Товарищ «У» и двойное убийство 7 июня 1927 года (3)
Части: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
Страницы истории | Сергей Крапивин | 31.05.2007
ТОВАРИЩ «У» И ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО 7 ИЮНЯ 1927 ГОДА
Кто стоял за смертью советского дипломата Войкова и чекиста Опанского? (Продолжение.)
Проживая на склоне лет в США, Борис Коверда составил в 1984 году автобиографическую записку «Покушение на полпреда Войкова 7 июля 1927 года» («Русская мысль», «Часовой»). К сожалению, в этом лаконичном тексте, называемом автором «свидетельским показанием», ряд ключевых персонажей и фактов обозначены лишь пунктирными штрихами.
Иногда эти штрихи переходят в сугубые многоточия, что, впрочем, незаметно для читателя, впервые заинтересовавшегося данной темой. Попробуем заполнить некоторые пробелы.
IV. ЮНЫЙ БОРИС И ТЕМНЫЕ ЛИЧНОСТИ
Первым своим вдохновителем Коверда называет Арсения Павлюкевича - издателя виленской еженедельной газеты антикоммунистического направления «Беларускае Слова». (Именно такое было название, а не - «Белорусское Слово», как его пишут российские авторы. Не переводится же, например, собственное название «Газета варшавска поранна» в «Утреннюю варшавскую газету»…)
«Темная личность, - так коротко охарактеризовал мне Павлюкевича специалист в области белорусских персоналий Виталий Скалабан. - Пожалуй, историк Нина Стужинская, которая изучала материалы белорусского антисоветского движения двадцатых годов в архивах КГБ, владеет наиболее полными характеристиками». Читаю у Стужинской и других авторов.
Арсений Васильевич Павлюкевич. Родился в 1889 году в семье слуцкого священника, окончил медицинский факультет Московского университета. Присоединился к белорусскому движению в 1920 году (поздновато!), некоторое время в ноябре того же года возглавлял Слуцкий белорусский национальный комитет. Участник Белорусского съезда Слутчины 14-15 ноября 1920 г. (в концентрированном виде идея такая: «Не нужно нам, белорусам, великих политиков Витте и Столыпиных, мы страна маленькая, сами управимся, а если нужно платить налоги, то уж лучше своей власти, своей армии»), был на этом съезде соперником в борьбе за должность председателя Белорусской рады Слутчины с будущим государственным секретарем правительства БНР Владимиром Прокулевичем. В итоге избран заместителем. С началом Слуцкого восстания (Слуцкi збройны чын) - врач повстанческой бригады, организатор и начальник госпиталя. В сентябре 1921 г. участвовал в работе Первой Всебелорусской конференции в Праге. В апреле 1922 г. был арестован польскими властями в Несвиже. В двадцатые годы жил в Вильно, некоторое время возглавлял там Белорусскую временную раду. В целом набор биографических фактов весьма пестрый: поддерживал, например, контакты с белорусской нелегальной организацией «Зеленый дуб» и одновременно работал врачом польского военного госпиталя в Вильно. В право-национальной газете «Беларускае Слова» (вышло 74 номера в 1926-1928 гг.) был политическим оппонентом Белорусской крестьянско-рабочей Громады, поддерживал «полонофильское» направление.
Нина Стужинская утверждает, что А.В.Павлюкевич являлся двойным агентом спецслужб: одновременно работал на ГПУ и дефензиву. Похоже, что больше работал на ГПУ, ибо в 1928 году был обвинен в связях с советской разведкой и осужден польским судом к 12 годам каторги. Хотя, возможно, укрытие за стенами тюрьмы было избрано как способ избежать чекистской расправы…
Отечественные биографы вместо даты смерти Арсения (Арсена) Павлюкевича - работодателя и идейного вдохновителя Бориса Коверды - ставят знак вопроса. А вот сам Коверда в мемуарной записке утверждал, что с началом Второй мировой войны Павлюкевич участвовал в движении Сопротивления в Варшаве, был арестован немцами и расстрелян.
Далее у него повествуется еще про одну «темную» личность:
«В это же время [в 1925-1927 гг.] у меня возникли связи и знакомства с представителями русских антибольшевистских кругов в Вильне. В частности, у меня наладились дружеские отношения с проживавшим в то время в Вильне есаулом Михаилом Ильичом Яковлевым, бывшим в годы гражданской войны командиром так называемого «Волчанского отряда», сначала действовавшего на юге России, а в 1920 г. - на польском фронте. Яковлев также издавал в Вильне русскую еженедельную газету «Новая Россия».
