Похищение нотозвука. Борьба с "люциферством" в музыке. Часть 4
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Часть 6
Часть 7
Часть 8
Часть 9
Часть 10
Решение поступать в Харьковскую консерваторию пришло спонтанно вместе с письмом Ларисы о том, что она едет поступать в Харьков, потому что там уже стоит пустая четырехкомнатная квартира родителей (отец заканчивал службу в ракетных войсках под Житомиром). Какая Москва? Какой Ленинград? Отдельная квартира - и никаких родителей! Свобода. Что это значило для простой советской молодежи начала 80-х, объяснить трудно.
В квартире оказались завалы литературы, о которой всегда мечталось. Поэтому вопросы поступления были отодвинуты на полку под названием: "Как Бог на душу положит". Ну со времен музыкального училища, будучи "звездой" в написании музыкальных диктантов, в успехе этого предприятия я нисколько не сомневалась: абсолютный слух и хорошо подвешенный язык по моему самонадеянному мнению обрекали меня на успех.
На самом деле мне подсознательно не хотелось учиться дальше. Игра: "сделайте нам заумно и скучно" надоела изрядно. Музыка - прекрасная, захватывающая всю душу - была отдельно. А наука о ней - унылое говно - отдельно. Словно между солнцем и землей построили такую серую, лученепробиваемую стену. И тень от нее выдавали за "музыковедение". Да в гробу я видела такое музыковедение!
Судьба подзадорила вступительными трояками. Я стояла возле списка абитуриентов. Там у бОльшей половины стояли пятерочки. А у нас с Ларисой по трояку! Я подумала тогда: "сюда, наверное, поступают небожители!" Позже, значительно позже, удалось раскрыть секрет этих "небожителей": перед поступлением они брали платные консультации у педагога, который принимал этот экзамен. Они этот диктант наизусть знали, а я писала по слуху. Где уж нам отличить половинную паузу от двух четвертных...
И вот к пятому вступительному экзамену мы с Ларисой оказались в хвосте этого впечатляюще гениального абитуриенского потока. Но впереди маячило сочинение на тему музыкального произведения. И с одной стороны - горький опыт училища, когда критиковали за то, что писать интересно - против правил. А с другой стороны: я и так уже не имела никаких шансов на поступление. Терять мне было абсолютно нечего!
И вот прозвенел звонок. Нам написали на доске три темы. И я выбрала самую банальную: о Моцарте. А Лариса о Мусоргском (у нее с ним еще в училище сложилось, если вы читаете внимательно эти записки).
Сочинение я писала как одержимая. Оно было как сегодня говорят на грани фола. В тексте было все, кроме откровенного мата и цитат из классиков марксизма-ленинизма. Я писала так, что меня могли либо принять в консерватории без всяких кондиций - либо с позором вышвырнуть и написать письмо в мою комсомольскую организацию. Терять мне было абсолютно нечего, поэтому я решила на прощание хотя бы повеселиться.
Когда мы возвращались за результатами, в коридоре встретили ухоженную красивую женщину. Она внимательно посмотрела на меня и спросила мою фамилию. Сердце ушло в пятки, и я решила, что "ну началось"... Женщина шла за нами в кабинет, где выдавались наши бумаги. Трясущимися руками я взяла свою - и почудился трояк. Поморгала - и увидела пятерку. Там стояла пятерка! "Вы - прирожденный музыковед!" - услышала я голос красивой ухоженной женщины. "Ваше сочинение пошло по рукам наших профессоров. Цитаты конспектируются, пока мы тут разговариваем!" - сказала она с улыбкой. И непонятно было: то ли она шутит, то ли еще чего.
Так я познакомилась с Ирмой Львовной Золотовицкой - деканом нашего факультета.
За все последующие экзамены я получила категорические пятерки, что бы я там не несла. Можно сказать, что в консерваторию я попала по блату.
Однако, узнав, что Лариса в списке одиннадцатая (а нас принимали 10), попросилась на заочное отделение и освободила подруге свое место. На меня опять посмотрели как на умалишенную, но согласились. Меня по-прежнему тянуло в свою родную школу к моим ученикам и заочное выглядело компромиссом.
Консерватория для меня ассоциировалась со словом "консерва". Местом, где нет ничего живого.
Но и в школе мне становилось совсем непонятно, куда двигаться дальше. Существовал порог, где идеи не сочетались с результатами. Я распечатала все упражнения Кирюшина и стала учить по ним. Но идеальной состыковки человека со звуком добиться не удавалось. В школу приходили обычные дети из обычных семей. Они ничего не делали дома и время урока - все, что можно было использовать, чтобы захватить их интерес нотой.
Не смотря на то, что относились они ко мне хорошо и уроки старались не пропускать, отношение к музыке продолжалось оставаться очень вялым. Музыка продолжала существовать сама по себе - дети сами по себе. Это не могло устраивать никак.
На очередной сессии в консерватории меня пригласили в деканат: "Заочно учиться - все равно, что заочно обедать!" - сказала мне Ирма Львовна. Переходите-ка Вы на стационар.
