделали из переселенцев хмурых, сумрачных людей. Стоят они сейчас в избе около стола, и мне кажется, что угарная жизнь оставила им только один вопрос:
- Даст или нет?
Все остальное, живое, человеческое вытравила.
Я слышал, как они расспрашивали моего ямщика:
- Зачем начальник приехал? Давать?
- Что вам надо? - спрашиваю у них.
- До вашей милости. Всей громадой желаем, чтобы борщ был всем…
- Какой борщ?..
В 10 из 65 уральских поселков и, в частности, в Ивановском устроены столовые. Почему только в 10, когда такая же нужда среди переселенцев везде - Аллах знает. В этих столовых варят борщ или кандер (кулеш) и раздают на дома детям и старикам. Но приварком, конечно, пользуется вся семья.
- Только по ложке достается, - жаловался здоровенный и сумрачный хохол. - Этак с голода недолго помереть.
- Дают не тебе, а твоим детям, - говорю.
- А я с голода буду подыхать? На них смотреть?
Весной прошлого года кругом обозначились цинга и тиф. Заболевшим выдали на дом чай, сахар, кислоты, консервированную зелень, белый хлеб. Тотчас же шинки наполнились свертками чая и сахара.
- Мы к этому непривычны, - говорили хохлы о чае.
Кислоты, хлеб и зелень ели больше здоровые, чем больные. И так оправдывались:
- А мы будем с голода подыхать?
- И еще мы желаем, - говорят ивановцы, - чтобы хлеб отпускали всем. Да не по фунту, а по два. Разве фунтом в день человек сыт бывает?
В те семьи, которые получили ссуду мукой, переселенческие чиновники распорядились не выдавать хлеба. Предполагалось, что хлеб в таких семьях есть. Но продовольственную муку расходуют в первых числах месяца. Отдают ею старые долги. Усиленно едят. А потом зубы на полку. Семья хлебает один приварок без хлеба.
- И то по ложке…
Ссудой они также недовольны.
- Мало выдали. Не каждому. У кого есть скотина, те не получили…
Всего в декабре поселок получил только 92 пуда.
- От них и помину не осталось.
Питаются исключительно около столовой, т. е. за счет своих детей, у которых отнимают последнее.
Дело, оказывается, не в скотине, а в общественных работах. Уездному съезду заблагорассудилось исчислить максимум заработка в 1 р. 30 к. Кто вырабатывал эту норму, тот продовольственной ссуды лишался.
- Но я работал и тут же проживал деньги, - возражает переселенец.
- Ты должен был копить, - учит его начальство.
- Нас об этом не предупреждали, - пробует оправдаться переселенец.
- Предупреждали, но ты не слушал.
Главное, что все это несерьезно. И этот максимум, и угрозы. С переселенцем так нянчатся, что можно быть спокойным: у него будет и хлеб, и приварок. Об этом заботится и областное управление, и Переселенческое. Оба наперерыв. Это не Самарская и Уфимская губернии, где нужны были героические усилия, чтобы обратить внимание на голодающих.
Это, наконец, не киргизы, до которых ни областному, ни тем более Переселенческому управлению нет дела. Умерли они или еще живут - это никого не беспокоит.
Переселенец стал казенным человеком, как солдат или арестант. А казенные вещи прежде всего вытаскивают из огня.
Конечно, хорошо, что заботятся о прокормлении переселенца. Он действительно голодающий. Бьет в глаза лишь неравенство отношений. Переселенцу все, а башкирину Уфимской губернии или несчастному киргизу - ничего.
- Как хотите, так и вывертывайтесь из беды!
Ивановцы строили плотину, но не у себя, а где-то за 15 верст. Там жили и ночевали в кибитках. Они рассказывают:
- Холодно, сыро… да и невыгодно. Многие так и не пошли.
- Рассуди сам, - говорил старый хохол с чубом, - у меня 10 душ семьи. Заработал я на плотине 8 рублей. Их вычли из ссуды, и я получил на 10 душ всего 3½ пуда муки. Как я могу прокормиться месяц?
- А борщ?
- То другое дело.
- А с киргиз взяли за выпас?
- То опять совсем другое дело…
Но ивановцы действительно нуждающиеся люди. В хатах у них одни слезы. Для скота имеется колючка (катун) и кое-где сено (корма тут все-таки уродились), а для людей часто не хватает куска хлеба.
Я наблюдал, как проводят они время. Утром встают и начинают по очереди выбегать на улицу, смотрят:
- Не поднят ли флаг над столовой?
Это условный знак, что борщ поспел.
Как только взвивался национальный флаг, ребята с чашками мчались в столовую. Приносили борщ, разводили водой, чтобы увеличить количество, подогревали, и семья садилась обедать. Это самый светлый момент дня. В остальное время хохлы сходились у ворот и говорили:
- На какие земли лучше переселяться: на кабинетские или Крестьянского банка?
Чая они не пьют. Во всем поселке не найдешь 3 самоваров. Вечером пекут картошку. Ложатся рано, чтобы «провести время». Спят часов 9-10. Затем снова смотрят:
- Поднят флаг или нет?
«Хорошее житье». От него уже сбежали 60 семей в Ивановке. Здесь нет поселка, откуда бы не «утикали» переселенцы. Оставшиеся говорят:
- Ничего бы мы больше не попросили. Пусть отдадут то, что мы истратили при переселении!.. Возьмем и уйдем. Ну их с борщом!
От хорошей жизни не убежишь.
Скота мало. Он убывает.
Скот имеет здесь особое значение. У «российского крестьянина» он еще не самое последнее. Последнее - земля, которую можно продать. Переселенец не имеет права ни продавать земли, ни отдавать ее в аренду.
Он «пан» только на посев.
Тут, значит, скот все.
Если его нет или мало, то нет, в сущности, и крестьянина. Остается вечный нахлебник Переселенческого управления… Пенсионер.
