Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство (8)
С. Казанцев. Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство. - Екатеринбург, 1911.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
Дервиш (вариант подписи: Байгуш). Фото П. А. Лейбина (г. Верный)
XXX. Братья Акочуровы
Сунагат-мулла выдал мне пуд пшеницы как «гашир». Потом я побывал у Акочуровых, заходил к есаулу, среднему брату. У него сидел азанчи, с которым они долго шептались. «У нас все хорошо идет… я радуюсь, что наш народ встает на видное место и все стали обращать внимание на нас; в недалеком будущем ислам встанет во главе всех религий… Только нужно еще постараться набрать побольше в нашу веру русских…» Он был чем-то взволнован и не охотно говорил. После того я побывал еще у вахмистра, занимающего у них важную позицию. Этот говорил со мною охотнее; он говорил: «Акочуров не надеялся на тебя, хотя ты и мусульманин; но потом, когда ты показал ему свои документы, он уверился и в тебя, и даже в пятницу велел тебе опять прийти к нему. Он теперь говорит, что такими, как ты, нужно дорожить, и оказывать особое уважение, напоказ другим. Вот на тебе обратно твои бумаги, а в пятницу пойдем к нему вместе». Затем вахмистр стал объяснять, кто такие Акочуровы: «Акочуровых 5 братьев; все они богаты и влиятельны. Один из них, кажется, губернатором в Ташкенте; один брат - полковником в Оренбурге; этот есаул, а там еще за ним - прапорщик, и один учится на офицера в Киеве. Они, на случай, добиваются воинского начальствования… Им очень желательно послужить своему народу, почему и стремятся занимать такие должности». По другим упорным слухам, они поддерживают мусульман своею властию, данною им от Государя… Из всех их разговоров понятно, что все они стоят за мусульман и злоупотребляют доверием правительства.
В комнату вошел старик Рамазан и заявил мне, что лошадь готова, нужно ехать собирать «гашир», по приказанию ишана. Я простился с хозяином и поехал. Я набрал пшеницы пудов 50 и продал ее за 26 рублей… А на душе у меня, однако же, было тяжело, а потому я раздавал деньги бедным, думая облегчить этим свои душевные страдания. Но вот я вспомнил, что здесь где-то есть русская женщина, принявшая мусульманство, и начал отыскивать ее. Я спросил одного татарина, где живет таковая.
Фатима
- А, это Фатима. Зайди ко мне, и я позову ее; она об тебе уже знает, даже желает видеть тебя.
И вот чрез несколько минут пришла «Фатима»; поздоровались, но руки не подали. Я начал было разговор о том, как она попала в мусульманство. Она отвечала неопределенно, и я подумал, что она просто увлеклась привольною мусульманскою жизнию да распутством, прикрытым «шаригатом», получающим оттого имя добродетели. Однако же в душе-то я одобрял ее…
- Сначала я была у родителей хорошею дочерью, по исполнении 18 лет моей жизни меня выдали замуж. Мы с мужем жили хорошо только два года (в г. Троицке). Муж мой, будь он проклят, был слесарем; к нам стали ходить его друзья и знакомые, начались у них попойки. Муж мой стал пить, а пьяный шутил со мною при товарищах до бессовестности; а на него глядя, и товарищи его стали относиться ко мне нехорошо, бесстыдно, шутили и острили со мною при муже, а он молчал… Чрез два года я сделалась нехорошею женщиной, подружилась с одним из товарищей мужа и стала обманывать его. С того времени муж опротивел мне, я бросила и ушла к татарину, с которым мы уехали в Кустанай. Там я познакомилась с другим татарином, который обещал жениться на мне, если я приму магометанскую веру. Но я не согласилась на это. У меня страшно тяжело было на душе, но не знаю отчего, хотя я подумывала, что за грех мой с татарином страдает душа моя, что и высказала своему сожителю. А он посоветовал съездить к Зайнулле «святому». Я поехала. Зайнулла не разговаривал с нами много, он посоветовал обратиться в мусульманский совет в Троицке, который и научил нас подать прошение о зачислении меня в мусульманство: «Там от твоего имени будут хлопотать… А перейти в нашу веру тебя призывает сам Аллах, - добавил он. - Ну и хорошо тебе будет, если ты примешь ислам, грехов на тебе никогда не будет, ты будешь как младенец. Теперь на тебе много грехов, прими нашу веру и очистишься… Вы, христиане, идолопоклонники, а попы ваши ходят в церковь только мешать молитве, да пускают дым, который только шайтаны в аду пускают, для себя дымят… А ты такая славная, умная и знатная… Ты, видно, не знала, что вера урусов нехорошая…» Я сказала ему, что, по-своему, я веровала прежде хорошо, да в последние годы сбилась с толку. «Ну вот: ты не сбилась, это Аллах призывает тебя; не теряй время, переходи в нашу веру, жизнь твоя поправится». Хазрет посмотрел на какую-то книгу и сказал: «Я теперь подробно вижу жизнь твою в будущем: ты будешь, Фатима, знатною мусульманкою». А, пожалуй, и верно, - подумала я и перешла в мухамеданство, хлопотали за меня они сами. Комитет у них сильный, там все богачи Яушевы, Яманчаловы и другие. Да я еще не все тебе рассказала. Я уж больно сильно распутничала, страшно сказать, за что стала совесть мучить меня. Я хотела все бросить да возвратиться, в церковь ходить начинала, но ничего не выходило: каяться-то не могу и молиться разучилась. Пред людьми-то было стыдно, и мне казалось, что все смотрят на меня. А между тем мой сожитель обобрал меня и бросил; слово-то хазрета Зайнуллы относительно моей будущей знатности не исполнилось… А душа моя продолжает страдать… Я сказала об этом мулле, а он и говорит мне: «Молиться надо; хотя ты и безгрешна как ребенок, но по шаригату надо молиться». Вот я и молюсь, но на душе холод, будто огонь погас.