И я перешла, попрощавшись со своей школой и учениками. Мысль о том, что я их "бросила" мучала потом долго.
С начала моего пребывания в консерватории всех все устраивало. Но пришло время выбирать себе научного руководителя и тему дипломной работы. Я выбрала тему, связанную с методикой. "Вы понимаете, что выбрали совершенно бесперспективную тему?" - спросили меня. "Вы понимаете, что с такой темой Вам трудно будет идти дальше и защищаться?"
Вот откуда ноги растут от этого неуважительного, наплевательсого отношения к вопросу обучения "простых смертных!" - подумалось мне тогда с горечью. Ясен пень, почему, когда я была "неспособной" - самыми распространенными приемами моего обучения были - глумление, крик, одергивания, швыряние нот на пол... Их учат "высокому", а люди - "низменное". Потом появятся более циничые слова: "генетический мусор".
И тогда я взбунтовалась. Я настояла на том, чтобы писать работу на тему: "Как научить неподготовленных слушателей понять и полюбить симфонию". И когда мой научный руководитель попробовала навязать более вычурную тему с изысканным названием, я ответила, что менять не собираюсь.
Меня вызвали на собрание кафедры. И научный руководитель мой рассказал всем, что "она не чувствует себя моим руководителем", поэтому отказывается со мной работать. И все с интересом ждали, как я буду выкручиваться из ситуации. "Поскольку у нас на кафедре только один специалист, который занимается методикой, но он отказался от меня..." - сказала я обводя взглядом почтенных профессоров и поняв, что никто из моих любимых педагогов действительно не имеет отношения к методике. "позвольте мне продолжать мою дипломную работу самостоятельно."
Кажется, от меня ожидали всего, чего угодно, но не этого. Попросили выйти и подождать. "Прения" продолжались около часу. За дверью стоял неимоверный шум. Меня вызвали и сказали "приговор": "Хорошо, мы позволим Вам сделать это: вы сами будете работать над своим дипломом. Но если Вы провалите защиту, то корочки об окончании консерватории не получите!"
После этого я пошла в библиотеку, где просидела много дней. Перерыла все и перечитала все, что не имело никакого отношения к музыковедению. До защиты оставались считанные месяцы. Работа не складывалась: осколки знаний о психологии, педагогике, музыкальной форме, гармонии, восприятии оставались разрозненными кусками чего-то непонятного. Отчисление становилось единственным выходом из создавшейся ситуации. Но это - бегство. А отступать я не умела.
Продолжение следует
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Часть 6
Часть 7
Часть 8
Часть 9
Часть 10
Решение поступать в Харьковскую консерваторию пришло спонтанно вместе с письмом Ларисы о том, что она едет поступать в Харьков, потому что там уже стоит пустая четырехкомнатная квартира родителей (отец заканчивал службу в ракетных войсках под Житомиром). Какая Москва? Какой Ленинград? Отдельная квартира - и никаких родителей! Свобода. Что это значило для простой советской молодежи начала 80-х, объяснить трудно.
В квартире оказались завалы литературы, о которой всегда мечталось. Поэтому вопросы поступления были отодвинуты на полку под названием: "Как Бог на душу положит". Ну со времен музыкального училища, будучи "звездой" в написании музыкальных диктантов, в успехе этого предприятия я нисколько не сомневалась: абсолютный слух и хорошо подвешенный язык по моему самонадеянному мнению обрекали меня на успех.
На самом деле мне подсознательно не хотелось учиться дальше. Игра: "сделайте нам заумно и скучно" надоела изрядно. Музыка - прекрасная, захватывающая всю душу - была отдельно. А наука о ней - унылое говно - отдельно. Словно между солнцем и землей построили такую серую, лученепробиваемую стену. И тень от нее выдавали за "музыковедение". Да в гробу я видела такое музыковедение!
Судьба подзадорила вступительными трояками. Я стояла возле списка абитуриентов. Там у бОльшей половины стояли пятерочки. А у нас с Ларисой по трояку! Я подумала тогда: "сюда, наверное, поступают небожители!" Позже, значительно позже, удалось раскрыть секрет этих "небожителей": перед поступлением они брали платные консультации у педагога, который принимал этот экзамен. Они этот диктант наизусть знали, а я писала по слуху. Где уж нам отличить половинную паузу от двух четвертных...
И вот к пятому вступительному экзамену мы с Ларисой оказались в хвосте этого впечатляюще гениального абитуриенского потока. Но впереди маячило сочинение на тему музыкального произведения. И с одной стороны - горький опыт училища, когда критиковали за то, что писать интересно - против правил. А с другой стороны: я и так уже не имела никаких шансов на поступление. Терять мне было абсолютно нечего!
И вот прозвенел звонок. Нам написали на доске три темы. И я выбрала самую банальную: о Моцарте. А Лариса о Мусоргском (у нее с ним еще в училище сложилось, если вы читаете внимательно эти записки).