Таковы почти все ивановцы и сотни переселенцев других поселков.
28
Мечта вернуться в «Россию». - Переселенческая политика - игра в жмурки.
Одна мысль у уральского переселенца:
- Уйти отсюда.
Многие уже ушли. Вернее, - в панике бежали. Унесли остатки того, что принесли из «Рассеи». Но некоторые из них вернулись обратно.
- Тут плохо, а на родине еще хуже… Здесь хоть кормят…
Оторванные от почвы, разоренные переселенцы стали чужими людьми для своего родного угла. Купить земли не на что, а работы не найдешь, - своих коренных людей там много.
Некоторые ушли в Сибирь.
Но большинству уйти нельзя. Без денег с места не сдвинешься. Голодные годы унесли скотину и все старые, «рассейские» запасы. А землянкам цена грош.
Они все-таки мечтают уйти.
- Куда же? - спрашиваю я.
О, они прекрасно знают, куда!
- В России много удельных и кабинетских земель, - говорят они, - почему бы их не раздать нам? Мы отечеству служим… Они же нас стронули с места!..
В Ивановском хорошо осведомлены о хуторской политике правительства.
- Пусть Крестьянский банк нарежет нам в «Рассее» хуторов!
- Но ведь хутора надо купить? - говорю. - Даром их не дают.
- Банк рассрочит, подождет. Из первого урожая заплатим…
- А если не будет урожая?
- Взять с нас нечего.
- Продадут ваши хутора, опять вам придется переселяться…
Но они все-таки мечтают. Мечтой и живут.
- Не издыхать же здесь!.. Не суслики мы, а люди.
Скептики из них махают безнадежно рукой.
- Никудышные мы, выбитые из колеи, - определил старый хохол.
А одна старуха так охарактеризовала свой поселок:
- Не живем, а отживаем…
Переселенцы перестали уже смотреть на землю. Нечего от нее ждать. Смотрят в руки переселенческих чиновников:
- Не дадут ли чего?
Выработалось даже убеждение:
- Должны дать.
Если долго не дают, то переселенцы говорят с озлоблением:
- Завезли и бросили!
- Киргизам же не дают, - говорю я ивановцам.
- Киргизы не русские. Им зачем давать? Они к тому же здешние, коренные. А мы разоренные. Нам податься некуда…
Переселенцы, буквально:
- На полном казенном иждивении.
Правда, как арестантов, досыта их не кормят…
- Кормят, как киргиз лошадь, - говорят с неудовольствием сами переселенцы, - голодом не уморят, но и досыта у них не наешься…
Не знаю, зачем переселенческие чиновники зовутся «чиновниками по водворению». Они теперь больше чиновники по кормлению неудачно водворенных.
Провиантмейстеры.
Помощь начинается с самых первых дней жизни переселенца. Сейчас же по водворении ему дают 100 р. на дом и 65 р. на инвентарь.
Не забудьте - он свободен от всех земельных налогов.
Продовольственную помощь здесь начали оказывать еще с прошлого года, когда о голоде не было даже слышно. Был везде урожай. А тут уж был голод.
Осенью давали семенные.
Зимой кормили. Три месяца выдавали по пуду зерном на каждого.
Ранней весной бросили было выдавать. Переселенцы, понятно, стали голодать. Открылись болезни. В одном Уральском уезде было 2.000 больных.
Цинга. Тиф.
Стали раздавать больным «пайки».
В июне уже опять кормили всех. Дали по пуду.
Осенью 1911 года выдавали семенные.
В сентябре были общественные работы.
Октябрь и ноябрь - опять выдавали по пуду в месяц каждому.
В декабре снова выдача.
Перед Рождеством поехали просить выдать сейчас январскую ссуду.
- Праздник не с чем встретить.
- А в январе что будете делать?
- Там видно будет.
Весной опять обсеменение.
Сейчас кое-где (в 10-ти пунктах из 65-ти) столовые.
И все-таки:
- Мало.
Действительно, мало. Голод здесь злой. А главное - он бесконечен. Кормить надо годы, может быть, века…
Переселенцы открыли мне свои дальнейшие замыслы:
- Хотим просить волов и лошадей!
- Денег также на обзаведение!
Самое лучшее - Переселенческому управлению платить переселенцам определенное месячное жалованье…
- Они нас разорили. Теперь должны помогать.
Кто виновник этой страшной комедии?
Меньше всего переселенец… Он движется стихийной силой нужды. Что с него спросить?
Тот, кто переселяет, должен знать, кого и куда он переселяет.
Нельзя же играть в жмурки. Тут в самом деле живут люди, тысячи людей, а не суслики…
29
Среди киргизов. - Кредиты разные, а голод один. - Вытеснение киргизов переселенцами. - Враждебные отношения киргизов и переселенцев.
Тургайский и уральский губернаторы рано начали говорить:
- Мы предотвратили голод… Мы вовремя пришли на помощь. Теперь в наших областях нет голодающих…
Но пусть общество не думает, что речь идет о «вверенных им областях». Нет - только о переселенцах.
Киргизов же помощь не коснулась.
- Почему так? - спрашиваю одного чиновника. - Ведь губернаторы здесь не специально переселенческие?
- Конечно… Но кредиты разные.
Важная штука эта разность кредитов. Из-за нее можно умереть с голода. В одном поселке мне рассказывали:
- Приходят к нам в столовую киргизы из соседних аулов. Тощие, худые, голодные, оборванные. Просят: «Корми, умираем!» Я спрашиваю переселенческого чиновника: «Можно?» А он: «Ни под каким видом! Столовая содержится на переселенческие кредиты. Как же можно кормить киргизов?»