Фатима горько заплакала. На мою просьбу рассказать мне свою жизнь еще подробнее Фатима отказалась. Ни имени своего христианского, ни происхождения она не открыла мне. Я пробовал было, вопреки своему убеждению, поговорить в пользу христианства, но она обругала меня. Живя у муллы, она научилась бороться с христианством и упорствовать в мусульманстве. Она окрепла в своих пороках и не может оставить их, тем более что они прикрыты «шаригатом», охраняющим разврат весьма тщательно под именем добродетели. Я по личному опыту убедился, что сама по себе Мухамедова вера не дозволяет человеку рассуждать о вере и о душе; она только внушает всем и каждому, всех состояний и положений, какую-то апатичность и тоску, чем и выражается ее ложь. Но не то бывает в вере Христовой: только начни жить по-христиански, тотчас же почувствуешь близость Христа, душа успокоится, почувствует радость, и любовь охватит все существо человека, в чем и познаем истину Божию. Не то у язычника - Мухамеда: у него познается только сладострастие, а на душе скорбь и тоска, сопровождаемая раздражением и фанатизмом. Я познал это собственным опытом. Заглохшая у мусульманина совесть почти не пробуждается. Только в христианстве человеческий дух может найти мир и успокоение. Горе тому отступнику, который оставит истину Христову. Но и богохульник, хотя в сердце своем, скажет, что христианство богооткровенно. Правда, руководствуясь своею «самоуверенностию», как вот и я, «Муртаза-мулла», мы иногда говорим: «Сам хорошо знаю и понимаю все, но это есть не что иное, как голос самолюбия и сатаны». То же самое делалось и с Фатимою: она страдала душою, да не понимала источника и причины своих страданий. Хотя мне и хотелось указать ей истинную причину страданий и поговорить о христианстве, но она и слушать не хотела. Она только выразила свое желание быть моей женой, но я отказался от такового предложения. После встречи и разговоров с Фатимой я пошел к старику Рамазану, который оказался очень сведующим человеком. Он много говорил мне о жизни мусульман в прошлом и сравнивал ее с настоящею. Он постоянно высказывал презрение к «урусам» и хулил их жизнь, и выражал желание избавиться от них, уничтожить их с лица земли.
XXXI. Всемирный потоп по-мусульмански
Он заговорил кое о чем даже из истории и стал переводить некоторые места из Корана. Из книжки преданий он начал, между прочим, рассказывать о «всемирном потопе». Меня заинтересовало. Мне хотелось узнать, как он будет рассказывать, сходно ли с нашим библейским повествованием о том же событии. На это Рамазан, хотя с заметною неохотою, начал рассказывать:
- Слушай, Муртаза-эфенди, что говорится в нашей книге о великом пророке Нухе (Ной). Когда народ стал сильно портиться, забыл ислам - Коран и шаригат, - стал жить развратно, начал дружить с кафирами, тогда он забыл и Аллаха. Тогда они перестали молиться Богу и повели плохую жизнь, как вот теперь «урусы». В это время самый главный из ангелов ходил по земле и увидал, что народ развратился и не живет как должны жить правоверные. Жабраил (имя ангела) пошел на небо, в рай к Аллаху и стал жаловаться на народ: «Ай, Аллах! народ забыл тебя и не молится, не приносит Тебе и жертвы, живет по-кафирски». Аллах прогневался на народ и хотел тотчас же погубить его. Но Жабраил был ловкий ангел, сознался, что всех людей он не видал, а потому могут найтись люди, живущие еще мусульманами. Вот он и предложил Аллаху Самому сходить на землю и посмотреть на всех. Аллах послушался Жабраила и сказал ему: «Приведи меня к тому народу и поставь на высокую гору, а я посмотрю».
Далее лист книги был чем-то замаран, а потому он не мог разобрать писаного. Но в свое оправдание он добавил:
- Видишь ли, Муртаза, оно так и вышло, что на земле были и праведники. Когда Аллах и Жабраил спустились на землю, нашли гору и взошли на нее и спрятались в кусты, а оттуда стали смотреть, что делается на земле. Действительно, народ беззаконничал, Аллаха забыл. Аллах разгневался и хотел наказать всех огнем или уморить мором, чтобы всех покончить и сотворить людей послушных. Аллах с Жабраилом разговаривали громко, а народ шумел, - знаешь ведь, кафыры как кафыры… У них всегда шуму много…
Рамазан опять начал по книге:
- Грешит народ, не стало хороших мулл. Только один Нух остался полным мусульманином по-прежнему. Нух пошел на ту же гору, где был Аллах и Жабраил, но только с другой стороны, и ветер дул от Аллаха… Нух молился, а Аллах не слыхал… а от костра, на котором лежал жертвенный баран Ноя, дыма не было видно. Однако же Нух услыхал незнакомый разговор и, окончив молитву, пошел в ту сторону, откуда слышал голоса. В это время Аллах и Жабраил собирались уходить в рай и уже встали… И вот Аллах увидал Нуха и спросил Жабраила: «Кто этот человек?» А Жабраил отвечал, что он хорошенько сам не узнает, ибо настали сумерки. Тогда Аллах обратился к Нуху: «Ассаляму галяйка!» Нух отвечал: «Вагаляйкум асалям», хотя кроме кустов ничего не видал, и спросил, с кем он говорит. Жабраил объяснил ему, что «Аллах говорит с ним, спустившись на землю, чтобы усмотреть, как вы плохо живете». Нух так и упал на землю вниз лицом, высказывая Ему, сколько жертв он приносит Аллаху каждый год: баранов, верблюдов, коров, лошадей. «Пощади меня, Аллах!» - взмолился Нух Богу. Аллах за это полюбил Нуха и спросил: «Как тебя зовут?» «Твой нижайший раб Нух», - отвечал он. Аллах и прежде от ангелов слыхал, что на земле есть хорошей жизни человек - Нух, а потому теперь вспомнил его и повелел ему: «Никому не говоря ни слова, еще пришел бы на это место и придумал бы способ уничтожить людей». После этого Аллах поднялся на небо. Спустя несколько дней Нух снова пришел на гору и, хотя никого не видал, дал «салям» и получил ответ от Жабраила: «Вагаляйкум асалям, раб Аллаха Нух. Аллах спрашивает тебя, как лучше погубить народ нечестивый, чтобы оставить скот и зверей на племя». «Пусть Аллах пустит воду и потопит всех, и мне пусть укажет, какое дерево крепче на постройку корабля, во спасение себе и животным». Аллах несколько раз переговаривался с Нухом чрез опытного и «ловкого» Жабраила, и наконец решили потопить народ потоком, а Нуха с семейством спасти в корабле. После этого Нух принес Аллаху 500 жертв и приступил к постройке корабля. У Нуха семья была небольшая, а потому пришлось нанимать рабочих из народа. Но те смеялись над затеей Нуха и только за большую сумму согласились помогать ему. Но вот когда оставалось только закрыть ковчег и для того были уже посланы перекладинки, народ вздумал устроить из корабля народный «ватер», и стали в него испражняться, и наполнили его до верха. Нух совсем взвыл и стал жаловаться Аллаху. Аллах успокоил его и обещал поправить дело. Для испражнения пришел один больной зубами; он вымарал пальцы испражнением, хотел отряхнуть да и ударил об дерево пальцами и, чтобы успокоить боль, по забывчивости положил в рот; опомнился - рука нечиста… но боль зубов утихла… Узнали об этом все болящие зубами, - а по повелению Аллаха явилась чудная эпидемия, - вот и начали все приходить да мазать десны извержениями… И таким образом очистили весь корабль.
