Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство (6)
С. Казанцев. Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство. - Екатеринбург, 1911.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
Киргизские коши Имамбаевы
XXIV. Среди киргиз
На другой день утром я пошел в путь по степи к киргизам. Я, т. об., снова стал «мусафиром». Я стал посещать каждую деревню и почти каждый дом. Однако же иногда приходили мне мысли возвратиться в город… но мне странными уже казались мусульмане вроде Зайнуллы, да и русские с своими церквами и звоном были противны… Уйду лучше подальше… и я снова пошел. К вечеру я дошел до киргизского аула и стал искать себе ночлег; обратился было с просьбою о том к богатому киргизу, сидевшему у ворот с своими работниками, но он и близко не допустил меня к себе. Но вот один киргиз принял меня, и я взошел в его землянку, в которой, умывшись, я надел чалму и стал совершать вечерний намаз. Из этого хозяева поняли, что я не простой человек: хозяин видел, как я с благоговением, подобно старому мулле, с точностию выполнял «гимнастику» во славу Аллаха. А после «намаза» я вслух прочитал первую главу Корана, чем настолько умилил хозяина, что он дал полтину, сказав: «Молись». Уже на постели хозяин стал выспрашивать меня, кто я, куда и зачем иду; и я передал ему свою автобиографию с благочестивыми намерениями, даже показал ему свои «удостоверения». И вот киргиз стал ко мне еще более внимательным и еще более низко кланялся мне, а жене своей сказал: «Это мусафир - Муртаза-мулла - проповедник». Услыхав это, жена его оделась и ушла на двор, но вскоре возвратилась и села с нами, слушая мои рассказы о путях ко спасению и правила шаригата. Но вскоре за тем стали собираться к нам соседи, с удивлением они смотрели на меня, слушали мои наставления, а потом стали давать денег и уходить. Но из дома богача, не пустившего меня ночевать, не являлся никто. Приходили также многие женщины, плакали и просили разных заклинаний для укрощения злых мужей или смерти детей и даже скота. Я высказывал им благопожелания, но обманывать не хотел; я посылал их к «святому» Зайнулле, к их общему учителю и благодетелю; но они все так и ахнули… по их лицам было видно, что они от Зайнуллы пользы никогда не видали, а убытков терпят много. В это время один молодой киргиз заявил, что мать его отдала Зайнулле три жирных барана и он взял их, а пользы от того нет никакой… «Только отец после того стал еще больше бить нас…»
Утром на другой день, после утреннего намаза, я снова отправился в путь по большой дороге, называемой Варенской [Варненской? - rus_turk]. Мне сказали, что на пути будет аул Исмагилов, по имени богача Исмагила Яманчалова.
Яманчалов
Исмагил Яманчалов, киргиз, засевающий более тысячи десятин земли и имеющий тысячи голов скота - коней, коров, баранов и проч. Есть у него даже золотые прииски. А кроме того, он содержит ямщину на расстоянии от г. Троицка до Кустаная. На этом тракту он построил несколько каменных станций, и он не дает никому права заниматься ямщиною; а если кто-нибудь на то решится, того «засудят» и он пропадет куда-то… Я и сам убедился в этом, впоследствии занимая должность писаря у одного аульного старшины. Это было у Шантемира Тюлембаева в ауле № 1-й Чубарской волости Кустанайского уезда. Только становой пристав 2-го стана Куст. у. не дал мне заниматься тут… Однажды перебирая разные бумаги, объявления и приказы от губернатора, я встретил довольно странное объявление, в котором Яманчалов признается полновластным хозяином в передвижениях почт и проезжающих по дороге между Троицком и Кустанаем. А после уже от киргизов я узнал и по упорным слухам, что Яманчалов слишком далеко зашел в своей неограниченной власти на дороге… Но вот я продолжаю путь свой. На большой окружающей меня равнине не видно ни одного аула, и мне стало жутко… В аулах люди все чужие, местность незнакомая; только на Аллаха моя надежда… Вот когда я кончу путь свой, предамся молитве и заботам о спасении своей души… и славе Аллаха; я ведь готов для Аллаха и Мухамеда отдать душу свою. Однако же как я ни успокаивал себя и не пристраивал мысленно, но душа моя чем-то томилась. Я и описать не могу своего тяжелого душевного состояния; только теперь и уразумеваю, что душа моя искала света, покоя, но только не «Аллахова»… В раздумье и унынии я шел по дороге, ничего не замечая; но вот взглянул по сторонам и увидел около дороги налево киргизский аул. Так как день клонился к вечеру, я пошел к аулу и увидел там высокого седого киргиза; на мой «салям» он ответил ласково и просил меня зайти к нему; я зашел к нему; здесь для меня приготовили «ашку» (кушанье). Много мы говорили со старцем по вопросам мусульманства. Старик много удивлялся моим знаниям и похвалам, какие воздавались мне в «удостоверениях»; он заключил, что сам Аллах воздействовал на меня.
- А был ли ты, Муртаза-мулла, у хазрета, Зайнуллы? - спросил он.