Ну-у, если уж связался парень с эмигрантами-волчанцами, так это - как клеймо. Название «Волчанский отряд» происходило от города Волчанск на Харьковщине, а не от чего-то ужасно-образного по типу «волчья сотня», но само прозвание «волчанцы» намертво впечаталось в историю Гражданской войны. Счет Волчанскому отряду за погромные деяния на Юге России до сих пор предъявляют еврейские деятели.
«В середине 20-х годов, - продолжал Коверда, - русская Белая эмиграция еще рассчитывала на возможность возобновления вооруженной борьбы с коммунистической властью в России. В активной и непримиримой по отношению к большевизму части эмиграции возникли разнообразные проекты и планы продолжения борьбы, и существовало убеждение в целесообразности ведения антибольшевистской террористической деятельности. Вопрос продолжения борьбы любыми средствами часто поднимался и в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым. Оба хорошо знали один о другом. Но они до того не сотрудничали и ограничивались шапочным знакомством.
Возможно, что происходившие между мной и названными лицами разговоры не имели бы для меня лично последствий, если бы не то, что на должность советского посла в Варшаве был назначен Войков, известный большевик, проехавший в свое через Германию в запломбированном вагоне, вместе с Лениным, и роль которого в убийстве Царской Семьи, последующем уничтожении тел убитых была известна из книги Соколова и других источников. Об этом писалось и в польских газетах в связи с назначением Войкова в Варшаву. Тем не менее, польское правительство согласилось принять Войкова в качестве советского посла, или, как тогда говорилось, полпреда, в Варшаву.
Мысль о возможности покушения на Войкова поднималась в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым все чаще и чаще, и в конце концов, к началу 1927 г. я выразил желание совершить это покушение. Павлюкевич согласился предоставить необходимые средства, а Яковлев должен был оказать содействие в организации покушения».
Общее суждение Коверды о «шапочности» знакомства правого белорусского национала Павлюкевича и белогвардейца Яковлева следует рассматривать в свете того обстоятельства, что Вильно был городом тесным и при некоторой внешней провинциальности - заряженным конфликтами. Центр «присвоенной» Польшей в 1920 году Средней Литвы и также политический и общественно-культурный центр Западной Белоруссии: тут пересекались интересы польской, белорусской, русской, еврейской, литовской общин, действовали десятки разнообразных по направленности и степени легальности организаций.
В тесном Вильно комбинировали политические и силовые разведки смежных государств, несомненно также комбинировали и взаимодействовали члены внешне казалось бы далеких группировок. В этом городе, условно говоря, все, кто носил котелки и шляпы, знали друг друга, могли пересекаться по нескольку раз на день. И кто знает, о чем способны были договориться (сторговать «человечка»?) где-нибудь в пивной на Большой Погулянке редактор Павлюкевич и есаул Яковлев…
И вот начало практической фазы операции в изложении Коверды:
«Предварительной разведкой должен был заняться уезжавший на службу в Варшаву бывший чин Волчанского отряда Константин Шипчинский. Ему было поручено узнать, по мере возможности, об образе жизни Войкова, его передвижениях и т.п. Основной задачей было установить, где Войкова можно встретить и приблизиться к нему. В начале мая Шипчинский выехал в Варшаву, получив на расходы, данные Павлюкевичем 200 злотых».
А пока бывший волчанец Шипчинский ведет разведку в Варшаве, происходит очень важное изменение в личном статусе Коверды: он перестает числиться учащимся средней школы. Нигде впоследствии не упоминал ни сам Борис, ни авторы славословий в его честь не писали о том, что 21 мая он был официально исключен из Виленской русской гимназии имени Пушкина - по причине невнесения платы за учебу. А, подчеркнем, уже 22 мая убыл на боевую операцию…
Сомнительно, что только лишь отсутствие презренного металла стало мотивом отчисления способного гимназиста накануне выпуска. Документов Виленской русской гимназии я не видел, хотя, например, знаю, что в 1870-е годы здесь учился будущий российский премьер Петр Столыпин. Но известна мне общая практика классической средней школы на примере Минской мужской правительственной гимназии, чей архивный фонд изучил вплоть до 1919 года. Педсоветы давали возможность доучиться в долг, изыскивали пособия и даже стипендии из благотворительных сумм, некоторых учеников «по бедности» вообще освобождали от платы, но столь жестокую меру, как исключение, к благовоспитанным трудолюбивым юношам не применяли.
Похоже, кто-то загонял нашего героя в угол. Или это был формальный акт отчисления, который свидетельствует о том, что Коверду готовили (так, простите за сравнение, пациенту перед ответственной хирургической операцией делают очистительную клизму).
