Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство (7)
С. Казанцев. Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство. - Екатеринбург, 1911.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
Бедняк. Окрестности г. Троицка.
Источник: http://troitsk74.com/
XXVII. Чудовищность мусульманского святого
И я постоянно молился Аллаху, стараясь выполнять требования, оглядываясь по сторонам и отплевываясь, поднимаясь на пальцы ног и покачиваясь, вполне выпрямившись и лишь слегка опустив голову на грудь. Это у них наивысший прием, не каждому скоро дающийся: требуется особый навык в соблюдении равновесия, - иначе упадешь. Во время этих «упражнений» голова остается совершенно пустою, все проделывается машинально. Я начал было мысленно искать образа Аллаха, и он представился в образе Зайнуллы, сидящим на дорогом ковре и на мягких подушках… только громадных размеров, и настолько тучным, что трудно описать его фигуру: вид его злой, глаза сверкают, он постоянно отплевывается на все стороны на головы «правоверных». Зайнулла и другие муллы после говорили мне, что действительно видели самого Аллаха, и за таковое мое боговидение меня начали почитать более. Но старый хазрет заверял меня, что я видел не Аллаха, а Галиэль-Муртазу, имя которого ношу: «По описанию вида пророка Муртазы, виденный мною колосс, особенно в вечерние намазы, очень похож с тем, кого ты видел».
И я согласился с тем, что пророк Муртаза полюбил меня и сам теперь хранит меня. Но мне, особенно теперь, совершенно не верится, чтобы мусульманин, занятый только физическими упражнениями во время «намаза», мог заслужить у Аллаха благословение… Нет и нет! Потому этого быть не может, что каждый мусульманин во время молитвы все мысли свои устремляет только и всецело на себя самого, на свои движения… При этом еще молитвы сами по себе самые бессодержательные… Каким же образом тут приблизится к человеку Бог?! К этому еще великие муллы учат твердо и точно выполнять приемы и правила «тагарята», а когда придешь в мечеть, велят припоминать, точно ли ты выполнял эти формы в течение предыдущей недели, т. е. омывался ли, в том ли порядке омывался, как предписано, не нарушил ли этого порядка, омыв прежде не то, что положено; не стряхнул ли воду с рук на пол, не желая мочить полотенце; и по три ли раза омывал каждый член тела… протирал ли между пальцами ног сырость после омовения, правильно ли завернул онучи - портянки. Если вспомнишь что-либо неисполненное, то немедленно удались из мечети, снова омойся столько же раз, сколько пропустил приемов или сколько раз ошибся. А если ты во время омовения омывал не то, что следовало, то снова сделай омовение - повтори, - иначе ты останешься нечистым, как кафир. И вот всю казуистику, пустую обрядность в отношении собственного тела мусульмане называют «служением Богу»… Несчастные фарисеи и слепцы! Об «омовении» души-то своей они и не помышляют! И вот, пока они заняты своими воспоминаниями о том, не было ли ощущений и неправильностей в омовении, «намаз» в мечети уже оканчивается… Но я лично сегодня молился почему-то совсем иначе: душа моя устремилась только к Аллаху, и даже как будто забылся, что стою в мечети. Моя «гимнастика» и чтение исполнялись с точностию, почему я и думал, что молитва моя верна и Аллаху приятна. И я исполнился духа гордости и самолюбия: я теперь «святой», я «дивана»: душа моя ликовала от самомнения. Таковому моему настроению немало содействовал хазрет Биис-хазий, читавший арабские молитвы нараспев бесподобно. Я стоял впереди всех. Намаз кончился, но я, находясь в каком-то экстазе, даже не заметил, что народ уже выходит из мечети. Вот каково было полное ослепление моей души!.. И вот теперь я жестоко скорблю, что такие сильные порывы моей души и горячей молитвы я расходовал и возносил не к Истинному Богу, но к самолюбивому сатане под именем «Аллаха».