- Как же, был, и долго у него пожил; он - великий и святой. - Я добавил это для того, чтобы вызвать с его стороны побольше рассказов и суждений о Зайнулле, и тот действительно начал много говорить о деяниях того хазрета:
- Он шибко с Аллахом гуляет… Каждый день хазрет осматривает всю землю и видит всех мусульман; особенно мы, киргизы, уверены в этом, потому что часто видим его во сне… а от этого уже знай, что надо ехать к нему и везти ему корову, лошадь или хотя бы овцу…
XXV. Зайнуллин «сабан» и «дивана»
- Он, Муртаза, благословенье дает нам и «сабан» велит исполнять; я вот уже третий раз ходил к нему да вороного жеребенка свел, и хазрет очень веселым стал да «сабан» прибавил на 3000; теперь я уже 8 тысяч раз «Алла» должен говорить в сумерки, столько же в полдень и столько же вечером, а всего 24 тысячи раз. Но я, видишь ли, стар, и хорошо усовершенствовался в быстром произношении «Алла». Язык хотя уже не может высказать и начинает путаться… Но хазрет научил меня вот так: он взял «тасбих» (четки) и стал быстро перебрасывать их по 10-20 сразу: и вот я говорю «Алла» только 10 раз, а тасбих уже дополняет до 100-200.
Я стал было возражать старику и указывать неправильность счета, но он остановил меня и сказал, что «сам хазрет так учит нас перебрасывать шарики хотя по десяти и более за раз, хотя бы язык твой и не успевал говорить… душа успевает»:
- Если ты будешь исполнять это, Аллах полюбит тебя. Но только не всякий может выполнять это, многие от этого сходят с ума: язык у них отказывается работать и лежит на своем месте, и даже сама душа забывается…
А из этого уже бывает видно, что Аллах не хочет спасти душу его, и молящийся усиливает счет и… сходит с ума. К тому еще Зайнулла учит таких людей петь «гу-гу-гу-Аллагу, Аллагу, Аллагу-гу-гу-гу». Подобное пение скоро усвояется мусульманином и он привыкает к этому способу спасения. Поэтому у киргиз часто встречаются бездомники с тасбихом в руках и поющие постоянно «г-уг-уг-у-Аллагу», даже до самозабвения. Но когда киргиз сойдет уже с ума, то он прибавляет полную «фамилию» Аллаху, как говорят сами мусульмане; он с пеною у рта, в страшных судорогах, с глазами, налитыми кровью, неистово выкрикивает: «Гый, гый, гый…» И страшно, и жалко смотреть на них в ту минуту: он быстро мечется тогда из стороны в сторону, прыгает и падает на землю. Когда он дойдет до полного изнеможения, встает и как бы успокаивается, потом снова затянет: «Гу, гу-Аллагу», «Гый, гый-гый…» и доходит до полного обморока, с судорогами. И вот это означает, что он достиг полной святости, стал «дивана» - «святой». Молодежь обоего пола от таковых убегают, а старцы восхищаются этими бесноватыми. «Эй Алла, как „дивана“ любит тебя и стремится отыскать тебя; душа его не находит покоя, вон как мучается… О Алла, Алла» - так говорят киргизы и башкиры. А «дивана» ладонями рук закроет свои уши, а локтями быстро размахивает, как крыльями птица, желая вспорхнуть и улететь в рай… Но чувствуя, что он не двигается с места, начинает метаться из стороны в сторону все быстрее и быстрее, в то же время делая поясные поклоны во все стороны; а к тому еще он высоко прыгает, и «гый-гый-гый» уже со свистом и пеною вырывается из груди его, и продолжается это до того, пока он не упадет. Вот чему научает «великий» Зайнулла поклонников своих. Но и это еще не все: он образует еще особых проповедников, особых певцов и агитаторов, которые своими песнями возбуждают народ к священной войне с кафирами и проч. Все вообще «диваны» не долгое время остаются в рассудке, они скоро впадают в религиозное помешательство. Для меня осталось не совсем понятным, почему они сходят с ума… Они ведь точно исполняют только то, чему научил их Зайнулла. В течение девяти лет я видал их более сотни и наблюдал, что цель у них у всех одна, при всем разнообразии их действий. Так, есть у них «дивана» по виду интеллигенты, разъезжающие по железным дорогам и посещающие только богачей. Они довольно образованны, одеваются по-русски и ходят смело среди русских, не подозревающих в них мусульманства, хотя они постоянно говорят всем, что мусульманство лучше христианства. Они часто советуют русской молодежи обоего пола письменно обращаться к «св.» Зайнулле, а тот отвечает им и делает наставления и предсказания, иногда разъясняет им прошлое. Эти «дивана» сами себя называют русскими и высказывают, что они очень довольны Зайнуллою и имеют с ним переписку. Многие из молодежи соглашаются написать Зайнулле, прося его ответа, но не давая своего адреса. Зачем адрес? ведь он святой. А святой отвечает на письмо по адресу, написанному уже хазрету самим «дивана». Зайнулла описывает о данной личности все, что сообщит ему «дивана». Получив ответ от Зайнуллы, наша молодежь невольно смущается духом, а особенно при познании Истинного Бога. А «дивана» под видом русского уже объяснил, что истинная вера только у мусульман, и надо верить в Аллаха, а не в Христа, который лишь пророк, меньший Мухамеда. Как известно, душа интеллигента и даже грубого разбойника иногда стремится к чему-то высшему, божественному… И вот Зайнулла в письмах своих высказывает ту же мысль, с указанием на высшие чувства и наслаждения, доступные каждому человеку… Неопытные, юные сердца часто склоняются к чувственности и… становятся мусульманами, предварительно обобрав своих родителей, и скрываются в домах разных «Зайнулл». Сколько розысков и объявлений бывает после этого, но найти увлеченных нет возможности. Я встречал массу объявлений о пропавшей молодежи обоего пола в Тургайской области, и этими объявлениями русские власти как бы чувствуют, что молодежь именно тут скрыта… И действительно, масса молодых юнцов и девиц влачат свое жалкое существование, находясь в работниках и наложницах у богатых киргиз, хотя уже не исполняют богохульных обрядов мусульманства, вполне в них разочаровавшись, но домой возвратиться не могут, боясь или суда, или родителей.