Для справки. После выхода на свободу Коверда отправился в Югославию, где размещался в эмиграции Первый русский кадетский корпус, и в июне 1938 года сдал экзамены на аттестат зрелости. Проблем не возникло, несмотря на то, что это учебное заведение, как и гимназия в Вильно, считалось частным.
Итак, дорога из Вильно в Варшаву - свыше четырехсот верст. Мой дед Петр Федорович Крапивин рассказывал, что однажды в 1912 году, имея всего девять лет от роду, проделал этот путь самостоятельно. Фекла Войцеховна, прабабка моя, усадила Петю на поезд, вручила кондуктору полтинник («присмотрите, пожалуйста, за мальчиком»), а через десять часов варшавские родственники встретили его на перроне.
Подумалось мне, что дед был старше Бориса Коверды на четыре года - для мальчиков разница в возрасте большая. Но где-то же на улицах Вильно они встречались, покупали в одних и тех же лавках сладости, ходили в один и тот же кинематограф. И, вполне вероятно, что в 1915 году, когда германцы подступали к Вильно, они оказались в одном эвакуационном эшелоне. Только семья Коверды высадилась в Самаре, а Крапивины - в Вятке…
В 1927 году путь от Вильно до Варшавы поезд преодолевал, как и в 1912-м, примерно за те же десять часов. Борис Коверда выехал 22 мая, имея наличности 200 злотых от Павлюкевича и «немного своих денег». Но, конечно, главным предметом было оружие: «Яковлев передал мне пистолет и патроны к нему».
Такого рода сцена неплохо смотрелась бы в современном авантюрном телесериале. Старый борец с комиссарами есаул Яковлев (вариант мрачно-сумасшедшего, испохабившегося в эмиграции генерала Черноты из фильма «Бег» по Булгакову), который живет в тревожном ожидании, не распознают ли его, не пристукнут ли виленские сионисты, порылся в своем обшарпанном фибровом чемодане и из-под вороха ветхих подштанников извлек старый маузер - трофей еще с Германской.
Этот маузер прижимает к груди фанатичный юноша Борис: «После покушения я буду говорить, что купил пистолет у служащего типографии в Вильне Юдницкого, бывшего членом польской организации допризывной подготовки».
Про маузер со спиленным номером, вполне вписывающийся в данную схему организации покушения, доложили двое варшавских полицейских, которые 7 июня скрутили Коверду на перроне, обезоружили и произвели первичный обыск. Их имена Мариан Ясинский и Константин Домбровский, оба выступали свидетелями на процессе 15 июня:
«В ходе допроса выяснилось, что Коверда владел маузером полтора года. Он купил его у работника по имени Болек из типографии Яна Баевского в Вильно, в которой сам Коверда работал корректором до перехода в газету «Белорусское Слово».
А теперь протокольно точные сведения полиции о наличии у террориста оружия и боеприпасов в момент задержания: Пистолет системы «Маузер» с отстрелянной обоймой и 4 отдельных патрона к нему, а также пистолет «Браунинг» № 80481 с неизрасходованной обоймой (Убийство Войкова и дело Бориса Коверды. - Париж, 1927).
Оп-па! Откуда взялся этот браунинг? В повествовании самого Коверды о нем ничего не говорится.
Два пистолета - это качественно иной уровень подготовки теракта. Один старый фронтовой ствол - аксессуар «убийцы по случаю», второй резервный пистолет - это уже принадлежность подготовленного киллера. «Осечки быть не должно».
Заметим, что браунинг - оружие людей в смокингах. Про него так просто не скажешь, что «дал есаул Яковлев» или «продал Болек из типографии». Наличие второго пистолета серьезно меняло схему, значительно усложняло историю организации покушения. Однако в документально-приключенческой литературе был сделан фокус только лишь на выстрелах из маузера - очевидно потому, что массовый читатель удовлетворялся всякими «болеками-лёлеками», а непроясненные подробности оказались излишними.
Впоследствии этот браунинг, о котором четко доложили суду вокзальные полицейские, странным образом исчезнет из тиражированной истории убийства Войкова.
… В Варшаве Борис Коверда остановился на одни сутки в отеле «Астория» на Хмельской улице. На следующий день он встретился в условленном месте с Шипчинским, и тот устроил его на дешевую квартиру по улице Бугай, № 26. О последующем террорист повествовал так:
«Оказалось, что Шипчинский ничего не разузнал и не установил. Его дальнейшее «участие» в подготовке покушения выразилось лишь в том, что он провел меня к зданию советского посольства на Познанской улице. Притом, по желанию Шипчинского, «по конспиративным соображениям» мы шли к посольству не рядом, а в 40-50 шагах один от другого. Конечно, я был разочарован, увидев, что ничего не сделано, и, признаюсь, у меня возникло сомнение в возможности встречи Войкова, так как имевшихся денег могло хватить лишь на 10-12 дней пребывания в Варшаве, и, кроме того, мне вообще нельзя было продолжительно отсутствовать, так как моя семья не имела понятия, где я нахожусь, да и ждали меня некоторые дела. Не рассчитывая больше на помощь Шипчинского, я решил самостоятельно «произвести разведку» и искать возможности встретить Войкова. Я не видел для этого иной возможности, как самому побывать в посольстве или консульстве.
