Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство (3)
С. Казанцев. Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство. - Екатеринбург, 1911.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
XVII. О святых
Между разговорами я узнал, что в соседней деревне Кузмияровой живет святой хазрет - старый мулла, а у него два сына. Мне захотелось познакомиться с ними. Нигамай согласился проводить меня к ним только завтра, а сегодня звал к мулле Вахиту. Мой спутник, Магусум, уже несколько раз просил Нигамая не оставлять меня и помогать мне, расхваливая меня за мои добрые мусульманские качества. «Никогда не оставлю, - сказал тот, - Муртаза еще первый живет у нас», и в доказательство этого дал мне пять рублевиков. Мы тотчас же совершили молитву за Нигамая, который находился в восхищении от наших почестей, довольный Магусум скоро уехал домой, а я остался гостить у Нигамая в д. Чувашевой на несколько дней. К Вахиту-мулле мы не пошли, ибо он сам явился к нам. К Нигамаю собрались сыновья его и еще несколько однодеревенцев; пили и ели до полночи. Нигамай и муллы имели серьезный разговор о том, как бы восторжествовать над христианством; они очень радовались, что я принял их веру.
На другой день мы отправились к святому в Кузмиярово, заехав предварительно к сыну его Хазрету-мулле. Хазрет дал мне 1 рубль и предложил идти к отцу своему. Во дворе встретил нас младший сын святого, обменялся с нами «салямом» и проводил нас в особую приемную, где был уже накрыт стол для чая и особая скатерть на полу, а вокруг ее несколько подушек для гостей. Вскоре я заметил приближающегося к нам высокого седого старца, с длинной бородою, а на голове его тюбятейку, шитую золотом. Старец был в шелковом халате серого цвета. Старца вели под руки сын его мулла и Мустафа-мулла. Старец непрестанно читал молитвы дрожащим голосом. Когда он взошел в приемную, мы все встали. Святого посадили на груду подушек, шитых шелком. Он был совершенно слеп, и потому не мог видеть, кто где сидит. Старший сын его сказал мне, что слепцу 90 лет. Я подошел к старцу и поздоровался с ним. Старец читал молитву и благодарил Бога за то, что мы посетили его. Нигамай рассказал старцу мою историю принятия мусульманства и добавил, что «этот Муртаза очень образованный человек и из богатого семейства; принял нашу веру уже 8 лет тому назад и хочет остаться на жительство у нас»…
Не дав Нигамаю договорить, старец воскликнул:
- Ой Алла! стар я и слеп и не могу видеть этого человека, которого ты полюбил больше, чем нас…
Он заплакал как ребенок, заплакали и мы, глядя на него.
Старец продолжал:
- Не доживу я… не увижу новую жизнь мусульман… Эй Алла, Алла!.. Как хорошо заживут дети наши, свободно славя единого Аллаха… Где ты, Муртаза, наклонись ко мне.
Я наклонился.
Старец положил свои руки мне на голову, как бы благословляя, и со слезами проговорил:
- Вижу, что Аллах избрал тебя себе; да сохранит же он тебя: ты будешь у нас великим муллою…
Очень сильное впечатление на меня произвел этот старец своим предсказанием мне великой будущности среди мусульман. Нигамай постарался быстро распространить между народом это пророчество «святого», и ко мне стали приходить не только мусульмане, но и русские, относясь ко мне с особым почтением. После этого меня проводили на самой лучшей лошади в мою деревню, Елпачиху. Когда о том же узнали и в Елпачихе, то все стали превозносить меня на все лады: «Старый мулла все знает и всегда говорит правду…» С этого времени мне стали с особою силою внушать вражду к христианству и научили усиленно проповедывать мусульманство среди христиан. Над этим я серьезно задумался… Во мне возникла жалость к христианам. Хотя я уже и научился вооружаться против христиан, но что-то меня сдерживало и препятствовало моим порывам.
После этого ко мне явился сын Муртазы-хаджия, Сайыдзян, и позвал меня к своему отцу. Мы явились к нему, когда он сидел уже за столом в ожидании нас. Он припас для меня громадный кусок мяса от только что заколотой жирной лошади и «во славу Аллаха» заставил меня есть его.
- Садись, Муртаза, гость будешь.
Во время нашего чаепития и еды, во двор заехал какой-то крестьянин на хорошей лошади с новым тарантасом. Привязав лошадь, он вошел к нам в комнату. Мужик не признал во мне русского, ибо я был теперь уже татарином по душе и одежде, с бритою головою и с тюбятейкой. Борода моя и усы были подстрижены по-татарски, на ногах были «читыки».
- Здравствуй, Муртаза, здравствуйте, князья, - сказал русак и поклонился всем.
- Здравствуй, Прокопий, - сказал хозяин, - как твои дела?
- Да что наши дела, известно - недостатки: 5 человек детей, жена, а земли мало; если бы не заработок в кузнице, то хоть помирай.
Мужик что-то пристально посмотрел на меня и на Сайыдзяна, да так недоверчиво, что я даже сам стеснился и хотел уйти.
- Ничего, говори, Прокопий, это сын мой, а это друг мой близкий, тоже как сын.
- Вот что я хотел сказать: у вас все-таки хорошо живется: ты давно зовешь меня в свою веру… Если дашь мне 500 р., я готов перейти завтра же. Люди говорят, что наш человек, который перешел в вашу веру, зажил богато. Ваша вера, видно, настоящая, коли Бог дела ваши так направляет.
- Слушай, Прокопий, если ты пойдешь в нашу веру, то я и тебе помогу. Ты знай, что мы не жалеем денег на такие дела. Вот тому Муртазе я дом подарил, да еще надстроить его хотим. И строевого лесу я даю ему, а Нигамай берет на себя работу, плотников нанимает на свои деньги… И ты не пропадешь у нас: дом получишь, земли дадим, денег дадим - живи знай.
- А коли так, то я готов перейти в вашу веру со всей семьей.
Я слушал этот разговор и видел, как Прокопий падал в пропасть, из которой ему уже не выбраться. Я сначала желал обратить мужика в мусульманство, одобряя планы Прокопия. Но теперь вдруг почему-то мне стало жалко его: во мне проснулось что-то забытое ли, или заглушенное. Как будто любовь ко Христу Спасителю загорелась во мне и как искра света осветила сердце мое. Я вдруг как бы понял свою погибель в мусульманстве и сознал всю грязь и мерзости его. Я устыдился самого себя. Мне почувствовалось, что Христос своею любовию коснулся сердца моего, окосневшего в грехах… Мне сделалось стыдно смотреть на свет Божий, которым я, отступник, не достоин и пользоваться. Чувствуя и переживая свою виновность, я невольно пожалел Прокопия, продающего Христа и совесть свою за 500 руб., и за это ничтожество лишающего все свое семейство небесного богатства. Я забыл свою опасность, находясь в когтях Аллаха, владыки зла, самолюбия, плотоугодливости и всех пороков. Один погибший Прокопий был предо мною; я решился постараться убедить его остаться в единении со Христом и не губить всего своего семейства. Я злился на себя за слабое знание христианства и за недостаток красноречия, которое сейчас было нужно для убеждения Прокопия. Однако я почувствовал в себе некоторый прилив знания и умения говорить. Я начал:
- Прокопий, искренно ли желаешь перейти в нашу мусульманскую веру?
Чисто русское мое наречие, по-видимому, поразило Прокопия; он вздрогнул и с недоумением смотрел на меня.