Мусульмане не могли придумать ничего лучшего, как эту глупую сказку. Такие рассказы произвели на меня нехорошее впечатление, я совсем не ожидал того, что пришлось мне слышать. Теперь я понял, почему так долго мне не делали таких откровений, и вот даже Рамазан рассказывал мне с большою неохотою, вероятно, стыдясь своих же слов.
Пробыв еще два дня в Варенском, я уехал в Черноборский аул.
XXXII. Суюр-мулла
Я остановился у Жанбула, который постоянно восхвалял Зайнуллу-хазрета, Биис-хазия, Кара-дивана, да еще Суюра-муллу яманчаловской мечети; он уважал плутню Зайнуллы и принимал ее за чудо. Жанбул был непросвещен и не мог разгадать «святошу». Раз как-то пришел ко мне сын Суюра-муллы и позвал меня к себе. Я пошел; меня приняли и угостили хорошо. Оказывается, что и Суюр хороший плут, соучастник Зайнуллы по всем плутням в округе. Он очень рекомендовал себя как праведника. Он любит рассказывать, как во сне Зайнулла ходит к нему в гости. А мне, как важному гостю, он рассказал всю свою жизнь, а я от скуки слушал.
- Я родился в богатстве, у нас было много скота. Мы занимали привольную равнину, скот был постоянно тучным; махана, молока, кумысу, масла было много. Женщины у нас красивые. Я немного учился грамоте, потом торговал; женили меня на красавице, и мы с женой жили так хорошо, что 10 лет брачной жизни нам показались за один день… Чудо… Потом мы оба захворали. Жена померла, а я оправился. Больного еще меня вынесли на воздух и положили на траву. Вот я и вижу, бежит один дивана и кричит: «Гу-гу-Аллагу - шайхый Зайнулла - гый-гый-гый!» Он будто на крыльях летел, его нельзя было догнать на самой быстрой лошади. Он скрылся из вида. Я заинтересовался, что это за Зайнулла. Но когда приехал мой отец, я спросил его, что это за Зайнулла. Он отвечает мне, что Зайнулла - великий святой. Глубоко врезалось это у меня в памяти с той минуты. Настала ночь, а Зайнулла не выходил у меня из головы. А когда я уснул, то он сам явился мне во сне. Дня через два я опять увидал его во сне. На этот раз он что-то говорил, и мы оба очутились в г. Троицке за 500 вер. Зайнулла сказал мне: «Приходи, учись в моей медресе, ты будешь хорошим муллою». И вот 28 раз я видел во сне Зайнуллу. Я бросил все и 28-ми лет пошел в Троицк учиться. 32-х лет я стал муллою. Народ скоро узнал, что Зайнулла спас меня от смерти, учил грамоте и, значит, любил. Все стали уважать меня. Будучи муллою, я часто ходил пешком к Зайнулле. Однажды на прощанье я хотел попросить у него «фатиха», но он сам стал много плевать мне в лицо и на грудь… и после того я стал слышать и понимать разговоры животных, что я испытал на опыте. Возвращаясь домой, я шел маленькой дорогой по мелким кустам; а когда устал, свернул в сторону и сел под куст.
Вошь и собака
- Я только что хотел уже идти, как вижу, что с стороны по той же дороге идет собака, а навстречу ей человеческая вошь. Они сошлись как раз против меня и, устремив друг на друга взгляды, не замечали меня. Тогда я понял, что они разговаривают между собою, ибо животные всегда говорят друг с другом; только простой человек не понимает их речи. Сошлись собака и вошь и обменялись «салямом». Собака первою дала «салям» и спросила: «Ты, вошь, куда это идешь?» А та отвечает: «Я иду от татар, они больно чисто моются и нас жарят в бане, чуть не сожгли меня совсем; а по слухам, у киргиз нет бани и они подолгу не моются и не меняют рубах, вот я хочу поселиться у них. А ты куда пошла, собака?» - «А я иду от киргиз, они плохо кормят меня, и даже кости сами чисто огладывают, не оставляя нам ничего; а сторожить табуны заставляют, да еще нагайкой бьют; я пойду к татарам и буду хотя костями кормиться; там и стеречь нужно только дом: лежи знай вдоволь». Они простились и разошлись.
Суюр говорил эту глупость так серьезно… Как будто читал Коран. Продолжать этот разговор помешал нам приезжий киргиз, оказавшийся также словоохотливым.
О богаче
Он рассказывал нам о жизни одного богача-киргиза, владельца золотых приисков в даче «Черный Бор».
- В молодости своей тот богач был беден и настоящий разбойник: много он прибил людей в степях и много жизней погубил. Думали было представить его начальству, да он так припугнул киргиз, что они перестали и думать о нем: у многих он украл лошадей и продал. Лет 20 проразбойничав, он остановился и дал слово жить спокойно, не тревожить общества киргиз. Он поступил сначала простым рабочим, а потом стал приказчиком у одного богача и даже управляющим на золотых приисках у него. Спустя несколько лет, хозяин стал беден, а управляющий богател, и наконец завладел приисками. Прежний хозяин куда-то пропал со всем своим семейством. То же делалось и с рабочими, когда приходилось платить им помногу жалованье. Свои прииски он иногда сдавал вольнорабочим и принимал у них золото по условной цене. И тогда приносившие золота помногу куда-то пропадали… И нажил этот разбойник большой капитал, а потом и сам пропал, т. е. умер. Муллы отказывались читать над ним молитвы, но родные подкупили их, и вот съехались шесть великих мулл на могилу, и масса народу собралась посмотреть на похороны. С веселыми лицами зарывали могилу рабочие, и почти половина могилы была уже зарыта… Как вдруг в могиле раздался сильный шум и как бы гром; видно, шайтаны там сильно зашумели. Могильщики разбежались, муллы отступили от могилы… Оказалось, что могила с покойником провалилась в глубокую пропасть. После веревками измеряли пропасть, да не достали дна. Завалить эту яму не было возможности. Вот как Аллах наказал злодея за ду… <Страницы 94-95 отсутствуют>
[XXXIII]
<Страницы 94-95 отсутствуют> …голос мой будет дрожать. Не страх, а какая-то иная сила изменила даже мою внешность и осанку. Старик, стоящий постоянно стражем на крыльце, с недоумением посмотрел на меня и спросил:
- Откуда ты?
Я ответил ему, что я ведь Муртаза!
- Муртаза-эфенди?
- Да, я самый.
Старик осмотрел меня с ног до головы.