На третий день пребывания в Варшаве я пришел в консульство и «начал хлопоты» о предоставлении мне въездной визы в СССР. Это был благовидный предлог для посещения консульства. В здании посольства были два входа - один в посольские помещения, другой в консульскую канцелярию, куда я и направился. В небольшом вестибюле, перед входом в приемную, находилась изолированная кабинка с окошечком, вроде билетной кассы. Сидящий в ней чиновник опрашивал посетителей и затем, нажимая кнопку, открывал дверь приемной или входную, автоматически затем закрывающиеся. Без всяких затруднений чиновник пропустил меня в приемную.
Это было узкое продолговатое помещение со столом посредине во всю его длину. За столом на стульях довольно тесно сидело около двух десятков посетителей, заполнявших бумаги, ожидавших вызова или просматривавших лежащие на столе советские газеты. У открытой двери, ведущей во внутренние помещения, находился столик. Стоявший за ним чиновник давал справки, выдавал бланки, вызывал посетителей и т.п. Я сказал ему о желании выехать в СССР, получил от него соответствующие бланки и анкеты и, найдя место за столом, уселся для их заполнения. Просидел так около часа, наблюдая за обстановкой. Затем поднялся и, подойдя к чиновнику, сказал, что окончательно заполню анкеты дома и принесу их в следующий раз. Всего, подыскивая благовидный предлог, я побывал в консульстве четыре раза.
Из разговоров с чиновником выяснилось, что шансов на получение визы в СССР «для получения там образования» или «устройства на работу» - нет. Мне вернули мои заполненные анкеты, и дальнейшая возможность посещения консульства оборвалась, так как могли возникнуть подозрения.
Конечно, ничего интересующего меня я не узнал. Тем не менее посещения консульства сыграли важную роль в дальнейшем ходе дела. Во время одного из таких посещений, когда я, как обычно, сидел за столом и делал вид, что вожусь с моими анкетами, в ведущей из внутренних помещений двери вдруг появился Войков, взглянул на сидящих в приемной, положил руку на плечо дающего справки чиновника и увел его внутрь.
С наружностью Войкова я был знаком по фотографиям в газетах и журналах. Самым важным для меня был снимок в журнале «Святовид», где Войков в числе других членов дипломатического корпуса в Варшаве был на приеме у Пилсудского. Появление Войкова на один момент в дверях консульской приемной было для меня полной неожиданностью, и поэтому не могло быть и речи о том, чтобы я успел подняться, выйти из-за стола и приблизиться к нему. Но Войков, если можно так выразиться, представился мне, и в дальнейшем, когда я увидел его на варшавском вокзале, у меня не было сомнений, что это именно он. А там, забегая вперед, отмечу, что не все сложилось так, как я ожидал и предполагал».
Позвольте не верить в такую версию организации покушения: скромный юноша Борис две недели бесконтрольно скитается по незнакомой Варшаве, квартирует у бедной торговки Суры Фенигштейн в качестве «углового жильца», питается сухими баранками, а на последние двадцать грошей покупает газету с пересказом слуха о возможном отъезде советского посла.
У Коверды имелось задание не на ознакомительное прогулку, а на боевую операцию. Когда выдают заряженный пистолет, то требуют докладов, контрольных отметок на явках и т.п. Не верю я в то, что все это время в Варшаве никто Коверду не контролировал, никто его не вел. Так не бывает. Где связь с центром, где условные телеграммы Павлюкевичу, Яковлеву или кому-то еще («Тетя болеет зпт нуждается уходе», «Тетя выезжает санаторий тчк дата уточняется»)?
Есаул-есаул, что ж ты бросил юного Бориса на улицах чужого города?.. А, может, вовсе не бросил его Яковлев, а передал кому-то?
Но уже не спросишь ни о чем бывшего командира Волчанского отряда. По воспоминаниям Коверды, есаул М.И.Яковлев принимал участие в обороне Варшавы от немцев в 1939 году в качестве начальника штаба в кавалерийском подразделении генерала С.Н.Булак-Балаховича, был арестован летом 1940 г. и отправлен в концентрационный лагерь Освенцим. Там он погиб в апреле 1941-го.
