Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство (5)
С. Казанцев. Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство. - Екатеринбург, 1911.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
XXII. Св. Зайнулла
На этот раз ничто уже меня не задерживало, и многие побуждали меня скорее ехать к святому Зайнулле, ибо Зайнулла знает уже мое желание и давно ждет меня. Я начал собираться в Троицк. Денег у меня было более 400 рублей. В моей памятной книжке было два удостоверения, данные муллами: одно в Манджурию, и от старика муллы-резаки в том, что у меня природный полный «суннет», дарованный Аллахом без обрезания, только по любви своей. Пред отъездом мне стали еще приносить деньги и просили передать «салям» Зайнулле… все были в страхе, как бы Зайнулла не послал на них какую-нибудь беду… посылали ему деньги во умилостивление, и я сам стал даже бояться его, боясь об нем даже подумать что-нибудь худое, ибо всему говоренному об нем верил, что еще сильнее влекло меня к нему, чтобы убедиться во всем лично. Я пошел к мулле Гаривзяну проститься и заявить, что завтра я выезжаю в Пермь, а оттуда по железной дороге поеду до Челябинска, и затем в Троицк. Гаривзян дал мне такое удостоверение: «Этот брат наш, Муртаза-эфенди Азьматов, искренно исполняет ислам в течение девяти лет; по его жизни видно, что Сам Аллах избрал его в пример кяфирам и для вразумления самих мусульман: у урусов он был чуть не попом и много знает по-ихнему, так как многому учился в высших школах; много ездил по разным городам и изучал разные веры. Великий Аллах взял его Себе, и Муртаза теперь мусульманин; родители его очень богаты, но только самые черные кафиры. По нашему же шаригату таковым, как Муртаза, следует помогать, не жалея средств; поэтому обращаемся ко всем правоверным: помогайте этому человеку, с кем бы он ни встретился в пути; для таких людей жалеть нельзя. Помогайте же ему и храните его! К сему прикладываем руки муллы аула Елпачиха: 1) старший мулла Кошав Тюмисев, 2) старший же мулла Гаривзян Адутов, 3) младший мулла Имам Габдулла Абашев». Потом я прощался с богачами, которые давали мне деньги и угощали. С последним я прощался с Галимуллой Мурсалимовым, у которого была сильно больная мать, и он желает вылечить ее. Но кто же вылечит ее, кроме Зайнуллы, к которому я еду? У женщины были нарывы на руках и на ногах, а потому Галимулла просил меня, чтобы я передал «святому» деньги и просил бы у него лекарства для матери, «а болезни он и так знает, хотя и не говори». Я взял деньги и обещал передать их по назначению. Галимулла крепко верил святому и надеялся на его помощь. Уезжая, я говорил всем, что скоро возвращусь. Я просил даже Тюмисева припасти для моей постройки моху.
Ночью мы с ямщиком выехали. От Елпачихи до Култаевой, куда мы направлялись, было 85 верст; а по пути до нее были все русские селения, в одном из которых ночевали. В Култаевой живет известный богач-башкир, Зиялитдин Мурзыкаев, славящийся своим остроумием. В прошлые годы он был доверенным и ходатаем пермских башкир пред русским правительством. Он показывал мне и документы, свидетельствующие о бывшей некогда его важности. Зиялитдин родом из Елпачихи; он любезно принял меня и угощал меня всем, что можно было найти лучшего. После обеда я рассказал ему о своей жизни, о своем обращении в мусульманство и о желании видеть св. Зайнуллу.
- О Муртаза! поезжай скорее к нему - это самый великий святой во всей России. Гарифулла Кейеков курдымской тоже святой, но не такой, как Зайнулла; я его сам видел, и он предсказал мне всю жизнь, и все исполнилось… Лет 15 тому назад я случайно встретился с Зайнуллою на пароходе около Казани. Я в то время жил богато, ездил в 2 и 1 классе; меня представили Зайнулле по его просьбе; по-видимому, кто-то ему уже говорил о мне в Омске. Как я вошел в его каюту и поздоровался с ним, он мне и говорит: «О Мурзыкаев, ты очень богатый и добрый, а в Мекку ни разу не ездил… Что же ты долго лежишь дома; поезжай, или дома добрых дел больше делай; ведь в могилу с собою не возьмешь богатства». И вот мое богатство стало убывать; я три раза женился, завел знакомство с русской знатью и т. обр. запутался в делах. Бывало, поедешь на охоту на тройках на пяти, за зайцами, да рублей 300 в день и прибьем; а после такой жизни я запил водку и все размотал. Вот, Муртаза-эфенди, и сбылось предсказание Зайнуллы, что в могилу не возьмешь богатства. А, однако же, пожертвовал Зайнулле 100 рублей, а он и спасибо не сказал мне. Теперь я не богат, но все-таки жить можно.
- Да ведь у вас и теперь много всего, - сказал я.
Но Зиялитдин только вздохнул и сказал:
- Если бы не проклятый Зайнулла попал тогда на пароход, я и сейчас жил бы богато.
Я немало удивился этому рассуждению.
Зиялитдин выяснил мне, что этот «святой» знает мысли всех правоверных.
- И вот я укоряю за то, что он, зная мое богатство и добродетели, давно ожидал от меня много денег раньше встречи нашей: он желал, чтобы я задобрил его, и тогда не случилось бы моего разорения. А я замедлил это пожертвование выслать, вот и случилось разорение…
На другой день была пятница и мы пошли в мечеть. Я одел новый кафтан и хорошую бухарскую чалму. В Култаевой уже знали, что я приехал, и весьма многим захотелось подержать мне руки в знак особого уважения как к праведному, а более темные мусульмане с благовением утирали лица свои полами моего халата или рукавами его. После намаза ко мне подходило множество народа для «подержания» моей руки, и по лицам их было видно, что все это проделывалось с ожиданием от меня какой-то благодати. Несчастные! не тут они должны искать Божию благодать и свет!.. Но жалкие мусульмане, как вот и я, в сатане ищут успокоения. После этого из мечети вышли и муллы. Старший хазрет пригласил меня к себе на чай. Но только что мулла отошел от меня, ко мне приблизился давнишний мой поклонник - башкир, еще при первом знакомстве со мною просивший меня помолиться Аллаху, чтобы он помог ему уломать одну женщину, отказывающуюся выйти замуж за него. Я обещал молиться, и вот теперь он говорит:
- Мулла Муртаза! Аллах тебя слушает, я получил ту женщину и она уже живет у меня. Приди к нам и принеси счастие жизни нашей: тебя Аллах любит; приди на обед, который жена моя готовит, а я пойду звать муллу.