Старик пытался затянуть разговор, но я понял его и не дал ему возможности предупредить Зайнуллу - я быстро прошел мимо его в переднюю, снял калоши и прошел в приемную. Дрожащим голосом произнес я «салям». Зайнулла ответил мне тем же, но на лице его выразилось неудовольствие, хотя «святой» и старался не выдавать этого. Он, конечно, гневался, что не доложили ему о приходе богатого татарина, и что шпионы его проспали. Таким образом фальшивость «святости» Зайнуллы обнаружилась и на лице Зайнуллы была заметна рассеянность, ибо он не знал, зачем пришел «богаты» татарин, т. е. я, Муртаза… «Святой» Зайнулла не знал, что делать и с чего начать разговор. По-прежнему поразить посетителя своею «прозорливостью» он не мог; он положительно оробел. Я пожал его руку и с удовольствием смотрел на растерявшегося хазрета, своими глазами чего-то искавшего на столе, но не находящего.
- Кайсы аульники? (т. е. из какого селения) - спросил он почти шепотом себя ли самого или меня.
Во мне уже закипела злоба против этого обманщика. Но слуга из его же родных, стоявший тут, дернул меня за рукав и пригласил сесть. Я еще посмотрел на растерявшегося Зайнуллу и сел на разостланное на полу мягкое одеяло.
Главный шпион «святого» разливал чай и тихонько спросил меня:
- Ты где живешь?
Я засмеялся и сказал:
- Да ведь я же сам Муртаза, музафир во славу Аллаха!..
- А, это ты… знаю, знаю… - И замахал пред своими глазами рукою, как бы разгоняя дым; но он сильно покраснел и не мог смотреть далее крана.
А Зайнулла выказал слабости еще более, краснея и бледнея… Он расспрашивал меня все невпопад - о жене, о скотине, о детях, о благополучии моих предприятий, и спросил, чего у меня нет. Это он спрашивал в сильном замешательстве, ибо знал хорошо мое русское происхождение, и всю прошлую жизнь свою я рассказывал ему неоднократно. Я, однако же, сказал ему, что все слава Богу, «Альхамду лилляги», и начал пить чай. Ну, думаю, плут хороший, попался… брошу я этого пустосвята и уйду в Самарканд; здесь вся мусульманская жизнь пропитана духом Зайнуллы; авось там будет лучший ислам… На всю Россию прокляну Зайнуллу…
Я стал прощаться, а Зайнулла и слуга его сильно вздохнули, видно, что дух их был стестен… и вырвался. Когда я проходил мимо Зайнуллы, страшно боялся, как бы он не дал мне своего «фатиха», т. е. не дунул бы и не плюнул на меня; я торопился скорее пройти, ибо теперь уже не дорожил его «благодатию» и считал ее за сатанинскую скверну. Я еще раз с презрением взглянул на присутствующих и гордо вышел на двор, а за воротами плюнул, с проклятием на голову старого плута Зайнуллы.
Когда я вышел на улицу, то увидел группу в 5-6 человек, шедших к Зайнулле. Все они шли с трепетом, вытянув рожи… Это меня возмутило еще сильнее. Я вспомнил слова шаригата: «Огнем и мечом распространяй ислам, режь кафиров!» Меня злоба затрясла и я подумал: вот этих-то нечестивцев нужно бы резать всех, начиная с Зайнуллы… Но в то же время у меня явилась жалость к заблуждающимся поклонникам обманщика. В числе паломников я заметил одного знакомого; это был храбрый и важный по наружности. Но теперь он сморщился и не стоил гроша, - также заметно было в нем самоуничижение: он шел со страхом и трепетом к своему «великому хазрету»!.. О несчастные!
Молитва самому Зайнулле
Когда я пришел на квартиру, во мне снова закипела злоба: на квартиру зашел бедный дервиш, и хозяин посадил его чай пить; и вот этот дервиш после чая запел старческим голосом молитву «святому Зайнулле», якобы в благодарность хозяину за чай, чему тот был очень рад. Я многое не понимал в этой «молитве» Зайнулле, но, по просьбе моей, хозяин объяснил мне, что в этой молитве заключается просьба к Зайнулле не возноситься живым в рай!
- Кто же составил эту молитву?
- Конечно, нам не составить такой молитвы! Она составлена самим хазретом, и он научает этой молитве бедняков, когда они приходят к нему за милостынею и немало времени живут у него.
Киргиз, сидевший тут, подтвердил это:
- Да, да. Эти тоже «дивана» Зайнуллины, - добавил он.
В молитве той даже о Аллахе не упоминается, а все один Зайнулла.
Я перестал с ними разговаривать, ибо злоба душила меня; а на другой день я уехал в Черноборский аул, и на житье остановился у Давлет-бая.
Однажды я надумал сходить к Яманчалову - миллионеру; я тогда был писцом у аульного старшины, и мне пришлось везти к нему (Яманч.) одну бумагу для подписа. Мы поехали. Яманчалова застали дома. Он занимает громадный дом, имеет большое семейство, больше из женщин, а сыновьев у него два взрослых. По окончании дела мне пришлось поговорить с ним. Он страшно груб и постоянно смотрит в пол, беспрестанно курит; что-то, по-видимому, мучает его; говорит отрывочно, переходя с одного предмета на другой; в нем много отталкивающего, и я не решился говорить с ним о «вере», о которой, вероятно, ему и думать некогда. У него полны шкафы «законов», несколько письменных столов. Он действительно, может быть, «король степей», но только ближе к Стеньке Разину, по занятиям. Мы простились и уехали «несолоно хлебавши»… Он не угостил нас даже, по простому киргизскому обычаю, кусочком лепешки.