- Не бойся - это я, тот самый человек, о котором ты слышал и только что разговаривал; я уже сменил Христа на Мухамеда…
- А, вон что?! а как ты похож на татарина! я думал, что ты из богатых башкиров.
- Нет, я самый и есть новый мусульманин, Муртаза.
- А уже если так, то ты, друг, научи меня, как лучше поступить; ты, говорят, в этих делах мастер…
- Ну, давай поговорим. На самом деле ты желаешь отступить от Христа и молиться Аллаху с мухамеданами?!
- Ой, что ты! и не говори лучше!..
- Истинно, верно, что ли, понимаешь ты ихнюю веру, лучше, что ли, она?
- На вот тебе, да как же не лучше… наши-то ведь не жалеют нашего брата мужика; хоть пропадай с голоду, а им только смешно, не помогают.
- Ах ты, Прокопий, так из-за этого разве можно переходить в другую веру? А ты прежде вдумайся, не шайтан ли смутил твою душу и тащит ее за собой? А еще надобно посоветоваться с добрым человеком, и лучше всего со своим священником, они сведущи в этом деле и поставлены на то, чтобы давали ответ вопрошающему и сомневающемуся в религии. Вот я ни с кем не советовался и действовал по своему усмотрению… и очень может быть, что ошибся… да, должен признаться, что-то тайное терзает мою совесть: не от истинной ли веры я отпал?!.. А я ведь не продавал веры, я ушел по убеждению, думая, что у татар истина, а не у христиан.
- Да у нас и попов близко нет, да если бы и были они, то я к ним не пошел бы, потому что сам уверен, что хорошо то, что я делаю; они пусть учат самих себя…
- Прокопий, ты напрасно веришь своим выводам и не так понимаешь священника.
- Они только обманывают нас!..
- Слушай, Прокопий, не горячись; они хотя и худо живут, а их советов ты должен слушать, тогда убедишься в своей ошибке; они поставлены Богом для народа. Я говорю это по-христиански; чтобы увлечь тебя, ничего не понимающего, в мусульманство, я не могу… Ты идешь на верную гибель…
- Как на гибель? Ведь ты пошел же в мусульманство?
- Верно, Прокопий, но я пошел вполне убежденным, искренне, не за деньги, и мне не улучшение жизни понадобилось, а спокой для души. Притом же за эти 8 лет я постепенно и окончательно отступился, забыл христианскую жизнь; однако и теперь еще не нашел прочной опоры жизни, все чего-то не хватает, ищу и не найду, как будто потерял устойчивость жизни…
- Ну уж это ни к чему, Муртаза, ты не то говоришь мне, или будто не советуешь мне; верно ведь?
- Не горячись, Прокопий! а тебе, видно, только жить получше надо, да? О душе-то своей ты не подумаешь? Ответь-ка мне на это! Шел бы ты за Каму на заработки, там хорошо платят и зимой жить там хорошо, квартиры хорошие. Через Каму можно перейти вброд здесь, ниже Осы: возьми жену и детей за руки, да и веди через Каму, жадно поглядывая на другой берег.
- Да я, Муртаза, вброд не пойду никогда.
- Почему же?
- Потому что Кама-река глубока, да и широка… Ты лучше говори мне о деле, а не о Каме; я не намерен по рекам бродить.
- А, это ты понял; пойми же и то, что… <Страницы 30-31 отсутствуют>
[XVIII]
<Страницы 30-31 отсутствуют> …к самым большим святым я задумал съездить в том же 1910 году. Хайдар рассказал даже несколько чудес и предсказаний этих святых. Вот один из рассказов Хайдара о том, как один святой усердно молился Аллаху.
- Не так давно это было, мой друг Муртаза, - начал Хайдар. - В 1905 году я первый раз отправился в Мекку и Медину, а по пути стал заезжать к великим людям, да сохранит их Аллах. Тогда я шел, не имея при себе денег, а пользовался только тем, что давали мне избранники Аллаха. Нужды не ощущал ни в деньгах, ни в хлебе, ни в добром слове, и таким образом и добрался до Киевской губернии, конечно, не пешком, а по железным дорогам. В Киеве я встретил старого муллу, также проезжающего в Мекку. Мы познакомились с ним и даже подружились и решили ехать дальше вместе. Мы разговаривали о великих людях из мусульман, какие есть у нас на родине, а он рассказывал о великих людях около Киева. Мулла Мустафа, мой спутник, предложил мне заехать к одному святому, которого зовут Гарей-мулла-ишан. Мы заехали; он живет недалеко от железной дороги, в громадном собственном доме. У него мы встретили много посетителей из разных губерний; он особенно любил принимать хаджей, идущих в Мекку. Мы представились Гарею, и он принял нас любезно, проводил в особую комнату, предлагая ночевать. Вещи свои и верхнюю одежду свою мы оставили в другой комнате. Мы остались одни, а Гарей ушел к другим посетителям. Мы пили и ели, и отдохнули до вечернего намаза, после которого к нам пришел сам Гарей, да хранит его Аллах. Он расспрашивал нас, почему мы едем в Мекку и Каабу. Мы искренно рассказали ему, что Мустафа-мулла разбогател, а я возымел желание молиться на могиле Мухамеда, да будет над ним мир, и принести посильную жертву той святыне. Мустафа-мулла взял с собою 1200 руб., а я только 500 р., которых, думаю, достанет мне на дорогу туда и обратно. Затем мулла Гарей сам рассказал, как он ездил в Мекку и Медину в прошлом 1904 году. Мы со вниманием слушали рассказы великого хазрета. «Я в прошлом году рано отправился в путь к Каабе и для сего захватил с собой побольше денег для раздачи милостыни бедным. Аллах помогал мне наживать состояние, и я в свою очередь отдавал из 10-й части на благодеяния. Вам известно, что хаджии всегда помогают бедным. По России я ехал по железной дороге, а по Турции вздумалось пройти пешком. Я пошел тихо, как мусафир. Я уже целый месяц был в пути, когда мне попался в горах охотник средних лет. Мы обменялись с ним салямом; он спросил меня, кто я и куда иду. Я отвечал, что меня избрал Аллах для поддержания правоверных, я ишан-мулла NN. Охотник слышал уже от моих предшественников о славе моей, о добрых делах моих, и он пал на землю, кланяясь мне. Он сказал: „Я сам не могу вернуться домой, а ты иди, отдай моей жене вот эту записку и она примет тебя, ты будешь как дома до моего прихода, а я приду чрез 6-7 дней“, и охотник указал мне дорогу. Мы расстались. Вечером того же дня я вошел в дом охотника совсем неожиданно, потому жена его, красавица, не успела закрыться; она выпрямилась и смотрела на меня. Я только в первый раз в жизни своей увидал такую красоту. Я просил ее успокоиться и подал ей записку мужа. Она успокоилась и стала служить мне. Я долго смотрел и любовался ею, так что совсем увлекся красотою ее. Я не выдержал и сделал предложение ей… Она отказалась. Я напомнил ей, что у мусульман разрешается женщине для мусафира… „Знаю я это, великий мусафир, - сказала она, - но я люблю мужа своего Зялялетдина и готова не послушаться Мухамеда на этот раз; он, видно, не знал, что я так буду любить мужа своего“. Во мне разгорелась страсть и я совершенно забыл, что иду в Мекку; я стал предлагать ей деньги от 10 р. На мое предложение 100 руб. за день она согласилась. И первые сутки прошли в развлечениях быстро, а затем вторые и третьи, и таким образом прошло семь суток; на 700 рублей у меня денег убыло в кармане. На 8 день мы заметили в горах