XXVI. Продажа девиц
Но красивых девушек и женщин постигает еще иная участь; им никогда не придется возвратиться на родину, ибо их продают куда-то далеко, в Турцию… Говорят, что увозом и совращением девушек занимаются богатые татары как в Уфе, под покровительством муфтия и ахуна, так и в Казани и в Перми и других городах. Увезут куда-то будто странствовать, а потом и говорят, что они сами не желают возвратиться, уж очень понравилось им там. Когда я жил в Осинском уезде, мусульмане сами говорили мне, что отправка девушек и женщин в Турцию весьма доходна и прибыльна, а потому они сами стараются прежде всего приучить русских девушек к роскошной жизни мусульманской, а затем они уже сами согласны следовать за ними куда угодно. Крупные торговцы такие дела обделывают легко: обещает сам жениться на девушке, хорошо оденет ее, обвенчается с нею у муллы, подержит у себя с недельку, а потом предложит прокатиться в Крым, а потом и далее, без возврата. А иногда они говорят: «Сегодня ночью русская девка куда-то от меня убежала… Надо жениться на другой… а „для Аллаха“ постараюсь опять на русской…» Ищет таковую и находит. Богачи часто вдовеют, жены их убегают, и несмотря на расходы по похоронам и на «калым», все более и более богатеют. На такого человека я совершенно неожиданно натолкнулся в г. Осе Перм. губ. Это Юсуп Амирханов. Я как-то случайно проговорился ему, что я постараюсь совращать русских девушек в мусульманство. А он мне почти шепотом и говорит:
- Это, Муртаза, очень выгодное дело…
- Я буду делать это служение Аллаху.
- Нет, не то я хотел сказать тебе; я, видишь ли, так же вот недавно украл красивую девушку-гимназистку, купеческую дочь… только далее-то мне помешали… - и он рассказал мне подробно уже описанный мною случай.
Он похвалился, что в этом отношении он очень деятельный человек… и имеет полную возможность хорошей наживы. Юсуп хотя прямо-то и не сказал мне, что он торгует девушками, но это было так ясно и понятно. К себе же тут в замешательстве Юсуп примешал и Мухамеда, муллу соборной мечети, восхваляя его за лучшую деятельность в этом отношении. Да и сам мулла пробалтывался мне. Так, он с сожалением высказывал, что «не удалось ему стащить в Турцию дочку известного из крещеных татар отступника, попа Громова… сам он нашим стал, так я уже и пожалел его немного…» Словом, таких красноречивых намеков в Пермской губернии я много слыхал, только мало на то обращал внимания… Но теперь все это рисует предо мною ужасную картину отправки женщин в Турцию, где их ожидает страшная нравственная пытка и суд Божий за отречение от Христа.
Я ночевал у приветливого старика и утром отправился в Измаил-аул, а по пути еще зашел в Юнус-аул, прозванный по имени Юнуса, брата Измаилова. Этот аул был тогда и волостью, Чубарскою. Юнус служит управителем волости и ведет себя как губернатор: собирает подати, судит и наказывает всех, кто только попадет к нему. В свою очередь, и он, подобно брату своему, далеко зашел со своими правами над киргизами. Попивши здесь чаю, я отправился дальше, а в Измаил не зашел, потому что Яманчалова нет дома.
Ходьба пешком и питание по деревням нагнало на меня разочарование в жизни: проклятая, превратная судьба!.. только это и мог я сказать… Но размышлять подробно о своей жизни я как бы боялся. Что это значило?! Отчего последовало разочарование? Совесть моя как будто чиста и по отношению к Аллаху я искренний! Чего еще надо? Деньги у меня есть, в Елпачихе дом и богатая баба. Вот доеду до Самарканда и предамся Аллаху, все бросив на произвол судьбы… Но сердце у меня болит… Неужели дорогою постигнет меня какое-нибудь несчастие? Но нет, это что-нибудь иное чувствуется во мне; а что именно - не могу себе уяснить… только какая-то тревога во мне. Кротко и тихо как будто голос какой-то поучает меня, но великую силу его я ощущаю, но силу не Аллахову, ибо Аллахова сила сопровождается какой-то безумной страстию, алчностию к жертвенным обедам «во славу Аллаха», фанатизмом и злобою к кафирам, а это, по «шаригату», значат все добрые дела в честь Аллаха. Но теперь в душе чувствуется как бы мирная тревога. Тихо, кротко как будто что-то вселяется в сердце мое и зажигает там любовь, от которой истекают только добродетели… да не такие, как у мусульман. Я был не в состоянии уяснить себе в данное время, будет ли благоразумнее слушать тихий глас и следовать ему или же идти по гласу кричащему оглушительно посредством плотских страстей, гласу Аллаха… Если душа моя внемлет тихому гласу любви, я должен буду любить и кафиров, и своих муслимов, а таковой всеобъемлющей любви я боялся, она не по шаригату, ибо кафира любить нельзя, он скверный… видно, шайтан внушает мне и шепчет, и я начал читать молитву: «Агузу билляги…» А между тем скорбь и теснота в сердце моем увеличивалась. Я, как и всякий мусульманин, не понимал силы и значения истинной любви, знал только одну страстную, животную любовь.