После этой поездки, перебирая разные бумаги старшины, я часто встречал объявления о пропавших молодых людях обоего пола. Но если и есть у них «пропавшие», то их тщательно скрывают. А у самого Яманчалова укрываемых, особенно девушек, еще более, и притом «с разрешения» начальства. Я много мог бы узнать здесь, да мне помешал пристав 2 стана Кустанайского уезда, запретив мне заниматься у старшины. Я снова стал свободным, а потому продолжал свое дело «хаджия». Я пошел в Аупай-аул, верст за 20 от Черноборского, в степную сторону. На пути мне пришлось своротить немного в сторону и зайти в Юнус-аул, по имени Юнуса Яманчалова, младшего брата Исмагила. На душе у меня стало страшно тяжело. Во все время был сильный туман, отчего мне становится жудко. Я шел уже по совершенно ровной степи, и ничего нельзя было видеть шагов на 20 вперед. Было довольно морозно. Мною овладела страшная тоска, так что я готов был плакать. Я молился Аллаху, чтобы он помог мне скорее добраться до Самарканда, где я думал заняться только молитвою в мечети.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
Дервиш (вариант подписи: Байгуш). Фото П. А. Лейбина (г. Верный)
XXX. Братья Акочуровы
Сунагат-мулла выдал мне пуд пшеницы как «гашир». Потом я побывал у Акочуровых, заходил к есаулу, среднему брату. У него сидел азанчи, с которым они долго шептались. «У нас все хорошо идет… я радуюсь, что наш народ встает на видное место и все стали обращать внимание на нас; в недалеком будущем ислам встанет во главе всех религий… Только нужно еще постараться набрать побольше в нашу веру русских…» Он был чем-то взволнован и не охотно говорил. После того я побывал еще у вахмистра, занимающего у них важную позицию. Этот говорил со мною охотнее; он говорил: «Акочуров не надеялся на тебя, хотя ты и мусульманин; но потом, когда ты показал ему свои документы, он уверился и в тебя, и даже в пятницу велел тебе опять прийти к нему. Он теперь говорит, что такими, как ты, нужно дорожить, и оказывать особое уважение, напоказ другим. Вот на тебе обратно твои бумаги, а в пятницу пойдем к нему вместе». Затем вахмистр стал объяснять, кто такие Акочуровы: «Акочуровых 5 братьев; все они богаты и влиятельны. Один из них, кажется, губернатором в Ташкенте; один брат - полковником в Оренбурге; этот есаул, а там еще за ним - прапорщик, и один учится на офицера в Киеве. Они, на случай, добиваются воинского начальствования… Им очень желательно послужить своему народу, почему и стремятся занимать такие должности». По другим упорным слухам, они поддерживают мусульман своею властию, данною им от Государя… Из всех их разговоров понятно, что все они стоят за мусульман и злоупотребляют доверием правительства.
В комнату вошел старик Рамазан и заявил мне, что лошадь готова, нужно ехать собирать «гашир», по приказанию ишана. Я простился с хозяином и поехал. Я набрал пшеницы пудов 50 и продал ее за 26 рублей… А на душе у меня, однако же, было тяжело, а потому я раздавал деньги бедным, думая облегчить этим свои душевные страдания. Но вот я вспомнил, что здесь где-то есть русская женщина, принявшая мусульманство, и начал отыскивать ее. Я спросил одного татарина, где живет таковая.
Фатима
- А, это Фатима. Зайди ко мне, и я позову ее; она об тебе уже знает, даже желает видеть тебя.
И вот чрез несколько минут пришла «Фатима»; поздоровались, но руки не подали. Я начал было разговор о том, как она попала в мусульманство. Она отвечала неопределенно, и я подумал, что она просто увлеклась привольною мусульманскою жизнию да распутством, прикрытым «шаригатом», получающим оттого имя добродетели. Однако же в душе-то я одобрял ее…
- Сначала я была у родителей хорошею дочерью, по исполнении 18 лет моей жизни меня выдали замуж. Мы с мужем жили хорошо только два года (в г. Троицке). Муж мой, будь он проклят, был слесарем; к нам стали ходить его друзья и знакомые, начались у них попойки. Муж мой стал пить, а пьяный шутил со мною при товарищах до бессовестности; а на него глядя, и товарищи его стали относиться ко мне нехорошо, бесстыдно, шутили и острили со мною при муже, а он молчал… Чрез два года я сделалась нехорошею женщиной, подружилась с одним из товарищей мужа и стала обманывать его. С того времени муж опротивел мне, я бросила и ушла к татарину, с которым мы уехали в Кустанай. Там я познакомилась с другим татарином, который обещал жениться на мне, если я приму магометанскую веру. Но я не согласилась на это. У меня страшно тяжело было на душе, но не знаю отчего, хотя я подумывала, что за грех мой с татарином страдает душа моя, что и высказала своему сожителю. А он посоветовал съездить к Зайнулле «святому». Я поехала. Зайнулла не разговаривал с нами много, он посоветовал обратиться в мусульманский совет в Троицке, который и научил нас подать прошение о зачислении меня в мусульманство: «Там от твоего имени будут хлопотать… А перейти в нашу веру тебя призывает сам Аллах, - добавил он. - Ну и хорошо тебе будет, если ты примешь ислам, грехов на тебе никогда не будет, ты будешь как младенец. Теперь на тебе много грехов, прими нашу веру и очистишься… Вы, христиане, идолопоклонники, а попы ваши ходят в церковь только мешать молитве, да пускают дым, который только шайтаны в аду пускают, для себя дымят… А ты такая славная, умная и знатная… Ты, видно, не знала, что вера урусов нехорошая…» Я сказала ему, что, по-своему, я веровала прежде хорошо, да в последние годы сбилась с толку. «Ну вот: ты не сбилась, это Аллах призывает тебя; не теряй время, переходи в нашу веру, жизнь твоя поправится». Хазрет посмотрел на какую-то книгу и сказал: «Я теперь подробно вижу жизнь твою в будущем: ты будешь, Фатима, знатною мусульманкою». А, пожалуй, и верно, - подумала я и перешла в мухамеданство, хлопотали за меня они сами. Комитет у них сильный, там все богачи Яушевы, Яманчаловы и другие. Да я еще не все тебе рассказала. Я уж больно сильно распутничала, страшно сказать, за что стала совесть мучить меня. Я хотела все бросить да возвратиться, в церковь ходить начинала, но ничего не выходило: каяться-то не могу и молиться разучилась. Пред людьми-то было стыдно, и мне казалось, что все смотрят на меня. А между тем мой сожитель обобрал меня и бросил; слово-то хазрета Зайнуллы относительно моей будущей знатности не исполнилось… А душа моя продолжает страдать… Я сказала об этом мулле, а он и говорит мне: «Молиться надо; хотя ты и безгрешна как ребенок, но по шаригату надо молиться». Вот я и молюсь, но на душе холод, будто огонь погас.
