Товарищ «У» и двойное убийство 7 июня 1927 года (7)
Части: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
Страницы истории | Сергей Крапивин | 28.06.2007
ТОВАРИЩ «У» И ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО 7 ИЮНЯ 1927 ГОДА
Кто стоял за смертью советского дипломата Войкова и чекиста Опанского? (Окончание)
Кардинальное отличие Войкова от таких людей, как Ульянов и Опанский, заключалось в том, что этот представитель элитной «команды из пломбированного вагона» мог спесиво вопрошать: «Ну и что мне дал Октябрьский переворот?». У него имелось дореволюционное прошлое. А вот молодым волкам, которые вышли на карьерную тропу при Советах, надо было отгрызать свой кусок прямо сейчас, да еще угадывать вожака: Сталин или Троцкий?
IX. ЛЕГЕНДА О «ПЬЯНОЙ ДРЕЗИНЕ»
Вдобавок и между собой они вынуждены были конкурировать (см. предыдущую главу) - разведчик в смокинге Саша Ульянов и контрразведчик в гимнастерке Юзик Опанский.
Итак, вехи биографии: Иосиф Казимирович Опанский (партийный псевдоним Кравчинский, Михайлов) родился 18 июня 1897 г. в деревне Столяришки (Сталеришкес) близ городка Оникшты (Аникщяй) в Вилькомирском уезде на Литве. Из польских (иногда пишут литовских) крестьян. С началом мировой войны беженцем попал в Петроград, учился в реальном училище, вовлекся в революционное движение. Член РСДРП с 1916-го, во время Гражданской на подпольной работе в Литве и Белоруссии, в 1919-м член Виленского ГК КП(б)ЛиБ, исполкома горсовета, ревтрибунала, затем председатель Мозырского уездного ревкома. В 1920 году становится заместителем начальника особого отдела 16-й армии - называлась она также Белорусско-Литовской. К слову, в этом особом отделе (начальник Дукельский) оформили обвинительное дело и расстреляли управляющего делами особой продовольственной комиссии армии Фабиана Шантыра, который прежде был членом первого советского правительства Белоруссии - комиссаром по национальным делам - и который являлся первым мужем ранее упоминавшейся нами поэтессы Зоськи Верас.
С 1922 года Опанский служит в ЧК Петроградского военного округа и Самары. В 1923-м становится начальником Высшей пограничной школы ОГПУ в Москве, в звании комдива читает курс «Пограндело и чекистская методика». В это же время занимает должности помощника начальника Отдела пограничной охраны и старшего помощника главного инспектора войск ОГПУ. Повышение происходит в 1924 году: заместитель председателя ГПУ БССР, заместитель полномочного представителя ОГПУ при СНК СССР по БВО и одновременно (с 1926 г.) начальник Белорусского отделения Главного таможенного управления СССР. Совмещение последней должности при всей кажущейся соприкасаемости профессий контрразведчика и таможенника выглядит странным. Это примерно, как в медицине: хирург не должен подрабатывать прозектором в морге…
В историю Опанский вошел как один из борцов с национально-демократическим движением в Белоруссии, громил в числе прочего молодежную организацию Юрки Листопада и учил любить Советскую власть Якуба Коласа (см. «ЭН» за 5 апреля с.г.). Кандидат в члены ЦК КП(б)Б и член ЦИК БССР. После гибели Опанского его именем были названы улицы в Минске и Мозыре.
Многажды описывался в популярных очерках советской эпохи звездный час Опанского - участие в чекистской операции «Синдикат-2» и захвате в 1924 году в Минске Бориса Савинкова: «Хозяина конспиративной квартиры, куда привели «гостей», изображал белорусский чекист Иосиф Опанский. Его жена Валя, тогда молоденькая сотрудница секретного отдела, после ареста проводила личный досмотр спутницы Савинкова…» - и т.д.
Но вот что примечательно: в новейшем научно-популярном труде о спецслужбах Беларуси «Щит и меч Отечества» (340 иллюстрированных страниц - публикуемый здесь фотоснимок похорон Опанского взят из этой книги с любезного согласия авторов) наш герой упомянут всего лишь на предпоследнем месте среди организаторов и участников операции «Синдикат-2». И, «оказывается», квартира по улице Советской, 33, куда привезли Савинкова, принадлежала вовсе не ему, а председателю ГПУ БССР Ф.Д.Медведю.
Но, самое главное, не видно фамилии Опанского в публикуемом факсимиле постановления ЦИК СССР от 5 сентября 1924 г. о награждении за «Синдикат-2» группы сотрудников ОГПУ. Шесть человек наградили тогда орденом Красного Знамени - в том числе Романа Пилляра, будущего председателя ГПУ БССР и, следовательно, будущего начальника Опанского, а нашего героя нет даже в списке чекистов, отмеченных Благодарностью Рабоче-Крестьянского правительства Союза ССР.
В утешение дали Опанскому «местный» орден Трудового Красного Знамени БССР (награждать им начали с 1924 года, в 1933-м прекратили, всего было вручено 170 экземпляров). Опанский понял это как клеймо собственной второсортности. Рухнула заветная мечта войти в сообщество небожителей-краснознаменцев - легендарных командармов, которых тогда в СССР знали наперечет.