Оригинал: «Экспресс НОВОСТИ»
Скриншот
Страницы истории | Сергей Крапивин | 31.05.2007
ТОВАРИЩ «У» И ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО 7 ИЮНЯ 1927 ГОДА
Кто стоял за смертью советского дипломата Войкова и чекиста Опанского? (Продолжение.)
Проживая на склоне лет в США, Борис Коверда составил в 1984 году автобиографическую записку «Покушение на полпреда Войкова 7 июля 1927 года» («Русская мысль», «Часовой»). К сожалению, в этом лаконичном тексте, называемом автором «свидетельским показанием», ряд ключевых персонажей и фактов обозначены лишь пунктирными штрихами.
Иногда эти штрихи переходят в сугубые многоточия, что, впрочем, незаметно для читателя, впервые заинтересовавшегося данной темой. Попробуем заполнить некоторые пробелы.
IV. ЮНЫЙ БОРИС И ТЕМНЫЕ ЛИЧНОСТИ
Первым своим вдохновителем Коверда называет Арсения Павлюкевича - издателя виленской еженедельной газеты антикоммунистического направления «Беларускае Слова». (Именно такое было название, а не - «Белорусское Слово», как его пишут российские авторы. Не переводится же, например, собственное название «Газета варшавска поранна» в «Утреннюю варшавскую газету»…)
«Темная личность, - так коротко охарактеризовал мне Павлюкевича специалист в области белорусских персоналий Виталий Скалабан. - Пожалуй, историк Нина Стужинская, которая изучала материалы белорусского антисоветского движения двадцатых годов в архивах КГБ, владеет наиболее полными характеристиками». Читаю у Стужинской и других авторов.
Арсений Васильевич Павлюкевич. Родился в 1889 году в семье слуцкого священника, окончил медицинский факультет Московского университета. Присоединился к белорусскому движению в 1920 году (поздновато!), некоторое время в ноябре того же года возглавлял Слуцкий белорусский национальный комитет. Участник Белорусского съезда Слутчины 14-15 ноября 1920 г. (в концентрированном виде идея такая: «Не нужно нам, белорусам, великих политиков Витте и Столыпиных, мы страна маленькая, сами управимся, а если нужно платить налоги, то уж лучше своей власти, своей армии»), был на этом съезде соперником в борьбе за должность председателя Белорусской рады Слутчины с будущим государственным секретарем правительства БНР Владимиром Прокулевичем. В итоге избран заместителем. С началом Слуцкого восстания (Слуцкi збройны чын) - врач повстанческой бригады, организатор и начальник госпиталя. В сентябре 1921 г. участвовал в работе Первой Всебелорусской конференции в Праге. В апреле 1922 г. был арестован польскими властями в Несвиже. В двадцатые годы жил в Вильно, некоторое время возглавлял там Белорусскую временную раду. В целом набор биографических фактов весьма пестрый: поддерживал, например, контакты с белорусской нелегальной организацией «Зеленый дуб» и одновременно работал врачом польского военного госпиталя в Вильно. В право-национальной газете «Беларускае Слова» (вышло 74 номера в 1926-1928 гг.) был политическим оппонентом Белорусской крестьянско-рабочей Громады, поддерживал «полонофильское» направление.
Нина Стужинская утверждает, что А.В.Павлюкевич являлся двойным агентом спецслужб: одновременно работал на ГПУ и дефензиву. Похоже, что больше работал на ГПУ, ибо в 1928 году был обвинен в связях с советской разведкой и осужден польским судом к 12 годам каторги. Хотя, возможно, укрытие за стенами тюрьмы было избрано как способ избежать чекистской расправы…
Отечественные биографы вместо даты смерти Арсения (Арсена) Павлюкевича - работодателя и идейного вдохновителя Бориса Коверды - ставят знак вопроса. А вот сам Коверда в мемуарной записке утверждал, что с началом Второй мировой войны Павлюкевич участвовал в движении Сопротивления в Варшаве, был арестован немцами и расстрелян.
Далее у него повествуется еще про одну «темную» личность:
«В это же время [в 1925-1927 гг.] у меня возникли связи и знакомства с представителями русских антибольшевистских кругов в Вильне. В частности, у меня наладились дружеские отношения с проживавшим в то время в Вильне есаулом Михаилом Ильичом Яковлевым, бывшим в годы гражданской войны командиром так называемого «Волчанского отряда», сначала действовавшего на юге России, а в 1920 г. - на польском фронте. Яковлев также издавал в Вильне русскую еженедельную газету «Новая Россия».