Существуют ли кредиты киргизские, - сказать трудно. Известно только, что существует голод киргизский. Знаю я и то, что до 1-го января голодающим киргизам Уральской области не было выдано ни одной копейки денег и ни одного фунта муки. Так мне говорили сами киргизы, когда я посещал их аулы. Не было, конечно, у них и общественных работ. Продовольственный хлеб везли мимо их аулов к переселенцам. Киргизы только щелкали зубами…
В Актюбинске в конце декабря мне передавали:
- Кажется, и киргизам дадут!
Будто бы составляют продовольственные списки.
Списки эти будут проверяться. Затем будут «возбуждены ходатайства». И наконец (к 1-му февраля - марта - апреля?) будет выдано… из собранного с киргизов же специального капитала. [В конце концов киргизам также стали выдавать в Уральской и Тургайской областях продовольственные ссуды. А. П.]
В Уральской степи мне говорили киргизы:
- Просили, просили… Не дают.
- Кого же вы просили?
- Своих аульного и волостного управителей.
Выше киргизы не идут. Русской кокарды они боятся как огня…
В ауле № 2-й мне пришлось ночевать у старого киргиза. Он взял у меня записную книжку и расписался в ней по-киргизски: «Асан Карасарт». А потом долго смеялся, как ребенок.
Славный дикарь. Он, конечно, принял меня за «начальство», просил, но просил благородно, - не за себя, а за бедных.
- Не оставьте нашу бедноту. Похлопочите!
Я прошелся по избам аула. Голая, неприкрытая бедность. Такая же, как у переселенцев.
Мне еще в поселках передавали:
- Киргизы обычно по миру не ходят. Но ныне их туча просит Христа ради. Видно, - голод.
Киргизы живут отдельною, своею жизнью. Никто из русских не знает, что творится в их аулах. И не хочет знать. Только догадывается по тем или другим признакам.
Один мануфактурный приказчик рассказывал мне:
- Поехал я весной года два тому назад с товаром в степь. Подъезжаю к аулу. Заглядываю в кибитку, - мертвые лежат. В другую, - без памяти валяются, умирают… В третьей - то же. Много, знать, их погибло…
Говорит равнодушно, как о сусликах.
Киргизы в степи голодают и умирают совершенно без помощи. И никто не старается притти к ним на помощь:
- Зачем? Киргиз - не переселенец.
Асан рассказал мне о нынешнем годе:
- Пропадаем… Последний скот режем…
Киргиз сеет только просо. Оно ныне не родилось. Ест он просо с чаем. Обходится без хлеба, но без махана жить не может. Нет махана, - значит, голод. А махана становится все меньше и меньше. Степь сокращается, скотоводство падает.
Киргиз с 10-ю головами скота - нищий. С 5-ю он -«самый тощий человек». По аулам я сам видел семьи с одной лошадью и одной козой.
- Как же будете жить, - спрашиваю, - когда скотину порежете?
- И теперь уже у богатых занимаем.
Богатые дают, но «три цены кладут». Корова стоит 30 руб., они отдают ее в долг за 60 руб. Выбирают долг просом, отработкой, лугами…
- По горло сидим в долгу у богачей.
Нищих, конечно, масса.
Помощь здесь так же неотложна, как и у переселенцев. Даже более.
Появление «российского» крестьянина в Киргизской степи обязано - праву захвата.
Отнимают степь у киргизов и отдают «культуртрегеру»-переселенцу.
Вопрос этот старый. Но сейчас, во время голода, мимо него, как мимо совести, не проедешь, не задевши.
Формально захвата нет. У нас все «по закону».
Приходят топографы и нарезают самые лучшие куски киргизской земли. Отмежевывают их и говорят:
- Это для переселенца.
Но на этой земле века живут киргизы. Их стада здесь кормятся со времен Чингизхана.
- Прогнать!
Конечно, «соблюдая закон».
К землянкам подходит «согласительная комиссия» и «предлагает»:
- Уходите отсюда! А за землянки мы вам заплатим.
«Все равно возьмут», - думает киргиз.
- Сколько заплатите?
- Сколько стоит?
- 100 рублей.
На самом деле землянка стоит 80 рублей.
Не торгуясь, дают киргизу сто. Он гонит свое стадо вглубь степи и думает:
- Здорово я их надул!
А иногда и этого миража не было. Асан мне рассказывал:
- Нам за землянки не заплатили. Просто прогнали.
Должно быть, заплатили, но аульный старшина взял себе.
Так шли годы. Переселенческое движение поощрялось и потому развивалось. Киргизы же всячески стеснялись. Киргизские бунты против отнятия земли оканчивались для киргизов очень печально… Степь для них все сокращалась и сокращалась. Стало уже негде пасти скот. Лучшую землю отдали переселенцу, солонец и песок оставили за ненадобностью киргизу.
- Живи!
Сейчас киргизы просят:
- Сравняйте нас с переселенцами! Нарежьте по 15-ти десятин на душу!
В этой просьбе увидали «торжество культуры». Переселенческое управление приписало эту «победу» себе. В действительности дело обстоит иначе.
«Если нарежут и дадут, то хоть не выгонят, - думают киргизы. - Лучше осесть, чем умереть со скотом на тысячах десятин собственного солонца!»
Есть и другое побуждение. Неделеная степь выгодна только богатым киргизам, - они пасут на ней где угодно свои табуны. При нарезке и укреплении, бедные могли бы отдавать богатым свои десятины на выпас.
Но дело не в мотивах. Просьба киргизов поставила в тупик:
- Что же мы им нарежем? Солонец?
Все удобные земли уже отданы переселенцам.
- Прямо совестно нарезать, - говорят топографы.
Дошло дело до того, что каждый год, с наступлением зимы, киргизы приходят к переселенцам и умоляют:
- Дайте свою степь на выпас!
Переселенец думает, выгодно это ему или нет. Степь все равно пустая, особенно зимой. Из 9.000 десятин под запашкой от силы 100. Но переселенец думает о другом: взять ли ему с киргиза за выпас или загонять его лошадей и требовать за потраву? что выгоднее?