И вот я долго сидел в перелеске, обдумывая свое внутреннее состояние. Мне хотелось плакать, но не было слез… Только когда я подходил к аулу, то увидел человека и подошел к нему, и познакомился с ним. Это был Микебай, по имени которого именовался и аул. По его совету я зашел в дом брата его, где меня приняли хорошо, угостили чаем и обедом. За разговором с Битбитом я несколько успокоился. Оказалось, что весь аул населен одним родом этих братьев, которые все богаты, и в общем владеют они табуном в несколько тысяч баранов, коров и лошадей, чем и торгуют; засевают они очень много хлеба. Эти три брата настолько тучны, что еле передвигаются на своих ногах и едва доходят от крыльца до телеги, и больше никуда. Битбит же только лежит или сидит, протянув ноги на полу. У киргиз почти нет ни столов, ни стульев, ни кроватей, кроме разве волостных управителей и аульных старост, и притом только для писаря стул и стол. И младший брат их страшен по толщине. Битбит очень радовался, что я служу Аллаху, и просил меня остаться у них на жительство до весны, ибо начинались уже ветра и бураны. Мне захотелось побывать в Варенском поселке [Варна? - rus_turk], где живут братья Акочуровы, хорошо помогающие мусульманам, особенно военным… Битбит дал мне обещание познакомить меня с Акочуровыми и привольем жизни в степях:
- Я не оставлю тебя… я ведь тоже большой человек… ты не знаешь, кто я?
Я сказал ему, что он великий мулла в отставке.
- Ой-гой-вой! совсем нет… Я народный судья… шибко богатый, в округе много моих табунов коней, баранов и коров. - Сказав это, он достал кошелек с деньгами и дал мне рубль, сказав: - На, молись…
Я благодарил его и прочитал молитву, два раза мазнув себя по лицу. Битбит стал доволен и благодарил меня за доброе дело.
Битбит очень плохо говорил, ибо задыхался от жиру, он только как-то дико кричал первые слоги и заканчивал слова едва слышно. Он радовался, что русские принимают мусульманство, и говорил:
- Сила наша растет, чем большее число русских примут мусульманство, тем больше доказательства истинности нашей веры, и сила будет на нашей стороне…
Далее Битбит говорить не мог; он положил в свой рот чуть не горсть табаку и замолчал, лишь изредка отплевываясь. Глаза его стали прикрываться, он как бы погружался в блаженное состояние; жена поспешила принести ему две подушки и положить ему за спиною; он сильно плюнул, закрыл глаза и тотчас же заснул, а потому свалился с подушек.
Я закричал:
- Алла, Алла, он умер!
Но жена его с улыбкою пояснила мне, что он уже 10 лет как так умирает, засыпая внезапно.
- Теперь он долго не встанет, иди к другому брату, он звал тебя, - сказала жена.
Я пошел к Микебаю, которого и застал валяющимся на полу жующим табак; по-видимому, и он был готов спать, а потому я долго не сидел у него. Микебай велел работнику своему отвезти меня в Рахматкин аул, и я спешил туда, желая молиться вечером в мечети, которых у киргиз очень мало, разве на 100 верст одна; намазы совершаются в жилом доме муллы. На прощание Микебай дал мне 1 р. 30 коп. денег, да домашние собрали около рубля, прося меня молиться за них Аллаху, и я молился как тут же, так и после обещал молиться.