XXVIII. Вдохновения и св. Биис-хазий
Я подумал, что теперь мне недостает только жертвенного мяса, и вот мне представилось, что предо мною куча только что сваренного мяса жирнейшего конского и бараньего… нужно только есть больше теперь же, во славу единого Аллаха. Я стоял в полном и немом самозабвении. Но вот вмиг у меня появилась страшная жадность, сердце мое сильно забилось от созерцания уже готового обеда, назначенного у «аксакала»… Но я опомнился и сознал, что я стою с закрытыми глазами, как столб, а открыв глаза, я с удивлением заметил, что я стою еще в мечети, из которой уже вышел весь народ, кроме старика - хозяина моей квартиры, с недоумением смотревшего на меня. Я невольно вздохнул, заметив мечеть опустевшею. Прочитав последний стих молитвы, положенной в конце «намаза», я пошел домой. Ни я, ни старик не решались заговорить первым: таково было наше настроение. Таковое мое настроение киргизы сочли за чудо и заключили, что «душа Муртазы куда-то гуляла… но она возвращалась в него, когда он сильно вздыхал…» Когда мы пошли в дом, то увидели, что нас ждали два старика для приглашения нас на ужин. Это были соседи, с недоумением смотревшие на нас и как бы спрашивавшие, почему мы так запоздали. На это аксакал мотнул головою в мою сторону, но промолчал; но гости залепетали: «Алла, Алла». Но один добавил к этому: «Ходай бирса, он будет великий мулла, дивана, мин белямен», т. е. «Бог велит, он будет великим, я уже знаю»… Во всех углах послышались вздохи не то от страха, не то за свои грехи, а может быть, от удовольствия, что нашелся еще один праведник… Поздоровавшись со всеми, я сел за ужин, предварительно омыв руки. Как и представлялось мне еще в мечети, мне действительно подали очень много, и самого жирного; и меня это порадовало, ибо я мог обильно есть во славу Аллаха, радующегося от обжорства мусульман. Когда голод наш был несколько удовлетворен, у нас начался разговор.
Первым начал я.
- Ну, бабай, - сказал я старику-хозяину, - не знаю как ты, а я с пользою сходил сегодня на намаз, ибо на душе стало тихо, хотя и нет особенной радости.
- О Муртаза, Муртаза! Наш хазрет Биис-хазий - святой, да и ты хорошо молился, вот и любит вас Аллах, дающий мир душе.
Мое же мнение о хазрете было таково: хотя он и святой, но живет праведно по шаригату, точно исполняя «гимнастику» и чтения, и притом и такой скромной, не самохвал, как другие, хоть, говорят, у него немало жен… но ведь и этим он служит Аллаху…
На завтрашний день я решился познакомиться с Биис-хазием как можно ближе. А главное - мне хотелось от него узнать, что означают те слова Корана, о которых Зайнулла сказал, что они относятся ко мне и моей жизни в будущем. Я заметил это место в Коране, и вот как только познакомился с хазретом, попросил его найти то место Корана и объяснить. Другие муллы не берутся объяснять его, а хазрет отыскал тот стих и стал читать. Когда он перевел его, то я усмотрел, что тут нет ничего ко мне относящегося: тут была выхвачена часть истории, в которой говорилось о взятии города Феллаха умором, и только.
Тут я обругал старого плута Зайнуллу как лжеца; он, вероятно, думал, что я слова его или забуду, или же не сумею перевести, подобно муллам, едва-едва читающим Коран и нисколько не понимающим его, хотя переводчиков у мусульман много. Но как они переводят? Они переводят арабские слова Корана так, как выйдет лучше на своем языке, почти не понимая, что к чему относится; вернее - они с толку сбивают всех, но не уясняют. Они оправдывают тем, что в Коране каждое слово - божественно, уму человеческому недоступно, что оно имеет глубокий смысл и даже более 12-ти значений: вот тут и разбирайся переводчик, и толкуй такой хаос мыслей Корана, в котором проповедуется язычество и иудейство, да разве еще апокрифические сказания о христианстве, заимствованные Мухамедом из жидовского Талмуда. А кроме того, чтобы Коран не разобрали и от его бессмыслицы не уклонялись, мухамедане даже запрещают читать его и прикасаться к нему… Мухамед боялся, как бы читающие Коран его с пониманием не лишили его пророческого звания и не возвратили его снова в пастухи. Хитростию и насилием Мухамед утвердил свою веру: внушил страх к Аллаху и почтение к Его пророку. Однако же настает время смелого отношения мусульман к чтению его и толкованию: теперь уже многие книжные мусульмане и муллы начинают критически относиться к Корану и разочаровываются в его мудрости и всезнании. Очень многие благоразумные муллы сознают пустоту и безнравственность мусульманства, давая предпочтение христианству и русской жизни, что отражается уже во внешней их жизни. Теперь уже многие сознают устарелость шариата, и только закоснелые невежды удовлетворяются им: «Наши глаза ведь открыты, и мы, хотя муллы, поддерживаем ислам только из-за своего положения». Стоит только войти в дружбу с муллою или с каким-либо интеллигентом из них, чтобы он сознался вам, как Хакимзян Адутов или помощник учителя из крымских татар в Елпачихе, во всех своих заблуждениях. Они нередко признают мусульманство язычеством самого низкого пошиба. Подобные личности стараются держать себя подальше от «намазов» и в дела веры не вмешиваются.