Недооценили, недонаградили… Один старый чекист (увы, все еще приходится говорить «один старый») рассказывал мне, что в поколениях сотрудников органов госбезопасности осталась такая память про Опанского: человек склочный, болезненно самолюбивый. Интриговал по части карьеры, жаловался в Москву, навязывал представление о собственной сверхзначительности. И - попивал.
Совместную пьянку с Опанским живописал его лютый враг Франтишек Алехнович (Олехнович) в автобиографической повести «У капцюрох ГПУ» («В когтях ГПУ»), которая в 1935-1937 годах вышла в Европе и Америке на семи языках. Фрагмент белорусского оригинала намеренно оставляем без перевода: «Быў гэта бляндын у сярэдніх гадох, добра адкормлены, са сьвірлячым поглядам гепістага… Спазніўшыся, Апанскі наліў сабе адразу цэлую шклянку гарэлкі, выпіў яе адным махам і закусіў ікрой».
Та-ак, все нормально: икра, водка, злыдень-гепеушник. И гибнет он у Алехновича, конечно, так: «Прычынай катастрофы было п’янства Апанскага, які загадаў даць машыне надта вялікую скорасьць».
Но что же в действительности произошло около восьми вечера 7 июня 1927 года возле полустанка Ждановичи (б. платформа Здановича) под Минском? Официально-героическая версия такова, что накануне Опанский выехал в район приграничной в ту пору (35 верст от Минска) станции Радошковичи, где у деревни Петришки наши пограничники задержали польского шпиона - некоего поручика.
Разъезжало советское начальство на дрезинах не ради экзотики, а в силу необходимости. Асфальтированных дорог не было, зато фантазий по части установки на рельсы всевозможных транспортных средств имелось у большевиков в избытке. Приспосабливали грузовики, легковые и бронированные автомобили и даже бронекатера. Конечно, по причине «разрухи» все это регулярно летело под откос.
Как самую громкую катастрофу такого рода можно вспомнить происшествие с аэровагоном (двухлопастный пропеллер приводил в движение 150-сильный бензиновый двигатель) 24 июля 1921 года в Подмосковье: 22 советских и иностранных коммуниста во главе с видным большевиком Артемом (Ф.А.Сергеев) возвращались с экскурсии и попали в катастрофу. Семерых погибших включая Артема похоронили у Кремлевской стены, а в Минске появилось 6 (шесть) переулков Артема.
На обратном пути в Минск после проезда станции Ждановичи дрезина Опанского перевернулась, погиб также водитель Голубьев, тяжело были ранены сотрудники Корытов и Федосеенко. В правительственном бюллетене сообщалось, что катастрофа явилась следствием террористического акта врагов революции.
И ничего более конкретного! Ни тогда, ни в последующие годы. Следственное дело о катастрофе под Минском историкам неизвестно. А мемориальное личное дело Опанского в Центральном архиве КГБ Республики Беларусь оканчивается записью «Исключен из списков как погибший при крушении дрезины между полустанком Ждановичи и ст. Минск 7 июня 1927 года». Да еще в Истпарте ЦК КП(б)Б заведено было целое дело с материалами комиссии по организации похорон тов. Опанского.
На заводах привычно провели несколько митингов с гневными речами против наймитов мирового капитала, а в народе пошли разговоры о «пьяной дрезине».
Живучесть «нехорошей» легенды недавно подтвердил мой коллега Кастусь Лашкевич. Он написал очерк о старой минчанке Гертруде Калиновской, которая в пятидесятые годы работала в Госконтроле БССР и столичной прокуратуре. Прямая речь героини: «Некоторые дела шокировали. В районе нынешней улицы Лынькова в июне 1927 года случился такой эпизод. Дрезина, на которой начальник ОГПУ Опанский ехал вместе с окружением, перевернулась, и он погиб. Вину за происшествие возложили на людей, чьи земли прилегали к железнодорожным путям - на наших знакомых Лукомских и Эйсмонтов. Обе семьи выслали в Архангельскую область. Я стала писать об их реабилитации, и вдруг мне рассказывают, что Опанский с компанией ехали, мягко говоря, навеселе, что и стало причиной аварии. Люди пострадали ни за что».
Ну как это «ни за что»? Представим следственную бригаду (на самом деле карательную экспедицию), которая выезжала к месту катастрофы. Разве могла она вернуться ни с чем? Вот и взяли заложников из числа людей, чьи огороды прилегали к железнодорожному полотну. Подобному еще Ленин учил. Из постановления Совета Обороны о расчистке железнодорожных путей от 15 февраля 1919 г.: «Поручить Склянскому, Маркову, Петровскому и Дзержинскому немедленно арестовать нескольких членов исполкомов и комбедов в тех местностях, где расчистка снега производится не вполне удовлетворительно. В тех же местностях взять заложников из крестьян с тем, что, если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны».