Фатима горько заплакала. На мою просьбу рассказать мне свою жизнь еще подробнее Фатима отказалась. Ни имени своего христианского, ни происхождения она не открыла мне. Я пробовал было, вопреки своему убеждению, поговорить в пользу христианства, но она обругала меня. Живя у муллы, она научилась бороться с христианством и упорствовать в мусульманстве. Она окрепла в своих пороках и не может оставить их, тем более что они прикрыты «шаригатом», охраняющим разврат весьма тщательно под именем добродетели. Я по личному опыту убедился, что сама по себе Мухамедова вера не дозволяет человеку рассуждать о вере и о душе; она только внушает всем и каждому, всех состояний и положений, какую-то апатичность и тоску, чем и выражается ее ложь. Но не то бывает в вере Христовой: только начни жить по-христиански, тотчас же почувствуешь близость Христа, душа успокоится, почувствует радость, и любовь охватит все существо человека, в чем и познаем истину Божию. Не то у язычника - Мухамеда: у него познается только сладострастие, а на душе скорбь и тоска, сопровождаемая раздражением и фанатизмом. Я познал это собственным опытом. Заглохшая у мусульманина совесть почти не пробуждается. Только в христианстве человеческий дух может найти мир и успокоение. Горе тому отступнику, который оставит истину Христову. Но и богохульник, хотя в сердце своем, скажет, что христианство богооткровенно. Правда, руководствуясь своею «самоуверенностию», как вот и я, «Муртаза-мулла», мы иногда говорим: «Сам хорошо знаю и понимаю все, но это есть не что иное, как голос самолюбия и сатаны». То же самое делалось и с Фатимою: она страдала душою, да не понимала источника и причины своих страданий. Хотя мне и хотелось указать ей истинную причину страданий и поговорить о христианстве, но она и слушать не хотела. Она только выразила свое желание быть моей женой, но я отказался от такового предложения. После встречи и разговоров с Фатимой я пошел к старику Рамазану, который оказался очень сведующим человеком. Он много говорил мне о жизни мусульман в прошлом и сравнивал ее с настоящею. Он постоянно высказывал презрение к «урусам» и хулил их жизнь, и выражал желание избавиться от них, уничтожить их с лица земли.
XXXI. Всемирный потоп по-мусульмански
Он заговорил кое о чем даже из истории и стал переводить некоторые места из Корана. Из книжки преданий он начал, между прочим, рассказывать о «всемирном потопе». Меня заинтересовало. Мне хотелось узнать, как он будет рассказывать, сходно ли с нашим библейским повествованием о том же событии. На это Рамазан, хотя с заметною неохотою, начал рассказывать:
- Слушай, Муртаза-эфенди, что говорится в нашей книге о великом пророке Нухе (Ной). Когда народ стал сильно портиться, забыл ислам - Коран и шаригат, - стал жить развратно, начал дружить с кафирами, тогда он забыл и Аллаха. Тогда они перестали молиться Богу и повели плохую жизнь, как вот теперь «урусы». В это время самый главный из ангелов ходил по земле и увидал, что народ развратился и не живет как должны жить правоверные. Жабраил (имя ангела) пошел на небо, в рай к Аллаху и стал жаловаться на народ: «Ай, Аллах! народ забыл тебя и не молится, не приносит Тебе и жертвы, живет по-кафирски». Аллах прогневался на народ и хотел тотчас же погубить его. Но Жабраил был ловкий ангел, сознался, что всех людей он не видал, а потому могут найтись люди, живущие еще мусульманами. Вот он и предложил Аллаху Самому сходить на землю и посмотреть на всех. Аллах послушался Жабраила и сказал ему: «Приведи меня к тому народу и поставь на высокую гору, а я посмотрю».
Далее лист книги был чем-то замаран, а потому он не мог разобрать писаного. Но в свое оправдание он добавил:
- Видишь ли, Муртаза, оно так и вышло, что на земле были и праведники. Когда Аллах и Жабраил спустились на землю, нашли гору и взошли на нее и спрятались в кусты, а оттуда стали смотреть, что делается на земле. Действительно, народ беззаконничал, Аллаха забыл. Аллах разгневался и хотел наказать всех огнем или уморить мором, чтобы всех покончить и сотворить людей послушных. Аллах с Жабраилом разговаривали громко, а народ шумел, - знаешь ведь, кафыры как кафыры… У них всегда шуму много…
Рамазан опять начал по книге:
- Грешит народ, не стало хороших мулл. Только один Нух остался полным мусульманином по-прежнему. Нух пошел на ту же гору, где был Аллах и Жабраил, но только с другой стороны, и ветер дул от Аллаха… Нух молился, а Аллах не слыхал… а от костра, на котором лежал жертвенный баран Ноя, дыма не было видно. Однако же Нух услыхал незнакомый разговор и, окончив молитву, пошел в ту сторону, откуда слышал голоса. В это время Аллах и Жабраил собирались уходить в рай и уже встали… И вот Аллах увидал Нуха и спросил Жабраила: «Кто этот человек?» А Жабраил отвечал, что он хорошенько сам не узнает, ибо настали сумерки. Тогда Аллах обратился к Нуху: «Ассаляму галяйка!» Нух отвечал: «Вагаляйкум асалям», хотя кроме кустов ничего не видал, и спросил, с кем он говорит. Жабраил объяснил ему, что «Аллах говорит с ним, спустившись на землю, чтобы усмотреть, как вы плохо живете». Нух так и упал на землю вниз лицом, высказывая Ему, сколько жертв он приносит Аллаху каждый год: баранов, верблюдов, коров, лошадей. «Пощади меня, Аллах!» - взмолился Нух Богу. Аллах за это полюбил Нуха и спросил: «Как тебя зовут?» «Твой нижайший раб Нух», - отвечал он. Аллах и прежде от ангелов слыхал, что на земле есть хорошей жизни человек - Нух, а потому теперь вспомнил его и повелел ему: «Никому не говоря ни слова, еще пришел бы на это место и придумал бы способ уничтожить людей». После этого Аллах поднялся на небо. Спустя несколько дней Нух снова пришел на гору и, хотя никого не видал, дал «салям» и получил ответ от Жабраила: «Вагаляйкум асалям, раб Аллаха Нух. Аллах спрашивает тебя, как лучше погубить народ нечестивый, чтобы оставить скот и зверей на племя». «Пусть Аллах пустит воду и потопит всех, и мне пусть укажет, какое дерево крепче на постройку корабля, во спасение себе и животным». Аллах несколько раз переговаривался с Нухом чрез опытного и «ловкого» Жабраила, и наконец решили потопить народ потоком, а Нуха с семейством спасти в корабле. После этого Нух принес Аллаху 500 жертв и приступил к постройке корабля. У Нуха семья была небольшая, а потому пришлось нанимать рабочих из народа. Но те смеялись над затеей Нуха и только за большую сумму согласились помогать ему. Но вот когда оставалось только закрыть ковчег и для того были уже посланы перекладинки, народ вздумал устроить из корабля народный «ватер», и стали в него испражняться, и наполнили его до верха. Нух совсем взвыл и стал жаловаться Аллаху. Аллах успокоил его и обещал поправить дело. Для испражнения пришел один больной зубами; он вымарал пальцы испражнением, хотел отряхнуть да и ударил об дерево пальцами и, чтобы успокоить боль, по забывчивости положил в рот; опомнился - рука нечиста… но боль зубов утихла… Узнали об этом все болящие зубами, - а по повелению Аллаха явилась чудная эпидемия, - вот и начали все приходить да мазать десны извержениями… И таким образом очистили весь корабль.