Я согласился и пошел вместе с Зиялитдином. Оказалось, что тут назначено было бракосочетание хозяина. Мулла пришел и нараспев начал читать брачную молитву, по окончании которой все поздравили новобрачных, а потом принялись за еду. Я сидел рядом с муллою, на почетном месте; однако же мне почести было больше, чем старейшему мулле. Мы много пили чаю и ели масло с сдобными печениями. А в заключение нам предложили столько мяса, что самим хозяевам хватило бы его на полгода. Самые жирные куски подносили мне и мулле. Уже поздно вечером мы разошлись, а на другой день мне пришлось ходить по обедам и на чаи. Около десяти обедов и 5 чаев я вытерпел, а потом окончательно свалился, не имея возможности ходить. Наелся и Зиялитдин, ибо он не отставал от меня; он шибко стонал и молился, благодаря Аллаха за ниспослание обильной еды. А мне он говорил: «О Муртаза, твоя душа чиста и ходит пред Аллахом, а потому он и давал нам много есть». Вместе с ним и я был убежден в том же, ибо слишком великим почетом я пользовался от народа.
Ямизяна я проводил обратно еще вчера, а дальше до Перми обещались мои поклонники проводить меня. Только на 6-й день я выехал из Култаевой. Денег у меня было полно во всех карманах, а обедов «во славу Аллаха» я съел более 50-ти. Тогда я радовался этому, а теперь скорблю… Рано утром, прочитав молитву, мы поехали дальше, нашептывая разные молитвы. Мы выехали по направлению к большому тракту, но, проездив часа три, дороги не нашли; а к тому же поднялся буран, стало темно; мы метались в разные стороны, но дороги не было. Проплутав около 4 часов, мы подъехали к деревне, которая оказалась тою, из которой мы выехали. Приписывая это шайтану, мы вновь поехали, и на этот раз выехали на большой тракт благополучно, и в 11 часов приехали в Пермь. Прежде всего мы направились к пермскому ахуну, к которому у меня было письмо от брата его, азанчи, который просил брата принять меня возможно радушнее, ибо я «избранник Аллаха». Ахун принял меня очень любезно и хорошо угостил; он дал мне несколько рекомендаций к богатым купцам в Перми, и я до вечера посещал магазины многих мусульман и собрал немало денег. Но собиралось это не с целью наживы, а по повелению шаригата, который повелевает посещать всех и брать, если дадут. Значит, я выходил невольным продавцом совести. Не имея особых дел в Перми, я спешил ехать в Челябинск, а потому, распрощавшись с знакомыми, я отправился на вокзал и, заняв удобное место, лег спать. Но только что я заснул, как мне приснился неприятный сон. Мне снилось, будто я шел на богомолье в лучшем халате и чалме, предварительно сделав «тагарят», т. е. полное омовение. На пути читал молитвы; настроение мое было самое благочестивое. Но молитве моей все мешали свиньи, откуда-то явившиеся и привязавшиеся за мною, следуя за мною по пятам и хрюкая преотвратительно, как будто надсмехаясь надо мною. Я старался прогнать их, но они не отставали от меня. Я уже вдали вижу молящихся мусульман, и я затрудняюсь, как подойду я к ним с такими провожатыми, которых мусульмане страшно ненавидят, как и сам я. Я хотел бежать, а свиньи стали злобно хрюкать и неслись за мною, не отставая. Будто увидели это и мусульмане, и стали смотреть на меня с презрением, как уже на осквернившегося близостию свиней. Я будто взял палку и стал отгонять свиней, а они озлились и бросились на меня, чего я так испугался, что изо всей силы закричал: «Алла, Алла!» и проснулся. Сидевший против меня мужчина взглянул на меня и сказал: «Видно, хорошо что-то увидал во сне ты, знаком…» А я злился на него, да еще подумал, не колдун ли он и не он ли напустил свиней, и обругал его: «У, дунгус!..»
Таким образом я благополучно доехал до Челябинска. Только совершенно неожиданно в Екатеринбурге я увидел своего отца. Он шел около вагона по платформе; но он не узнал меня, да и узнать трудно было, ибо моя рожа настолько изменилась, что я, видя себя в зеркале, ничего прежнего в себе не видел и на Степана не походил, был настоящим Муртазою, чему даже радовался, думая, что сам Аллах меня перестроил: борода большая, голова бритая, шапка татарская… усы были обрезаны, глаза стали злыми, вся физиономия была какою-то страстною; я на все смотрел с презрением и с отвращением. Как же мой отец мог признать своим сыном такого отвратительного татарина?! И я рад был этому, даже послал по его адресу несколько ругательных слов, в мусульманском духе. В Челябинск я приехал утром и пошел искать для себя ямщика; но прежде направился к ахуну, а вместо него попал к молодому мулле, который оказался очень добрым. Я провел с ним около часа времени в медресе, во дворе мечети, рядом с громадным домом ахуна. Мулла посоветовал зайти и к ахуну, как к старшему духовному лицу в Челябинске. Я пошел к нему с черного крыльца и попросил доложить о себе. Но когда он вышел, то заявил, что он принимать меня не желает: «У меня масса торговых дел и очень много гостей». И, не сказав ни одного доброго слова, удалился не простившись. Он таким своим отношением вызвал во мне целую бурю злобы и проклятий; я сто раз назвал его свиньею: что он за ахун, когда не принимает мусафира?! он урус, он кафир… «О Аллах! накажи обидчика, - взмолился я, - и сделай из него нищего (хаирча), чтобы от его магазинов остались только воспоминания… О Алла! Алла!.. Помоги мне бросить этих неверных татар, которые кощунственно называют себя священным именем мусульман». Злоба во мне кипела неугасимая, неукротимая… Обругал я и весь Челябинск.
В Троицк повез меня русский хохол. И вот, как будто назло мне, он купил двух свиней и положил их на задок телеги. Сколько я ни просил его оставить свиней, он не согласился, а другого подводчика искать было уже поздно. Проклиная свиней и хозяина их, однако же я должен был ехать, не зная, что делать в одном экипаже с кафиром и его свиньями. Не знаю, как Аллах смотрит на своего верного Муртазу. От этой неприятности я готов был расплакаться. Наконец мы приехали в Троицк; ямщик завернул на постоялый двор, а я пошел искать себе квартиру около Зайнуллы-хазрета, так как предполагал бывать у него часто; в этом мне посчастливилось: я нашел квартиру как раз против дома хазрета. Мне пришлось теперь идти искать своего прежнего ямщика, чтобы взять у него свою поклажу; но оказалось, что он уехал и увез с собою мой багаж, которого было рублей на 50. Еще слава Аллаху, что деньги мои и документы были со мною, а то пришлось бы и с ними проститься. Вечером я вышел посмотреть постройки святого, а их оказалось целых два квартала. И все это построено на деньги несчастных паломников, обманываемых «святым»… Занимаемый им дом стоит рядом с мечетью; он весь выкрашен в золотую краску. Видно было, что «святой» обладает сотнями тысяч, что и подтвердил мне Гайнитдин, добавив, что хазрет дает взаймы миллионеру Яушеву по 80-90 тысяч в год на торговлю…
- Вот какой наш хазрет! - добавил он, - ему со всех концов земли тащат деньги… вот он и копит капиталы…
И мне невольно пришло на мысль: как это он разбогател со своею святостию?! Разве уже очень хорошо служит своему Аллаху?! Впрочем, вот и я, лишь только стал мусульманином, как начал уже богатеть.