А я вот думаю, что слух, будто «там все были в дрезину пьяные», запустили намеренно. Это дезинформация по классической методике. Сначала официально объявили о происках врагов революции, а потом «для своих» шепнули, что, к сожалению, на самом деле наши товарищи неосмотрительно расслабились…
Но что сегодня знает городской партактив - об этом завтра судачит торговка с Комаровского базара. Народ охотно скушал «дезу» про «пьяных в дрезину». Народ любит, когда начальство попадает в дурные истории.
При большевиках установилась закономерность: чем пышнее похороны и показушнее «всенародная скорбь» (а, если надо, то и «гнев трудящихся» в адрес «подлых убийц») - тем сомнительнее официальная версия о смерти героя. Примеры с Фрунзе, Войковым, Кировым тому подтверждение.
Транспортная катастрофа с участием Иосифа Опанского напоминает и об Александре Мясникове - бывшем председателе ЦИК БССР, главе Советского Закавказья. Накануне открытия партконференции Закавказской республики 22 марта 1925 года загорелся в воздухе пассажирский «Юнкерс-13», и Мясников погиб вместе с видными чекистами Могилевским и Атарбековым.
Прямая телеграфная связь между Минском и Варшавой была установлена еще 7 марта 1925 года (первый телефонный разговор между этими городами состоится 3 сентября 1927 г.). Как писала тогда «Звезда», прохождение телеграммы Минск - Варшава продолжается всего 2 минуты.
К полудню 7 июня 1927 года из советского полпредства в Варшаве официально подтвердили, что Войков мертв. Значит, можно было продолжать цепочку терактов - в Ленинграде, Москве, Минске…
X. ЭПИКРИЗ ДЛЯ БУРАТИНО
Выстрел Коверды прозвучал очень кстати. Ух, какой это был подарок товарищу Сталину - основание указать на «объединенный империалистический фронт» во главе с Англией.
Версия о смерти Войкова «по приговору белогвардейцев» была выгодна и русским монархическим центрам. Выпятили грудь, важно надули щеки деятели кутеповского Русского обще-воинского союза: «Да уж. Мы пахали».
В 1927 году в Уголовный кодекс РСФСР были введены «расстрельные» статьи 58.1 - 58.14 о наказаниях за контрреволюционные преступления. Начались «войковские» расстрелы заложников, «войковские призывы» в концлагеря. Для «посвященных» в СССР выдали понятную версию: Войкова убили белогвардейцы в отместку за то, что в 1918 году, находясь на посту комиссара снабжения Уральской области, он организовал уничтожение царской семьи.
Последовала череда мемориальных названий - от эскадренного миноносца «Войков» до деревни Войково Узденского района на Минщине. А что касается переименования крупных населенных пунктов, то здесь решили не перебарщивать. К слову, название станции метро в Москве «Войковская» происходит не собственно от Войкова, а от расположенного вблизи химического завода имени Войкова. Такой, понимаешь, был юмор с увековечением «специалиста» по серной кислоте…
Точный индикатор «некристальности» Войкова - отсутствие в фундаментальной серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия» персональной биографической книги «Войков». Сравним: есть книга «Воровский», есть «Чичерин» (2 издания), а Петру Лазаревичу в канонизации посредством ЖЗЛ отказали. Неглупые московские аппаратчики отлично знали, что фигура Войкова - не «жэзээловская». Вышли, правда, в областных издательствах Крыма и Урала куцые биографические очерки, но они не в счет.
Александр Ульянов после Варшавы и Минска продолжил карьеру в центральном аппарате НКИД и год 1937-й встретил на благодатной должности торгпреда в благодатной Чехословакии. Но к тому времени московская его «крыша» успела поменяться несколько раз.
Говорят, что нормальный человек, если жизнь он намерен прожить спокойную, не должен знать двух вещей: как делаются сосиски и как делается политика. Судьба А.Ф.Ульянова оказалась скверной по той причине, что он не просто знал технологию, а сам пытался делать сосиски. Понятно, что главному мяснику такие шибко грамотные подмастерья со временем становились не нужны.
Арестовали Ульянова 24 мая 1937 года по сценарию, который применяли ко многим советским разведчикам и дипломатам, - на пограничной станции Негорелое. Обвинили в участии в националистической организации и, разумеется, в связях с польской разведкой. Летом 1937-го его раза четыре допрашивали во внутренней тюрьме НКВД БССР, а в ноябре отправили со спецконвоем в Москву. 26 ноября Ульянов предстал перед Военной коллегий Верховного суда СССР: «Выдал польской разведке весь известный ему личный состав работников Разведупра и Иностранного отдела Главного управления Госбезопасности за кордоном». Виновным себя «признал», указав, что иностранным шпионом «стал в 1925 г., а в контрреволюционную организацию был вовлечен в 1924 г. Червяковым».
Спустя двадцать лет в ходе формальной реабилитации А.Ф.Ульянова какие-либо данные о его шпионской деятельности выявлены не будут.