Итак, я отгостил у Биис-хазия, который понравился мне как простодушный мулла. Он дал мне удостоверение, что я добрый мусульманин, и велел всем принимать меня радушно; он удостоверил, что душу мою он сам прозрел и нашел ее настоящею мусульманскою. Он советовал мне пожить до весны в Черноборском ауле, а затем хотел проводить меня в Самарканд. Я переехал в этот аул и попал к богачу Макалу, от которого, после сытой закуски, проводили меня к другому богачу, Дусчану. У Дусчана было много гостей. Просмотрев мои бумаги, они дали мне денег 3 р., а затем предложили мне пожить у них, переходя из дома в дом.
Киргиз в кибитке. Окрестности г. Троицка
XXIX. Лечение болезней
Первым позвал меня благочестивый старик Жанбул, поклонник Зайнуллы-хазрета и Биис-хазия.
- Был ли ты, Муртаза, у хазрета Зайнуллы?
- Как же, был… ведь он славится между мусульманами…
- Ой-гой-вой, Муртаза! он шибко святой, чудеса творит и предсказывает будущее, и нас учит жить по шариату; а кто слушает его, того он делает «дивана» (блаженным). Вот Кара-дивана тут у нас ездил, так это Зайнулла таким сделал его.
Я заинтересовался этим дивана. Жанбул пригласил меня к своему брату, который лечит от порчи злого человека, по указанию св. Зайнуллы и по его способу. Меня особенно влекло уличить Зайнуллу и его приемы, чтобы научиться направлять мусульман на истинный путь. Мы вошли к Умурзаку часа в три, а в пять часов началось лечение. В общей комнате сидели - сам Умурзак, помоложе его Ирзан, брат его, и младший брат Иргалий. Мы обменялись салямом. Мы сели. Тут был уже приготовлен обед. Когда я вошел в комнату, то заметил, что Умурзак ежеминутно что-то перекладывает от одного уха к другому, какую-то светлую вещицу. Сам он в это время постоянно читал «ля иляха илля ллахи» и т. д. После обеда я спросил Умурзака, что это за вещь у него в руках. Он ответил мне, что «это святая вещь, ухо великого пророка»… а затем из своих рук показал мне вещь, несколько издалека похожую на ухо. Я попросил подержать это ухо, но он как будто боялся.
- Это я взял у святого Зайнуллы, только на время, и хазрет не велел никому показывать, а тем более давать не сделавшего чинного тагарята, ибо эта вещь высокой святости. И давать он разрешил только людям высокой веры, вполне мусульманам.
После этого Умурзак с благоговением передал это «ухо» мне. Я сразу усмотрел, что это есть не что иное, как морская раковина розового цвета, с темноватыми пятнышками.
- Для чего же тебе хазрет дал эту раковину? - спросил я.
- Как раковину?! Хазрет сам сказал, что это ухо великого пророка, взятое еще при Мухамеде из могилы его. А хазрету Зайнулле сам пророк во сне дал, да еще одну вещь, которую мы не можем даже и в руки взять. И это самое ухо хазрет дал мне только тогда, когда я подарил ему два жирных барана, да после этого и захворал, а за лечение тому же Зайнулле дал самого хорошего жеребца да быка. Вот он и дал мне это ухо. Он велел мне прикладывать это ухо к моим ушам попеременно: видишь ли, оно шумит; вот хазрет и говорит, что св. ухо вытягивает из головы шайтанову силу.
Братья Умурзака даже присели от страха и благоговения. Мне же было страшно смешно, и я старался освободить их от обмана. Я уверял, что это обыкновенная раковина, которые десятками продаются на базаре. А шум будет и тогда, когда ты приложишь к уху и чайную чашку. Но разубедить киргиз было трудно - они всею душою верили слову хазрета.