Во время этого моего размышления ко мне подошел один мусульманин, довольно чисто одетый, поздоровался со мною и заговорил, допрашивая: откуда я и зачем сюда явился. И так как на улице разговаривать неудобно, пригласил его в свою квартиру. Там я рассказал ему о себе все подробно, и все свои мысли «выложил» ему напоказ; показал ему даже свои документы и удостоверения, данные мне Гаривзяном-муллою. Но он стал как будто недоволен, а когда наговорил ему о челябинском ахуне, то он, по-видимому, заподозрил меня в стремлении проникнуть во все сокровенное от христиан. А может быть и то, что он принял меня на самом деле за святого и чего-то боялся. Мне же, в свою очередь, показался слишком любознательным и подозрительным, недоверчивым и всем интересующимся, как бы выпытывающим. Выпытав от меня все нужное, этот человек ушел от меня; я стал торопиться совершать «намаз». После «намаза» я поспешил улечься спать. Но мне почти не спалось; все мысли мои были заняты предстоящею встречею с «святым» Зайнуллою. Только уже пред утром я немного забылся, но проснулся очень рано. После утреннего «намаза» я уже не ложился спать, но занялся чтением мусульманских книг и ждал 9-ти часов, времени «приема» у «святого» Зайнуллы. Но на мое счастие прием у «святого» начался с 8 часов, на час ранее обыкновенного. Это было так: в восемь прибежал в мою квартиру мальчик лет 14 и спросил хозяина:
- Где тут Муртаза-эфенди? Азьматов?
Тот указал на меня; тогда мальчик объявил мне волю великого хазрета:
- Муртаза-абзый, тебя зовет сам хазрет к себе, иди сию же минуту, рахим’им (пожалуйста).
Это несказанно удивило меня: как это хазрет мог узнать о моем имени и пребывании здесь, тогда как я еще никуда не ходил? Мне сейчас же пришло на мысль, что хазрет действительно святой и знает все по своей прозорливости. И Гайнитдин был немало удивлен таким оборотом дела и вниманием великого Зайнуллы к моему ничтожеству; он только шептал: «Алла, Алла…» Вместе с Гайнитдином мы пошли к Зайнулле; я шел впереди. С великим трепетом я вошел во двор, а потом в переднюю хазрета, и только направился к приемной комнате, как сам хазрет Зайнулла появился и протянул мне руки, приветствуя меня и называя по имени, как давно знакомого.
- Очень рад, что ты приехал ко мне, я давно жду тебя к себе, - сказал он.
Я начал было оправдываться в замедлении… но вспомнив слова о нем как о всезнающем, я замялся и спутался в оправданиях своих.
Хазрет начал спрашивать меня о здоровье Гаривзяна, Кошава, Габдуллы. Я сказал ему, что все эти хазреты здоровы и хранимы Аллахом, и шлют ему «салям».
- Знаю, знаю, Муртаза-эфенди… это добрые муллы…
Затем он подробно расспрашивал о других богачах в Осинском уезде, и я подробно говорил ему все, что было известно мне. Зайнулла остался доволен мною и был весел. И я был доволен хазретом, ибо он принял меня радушно, да еще я убедился сам в его святости и всезнании… ибо он угадывал очень многое, что от нас сокрыто. Далее, улучив минуту, я подошел к хазрету и подал ему деньги, данные мне для передачи Галимуллою, в счет за исцеление его матери. Зайнулла смутился и, помимо моего ожидания, стал расспрашивать меня, чем больна старуха. Мне была известна болезнь ее и я начал объяснять подробно, в чем она проявляется, - раны на руках и ногах. Но Зайнулла был в затруднении и, несмотря на подоспевшего к нему на помощь фельдшера, Фахрея-хальфа, состоящего у хазрета на жалованьи в 65 рублей, - уразуметь болезнь не мог. Конечно, они могли бы дать какой-нибудь травки и велели бы пить ее… Но своим подробным выяснением болезни и заявлением, что болезнь требует внимательного лечения, я дал им понять, что я кое-что разумею в медицине… и они растерялись…
И вот хазрет отвечает мне:
- Не могу же я знать, что у нее за болезнь, а потому и лекарства не могу дать…
Так он и не дал мне никакого лекарства, хотя деньги и взял. И вот моя вера в его святость поколебалась и во всезнание его я перестал верить. В душе я искал оправданий ему и начинал уже подозревать хитрости шайтана, омрачающего славу хазрета и старающегося представить хазрета в глазах моих ничего не знающим и только собирающим деньги… И я почти успокоился. Но следующее обстоятельство подогрело мое подозрение. В комнату вошли два мальчика 5-6 лет и не затворили за собою двери в соседнюю комнату; там я увидел сидящим того самого человека, который вчера вечером показался мне любезным и очень любознательным, теперь постоянно смеющимся и что-то оживленно рассказывающим своим собеседникам. Сегодня он уже не вышел ко мне и не разговаривал, ибо все, что ему нужно, он уже выпытал от меня и передал хазрету. Я теперь понял, почему «святой» Зайнулла знал мое имя и имена известных мулл Осинского уезда, как равно и цель моего приезда… Теперь понятно, почему он знает все происходящее даже и далеко от него. Я вчера выразил свое желание послушать мудрых советов хазрета, но хазрет, прочитав мои рекомендации как об ученом и святом человеке, теперь сказал мне, что довольно с меня и того, что я знаю, и что этого достаточно будет для будущих действий… Он как будто убоялся моей «святости» и встречи со мною, изменился в обращении со мною и стал избегать серьезных разговоров со мною, чтобы не обличить своей глупости и малосведущности даже в деле религии; он стал стараться поскорее избавиться от меня… Он понял уже теперь, что только мусульманская интеллигенция и чернь не могут понять его плутни, будучи ослеплены еще с детства. Хазрет стал теперь смотреть на меня как на образованного человека, который может разгадать все его хитрости и плутни. Мои подозрения относительно Зайнуллы возрастали; внутреннее чувство подсказывало мне, что он совсем не святой, а отъявленный, опытный хитрец. Такое предположение мое с каждым часом стало оправдываться. Я стал усердно разузнавать все, а потом задумал оставить этот омут и пробраться в Самарканд либо в Бухару, где, по моему предположению, должна находиться настоящая святыня мусульманства. Видно было, что опытный Зайнулла по лицу моему угадал мое настроение и разочарование, тогда как более 50-ти человек смотрели на него с благоговением и следили за каждым его движением, в ожидании от него пророческих изречений и предзнаменований, а особенно дуновения и плевка, которыми он оделял посетителей в знак преподания Божией благодати и жизненных благополучий… Ибо все верили, что на кого дунет и