Часто он находит, что выгоднее степь не сдавать. И не ошибается. Голодные киргизские лошади, ища под снегом корма, разбредаются по степи и переходят межу. Тут их поджидают «культуртрегеры». Иногда переселенцы сами загоняют киргизский скот на свою землю. Иногда ведут его домой прямо с киргизской степи.
Эго единственный «кустарный» промысел хохлов.
- На сколько нынешний год загнали? - спрашиваю я по поселкам.
- На пятьсот.
Значит, на тысячу. Совестно ведь признаться.
Киргизы, конечно, платят тою же монетою. Крадут лошадей у хохлов. Отношения между ними милые. Переселенец говорит:
- Киргиз - вор!
А киргиз:
- Хохол - разбойник! Пришел и ограбил.
Кстати, кроме системы загона лошадей, переселенец привил киргизу и другие блага культуры. Именно, сифилис и алкоголизм.
Таким путем родная мать-степь стала для киргиза мачехой. Только богатый может снять у переселенца землю на выпас. Бедный пускает лошадь на свой солонец. К весне она становится похожей на скелет. А если весна поздняя, - то дохнет. С ней где-то там, в необозримой пустой степи, умирает нередко (а, может быть, и часто, - кто знает?) киргиз.
Один здешний абориген мне говорил:
- Киргизы вымирают.
Неудивительно. Трудно им бороться с «системами»…
Материалы о населенных пунктах:
• Уральская область
• Тургайская область
26
По Уральской области. - Разоренное поселение. - Нет сил пахать.
В поселке Ивановском, видимо, был большой пожар. Издали видно: торчат стены домов без крыш и без окон.
Подъезжаем ближе. Тут словно «Мамай воевал». Все разбито, повалено, растаскано. Одни развалины. Они тянутся сплошь целыми улицами, навевая тоску.
Мертвый поселок.
Но вот вдали вьется из землянки дымок. Слава Богу, остались еще люди. У ворот стоит неподвижный, ленивый хохол.
- Когда сгорели? - кричу ему с дороги.
- Бог миловал.
- А это что же? - указываю на пустой, разрушенный «порядок».
- Поутикали, - объяснил хохол.
Дома не сгорели, а разорены.
В Ивановском три года назад осели хохлы Каневского уезда Киевской губернии. Построили 110 землянок. Но мать-земля оказалась «мачехой», и 61 семья через два года «утекла». Одни - в Сибирь, другие - «в Рассею», на старое, разоренное пепелище.
Остались 49 семей. Но и они почувствовали, что жить здесь нельзя. Переписались в другие переселенческие участки. Из Ивановского еще не ушли. Когда уйдут, Ивановское обратится в груду развалин.
На этом кладбище, среди мертвецов будут жить лишь 13 семей. Они пока держатся за поселок, не уходят и не переписываются.
Эти семьи должны быть сейчас очень богаты. Я подсчитал количество земли, на котором они свободно могут сеять.
Оказалось - 8.100 десятин.
Паны, а не крестьяне.
Переселенческое управление открыло недавно в поселке столовую. Спрашиваю заведующую, фельдшерицу Е. С. Клеманскую:
- Кого же вы кормите?
- Почти всех. Совершенно нищий поселок…
Нищие - владельцы тысяч десятин! Явление - чисто русское… В земле лежат миллионы, а есть нечего.
Трудно представить более жалкое и печальное явление, чем уральские переселенцы. Они - жертвы нашей несуразной переселенческой политики… Мученики за чужие грехи…
- У вас ныне неурожай? - спрашиваю ивановцев.
- Полный. Ни зерна не взяли.
- А в 1910 году?
- Тоже был неурожай.
- В 1909?
- Тоже.
- В 1908?
- Родилось, но все суслик поел. Мы только что тогда пришли и сеяли мало.
- Но урожай здесь все-таки может быть?
- Нет, - уверяли ивановцы, - земля у нас неродючая…
- Зачем же ее выбрали?
- Ходоки наши зимой были, недоглядели. Поманули нас. Насказали небылиц. В переселенческой книжке мы читали: если 30 фунтов проса посеять, - 400 пудов соберешь. А мы зерна не видали. Прямо обман.
- Кто же обманул?
- Казна…
- Разорили нас вчистую, - говорят хохлы, - а теперь и помощи не оказывают…
Действительно, разорение ясное. «Ни кола, ни двора». Хлеба нет. Без помощи ивановцы давно бы уже умерли с голоду.
Но интересно, что у них было, когда они явились сюда? У некоторых, говорят, было много. Они принесли сотни рублей. У большинства же от ликвидации хозяйства остались крохи.
Уральские переселенцы в массе - те «голодранцы», которые у себя «в Рассее» экономически были уже за бортом крестьянской жизни.
- У меня было 12 сажен земли, - рассказывал один.
- У меня полдесятины…
- А у меня совсем ничего не оставалось.
Но все-таки там они были на своей, родной почве. Кое-что имели. Кое-как жили, с голоду не могли умереть.
Здесь, в Киргизской степи, им сразу дали по 15-ти десятин на душу. Богатство, о котором они никогда не мечтали. Иметь 45-60 десятин, - это ли не жизнь?
Паны!
Надо только «робить». Но тут и произошла «заминка».
- Силов нет пахать, - говорят хохлы.
Чтобы спахать десятину «целины», надо иметь 6-8 быков. Но в Ивановском, например, 10 семей совершенно без всякого скота. Эти «паны», имеющие по 60-75 десятин, живут исключительно подачками, и в «крестьянском» смысле люди безнадежные.
Остальные имеют кто лошадь, кто пару быков. Никто, следовательно, не может распахать «целину» один.
- Пашете же вы что-нибудь?
- Как же, пашем… старую, киргизскую распашку. Там земля мягкая, нам легко.
Иные и этого не делают. Просто идут бороной по киргизской мякоти и сеют. И по наивности думают, что земля им будет родить с 30-ти фунтов 400 пудов.