шедшего к нам человека, - это был охотник, увешанный добычею. Пока муж был еще далеко, я снова устремился к Сатыре, но она не обратила на меня внимания. Я сразу предложил ей 300 рублей и был удовлетворен… Сатыра приняла совершенно спокойный вид и невинное выражение. Она бросилась навстречу мужу с особенными нежностями, ласкалась к нему и хвалила за изобилие добычи. Я благодарил Аллаха, что наш роман кончается так благополучно. И охотник вместе с нами молился. Он спрашивал меня, хорошо ли было мне в его доме. Сатыра опередила меня и сказала: „Аллах послал нам мусафира… он все только молится и молится…“ А я только добавил, что только в молитве я нахожу усладу жизни и отраду сердца. Зялялетдин сказал на это: „Только благодаря встрече с тобою я столько набил дичи… Приготовь нам, жена, пообедать, и мы поедим во славу Аллаха…“ После этого я вполне убедился, что Аллах покровительствует мне, и совершенно успокоился, мы много ели и пили, благодаря Аллаха всяк за свое благополучие. На другой день я отправился в путь. Мне предстояло ехать на пароходе в сторону Мекки. В упоении страстью с женою охотника-стрелка я забыл, что иду молиться, но на дорогу требовалось еще рублей 300, тогда как у меня осталось только 120 р. Я горько раскаивался в своей неосторожности и со слезами стал умолять Аллаха: „Ты, Аллах, хранитель хаджиев, в чужой стороне испытал меня, внушив влечение к Сатыре, жене Зялялетдина. За это влечение я уплатил 1000 руб., взятые на расходы в пути. Если в этом была воля Твоя, о великий Аллах, то ты научи меня, где взять денег, чтобы совершить этот хадж, Мухамедом завещанный, ибо я искренно желаю исполнить и его завет, как твой завет исполнил в доме Зялялетдина…“ И вот, как только я исполнил молитву, как слышу чей-то голос; я посмотрел в ту сторону, откуда был голос, и увидел старца муллу, который сказал мне: „Слушай ответ Аллаха, иди на пристань и жди денег - один человек принесет их тебе и даст“. Я поклонился старцу до земли. Но когда я встал, то вместо старца я увидал дерево с множеством плодов… которые я стал брать и есть. Старец же стал невидим. Это, видно, Ангел Божий был тут. Я пришел на пристань и стал ожидать отхода парохода. На другой день рано утром я увидел на пристани охотника, как будто кого-то разыскивающим. Я подумал, что он ищет меня, чтобы убить меня за мой поступок с его женою. Я бросился бежать, а охотник за мною. Когда я, задыхаясь от сильного бега, упал, охотник догнал меня… Я стал умолять его о помиловании. Он поднял меня и стал рассказывать: „После тебя ночью жена моя во сне стала бредить и рассказала все, что вы с нею проделывали без меня. Когда она проснулась, то и наяву созналась, что, согласно нашего закона, она отдалась хаджию на семь дней… Я одобрил ее поступок и потребовал от нее взятые у тебя деньги… на вот, возьми их обратно; мы и тем счастливы, что ты посетил нас и что Аллах сподобил нас принять и угостить тебя, великий мусафир“. Я взял деньги и поехал продолжать хадж… Великий Аллах в искренних своих!.. - воскликнул Гарей-шейх. - Вот и вы, Мустафа и Хайдар, в эту поездку должны испытать что-нибудь…» Мы просили его помолиться об нас Аллаху, а он отвечал: «Я уже молюсь, и он много сделает для вас». Мы ночевали у Гарея, а затем продолжали путь свой.
Хайдар закончил свой рассказ и, покушав как хаджий - один за пятерых, - оставил нас. После же того хозяин дома, Магусум, восхвалил Хайдара, рассказывая про него такие гадости, каких нельзя описывать здесь, но и умалчивать не приходится. Так, отправляясь в Мекку, он собирал пожертвования - деньги и разные вещи; и подаяний было много, с просьбою к нему о молитве на св. месте. Женщины и девы приносили хаджию свои особые пожертвования, в виде предложения сблудить с ними в честь Мухамеда и во славу Аллаха… И жертвовали они собою хаджию, для передачи на св. место. И Хайдар охотно принимал эти «пожертвования» и «благотворение» и молился за них в Мекке, о чем уведомлял женщин письмом. Женщины радовались и другим сообщали эту радость. По примеру их, жертвовали Хайдару и другие, которые в свою очередь похвалялись своим даром «в честь Мухамеда и во славу Аллаха», а Хайдар охотно принимал эти пожертвования. После сего сам Хайдар мне лично говорил, что «в нашей деревне, Муртаза, в Кудашевой, нет ни одной честной женщины и девушки, ибо они честность свою отправляют со мной в Мекку и Медину». Мне самому хотелось взять себе жену из деревни Кудашевой, ибо там девушки красивые; но после похвальбы Хайдара отпала всякая охота… А нужно сказать, что Хайдар очень красивый мужчина, с черными быстрыми глазами, и хороший говорок. Он родом из Елпачихи, а женился на кудашевской девушке, тут же поселившись на житье, для развращения тамошних девушек. Впрочем, разврат у них не считается позором, ибо они часто отдаются «джигитам» во славу Аллаха. От Хайдара женщины даже и не закрываются… «Он ведь в Мекку часто ездит…» И от женщин увозит нечто самое ценное в мусульманское «святое место» в жертву Аллаху и Его пророку… Правда, мусульмане все это тщательно скрывают; но, когда я собирался сам в Мекку, то и сам собирал эти пожертвования в изобилии. В таком богохульном заблуждении я сам был 9 лет. Мусульмане готовы до драки защищать и скрывать этот свой позор, но это только для отвода глаз. Факт посылок верен, ибо иного плода от Мухамедова учения и быть не может. Как от горькой осины не родится апельсин, так и от блудника-прелюбодея, Магомета, не может быть благочестивых последователей. Вот и я, окаянный, погряз в это вонючее болото, стремясь брать красивые плоды и ядовитые цветы. Я несколько раз окунулся в эту вонючую тину. Магусум много и других гадостей рассказывал из жизни Хайдара.
Наслушавшись таких грязных рассказов, я стал собираться в мечеть: сделал «полное омовение», надел халат и чалму; в мечети я усердно молился, читая бессознательно арабские молитвы, находя вполне достаточным наше моление для благочестия и спасения души, и замечательно, что, несмотря на такую бессмысленную молитву, я вполне был искренним и благочестивым и, вероятно с помощью диавола, получал душевное спокойствие или, вернее, какое-то отупение. Но вот теперь я чувствую совершенно иное успокоение души и радостное настроение во время христианской молитвы в храме. На душе ощущается чистота и отрада, сам как будто перерождаешься, является жизнерадостное настроение. После же мусульманской молитвы, пропетой или провинченной в мечети, всегда остается какая-то тревога, радости и веселия сердцу не бывает, душа не бывает вполне удовлетворенною, она чувствует еще высшую потребу, жажду чего-то благородного, святого. Я теперь думаю, и даже убежден, что мухамеданский Аллах есть никто иной как первое лицо темных сил, т. е. падший Денница. Я постоянно ощущал это, но приписывал это чувство недостатку моей веры в того Аллаха - источника зла для души и выбудителя чувственности. Возвратившись домой с «намаза», я улегся спать.