плюнет хазрет, на того и благодать сошла… Но вот хазрет подопрет обеими своими руками голову и как бы замрет… Все притихают и ждут чего-то необыкновенного. Но на меня перестали влиять эти его проделки, хотя подсевший ко мне близко татарин постоянно выяснял все его действия и значения плевков и его прерывистых движений и частых замираний. Но вот Зайнулле подали почту, множество писем и денежных переводов, с просьбою дать им «фатиха», т. е. послать в их страну «плевок» с благодатию Аллаха. Прочитав письма, хазрет стал плевать в разные стороны, по направлению к разным городам, а сидящие недалеко от него стали подскакивать ближе к нему, чтобы и на них попали брызги слюны плюющего «святого». Я смотрел и в душе смеялся, видя, как даже интеллигенты ползли к нему и спешили получить плевок. После этого Зайнулла снова замер на руках своих, а сидящий около меня мулла объяснял им, что Зайнулла обозревает духом своим всю вселенную, видит сам каждого мусульманина… но кафиров хотя и видит, но не обращает на них внимания. Кроме сего, в это же время он сам является во сне праведникам и научает их, как лучше избегать несчастий; а кто много ему жертвует, он в такие минуты внушает новый способ разбогатеть и т. д. В таком созерцании или самозабвении Зайнулла находился минут пять. Все ждали, что он скажет. Многие стали побаиваться, как бы он не предсказал кому-либо несчастие или смерть кому-либо. Но вот Зайнулла как бы опомнился и сказал: «Аллах акбар» и мазнул себя ладонями по лицу… и мы все проделали то же. Наконец он сказал: «Не бойтесь, правоверные, Аллах милостив к нам» и добавил: «Вот из города NN выехал ко мне человек N, послезавтра приедет ко мне и наделит меня тем-то и тем-то», а он, Зайнулла, будет молиться за него… Этим он дал знать присутствующим, чтобы они жертвовали ему. И вот посетители потянулись в карманы и, достав деньги, жертвуют ему… и Зайнулла стал очень веселым, обещает всем разные милости Божии в виде хороших лошадей, жирных баранов, на махан… И как только он скажет это, несколько человек удаляются и, купив у мясника жирного барана, дарят его хазрету, а иногда и хорошую лошадь ему в подарок. Темные люди не замечают, что «святой» ловко обделывает их, рассказываю жертвующим и не жертвующим страшные истории, что скоро постигнет их смерть и душа их будет в руках шайтана, который унесет ее в тартарары, где будут бить ее железными дубинами, как кафиров, хотя в вероучении их говорится, что мусульмане все войдут в рай, и даже грешников Мухамед проведет туда сам, обманув бдительность Аллаха. Мусульмане с ужасом слушают его слова и еще больше стараются задобрить Зайнуллу, а тот начинает улыбаться улыбкою скряги и жадности. Я был искренним мусульманином и с благоговением входил к нему в дом, - но скоро вполне разочаровался, убедившись в его плутнях. Я усиленно начал спешить оставить нечестивого Зайнуллу и удалиться в Бухару. Я готов был думать, что настает кончина мира, ибо благочестие святых ислама сменилось плутовством. Но мне еще около двух недель пришлось посещать Зайнуллу, и я насмотрелся на его плутовские чудеса. Он ежедневно собирал от 50 до 200 рублей денег. Мне хотелось еще узнать, насколько были справедливы рассказы о его добродетелях и пожертвованиях, а равно о содержании им, будто на свой счет, громадного медресе. Но на деле оказалось как раз наоборот. В школе этой обучаются свыше 100 учеников, каждый из которых платит от 5 до 20 рублей и даже 25 р. в месяц. А кроме сего, родители учеников, желающие получить от хазрета не просто грамотного сына, но муллу, много делают подарков хазрету в виде лошади, коровы и баранов. Переговорив со многими учениками, я узнал и убедился, что тут не только не добродетель, но прямо грабеж. Родители многих учеников распродают последнюю одежду, чтобы уплатить за учение, а иначе выгонят из медресе. На мой вопрос, почему ученики приходят иногда за 120-150 верст учиться, когда старые муллы учат даром, они отвечают, что будто Зайнулла-шейх учит бесплатно и будто многие из учащихся сами делаются по жизни подобными Зайнулле - святыми. На вопрос: «Чему вас больше учат у Зайнуллы?» отвечают: «Читать Алькоран по-арабски в таком тоне, как читают его великие муллы в Мекке перед Каабой… вот чему учит нас Зайнулла».
XXIII. Тайные сборища
«А кроме сего, он научает всех вражде к русским, по завещанию Мухамеда, велит презирать их и тому же научать народ, когда мы будем муллами. А сколько „дервишей“ он наделал и разных „дивана“ (блаженный), которых посылает в народ для проповедания панисламизма!» Меня все это сильно возмутило, и я подумал, что недаром собирается к Зайнулле так много народа. Не всегда только простой народ собирается к нему, но бывают у него и своего рода знаменитости, как, например, из Казани братья Хусаиновы и другие казанские богачи, и из других городов; собираются к нему и редакторы татарских газет, и т. об. у него собираются «советы». Хазрет принимает их в особых отдаленных покоях своего громадного дома, и разговоры их остаются тайною даже от близких людей и слуг. Я и тут укорял «святость» Зайнуллы, ибо по шаригату он должен равно относиться как к богатым, так и к бедным. Я, конечно, никогда не узнал бы, зачем к нему заезжают разные богачи и турецкие муллы, и что они тут делают. Хотя они собираются к Зайнулле как к «святому», но поведение их сомнительно, ибо они прячутся от русских пытливых взглядов и даже совсем не выходят в город, и подолгу не заживаются тут, а чрез 7-10 дней выезжают обратно. Но за это время перебывают у Зайнуллы троицкие миллионеры братья Яушевы, Яманчаловы и другие богачи - преимущественно фанатики-мусульмане. Что они делают у «святого»? Сколько я ни старался пройти за ними в их тайные убежища и послушать их разговоров, но меня не допускали туда. Сам Зайнулла часто выходил в приемную, отплевывался и искал записки со знаками в виде звездочек, как у древних колдунов и астрологов, да изредка нервно подергивался и замирал на приеме. А как только кончит прием, тотчас же спешит во внутренние покои, куда нет доступа посторонним, кроме его ближайших и верных слуг да миллионеров и турецких подданных. На крыльце у него постоянно стоит старик, и если вы спросите, куда прошли сейчас такие-то лица, он постоянно говорит: «Я не знаю таких людей и не видал сегодня; да и хазрет, да хранит его Аллах, сегодня нездоров и не принимает никого».