Историкам-академистам нечасто бывает свойственна публицистичность. Однако же доктор исторических наук, профессор Владимир Михнюк в послесловии к книге начальника центра общественных связей Управления ФСБ РФ по Смоленской области Н.Н.Илькевича и главного научного сотрудника БелНИИДАД, доктора исторических наук Р.П.Платонова «Александр Ульянов и версия НКВД об антисоветском подполье в БССР» написал так: «Жил человек во лжи, расстрелян из-за лжи и даже факт смерти окутали ложью».
Юлиан Семенов расцветил свой роман «Третья карта (Июнь 1941)» такой «шифровкой» Юстаса: «Центр всей работы с «русским фашистским союзом» сейчас перенесен в генерал-губернаторство. Шеф варшавского филиала - бывший начальник контрразведки Деникина журналист Сергей Войцеховский, брат которого застрелил советского торгпреда в Варшаве Лазарева. Его связник по линии гестапо - Борис Софронович Коверда, убийца Войкова…»
Откомментировать сей пассаж можно в стиле анекдотов про Исаева-Штирлица: «Штирлиц, как всегда, порол чушь».
Во-первых, фамилия советского торгового представителя в Варшаве была не Лазарев, а Лизарёв. Во-вторых, Юрий Войцеховский не застрелил его 4 мая 1928 года, а легко ранил, что, согласимся, не равнозначно. Ну а в-третьих… даже если это сам Юлиан Семенов выдвинул версию «от балды», будто Коверда сотрудничал с гестапо, то верить ей незачем.
Оценим факты: Софрон - отец Бориса Коверды - в 1914 году добровольцем ушел на войну, геройски воевал с немцами, под Сморгонью получил тяжелейшее ранение, а малолетний Борис с семьей нагоревался в беженстве. Почему теперь Б.С.Коверда «должен» работать на гестапо? Только потому, что к нему приклеен ярлык «белогвардеец»? В таком случае сопоставим: злейший враг большевиков Антон Иванович Деникин категорически отказался сотрудничать с нацистами.
Ну да, пробовали и русские фашисты «приписать» к себе Коверду. В апреле 1934 года орган действовавшей в США «Русской национал-фашистской революционной партии» газета «Фашист» сообщила, что «редакция получила 1500 злотых для передачи Борису Коверде по выходе его из тюрьмы» - то был подарок одиозного «графа» А.Вонсяцкого из штата Коннектикут. Понимать это следует только как провокацию.
На наш взгляд, совершенно точно и взвешенно оценил личность Б.С.Коверды историк Валентин Грицкевич (Справа аб замаху Барыса Каверды на Пятра Войкава // Arche. 2006. №11), который имел переписку с его дочерью Натальей Борисовной. В 1927 году это был простодушный юноша, и незачем приписывать ему несвойственный масштаб мышления. Факты дальнейшей биографии Коверды таковы: в 1956 году приехал в США, работал в редакции газеты «Россия», спустя два года, после ее закрытия, стал переводчиком в «Новом русском слове». Ушел на пенсию в 1974 году, переехал с семьей из Нью-Йорка в Адельфи (штат Мериленд), умер 18 февраля 1987 года, похоронен на русском кладбище монастыря Ново-Девеево в Спринг Валлей (штат Нью-Йорк).
Иосиф Опанский обиделся на Александра Ульянова из-за своей неудачно-лобовой попытки вербовки экс-премьера БНР Александра Цвикевича. Так ведь высшее искусство вербовки заключается в том, чтобы объект не знал ни кто завербовал, ни истинные цели планируемой акции, ни даже что вообще его завербовали. В идеале исполнитель должен быть преисполнен гордой уверенности, что сам до всего дошел.
Именно так, полагаем, и случилось в результате комбинации Ульянова с Ковердой. Не знаю, под каким псевдонимом Борис проходил в оперативной разработке, но я бы дал такой: Буратино. Свой процент тут, несомненно, получили Лиса Алиса - редактор «Беларускага слова» Арсений Павлюкевич и Кот Базилио - есаул Михаил Яковлев. Наш честный Буратино имел дело только с этими двумя персонажами и только о них написал в поздних своих мемуарах, поскольку более высоких организаторов теракта не знал.
…Писатель Александр Солженицын очень разборчив в людях. Жизнь научила. И если в бытность в Америке «вермонтский отшельник» принимал кого-то в свой круг общения, было то отметкой человеческой порядочности.
Написано у Солженицына в «Очерках изгнания» про Коверду очень коротко: «По традиции - служили мы под старый Новый год, 13 января, общую панихиду и за 1987. Тут были, кроме Панина: прекрасный поэт Иван Елагин, всю жизнь которого перекорёжили эмигрантские бедствия; продолжатель Белого дела Борис Коверда, известный варшавским выстрелом в большевика Войкова в 1927; и красный генерал Пётр Григоренко, самой своей жизнью и грудью своей пробивавшийся к правде…»
Знал Александр Исаевич, с кем в сообществе можно молиться.
Полное название произведения Солженицына - «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов». Сотни людей выведены в этих очерках, а кажется, что сравнение с зернышком промеж жерновов - именно про белорусского хлопца из Вильно Бориса Коверду.