Мусульмане не могли придумать ничего лучшего, как эту глупую сказку. Такие рассказы произвели на меня нехорошее впечатление, я совсем не ожидал того, что пришлось мне слышать. Теперь я понял, почему так долго мне не делали таких откровений, и вот даже Рамазан рассказывал мне с большою неохотою, вероятно, стыдясь своих же слов.
Пробыв еще два дня в Варенском, я уехал в Черноборский аул.
XXXII. Суюр-мулла
Я остановился у Жанбула, который постоянно восхвалял Зайнуллу-хазрета, Биис-хазия, Кара-дивана, да еще Суюра-муллу яманчаловской мечети; он уважал плутню Зайнуллы и принимал ее за чудо. Жанбул был непросвещен и не мог разгадать «святошу». Раз как-то пришел ко мне сын Суюра-муллы и позвал меня к себе. Я пошел; меня приняли и угостили хорошо. Оказывается, что и Суюр хороший плут, соучастник Зайнуллы по всем плутням в округе. Он очень рекомендовал себя как праведника. Он любит рассказывать, как во сне Зайнулла ходит к нему в гости. А мне, как важному гостю, он рассказал всю свою жизнь, а я от скуки слушал.
- Я родился в богатстве, у нас было много скота. Мы занимали привольную равнину, скот был постоянно тучным; махана, молока, кумысу, масла было много. Женщины у нас красивые. Я немного учился грамоте, потом торговал; женили меня на красавице, и мы с женой жили так хорошо, что 10 лет брачной жизни нам показались за один день… Чудо… Потом мы оба захворали. Жена померла, а я оправился. Больного еще меня вынесли на воздух и положили на траву. Вот я и вижу, бежит один дивана и кричит: «Гу-гу-Аллагу - шайхый Зайнулла - гый-гый-гый!» Он будто на крыльях летел, его нельзя было догнать на самой быстрой лошади. Он скрылся из вида. Я заинтересовался, что это за Зайнулла. Но когда приехал мой отец, я спросил его, что это за Зайнулла. Он отвечает мне, что Зайнулла - великий святой. Глубоко врезалось это у меня в памяти с той минуты. Настала ночь, а Зайнулла не выходил у меня из головы. А когда я уснул, то он сам явился мне во сне. Дня через два я опять увидал его во сне. На этот раз он что-то говорил, и мы оба очутились в г. Троицке за 500 вер. Зайнулла сказал мне: «Приходи, учись в моей медресе, ты будешь хорошим муллою». И вот 28 раз я видел во сне Зайнуллу. Я бросил все и 28-ми лет пошел в Троицк учиться. 32-х лет я стал муллою. Народ скоро узнал, что Зайнулла спас меня от смерти, учил грамоте и, значит, любил. Все стали уважать меня. Будучи муллою, я часто ходил пешком к Зайнулле. Однажды на прощанье я хотел попросить у него «фатиха», но он сам стал много плевать мне в лицо и на грудь… и после того я стал слышать и понимать разговоры животных, что я испытал на опыте. Возвращаясь домой, я шел маленькой дорогой по мелким кустам; а когда устал, свернул в сторону и сел под куст.
Вошь и собака
- Я только что хотел уже идти, как вижу, что с стороны по той же дороге идет собака, а навстречу ей человеческая вошь. Они сошлись как раз против меня и, устремив друг на друга взгляды, не замечали меня. Тогда я понял, что они разговаривают между собою, ибо животные всегда говорят друг с другом; только простой человек не понимает их речи. Сошлись собака и вошь и обменялись «салямом». Собака первою дала «салям» и спросила: «Ты, вошь, куда это идешь?» А та отвечает: «Я иду от татар, они больно чисто моются и нас жарят в бане, чуть не сожгли меня совсем; а по слухам, у киргиз нет бани и они подолгу не моются и не меняют рубах, вот я хочу поселиться у них. А ты куда пошла, собака?» - «А я иду от киргиз, они плохо кормят меня, и даже кости сами чисто огладывают, не оставляя нам ничего; а сторожить табуны заставляют, да еще нагайкой бьют; я пойду к татарам и буду хотя костями кормиться; там и стеречь нужно только дом: лежи знай вдоволь». Они простились и разошлись.
Суюр говорил эту глупость так серьезно… Как будто читал Коран. Продолжать этот разговор помешал нам приезжий киргиз, оказавшийся также словоохотливым.
О богаче
Он рассказывал нам о жизни одного богача-киргиза, владельца золотых приисков в даче «Черный Бор».
- В молодости своей тот богач был беден и настоящий разбойник: много он прибил людей в степях и много жизней погубил. Думали было представить его начальству, да он так припугнул киргиз, что они перестали и думать о нем: у многих он украл лошадей и продал. Лет 20 проразбойничав, он остановился и дал слово жить спокойно, не тревожить общества киргиз. Он поступил сначала простым рабочим, а потом стал приказчиком у одного богача и даже управляющим на золотых приисках у него. Спустя несколько лет, хозяин стал беден, а управляющий богател, и наконец завладел приисками. Прежний хозяин куда-то пропал со всем своим семейством. То же делалось и с рабочими, когда приходилось платить им помногу жалованье. Свои прииски он иногда сдавал вольнорабочим и принимал у них золото по условной цене. И тогда приносившие золота помногу куда-то пропадали… И нажил этот разбойник большой капитал, а потом и сам пропал, т. е. умер. Муллы отказывались читать над ним молитвы, но родные подкупили их, и вот съехались шесть великих мулл на могилу, и масса народу собралась посмотреть на похороны. С веселыми лицами зарывали могилу рабочие, и почти половина могилы была уже зарыта… Как вдруг в могиле раздался сильный шум и как бы гром; видно, шайтаны там сильно зашумели. Могильщики разбежались, муллы отступили от могилы… Оказалось, что могила с покойником провалилась в глубокую пропасть. После веревками измеряли пропасть, да не достали дна. Завалить эту яму не было возможности. Вот как Аллах наказал злодея за ду… <Страницы 94-95 отсутствуют>
[XXXIII]
<Страницы 94-95 отсутствуют> …голос мой будет дрожать. Не страх, а какая-то иная сила изменила даже мою внешность и осанку. Старик, стоящий постоянно стражем на крыльце, с недоумением посмотрел на меня и спросил:
- Откуда ты?
Я ответил ему, что я ведь Муртаза!
- Муртаза-эфенди?
- Да, я самый.
Старик осмотрел меня с ног до головы.