Таким образом, в доме Зайнуллы я не получил того, что желал, и не усмотрел в нем ни святости, ни чудес; я получил от него только 20 рублей, вручая которые, Зайнулла дал мне почувствовать, что он этим хочет заткнуть мне рот, хотя разговаривать о виденном я и не думал, если бы уехал «спасаться» в Самарканд. Но Сам милосердый Господь поставил меня на путь ко спасению, только не в Самарканд - эту языческую лохань, но в церковь Христову. Вот уже третий день я не хожу к Зайнулле. Меня страшно томили тяжелые мысли, от которых я не знал как избавиться. О христианстве же я пока совсем забыл и не помышлял о нем, хотя бы и даже с критическою оценкою его: так я был глубоко предан исламу, хотя Зайнулла сильно возмутил мою душу и заставил меня думать о нем как о хулителе мусульманства и злонамеренном обманщике, внушающем своим поклонникам мысль о возможности покорить русских. Я теперь только понял смысл сказанных им мне в первый день знакомства слов: «Не связывайся с русским начальством, не покоряйся их власти… ведь мы мусульмане…» В течение трехдневного ничегонеделания я вполне убедился, что Зайнулла ловкий плут в полном смысле этого слова, и за несогласие жизни его с шаригатом он достоин порицания со стороны всех мусульман. Но кто же осмелится так подумать о нем?! Кто дерзнет проверить его святость? По шаригату, теперь нет пророков, и даже если бы сам Мухамед сошел с неба, то и его не признали бы пророком. Но вот Зайнулла заставил мусульман признать себя пророком, и многие считают его чуть только поменьше Мухамеда. И вот Зайнулла пользуется теперь громадным доходом на свое роскошное житье и темные дела, но на какие именно хотя я не могу прямо сказать, но догадываюсь, что они идут к освобождению мусульман от русского владычества; а это агитируется во всей России, в Сибири и в Туркестане, на что и собираются Зайнуллою пожертвования очень значительные. Поняв всю эту ложь и вражду, я стал спешить удалиться… Но на родину не тянуло меня, я уже забыл о ней, и в Елпачиху возвращаться не думал, ибо и тамошние все видят в Зайнулле «святого» и даже пророка, - значит, и они заблуждаются, а меня заведомо совращали на ложный путь. Но чтобы оставить г. Троицк, я должен был, как истый мусульманин, сходить к некоторым знакомым лицам, на что понадобился целый день, и перебывал у многих богачей, а потом зашел к миллионеру Мулле-Галею Яушеву, который одобрил мое намерение удалиться в Самарканд и дал мне 6 рублей денег, за что я благодарил его и обещал молиться за него Аллаху. Из разговора с Яушевым я понял, что он ярый заступник за мусульман, хотя многого он со мною не говорил, ибо я мал по богатству, и я принял это во внимание. Но все-таки я недоумевал, почему от не откровенен со мною, как следовало бы по шаригату… видно, он еще не доверял мне… Ну и не надо, пусть Аллах судит его за все, и за то, что холодно принял мусафира. Я успокоился.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
XXII. Св. Зайнулла
На этот раз ничто уже меня не задерживало, и многие побуждали меня скорее ехать к святому Зайнулле, ибо Зайнулла знает уже мое желание и давно ждет меня. Я начал собираться в Троицк. Денег у меня было более 400 рублей. В моей памятной книжке было два удостоверения, данные муллами: одно в Манджурию, и от старика муллы-резаки в том, что у меня природный полный «суннет», дарованный Аллахом без обрезания, только по любви своей. Пред отъездом мне стали еще приносить деньги и просили передать «салям» Зайнулле… все были в страхе, как бы Зайнулла не послал на них какую-нибудь беду… посылали ему деньги во умилостивление, и я сам стал даже бояться его, боясь об нем даже подумать что-нибудь худое, ибо всему говоренному об нем верил, что еще сильнее влекло меня к нему, чтобы убедиться во всем лично. Я пошел к мулле Гаривзяну проститься и заявить, что завтра я выезжаю в Пермь, а оттуда по железной дороге поеду до Челябинска, и затем в Троицк. Гаривзян дал мне такое удостоверение: «Этот брат наш, Муртаза-эфенди Азьматов, искренно исполняет ислам в течение девяти лет; по его жизни видно, что Сам Аллах избрал его в пример кяфирам и для вразумления самих мусульман: у урусов он был чуть не попом и много знает по-ихнему, так как многому учился в высших школах; много ездил по разным городам и изучал разные веры. Великий Аллах взял его Себе, и Муртаза теперь мусульманин; родители его очень богаты, но только самые черные кафиры. По нашему же шаригату таковым, как Муртаза, следует помогать, не жалея средств; поэтому обращаемся ко всем правоверным: помогайте этому человеку, с кем бы он ни встретился в пути; для таких людей жалеть нельзя. Помогайте же ему и храните его! К сему прикладываем руки муллы аула Елпачиха: 1) старший мулла Кошав Тюмисев, 2) старший же мулла Гаривзян Адутов, 3) младший мулла Имам Габдулла Абашев». Потом я прощался с богачами, которые давали мне деньги и угощали. С последним я прощался с Галимуллой Мурсалимовым, у которого была сильно больная мать, и он желает вылечить ее. Но кто же вылечит ее, кроме Зайнуллы, к которому я еду? У женщины были нарывы на руках и на ногах, а потому Галимулла просил меня, чтобы я передал «святому» деньги и просил бы у него лекарства для матери, «а болезни он и так знает, хотя и не говори». Я взял деньги и обещал передать их по назначению. Галимулла крепко верил святому и надеялся на его помощь. Уезжая, я говорил всем, что скоро возвращусь. Я просил даже Тюмисева припасти для моей постройки моху.
Ночью мы с ямщиком выехали. От Елпачихи до Култаевой, куда мы направлялись, было 85 верст; а по пути до нее были все русские селения, в одном из которых ночевали. В Култаевой живет известный богач-башкир, Зиялитдин Мурзыкаев, славящийся своим остроумием. В прошлые годы он был доверенным и ходатаем пермских башкир пред русским правительством. Он показывал мне и документы, свидетельствующие о бывшей некогда его важности. Зиялитдин родом из Елпачихи; он любезно принял меня и угощал меня всем, что можно было найти лучшего. После обеда я рассказал ему о своей жизни, о своем обращении в мусульманство и о желании видеть св. Зайнуллу.
- О Муртаза! поезжай скорее к нему - это самый великий святой во всей России. Гарифулла Кейеков курдымской тоже святой, но не такой, как Зайнулла; я его сам видел, и он предсказал мне всю жизнь, и все исполнилось… Лет 15 тому назад я случайно встретился с Зайнуллою на пароходе около Казани. Я в то время жил богато, ездил в 2 и 1 классе; меня представили Зайнулле по его просьбе; по-видимому, кто-то ему уже говорил о мне в Омске. Как я вошел в его каюту и поздоровался с ним, он мне и говорит: «О Мурзыкаев, ты очень богатый и добрый, а в Мекку ни разу не ездил… Что же ты долго лежишь дома; поезжай, или дома добрых дел больше делай; ведь в могилу с собою не возьмешь богатства». И вот мое богатство стало убывать; я три раза женился, завел знакомство с русской знатью и т. обр. запутался в делах. Бывало, поедешь на охоту на тройках на пяти, за зайцами, да рублей 300 в день и прибьем; а после такой жизни я запил водку и все размотал. Вот, Муртаза-эфенди, и сбылось предсказание Зайнуллы, что в могилу не возьмешь богатства. А, однако же, пожертвовал Зайнулле 100 рублей, а он и спасибо не сказал мне. Теперь я не богат, но все-таки жить можно.