Оригинал: «Экспресс НОВОСТИ»
Скриншот
Страницы истории | Сергей Крапивин | 28.06.2007
ТОВАРИЩ «У» И ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО 7 ИЮНЯ 1927 ГОДА
Кто стоял за смертью советского дипломата Войкова и чекиста Опанского? (Окончание)
Кардинальное отличие Войкова от таких людей, как Ульянов и Опанский, заключалось в том, что этот представитель элитной «команды из пломбированного вагона» мог спесиво вопрошать: «Ну и что мне дал Октябрьский переворот?». У него имелось дореволюционное прошлое. А вот молодым волкам, которые вышли на карьерную тропу при Советах, надо было отгрызать свой кусок прямо сейчас, да еще угадывать вожака: Сталин или Троцкий?
IX. ЛЕГЕНДА О «ПЬЯНОЙ ДРЕЗИНЕ»
Вдобавок и между собой они вынуждены были конкурировать (см. предыдущую главу) - разведчик в смокинге Саша Ульянов и контрразведчик в гимнастерке Юзик Опанский.
Итак, вехи биографии: Иосиф Казимирович Опанский (партийный псевдоним Кравчинский, Михайлов) родился 18 июня 1897 г. в деревне Столяришки (Сталеришкес) близ городка Оникшты (Аникщяй) в Вилькомирском уезде на Литве. Из польских (иногда пишут литовских) крестьян. С началом мировой войны беженцем попал в Петроград, учился в реальном училище, вовлекся в революционное движение. Член РСДРП с 1916-го, во время Гражданской на подпольной работе в Литве и Белоруссии, в 1919-м член Виленского ГК КП(б)ЛиБ, исполкома горсовета, ревтрибунала, затем председатель Мозырского уездного ревкома. В 1920 году становится заместителем начальника особого отдела 16-й армии - называлась она также Белорусско-Литовской. К слову, в этом особом отделе (начальник Дукельский) оформили обвинительное дело и расстреляли управляющего делами особой продовольственной комиссии армии Фабиана Шантыра, который прежде был членом первого советского правительства Белоруссии - комиссаром по национальным делам - и который являлся первым мужем ранее упоминавшейся нами поэтессы Зоськи Верас.
С 1922 года Опанский служит в ЧК Петроградского военного округа и Самары. В 1923-м становится начальником Высшей пограничной школы ОГПУ в Москве, в звании комдива читает курс «Пограндело и чекистская методика». В это же время занимает должности помощника начальника Отдела пограничной охраны и старшего помощника главного инспектора войск ОГПУ. Повышение происходит в 1924 году: заместитель председателя ГПУ БССР, заместитель полномочного представителя ОГПУ при СНК СССР по БВО и одновременно (с 1926 г.) начальник Белорусского отделения Главного таможенного управления СССР. Совмещение последней должности при всей кажущейся соприкасаемости профессий контрразведчика и таможенника выглядит странным. Это примерно, как в медицине: хирург не должен подрабатывать прозектором в морге…
В историю Опанский вошел как один из борцов с национально-демократическим движением в Белоруссии, громил в числе прочего молодежную организацию Юрки Листопада и учил любить Советскую власть Якуба Коласа (см. «ЭН» за 5 апреля с.г.). Кандидат в члены ЦК КП(б)Б и член ЦИК БССР. После гибели Опанского его именем были названы улицы в Минске и Мозыре.
Многажды описывался в популярных очерках советской эпохи звездный час Опанского - участие в чекистской операции «Синдикат-2» и захвате в 1924 году в Минске Бориса Савинкова: «Хозяина конспиративной квартиры, куда привели «гостей», изображал белорусский чекист Иосиф Опанский. Его жена Валя, тогда молоденькая сотрудница секретного отдела, после ареста проводила личный досмотр спутницы Савинкова…» - и т.д.
Но вот что примечательно: в новейшем научно-популярном труде о спецслужбах Беларуси «Щит и меч Отечества» (340 иллюстрированных страниц - публикуемый здесь фотоснимок похорон Опанского взят из этой книги с любезного согласия авторов) наш герой упомянут всего лишь на предпоследнем месте среди организаторов и участников операции «Синдикат-2». И, «оказывается», квартира по улице Советской, 33, куда привезли Савинкова, принадлежала вовсе не ему, а председателю ГПУ БССР Ф.Д.Медведю.
Но, самое главное, не видно фамилии Опанского в публикуемом факсимиле постановления ЦИК СССР от 5 сентября 1924 г. о награждении за «Синдикат-2» группы сотрудников ОГПУ. Шесть человек наградили тогда орденом Красного Знамени - в том числе Романа Пилляра, будущего председателя ГПУ БССР и, следовательно, будущего начальника Опанского, а нашего героя нет даже в списке чекистов, отмеченных Благодарностью Рабоче-Крестьянского правительства Союза ССР.
В утешение дали Опанскому «местный» орден Трудового Красного Знамени БССР (награждать им начали с 1924 года, в 1933-м прекратили, всего было вручено 170 экземпляров). Опанский понял это как клеймо собственной второсортности. Рухнула заветная мечта войти в сообщество небожителей-краснознаменцев - легендарных командармов, которых тогда в СССР знали наперечет.