XIX. Увещания
На другой день утром я, по телеграфу, получил вызов к приставу 4 стана Осинского уезда, к 10 ч. утра на 17 мая. Сын Муртазы, Сайыдзян, заложил пару лошадей, и мы с ним поехали в г. Осу. Провожать меня собралось много народа, с советами, как говорить с приставом по моему делу. Многие давали мне деньги, уговаривая не соглашаться идти обратно в христианство. А иные угрожали мне, если я уйду обратно. Но учить меня нечему было, ибо я сам знал, что нужно делать и говорить. Приехали в Осу, и я к 10 часам отправился к приставу; меня вызвали в канцелярию. Я был одет в длинный татарский кафтан серого дорогого сукна, с тюбятейкою на бритой голове, в читыках на ногах. Никто и не подумал, что я тот русак, которого вызывали.
Пристав смотрел на меня с удивлением и спросил:
- Что заставило вас менять веру?
- Мои искренние убеждения в истинности и спасительности мусульманства, - сказал я.
- Да это невозможно, если ваши предки были православными.
- Что мне предки! Я сам должен искать и познавать истинного Бога и веру - а к тому же я девять лет мусульманин и достаточно убежден, что ислам есть чистая истина, и православие совершенно пало в моих глазах. В мусульманстве я нашел успокоение моей душе, а потому ни угрозы, ни даже смерть не заставят меня отступить от ислама как чистой истины. Я готов отдать себя на страдание и умереть с радостию за исповедание единого Бога и Его пророка Мухамеда. К мусульманству никто не совращал меня - я сам иду к истинному свету в полном сознании. На меня не повлиял даже отец мой, весьма религиозный, хорошо воспитавший меня в христианстве. Я сам познал Единого Аллаха Мухамедова, и иду по избранному пути бескорыстно. Из некоторых случаев моей жизни я усматриваю, что сам Аллах призывает меня по особому своему избранию.
Все, что было на душе у меня, я высказал приставу; ни угрызения совести, ни раскаяния я не ощущал, ибо действовал по убеждению.
От пристава меня отправили на увещание к миссионеру, протоиерею Сретенской церкви. Докладывая ему, обо мне доложили как о татарине. Батюшка вышел ко мне и заговорил первым.
- Вы зачем же это уклоняетесь от православия? - спросил он.
- Я давно уже не православный и 9 лет исповедую веру Мухамедову, так что теперь можно считать меня вполне мусульманином; теперь я хочу только «формального» признания меня мусульманином, хотя и без формальностей можно жить. Я уже никогда не возвращусь в христианство, и напрасно вас беспокоят.
- На моей обязанности лежит увещание заблуждающихся, - отвечал о. протоиерей.
- Никакие увещания теперь не подействуют на меня, ибо я окончательно окреп в Мухамедовой вере, которую признаю истинною, богооткровенною.
- Мухамеданская вера не может быть богооткровенною… Вы, вероятно, обратили внимание только на их омовения и мнимую чистоту плоти их; но омовения их не очищают совести души от грехов. Или вас прельщает их многоженство, выражающее всю животность мусульман, как равно и обжорство их «во имя Аллаха»?
- Вот именно за омовения и чистоту я считаю мусульманство лучшим, ибо, стоя на молитве, мы беседуем с Богом; а если будет чиста плоть, то и душа будет чиста. И многоженство их хорошо, чтобы человеку не согрешить с чужою… ибо, если одна жена у меня заболела, то есть в запасе здоровая… Или хотя во время регулов… Я же человек здоровый, сильный… разве к чужой жене идти? А ведь сказано: не пожелай жены ближнего… В этом случае у христиан плохо: согрешил с чужою, и дорога в рай загорожена… У мусульман эта животность есть только исполнение воли Аллаха и облегчение пути в рай… И обжорства у мусульман нет, мы только пользуемся дарами Божиими, назначенными нам в пищу… Поэтому же и во время «уразы» нам дозволяется есть, сколько сможем, мяса, масла, молока, не так как у вас, христиан: едите «постное» сколько угодно, день и ночь. Это, батюшка, не пост.
- Это еще не доказывает, что христианская вера небогооткровенна; она всеми просвещенными народами признана за истинную богооткровенную. Смотрите, сколько чудотворений являет Господь христианам! Мощи святых имеются только у христиан, и чудотворные иконы также. Во всем Господь Иисус Христос проявляет свою любовь к людям. А что Аллах дает мусульманам, кроме духовной гибели? Укажите хотя одно чудо из жизни мусульман, за которое можно было бы почесть мусульманство богооткровенным?!
Но я, как не верующий в чудеса, отвергал их и старался еще доказать, что и у мусульман они бывают, когда они искренно чего-нибудь пожелают.
- А мощи только обман народа: засушите труп, вот и мощи…
Затем я набросился на иконы и украшения в храмах. Я доказывал, что лик Христа неизвестен, и живописцы пишут Его с натурщиков; а особенно никто не видал всей Троицы… св. писание говорит, что кто увидит Бога, тот умрет, и снять с Него портрета никто не может:
- Бог, конечно, есть, но он имеет одно лицо, а не три; Он родить не может, как бы вы этого не утверждали. А у вас и Спаситель в разных видах: то черный, то рыжий, то такой, то иной: поставь рядом две иконы Его, и окажутся они непонятными. Навешиваете на иконы золото, серебро, драгоценные камни по-язычески… тогда как Богу нужно душевное золото (которого у мусульман нет), добродетели. У вас в церквах разновидная торговля - свечами, маслом, иконами, крестами, разными рукодельями, тогда как Христос выгонял торговцев из храма. Стало быть, вы поступаете против воли Христа. Выходит, что кто-то обманывает в этом христиан. Вот представьте, что два человека пошли молиться - один в церковь христианскую, а другой в мечеть; они оба бедны и не знают, чем завтра накормить семью; они вошли с благовением и, наклонившись, молятся. Мусульманин искренно просит своего Аллаха о помощи, не поднимая глаз кверху, и, в конце молитвы, почувствовал успокоение, и, возводя очи к небу, благодарит Аллаха в уверенности, что получит просимое. Молится и христианин. Но, возведя очи к небу, он увидел на иконах золото, серебро и драгоценные камни… У него пропало молитвенное настроение, явилась жадность к наживе: «На что это богатство Богу, Он ни в чем не нуждается… Приду ночью и украду золото и камни… тогда заживу в богатстве».
