Товарищ «У» и двойное убийство 7 июня 1927 года (6)
Части: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
Страницы истории | Сергей Крапивин | 22.06.2007
ТОВАРИЩ «У» И ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО 7 ИЮНЯ 1927 ГОДА
Кто стоял за смертью советского дипломата Войкова и чекиста Опанского? Продолжение.
В послевоенные десятилетия советская контрпропаганда адресовала Радославу Островскому лаконично-ритуальные плевки, но, что крайне примечательно, развернутый анализ его жизнедеятельности в открытых публикациях так и не был сделан. (Как исключение можно назвать изданную в 1995 году книгу А.К.Соловьева «Белорусская Центральная Рада. Создание, деятельность, крах», однако этот детальный труд ограничен временными рамками Великой Отечественной войны.)
По степени официальной «проклятости» белорус Радослав Островский был сопоставим с украинцем Степаном Бандерой, с русским Андреем Власовым. И, кстати, нелишне вспомнить, как в идеологических верхах СССР время от времени принимали решения о том, что надо бы создать очередное произведение, разоблачающее какого-нибудь крупного злодея. Например - Власова. В таком разе вызывали, скажем, парторга московской писательской организации, большого мастера художественной прозы Аркадия Васильева (отца еще более техничной современной романистки Дарьи Донцовой) и тот измысливал советский бестселлер семидесятых годов «В час дня, ваше превосходительство» - о мерзавце-изменнике, бывшем советском генерале.
Но как-то даже обидно, что в случае с Островским не была удостоена подобной чести белорусская писательская организация. А ведь если б только намекнули в республиканском агитпропе, что необходим полновесный разоблачительный роман «из жизни белбурнацев» (Госпремия гарантирована!), то прибежали бы, толкаясь локтями, в ЦК КПБ маститые прозаики: дайте мне написать! Однако же вот не сочли нужным призвать искренних наших писателей на такое дело…
И впору задать топорный вопрос: почему Островского не убили?
Почему его не изловили в 1945-м и не повесили, как Власова, не ликвидировали в зарубежье, как это сделали в 1959 году с Бандерой?
Сопоставим: белорусских деятелей рангом помельче напропалую стреляли и резали. Вацлав Ивановский, Владислав Козловский, Фабиан Акинчиц, Франтишек Олехнович… За Константином Езовитовым, военным министром БЦР, даже послали через линию фронта специального агента, который втерся в доверие, отследил, чтобы патрон не сбежал к американцам, и в конце концов передал его в контрразведку Смерш.
А вот Островский вроде бы и посреди беды, но всегда - на сухом пригорке. И при всем он не напоминает безобидно-смешного старикашку Керенского, которому позволено будет дожить в эмиграции до глубокой старости. Иначе бы не клацали на Островского зубами.
Не знаю, как следует относиться к пассажу из книги конструктора советских военных ракет Сергея Гегечкори (Серго Берия) «Мой отец - Лаврентий Берия»:
«Лицемерие партократии никогда не знало пределов. Работал у меня Кошляков. Блестящий ученый-математик и замечательный человек… Когда возникла реальная угроза захвата Ленинграда немцами, встал вопрос о спасении исторических и культурных ценностей города. Впоследствии, когда Кошляков и другие видные ленинградские ученые были осуждены как пособники врага к длительным срокам лишения свободы, представили дело так, будто ленинградская профессура создала в Ленинграде правительство, которое должно было после прихода немцев войти с оккупантами в контакт. Словом, изменники Родины. На самом же деле все делалось с ведома ЦК. В Белоруссии, знаю, такое же правительство было сформировано для сотрудничества с немцами. (Выделено нами. - С.К.) Смысл заключался в том, что такие органы немцы непременно создадут, так не лучше ли включить туда тех, кого надо…»
К сожалению, более ничего конкретного применительно к Беларуси в книге Гегечкори не сказано, и уже не спросишь покойного автора о личностях. А жаль. Хотелось бы знать: действительно ли обер-прислужников проклятых немецко-фашистских оккупантов «назначали» загодя в ЦК КП(б)Б?..
Говорят, что ласковый теленок двух маток сосет. А сколько «маток» за свою долгую жизнь выдоил Радослав Островский - знал, верно, только он сам. Слишком примитивно ставить вопрос, был ли он «агентом». На связи мог находиться с какими угодно спецслужбами - от разведки Деникина до ЦРУ. И это он их использовал, а не они его. Математик Островский жил в своем мире высшей политической математики, в котором параллельные линии пересекаются, а кривые становятся прямыми.
Если требовалось для Беларускай справы, то мог состоять и в компартии, выполнять деликатные поручения Москвы и Минска. А когда НЭП прикрыли и белоруссизацию похерили, то резонно ответил: извините, господа коммунисты, но вы в одностороннем порядке изменили условия контракта, поэтому я сворачиваю договорные работы.
После Второй мировой войны условие Островского могло быть такое: его насильственная смерть автоматически вызовет подрыв информационных фугасов. Цивилизованный мир узнает о виленском Белкоопбанке - зарубежных счетах большевиков, узнает про ликвидацию Войкова руками Бориса Коверды - бывшего ученика белорусской гимназии, узнает и про многое другое…
Факт остается фактом: публичных мемуаров Радослава Островского не существует.