Недооценили, недонаградили… Один старый чекист (увы, все еще приходится говорить «один старый») рассказывал мне, что в поколениях сотрудников органов госбезопасности осталась такая память про Опанского: человек склочный, болезненно самолюбивый. Интриговал по части карьеры, жаловался в Москву, навязывал представление о собственной сверхзначительности. И - попивал.
Совместную пьянку с Опанским живописал его лютый враг Франтишек Алехнович (Олехнович) в автобиографической повести «У капцюрох ГПУ» («В когтях ГПУ»), которая в 1935-1937 годах вышла в Европе и Америке на семи языках. Фрагмент белорусского оригинала намеренно оставляем без перевода: «Быў гэта бляндын у сярэдніх гадох, добра адкормлены, са сьвірлячым поглядам гепістага… Спазніўшыся, Апанскі наліў сабе адразу цэлую шклянку гарэлкі, выпіў яе адным махам і закусіў ікрой».
Та-ак, все нормально: икра, водка, злыдень-гепеушник. И гибнет он у Алехновича, конечно, так: «Прычынай катастрофы было п’янства Апанскага, які загадаў даць машыне надта вялікую скорасьць».
Но что же в действительности произошло около восьми вечера 7 июня 1927 года возле полустанка Ждановичи (б. платформа Здановича) под Минском? Официально-героическая версия такова, что накануне Опанский выехал в район приграничной в ту пору (35 верст от Минска) станции Радошковичи, где у деревни Петришки наши пограничники задержали польского шпиона - некоего поручика.
Разъезжало советское начальство на дрезинах не ради экзотики, а в силу необходимости. Асфальтированных дорог не было, зато фантазий по части установки на рельсы всевозможных транспортных средств имелось у большевиков в избытке. Приспосабливали грузовики, легковые и бронированные автомобили и даже бронекатера. Конечно, по причине «разрухи» все это регулярно летело под откос.
Как самую громкую катастрофу такого рода можно вспомнить происшествие с аэровагоном (двухлопастный пропеллер приводил в движение 150-сильный бензиновый двигатель) 24 июля 1921 года в Подмосковье: 22 советских и иностранных коммуниста во главе с видным большевиком Артемом (Ф.А.Сергеев) возвращались с экскурсии и попали в катастрофу. Семерых погибших включая Артема похоронили у Кремлевской стены, а в Минске появилось 6 (шесть) переулков Артема.
На обратном пути в Минск после проезда станции Ждановичи дрезина Опанского перевернулась, погиб также водитель Голубьев, тяжело были ранены сотрудники Корытов и Федосеенко. В правительственном бюллетене сообщалось, что катастрофа явилась следствием террористического акта врагов революции.
И ничего более конкретного! Ни тогда, ни в последующие годы. Следственное дело о катастрофе под Минском историкам неизвестно. А мемориальное личное дело Опанского в Центральном архиве КГБ Республики Беларусь оканчивается записью «Исключен из списков как погибший при крушении дрезины между полустанком Ждановичи и ст. Минск 7 июня 1927 года». Да еще в Истпарте ЦК КП(б)Б заведено было целое дело с материалами комиссии по организации похорон тов. Опанского.
На заводах привычно провели несколько митингов с гневными речами против наймитов мирового капитала, а в народе пошли разговоры о «пьяной дрезине».
Живучесть «нехорошей» легенды недавно подтвердил мой коллега Кастусь Лашкевич. Он написал очерк о старой минчанке Гертруде Калиновской, которая в пятидесятые годы работала в Госконтроле БССР и столичной прокуратуре. Прямая речь героини: «Некоторые дела шокировали. В районе нынешней улицы Лынькова в июне 1927 года случился такой эпизод. Дрезина, на которой начальник ОГПУ Опанский ехал вместе с окружением, перевернулась, и он погиб. Вину за происшествие возложили на людей, чьи земли прилегали к железнодорожным путям - на наших знакомых Лукомских и Эйсмонтов. Обе семьи выслали в Архангельскую область. Я стала писать об их реабилитации, и вдруг мне рассказывают, что Опанский с компанией ехали, мягко говоря, навеселе, что и стало причиной аварии. Люди пострадали ни за что».
Ну как это «ни за что»? Представим следственную бригаду (на самом деле карательную экспедицию), которая выезжала к месту катастрофы. Разве могла она вернуться ни с чем? Вот и взяли заложников из числа людей, чьи огороды прилегали к железнодорожному полотну. Подобному еще Ленин учил. Из постановления Совета Обороны о расчистке железнодорожных путей от 15 февраля 1919 г.: «Поручить Склянскому, Маркову, Петровскому и Дзержинскому немедленно арестовать нескольких членов исполкомов и комбедов в тех местностях, где расчистка снега производится не вполне удовлетворительно. В тех же местностях взять заложников из крестьян с тем, что, если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны».
