П.Павленко. Родной дом

[0gnev]

П.Павленко || « Красная звезда» №90, 17 апреля 1943 года

СЕГОДНЯ В НОМЕРЕ: Сообщения Советского Информбюро (1 стр.). Бои в низовьях Кубани (1 стр.). Наши части наносят большие потери врагу (1 стр.). Указ Президиума Верховного Совета СССР (2 стр.). М.Королев. - Массированный танковый удар (2 стр.). Капитан С.Семенов. - О характере боев местного значения (2 стр.). В Наркоминделе (2 стр.). Инженер-подполковник Л.Гладков, майор С.Рыжак. - Военное значение железнодорожных коммуникаций (3 стр.). Воздушные бои в районе Краснодара (3 стр.). Майор В.Яковлев. - Ремонт обмундирования в действующих частях (3 стр.). П.Павленко. - Родной дом (4 стр.). Наступление союзников в Тунисе (4 стр.). Небывалый успех книги Уилки о СССР (4 стр.).

# Все статьи за 17 апреля 1943 года.




Летом 1941 года полтавского колхозника красноармейца Максима Селезня тяжело ранило и контузило под Белой Церковью. В санитарном поезде он понял, что близок к смерти, в Ростове же, где его срочно выгрузили для операции, окончательно попрощался с жизнью. Однако дожил до Сталинграда. В Астрахани стал на костыли. В Баку, после четвертой операции, впервые блеснула надежда.

Шли бои под Москвой. Шли бои в Донбассе. Враг зверствовал в Крыму. Полтавщина была под пятою немцев. Ехать Селезню из госпиталя было некуда, а между тем, он, судя по всему, надолго уже отвоевался и с раздробленным бедром, перебитыми ребрами, хромой и глуховатый должен был получить длительный отпуск.

Максим боялся даже думать о нем. Выйдешь за госпитальные ворота - куда податься?

Сосед по койке гвардеец Чекалов, человек опытный в отпусках, потому что был трижды ранен, советовал ехать на Урал. Сказкой звучал его рассказ, как уральские колхозники сняли его с поезда и на руках принесли в колхоз, кормили и поили, как ребенка, а когда пришло ему время возвращаться в армию, со слезами проводили на вокзал.

Сапер Габуния приглашал Максима в Грузию, двое армян звали в Ереван, да ведь это - одна вежливость, думал Максим, хорошие товарищи, потому и зовут, а приедешь - чихнуть будет негде. Лучше бы всего, конечно, ехать домой, но дома-то, как на грех, и не было.

И Максиму откровенно тогда захотелось, чтобы раны его подольше не заживали, и он - честный парень, ни разу не лгавший, стал помаленьку «крутить восьмерку», т.е. придумывать себе недомогания и осложнения, но был довольно скоро уличен врачами и смирился. Решил ехать куда поближе - устал от ран и дальняя езда в зимнее время его не прельщала.

За день до выписки санитарка сказала ему:

- Вали на Сунжу, места богатые, народ приветливый.

И он запомнил. Можно было, конечно, остаться в самом Азербайджане. Хороший кузнец всюду жилец. Да климат был какой-то сумасшедший, ветренный, битые кости болели от него, как от хворобы, и Максим решил - на Сунжу, так на Сунжу.

А Сунжа-то оказалась длинная. И жили на ней чеченцы. Были и русские, но те подальше, а Максим, не доехав до них, оказался в чеченском колхозе, в ауле Валерик, у речки того же названия.

Первый день прошел, как в плену, - ни Максим не понимал чеченцев, ни они его, но увидели, что кузнец, тут и слов не надо, все ясно. Кузница в Валерике давно не работала, и Максим сразу оказался за старшего, взял в подручные двух молодых ребят и такое затеял, что стали к нему приезжать с гор за советами.

Жил он хорошо, кормили толково, одно было плохо - скука, язык не тот. Председатель колхоза говорил, что дело это поправимое, пусть Максим женится на чеченской девушке, быстро язык поймет.

- Женись, родной дом тебе сделаем, - уговаривал он Максима, а тот упрямился, как-то неловко было жениться, ни слова не промолвив с невестой.

А места на Валерике отличные, богатого выбора, жить можно б здорово. Да ведь когда его, язык этот, выучишь!

Спустя два месяца Селезень передвинулся на запад вдоль Сунжи и оказался кузнецом в колхозе «Сунженский пахарь». Здесь сразу же встретил он многих боевых товарищей. Правда, знакомства были не личные, а только по общим сражениям 1941 года, но это еще дороже. Из таких товарищей оказался белорус Станишевский, раненый на Днепре, Дегтярюк из Каменец-Подольска с перебитым плечом, лейтенант Цибих из-под Харькова, без руки, Алексей Брехов, Анисим Соуляк, Андрей Хрипко, из западных областей Украины, тоже все раненые или контуженные.