VIII. АЛЕКСАНДР УЛЬЯНОВ - СПЕЦИАЛИСТ «ПО РАЗЛОЖЕНИЮ»
Градус таинственности в своей аппаратной работе минские большевики умели вздымать совершенно драматически. Словно в детской страшилке: «В черном-пречерном городе есть черная-пречерная улица. На этой черной-пречерной улице стоит черный-пречерный дом…»
Итак, в секретном-пресекретном делопроизводстве ЦК КП(б)Б имелась суперсекретная «Особая папка» (для сведения укажем, что ОП в натуральном виде - это не какая-то там картонная папка, а весьма обширное собрание документов). В этой абсолютно секретной «Особой папке» прятались еще более секретные доклады и постановления с грифом «Хранить на правах шифра».
Но даже в этих умопомрачительно секретных документах, укрывающих от проклятых буржуинов Самую Главную Большевистскую Тайну (см. «Сказку про Мальчиша-Кибальчиша»), обнаруживается невероятный перл конспирации: «Товарищ У.» - вместо имени конкретного лица. Читаем документ:
Протокол № 58
Закрытого Секретариата ЦК КП(б)Б от 6 октября 1925 г.
Присутствовали: Голодед, Гессен, Козюра, Славинский, секретарь Дроздов.
Слушали:
1. О Берлинской конференции.
2. О приезде У.
Постановили:
1. Считать необходимым передачу мандатов БНР или во время конференции, или после нее, но во всяком случае не на территории БССР, а за кордоном.
2. Считать, что т. У. должен присутствовать во время конференции в Берлине. Дополнительно послать У. по его просьбе 500 долларов с целевым назначением.
За секретаря ЦК Н. Голодед
Что же это был за товарищ, о котором главные большевики, собравшись самым узким кругом, говорили вот так таинственно? Говорили как о человеке, который способен «вывести из оборота» целое правительство - организовать капитулянтское совещание деятелей Белорусской Народной Республики и последующую сдачу министрами-эмигрантами своих полномочий в пользу Советской Белоруссии.
К середине двадцатых годов в большевистской закордонной «активке» ставка все чаще начинает делаться на энергичных молодых людей в дипломатических смокингах. Вот тогда-то и появляется «товарищ У.» - минский уроженец Александр Ульянов. Происхождение его выяснено как будто полно, однако некоторые вехи биографии все еще размыты.
В советских анкетах наш герой годом своего рождения всегда указывал 1897-й. И только на допросах в НКВД в 1937 году заявил, что на самом деле родился в 1901-м, а лета прибавлял себе для солидности.
Писался он всю жизнь по отчеству Федоровичем - вероятно, для простоты звучания. На самом деле батюшку его звали Феодосием: доктор Феодосий Леонидович Ульянов - один из пяти практикующих в Минске глазных врачей.
Личность в дореволюционном городе известная. В 1913 году Ф.Л.Ульянов выставлялся на выборах гласных городской думы, был председателем правления Пушкинской библиотеки. С 1908 года - секретарь Общества минских врачей, публиковался в «Минских врачебных известиях». Служил окулистом Либаво-Роменской железной дороги в 1913-1916 годах. Был совладельцем частной хирургической и гинекологической лечебницы на углу Преображенской и Ново-Романовской улиц. Кончил дни свои благородно-геройски, как и подобает врачу: заразился и умер от сыпного тифа при борьбе с эпидемией в 1919 году.
До войны докторская квартира помещались на Подгорной, 52. Дом был последним на улице, которую в советскую эпоху поименовали в честь Маркса. Сейчас на этом месте - видное многоквартирное здание под номером 42, которое белыми уступами спускается к Свислочи и парку Горького. А тогда парк назывался Губернаторским садом. Воротами в сад служил пешеходный мост через Свислочь напротив дома Ульяновых. Там, за речкой, укрывались волнительные соблазны: летний театр, кафешантан, «аллея любви»… Чуть правее в саду располагался знаменитый «трек» - стадион по-нынешнему. На треке и вокруг него гимназисты назначали свидания барышням, гоняли на велосипедах и играли в футбол, упражнялись в модной сокольской гимнастике, дрались, курили и менялись порнографическими карточками. Самые лихие молодчаги, наклеив фальшивые бороды и усы, проникали в ночной ресторан «Чикаго», а после живописали свое погружение в пучину разврата.
Юноша Саша Ульянов молча смотрел на подвиги сверстников из-за речки. Ему туда было нельзя: «слабые легкие».
В советских анкетах он писал: национальность - белорус, образование - незаконченное высшее, до 1917 г. занимался учебой, в армии ни в старой, ни в Красной не служил. Приходилось констатировать и один собственный биографический изъян: в 1917-1922 годах состоял в партии эсеров.