Ну-у, если уж связался парень с эмигрантами-волчанцами, так это - как клеймо. Название «Волчанский отряд» происходило от города Волчанск на Харьковщине, а не от чего-то ужасно-образного по типу «волчья сотня», но само прозвание «волчанцы» намертво впечаталось в историю Гражданской войны. Счет Волчанскому отряду за погромные деяния на Юге России до сих пор предъявляют еврейские деятели.
«В середине 20-х годов, - продолжал Коверда, - русская Белая эмиграция еще рассчитывала на возможность возобновления вооруженной борьбы с коммунистической властью в России. В активной и непримиримой по отношению к большевизму части эмиграции возникли разнообразные проекты и планы продолжения борьбы, и существовало убеждение в целесообразности ведения антибольшевистской террористической деятельности. Вопрос продолжения борьбы любыми средствами часто поднимался и в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым. Оба хорошо знали один о другом. Но они до того не сотрудничали и ограничивались шапочным знакомством.
Возможно, что происходившие между мной и названными лицами разговоры не имели бы для меня лично последствий, если бы не то, что на должность советского посла в Варшаве был назначен Войков, известный большевик, проехавший в свое через Германию в запломбированном вагоне, вместе с Лениным, и роль которого в убийстве Царской Семьи, последующем уничтожении тел убитых была известна из книги Соколова и других источников. Об этом писалось и в польских газетах в связи с назначением Войкова в Варшаву. Тем не менее, польское правительство согласилось принять Войкова в качестве советского посла, или, как тогда говорилось, полпреда, в Варшаву.
Мысль о возможности покушения на Войкова поднималась в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым все чаще и чаще, и в конце концов, к началу 1927 г. я выразил желание совершить это покушение. Павлюкевич согласился предоставить необходимые средства, а Яковлев должен был оказать содействие в организации покушения».
Общее суждение Коверды о «шапочности» знакомства правого белорусского национала Павлюкевича и белогвардейца Яковлева следует рассматривать в свете того обстоятельства, что Вильно был городом тесным и при некоторой внешней провинциальности - заряженным конфликтами. Центр «присвоенной» Польшей в 1920 году Средней Литвы и также политический и общественно-культурный центр Западной Белоруссии: тут пересекались интересы польской, белорусской, русской, еврейской, литовской общин, действовали десятки разнообразных по направленности и степени легальности организаций.
В тесном Вильно комбинировали политические и силовые разведки смежных государств, несомненно также комбинировали и взаимодействовали члены внешне казалось бы далеких группировок. В этом городе, условно говоря, все, кто носил котелки и шляпы, знали друг друга, могли пересекаться по нескольку раз на день. И кто знает, о чем способны были договориться (сторговать «человечка»?) где-нибудь в пивной на Большой Погулянке редактор Павлюкевич и есаул Яковлев…
И вот начало практической фазы операции в изложении Коверды:
«Предварительной разведкой должен был заняться уезжавший на службу в Варшаву бывший чин Волчанского отряда Константин Шипчинский. Ему было поручено узнать, по мере возможности, об образе жизни Войкова, его передвижениях и т.п. Основной задачей было установить, где Войкова можно встретить и приблизиться к нему. В начале мая Шипчинский выехал в Варшаву, получив на расходы, данные Павлюкевичем 200 злотых».
А пока бывший волчанец Шипчинский ведет разведку в Варшаве, происходит очень важное изменение в личном статусе Коверды: он перестает числиться учащимся средней школы. Нигде впоследствии не упоминал ни сам Борис, ни авторы славословий в его честь не писали о том, что 21 мая он был официально исключен из Виленской русской гимназии имени Пушкина - по причине невнесения платы за учебу. А, подчеркнем, уже 22 мая убыл на боевую операцию…
Сомнительно, что только лишь отсутствие презренного металла стало мотивом отчисления способного гимназиста накануне выпуска. Документов Виленской русской гимназии я не видел, хотя, например, знаю, что в 1870-е годы здесь учился будущий российский премьер Петр Столыпин. Но известна мне общая практика классической средней школы на примере Минской мужской правительственной гимназии, чей архивный фонд изучил вплоть до 1919 года. Педсоветы давали возможность доучиться в долг, изыскивали пособия и даже стипендии из благотворительных сумм, некоторых учеников «по бедности» вообще освобождали от платы, но столь жестокую меру, как исключение, к благовоспитанным трудолюбивым юношам не применяли.
Похоже, кто-то загонял нашего героя в угол. Или это был формальный акт отчисления, который свидетельствует о том, что Коверду готовили (так, простите за сравнение, пациенту перед ответственной хирургической операцией делают очистительную клизму).
Для справки. После выхода на свободу Коверда отправился в Югославию, где размещался в эмиграции Первый русский кадетский корпус, и в июне 1938 года сдал экзамены на аттестат зрелости. Проблем не возникло, несмотря на то, что это учебное заведение, как и гимназия в Вильно, считалось частным.