«Целина» остается почти непаханой.
- Не под силу… Обманули нас…
За четыре года в Ивановском распахали что-то около 50-ти десятин «целины». Только всего. Это весь вклад в культуру.
Культуртрегеры!
- Как же вы пахали?
- Собирались 3-4 хозяина, складывали быков и пахали.
Киргизы и казаки берут только 5-6 рублей за распашку десятины.
- Но у нас денег нет, - возражали хохлы, - обманули нас, разорили…
Земледелие их «российское», хищническое. Даже не трехпольное. Деление на три поля здесь еще в большинстве поселков не введено. Просто кто где приткнется, там и сеет. Делят «клины» на доли.
Сеют до изнеможения земли. Ивановцы откровенно рассказывают:
- Сеяли мы три года подряд на одном и том же месте.
До них там киргиз сеял. Тоже, небось, лет 5.
Взяли из земли все соки и негодуют:
- Земля у нас неродючая. Все неудобие… Обманули нас.
- Где же вы теперь посеяли?
- Пробуем новый клин. Но которые немогущие, те посеялись опять на старом месте…
Таких «немогущих» более половины. У них и на следующий год будет голод.
Впрочем, тут у всех будет голод. Не может не быть голода.
- Сколько вы засеяли? - спрашиваю.
- Своих семян у нас не было. Дала нам казна по 5 пудов ржи на обсемененье. Этим мы и засеялись.
- Сколько же десятин?
- Одну…
- Все посеяли?
- Нет. Многие размололи и съели. Есть-то ведь было нечего.
- Как же они будут жить в будущем году?
- Надеются на весеннюю семенную ссуду.
- Но ведь весной тоже будет есть нечего?
- Что ж? Съедим и весеннюю ссуду. Казна поможет: она нас вызволила, - обязана, значит, и помогать.
Говорят с оттенком явного озлобления.
Большую хозяйственную несостоятельность трудно представить.
Все 49 семей ивановцев засеют приблизительно 80 десятин из 8.100. Ясное дело, что у них будет недостаток хлеба, если бы даже он и родился.
Но переселенцы уверены, что хлеб не родится. С этой уверенностью они пашут и сеют. Конечно, так и пашут, и сеют…
- Если не будет засухи, - говорят они, - то обязательно придет суслик с пустых киргизских степей и уничтожит посев.
В первый год они держались гордо. Надеялись:
- Ныне плохо, в будущем году будет хорошо.
Но когда и 1910 год оказался неурожайным, переселенцы стали падать духом:
- Мы приехали пановать, а придется с сумой итти!.. Обман!..
1911 год окончательно оборвал все нити, связывающие их с землей.
Они теперь не верят ни в землю, ни в себя. Нет им охоты трудиться. Даже говорить о «неродючей» земле им противно.
27
Неустройство жизни переселенцев. - Сырость и угар в избах. - Просят борща. - Всем недовольны. - Переселенец - казенная вещь.
Сквозь сон слышу шепот. Около печки шушукаются бабы.
- Что вы? - окликаю я их.
- К вашей милости… Мы вдовы с сиротами…
- Еще не рассвело… Успеете!
- Мы до мужиков хотели все объяснить…
Слушаю бабьи слезы и чувствую, что не могу поднять головы. Угорел.
Мука останавливаться в хатах переселенцев. Не найдешь сухой.
- Неужели, - опрашивал я, - до сих пор вы не научились строить избы и класть печи?
Хочется с досады ругать этих неприспособленных к жизни, доведенных до отупения людей.
- Хоть бы у киргиз поучились…
Молчат. Потом кто-нибудь кинет обычное:
- Не крепко сидим здесь. Так и строимся.
Потолок в хате всегда сырой. Оттуда каплет. Со стен бегут ручьи. Днем холод. Все сидят на печке в шубах. Там и обедают.
Ночью, когда потопят печку, угар. Синеватый дымок расстилается по избе.
Хаты-землянки из воздушного кирпича. Но у киргиз такие же землянки, только сухие, а у хохлов неизменно сырые.
- Зато у киргиз грязно, а у нас все выбелено, - хвалятся хохлы.
Я набрел на один фельдшерский пункт. Тут три года сидит несчастная фельдшерица и терпит нестерпимую муку.
- Главное, угар, - жалуется она, - никак не могу привыкнуть…
К холоду уже «привыкла». Но сидит всегда в шубе.
Угар и безнадежность сделали из переселенцев хмурых, сумрачных людей. Стоят они сейчас в избе около стола, и мне кажется, что угарная жизнь оставила им только один вопрос:
- Даст или нет?
Все остальное, живое, человеческое вытравила.
Я слышал, как они расспрашивали моего ямщика:
- Зачем начальник приехал? Давать?
- Что вам надо? - спрашиваю у них.
- До вашей милости. Всей громадой желаем, чтобы борщ был всем…
- Какой борщ?..
В 10 из 65 уральских поселков и, в частности, в Ивановском устроены столовые. Почему только в 10, когда такая же нужда среди переселенцев везде - Аллах знает. В этих столовых варят борщ или кандер (кулеш) и раздают на дома детям и старикам. Но приварком, конечно, пользуется вся семья.
- Только по ложке достается, - жаловался здоровенный и сумрачный хохол. - Этак с голода недолго помереть.
- Дают не тебе, а твоим детям, - говорю.
- А я с голода буду подыхать? На них смотреть?
Весной прошлого года кругом обозначились цинга и тиф. Заболевшим выдали на дом чай, сахар, кислоты, консервированную зелень, белый хлеб. Тотчас же шинки наполнились свертками чая и сахара.
- Мы к этому непривычны, - говорили хохлы о чае.
Кислоты, хлеб и зелень ели больше здоровые, чем больные. И так оправдывались:
- А мы будем с голода подыхать?