О своем небольшевистском партийном прошлом Ульянов нигде не распространялся, однако историк Виталий Скалабан обнаружил его «засветку» в газете «Беларусь», которая выходила в Минске в 1919-1920 годах при польской оккупации (редакторы Ядвига Луцевич и Язэп Лёсик). В номерах за 18 и 20 ноября 1919 г. газета напечатала объявления о планируемом собрании некой «группы избирателей». Какие выборы и что за избиратели - из текста не ясно (предполагаем, что речь шла о Минском магистрате). Впрочем, как пароль называлось место проведения собрания: клуб «Беларуская хатка» у Конского базара. А в числе «ответственных» за собрание в газетном объявлении значились: Н.К.Ярошевич, А.Ф.Ульянов.
Фигура эсера Ярошевича историкам известна: в церемонии встречи Юзефа Пилсудского в Минске летом 1919-го он участвовал как возгласитель одной из приветственных речей. И получается, что в годы немецкой и польской оккупаций наш Александр Федорович не просто числился за эсерами, а вовсю функционерил на партийной ниве.
В 1937 году следователи НКВД уцепились за тот факт, что в 1919-м польские власти арестовали Ульянова, но вскоре (!) отпустили его. Конечно же, было получено «признание», что еще тогда его завербовали поляки. Но нам более примечательным кажется другое: в феврале 1921 года чекисты приступили к тотальной ликвидации партии белорусских эсеров. В ночь с 16 на 17 марта были арестованы 860 социалистов-революционеров, в том числе полный состав Центрального и Минского комитетов. А вот Ульянов не пострадал…
Карьера его при большевиках была стремительной и удачной. В 1922 году Александр Ульянов становится заместителем уполномоченного Наркомата внешней торговли в БССР. С 1924-го он - директор Южного отделения треста «Лесбел» в Крыму, где залечивает туберкулез. После управляет трестовским отделением в Риге. Вообще заметна его привязанность к таким должностям, когда одна нога в Москве, а другая в Минске…
В 1925 году начинается официальная дипломатическая служба Ульянова: атташе, затем советник полпредства СССР в Польше. После убийства Войкова некоторое время исполнял обязанности полпреда. В целом отвечал за белорусское направление работы посольства.
Зубры белорусской эмиграции млели, когда вдруг в советском загранучреждении слышали родную речь. В их кругах появилось убеждение: «В полпредстве СССР в Варшаве есть свой человек, белорус - советник Ульянов. Он все готов наладить».
Из показаний Антона Луцкевича - члена Рады БНР, позже активиста Товарищества белорусской школы и Белорусской крестьянско-рабочей громады, сделанных на следствии в НКВД в ноябре 1939 года: «Тарашкевич отрекомендовал мне Ульянова как искренне преданного белорусскому делу».
Поток людей сквозь границу регулируется Ульяновым лично. Одни заискивают перед Александром Федоровичем в надежде получить визу. Других он сам уговаривает переехать в Минск: «Поверьте, Беларусь заждалась вас!»
Весьма работоспособный, пластичный, контактный, умеющий слушать - этот субтильный шатен с редкой мягкой бородкой становится осью закордонной Беларускай справы.
Точно так, как бывают, что называется, от Бога лекари или актеры, так и Александр Ульянов был отмечен талантом политического комбинатора. Он соединил в себе свойства как вездесущего агента - добытчика секретной информации, так и масштабного стратега - организатора и вполне самостоятельного проводника крупных политических акций. Разведчик, дипломат и полномочный министр в одной особе. При взгляде на посольскую деятельность Ульянова в Варшаве идет на ум только одно определение: р е з и д е н т у р а.
О частной жизни Александра Федоровича известно немногое: супруга - Цицилия Ульянова-Блатман… Наиболее существенно то, что вел он образ жизни европейского джентльмена, который не привык себе отказывать ни в чем.
Молодой человек Ульянов имел все, о чем мог бы мечтать. Свобода передвижения и действий. Казенная валюта, которой распоряжался по собственному усмотрению. И главное - личная власть и полномочия, границы которых окружающие не знали.
Наезжая по делам службы в Минск, бывший «докторов сынок» останавливался в лучшей в городе гостинице «Европа» на главной тогда площади Свободы. Документальная повесть «В когтях ГПУ» Ф.Олехновича, которого Ульянов в числе многих других сманил в СССР, довольно колоритно изображает дипломата в его минских апартаментах.
Писатель приходит к «другу» Ульянову с жалобой на то, что в «дружественном» Минске его навязчиво преследует ГПУ. Передняя комната гостиничного люкса с утра набита просителями («маладыя жыдкi i жыдовачкi» - не преминул уточнить Олехнович). Однако Александр Федорович пока не принимают - заняты с парикмахером. Наконец, вельможа показывается на люди - с полотенцем на шее, обвалянный в пудре, словно кафешантанный Пьеро - и, завершая свой туалет подле зеркала, приступает к выслушиванию просителей.
Варшава, Прага, Берлин, Данциг, Ковно, Вильно, Рига… Со всеми знакомый, всюду принятый, всех (или почти всех) обаявший и приручивший, Александр Федорович снует между центрами белорусской эмиграции подобно челноку. И, что немаловажно, не скупится на деньги. Из показаний Антона Луцкевича: «Ульянов обещал материальную помощь. Как и через кого она в дальнейшем давалась, я не интересовался».