Итак, дорога из Вильно в Варшаву - свыше четырехсот верст. Мой дед Петр Федорович Крапивин рассказывал, что однажды в 1912 году, имея всего девять лет от роду, проделал этот путь самостоятельно. Фекла Войцеховна, прабабка моя, усадила Петю на поезд, вручила кондуктору полтинник («присмотрите, пожалуйста, за мальчиком»), а через десять часов варшавские родственники встретили его на перроне.
Подумалось мне, что дед был старше Бориса Коверды на четыре года - для мальчиков разница в возрасте большая. Но где-то же на улицах Вильно они встречались, покупали в одних и тех же лавках сладости, ходили в один и тот же кинематограф. И, вполне вероятно, что в 1915 году, когда германцы подступали к Вильно, они оказались в одном эвакуационном эшелоне. Только семья Коверды высадилась в Самаре, а Крапивины - в Вятке…
В 1927 году путь от Вильно до Варшавы поезд преодолевал, как и в 1912-м, примерно за те же десять часов. Борис Коверда выехал 22 мая, имея наличности 200 злотых от Павлюкевича и «немного своих денег». Но, конечно, главным предметом было оружие: «Яковлев передал мне пистолет и патроны к нему».
Такого рода сцена неплохо смотрелась бы в современном авантюрном телесериале. Старый борец с комиссарами есаул Яковлев (вариант мрачно-сумасшедшего, испохабившегося в эмиграции генерала Черноты из фильма «Бег» по Булгакову), который живет в тревожном ожидании, не распознают ли его, не пристукнут ли виленские сионисты, порылся в своем обшарпанном фибровом чемодане и из-под вороха ветхих подштанников извлек старый маузер - трофей еще с Германской.
Этот маузер прижимает к груди фанатичный юноша Борис: «После покушения я буду говорить, что купил пистолет у служащего типографии в Вильне Юдницкого, бывшего членом польской организации допризывной подготовки».
Про маузер со спиленным номером, вполне вписывающийся в данную схему организации покушения, доложили двое варшавских полицейских, которые 7 июня скрутили Коверду на перроне, обезоружили и произвели первичный обыск. Их имена Мариан Ясинский и Константин Домбровский, оба выступали свидетелями на процессе 15 июня:
«В ходе допроса выяснилось, что Коверда владел маузером полтора года. Он купил его у работника по имени Болек из типографии Яна Баевского в Вильно, в которой сам Коверда работал корректором до перехода в газету «Белорусское Слово».
А теперь протокольно точные сведения полиции о наличии у террориста оружия и боеприпасов в момент задержания: Пистолет системы «Маузер» с отстрелянной обоймой и 4 отдельных патрона к нему, а также пистолет «Браунинг» № 80481 с неизрасходованной обоймой (Убийство Войкова и дело Бориса Коверды. - Париж, 1927).
Оп-па! Откуда взялся этот браунинг? В повествовании самого Коверды о нем ничего не говорится.
Два пистолета - это качественно иной уровень подготовки теракта. Один старый фронтовой ствол - аксессуар «убийцы по случаю», второй резервный пистолет - это уже принадлежность подготовленного киллера. «Осечки быть не должно».
Заметим, что браунинг - оружие людей в смокингах. Про него так просто не скажешь, что «дал есаул Яковлев» или «продал Болек из типографии». Наличие второго пистолета серьезно меняло схему, значительно усложняло историю организации покушения. Однако в документально-приключенческой литературе был сделан фокус только лишь на выстрелах из маузера - очевидно потому, что массовый читатель удовлетворялся всякими «болеками-лёлеками», а непроясненные подробности оказались излишними.
Впоследствии этот браунинг, о котором четко доложили суду вокзальные полицейские, странным образом исчезнет из тиражированной истории убийства Войкова.
… В Варшаве Борис Коверда остановился на одни сутки в отеле «Астория» на Хмельской улице. На следующий день он встретился в условленном месте с Шипчинским, и тот устроил его на дешевую квартиру по улице Бугай, № 26. О последующем террорист повествовал так:
«Оказалось, что Шипчинский ничего не разузнал и не установил. Его дальнейшее «участие» в подготовке покушения выразилось лишь в том, что он провел меня к зданию советского посольства на Познанской улице. Притом, по желанию Шипчинского, «по конспиративным соображениям» мы шли к посольству не рядом, а в 40-50 шагах один от другого. Конечно, я был разочарован, увидев, что ничего не сделано, и, признаюсь, у меня возникло сомнение в возможности встречи Войкова, так как имевшихся денег могло хватить лишь на 10-12 дней пребывания в Варшаве, и, кроме того, мне вообще нельзя было продолжительно отсутствовать, так как моя семья не имела понятия, где я нахожусь, да и ждали меня некоторые дела. Не рассчитывая больше на помощь Шипчинского, я решил самостоятельно «произвести разведку» и искать возможности встретить Войкова. Я не видел для этого иной возможности, как самому побывать в посольстве или консульстве.