Очень много мы говорили с о. протоиереем, который всячески старался внушить мне любовь к церкви Христовой, но я упрямился до последней степени… и старался не слушать его добрые наставления, а потом и совершенно отказался от разговоров, заявив ему, что теперь нет никаких средств возвратить меня в православие: ни из страха смерти, ни из-за денег я теперь не отступлюсь от истины Мухамедовой. Батюшка жестоко скорбел за мою погибель. А я с восторгом взывал: «О Аллах, как тяжко заблуждаются христиане! Даже священник - человек образованный - не может понять, что мусульманство выше христианства и идет от тьмы к свету. Несчастные! Они не знают истинного Бога». Я стал прощаться с батюшкой, а он дал обещание молиться о спасении меня от великого моего заблуждения, что я принял холодно и даже с усмешкою. Но вот теперь я понял силу его святых молитв, возвративших меня в церковь Христову. Теперь я со слезами благодарю батюшку за его святые молитвы. Батюшка просил меня еще заехать к нему, но я не заехал. А теперь совесть мучает меня за то злословие, какое я высказывал пред батюшкою на христианство.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
XVII. О святых
Между разговорами я узнал, что в соседней деревне Кузмияровой живет святой хазрет - старый мулла, а у него два сына. Мне захотелось познакомиться с ними. Нигамай согласился проводить меня к ним только завтра, а сегодня звал к мулле Вахиту. Мой спутник, Магусум, уже несколько раз просил Нигамая не оставлять меня и помогать мне, расхваливая меня за мои добрые мусульманские качества. «Никогда не оставлю, - сказал тот, - Муртаза еще первый живет у нас», и в доказательство этого дал мне пять рублевиков. Мы тотчас же совершили молитву за Нигамая, который находился в восхищении от наших почестей, довольный Магусум скоро уехал домой, а я остался гостить у Нигамая в д. Чувашевой на несколько дней. К Вахиту-мулле мы не пошли, ибо он сам явился к нам. К Нигамаю собрались сыновья его и еще несколько однодеревенцев; пили и ели до полночи. Нигамай и муллы имели серьезный разговор о том, как бы восторжествовать над христианством; они очень радовались, что я принял их веру.
На другой день мы отправились к святому в Кузмиярово, заехав предварительно к сыну его Хазрету-мулле. Хазрет дал мне 1 рубль и предложил идти к отцу своему. Во дворе встретил нас младший сын святого, обменялся с нами «салямом» и проводил нас в особую приемную, где был уже накрыт стол для чая и особая скатерть на полу, а вокруг ее несколько подушек для гостей. Вскоре я заметил приближающегося к нам высокого седого старца, с длинной бородою, а на голове его тюбятейку, шитую золотом. Старец был в шелковом халате серого цвета. Старца вели под руки сын его мулла и Мустафа-мулла. Старец непрестанно читал молитвы дрожащим голосом. Когда он взошел в приемную, мы все встали. Святого посадили на груду подушек, шитых шелком. Он был совершенно слеп, и потому не мог видеть, кто где сидит. Старший сын его сказал мне, что слепцу 90 лет. Я подошел к старцу и поздоровался с ним. Старец читал молитву и благодарил Бога за то, что мы посетили его. Нигамай рассказал старцу мою историю принятия мусульманства и добавил, что «этот Муртаза очень образованный человек и из богатого семейства; принял нашу веру уже 8 лет тому назад и хочет остаться на жительство у нас»…
Не дав Нигамаю договорить, старец воскликнул:
- Ой Алла! стар я и слеп и не могу видеть этого человека, которого ты полюбил больше, чем нас…
Он заплакал как ребенок, заплакали и мы, глядя на него.
Старец продолжал:
- Не доживу я… не увижу новую жизнь мусульман… Эй Алла, Алла!.. Как хорошо заживут дети наши, свободно славя единого Аллаха… Где ты, Муртаза, наклонись ко мне.
Я наклонился.
Старец положил свои руки мне на голову, как бы благословляя, и со слезами проговорил:
- Вижу, что Аллах избрал тебя себе; да сохранит же он тебя: ты будешь у нас великим муллою…
Очень сильное впечатление на меня произвел этот старец своим предсказанием мне великой будущности среди мусульман. Нигамай постарался быстро распространить между народом это пророчество «святого», и ко мне стали приходить не только мусульмане, но и русские, относясь ко мне с особым почтением. После этого меня проводили на самой лучшей лошади в мою деревню, Елпачиху. Когда о том же узнали и в Елпачихе, то все стали превозносить меня на все лады: «Старый мулла все знает и всегда говорит правду…» С этого времени мне стали с особою силою внушать вражду к христианству и научили усиленно проповедывать мусульманство среди христиан. Над этим я серьезно задумался… Во мне возникла жалость к христианам. Хотя я уже и научился вооружаться против христиан, но что-то меня сдерживало и препятствовало моим порывам.
После этого ко мне явился сын Муртазы-хаджия, Сайыдзян, и позвал меня к своему отцу. Мы явились к нему, когда он сидел уже за столом в ожидании нас. Он припас для меня громадный кусок мяса от только что заколотой жирной лошади и «во славу Аллаха» заставил меня есть его.
- Садись, Муртаза, гость будешь.
Во время нашего чаепития и еды, во двор заехал какой-то крестьянин на хорошей лошади с новым тарантасом. Привязав лошадь, он вошел к нам в комнату. Мужик не признал во мне русского, ибо я был теперь уже татарином по душе и одежде, с бритою головою и с тюбятейкой. Борода моя и усы были подстрижены по-татарски, на ногах были «читыки».
- Здравствуй, Муртаза, здравствуйте, князья, - сказал русак и поклонился всем.
- Здравствуй, Прокопий, - сказал хозяин, - как твои дела?
- Да что наши дела, известно - недостатки: 5 человек детей, жена, а земли мало; если бы не заработок в кузнице, то хоть помирай.
Мужик что-то пристально посмотрел на меня и на Сайыдзяна, да так недоверчиво, что я даже сам стеснился и хотел уйти.
- Ничего, говори, Прокопий, это сын мой, а это друг мой близкий, тоже как сын.
- Вот что я хотел сказать: у вас все-таки хорошо живется: ты давно зовешь меня в свою веру… Если дашь мне 500 р., я готов перейти завтра же. Люди говорят, что наш человек, который перешел в вашу веру, зажил богато. Ваша вера, видно, настоящая, коли Бог дела ваши так направляет.
- Слушай, Прокопий, если ты пойдешь в нашу веру, то я и тебе помогу. Ты знай, что мы не жалеем денег на такие дела. Вот тому Муртазе я дом подарил, да еще надстроить его хотим. И строевого лесу я даю ему, а Нигамай берет на себя работу, плотников нанимает на свои деньги… И ты не пропадешь у нас: дом получишь, земли дадим, денег дадим - живи знай.
- А коли так, то я готов перейти в вашу веру со всей семьей.
Я слушал этот разговор и видел, как Прокопий падал в пропасть, из которой ему уже не выбраться. Я сначала желал обратить мужика в мусульманство, одобряя планы Прокопия. Но теперь вдруг почему-то мне стало жалко его: во мне проснулось что-то забытое ли, или заглушенное. Как будто любовь ко Христу Спасителю загорелась во мне и как искра света осветила сердце мое. Я вдруг как бы понял свою погибель в мусульманстве и сознал всю грязь и мерзости его. Я устыдился самого себя. Мне почувствовалось, что Христос своею любовию коснулся сердца моего, окосневшего в грехах… Мне сделалось стыдно смотреть на свет Божий, которым я, отступник, не достоин и пользоваться. Чувствуя и переживая свою виновность, я невольно пожалел Прокопия, продающего Христа и совесть свою за 500 руб., и за это ничтожество лишающего все свое семейство небесного богатства. Я забыл свою опасность, находясь в когтях Аллаха, владыки зла, самолюбия, плотоугодливости и всех пороков. Один погибший Прокопий был предо мною; я решился постараться убедить его остаться в единении со Христом и не губить всего своего семейства. Я злился на себя за слабое знание христианства и за недостаток красноречия, которое сейчас было нужно для убеждения Прокопия. Однако я почувствовал в себе некоторый прилив знания и умения говорить. Я начал:
- Прокопий, искренно ли желаешь перейти в нашу мусульманскую веру?
Чисто русское мое наречие, по-видимому, поразило Прокопия; он вздрогнул и с недоумением смотрел на меня.