Дегтярюк заведывал птичником, Брехов, Хрипко и Соуляк убирали хлеб, а Максим устроился в кузнице.

Немец, между тем, прорвался на Кубань и двигался к Северному Кавказу. Над Сунжей нависла угроза тяжелой беды. Уж потянулись к Тереку и Сунже обозы ростовчан и кубанцев, запылили кубанские табуны. Скоро отдаленный гром артиллерийской канонады достиг «Сунженского пахаря».

Бывшие фронтовики собрались тогда на совещание и постановили из колхоза не расходиться, в случае же занятия его немцами - оставаться на месте, беречь колхозное добро и при случае уходить в горы, на «партизанку».

Начались оборонительные работы. Максим по суткам не вылезал из кузни - ковал кирки и лопаты.

В августе расписался он в загсе с Химкой Котовой, своею домохозяйкой, а в октябре немец подошел к Тереку. Вот тебе и семейная жизнь!

Из окна химкиной хаты были видны горы, Сунжа шумела рядом, с осенних полей долетал пряный запах мокрой, загнивающей стерни - и как всё это томило душу нежной и грустной лаской! Места на Сунже преотличные, богатого выбора, не хуже полтавских, и жить можно б здорово, не будь под боком проклятого немца.

В ноябре дело пошло на лад - немца разбили под Владикавказом, остановили у Моздока. Максим стал теперь чаще возвращаться домой и, лежа с Химкой на коротенькой печке, до полуночи слушал ее шепот в самые уши - про весну, про то, что засеют, кто будет бригадиром, кто звеньевым и прочее, радостное до смеха.

В декабре Максим решил похозяевать - и химкина хата требовала внимания, да и здоровье хотелось приберечь к посевной. И вдруг - всё перепуталось и пошло, пошло другим путем. Еще с конца ноября победа шла с Волги к Кавказу, а к новому году сверкнула и здесь. В первый день 1943 года праздновали освобождение Северной Осетии, еще день-другой - взяли Моздок, прошла неделя - Кабарда позади, Ставрополь - наш, а там уже - бои у Курсавки, у Армавира.

Как-то ночью, в середине января, Максим разбудил Химку, велел слезать с печи, выставить на стол закуску, араку. Сели. Максим выпил стопку, почесал голову, сказал виновато:

- Пора, Химка, в поход.

- Та я уж чувствовала, - сказала она, заплакав. - Куда ж хату девать, куда добро рассовать, - плакалась она Максиму. - Или ты, бесчувственный, на один сезон работал, на-ходу бабу себе подобрал, чтоб тут же бросить на поругание?

- Да я, Химка, разве тебе позорю? Вдвоем пойдем, - миролюбиво сказал Максим.

Но еще долго уверяла его Химка, что дорога трудна, и войска наши не далеко, и что, наконец, придется задаром продать корову.

Максим на все уговоры твердил свое:

- Пора, Химка, пора.

- У, чорт глухой, - закричала она тогда и пошла спать, а на утро стала собираться, как ни в чем не бывало.

Армии наши, между тем, взяли уже Минеральные Воды, Армавир, Кропоткин. Железнодорожные батальоны спешно восстанавливали путь, но поезда ходили еще только до Прохладной. Максим с Химкой ехали в одном из самых первых эшелонов, вместе с возвращающимися в освобожденные районы работниками советского аппарата.

На разрушенных и сожженных станциях бушевали митинги. Председатели сельсоветов скликали мастеровой народ. На стенах зданий висели об’явления от руки о найме рабочей силы или просто углем было размашисто нацарапано, что в совхоз им. Ленина требуются каменщики и столяры, а на кирпичный завод - табельщики и счетоводы.

Начальники станций, председатели сельсоветов и представители районных властей наперебой приглашали Максима каждый к себе, обещая создать ему родной дом.

Химка держалась стойко и на все посулы отвечала дерзко и заносчиво, но, когда стали сулить и новый дом, и поросенка, и телку, - не выдержала.

- Може, слезем? - спросила невзначай.

- Я тебе слезу, - погрозил ей Максим.

Так, отбиваясь от приглашений на работу, доехали они поездом до Прохладной, отсюда, - дежуря у контрольно-пропускных пунктов и выдавая себя за эвакуированных, машинами добрались до самого Армавира.