А я вот думаю, что слух, будто «там все были в дрезину пьяные», запустили намеренно. Это дезинформация по классической методике. Сначала официально объявили о происках врагов революции, а потом «для своих» шепнули, что, к сожалению, на самом деле наши товарищи неосмотрительно расслабились…
Но что сегодня знает городской партактив - об этом завтра судачит торговка с Комаровского базара. Народ охотно скушал «дезу» про «пьяных в дрезину». Народ любит, когда начальство попадает в дурные истории.
При большевиках установилась закономерность: чем пышнее похороны и показушнее «всенародная скорбь» (а, если надо, то и «гнев трудящихся» в адрес «подлых убийц») - тем сомнительнее официальная версия о смерти героя. Примеры с Фрунзе, Войковым, Кировым тому подтверждение.
Транспортная катастрофа с участием Иосифа Опанского напоминает и об Александре Мясникове - бывшем председателе ЦИК БССР, главе Советского Закавказья. Накануне открытия партконференции Закавказской республики 22 марта 1925 года загорелся в воздухе пассажирский «Юнкерс-13», и Мясников погиб вместе с видными чекистами Могилевским и Атарбековым.
Прямая телеграфная связь между Минском и Варшавой была установлена еще 7 марта 1925 года (первый телефонный разговор между этими городами состоится 3 сентября 1927 г.). Как писала тогда «Звезда», прохождение телеграммы Минск - Варшава продолжается всего 2 минуты.
К полудню 7 июня 1927 года из советского полпредства в Варшаве официально подтвердили, что Войков мертв. Значит, можно было продолжать цепочку терактов - в Ленинграде, Москве, Минске…
X. ЭПИКРИЗ ДЛЯ БУРАТИНО
Выстрел Коверды прозвучал очень кстати. Ух, какой это был подарок товарищу Сталину - основание указать на «объединенный империалистический фронт» во главе с Англией.
Версия о смерти Войкова «по приговору белогвардейцев» была выгодна и русским монархическим центрам. Выпятили грудь, важно надули щеки деятели кутеповского Русского обще-воинского союза: «Да уж. Мы пахали».
В 1927 году в Уголовный кодекс РСФСР были введены «расстрельные» статьи 58.1 - 58.14 о наказаниях за контрреволюционные преступления. Начались «войковские» расстрелы заложников, «войковские призывы» в концлагеря. Для «посвященных» в СССР выдали понятную версию: Войкова убили белогвардейцы в отместку за то, что в 1918 году, находясь на посту комиссара снабжения Уральской области, он организовал уничтожение царской семьи.
Последовала череда мемориальных названий - от эскадренного миноносца «Войков» до деревни Войково Узденского района на Минщине. А что касается переименования крупных населенных пунктов, то здесь решили не перебарщивать. К слову, название станции метро в Москве «Войковская» происходит не собственно от Войкова, а от расположенного вблизи химического завода имени Войкова. Такой, понимаешь, был юмор с увековечением «специалиста» по серной кислоте…
Точный индикатор «некристальности» Войкова - отсутствие в фундаментальной серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия» персональной биографической книги «Войков». Сравним: есть книга «Воровский», есть «Чичерин» (2 издания), а Петру Лазаревичу в канонизации посредством ЖЗЛ отказали. Неглупые московские аппаратчики отлично знали, что фигура Войкова - не «жэзээловская». Вышли, правда, в областных издательствах Крыма и Урала куцые биографические очерки, но они не в счет.
Александр Ульянов после Варшавы и Минска продолжил карьеру в центральном аппарате НКИД и год 1937-й встретил на благодатной должности торгпреда в благодатной Чехословакии. Но к тому времени московская его «крыша» успела поменяться несколько раз.
Говорят, что нормальный человек, если жизнь он намерен прожить спокойную, не должен знать двух вещей: как делаются сосиски и как делается политика. Судьба А.Ф.Ульянова оказалась скверной по той причине, что он не просто знал технологию, а сам пытался делать сосиски. Понятно, что главному мяснику такие шибко грамотные подмастерья со временем становились не нужны.
Арестовали Ульянова 24 мая 1937 года по сценарию, который применяли ко многим советским разведчикам и дипломатам, - на пограничной станции Негорелое. Обвинили в участии в националистической организации и, разумеется, в связях с польской разведкой. Летом 1937-го его раза четыре допрашивали во внутренней тюрьме НКВД БССР, а в ноябре отправили со спецконвоем в Москву. 26 ноября Ульянов предстал перед Военной коллегий Верховного суда СССР: «Выдал польской разведке весь известный ему личный состав работников Разведупра и Иностранного отдела Главного управления Госбезопасности за кордоном». Виновным себя «признал», указав, что иностранным шпионом «стал в 1925 г., а в контрреволюционную организацию был вовлечен в 1924 г. Червяковым».
Спустя двадцать лет в ходе формальной реабилитации А.Ф.Ульянова какие-либо данные о его шпионской деятельности выявлены не будут.