- Не бойся - это я, тот самый человек, о котором ты слышал и только что разговаривал; я уже сменил Христа на Мухамеда…
- А, вон что?! а как ты похож на татарина! я думал, что ты из богатых башкиров.
- Нет, я самый и есть новый мусульманин, Муртаза.
- А уже если так, то ты, друг, научи меня, как лучше поступить; ты, говорят, в этих делах мастер…
- Ну, давай поговорим. На самом деле ты желаешь отступить от Христа и молиться Аллаху с мухамеданами?!
- Ой, что ты! и не говори лучше!..
- Истинно, верно, что ли, понимаешь ты ихнюю веру, лучше, что ли, она?
- На вот тебе, да как же не лучше… наши-то ведь не жалеют нашего брата мужика; хоть пропадай с голоду, а им только смешно, не помогают.
- Ах ты, Прокопий, так из-за этого разве можно переходить в другую веру? А ты прежде вдумайся, не шайтан ли смутил твою душу и тащит ее за собой? А еще надобно посоветоваться с добрым человеком, и лучше всего со своим священником, они сведущи в этом деле и поставлены на то, чтобы давали ответ вопрошающему и сомневающемуся в религии. Вот я ни с кем не советовался и действовал по своему усмотрению… и очень может быть, что ошибся… да, должен признаться, что-то тайное терзает мою совесть: не от истинной ли веры я отпал?!.. А я ведь не продавал веры, я ушел по убеждению, думая, что у татар истина, а не у христиан.
- Да у нас и попов близко нет, да если бы и были они, то я к ним не пошел бы, потому что сам уверен, что хорошо то, что я делаю; они пусть учат самих себя…
- Прокопий, ты напрасно веришь своим выводам и не так понимаешь священника.
- Они только обманывают нас!..
- Слушай, Прокопий, не горячись; они хотя и худо живут, а их советов ты должен слушать, тогда убедишься в своей ошибке; они поставлены Богом для народа. Я говорю это по-христиански; чтобы увлечь тебя, ничего не понимающего, в мусульманство, я не могу… Ты идешь на верную гибель…
- Как на гибель? Ведь ты пошел же в мусульманство?
- Верно, Прокопий, но я пошел вполне убежденным, искренне, не за деньги, и мне не улучшение жизни понадобилось, а спокой для души. Притом же за эти 8 лет я постепенно и окончательно отступился, забыл христианскую жизнь; однако и теперь еще не нашел прочной опоры жизни, все чего-то не хватает, ищу и не найду, как будто потерял устойчивость жизни…
- Ну уж это ни к чему, Муртаза, ты не то говоришь мне, или будто не советуешь мне; верно ведь?
- Не горячись, Прокопий! а тебе, видно, только жить получше надо, да? О душе-то своей ты не подумаешь? Ответь-ка мне на это! Шел бы ты за Каму на заработки, там хорошо платят и зимой жить там хорошо, квартиры хорошие. Через Каму можно перейти вброд здесь, ниже Осы: возьми жену и детей за руки, да и веди через Каму, жадно поглядывая на другой берег.
- Да я, Муртаза, вброд не пойду никогда.
- Почему же?
- Потому что Кама-река глубока, да и широка… Ты лучше говори мне о деле, а не о Каме; я не намерен по рекам бродить.
- А, это ты понял; пойми же и то, что… <Страницы 30-31 отсутствуют>
[XVIII]
<Страницы 30-31 отсутствуют> …к самым большим святым я задумал съездить в том же 1910 году. Хайдар рассказал даже несколько чудес и предсказаний этих святых. Вот один из рассказов Хайдара о том, как один святой усердно молился Аллаху.
- Не так давно это было, мой друг Муртаза, - начал Хайдар. - В 1905 году я первый раз отправился в Мекку и Медину, а по пути стал заезжать к великим людям, да сохранит их Аллах. Тогда я шел, не имея при себе денег, а пользовался только тем, что давали мне избранники Аллаха. Нужды не ощущал ни в деньгах, ни в хлебе, ни в добром слове, и таким образом и добрался до Киевской губернии, конечно, не пешком, а по железным дорогам. В Киеве я встретил старого муллу, также проезжающего в Мекку. Мы познакомились с ним и даже подружились и решили ехать дальше вместе. Мы разговаривали о великих людях из мусульман, какие есть у нас на родине, а он рассказывал о великих людях около Киева. Мулла Мустафа, мой спутник, предложил мне заехать к одному святому, которого зовут Гарей-мулла-ишан. Мы заехали; он живет недалеко от железной дороги, в громадном собственном доме. У него мы встретили много посетителей из разных губерний; он особенно любил принимать хаджей, идущих в Мекку. Мы представились Гарею, и он принял нас любезно, проводил в особую комнату, предлагая ночевать. Вещи свои и верхнюю одежду свою мы оставили в другой комнате. Мы остались одни, а Гарей ушел к другим посетителям. Мы пили и ели, и отдохнули до вечернего намаза, после которого к нам пришел сам Гарей, да хранит его Аллах. Он расспрашивал нас, почему мы едем в Мекку и Каабу. Мы искренно рассказали ему, что Мустафа-мулла разбогател, а я возымел желание молиться на могиле Мухамеда, да будет над ним мир, и принести посильную жертву той святыне. Мустафа-мулла взял с собою 1200 руб., а я только 500 р., которых, думаю, достанет мне на дорогу туда и обратно. Затем мулла Гарей сам рассказал, как он ездил в Мекку и Медину в прошлом 1904 году. Мы со вниманием слушали рассказы великого хазрета. «Я в прошлом году рано отправился в путь к Каабе и для сего захватил с собой побольше денег для раздачи милостыни бедным. Аллах помогал мне наживать состояние, и я в свою очередь отдавал из 10-й части на благодеяния. Вам известно, что хаджии всегда помогают бедным. По России я ехал по железной дороге, а по Турции вздумалось пройти пешком. Я пошел тихо, как мусафир. Я уже целый месяц был в пути, когда мне попался в горах охотник средних лет. Мы обменялись с ним салямом; он спросил меня, кто я и куда иду. Я отвечал, что меня избрал Аллах для поддержания правоверных, я ишан-мулла NN. Охотник слышал уже от моих предшественников о славе моей, о добрых делах моих, и он пал на землю, кланяясь мне. Он сказал: „Я сам не могу вернуться домой, а ты иди, отдай моей жене вот эту записку и она примет тебя, ты будешь как дома до моего прихода, а я приду чрез 6-7 дней“, и охотник указал мне дорогу. Мы расстались. Вечером того же дня я вошел в дом охотника совсем неожиданно, потому жена его, красавица, не успела закрыться; она выпрямилась и смотрела на меня. Я только в первый раз в жизни своей увидал такую красоту. Я просил ее успокоиться и подал ей записку мужа. Она успокоилась и стала служить мне. Я долго смотрел и любовался ею, так что совсем увлекся красотою ее. Я не выдержал и сделал предложение ей… Она отказалась. Я напомнил ей, что у мусульман разрешается женщине для мусафира… „Знаю я это, великий мусафир, - сказала она, - но я люблю мужа своего Зялялетдина и готова не послушаться Мухамеда на этот раз; он, видно, не знал, что я так буду любить мужа своего“. Во мне разгорелась страсть и я совершенно забыл, что иду в Мекку; я стал предлагать ей деньги от 10 р. На мое предложение 100 руб. за день она согласилась. И первые сутки прошли в развлечениях быстро, а затем вторые и третьи, и таким образом прошло семь суток; на 700 рублей у меня денег убыло в кармане. На 8 день мы заметили в горах