В пять часов было назначено повторение лечения, и окончательное, ибо был уже 7-й день прикладывания раковины, или уха пророка; нужно было окончательно избавиться, по слову Зайнуллы, от злого шайтана, а для этого нужно было расплавить олово с салом черного барана, поставить на голову больного деревянную чашку с холодною водою, в которую и вылить расплавленное олово, наблюдая, какая фигура образуется из застывшего олова - человеческая ли или образ животного, что будет указывать на виновного порчи Умурзака. Если выйдет фигура человеческая, то на кого она похожа, тот и виновник порчи. Разбирать черты сходства должен старший по возрасту или же мулла. Полученную фигуру больной должен носить на груди 30 дней. Олово было растоплено; Умурзак, читая молитву, взял «ухо пророка», положил его в ящик, поставил его на пол и сел на него. Все это проделывается с великим благоговением. Ирзан, брат Умурзака, поставил на голову чашку с водой, а жена стала лить олово в воду. Все шептали молитвы. Но вот раздался треск, когда 3 фунта расплавленного олова влили в воду. Нас обдало горячими брызгами воды, все вздрогнули, особенно жена Умурзака. У самого Умурзака вырвалось крупное, непечатное словцо по адресу шайтана, за что молодая киргизка ткнула его в бок. Из олова вышла как будто фигура орла, как признали все, хотя орлиного тут ничего не было. Такая комедия продолжается от 7 до 14 дней ежедневно, и Умурзак с женою терпеливо выполняют ее, нанизывая себе на грудь все фигуры, какие бы ни вышли, и нося их 30 дней.
Я спросил:
- Отчего же шайтан оставит тебя после переливки олова?
- О Муртаза! Когда на голове стоит чашка с водой на самом темени, да в нее будут лить олово, то в голове слышится страшный треск и шум, а во всем теле трясение. Шайтан ведь страшный трус и боится этого шума; а затем, ведь я сижу на ухе пророка, а оно слушает и узнает, какой во мне шайтан; а после этого Зайнулла сам станет слушать и по слиткам узнавать шайтана; он узнает, какой человек и с какого времени меня портит.
И много подобных пустяков насказал мне Умурзак.
Чрез несколько времени я отправился в Варенский поселок. Во всех аулах, чрез которые я проходил, меня хорошо кормили и давали денег. Мне не хотелось идти чрез русские селения, и я далеко обходил их. В киргизских селениях я пользовался почетом и уважением, как святой. Повсюду среди инородцев я наблюдал какое-то волнение и готовность восстать против правительства. К этому их возбуждают разных видов «дивана» своими песнями и рассказами. Из самой деревни Варенской навстречу мне бросилась стая собак, и вышедший ко мне человек едва разогнал их. В одну из избушек я попросился ночевать, и меня встретил молодой татарин, который, узнавши от меня, кто я таков, был очень рад и говорил: «Вот будет рад вам наш Сунагат-мулла, которого любит Зайнулла-шейх; здесь живут братья Акочуровы, и мы с тобою сходим к ним, как велит шариат». Скоро многие узнали о моем здесь пребывании и стали собираться ко мне, наперерыв приглашая к себе. Я сначала зашел к ишану Сунагату, который принял меня хорошо и даже сказал: «Передай муллам, чтобы они велели народу о тебе позаботиться и помогать. У нас очень ценится принятие мусульманства христианином; пять лет тому назад перешла в нашу веру одна рус. женщина с двумя дочерями 16 и 18 л., очень красивыми, и вот, по совету Акочуровых, набрали мы в пользу их много денег. Теперь же поэтому в нашу веру русские идут охотнее; так, недавно перешли четыре русских к нам. Один купец бросил жену и двоих детей, перешел к нам и живет в Кустанае; звал было он жену свою в мусульманство, да та не согласилась, а потому он взял себе татарку. Еще один парень 25 л. перешел к нам; ему дали лошадь и денег, вот он и живет хорошо. А вот еще две женщины из благородных, красивые, перешли к нам; одна из них живет у муллы, а другая за торговцем; не бросим ведь… Вот видишь, как дело у нас идет, не жалей только денег… и многие примут нашу веру… Она ведь лучше… помогает».