- Да ведь у вас и теперь много всего, - сказал я.
Но Зиялитдин только вздохнул и сказал:
- Если бы не проклятый Зайнулла попал тогда на пароход, я и сейчас жил бы богато.
Я немало удивился этому рассуждению.
Зиялитдин выяснил мне, что этот «святой» знает мысли всех правоверных.
- И вот я укоряю за то, что он, зная мое богатство и добродетели, давно ожидал от меня много денег раньше встречи нашей: он желал, чтобы я задобрил его, и тогда не случилось бы моего разорения. А я замедлил это пожертвование выслать, вот и случилось разорение…
На другой день была пятница и мы пошли в мечеть. Я одел новый кафтан и хорошую бухарскую чалму. В Култаевой уже знали, что я приехал, и весьма многим захотелось подержать мне руки в знак особого уважения как к праведному, а более темные мусульмане с благовением утирали лица свои полами моего халата или рукавами его. После намаза ко мне подходило множество народа для «подержания» моей руки, и по лицам их было видно, что все это проделывалось с ожиданием от меня какой-то благодати. Несчастные! не тут они должны искать Божию благодать и свет!.. Но жалкие мусульмане, как вот и я, в сатане ищут успокоения. После этого из мечети вышли и муллы. Старший хазрет пригласил меня к себе на чай. Но только что мулла отошел от меня, ко мне приблизился давнишний мой поклонник - башкир, еще при первом знакомстве со мною просивший меня помолиться Аллаху, чтобы он помог ему уломать одну женщину, отказывающуюся выйти замуж за него. Я обещал молиться, и вот теперь он говорит:
- Мулла Муртаза! Аллах тебя слушает, я получил ту женщину и она уже живет у меня. Приди к нам и принеси счастие жизни нашей: тебя Аллах любит; приди на обед, который жена моя готовит, а я пойду звать муллу.
Я согласился и пошел вместе с Зиялитдином. Оказалось, что тут назначено было бракосочетание хозяина. Мулла пришел и нараспев начал читать брачную молитву, по окончании которой все поздравили новобрачных, а потом принялись за еду. Я сидел рядом с муллою, на почетном месте; однако же мне почести было больше, чем старейшему мулле. Мы много пили чаю и ели масло с сдобными печениями. А в заключение нам предложили столько мяса, что самим хозяевам хватило бы его на полгода. Самые жирные куски подносили мне и мулле. Уже поздно вечером мы разошлись, а на другой день мне пришлось ходить по обедам и на чаи. Около десяти обедов и 5 чаев я вытерпел, а потом окончательно свалился, не имея возможности ходить. Наелся и Зиялитдин, ибо он не отставал от меня; он шибко стонал и молился, благодаря Аллаха за ниспослание обильной еды. А мне он говорил: «О Муртаза, твоя душа чиста и ходит пред Аллахом, а потому он и давал нам много есть». Вместе с ним и я был убежден в том же, ибо слишком великим почетом я пользовался от народа.
Ямизяна я проводил обратно еще вчера, а дальше до Перми обещались мои поклонники проводить меня. Только на 6-й день я выехал из Култаевой. Денег у меня было полно во всех карманах, а обедов «во славу Аллаха» я съел более 50-ти. Тогда я радовался этому, а теперь скорблю… Рано утром, прочитав молитву, мы поехали дальше, нашептывая разные молитвы. Мы выехали по направлению к большому тракту, но, проездив часа три, дороги не нашли; а к тому же поднялся буран, стало темно; мы метались в разные стороны, но дороги не было. Проплутав около 4 часов, мы подъехали к деревне, которая оказалась тою, из которой мы выехали. Приписывая это шайтану, мы вновь поехали, и на этот раз выехали на большой тракт благополучно, и в 11 часов приехали в Пермь. Прежде всего мы направились к пермскому ахуну, к которому у меня было письмо от брата его, азанчи, который просил брата принять меня возможно радушнее, ибо я «избранник Аллаха». Ахун принял меня очень любезно и хорошо угостил; он дал мне несколько рекомендаций к богатым купцам в Перми, и я до вечера посещал магазины многих мусульман и собрал немало денег. Но собиралось это не с целью наживы, а по повелению шаригата, который повелевает посещать всех и брать, если дадут. Значит, я выходил невольным продавцом совести. Не имея особых дел в Перми, я спешил ехать в Челябинск, а потому, распрощавшись с знакомыми, я отправился на вокзал и, заняв удобное место, лег спать. Но только что я заснул, как мне приснился неприятный сон. Мне снилось, будто я шел на богомолье в лучшем халате и чалме, предварительно сделав «тагарят», т. е. полное омовение. На пути читал молитвы; настроение мое было самое благочестивое. Но молитве моей все мешали свиньи, откуда-то явившиеся и привязавшиеся за мною, следуя за мною по пятам и хрюкая преотвратительно, как будто надсмехаясь надо мною. Я старался прогнать их, но они не отставали от меня. Я уже вдали вижу молящихся мусульман, и я затрудняюсь, как подойду я к ним с такими провожатыми, которых мусульмане страшно ненавидят, как и сам я. Я хотел бежать, а свиньи стали злобно хрюкать и неслись за мною, не отставая. Будто увидели это и мусульмане, и стали смотреть на меня с презрением, как уже на осквернившегося близостию свиней. Я будто взял палку и стал отгонять свиней, а они озлились и бросились на меня, чего я так испугался, что изо всей силы закричал: «Алла, Алла!» и проснулся. Сидевший против меня мужчина взглянул на меня и сказал: «Видно, хорошо что-то увидал во сне ты, знаком…» А я злился на него, да еще подумал, не колдун ли он и не он ли напустил свиней, и обругал его: «У, дунгус!..»
Таким образом я благополучно доехал до Челябинска. Только совершенно неожиданно в Екатеринбурге я увидел своего отца. Он шел около вагона по платформе; но он не узнал меня, да и узнать трудно было, ибо моя рожа настолько изменилась, что я, видя себя в зеркале, ничего прежнего в себе не видел и на Степана не походил, был настоящим Муртазою, чему даже радовался, думая, что сам Аллах меня перестроил: борода большая, голова бритая, шапка татарская… усы были обрезаны, глаза стали злыми, вся физиономия была какою-то страстною; я на все смотрел с презрением и с отвращением. Как же мой отец мог признать своим сыном такого отвратительного татарина?! И я рад был этому, даже послал по его адресу несколько ругательных слов, в мусульманском духе. В Челябинск я приехал утром и пошел искать для себя ямщика; но прежде направился к ахуну, а вместо него попал к молодому мулле, который оказался очень добрым. Я провел с ним около часа времени в медресе, во дворе мечети, рядом с громадным домом ахуна. Мулла посоветовал зайти и к ахуну, как к старшему духовному лицу в Челябинске. Я пошел к нему с черного крыльца и попросил доложить о себе. Но когда он вышел, то заявил, что он принимать меня не желает: «У меня масса торговых дел и очень много гостей». И, не сказав ни одного доброго слова, удалился не простившись. Он таким своим отношением вызвал во мне целую бурю злобы и проклятий; я сто раз назвал его свиньею: что он за ахун, когда не принимает мусафира?! он урус, он кафир… «О Аллах! накажи обидчика, - взмолился я, - и сделай из него нищего (хаирча), чтобы от его магазинов остались только воспоминания… О Алла! Алла!.. Помоги мне бросить этих неверных татар, которые кощунственно называют себя священным именем мусульман». Злоба во мне кипела неугасимая, неукротимая… Обругал я и весь Челябинск.