- И еще мы желаем, - говорят ивановцы, - чтобы хлеб отпускали всем. Да не по фунту, а по два. Разве фунтом в день человек сыт бывает?
В те семьи, которые получили ссуду мукой, переселенческие чиновники распорядились не выдавать хлеба. Предполагалось, что хлеб в таких семьях есть. Но продовольственную муку расходуют в первых числах месяца. Отдают ею старые долги. Усиленно едят. А потом зубы на полку. Семья хлебает один приварок без хлеба.
- И то по ложке…
Ссудой они также недовольны.
- Мало выдали. Не каждому. У кого есть скотина, те не получили…
Всего в декабре поселок получил только 92 пуда.
- От них и помину не осталось.
Питаются исключительно около столовой, т. е. за счет своих детей, у которых отнимают последнее.
Дело, оказывается, не в скотине, а в общественных работах. Уездному съезду заблагорассудилось исчислить максимум заработка в 1 р. 30 к. Кто вырабатывал эту норму, тот продовольственной ссуды лишался.
- Но я работал и тут же проживал деньги, - возражает переселенец.
- Ты должен был копить, - учит его начальство.
- Нас об этом не предупреждали, - пробует оправдаться переселенец.
- Предупреждали, но ты не слушал.
Главное, что все это несерьезно. И этот максимум, и угрозы. С переселенцем так нянчатся, что можно быть спокойным: у него будет и хлеб, и приварок. Об этом заботится и областное управление, и Переселенческое. Оба наперерыв. Это не Самарская и Уфимская губернии, где нужны были героические усилия, чтобы обратить внимание на голодающих.
Это, наконец, не киргизы, до которых ни областному, ни тем более Переселенческому управлению нет дела. Умерли они или еще живут - это никого не беспокоит.
Переселенец стал казенным человеком, как солдат или арестант. А казенные вещи прежде всего вытаскивают из огня.
Конечно, хорошо, что заботятся о прокормлении переселенца. Он действительно голодающий. Бьет в глаза лишь неравенство отношений. Переселенцу все, а башкирину Уфимской губернии или несчастному киргизу - ничего.
- Как хотите, так и вывертывайтесь из беды!
Ивановцы строили плотину, но не у себя, а где-то за 15 верст. Там жили и ночевали в кибитках. Они рассказывают:
- Холодно, сыро… да и невыгодно. Многие так и не пошли.
- Рассуди сам, - говорил старый хохол с чубом, - у меня 10 душ семьи. Заработал я на плотине 8 рублей. Их вычли из ссуды, и я получил на 10 душ всего 3½ пуда муки. Как я могу прокормиться месяц?
- А борщ?
- То другое дело.
- А с киргиз взяли за выпас?
- То опять совсем другое дело…
Но ивановцы действительно нуждающиеся люди. В хатах у них одни слезы. Для скота имеется колючка (катун) и кое-где сено (корма тут все-таки уродились), а для людей часто не хватает куска хлеба.
Я наблюдал, как проводят они время. Утром встают и начинают по очереди выбегать на улицу, смотрят:
- Не поднят ли флаг над столовой?
Это условный знак, что борщ поспел.
Как только взвивался национальный флаг, ребята с чашками мчались в столовую. Приносили борщ, разводили водой, чтобы увеличить количество, подогревали, и семья садилась обедать. Это самый светлый момент дня. В остальное время хохлы сходились у ворот и говорили:
- На какие земли лучше переселяться: на кабинетские или Крестьянского банка?
Чая они не пьют. Во всем поселке не найдешь 3 самоваров. Вечером пекут картошку. Ложатся рано, чтобы «провести время». Спят часов 9-10. Затем снова смотрят:
- Поднят флаг или нет?
«Хорошее житье». От него уже сбежали 60 семей в Ивановке. Здесь нет поселка, откуда бы не «утикали» переселенцы. Оставшиеся говорят:
- Ничего бы мы больше не попросили. Пусть отдадут то, что мы истратили при переселении!.. Возьмем и уйдем. Ну их с борщом!
От хорошей жизни не убежишь.
Скота мало. Он убывает.
Скот имеет здесь особое значение. У «российского крестьянина» он еще не самое последнее. Последнее - земля, которую можно продать. Переселенец не имеет права ни продавать земли, ни отдавать ее в аренду.
Он «пан» только на посев.
Тут, значит, скот все.
Если его нет или мало, то нет, в сущности, и крестьянина. Остается вечный нахлебник Переселенческого управления… Пенсионер.
Таковы почти все ивановцы и сотни переселенцев других поселков.
28
Мечта вернуться в «Россию». - Переселенческая политика - игра в жмурки.
Одна мысль у уральского переселенца:
- Уйти отсюда.
Многие уже ушли. Вернее, - в панике бежали. Унесли остатки того, что принесли из «Рассеи». Но некоторые из них вернулись обратно.
- Тут плохо, а на родине еще хуже… Здесь хоть кормят…
Оторванные от почвы, разоренные переселенцы стали чужими людьми для своего родного угла. Купить земли не на что, а работы не найдешь, - своих коренных людей там много.
Некоторые ушли в Сибирь.
Но большинству уйти нельзя. Без денег с места не сдвинешься. Голодные годы унесли скотину и все старые, «рассейские» запасы. А землянкам цена грош.
Они все-таки мечтают уйти.
- Куда же? - спрашиваю я.
О, они прекрасно знают, куда!
- В России много удельных и кабинетских земель, - говорят они, - почему бы их не раздать нам? Мы отечеству служим… Они же нас стронули с места!..
В Ивановском хорошо осведомлены о хуторской политике правительства.
- Пусть Крестьянский банк нарежет нам в «Рассее» хуторов!
- Но ведь хутора надо купить? - говорю. - Даром их не дают.
- Банк рассрочит, подождет. Из первого урожая заплатим…
- А если не будет урожая?
- Взять с нас нечего.