Армавир был взят нашими третьего дня, и его наполняла атмосфера недавнего боя. Но мирная жизнь началась еще в огне сражения. Артель слепых уже делала жестяные кружки, а артель инвалидов варила крем для обуви. Хотя и крем и кружки не были предметами первой необходимости и, по совести говоря, были даже не особенно нужны сейчас, - все же их производство символизировало мир.

Максима сразу закружила необычайная горячка оживающего города. Своей стремительностью она напоминала ему бой. Всё делалось бегом, как в сражении, и всё одновременно, валом, на миру, точно подстегиваемое темпами рукопашной. Жители вставляли стекла, подметали дворы, заделывали кирпичом пробоины в стенах, красили, штукатурили дома, навешивали сожженные двери, заваливали ямы на улицах, оживляли уцелевшие станки на заводах.

Максима звали сразу в десятки мест, и он окончательно растерялся бы, не будь с ним Химки.

Трое суток прошли без сна и еды. Люди сидели вокруг Максима, ожидая, пока он наготовит им гвоздей, петель, скоб. Он крыл их отчаянным матом, и они понимали, что кузнец выбивается из последних сил, но всё равно ничего не поделаешь! Звали на пивзавод, звали в ремонтные мастерские, на электростанцию, на кожзавод, в коммунальный отдел. Химка обороняла Максима от всех притязаний.

- Смотри, баба, какие у нас места, сытость какая, смотри - это что тебе, не родное?

В Армавире тоже клялись-божились, что и домик поставят, и огород при нем будет, и скотиной премируют.

В Кропоткине, куда удалось попасть спустя неделю, едва не свернули супруги Селезневы на Краснодар. Химка давно слыхала о богатстве Кубани и как бы невзначай советовала Максиму переждать. И он, быть может, послушался бы, остался. Помешали новые обстоятельства.

К железной дороге, в Кропоткин, отовсюду сходились десятки таких, как Максим. Шли ребята, по пять и шесть месяцев высидевшие в горах, шли раненые, побывавшие у партизан, шли отпускники, проработавшие зиму в грузинских, азербайджанских и дагестанских колхозах. Шли орловцы, куряне, воронежцы. Шли полтавчане и белгородцы. Шли уманцы и киевляне. Многие говорили уже с местным акцентом и одеты были по-кавказски. У многих завелись на новых местах семьи. Были такие, что стали уже и отцами семейств и выехали только взглянуть на старые гнезда и вернуться обратно, но большинство шло, охваченное верностью к старым прадедовским могилам и горячкой восстановления родных мест.

Казалось, что, не приди они, так некому будет и поработать в родном селе, что они одни сохранили еще руки и волю, чтобы воссоздать всё разрушенное. Блага новых мест бледнели перед теми, сейчас, может быть, не видными, лежащими в запустении, которыми были сильны и славны породившие их места, та первая их родина, дороже которой ничего не будет у человека. Люди быстро землячились и дальше ехали группами, как призывники. Как птицы, почуявшие, что пора возвращаться домой, они упрямо двигались по своему маршруту, и ничто не могло их остановить.

И всё же в Ростове Максим с женою отстали от компании. Тяжелая работа в Армавире, бессонница, ночевки на станциях расстроили здоровье кузнеца, он свалился. Пролежал три дня в нетопленной квартире, брошенной своими хозяевами, а как вышел, - сам того не замечая, оказался в первой попавшейся ему на пути кузнице.

Ростов оживлялся. Та же самая страсть восстановления, что так покорила Селезня в Армавире, овладела им тотчас и здесь. Его рвали на все стороны, и он не обижался. Он знал одно, что нужен всем до зареза. Город был замечательный. Хотелось подправить его. Хотелось видеть его живым, деятельным, работающим.




Места вокруг были преотличные, богатого выбора, жить можно б здорово. Дон широкой белой саблей вонзился в море. Просторная даль открывалась глазу. Рыбачьи лодки, вмерзшие в лед, говорили о вольности, о штормах, о песнях. Город был во всех смыслах замечательный. Жаль было бросать его неустроенным.

И тут опять предложили Максиму дом и обзаведенье, лишь бы только остался.

- Домишко на берегу Дона, огородик, садик - всё как в родном краю сделаем, - сказал директор ремонтных мастерских, которые надо было еще разыскать и воссоздать из хлама.

Максим махнул рукой, взглянул виновато на Химку.

- Ну, как?

Та всхлипнула, сказала:

- Уж как-нибудь люди помогут. Останемся здесь, Максимушко.