В Троицк повез меня русский хохол. И вот, как будто назло мне, он купил двух свиней и положил их на задок телеги. Сколько я ни просил его оставить свиней, он не согласился, а другого подводчика искать было уже поздно. Проклиная свиней и хозяина их, однако же я должен был ехать, не зная, что делать в одном экипаже с кафиром и его свиньями. Не знаю, как Аллах смотрит на своего верного Муртазу. От этой неприятности я готов был расплакаться. Наконец мы приехали в Троицк; ямщик завернул на постоялый двор, а я пошел искать себе квартиру около Зайнуллы-хазрета, так как предполагал бывать у него часто; в этом мне посчастливилось: я нашел квартиру как раз против дома хазрета. Мне пришлось теперь идти искать своего прежнего ямщика, чтобы взять у него свою поклажу; но оказалось, что он уехал и увез с собою мой багаж, которого было рублей на 50. Еще слава Аллаху, что деньги мои и документы были со мною, а то пришлось бы и с ними проститься. Вечером я вышел посмотреть постройки святого, а их оказалось целых два квартала. И все это построено на деньги несчастных паломников, обманываемых «святым»… Занимаемый им дом стоит рядом с мечетью; он весь выкрашен в золотую краску. Видно было, что «святой» обладает сотнями тысяч, что и подтвердил мне Гайнитдин, добавив, что хазрет дает взаймы миллионеру Яушеву по 80-90 тысяч в год на торговлю…
- Вот какой наш хазрет! - добавил он, - ему со всех концов земли тащат деньги… вот он и копит капиталы…
И мне невольно пришло на мысль: как это он разбогател со своею святостию?! Разве уже очень хорошо служит своему Аллаху?! Впрочем, вот и я, лишь только стал мусульманином, как начал уже богатеть.
Во время этого моего размышления ко мне подошел один мусульманин, довольно чисто одетый, поздоровался со мною и заговорил, допрашивая: откуда я и зачем сюда явился. И так как на улице разговаривать неудобно, пригласил его в свою квартиру. Там я рассказал ему о себе все подробно, и все свои мысли «выложил» ему напоказ; показал ему даже свои документы и удостоверения, данные мне Гаривзяном-муллою. Но он стал как будто недоволен, а когда наговорил ему о челябинском ахуне, то он, по-видимому, заподозрил меня в стремлении проникнуть во все сокровенное от христиан. А может быть и то, что он принял меня на самом деле за святого и чего-то боялся. Мне же, в свою очередь, показался слишком любознательным и подозрительным, недоверчивым и всем интересующимся, как бы выпытывающим. Выпытав от меня все нужное, этот человек ушел от меня; я стал торопиться совершать «намаз». После «намаза» я поспешил улечься спать. Но мне почти не спалось; все мысли мои были заняты предстоящею встречею с «святым» Зайнуллою. Только уже пред утром я немного забылся, но проснулся очень рано. После утреннего «намаза» я уже не ложился спать, но занялся чтением мусульманских книг и ждал 9-ти часов, времени «приема» у «святого» Зайнуллы. Но на мое счастие прием у «святого» начался с 8 часов, на час ранее обыкновенного. Это было так: в восемь прибежал в мою квартиру мальчик лет 14 и спросил хозяина:
- Где тут Муртаза-эфенди? Азьматов?
Тот указал на меня; тогда мальчик объявил мне волю великого хазрета:
- Муртаза-абзый, тебя зовет сам хазрет к себе, иди сию же минуту, рахим’им (пожалуйста).
Это несказанно удивило меня: как это хазрет мог узнать о моем имени и пребывании здесь, тогда как я еще никуда не ходил? Мне сейчас же пришло на мысль, что хазрет действительно святой и знает все по своей прозорливости. И Гайнитдин был немало удивлен таким оборотом дела и вниманием великого Зайнуллы к моему ничтожеству; он только шептал: «Алла, Алла…» Вместе с Гайнитдином мы пошли к Зайнулле; я шел впереди. С великим трепетом я вошел во двор, а потом в переднюю хазрета, и только направился к приемной комнате, как сам хазрет Зайнулла появился и протянул мне руки, приветствуя меня и называя по имени, как давно знакомого.
- Очень рад, что ты приехал ко мне, я давно жду тебя к себе, - сказал он.
Я начал было оправдываться в замедлении… но вспомнив слова о нем как о всезнающем, я замялся и спутался в оправданиях своих.
Хазрет начал спрашивать меня о здоровье Гаривзяна, Кошава, Габдуллы. Я сказал ему, что все эти хазреты здоровы и хранимы Аллахом, и шлют ему «салям».