Тщаниями Ульянова в августе 1925 года в курортном Сопоте проводится тайная конференция (в историографии она именуется Данцигской) с участием таких фигур, как В.Игнатовский, Р.Островский, Н.Орехво, А.Славинский, С.Рак-Михайловский, Б.Тарашкевич. Здесь оформляется идея будущей Белорусской крестьянско-рабочей громады - структуры, которая оттянет на себя Беларускую справу и тем самым заложит мину под БНР.
После возвращения в Минск Ульянов в 1928-1931 годах занимал высокий пост полномочного представителя Народного комиссариата иностранных дел СССР при Совнаркоме БССР и являлся членом ЦК КП(б)Б. Должность Александра Федоровича была двойственно-многозначительной, что, очевидно, тешило его натуру. На партийном учете состоял в Минске и при решении оперативных вопросов подчинялся белорусскому ЦК и Совнаркому. Но в то же время самое высшее его начальство укрывалось на московском олимпе.
В белорусской столице дела у квази-министра иностранных дел не заладились. Ульянову не вполне уже доверяли столь любимые им нацдемы. И также косились местные аппаратчики: хрен его знает, кому и о чем докладывает этот тип. Талант охотника за скальпами приходилось реализовывать в секретных аналитических обзорах.
У мужчин в ту пору сохранялся трогательный обычай: в знак дружбы обмениваться фотопортретами с дарственными надписями. Фото Александра Ульянова в конце двадцатых годов стояло на письменном столе Янки Купалы. Наш герой был почетным гостем на широкоизвестных вечерах в минском доме поэта.
Публика в «салоне Купалы», как недовольно обзывали эти встречи в ЦК, собиралась разная - от непримиримых национал-радикалов до высоких партийно-советских руководителей. Последние имели свойство напиваться тут до изумления, а потом рыдать поэту в жилетку насчет собственной беззаветной «белорусскости».
Александр Федорович все это примечал, а после оформлял в адрес начальника секретно-политического отдела ГПУ БССР т. Аргова аналитические записки, в которых фигурировали десятки людей. История сохранила его «Обзор настроений нац. демократических кругов г. Минска» начала 1930 года:
«Постройку в Минске трамвая Лёсик называет «шляпой на голом теле варвара»…
Тов. Василевич называется уголовным преступником, так как он, мол, во время службы в Наркомфине растратил много денег…
Во время пирушки, устроенной по поводу перехода Лимановского в театр, Сенкевича хотели избить ножкой стула Аниховский и Кунцевич, но от этого отговорил Жилунович…»
(Наша короткая справка: Лёсик - писатель и политический деятель; Василевич - второй секретарь ЦК КП(б)Б; Лимановский - основатель БелАПП, коллаборационист в годы войны; Сенкевич - заведующий агитпропом ЦК и директор Истпарта; Аниховский - инспектор Наркомпроса; Жилунович - писатель и государственный деятель)
Ничуть не сомневаемся, что и в Варшаве пописывал Ульянов нечто подобное - о развлечениях своего формального шефа Войкова.
Факт присутствия ульяновского портрета на столе в кабинете Янки Купалы освещен в мемуарах Павлины Медёлки - известной деятельницы белорусского возрождения, первой исполнительницы роли Павлинки в знаменитой комедии:
«Янка, показывая на него, сказал: «Великий провокатор». На мой удивленный немой вопрос добавил: «Ну, а как же? Сначала помог Тарашкевичу создать Рабоче-крестьянскую Громаду, а после помог разгромить ее и посадить Тарашкевича за решетку».
Вот какие люди и какие структуры дергались на ниточках у двадцатипятилетнего Саши Ульянова.
И был в Минске человек, неприязнь которого к Ульянову особенно дорого стоила: Иосиф Опанский - заместитель председателя ГПУ Белоруссии.
Бывший уполномоченный Наркоминдела СССР С.Л.Козюра (его на этом посту в Минске сменил в 1928 году Ульянов) так описывал события 1926-1927 годов, когда доставленный Ульяновым в БССР экс-премьер БНР Александр Цвикевич приступил к работе в советских культурных учреждениях:
«Окончательно я себя скомпрометировал в глазах белорусов после того, как не удалась попытка завербовать в качестве секретного сотрудника для ГПУ Цвикевича. ГПУ (особенно помню, тов. Опанский - зам. нач. ГПУ БССР) стремилось заполучить одного из нац.-демократов в число своих осведомителей; остановились на Цвикевиче, который как раз впал в немилость у Игнатовского и нац.-демов и был снят с Инбелкульта, куда вместо него назначили Ластовского. После обмена мнением с ГПУ мы решили попробовать. Организовать встречу должен был я. Предположили так: я встречаюсь за обедом с Цвикевичем, затем несколько позже «случайно» заходит Опанский и затем уже Опанский начинает обработку. Проделали все это, но Цвикевич, как оказалось, не пошел на это и, насколько мне известно, никаких сведений не давал ни ГПУ, ни мне».