На хорошей лошади довезли меня до Рахматкина аула, и осталось только найти квартиру. Но вот из одной землянки вышел седой старик, каковых называют «ак-сакалом», то есть белою бородою. Имени его я не спросил. Лишь мы вошли к нему и немного отдохнули, обмениваясь «салямами», наступило время вечернего намаза, и мы собрались идти в мечеть. Но нам еще необходимо было прежде зайти к хазрету-мулле, которого также считали «святым»; он славился более чем на сто верст в округе как великий человек. Перед самым намазом мы вошли в его саклю, когда и он собрался в мечеть, и мне удалось только дать ему «салям» и идти вместе с ним; но и это уже считалось за полный визит. Хазрет пригласил меня на завтра на полный день. В мечети я усердно проделывал «гимнастику во славу Аллаха», согласно требованию шаригата, - здесь искренности не требовалось, были бы лишь правильны «рякаяты»; молитвы требуется читать нараспев, то повышая, то понижая голос, соблюдая требующуюся мелодию; в противном случае она будет не только бесполезна, но послужит даже во осуждение.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
Киргизские коши Имамбаевы
XXIV. Среди киргиз
На другой день утром я пошел в путь по степи к киргизам. Я, т. об., снова стал «мусафиром». Я стал посещать каждую деревню и почти каждый дом. Однако же иногда приходили мне мысли возвратиться в город… но мне странными уже казались мусульмане вроде Зайнуллы, да и русские с своими церквами и звоном были противны… Уйду лучше подальше… и я снова пошел. К вечеру я дошел до киргизского аула и стал искать себе ночлег; обратился было с просьбою о том к богатому киргизу, сидевшему у ворот с своими работниками, но он и близко не допустил меня к себе. Но вот один киргиз принял меня, и я взошел в его землянку, в которой, умывшись, я надел чалму и стал совершать вечерний намаз. Из этого хозяева поняли, что я не простой человек: хозяин видел, как я с благоговением, подобно старому мулле, с точностию выполнял «гимнастику» во славу Аллаха. А после «намаза» я вслух прочитал первую главу Корана, чем настолько умилил хозяина, что он дал полтину, сказав: «Молись». Уже на постели хозяин стал выспрашивать меня, кто я, куда и зачем иду; и я передал ему свою автобиографию с благочестивыми намерениями, даже показал ему свои «удостоверения». И вот киргиз стал ко мне еще более внимательным и еще более низко кланялся мне, а жене своей сказал: «Это мусафир - Муртаза-мулла - проповедник». Услыхав это, жена его оделась и ушла на двор, но вскоре возвратилась и села с нами, слушая мои рассказы о путях ко спасению и правила шаригата. Но вскоре за тем стали собираться к нам соседи, с удивлением они смотрели на меня, слушали мои наставления, а потом стали давать денег и уходить. Но из дома богача, не пустившего меня ночевать, не являлся никто. Приходили также многие женщины, плакали и просили разных заклинаний для укрощения злых мужей или смерти детей и даже скота. Я высказывал им благопожелания, но обманывать не хотел; я посылал их к «святому» Зайнулле, к их общему учителю и благодетелю; но они все так и ахнули… по их лицам было видно, что они от Зайнуллы пользы никогда не видали, а убытков терпят много. В это время один молодой киргиз заявил, что мать его отдала Зайнулле три жирных барана и он взял их, а пользы от того нет никакой… «Только отец после того стал еще больше бить нас…»
Утром на другой день, после утреннего намаза, я снова отправился в путь по большой дороге, называемой Варенской [Варненской? - rus_turk]. Мне сказали, что на пути будет аул Исмагилов, по имени богача Исмагила Яманчалова.
Яманчалов
Исмагил Яманчалов, киргиз, засевающий более тысячи десятин земли и имеющий тысячи голов скота - коней, коров, баранов и проч. Есть у него даже золотые прииски. А кроме того, он содержит ямщину на расстоянии от г. Троицка до Кустаная. На этом тракту он построил несколько каменных станций, и он не дает никому права заниматься ямщиною; а если кто-нибудь на то решится, того «засудят» и он пропадет куда-то… Я и сам убедился в этом, впоследствии занимая должность писаря у одного аульного старшины. Это было у Шантемира Тюлембаева в ауле № 1-й Чубарской волости Кустанайского уезда. Только становой пристав 2-го стана Куст. у. не дал мне заниматься тут… Однажды перебирая разные бумаги, объявления и приказы от губернатора, я встретил довольно странное объявление, в котором Яманчалов признается полновластным хозяином в передвижениях почт и проезжающих по дороге между Троицком и Кустанаем. А после уже от киргизов я узнал и по упорным слухам, что Яманчалов слишком далеко зашел в своей неограниченной власти на дороге… Но вот я продолжаю путь свой. На большой окружающей меня равнине не видно ни одного аула, и мне стало жутко… В аулах люди все чужие, местность незнакомая; только на Аллаха моя надежда… Вот когда я кончу путь свой, предамся молитве и заботам о спасении своей души… и славе Аллаха; я ведь готов для Аллаха и Мухамеда отдать душу свою. Однако же как я ни успокаивал себя и не пристраивал мысленно, но душа моя чем-то томилась. Я и описать не могу своего тяжелого душевного состояния; только теперь и уразумеваю, что душа моя искала света, покоя, но только не «Аллахова»… В раздумье и унынии я шел по дороге, ничего не замечая; но вот взглянул по сторонам и увидел около дороги налево киргизский аул. Так как день клонился к вечеру, я пошел к аулу и увидел там высокого седого киргиза; на мой «салям» он ответил ласково и просил меня зайти к нему; я зашел к нему; здесь для меня приготовили «ашку» (кушанье). Много мы говорили со старцем по вопросам мусульманства. Старик много удивлялся моим знаниям и похвалам, какие воздавались мне в «удостоверениях»; он заключил, что сам Аллах воздействовал на меня.
- А был ли ты, Муртаза-мулла, у хазрета, Зайнуллы? - спросил он.