шедшего к нам человека, - это был охотник, увешанный добычею. Пока муж был еще далеко, я снова устремился к Сатыре, но она не обратила на меня внимания. Я сразу предложил ей 300 рублей и был удовлетворен… Сатыра приняла совершенно спокойный вид и невинное выражение. Она бросилась навстречу мужу с особенными нежностями, ласкалась к нему и хвалила за изобилие добычи. Я благодарил Аллаха, что наш роман кончается так благополучно. И охотник вместе с нами молился. Он спрашивал меня, хорошо ли было мне в его доме. Сатыра опередила меня и сказала: „Аллах послал нам мусафира… он все только молится и молится…“ А я только добавил, что только в молитве я нахожу усладу жизни и отраду сердца. Зялялетдин сказал на это: „Только благодаря встрече с тобою я столько набил дичи… Приготовь нам, жена, пообедать, и мы поедим во славу Аллаха…“ После этого я вполне убедился, что Аллах покровительствует мне, и совершенно успокоился, мы много ели и пили, благодаря Аллаха всяк за свое благополучие. На другой день я отправился в путь. Мне предстояло ехать на пароходе в сторону Мекки. В упоении страстью с женою охотника-стрелка я забыл, что иду молиться, но на дорогу требовалось еще рублей 300, тогда как у меня осталось только 120 р. Я горько раскаивался в своей неосторожности и со слезами стал умолять Аллаха: „Ты, Аллах, хранитель хаджиев, в чужой стороне испытал меня, внушив влечение к Сатыре, жене Зялялетдина. За это влечение я уплатил 1000 руб., взятые на расходы в пути. Если в этом была воля Твоя, о великий Аллах, то ты научи меня, где взять денег, чтобы совершить этот хадж, Мухамедом завещанный, ибо я искренно желаю исполнить и его завет, как твой завет исполнил в доме Зялялетдина…“ И вот, как только я исполнил молитву, как слышу чей-то голос; я посмотрел в ту сторону, откуда был голос, и увидел старца муллу, который сказал мне: „Слушай ответ Аллаха, иди на пристань и жди денег - один человек принесет их тебе и даст“. Я поклонился старцу до земли. Но когда я встал, то вместо старца я увидал дерево с множеством плодов… которые я стал брать и есть. Старец же стал невидим. Это, видно, Ангел Божий был тут. Я пришел на пристань и стал ожидать отхода парохода. На другой день рано утром я увидел на пристани охотника, как будто кого-то разыскивающим. Я подумал, что он ищет меня, чтобы убить меня за мой поступок с его женою. Я бросился бежать, а охотник за мною. Когда я, задыхаясь от сильного бега, упал, охотник догнал меня… Я стал умолять его о помиловании. Он поднял меня и стал рассказывать: „После тебя ночью жена моя во сне стала бредить и рассказала все, что вы с нею проделывали без меня. Когда она проснулась, то и наяву созналась, что, согласно нашего закона, она отдалась хаджию на семь дней… Я одобрил ее поступок и потребовал от нее взятые у тебя деньги… на вот, возьми их обратно; мы и тем счастливы, что ты посетил нас и что Аллах сподобил нас принять и угостить тебя, великий мусафир“. Я взял деньги и поехал продолжать хадж… Великий Аллах в искренних своих!.. - воскликнул Гарей-шейх. - Вот и вы, Мустафа и Хайдар, в эту поездку должны испытать что-нибудь…» Мы просили его помолиться об нас Аллаху, а он отвечал: «Я уже молюсь, и он много сделает для вас». Мы ночевали у Гарея, а затем продолжали путь свой.
Хайдар закончил свой рассказ и, покушав как хаджий - один за пятерых, - оставил нас. После же того хозяин дома, Магусум, восхвалил Хайдара, рассказывая про него такие гадости, каких нельзя описывать здесь, но и умалчивать не приходится. Так, отправляясь в Мекку, он собирал пожертвования - деньги и разные вещи; и подаяний было много, с просьбою к нему о молитве на св. месте. Женщины и девы приносили хаджию свои особые пожертвования, в виде предложения сблудить с ними в честь Мухамеда и во славу Аллаха… И жертвовали они собою хаджию, для передачи на св. место. И Хайдар охотно принимал эти «пожертвования» и «благотворение» и молился за них в Мекке, о чем уведомлял женщин письмом. Женщины радовались и другим сообщали эту радость. По примеру их, жертвовали Хайдару и другие, которые в свою очередь похвалялись своим даром «в честь Мухамеда и во славу Аллаха», а Хайдар охотно принимал эти пожертвования. После сего сам Хайдар мне лично говорил, что «в нашей деревне, Муртаза, в Кудашевой, нет ни одной честной женщины и девушки, ибо они честность свою отправляют со мной в Мекку и Медину». Мне самому хотелось взять себе жену из деревни Кудашевой, ибо там девушки красивые; но после похвальбы Хайдара отпала всякая охота… А нужно сказать, что Хайдар очень красивый мужчина, с черными быстрыми глазами, и хороший говорок. Он родом из Елпачихи, а женился на кудашевской девушке, тут же поселившись на житье, для развращения тамошних девушек. Впрочем, разврат у них не считается позором, ибо они часто отдаются «джигитам» во славу Аллаха. От Хайдара женщины даже и не закрываются… «Он ведь в Мекку часто ездит…» И от женщин увозит нечто самое ценное в мусульманское «святое место» в жертву Аллаху и Его пророку… Правда, мусульмане все это тщательно скрывают; но, когда я собирался сам в Мекку, то и сам собирал эти пожертвования в изобилии. В таком богохульном заблуждении я сам был 9 лет. Мусульмане готовы до драки защищать и скрывать этот свой позор, но это только для отвода глаз. Факт посылок верен, ибо иного плода от Мухамедова учения и быть не может. Как от горькой осины не родится апельсин, так и от блудника-прелюбодея, Магомета, не может быть благочестивых последователей. Вот и я, окаянный, погряз в это вонючее болото, стремясь брать красивые плоды и ядовитые цветы. Я несколько раз окунулся в эту вонючую тину. Магусум много и других гадостей рассказывал из жизни Хайдара.
Наслушавшись таких грязных рассказов, я стал собираться в мечеть: сделал «полное омовение», надел халат и чалму; в мечети я усердно молился, читая бессознательно арабские молитвы, находя вполне достаточным наше моление для благочестия и спасения души, и замечательно, что, несмотря на такую бессмысленную молитву, я вполне был искренним и благочестивым и, вероятно с помощью диавола, получал душевное спокойствие или, вернее, какое-то отупение. Но вот теперь я чувствую совершенно иное успокоение души и радостное настроение во время христианской молитвы в храме. На душе ощущается чистота и отрада, сам как будто перерождаешься, является жизнерадостное настроение. После же мусульманской молитвы, пропетой или провинченной в мечети, всегда остается какая-то тревога, радости и веселия сердцу не бывает, душа не бывает вполне удовлетворенною, она чувствует еще высшую потребу, жажду чего-то благородного, святого. Я теперь думаю, и даже убежден, что мухамеданский Аллах есть никто иной как первое лицо темных сил, т. е. падший Денница. Я постоянно ощущал это, но приписывал это чувство недостатку моей веры в того Аллаха - источника зла для души и выбудителя чувственности. Возвратившись домой с «намаза», я улегся спать.