Похоже, что хотел знатный чекист Иосиф Опанский «обуться в сапоги» великого разведчика-дипломата Александра Ульянова, да не вышло. Обидно…
Оригинал: «Экспресс НОВОСТИ»
Скриншот
Страницы истории | Сергей Крапивин | 22.06.2007
ТОВАРИЩ «У» И ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО 7 ИЮНЯ 1927 ГОДА
Кто стоял за смертью советского дипломата Войкова и чекиста Опанского? Продолжение.
В послевоенные десятилетия советская контрпропаганда адресовала Радославу Островскому лаконично-ритуальные плевки, но, что крайне примечательно, развернутый анализ его жизнедеятельности в открытых публикациях так и не был сделан. (Как исключение можно назвать изданную в 1995 году книгу А.К.Соловьева «Белорусская Центральная Рада. Создание, деятельность, крах», однако этот детальный труд ограничен временными рамками Великой Отечественной войны.)
По степени официальной «проклятости» белорус Радослав Островский был сопоставим с украинцем Степаном Бандерой, с русским Андреем Власовым. И, кстати, нелишне вспомнить, как в идеологических верхах СССР время от времени принимали решения о том, что надо бы создать очередное произведение, разоблачающее какого-нибудь крупного злодея. Например - Власова. В таком разе вызывали, скажем, парторга московской писательской организации, большого мастера художественной прозы Аркадия Васильева (отца еще более техничной современной романистки Дарьи Донцовой) и тот измысливал советский бестселлер семидесятых годов «В час дня, ваше превосходительство» - о мерзавце-изменнике, бывшем советском генерале.
Но как-то даже обидно, что в случае с Островским не была удостоена подобной чести белорусская писательская организация. А ведь если б только намекнули в республиканском агитпропе, что необходим полновесный разоблачительный роман «из жизни белбурнацев» (Госпремия гарантирована!), то прибежали бы, толкаясь локтями, в ЦК КПБ маститые прозаики: дайте мне написать! Однако же вот не сочли нужным призвать искренних наших писателей на такое дело…
И впору задать топорный вопрос: почему Островского не убили?
Почему его не изловили в 1945-м и не повесили, как Власова, не ликвидировали в зарубежье, как это сделали в 1959 году с Бандерой?
Сопоставим: белорусских деятелей рангом помельче напропалую стреляли и резали. Вацлав Ивановский, Владислав Козловский, Фабиан Акинчиц, Франтишек Олехнович… За Константином Езовитовым, военным министром БЦР, даже послали через линию фронта специального агента, который втерся в доверие, отследил, чтобы патрон не сбежал к американцам, и в конце концов передал его в контрразведку Смерш.
А вот Островский вроде бы и посреди беды, но всегда - на сухом пригорке. И при всем он не напоминает безобидно-смешного старикашку Керенского, которому позволено будет дожить в эмиграции до глубокой старости. Иначе бы не клацали на Островского зубами.
Не знаю, как следует относиться к пассажу из книги конструктора советских военных ракет Сергея Гегечкори (Серго Берия) «Мой отец - Лаврентий Берия»:
«Лицемерие партократии никогда не знало пределов. Работал у меня Кошляков. Блестящий ученый-математик и замечательный человек… Когда возникла реальная угроза захвата Ленинграда немцами, встал вопрос о спасении исторических и культурных ценностей города. Впоследствии, когда Кошляков и другие видные ленинградские ученые были осуждены как пособники врага к длительным срокам лишения свободы, представили дело так, будто ленинградская профессура создала в Ленинграде правительство, которое должно было после прихода немцев войти с оккупантами в контакт. Словом, изменники Родины. На самом же деле все делалось с ведома ЦК. В Белоруссии, знаю, такое же правительство было сформировано для сотрудничества с немцами. (Выделено нами. - С.К.) Смысл заключался в том, что такие органы немцы непременно создадут, так не лучше ли включить туда тех, кого надо…»
К сожалению, более ничего конкретного применительно к Беларуси в книге Гегечкори не сказано, и уже не спросишь покойного автора о личностях. А жаль. Хотелось бы знать: действительно ли обер-прислужников проклятых немецко-фашистских оккупантов «назначали» загодя в ЦК КП(б)Б?..
Говорят, что ласковый теленок двух маток сосет. А сколько «маток» за свою долгую жизнь выдоил Радослав Островский - знал, верно, только он сам. Слишком примитивно ставить вопрос, был ли он «агентом». На связи мог находиться с какими угодно спецслужбами - от разведки Деникина до ЦРУ. И это он их использовал, а не они его. Математик Островский жил в своем мире высшей политической математики, в котором параллельные линии пересекаются, а кривые становятся прямыми.
Если требовалось для Беларускай справы, то мог состоять и в компартии, выполнять деликатные поручения Москвы и Минска. А когда НЭП прикрыли и белоруссизацию похерили, то резонно ответил: извините, господа коммунисты, но вы в одностороннем порядке изменили условия контракта, поэтому я сворачиваю договорные работы.
После Второй мировой войны условие Островского могло быть такое: его насильственная смерть автоматически вызовет подрыв информационных фугасов. Цивилизованный мир узнает о виленском Белкоопбанке - зарубежных счетах большевиков, узнает про ликвидацию Войкова руками Бориса Коверды - бывшего ученика белорусской гимназии, узнает и про многое другое…
Факт остается фактом: публичных мемуаров Радослава Островского не существует.