- Ну, смотри, - сурово сказал кузнец. - Город-то подходящий. // П.Павленко.
_____________________________________
М.Шагинян: Возвращение ("Красная звезда", СССР)
П.Павленко: Инвалид войны ("Красная звезда", СССР)

**************************************************************************************************************************************************
ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ. Бомбардировщики на боевом курсе.

Снимок сделан с бомбардировщика военным корреспондентом С.Кафафьяном.



★

ХОЗЯЙНИЧАНИЕ ГИТЛЕРОВСКИХ РАЗБОЙНИКОВ В ЛИТОВСКОЙ ССР

СТОКГОЛЬМ, 16 апреля. (ТАСС). Некоторые сообщения издающихся в оккупированной немцами Литовской ССР гитлеровских газет приподнимают завесу над разбоем и издевательствами, чинимыми оккупантами над населением. Гитлеровская газета «Кауэнер цейтунг» сообщает, что на-днях гитлеровский комиссар Шауляйской области Гевекке созвал заседание «окружных руководителей сельского хозяйства» и других представителей оккупационных властей. На заседании шла речь о «заготовках», т.е. о конфискации у литовских крестьян сельскохозяйственных продуктов. Гевекке, как сообщает газета, вновь установил «последний срок сдачи крестьянами зерна и ячменя». Как известно, такие «последние сроки» устанавливались уже не раз в связи с тем, что крестьяне упорно саботируют распоряжения оккупационных властей. Гевекке предупредил всех участников совещания о том, что поставленная им задача должна быть выполнена «при всех условиях и любыми средствами».

В той же гитлеровской газете опубликовано новое распоряжение оккупационных властей о мероприятиях по контролю за поведением населения. Издание этого распоряжения вызвано, как признает газета, активизацией деятельности «неблагонадежных элементов».

Для борьбы с этими «неблагонадежными элементами» усиленно действуют германские военно-полевые суды. По сообщению «Кауэнер цейтунг», 23 марта были приведены в исполнение смертные приговоры над членами одной крупной подпольной антигерманской организации. Они обвинялись в совершении «многих, тяжелых преступлений» против оккупационных властей и, в частности, в организации диверсионного акта на железнодорожной линии Каунас-Динабург. В сообщении указывается, что среди приговоренных к казни имеется несколько красноармейцев, бежавших из лагеря для военнопленных. В особом постановлении суд отметил, что «местное население предоставляло членам организации убежище и оказывало им помощь, защищая их от полиции». В связи с этим, пишет газета, власти еще раз напоминают, что всякая поддержка партизан и бежавших из плена красноармейцев или выражение сочувствия им будут жестоко караться по особым законам военного времени.

* * *

ПЕСНЯ ЧЕХОСЛОВАЦКИХ СОЛДАТ

I

Мы зимней полночью ушли
От рубежей родного края.
Мы в ночь изгнанья унесли
Призывный свет родного края.

Нас этот свет зовет домой,
Он светит нам, неповторимый,
Глазами матери родной,,
Кудрями девушки любимой.

И нам в пути преграды нет,
Идем дорогой огневою.
Пусть кровью наш пропитан след,
Отчизны свет зовет нас к бою.

II

Не видя помощи, одни
К границе крались мы ночами.
Теперь, друзья, иные дни!
Теперь, друзья, Россия с нами!

Рази фашистов, пулемет!
К отчизне путь проложим грозный!
Шеренгой первою - вперед!
Мы в строй включились краснозвездный.

Дорогами, где скорбь и страх,
Но где улыбки чужды лицам, -
Меж трупов, виселиц и плах
Вперед, друзья, к родным границам!

III

Россия нас избавит от оков
И мир наполнит нашей славы эхо.
Мой смелый брат, ты слышишь мести зов:
Пять мертвых немцев, пять убитых псов
За каждого словака или чеха!

Любой клинок для мщения хорош!
Пускай у нас оружье отобрали,
Покуда, чех, домой ты не придешь,
Пять раз вонзи фашисту в сердце нож -
Пять раз насытишь гнев славянской стали.

Bo-веки будь проклятью предан тот,
Кем вольность обесчещена святая,
Кто в дни страданий предал свой народ,
Кто растоптал живой и тучный всход
Взлелеянного местью урожая!

Ондра Лысогорский.
Перевод с ляшского В.Левик.

____________________________________________
К.Симонов: Восьмое ранение ("Красная звезда", СССР)
П.Трояновский: Родной дом* ("Красная звезда", СССР)
Б.Ямпольский: Русский дом* ("Красная звезда", СССР)*
Каждый дом Сталинграда - крепость!* ("Известия", СССР)**
П.Трояновский: В родной станице ("Красная звезда", СССР)

Газета «Красная Звезда» №90 (5461), 17 апреля 1943 года