На третий день пребывания в Варшаве я пришел в консульство и «начал хлопоты» о предоставлении мне въездной визы в СССР. Это был благовидный предлог для посещения консульства. В здании посольства были два входа - один в посольские помещения, другой в консульскую канцелярию, куда я и направился. В небольшом вестибюле, перед входом в приемную, находилась изолированная кабинка с окошечком, вроде билетной кассы. Сидящий в ней чиновник опрашивал посетителей и затем, нажимая кнопку, открывал дверь приемной или входную, автоматически затем закрывающиеся. Без всяких затруднений чиновник пропустил меня в приемную.
Это было узкое продолговатое помещение со столом посредине во всю его длину. За столом на стульях довольно тесно сидело около двух десятков посетителей, заполнявших бумаги, ожидавших вызова или просматривавших лежащие на столе советские газеты. У открытой двери, ведущей во внутренние помещения, находился столик. Стоявший за ним чиновник давал справки, выдавал бланки, вызывал посетителей и т.п. Я сказал ему о желании выехать в СССР, получил от него соответствующие бланки и анкеты и, найдя место за столом, уселся для их заполнения. Просидел так около часа, наблюдая за обстановкой. Затем поднялся и, подойдя к чиновнику, сказал, что окончательно заполню анкеты дома и принесу их в следующий раз. Всего, подыскивая благовидный предлог, я побывал в консульстве четыре раза.
Из разговоров с чиновником выяснилось, что шансов на получение визы в СССР «для получения там образования» или «устройства на работу» - нет. Мне вернули мои заполненные анкеты, и дальнейшая возможность посещения консульства оборвалась, так как могли возникнуть подозрения.
Конечно, ничего интересующего меня я не узнал. Тем не менее посещения консульства сыграли важную роль в дальнейшем ходе дела. Во время одного из таких посещений, когда я, как обычно, сидел за столом и делал вид, что вожусь с моими анкетами, в ведущей из внутренних помещений двери вдруг появился Войков, взглянул на сидящих в приемной, положил руку на плечо дающего справки чиновника и увел его внутрь.
С наружностью Войкова я был знаком по фотографиям в газетах и журналах. Самым важным для меня был снимок в журнале «Святовид», где Войков в числе других членов дипломатического корпуса в Варшаве был на приеме у Пилсудского. Появление Войкова на один момент в дверях консульской приемной было для меня полной неожиданностью, и поэтому не могло быть и речи о том, чтобы я успел подняться, выйти из-за стола и приблизиться к нему. Но Войков, если можно так выразиться, представился мне, и в дальнейшем, когда я увидел его на варшавском вокзале, у меня не было сомнений, что это именно он. А там, забегая вперед, отмечу, что не все сложилось так, как я ожидал и предполагал».
Позвольте не верить в такую версию организации покушения: скромный юноша Борис две недели бесконтрольно скитается по незнакомой Варшаве, квартирует у бедной торговки Суры Фенигштейн в качестве «углового жильца», питается сухими баранками, а на последние двадцать грошей покупает газету с пересказом слуха о возможном отъезде советского посла.
У Коверды имелось задание не на ознакомительное прогулку, а на боевую операцию. Когда выдают заряженный пистолет, то требуют докладов, контрольных отметок на явках и т.п. Не верю я в то, что все это время в Варшаве никто Коверду не контролировал, никто его не вел. Так не бывает. Где связь с центром, где условные телеграммы Павлюкевичу, Яковлеву или кому-то еще («Тетя болеет зпт нуждается уходе», «Тетя выезжает санаторий тчк дата уточняется»)?
Есаул-есаул, что ж ты бросил юного Бориса на улицах чужого города?.. А, может, вовсе не бросил его Яковлев, а передал кому-то?
Но уже не спросишь ни о чем бывшего командира Волчанского отряда. По воспоминаниям Коверды, есаул М.И.Яковлев принимал участие в обороне Варшавы от немцев в 1939 году в качестве начальника штаба в кавалерийском подразделении генерала С.Н.Булак-Балаховича, был арестован летом 1940 г. и отправлен в концентрационный лагерь Освенцим. Там он погиб в апреле 1941-го.
Оригинал: «Экспресс НОВОСТИ»
Скриншот