- Как же, был, и долго у него пожил; он - великий и святой. - Я добавил это для того, чтобы вызвать с его стороны побольше рассказов и суждений о Зайнулле, и тот действительно начал много говорить о деяниях того хазрета:
- Он шибко с Аллахом гуляет… Каждый день хазрет осматривает всю землю и видит всех мусульман; особенно мы, киргизы, уверены в этом, потому что часто видим его во сне… а от этого уже знай, что надо ехать к нему и везти ему корову, лошадь или хотя бы овцу…
XXV. Зайнуллин «сабан» и «дивана»
- Он, Муртаза, благословенье дает нам и «сабан» велит исполнять; я вот уже третий раз ходил к нему да вороного жеребенка свел, и хазрет очень веселым стал да «сабан» прибавил на 3000; теперь я уже 8 тысяч раз «Алла» должен говорить в сумерки, столько же в полдень и столько же вечером, а всего 24 тысячи раз. Но я, видишь ли, стар, и хорошо усовершенствовался в быстром произношении «Алла». Язык хотя уже не может высказать и начинает путаться… Но хазрет научил меня вот так: он взял «тасбих» (четки) и стал быстро перебрасывать их по 10-20 сразу: и вот я говорю «Алла» только 10 раз, а тасбих уже дополняет до 100-200.
Я стал было возражать старику и указывать неправильность счета, но он остановил меня и сказал, что «сам хазрет так учит нас перебрасывать шарики хотя по десяти и более за раз, хотя бы язык твой и не успевал говорить… душа успевает»:
- Если ты будешь исполнять это, Аллах полюбит тебя. Но только не всякий может выполнять это, многие от этого сходят с ума: язык у них отказывается работать и лежит на своем месте, и даже сама душа забывается…
А из этого уже бывает видно, что Аллах не хочет спасти душу его, и молящийся усиливает счет и… сходит с ума. К тому еще Зайнулла учит таких людей петь «гу-гу-гу-Аллагу, Аллагу, Аллагу-гу-гу-гу». Подобное пение скоро усвояется мусульманином и он привыкает к этому способу спасения. Поэтому у киргиз часто встречаются бездомники с тасбихом в руках и поющие постоянно «г-уг-уг-у-Аллагу», даже до самозабвения. Но когда киргиз сойдет уже с ума, то он прибавляет полную «фамилию» Аллаху, как говорят сами мусульмане; он с пеною у рта, в страшных судорогах, с глазами, налитыми кровью, неистово выкрикивает: «Гый, гый, гый…» И страшно, и жалко смотреть на них в ту минуту: он быстро мечется тогда из стороны в сторону, прыгает и падает на землю. Когда он дойдет до полного изнеможения, встает и как бы успокаивается, потом снова затянет: «Гу, гу-Аллагу», «Гый, гый-гый…» и доходит до полного обморока, с судорогами. И вот это означает, что он достиг полной святости, стал «дивана» - «святой». Молодежь обоего пола от таковых убегают, а старцы восхищаются этими бесноватыми. «Эй Алла, как „дивана“ любит тебя и стремится отыскать тебя; душа его не находит покоя, вон как мучается… О Алла, Алла» - так говорят киргизы и башкиры. А «дивана» ладонями рук закроет свои уши, а локтями быстро размахивает, как крыльями птица, желая вспорхнуть и улететь в рай… Но чувствуя, что он не двигается с места, начинает метаться из стороны в сторону все быстрее и быстрее, в то же время делая поясные поклоны во все стороны; а к тому еще он высоко прыгает, и «гый-гый-гый» уже со свистом и пеною вырывается из груди его, и продолжается это до того, пока он не упадет. Вот чему научает «великий» Зайнулла поклонников своих. Но и это еще не все: он образует еще особых проповедников, особых певцов и агитаторов, которые своими песнями возбуждают народ к священной войне с кафирами и проч. Все вообще «диваны» не долгое время остаются в рассудке, они скоро впадают в религиозное помешательство. Для меня осталось не совсем понятным, почему они сходят с ума… Они ведь точно исполняют только то, чему научил их Зайнулла. В течение девяти лет я видал их более сотни и наблюдал, что цель у них у всех одна, при всем разнообразии их действий. Так, есть у них «дивана» по виду интеллигенты, разъезжающие по железным дорогам и посещающие только богачей. Они довольно образованны, одеваются по-русски и ходят смело среди русских, не подозревающих в них мусульманства, хотя они постоянно говорят всем, что мусульманство лучше христианства. Они часто советуют русской молодежи обоего пола письменно обращаться к «св.» Зайнулле, а тот отвечает им и делает наставления и предсказания, иногда разъясняет им прошлое. Эти «дивана» сами себя называют русскими и высказывают, что они очень довольны Зайнуллою и имеют с ним переписку. Многие из молодежи соглашаются написать Зайнулле, прося его ответа, но не давая своего адреса. Зачем адрес? ведь он святой. А святой отвечает на письмо по адресу, написанному уже хазрету самим «дивана». Зайнулла описывает о данной личности все, что сообщит ему «дивана». Получив ответ от Зайнуллы, наша молодежь невольно смущается духом, а особенно при познании Истинного Бога. А «дивана» под видом русского уже объяснил, что истинная вера только у мусульман, и надо верить в Аллаха, а не в Христа, который лишь пророк, меньший Мухамеда. Как известно, душа интеллигента и даже грубого разбойника иногда стремится к чему-то высшему, божественному… И вот Зайнулла в письмах своих высказывает ту же мысль, с указанием на высшие чувства и наслаждения, доступные каждому человеку… Неопытные, юные сердца часто склоняются к чувственности и… становятся мусульманами, предварительно обобрав своих родителей, и скрываются в домах разных «Зайнулл». Сколько розысков и объявлений бывает после этого, но найти увлеченных нет возможности. Я встречал массу объявлений о пропавшей молодежи обоего пола в Тургайской области, и этими объявлениями русские власти как бы чувствуют, что молодежь именно тут скрыта… И действительно, масса молодых юнцов и девиц влачат свое жалкое существование, находясь в работниках и наложницах у богатых киргиз, хотя уже не исполняют богохульных обрядов мусульманства, вполне в них разочаровавшись, но домой возвратиться не могут, боясь или суда, или родителей.