Историкам-академистам нечасто бывает свойственна публицистичность. Однако же доктор исторических наук, профессор Владимир Михнюк в послесловии к книге начальника центра общественных связей Управления ФСБ РФ по Смоленской области Н.Н.Илькевича и главного научного сотрудника БелНИИДАД, доктора исторических наук Р.П.Платонова «Александр Ульянов и версия НКВД об антисоветском подполье в БССР» написал так: «Жил человек во лжи, расстрелян из-за лжи и даже факт смерти окутали ложью».
Юлиан Семенов расцветил свой роман «Третья карта (Июнь 1941)» такой «шифровкой» Юстаса: «Центр всей работы с «русским фашистским союзом» сейчас перенесен в генерал-губернаторство. Шеф варшавского филиала - бывший начальник контрразведки Деникина журналист Сергей Войцеховский, брат которого застрелил советского торгпреда в Варшаве Лазарева. Его связник по линии гестапо - Борис Софронович Коверда, убийца Войкова…»
Откомментировать сей пассаж можно в стиле анекдотов про Исаева-Штирлица: «Штирлиц, как всегда, порол чушь».
Во-первых, фамилия советского торгового представителя в Варшаве была не Лазарев, а Лизарёв. Во-вторых, Юрий Войцеховский не застрелил его 4 мая 1928 года, а легко ранил, что, согласимся, не равнозначно. Ну а в-третьих… даже если это сам Юлиан Семенов выдвинул версию «от балды», будто Коверда сотрудничал с гестапо, то верить ей незачем.
Оценим факты: Софрон - отец Бориса Коверды - в 1914 году добровольцем ушел на войну, геройски воевал с немцами, под Сморгонью получил тяжелейшее ранение, а малолетний Борис с семьей нагоревался в беженстве. Почему теперь Б.С.Коверда «должен» работать на гестапо? Только потому, что к нему приклеен ярлык «белогвардеец»? В таком случае сопоставим: злейший враг большевиков Антон Иванович Деникин категорически отказался сотрудничать с нацистами.
Ну да, пробовали и русские фашисты «приписать» к себе Коверду. В апреле 1934 года орган действовавшей в США «Русской национал-фашистской революционной партии» газета «Фашист» сообщила, что «редакция получила 1500 злотых для передачи Борису Коверде по выходе его из тюрьмы» - то был подарок одиозного «графа» А.Вонсяцкого из штата Коннектикут. Понимать это следует только как провокацию.
На наш взгляд, совершенно точно и взвешенно оценил личность Б.С.Коверды историк Валентин Грицкевич (Справа аб замаху Барыса Каверды на Пятра Войкава // Arche. 2006. №11), который имел переписку с его дочерью Натальей Борисовной. В 1927 году это был простодушный юноша, и незачем приписывать ему несвойственный масштаб мышления. Факты дальнейшей биографии Коверды таковы: в 1956 году приехал в США, работал в редакции газеты «Россия», спустя два года, после ее закрытия, стал переводчиком в «Новом русском слове». Ушел на пенсию в 1974 году, переехал с семьей из Нью-Йорка в Адельфи (штат Мериленд), умер 18 февраля 1987 года, похоронен на русском кладбище монастыря Ново-Девеево в Спринг Валлей (штат Нью-Йорк).
Иосиф Опанский обиделся на Александра Ульянова из-за своей неудачно-лобовой попытки вербовки экс-премьера БНР Александра Цвикевича. Так ведь высшее искусство вербовки заключается в том, чтобы объект не знал ни кто завербовал, ни истинные цели планируемой акции, ни даже что вообще его завербовали. В идеале исполнитель должен быть преисполнен гордой уверенности, что сам до всего дошел.
Именно так, полагаем, и случилось в результате комбинации Ульянова с Ковердой. Не знаю, под каким псевдонимом Борис проходил в оперативной разработке, но я бы дал такой: Буратино. Свой процент тут, несомненно, получили Лиса Алиса - редактор «Беларускага слова» Арсений Павлюкевич и Кот Базилио - есаул Михаил Яковлев. Наш честный Буратино имел дело только с этими двумя персонажами и только о них написал в поздних своих мемуарах, поскольку более высоких организаторов теракта не знал.
…Писатель Александр Солженицын очень разборчив в людях. Жизнь научила. И если в бытность в Америке «вермонтский отшельник» принимал кого-то в свой круг общения, было то отметкой человеческой порядочности.
Написано у Солженицына в «Очерках изгнания» про Коверду очень коротко: «По традиции - служили мы под старый Новый год, 13 января, общую панихиду и за 1987. Тут были, кроме Панина: прекрасный поэт Иван Елагин, всю жизнь которого перекорёжили эмигрантские бедствия; продолжатель Белого дела Борис Коверда, известный варшавским выстрелом в большевика Войкова в 1927; и красный генерал Пётр Григоренко, самой своей жизнью и грудью своей пробивавшийся к правде…»
Знал Александр Исаевич, с кем в сообществе можно молиться.
Полное название произведения Солженицына - «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов». Сотни людей выведены в этих очерках, а кажется, что сравнение с зернышком промеж жерновов - именно про белорусского хлопца из Вильно Бориса Коверду.
Оригинал: «Экспресс НОВОСТИ»
Скриншот