- Продадут ваши хутора, опять вам придется переселяться…
Но они все-таки мечтают. Мечтой и живут.
- Не издыхать же здесь!.. Не суслики мы, а люди.
Скептики из них махают безнадежно рукой.
- Никудышные мы, выбитые из колеи, - определил старый хохол.
А одна старуха так охарактеризовала свой поселок:
- Не живем, а отживаем…
Переселенцы перестали уже смотреть на землю. Нечего от нее ждать. Смотрят в руки переселенческих чиновников:
- Не дадут ли чего?
Выработалось даже убеждение:
- Должны дать.
Если долго не дают, то переселенцы говорят с озлоблением:
- Завезли и бросили!
- Киргизам же не дают, - говорю я ивановцам.
- Киргизы не русские. Им зачем давать? Они к тому же здешние, коренные. А мы разоренные. Нам податься некуда…
Переселенцы, буквально:
- На полном казенном иждивении.
Правда, как арестантов, досыта их не кормят…
- Кормят, как киргиз лошадь, - говорят с неудовольствием сами переселенцы, - голодом не уморят, но и досыта у них не наешься…
Не знаю, зачем переселенческие чиновники зовутся «чиновниками по водворению». Они теперь больше чиновники по кормлению неудачно водворенных.
Провиантмейстеры.
Помощь начинается с самых первых дней жизни переселенца. Сейчас же по водворении ему дают 100 р. на дом и 65 р. на инвентарь.
Не забудьте - он свободен от всех земельных налогов.
Продовольственную помощь здесь начали оказывать еще с прошлого года, когда о голоде не было даже слышно. Был везде урожай. А тут уж был голод.
Осенью давали семенные.
Зимой кормили. Три месяца выдавали по пуду зерном на каждого.
Ранней весной бросили было выдавать. Переселенцы, понятно, стали голодать. Открылись болезни. В одном Уральском уезде было 2.000 больных.
Цинга. Тиф.
Стали раздавать больным «пайки».
В июне уже опять кормили всех. Дали по пуду.
Осенью 1911 года выдавали семенные.
В сентябре были общественные работы.
Октябрь и ноябрь - опять выдавали по пуду в месяц каждому.
В декабре снова выдача.
Перед Рождеством поехали просить выдать сейчас январскую ссуду.
- Праздник не с чем встретить.
- А в январе что будете делать?
- Там видно будет.
Весной опять обсеменение.
Сейчас кое-где (в 10-ти пунктах из 65-ти) столовые.
И все-таки:
- Мало.
Действительно, мало. Голод здесь злой. А главное - он бесконечен. Кормить надо годы, может быть, века…
Переселенцы открыли мне свои дальнейшие замыслы:
- Хотим просить волов и лошадей!
- Денег также на обзаведение!
Самое лучшее - Переселенческому управлению платить переселенцам определенное месячное жалованье…
- Они нас разорили. Теперь должны помогать.
Кто виновник этой страшной комедии?
Меньше всего переселенец… Он движется стихийной силой нужды. Что с него спросить?
Тот, кто переселяет, должен знать, кого и куда он переселяет.
Нельзя же играть в жмурки. Тут в самом деле живут люди, тысячи людей, а не суслики…
29
Среди киргизов. - Кредиты разные, а голод один. - Вытеснение киргизов переселенцами. - Враждебные отношения киргизов и переселенцев.
Тургайский и уральский губернаторы рано начали говорить:
- Мы предотвратили голод… Мы вовремя пришли на помощь. Теперь в наших областях нет голодающих…
Но пусть общество не думает, что речь идет о «вверенных им областях». Нет - только о переселенцах.
Киргизов же помощь не коснулась.
- Почему так? - спрашиваю одного чиновника. - Ведь губернаторы здесь не специально переселенческие?
- Конечно… Но кредиты разные.
Важная штука эта разность кредитов. Из-за нее можно умереть с голода. В одном поселке мне рассказывали:
- Приходят к нам в столовую киргизы из соседних аулов. Тощие, худые, голодные, оборванные. Просят: «Корми, умираем!» Я спрашиваю переселенческого чиновника: «Можно?» А он: «Ни под каким видом! Столовая содержится на переселенческие кредиты. Как же можно кормить киргизов?»
Существуют ли кредиты киргизские, - сказать трудно. Известно только, что существует голод киргизский. Знаю я и то, что до 1-го января голодающим киргизам Уральской области не было выдано ни одной копейки денег и ни одного фунта муки. Так мне говорили сами киргизы, когда я посещал их аулы. Не было, конечно, у них и общественных работ. Продовольственный хлеб везли мимо их аулов к переселенцам. Киргизы только щелкали зубами…
В Актюбинске в конце декабря мне передавали:
- Кажется, и киргизам дадут!
Будто бы составляют продовольственные списки.
Списки эти будут проверяться. Затем будут «возбуждены ходатайства». И наконец (к 1-му февраля - марта - апреля?) будет выдано… из собранного с киргизов же специального капитала. [В конце концов киргизам также стали выдавать в Уральской и Тургайской областях продовольственные ссуды. А. П.]
В Уральской степи мне говорили киргизы:
- Просили, просили… Не дают.
- Кого же вы просили?
- Своих аульного и волостного управителей.
Выше киргизы не идут. Русской кокарды они боятся как огня…
В ауле № 2-й мне пришлось ночевать у старого киргиза. Он взял у меня записную книжку и расписался в ней по-киргизски: «Асан Карасарт». А потом долго смеялся, как ребенок.
Славный дикарь. Он, конечно, принял меня за «начальство», просил, но просил благородно, - не за себя, а за бедных.
- Не оставьте нашу бедноту. Похлопочите!
Я прошелся по избам аула. Голая, неприкрытая бедность. Такая же, как у переселенцев.
Мне еще в поселках передавали:
- Киргизы обычно по миру не ходят. Но ныне их туча просит Христа ради. Видно, - голод.