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
Бедняк. Окрестности г. Троицка.
Источник: http://troitsk74.com/
XXVII. Чудовищность мусульманского святого
И я постоянно молился Аллаху, стараясь выполнять требования, оглядываясь по сторонам и отплевываясь, поднимаясь на пальцы ног и покачиваясь, вполне выпрямившись и лишь слегка опустив голову на грудь. Это у них наивысший прием, не каждому скоро дающийся: требуется особый навык в соблюдении равновесия, - иначе упадешь. Во время этих «упражнений» голова остается совершенно пустою, все проделывается машинально. Я начал было мысленно искать образа Аллаха, и он представился в образе Зайнуллы, сидящим на дорогом ковре и на мягких подушках… только громадных размеров, и настолько тучным, что трудно описать его фигуру: вид его злой, глаза сверкают, он постоянно отплевывается на все стороны на головы «правоверных». Зайнулла и другие муллы после говорили мне, что действительно видели самого Аллаха, и за таковое мое боговидение меня начали почитать более. Но старый хазрет заверял меня, что я видел не Аллаха, а Галиэль-Муртазу, имя которого ношу: «По описанию вида пророка Муртазы, виденный мною колосс, особенно в вечерние намазы, очень похож с тем, кого ты видел».
И я согласился с тем, что пророк Муртаза полюбил меня и сам теперь хранит меня. Но мне, особенно теперь, совершенно не верится, чтобы мусульманин, занятый только физическими упражнениями во время «намаза», мог заслужить у Аллаха благословение… Нет и нет! Потому этого быть не может, что каждый мусульманин во время молитвы все мысли свои устремляет только и всецело на себя самого, на свои движения… При этом еще молитвы сами по себе самые бессодержательные… Каким же образом тут приблизится к человеку Бог?! К этому еще великие муллы учат твердо и точно выполнять приемы и правила «тагарята», а когда придешь в мечеть, велят припоминать, точно ли ты выполнял эти формы в течение предыдущей недели, т. е. омывался ли, в том ли порядке омывался, как предписано, не нарушил ли этого порядка, омыв прежде не то, что положено; не стряхнул ли воду с рук на пол, не желая мочить полотенце; и по три ли раза омывал каждый член тела… протирал ли между пальцами ног сырость после омовения, правильно ли завернул онучи - портянки. Если вспомнишь что-либо неисполненное, то немедленно удались из мечети, снова омойся столько же раз, сколько пропустил приемов или сколько раз ошибся. А если ты во время омовения омывал не то, что следовало, то снова сделай омовение - повтори, - иначе ты останешься нечистым, как кафир. И вот всю казуистику, пустую обрядность в отношении собственного тела мусульмане называют «служением Богу»… Несчастные фарисеи и слепцы! Об «омовении» души-то своей они и не помышляют! И вот, пока они заняты своими воспоминаниями о том, не было ли ощущений и неправильностей в омовении, «намаз» в мечети уже оканчивается… Но я лично сегодня молился почему-то совсем иначе: душа моя устремилась только к Аллаху, и даже как будто забылся, что стою в мечети. Моя «гимнастика» и чтение исполнялись с точностию, почему я и думал, что молитва моя верна и Аллаху приятна. И я исполнился духа гордости и самолюбия: я теперь «святой», я «дивана»: душа моя ликовала от самомнения. Таковому моему настроению немало содействовал хазрет Биис-хазий, читавший арабские молитвы нараспев бесподобно. Я стоял впереди всех. Намаз кончился, но я, находясь в каком-то экстазе, даже не заметил, что народ уже выходит из мечети. Вот каково было полное ослепление моей души!.. И вот теперь я жестоко скорблю, что такие сильные порывы моей души и горячей молитвы я расходовал и возносил не к Истинному Богу, но к самолюбивому сатане под именем «Аллаха».