VIII. АЛЕКСАНДР УЛЬЯНОВ - СПЕЦИАЛИСТ «ПО РАЗЛОЖЕНИЮ»
Градус таинственности в своей аппаратной работе минские большевики умели вздымать совершенно драматически. Словно в детской страшилке: «В черном-пречерном городе есть черная-пречерная улица. На этой черной-пречерной улице стоит черный-пречерный дом…»
Итак, в секретном-пресекретном делопроизводстве ЦК КП(б)Б имелась суперсекретная «Особая папка» (для сведения укажем, что ОП в натуральном виде - это не какая-то там картонная папка, а весьма обширное собрание документов). В этой абсолютно секретной «Особой папке» прятались еще более секретные доклады и постановления с грифом «Хранить на правах шифра».
Но даже в этих умопомрачительно секретных документах, укрывающих от проклятых буржуинов Самую Главную Большевистскую Тайну (см. «Сказку про Мальчиша-Кибальчиша»), обнаруживается невероятный перл конспирации: «Товарищ У.» - вместо имени конкретного лица. Читаем документ:
Протокол № 58
Закрытого Секретариата ЦК КП(б)Б от 6 октября 1925 г.
Присутствовали: Голодед, Гессен, Козюра, Славинский, секретарь Дроздов.
Слушали:
1. О Берлинской конференции.
2. О приезде У.
Постановили:
1. Считать необходимым передачу мандатов БНР или во время конференции, или после нее, но во всяком случае не на территории БССР, а за кордоном.
2. Считать, что т. У. должен присутствовать во время конференции в Берлине. Дополнительно послать У. по его просьбе 500 долларов с целевым назначением.
За секретаря ЦК Н. Голодед
Что же это был за товарищ, о котором главные большевики, собравшись самым узким кругом, говорили вот так таинственно? Говорили как о человеке, который способен «вывести из оборота» целое правительство - организовать капитулянтское совещание деятелей Белорусской Народной Республики и последующую сдачу министрами-эмигрантами своих полномочий в пользу Советской Белоруссии.
К середине двадцатых годов в большевистской закордонной «активке» ставка все чаще начинает делаться на энергичных молодых людей в дипломатических смокингах. Вот тогда-то и появляется «товарищ У.» - минский уроженец Александр Ульянов. Происхождение его выяснено как будто полно, однако некоторые вехи биографии все еще размыты.
В советских анкетах наш герой годом своего рождения всегда указывал 1897-й. И только на допросах в НКВД в 1937 году заявил, что на самом деле родился в 1901-м, а лета прибавлял себе для солидности.
Писался он всю жизнь по отчеству Федоровичем - вероятно, для простоты звучания. На самом деле батюшку его звали Феодосием: доктор Феодосий Леонидович Ульянов - один из пяти практикующих в Минске глазных врачей.
Личность в дореволюционном городе известная. В 1913 году Ф.Л.Ульянов выставлялся на выборах гласных городской думы, был председателем правления Пушкинской библиотеки. С 1908 года - секретарь Общества минских врачей, публиковался в «Минских врачебных известиях». Служил окулистом Либаво-Роменской железной дороги в 1913-1916 годах. Был совладельцем частной хирургической и гинекологической лечебницы на углу Преображенской и Ново-Романовской улиц. Кончил дни свои благородно-геройски, как и подобает врачу: заразился и умер от сыпного тифа при борьбе с эпидемией в 1919 году.
До войны докторская квартира помещались на Подгорной, 52. Дом был последним на улице, которую в советскую эпоху поименовали в честь Маркса. Сейчас на этом месте - видное многоквартирное здание под номером 42, которое белыми уступами спускается к Свислочи и парку Горького. А тогда парк назывался Губернаторским садом. Воротами в сад служил пешеходный мост через Свислочь напротив дома Ульяновых. Там, за речкой, укрывались волнительные соблазны: летний театр, кафешантан, «аллея любви»… Чуть правее в саду располагался знаменитый «трек» - стадион по-нынешнему. На треке и вокруг него гимназисты назначали свидания барышням, гоняли на велосипедах и играли в футбол, упражнялись в модной сокольской гимнастике, дрались, курили и менялись порнографическими карточками. Самые лихие молодчаги, наклеив фальшивые бороды и усы, проникали в ночной ресторан «Чикаго», а после живописали свое погружение в пучину разврата.
Юноша Саша Ульянов молча смотрел на подвиги сверстников из-за речки. Ему туда было нельзя: «слабые легкие».
В советских анкетах он писал: национальность - белорус, образование - незаконченное высшее, до 1917 г. занимался учебой, в армии ни в старой, ни в Красной не служил. Приходилось констатировать и один собственный биографический изъян: в 1917-1922 годах состоял в партии эсеров.