Старик пытался затянуть разговор, но я понял его и не дал ему возможности предупредить Зайнуллу - я быстро прошел мимо его в переднюю, снял калоши и прошел в приемную. Дрожащим голосом произнес я «салям». Зайнулла ответил мне тем же, но на лице его выразилось неудовольствие, хотя «святой» и старался не выдавать этого. Он, конечно, гневался, что не доложили ему о приходе богатого татарина, и что шпионы его проспали. Таким образом фальшивость «святости» Зайнуллы обнаружилась и на лице Зайнуллы была заметна рассеянность, ибо он не знал, зачем пришел «богаты» татарин, т. е. я, Муртаза… «Святой» Зайнулла не знал, что делать и с чего начать разговор. По-прежнему поразить посетителя своею «прозорливостью» он не мог; он положительно оробел. Я пожал его руку и с удовольствием смотрел на растерявшегося хазрета, своими глазами чего-то искавшего на столе, но не находящего.
- Кайсы аульники? (т. е. из какого селения) - спросил он почти шепотом себя ли самого или меня.
Во мне уже закипела злоба против этого обманщика. Но слуга из его же родных, стоявший тут, дернул меня за рукав и пригласил сесть. Я еще посмотрел на растерявшегося Зайнуллу и сел на разостланное на полу мягкое одеяло.
Главный шпион «святого» разливал чай и тихонько спросил меня:
- Ты где живешь?
Я засмеялся и сказал:
- Да ведь я же сам Муртаза, музафир во славу Аллаха!..
- А, это ты… знаю, знаю… - И замахал пред своими глазами рукою, как бы разгоняя дым; но он сильно покраснел и не мог смотреть далее крана.
А Зайнулла выказал слабости еще более, краснея и бледнея… Он расспрашивал меня все невпопад - о жене, о скотине, о детях, о благополучии моих предприятий, и спросил, чего у меня нет. Это он спрашивал в сильном замешательстве, ибо знал хорошо мое русское происхождение, и всю прошлую жизнь свою я рассказывал ему неоднократно. Я, однако же, сказал ему, что все слава Богу, «Альхамду лилляги», и начал пить чай. Ну, думаю, плут хороший, попался… брошу я этого пустосвята и уйду в Самарканд; здесь вся мусульманская жизнь пропитана духом Зайнуллы; авось там будет лучший ислам… На всю Россию прокляну Зайнуллу…
Я стал прощаться, а Зайнулла и слуга его сильно вздохнули, видно, что дух их был стестен… и вырвался. Когда я проходил мимо Зайнуллы, страшно боялся, как бы он не дал мне своего «фатиха», т. е. не дунул бы и не плюнул на меня; я торопился скорее пройти, ибо теперь уже не дорожил его «благодатию» и считал ее за сатанинскую скверну. Я еще раз с презрением взглянул на присутствующих и гордо вышел на двор, а за воротами плюнул, с проклятием на голову старого плута Зайнуллы.
Когда я вышел на улицу, то увидел группу в 5-6 человек, шедших к Зайнулле. Все они шли с трепетом, вытянув рожи… Это меня возмутило еще сильнее. Я вспомнил слова шаригата: «Огнем и мечом распространяй ислам, режь кафиров!» Меня злоба затрясла и я подумал: вот этих-то нечестивцев нужно бы резать всех, начиная с Зайнуллы… Но в то же время у меня явилась жалость к заблуждающимся поклонникам обманщика. В числе паломников я заметил одного знакомого; это был храбрый и важный по наружности. Но теперь он сморщился и не стоил гроша, - также заметно было в нем самоуничижение: он шел со страхом и трепетом к своему «великому хазрету»!.. О несчастные!
Молитва самому Зайнулле
Когда я пришел на квартиру, во мне снова закипела злоба: на квартиру зашел бедный дервиш, и хозяин посадил его чай пить; и вот этот дервиш после чая запел старческим голосом молитву «святому Зайнулле», якобы в благодарность хозяину за чай, чему тот был очень рад. Я многое не понимал в этой «молитве» Зайнулле, но, по просьбе моей, хозяин объяснил мне, что в этой молитве заключается просьба к Зайнулле не возноситься живым в рай!
- Кто же составил эту молитву?
- Конечно, нам не составить такой молитвы! Она составлена самим хазретом, и он научает этой молитве бедняков, когда они приходят к нему за милостынею и немало времени живут у него.
Киргиз, сидевший тут, подтвердил это:
- Да, да. Эти тоже «дивана» Зайнуллины, - добавил он.
В молитве той даже о Аллахе не упоминается, а все один Зайнулла.
Я перестал с ними разговаривать, ибо злоба душила меня; а на другой день я уехал в Черноборский аул, и на житье остановился у Давлет-бая.
Однажды я надумал сходить к Яманчалову - миллионеру; я тогда был писцом у аульного старшины, и мне пришлось везти к нему (Яманч.) одну бумагу для подписа. Мы поехали. Яманчалова застали дома. Он занимает громадный дом, имеет большое семейство, больше из женщин, а сыновьев у него два взрослых. По окончании дела мне пришлось поговорить с ним. Он страшно груб и постоянно смотрит в пол, беспрестанно курит; что-то, по-видимому, мучает его; говорит отрывочно, переходя с одного предмета на другой; в нем много отталкивающего, и я не решился говорить с ним о «вере», о которой, вероятно, ему и думать некогда. У него полны шкафы «законов», несколько письменных столов. Он действительно, может быть, «король степей», но только ближе к Стеньке Разину, по занятиям. Мы простились и уехали «несолоно хлебавши»… Он не угостил нас даже, по простому киргизскому обычаю, кусочком лепешки.
После этой поездки, перебирая разные бумаги старшины, я часто встречал объявления о пропавших молодых людях обоего пола. Но если и есть у них «пропавшие», то их тщательно скрывают. А у самого Яманчалова укрываемых, особенно девушек, еще более, и притом «с разрешения» начальства. Я много мог бы узнать здесь, да мне помешал пристав 2 стана Кустанайского уезда, запретив мне заниматься у старшины. Я снова стал свободным, а потому продолжал свое дело «хаджия». Я пошел в Аупай-аул, верст за 20 от Черноборского, в степную сторону. На пути мне пришлось своротить немного в сторону и зайти в Юнус-аул, по имени Юнуса Яманчалова, младшего брата Исмагила. На душе у меня стало страшно тяжело. Во все время был сильный туман, отчего мне становится жудко. Я шел уже по совершенно ровной степи, и ничего нельзя было видеть шагов на 20 вперед. Было довольно морозно. Мною овладела страшная тоска, так что я готов был плакать. Я молился Аллаху, чтобы он помог мне скорее добраться до Самарканда, где я думал заняться только молитвою в мечети.
ПРОДОЛЖЕНИЕ