XXVI. Продажа девиц
Но красивых девушек и женщин постигает еще иная участь; им никогда не придется возвратиться на родину, ибо их продают куда-то далеко, в Турцию… Говорят, что увозом и совращением девушек занимаются богатые татары как в Уфе, под покровительством муфтия и ахуна, так и в Казани и в Перми и других городах. Увезут куда-то будто странствовать, а потом и говорят, что они сами не желают возвратиться, уж очень понравилось им там. Когда я жил в Осинском уезде, мусульмане сами говорили мне, что отправка девушек и женщин в Турцию весьма доходна и прибыльна, а потому они сами стараются прежде всего приучить русских девушек к роскошной жизни мусульманской, а затем они уже сами согласны следовать за ними куда угодно. Крупные торговцы такие дела обделывают легко: обещает сам жениться на девушке, хорошо оденет ее, обвенчается с нею у муллы, подержит у себя с недельку, а потом предложит прокатиться в Крым, а потом и далее, без возврата. А иногда они говорят: «Сегодня ночью русская девка куда-то от меня убежала… Надо жениться на другой… а „для Аллаха“ постараюсь опять на русской…» Ищет таковую и находит. Богачи часто вдовеют, жены их убегают, и несмотря на расходы по похоронам и на «калым», все более и более богатеют. На такого человека я совершенно неожиданно натолкнулся в г. Осе Перм. губ. Это Юсуп Амирханов. Я как-то случайно проговорился ему, что я постараюсь совращать русских девушек в мусульманство. А он мне почти шепотом и говорит:
- Это, Муртаза, очень выгодное дело…
- Я буду делать это служение Аллаху.
- Нет, не то я хотел сказать тебе; я, видишь ли, так же вот недавно украл красивую девушку-гимназистку, купеческую дочь… только далее-то мне помешали… - и он рассказал мне подробно уже описанный мною случай.
Он похвалился, что в этом отношении он очень деятельный человек… и имеет полную возможность хорошей наживы. Юсуп хотя прямо-то и не сказал мне, что он торгует девушками, но это было так ясно и понятно. К себе же тут в замешательстве Юсуп примешал и Мухамеда, муллу соборной мечети, восхваляя его за лучшую деятельность в этом отношении. Да и сам мулла пробалтывался мне. Так, он с сожалением высказывал, что «не удалось ему стащить в Турцию дочку известного из крещеных татар отступника, попа Громова… сам он нашим стал, так я уже и пожалел его немного…» Словом, таких красноречивых намеков в Пермской губернии я много слыхал, только мало на то обращал внимания… Но теперь все это рисует предо мною ужасную картину отправки женщин в Турцию, где их ожидает страшная нравственная пытка и суд Божий за отречение от Христа.
Я ночевал у приветливого старика и утром отправился в Измаил-аул, а по пути еще зашел в Юнус-аул, прозванный по имени Юнуса, брата Измаилова. Этот аул был тогда и волостью, Чубарскою. Юнус служит управителем волости и ведет себя как губернатор: собирает подати, судит и наказывает всех, кто только попадет к нему. В свою очередь, и он, подобно брату своему, далеко зашел со своими правами над киргизами. Попивши здесь чаю, я отправился дальше, а в Измаил не зашел, потому что Яманчалова нет дома.
Ходьба пешком и питание по деревням нагнало на меня разочарование в жизни: проклятая, превратная судьба!.. только это и мог я сказать… Но размышлять подробно о своей жизни я как бы боялся. Что это значило?! Отчего последовало разочарование? Совесть моя как будто чиста и по отношению к Аллаху я искренний! Чего еще надо? Деньги у меня есть, в Елпачихе дом и богатая баба. Вот доеду до Самарканда и предамся Аллаху, все бросив на произвол судьбы… Но сердце у меня болит… Неужели дорогою постигнет меня какое-нибудь несчастие? Но нет, это что-нибудь иное чувствуется во мне; а что именно - не могу себе уяснить… только какая-то тревога во мне. Кротко и тихо как будто голос какой-то поучает меня, но великую силу его я ощущаю, но силу не Аллахову, ибо Аллахова сила сопровождается какой-то безумной страстию, алчностию к жертвенным обедам «во славу Аллаха», фанатизмом и злобою к кафирам, а это, по «шаригату», значат все добрые дела в честь Аллаха. Но теперь в душе чувствуется как бы мирная тревога. Тихо, кротко как будто что-то вселяется в сердце мое и зажигает там любовь, от которой истекают только добродетели… да не такие, как у мусульман. Я был не в состоянии уяснить себе в данное время, будет ли благоразумнее слушать тихий глас и следовать ему или же идти по гласу кричащему оглушительно посредством плотских страстей, гласу Аллаха… Если душа моя внемлет тихому гласу любви, я должен буду любить и кафиров, и своих муслимов, а таковой всеобъемлющей любви я боялся, она не по шаригату, ибо кафира любить нельзя, он скверный… видно, шайтан внушает мне и шепчет, и я начал читать молитву: «Агузу билляги…» А между тем скорбь и теснота в сердце моем увеличивалась. Я, как и всякий мусульманин, не понимал силы и значения истинной любви, знал только одну страстную, животную любовь.