XXVIII. Вдохновения и св. Биис-хазий
Я подумал, что теперь мне недостает только жертвенного мяса, и вот мне представилось, что предо мною куча только что сваренного мяса жирнейшего конского и бараньего… нужно только есть больше теперь же, во славу единого Аллаха. Я стоял в полном и немом самозабвении. Но вот вмиг у меня появилась страшная жадность, сердце мое сильно забилось от созерцания уже готового обеда, назначенного у «аксакала»… Но я опомнился и сознал, что я стою с закрытыми глазами, как столб, а открыв глаза, я с удивлением заметил, что я стою еще в мечети, из которой уже вышел весь народ, кроме старика - хозяина моей квартиры, с недоумением смотревшего на меня. Я невольно вздохнул, заметив мечеть опустевшею. Прочитав последний стих молитвы, положенной в конце «намаза», я пошел домой. Ни я, ни старик не решались заговорить первым: таково было наше настроение. Таковое мое настроение киргизы сочли за чудо и заключили, что «душа Муртазы куда-то гуляла… но она возвращалась в него, когда он сильно вздыхал…» Когда мы пошли в дом, то увидели, что нас ждали два старика для приглашения нас на ужин. Это были соседи, с недоумением смотревшие на нас и как бы спрашивавшие, почему мы так запоздали. На это аксакал мотнул головою в мою сторону, но промолчал; но гости залепетали: «Алла, Алла». Но один добавил к этому: «Ходай бирса, он будет великий мулла, дивана, мин белямен», т. е. «Бог велит, он будет великим, я уже знаю»… Во всех углах послышались вздохи не то от страха, не то за свои грехи, а может быть, от удовольствия, что нашелся еще один праведник… Поздоровавшись со всеми, я сел за ужин, предварительно омыв руки. Как и представлялось мне еще в мечети, мне действительно подали очень много, и самого жирного; и меня это порадовало, ибо я мог обильно есть во славу Аллаха, радующегося от обжорства мусульман. Когда голод наш был несколько удовлетворен, у нас начался разговор.
Первым начал я.
- Ну, бабай, - сказал я старику-хозяину, - не знаю как ты, а я с пользою сходил сегодня на намаз, ибо на душе стало тихо, хотя и нет особенной радости.
- О Муртаза, Муртаза! Наш хазрет Биис-хазий - святой, да и ты хорошо молился, вот и любит вас Аллах, дающий мир душе.
Мое же мнение о хазрете было таково: хотя он и святой, но живет праведно по шаригату, точно исполняя «гимнастику» и чтения, и притом и такой скромной, не самохвал, как другие, хоть, говорят, у него немало жен… но ведь и этим он служит Аллаху…
На завтрашний день я решился познакомиться с Биис-хазием как можно ближе. А главное - мне хотелось от него узнать, что означают те слова Корана, о которых Зайнулла сказал, что они относятся ко мне и моей жизни в будущем. Я заметил это место в Коране, и вот как только познакомился с хазретом, попросил его найти то место Корана и объяснить. Другие муллы не берутся объяснять его, а хазрет отыскал тот стих и стал читать. Когда он перевел его, то я усмотрел, что тут нет ничего ко мне относящегося: тут была выхвачена часть истории, в которой говорилось о взятии города Феллаха умором, и только.
Тут я обругал старого плута Зайнуллу как лжеца; он, вероятно, думал, что я слова его или забуду, или же не сумею перевести, подобно муллам, едва-едва читающим Коран и нисколько не понимающим его, хотя переводчиков у мусульман много. Но как они переводят? Они переводят арабские слова Корана так, как выйдет лучше на своем языке, почти не понимая, что к чему относится; вернее - они с толку сбивают всех, но не уясняют. Они оправдывают тем, что в Коране каждое слово - божественно, уму человеческому недоступно, что оно имеет глубокий смысл и даже более 12-ти значений: вот тут и разбирайся переводчик, и толкуй такой хаос мыслей Корана, в котором проповедуется язычество и иудейство, да разве еще апокрифические сказания о христианстве, заимствованные Мухамедом из жидовского Талмуда. А кроме того, чтобы Коран не разобрали и от его бессмыслицы не уклонялись, мухамедане даже запрещают читать его и прикасаться к нему… Мухамед боялся, как бы читающие Коран его с пониманием не лишили его пророческого звания и не возвратили его снова в пастухи. Хитростию и насилием Мухамед утвердил свою веру: внушил страх к Аллаху и почтение к Его пророку. Однако же настает время смелого отношения мусульман к чтению его и толкованию: теперь уже многие книжные мусульмане и муллы начинают критически относиться к Корану и разочаровываются в его мудрости и всезнании. Очень многие благоразумные муллы сознают пустоту и безнравственность мусульманства, давая предпочтение христианству и русской жизни, что отражается уже во внешней их жизни. Теперь уже многие сознают устарелость шариата, и только закоснелые невежды удовлетворяются им: «Наши глаза ведь открыты, и мы, хотя муллы, поддерживаем ислам только из-за своего положения». Стоит только войти в дружбу с муллою или с каким-либо интеллигентом из них, чтобы он сознался вам, как Хакимзян Адутов или помощник учителя из крымских татар в Елпачихе, во всех своих заблуждениях. Они нередко признают мусульманство язычеством самого низкого пошиба. Подобные личности стараются держать себя подальше от «намазов» и в дела веры не вмешиваются.