О своем небольшевистском партийном прошлом Ульянов нигде не распространялся, однако историк Виталий Скалабан обнаружил его «засветку» в газете «Беларусь», которая выходила в Минске в 1919-1920 годах при польской оккупации (редакторы Ядвига Луцевич и Язэп Лёсик). В номерах за 18 и 20 ноября 1919 г. газета напечатала объявления о планируемом собрании некой «группы избирателей». Какие выборы и что за избиратели - из текста не ясно (предполагаем, что речь шла о Минском магистрате). Впрочем, как пароль называлось место проведения собрания: клуб «Беларуская хатка» у Конского базара. А в числе «ответственных» за собрание в газетном объявлении значились: Н.К.Ярошевич, А.Ф.Ульянов.
Фигура эсера Ярошевича историкам известна: в церемонии встречи Юзефа Пилсудского в Минске летом 1919-го он участвовал как возгласитель одной из приветственных речей. И получается, что в годы немецкой и польской оккупаций наш Александр Федорович не просто числился за эсерами, а вовсю функционерил на партийной ниве.
В 1937 году следователи НКВД уцепились за тот факт, что в 1919-м польские власти арестовали Ульянова, но вскоре (!) отпустили его. Конечно же, было получено «признание», что еще тогда его завербовали поляки. Но нам более примечательным кажется другое: в феврале 1921 года чекисты приступили к тотальной ликвидации партии белорусских эсеров. В ночь с 16 на 17 марта были арестованы 860 социалистов-революционеров, в том числе полный состав Центрального и Минского комитетов. А вот Ульянов не пострадал…
Карьера его при большевиках была стремительной и удачной. В 1922 году Александр Ульянов становится заместителем уполномоченного Наркомата внешней торговли в БССР. С 1924-го он - директор Южного отделения треста «Лесбел» в Крыму, где залечивает туберкулез. После управляет трестовским отделением в Риге. Вообще заметна его привязанность к таким должностям, когда одна нога в Москве, а другая в Минске…
В 1925 году начинается официальная дипломатическая служба Ульянова: атташе, затем советник полпредства СССР в Польше. После убийства Войкова некоторое время исполнял обязанности полпреда. В целом отвечал за белорусское направление работы посольства.
Зубры белорусской эмиграции млели, когда вдруг в советском загранучреждении слышали родную речь. В их кругах появилось убеждение: «В полпредстве СССР в Варшаве есть свой человек, белорус - советник Ульянов. Он все готов наладить».
Из показаний Антона Луцкевича - члена Рады БНР, позже активиста Товарищества белорусской школы и Белорусской крестьянско-рабочей громады, сделанных на следствии в НКВД в ноябре 1939 года: «Тарашкевич отрекомендовал мне Ульянова как искренне преданного белорусскому делу».
Поток людей сквозь границу регулируется Ульяновым лично. Одни заискивают перед Александром Федоровичем в надежде получить визу. Других он сам уговаривает переехать в Минск: «Поверьте, Беларусь заждалась вас!»
Весьма работоспособный, пластичный, контактный, умеющий слушать - этот субтильный шатен с редкой мягкой бородкой становится осью закордонной Беларускай справы.
Точно так, как бывают, что называется, от Бога лекари или актеры, так и Александр Ульянов был отмечен талантом политического комбинатора. Он соединил в себе свойства как вездесущего агента - добытчика секретной информации, так и масштабного стратега - организатора и вполне самостоятельного проводника крупных политических акций. Разведчик, дипломат и полномочный министр в одной особе. При взгляде на посольскую деятельность Ульянова в Варшаве идет на ум только одно определение: р е з и д е н т у р а.
О частной жизни Александра Федоровича известно немногое: супруга - Цицилия Ульянова-Блатман… Наиболее существенно то, что вел он образ жизни европейского джентльмена, который не привык себе отказывать ни в чем.
Молодой человек Ульянов имел все, о чем мог бы мечтать. Свобода передвижения и действий. Казенная валюта, которой распоряжался по собственному усмотрению. И главное - личная власть и полномочия, границы которых окружающие не знали.
Наезжая по делам службы в Минск, бывший «докторов сынок» останавливался в лучшей в городе гостинице «Европа» на главной тогда площади Свободы. Документальная повесть «В когтях ГПУ» Ф.Олехновича, которого Ульянов в числе многих других сманил в СССР, довольно колоритно изображает дипломата в его минских апартаментах.
Писатель приходит к «другу» Ульянову с жалобой на то, что в «дружественном» Минске его навязчиво преследует ГПУ. Передняя комната гостиничного люкса с утра набита просителями («маладыя жыдкi i жыдовачкi» - не преминул уточнить Олехнович). Однако Александр Федорович пока не принимают - заняты с парикмахером. Наконец, вельможа показывается на люди - с полотенцем на шее, обвалянный в пудре, словно кафешантанный Пьеро - и, завершая свой туалет подле зеркала, приступает к выслушиванию просителей.
Варшава, Прага, Берлин, Данциг, Ковно, Вильно, Рига… Со всеми знакомый, всюду принятый, всех (или почти всех) обаявший и приручивший, Александр Федорович снует между центрами белорусской эмиграции подобно челноку. И, что немаловажно, не скупится на деньги. Из показаний Антона Луцкевича: «Ульянов обещал материальную помощь. Как и через кого она в дальнейшем давалась, я не интересовался».