XIX. Увещания
На другой день утром я, по телеграфу, получил вызов к приставу 4 стана Осинского уезда, к 10 ч. утра на 17 мая. Сын Муртазы, Сайыдзян, заложил пару лошадей, и мы с ним поехали в г. Осу. Провожать меня собралось много народа, с советами, как говорить с приставом по моему делу. Многие давали мне деньги, уговаривая не соглашаться идти обратно в христианство. А иные угрожали мне, если я уйду обратно. Но учить меня нечему было, ибо я сам знал, что нужно делать и говорить. Приехали в Осу, и я к 10 часам отправился к приставу; меня вызвали в канцелярию. Я был одет в длинный татарский кафтан серого дорогого сукна, с тюбятейкою на бритой голове, в читыках на ногах. Никто и не подумал, что я тот русак, которого вызывали.
Пристав смотрел на меня с удивлением и спросил:
- Что заставило вас менять веру?
- Мои искренние убеждения в истинности и спасительности мусульманства, - сказал я.
- Да это невозможно, если ваши предки были православными.
- Что мне предки! Я сам должен искать и познавать истинного Бога и веру - а к тому же я девять лет мусульманин и достаточно убежден, что ислам есть чистая истина, и православие совершенно пало в моих глазах. В мусульманстве я нашел успокоение моей душе, а потому ни угрозы, ни даже смерть не заставят меня отступить от ислама как чистой истины. Я готов отдать себя на страдание и умереть с радостию за исповедание единого Бога и Его пророка Мухамеда. К мусульманству никто не совращал меня - я сам иду к истинному свету в полном сознании. На меня не повлиял даже отец мой, весьма религиозный, хорошо воспитавший меня в христианстве. Я сам познал Единого Аллаха Мухамедова, и иду по избранному пути бескорыстно. Из некоторых случаев моей жизни я усматриваю, что сам Аллах призывает меня по особому своему избранию.
Все, что было на душе у меня, я высказал приставу; ни угрызения совести, ни раскаяния я не ощущал, ибо действовал по убеждению.
От пристава меня отправили на увещание к миссионеру, протоиерею Сретенской церкви. Докладывая ему, обо мне доложили как о татарине. Батюшка вышел ко мне и заговорил первым.
- Вы зачем же это уклоняетесь от православия? - спросил он.
- Я давно уже не православный и 9 лет исповедую веру Мухамедову, так что теперь можно считать меня вполне мусульманином; теперь я хочу только «формального» признания меня мусульманином, хотя и без формальностей можно жить. Я уже никогда не возвращусь в христианство, и напрасно вас беспокоят.
- На моей обязанности лежит увещание заблуждающихся, - отвечал о. протоиерей.
- Никакие увещания теперь не подействуют на меня, ибо я окончательно окреп в Мухамедовой вере, которую признаю истинною, богооткровенною.
- Мухамеданская вера не может быть богооткровенною… Вы, вероятно, обратили внимание только на их омовения и мнимую чистоту плоти их; но омовения их не очищают совести души от грехов. Или вас прельщает их многоженство, выражающее всю животность мусульман, как равно и обжорство их «во имя Аллаха»?
- Вот именно за омовения и чистоту я считаю мусульманство лучшим, ибо, стоя на молитве, мы беседуем с Богом; а если будет чиста плоть, то и душа будет чиста. И многоженство их хорошо, чтобы человеку не согрешить с чужою… ибо, если одна жена у меня заболела, то есть в запасе здоровая… Или хотя во время регулов… Я же человек здоровый, сильный… разве к чужой жене идти? А ведь сказано: не пожелай жены ближнего… В этом случае у христиан плохо: согрешил с чужою, и дорога в рай загорожена… У мусульман эта животность есть только исполнение воли Аллаха и облегчение пути в рай… И обжорства у мусульман нет, мы только пользуемся дарами Божиими, назначенными нам в пищу… Поэтому же и во время «уразы» нам дозволяется есть, сколько сможем, мяса, масла, молока, не так как у вас, христиан: едите «постное» сколько угодно, день и ночь. Это, батюшка, не пост.
- Это еще не доказывает, что христианская вера небогооткровенна; она всеми просвещенными народами признана за истинную богооткровенную. Смотрите, сколько чудотворений являет Господь христианам! Мощи святых имеются только у христиан, и чудотворные иконы также. Во всем Господь Иисус Христос проявляет свою любовь к людям. А что Аллах дает мусульманам, кроме духовной гибели? Укажите хотя одно чудо из жизни мусульман, за которое можно было бы почесть мусульманство богооткровенным?!
Но я, как не верующий в чудеса, отвергал их и старался еще доказать, что и у мусульман они бывают, когда они искренно чего-нибудь пожелают.
- А мощи только обман народа: засушите труп, вот и мощи…
Затем я набросился на иконы и украшения в храмах. Я доказывал, что лик Христа неизвестен, и живописцы пишут Его с натурщиков; а особенно никто не видал всей Троицы… св. писание говорит, что кто увидит Бога, тот умрет, и снять с Него портрета никто не может:
- Бог, конечно, есть, но он имеет одно лицо, а не три; Он родить не может, как бы вы этого не утверждали. А у вас и Спаситель в разных видах: то черный, то рыжий, то такой, то иной: поставь рядом две иконы Его, и окажутся они непонятными. Навешиваете на иконы золото, серебро, драгоценные камни по-язычески… тогда как Богу нужно душевное золото (которого у мусульман нет), добродетели. У вас в церквах разновидная торговля - свечами, маслом, иконами, крестами, разными рукодельями, тогда как Христос выгонял торговцев из храма. Стало быть, вы поступаете против воли Христа. Выходит, что кто-то обманывает в этом христиан. Вот представьте, что два человека пошли молиться - один в церковь христианскую, а другой в мечеть; они оба бедны и не знают, чем завтра накормить семью; они вошли с благовением и, наклонившись, молятся. Мусульманин искренно просит своего Аллаха о помощи, не поднимая глаз кверху, и, в конце молитвы, почувствовал успокоение, и, возводя очи к небу, благодарит Аллаха в уверенности, что получит просимое. Молится и христианин. Но, возведя очи к небу, он увидел на иконах золото, серебро и драгоценные камни… У него пропало молитвенное настроение, явилась жадность к наживе: «На что это богатство Богу, Он ни в чем не нуждается… Приду ночью и украду золото и камни… тогда заживу в богатстве».
Очень много мы говорили с о. протоиереем, который всячески старался внушить мне любовь к церкви Христовой, но я упрямился до последней степени… и старался не слушать его добрые наставления, а потом и совершенно отказался от разговоров, заявив ему, что теперь нет никаких средств возвратить меня в православие: ни из страха смерти, ни из-за денег я теперь не отступлюсь от истины Мухамедовой. Батюшка жестоко скорбел за мою погибель. А я с восторгом взывал: «О Аллах, как тяжко заблуждаются христиане! Даже священник - человек образованный - не может понять, что мусульманство выше христианства и идет от тьмы к свету. Несчастные! Они не знают истинного Бога». Я стал прощаться с батюшкой, а он дал обещание молиться о спасении меня от великого моего заблуждения, что я принял холодно и даже с усмешкою. Но вот теперь я понял силу его святых молитв, возвративших меня в церковь Христову. Теперь я со слезами благодарю батюшку за его святые молитвы. Батюшка просил меня еще заехать к нему, но я не заехал. А теперь совесть мучает меня за то злословие, какое я высказывал пред батюшкою на христианство.
ПРОДОЛЖЕНИЕ