Итак, я отгостил у Биис-хазия, который понравился мне как простодушный мулла. Он дал мне удостоверение, что я добрый мусульманин, и велел всем принимать меня радушно; он удостоверил, что душу мою он сам прозрел и нашел ее настоящею мусульманскою. Он советовал мне пожить до весны в Черноборском ауле, а затем хотел проводить меня в Самарканд. Я переехал в этот аул и попал к богачу Макалу, от которого, после сытой закуски, проводили меня к другому богачу, Дусчану. У Дусчана было много гостей. Просмотрев мои бумаги, они дали мне денег 3 р., а затем предложили мне пожить у них, переходя из дома в дом.
Киргиз в кибитке. Окрестности г. Троицка
XXIX. Лечение болезней
Первым позвал меня благочестивый старик Жанбул, поклонник Зайнуллы-хазрета и Биис-хазия.
- Был ли ты, Муртаза, у хазрета Зайнуллы?
- Как же, был… ведь он славится между мусульманами…
- Ой-гой-вой, Муртаза! он шибко святой, чудеса творит и предсказывает будущее, и нас учит жить по шариату; а кто слушает его, того он делает «дивана» (блаженным). Вот Кара-дивана тут у нас ездил, так это Зайнулла таким сделал его.
Я заинтересовался этим дивана. Жанбул пригласил меня к своему брату, который лечит от порчи злого человека, по указанию св. Зайнуллы и по его способу. Меня особенно влекло уличить Зайнуллу и его приемы, чтобы научиться направлять мусульман на истинный путь. Мы вошли к Умурзаку часа в три, а в пять часов началось лечение. В общей комнате сидели - сам Умурзак, помоложе его Ирзан, брат его, и младший брат Иргалий. Мы обменялись салямом. Мы сели. Тут был уже приготовлен обед. Когда я вошел в комнату, то заметил, что Умурзак ежеминутно что-то перекладывает от одного уха к другому, какую-то светлую вещицу. Сам он в это время постоянно читал «ля иляха илля ллахи» и т. д. После обеда я спросил Умурзака, что это за вещь у него в руках. Он ответил мне, что «это святая вещь, ухо великого пророка»… а затем из своих рук показал мне вещь, несколько издалека похожую на ухо. Я попросил подержать это ухо, но он как будто боялся.
- Это я взял у святого Зайнуллы, только на время, и хазрет не велел никому показывать, а тем более давать не сделавшего чинного тагарята, ибо эта вещь высокой святости. И давать он разрешил только людям высокой веры, вполне мусульманам.
После этого Умурзак с благоговением передал это «ухо» мне. Я сразу усмотрел, что это есть не что иное, как морская раковина розового цвета, с темноватыми пятнышками.
- Для чего же тебе хазрет дал эту раковину? - спросил я.
- Как раковину?! Хазрет сам сказал, что это ухо великого пророка, взятое еще при Мухамеде из могилы его. А хазрету Зайнулле сам пророк во сне дал, да еще одну вещь, которую мы не можем даже и в руки взять. И это самое ухо хазрет дал мне только тогда, когда я подарил ему два жирных барана, да после этого и захворал, а за лечение тому же Зайнулле дал самого хорошего жеребца да быка. Вот он и дал мне это ухо. Он велел мне прикладывать это ухо к моим ушам попеременно: видишь ли, оно шумит; вот хазрет и говорит, что св. ухо вытягивает из головы шайтанову силу.
Братья Умурзака даже присели от страха и благоговения. Мне же было страшно смешно, и я старался освободить их от обмана. Я уверял, что это обыкновенная раковина, которые десятками продаются на базаре. А шум будет и тогда, когда ты приложишь к уху и чайную чашку. Но разубедить киргиз было трудно - они всею душою верили слову хазрета.