Сочинение я писала как одержимая. Оно было как сегодня говорят на грани фола. В тексте было все, кроме откровенного мата и цитат из классиков марксизма-ленинизма. Я писала так, что меня могли либо принять в консерватории без всяких кондиций - либо с позором вышвырнуть и написать письмо в мою комсомольскую организацию. Терять мне было абсолютно нечего, поэтому я решила на прощание хотя бы повеселиться.
Когда мы возвращались за результатами, в коридоре встретили ухоженную красивую женщину. Она внимательно посмотрела на меня и спросила мою фамилию. Сердце ушло в пятки, и я решила, что "ну началось"... Женщина шла за нами в кабинет, где выдавались наши бумаги. Трясущимися руками я взяла свою - и почудился трояк. Поморгала - и увидела пятерку. Там стояла пятерка! "Вы - прирожденный музыковед!" - услышала я голос красивой ухоженной женщины. "Ваше сочинение пошло по рукам наших профессоров. Цитаты конспектируются, пока мы тут разговариваем!" - сказала она с улыбкой. И непонятно было: то ли она шутит, то ли еще чего.
Так я познакомилась с Ирмой Львовной Золотовицкой - деканом нашего факультета.
За все последующие экзамены я получила категорические пятерки, что бы я там не несла. Можно сказать, что в консерваторию я попала по блату.
Однако, узнав, что Лариса в списке одиннадцатая (а нас принимали 10), попросилась на заочное отделение и освободила подруге свое место. На меня опять посмотрели как на умалишенную, но согласились. Меня по-прежнему тянуло в свою родную школу к моим ученикам и заочное выглядело компромиссом.
Консерватория для меня ассоциировалась со словом "консерва". Местом, где нет ничего живого.
Но и в школе мне становилось совсем непонятно, куда двигаться дальше. Существовал порог, где идеи не сочетались с результатами. Я распечатала все упражнения Кирюшина и стала учить по ним. Но идеальной состыковки человека со звуком добиться не удавалось. В школу приходили обычные дети из обычных семей. Они ничего не делали дома и время урока - все, что можно было использовать, чтобы захватить их интерес нотой.
Не смотря на то, что относились они ко мне хорошо и уроки старались не пропускать, отношение к музыке продолжалось оставаться очень вялым. Музыка продолжала существовать сама по себе - дети сами по себе. Это не могло устраивать никак.
На очередной сессии в консерватории меня пригласили в деканат: "Заочно учиться - все равно, что заочно обедать!" - сказала мне Ирма Львовна. Переходите-ка Вы на стационар.
И я перешла, попрощавшись со своей школой и учениками. Мысль о том, что я их "бросила" мучала потом долго.
С начала моего пребывания в консерватории всех все устраивало. Но пришло время выбирать себе научного руководителя и тему дипломной работы. Я выбрала тему, связанную с методикой. "Вы понимаете, что выбрали совершенно бесперспективную тему?" - спросили меня. "Вы понимаете, что с такой темой Вам трудно будет идти дальше и защищаться?"
Вот откуда ноги растут от этого неуважительного, наплевательсого отношения к вопросу обучения "простых смертных!" - подумалось мне тогда с горечью. Ясен пень, почему, когда я была "неспособной" - самыми распространенными приемами моего обучения были - глумление, крик, одергивания, швыряние нот на пол... Их учат "высокому", а люди - "низменное". Потом появятся более циничые слова: "генетический мусор".
И тогда я взбунтовалась. Я настояла на том, чтобы писать работу на тему: "Как научить неподготовленных слушателей понять и полюбить симфонию". И когда мой научный руководитель попробовала навязать более вычурную тему с изысканным названием, я ответила, что менять не собираюсь.
Меня вызвали на собрание кафедры. И научный руководитель мой рассказал всем, что "она не чувствует себя моим руководителем", поэтому отказывается со мной работать. И все с интересом ждали, как я буду выкручиваться из ситуации. "Поскольку у нас на кафедре только один специалист, который занимается методикой, но он отказался от меня..." - сказала я обводя взглядом почтенных профессоров и поняв, что никто из моих любимых педагогов действительно не имеет отношения к методике. "позвольте мне продолжать мою дипломную работу самостоятельно."
Кажется, от меня ожидали всего, чего угодно, но не этого. Попросили выйти и подождать. "Прения" продолжались около часу. За дверью стоял неимоверный шум. Меня вызвали и сказали "приговор": "Хорошо, мы позволим Вам сделать это: вы сами будете работать над своим дипломом. Но если Вы провалите защиту, то корочки об окончании консерватории не получите!"
После этого я пошла в библиотеку, где просидела много дней. Перерыла все и перечитала все, что не имело никакого отношения к музыковедению. До защиты оставались считанные месяцы. Работа не складывалась: осколки знаний о психологии, педагогике, музыкальной форме, гармонии, восприятии оставались разрозненными кусками чего-то непонятного. Отчисление становилось единственным выходом из создавшейся ситуации. Но это - бегство. А отступать я не умела.
Продолжение следует