Тщаниями Ульянова в августе 1925 года в курортном Сопоте проводится тайная конференция (в историографии она именуется Данцигской) с участием таких фигур, как В.Игнатовский, Р.Островский, Н.Орехво, А.Славинский, С.Рак-Михайловский, Б.Тарашкевич. Здесь оформляется идея будущей Белорусской крестьянско-рабочей громады - структуры, которая оттянет на себя Беларускую справу и тем самым заложит мину под БНР.
После возвращения в Минск Ульянов в 1928-1931 годах занимал высокий пост полномочного представителя Народного комиссариата иностранных дел СССР при Совнаркоме БССР и являлся членом ЦК КП(б)Б. Должность Александра Федоровича была двойственно-многозначительной, что, очевидно, тешило его натуру. На партийном учете состоял в Минске и при решении оперативных вопросов подчинялся белорусскому ЦК и Совнаркому. Но в то же время самое высшее его начальство укрывалось на московском олимпе.
В белорусской столице дела у квази-министра иностранных дел не заладились. Ульянову не вполне уже доверяли столь любимые им нацдемы. И также косились местные аппаратчики: хрен его знает, кому и о чем докладывает этот тип. Талант охотника за скальпами приходилось реализовывать в секретных аналитических обзорах.
У мужчин в ту пору сохранялся трогательный обычай: в знак дружбы обмениваться фотопортретами с дарственными надписями. Фото Александра Ульянова в конце двадцатых годов стояло на письменном столе Янки Купалы. Наш герой был почетным гостем на широкоизвестных вечерах в минском доме поэта.
Публика в «салоне Купалы», как недовольно обзывали эти встречи в ЦК, собиралась разная - от непримиримых национал-радикалов до высоких партийно-советских руководителей. Последние имели свойство напиваться тут до изумления, а потом рыдать поэту в жилетку насчет собственной беззаветной «белорусскости».
Александр Федорович все это примечал, а после оформлял в адрес начальника секретно-политического отдела ГПУ БССР т. Аргова аналитические записки, в которых фигурировали десятки людей. История сохранила его «Обзор настроений нац. демократических кругов г. Минска» начала 1930 года:
«Постройку в Минске трамвая Лёсик называет «шляпой на голом теле варвара»…
Тов. Василевич называется уголовным преступником, так как он, мол, во время службы в Наркомфине растратил много денег…
Во время пирушки, устроенной по поводу перехода Лимановского в театр, Сенкевича хотели избить ножкой стула Аниховский и Кунцевич, но от этого отговорил Жилунович…»
(Наша короткая справка: Лёсик - писатель и политический деятель; Василевич - второй секретарь ЦК КП(б)Б; Лимановский - основатель БелАПП, коллаборационист в годы войны; Сенкевич - заведующий агитпропом ЦК и директор Истпарта; Аниховский - инспектор Наркомпроса; Жилунович - писатель и государственный деятель)
Ничуть не сомневаемся, что и в Варшаве пописывал Ульянов нечто подобное - о развлечениях своего формального шефа Войкова.
Факт присутствия ульяновского портрета на столе в кабинете Янки Купалы освещен в мемуарах Павлины Медёлки - известной деятельницы белорусского возрождения, первой исполнительницы роли Павлинки в знаменитой комедии:
«Янка, показывая на него, сказал: «Великий провокатор». На мой удивленный немой вопрос добавил: «Ну, а как же? Сначала помог Тарашкевичу создать Рабоче-крестьянскую Громаду, а после помог разгромить ее и посадить Тарашкевича за решетку».
Вот какие люди и какие структуры дергались на ниточках у двадцатипятилетнего Саши Ульянова.
И был в Минске человек, неприязнь которого к Ульянову особенно дорого стоила: Иосиф Опанский - заместитель председателя ГПУ Белоруссии.
Бывший уполномоченный Наркоминдела СССР С.Л.Козюра (его на этом посту в Минске сменил в 1928 году Ульянов) так описывал события 1926-1927 годов, когда доставленный Ульяновым в БССР экс-премьер БНР Александр Цвикевич приступил к работе в советских культурных учреждениях:
«Окончательно я себя скомпрометировал в глазах белорусов после того, как не удалась попытка завербовать в качестве секретного сотрудника для ГПУ Цвикевича. ГПУ (особенно помню, тов. Опанский - зам. нач. ГПУ БССР) стремилось заполучить одного из нац.-демократов в число своих осведомителей; остановились на Цвикевиче, который как раз впал в немилость у Игнатовского и нац.-демов и был снят с Инбелкульта, куда вместо него назначили Ластовского. После обмена мнением с ГПУ мы решили попробовать. Организовать встречу должен был я. Предположили так: я встречаюсь за обедом с Цвикевичем, затем несколько позже «случайно» заходит Опанский и затем уже Опанский начинает обработку. Проделали все это, но Цвикевич, как оказалось, не пошел на это и, насколько мне известно, никаких сведений не давал ни ГПУ, ни мне».
Похоже, что хотел знатный чекист Иосиф Опанский «обуться в сапоги» великого разведчика-дипломата Александра Ульянова, да не вышло. Обидно…
Оригинал: «Экспресс НОВОСТИ»
Скриншот