Киргизы живут отдельною, своею жизнью. Никто из русских не знает, что творится в их аулах. И не хочет знать. Только догадывается по тем или другим признакам.
Один мануфактурный приказчик рассказывал мне:
- Поехал я весной года два тому назад с товаром в степь. Подъезжаю к аулу. Заглядываю в кибитку, - мертвые лежат. В другую, - без памяти валяются, умирают… В третьей - то же. Много, знать, их погибло…
Говорит равнодушно, как о сусликах.
Киргизы в степи голодают и умирают совершенно без помощи. И никто не старается притти к ним на помощь:
- Зачем? Киргиз - не переселенец.
Асан рассказал мне о нынешнем годе:
- Пропадаем… Последний скот режем…
Киргиз сеет только просо. Оно ныне не родилось. Ест он просо с чаем. Обходится без хлеба, но без махана жить не может. Нет махана, - значит, голод. А махана становится все меньше и меньше. Степь сокращается, скотоводство падает.
Киргиз с 10-ю головами скота - нищий. С 5-ю он -«самый тощий человек». По аулам я сам видел семьи с одной лошадью и одной козой.
- Как же будете жить, - спрашиваю, - когда скотину порежете?
- И теперь уже у богатых занимаем.
Богатые дают, но «три цены кладут». Корова стоит 30 руб., они отдают ее в долг за 60 руб. Выбирают долг просом, отработкой, лугами…
- По горло сидим в долгу у богачей.
Нищих, конечно, масса.
Помощь здесь так же неотложна, как и у переселенцев. Даже более.
Появление «российского» крестьянина в Киргизской степи обязано - праву захвата.
Отнимают степь у киргизов и отдают «культуртрегеру»-переселенцу.
Вопрос этот старый. Но сейчас, во время голода, мимо него, как мимо совести, не проедешь, не задевши.
Формально захвата нет. У нас все «по закону».
Приходят топографы и нарезают самые лучшие куски киргизской земли. Отмежевывают их и говорят:
- Это для переселенца.
Но на этой земле века живут киргизы. Их стада здесь кормятся со времен Чингизхана.
- Прогнать!
Конечно, «соблюдая закон».
К землянкам подходит «согласительная комиссия» и «предлагает»:
- Уходите отсюда! А за землянки мы вам заплатим.
«Все равно возьмут», - думает киргиз.
- Сколько заплатите?
- Сколько стоит?
- 100 рублей.
На самом деле землянка стоит 80 рублей.
Не торгуясь, дают киргизу сто. Он гонит свое стадо вглубь степи и думает:
- Здорово я их надул!
А иногда и этого миража не было. Асан мне рассказывал:
- Нам за землянки не заплатили. Просто прогнали.
Должно быть, заплатили, но аульный старшина взял себе.
Так шли годы. Переселенческое движение поощрялось и потому развивалось. Киргизы же всячески стеснялись. Киргизские бунты против отнятия земли оканчивались для киргизов очень печально… Степь для них все сокращалась и сокращалась. Стало уже негде пасти скот. Лучшую землю отдали переселенцу, солонец и песок оставили за ненадобностью киргизу.
- Живи!
Сейчас киргизы просят:
- Сравняйте нас с переселенцами! Нарежьте по 15-ти десятин на душу!
В этой просьбе увидали «торжество культуры». Переселенческое управление приписало эту «победу» себе. В действительности дело обстоит иначе.
«Если нарежут и дадут, то хоть не выгонят, - думают киргизы. - Лучше осесть, чем умереть со скотом на тысячах десятин собственного солонца!»
Есть и другое побуждение. Неделеная степь выгодна только богатым киргизам, - они пасут на ней где угодно свои табуны. При нарезке и укреплении, бедные могли бы отдавать богатым свои десятины на выпас.
Но дело не в мотивах. Просьба киргизов поставила в тупик:
- Что же мы им нарежем? Солонец?
Все удобные земли уже отданы переселенцам.
- Прямо совестно нарезать, - говорят топографы.
Дошло дело до того, что каждый год, с наступлением зимы, киргизы приходят к переселенцам и умоляют:
- Дайте свою степь на выпас!
Переселенец думает, выгодно это ему или нет. Степь все равно пустая, особенно зимой. Из 9.000 десятин под запашкой от силы 100. Но переселенец думает о другом: взять ли ему с киргиза за выпас или загонять его лошадей и требовать за потраву? что выгоднее?
Часто он находит, что выгоднее степь не сдавать. И не ошибается. Голодные киргизские лошади, ища под снегом корма, разбредаются по степи и переходят межу. Тут их поджидают «культуртрегеры». Иногда переселенцы сами загоняют киргизский скот на свою землю. Иногда ведут его домой прямо с киргизской степи.
Эго единственный «кустарный» промысел хохлов.
- На сколько нынешний год загнали? - спрашиваю я по поселкам.
- На пятьсот.
Значит, на тысячу. Совестно ведь признаться.
Киргизы, конечно, платят тою же монетою. Крадут лошадей у хохлов. Отношения между ними милые. Переселенец говорит:
- Киргиз - вор!
А киргиз:
- Хохол - разбойник! Пришел и ограбил.
Кстати, кроме системы загона лошадей, переселенец привил киргизу и другие блага культуры. Именно, сифилис и алкоголизм.
Таким путем родная мать-степь стала для киргиза мачехой. Только богатый может снять у переселенца землю на выпас. Бедный пускает лошадь на свой солонец. К весне она становится похожей на скелет. А если весна поздняя, - то дохнет. С ней где-то там, в необозримой пустой степи, умирает нередко (а, может быть, и часто, - кто знает?) киргиз.
Один здешний абориген мне говорил:
- Киргизы вымирают.
Неудивительно. Трудно им бороться с «системами»…
Материалы о населенных пунктах:
• Уральская область
• Тургайская область