В пять часов было назначено повторение лечения, и окончательное, ибо был уже 7-й день прикладывания раковины, или уха пророка; нужно было окончательно избавиться, по слову Зайнуллы, от злого шайтана, а для этого нужно было расплавить олово с салом черного барана, поставить на голову больного деревянную чашку с холодною водою, в которую и вылить расплавленное олово, наблюдая, какая фигура образуется из застывшего олова - человеческая ли или образ животного, что будет указывать на виновного порчи Умурзака. Если выйдет фигура человеческая, то на кого она похожа, тот и виновник порчи. Разбирать черты сходства должен старший по возрасту или же мулла. Полученную фигуру больной должен носить на груди 30 дней. Олово было растоплено; Умурзак, читая молитву, взял «ухо пророка», положил его в ящик, поставил его на пол и сел на него. Все это проделывается с великим благоговением. Ирзан, брат Умурзака, поставил на голову чашку с водой, а жена стала лить олово в воду. Все шептали молитвы. Но вот раздался треск, когда 3 фунта расплавленного олова влили в воду. Нас обдало горячими брызгами воды, все вздрогнули, особенно жена Умурзака. У самого Умурзака вырвалось крупное, непечатное словцо по адресу шайтана, за что молодая киргизка ткнула его в бок. Из олова вышла как будто фигура орла, как признали все, хотя орлиного тут ничего не было. Такая комедия продолжается от 7 до 14 дней ежедневно, и Умурзак с женою терпеливо выполняют ее, нанизывая себе на грудь все фигуры, какие бы ни вышли, и нося их 30 дней.
Я спросил:
- Отчего же шайтан оставит тебя после переливки олова?
- О Муртаза! Когда на голове стоит чашка с водой на самом темени, да в нее будут лить олово, то в голове слышится страшный треск и шум, а во всем теле трясение. Шайтан ведь страшный трус и боится этого шума; а затем, ведь я сижу на ухе пророка, а оно слушает и узнает, какой во мне шайтан; а после этого Зайнулла сам станет слушать и по слиткам узнавать шайтана; он узнает, какой человек и с какого времени меня портит.
И много подобных пустяков насказал мне Умурзак.
Чрез несколько времени я отправился в Варенский поселок. Во всех аулах, чрез которые я проходил, меня хорошо кормили и давали денег. Мне не хотелось идти чрез русские селения, и я далеко обходил их. В киргизских селениях я пользовался почетом и уважением, как святой. Повсюду среди инородцев я наблюдал какое-то волнение и готовность восстать против правительства. К этому их возбуждают разных видов «дивана» своими песнями и рассказами. Из самой деревни Варенской навстречу мне бросилась стая собак, и вышедший ко мне человек едва разогнал их. В одну из избушек я попросился ночевать, и меня встретил молодой татарин, который, узнавши от меня, кто я таков, был очень рад и говорил: «Вот будет рад вам наш Сунагат-мулла, которого любит Зайнулла-шейх; здесь живут братья Акочуровы, и мы с тобою сходим к ним, как велит шариат». Скоро многие узнали о моем здесь пребывании и стали собираться ко мне, наперерыв приглашая к себе. Я сначала зашел к ишану Сунагату, который принял меня хорошо и даже сказал: «Передай муллам, чтобы они велели народу о тебе позаботиться и помогать. У нас очень ценится принятие мусульманства христианином; пять лет тому назад перешла в нашу веру одна рус. женщина с двумя дочерями 16 и 18 л., очень красивыми, и вот, по совету Акочуровых, набрали мы в пользу их много денег. Теперь же поэтому в нашу веру русские идут охотнее; так, недавно перешли четыре русских к нам. Один купец бросил жену и двоих детей, перешел к нам и живет в Кустанае; звал было он жену свою в мусульманство, да та не согласилась, а потому он взял себе татарку. Еще один парень 25 л. перешел к нам; ему дали лошадь и денег, вот он и живет хорошо. А вот еще две женщины из благородных, красивые, перешли к нам; одна из них живет у муллы, а другая за торговцем; не бросим ведь… Вот видишь, как дело у нас идет, не жалей только денег… и многие примут нашу веру… Она ведь лучше… помогает».
ПРОДОЛЖЕНИЕ