И вот я долго сидел в перелеске, обдумывая свое внутреннее состояние. Мне хотелось плакать, но не было слез… Только когда я подходил к аулу, то увидел человека и подошел к нему, и познакомился с ним. Это был Микебай, по имени которого именовался и аул. По его совету я зашел в дом брата его, где меня приняли хорошо, угостили чаем и обедом. За разговором с Битбитом я несколько успокоился. Оказалось, что весь аул населен одним родом этих братьев, которые все богаты, и в общем владеют они табуном в несколько тысяч баранов, коров и лошадей, чем и торгуют; засевают они очень много хлеба. Эти три брата настолько тучны, что еле передвигаются на своих ногах и едва доходят от крыльца до телеги, и больше никуда. Битбит же только лежит или сидит, протянув ноги на полу. У киргиз почти нет ни столов, ни стульев, ни кроватей, кроме разве волостных управителей и аульных старост, и притом только для писаря стул и стол. И младший брат их страшен по толщине. Битбит очень радовался, что я служу Аллаху, и просил меня остаться у них на жительство до весны, ибо начинались уже ветра и бураны. Мне захотелось побывать в Варенском поселке [Варна? - rus_turk], где живут братья Акочуровы, хорошо помогающие мусульманам, особенно военным… Битбит дал мне обещание познакомить меня с Акочуровыми и привольем жизни в степях:
- Я не оставлю тебя… я ведь тоже большой человек… ты не знаешь, кто я?
Я сказал ему, что он великий мулла в отставке.
- Ой-гой-вой! совсем нет… Я народный судья… шибко богатый, в округе много моих табунов коней, баранов и коров. - Сказав это, он достал кошелек с деньгами и дал мне рубль, сказав: - На, молись…
Я благодарил его и прочитал молитву, два раза мазнув себя по лицу. Битбит стал доволен и благодарил меня за доброе дело.
Битбит очень плохо говорил, ибо задыхался от жиру, он только как-то дико кричал первые слоги и заканчивал слова едва слышно. Он радовался, что русские принимают мусульманство, и говорил:
- Сила наша растет, чем большее число русских примут мусульманство, тем больше доказательства истинности нашей веры, и сила будет на нашей стороне…
Далее Битбит говорить не мог; он положил в свой рот чуть не горсть табаку и замолчал, лишь изредка отплевываясь. Глаза его стали прикрываться, он как бы погружался в блаженное состояние; жена поспешила принести ему две подушки и положить ему за спиною; он сильно плюнул, закрыл глаза и тотчас же заснул, а потому свалился с подушек.
Я закричал:
- Алла, Алла, он умер!
Но жена его с улыбкою пояснила мне, что он уже 10 лет как так умирает, засыпая внезапно.
- Теперь он долго не встанет, иди к другому брату, он звал тебя, - сказала жена.
Я пошел к Микебаю, которого и застал валяющимся на полу жующим табак; по-видимому, и он был готов спать, а потому я долго не сидел у него. Микебай велел работнику своему отвезти меня в Рахматкин аул, и я спешил туда, желая молиться вечером в мечети, которых у киргиз очень мало, разве на 100 верст одна; намазы совершаются в жилом доме муллы. На прощание Микебай дал мне 1 р. 30 коп. денег, да домашние собрали около рубля, прося меня молиться за них Аллаху, и я молился как тут же, так и после обещал молиться.
На хорошей лошади довезли меня до Рахматкина аула, и осталось только найти квартиру. Но вот из одной землянки вышел седой старик, каковых называют «ак-сакалом», то есть белою бородою. Имени его я не спросил. Лишь мы вошли к нему и немного отдохнули, обмениваясь «салямами», наступило время вечернего намаза, и мы собрались идти в мечеть. Но нам еще необходимо было прежде зайти к хазрету-мулле, которого также считали «святым»; он славился более чем на сто верст в округе как великий человек. Перед самым намазом мы вошли в его саклю, когда и он собрался в мечеть, и мне удалось только дать ему «салям» и идти вместе с ним; но и это уже считалось за полный визит. Хазрет пригласил меня на завтра на полный день. В мечети я усердно проделывал «гимнастику во славу Аллаха», согласно требованию шаригата, - здесь искренности не требовалось, были бы лишь правильны «рякаяты»; молитвы требуется читать нараспев, то повышая, то понижая голос, соблюдая требующуюся мелодию; в противном случае она будет не только бесполезна, но послужит даже во осуждение.
ПРОДОЛЖЕНИЕ