- Знаю, знаю, Муртаза-эфенди… это добрые муллы…
Затем он подробно расспрашивал о других богачах в Осинском уезде, и я подробно говорил ему все, что было известно мне. Зайнулла остался доволен мною и был весел. И я был доволен хазретом, ибо он принял меня радушно, да еще я убедился сам в его святости и всезнании… ибо он угадывал очень многое, что от нас сокрыто. Далее, улучив минуту, я подошел к хазрету и подал ему деньги, данные мне для передачи Галимуллою, в счет за исцеление его матери. Зайнулла смутился и, помимо моего ожидания, стал расспрашивать меня, чем больна старуха. Мне была известна болезнь ее и я начал объяснять подробно, в чем она проявляется, - раны на руках и ногах. Но Зайнулла был в затруднении и, несмотря на подоспевшего к нему на помощь фельдшера, Фахрея-хальфа, состоящего у хазрета на жалованьи в 65 рублей, - уразуметь болезнь не мог. Конечно, они могли бы дать какой-нибудь травки и велели бы пить ее… Но своим подробным выяснением болезни и заявлением, что болезнь требует внимательного лечения, я дал им понять, что я кое-что разумею в медицине… и они растерялись…
И вот хазрет отвечает мне:
- Не могу же я знать, что у нее за болезнь, а потому и лекарства не могу дать…
Так он и не дал мне никакого лекарства, хотя деньги и взял. И вот моя вера в его святость поколебалась и во всезнание его я перестал верить. В душе я искал оправданий ему и начинал уже подозревать хитрости шайтана, омрачающего славу хазрета и старающегося представить хазрета в глазах моих ничего не знающим и только собирающим деньги… И я почти успокоился. Но следующее обстоятельство подогрело мое подозрение. В комнату вошли два мальчика 5-6 лет и не затворили за собою двери в соседнюю комнату; там я увидел сидящим того самого человека, который вчера вечером показался мне любезным и очень любознательным, теперь постоянно смеющимся и что-то оживленно рассказывающим своим собеседникам. Сегодня он уже не вышел ко мне и не разговаривал, ибо все, что ему нужно, он уже выпытал от меня и передал хазрету. Я теперь понял, почему «святой» Зайнулла знал мое имя и имена известных мулл Осинского уезда, как равно и цель моего приезда… Теперь понятно, почему он знает все происходящее даже и далеко от него. Я вчера выразил свое желание послушать мудрых советов хазрета, но хазрет, прочитав мои рекомендации как об ученом и святом человеке, теперь сказал мне, что довольно с меня и того, что я знаю, и что этого достаточно будет для будущих действий… Он как будто убоялся моей «святости» и встречи со мною, изменился в обращении со мною и стал избегать серьезных разговоров со мною, чтобы не обличить своей глупости и малосведущности даже в деле религии; он стал стараться поскорее избавиться от меня… Он понял уже теперь, что только мусульманская интеллигенция и чернь не могут понять его плутни, будучи ослеплены еще с детства. Хазрет стал теперь смотреть на меня как на образованного человека, который может разгадать все его хитрости и плутни. Мои подозрения относительно Зайнуллы возрастали; внутреннее чувство подсказывало мне, что он совсем не святой, а отъявленный, опытный хитрец. Такое предположение мое с каждым часом стало оправдываться. Я стал усердно разузнавать все, а потом задумал оставить этот омут и пробраться в Самарканд либо в Бухару, где, по моему предположению, должна находиться настоящая святыня мусульманства. Видно было, что опытный Зайнулла по лицу моему угадал мое настроение и разочарование, тогда как более 50-ти человек смотрели на него с благоговением и следили за каждым его движением, в ожидании от него пророческих изречений и предзнаменований, а особенно дуновения и плевка, которыми он оделял посетителей в знак преподания Божией благодати и жизненных благополучий… Ибо все верили, что на кого дунет и плюнет хазрет, на того и благодать сошла… Но вот хазрет подопрет обеими своими руками голову и как бы замрет… Все притихают и ждут чего-то необыкновенного. Но на меня перестали влиять эти его проделки, хотя подсевший ко мне близко татарин постоянно выяснял все его действия и значения плевков и его прерывистых движений и частых замираний. Но вот Зайнулле подали почту, множество писем и денежных переводов, с просьбою дать им «фатиха», т. е. послать в их страну «плевок» с благодатию Аллаха. Прочитав письма, хазрет стал плевать в разные стороны, по направлению к разным городам, а сидящие недалеко от него стали подскакивать ближе к нему, чтобы и на них попали брызги слюны плюющего «святого». Я смотрел и в душе смеялся, видя, как даже интеллигенты ползли к нему и спешили получить плевок. После этого Зайнулла снова замер на руках своих, а сидящий около меня мулла объяснял им, что Зайнулла обозревает духом своим всю вселенную, видит сам каждого мусульманина… но кафиров хотя и видит, но не обращает на них внимания. Кроме сего, в это же время он сам является во сне праведникам и научает их, как лучше избегать несчастий; а кто много ему жертвует, он в такие минуты внушает новый способ разбогатеть и т. д. В таком созерцании или самозабвении Зайнулла находился минут пять. Все ждали, что он скажет. Многие стали побаиваться, как бы он не предсказал кому-либо несчастие или смерть кому-либо. Но вот Зайнулла как бы опомнился и сказал: «Аллах акбар» и мазнул себя ладонями по лицу… и мы все проделали то же. Наконец он сказал: «Не бойтесь, правоверные, Аллах милостив к нам» и добавил: «Вот из города NN выехал ко мне человек N, послезавтра приедет ко мне и наделит меня тем-то и тем-то», а он, Зайнулла, будет молиться за него… Этим он дал знать присутствующим, чтобы они жертвовали ему. И вот посетители потянулись в карманы и, достав деньги, жертвуют ему… и Зайнулла стал очень веселым, обещает всем разные милости Божии в виде хороших лошадей, жирных баранов, на махан… И как только он скажет это, несколько человек удаляются и, купив у мясника жирного барана, дарят его хазрету, а иногда и хорошую лошадь ему в подарок. Темные люди не замечают, что «святой» ловко обделывает их, рассказываю жертвующим и не жертвующим страшные истории, что скоро постигнет их смерть и душа их будет в руках шайтана, который унесет ее в тартарары, где будут бить ее железными дубинами, как кафиров, хотя в вероучении их говорится, что мусульмане все войдут в рай, и даже грешников Мухамед проведет туда сам, обманув бдительность Аллаха. Мусульмане с ужасом слушают его слова и еще больше стараются задобрить Зайнуллу, а тот начинает улыбаться улыбкою скряги и жадности. Я был искренним мусульманином и с благоговением входил к нему в дом, - но скоро вполне разочаровался, убедившись в его плутнях. Я усиленно начал спешить оставить нечестивого Зайнуллу и удалиться в Бухару. Я готов был думать, что настает кончина мира, ибо благочестие святых ислама сменилось плутовством. Но мне еще около двух недель пришлось посещать Зайнуллу, и я насмотрелся на его плутовские чудеса. Он ежедневно собирал от 50 до 200 рублей денег. Мне хотелось еще узнать, насколько были справедливы рассказы о его добродетелях и пожертвованиях, а равно о содержании им, будто на свой счет, громадного медресе. Но на деле оказалось как раз наоборот. В школе этой обучаются свыше 100 учеников, каждый из которых платит от 5 до 20 рублей и даже 25 р. в месяц. А кроме сего, родители учеников, желающие получить от хазрета не просто грамотного сына, но муллу, много делают подарков хазрету в виде лошади, коровы и баранов. Переговорив со многими учениками, я узнал и убедился, что тут не только не добродетель, но прямо грабеж. Родители многих учеников распродают последнюю одежду, чтобы уплатить за учение, а иначе выгонят из медресе. На мой вопрос, почему ученики приходят иногда за 120-150 верст учиться, когда старые муллы учат даром, они отвечают, что будто Зайнулла-шейх учит бесплатно и будто многие из учащихся сами делаются по жизни подобными Зайнулле - святыми. На вопрос: «Чему вас больше учат у Зайнуллы?» отвечают: «Читать Алькоран по-арабски в таком тоне, как читают его великие муллы в Мекке перед Каабой… вот чему учит нас Зайнулла».
XXIII. Тайные сборища
«А кроме сего, он научает всех вражде к русским, по завещанию Мухамеда, велит презирать их и тому же научать народ, когда мы будем муллами. А сколько „дервишей“ он наделал и разных „дивана“ (блаженный), которых посылает в народ для проповедания панисламизма!» Меня все это сильно возмутило, и я подумал, что недаром собирается к Зайнулле так много народа. Не всегда только простой народ собирается к нему, но бывают у него и своего рода знаменитости, как, например, из Казани братья Хусаиновы и другие казанские богачи, и из других городов; собираются к нему и редакторы татарских газет, и т. об. у него собираются «советы». Хазрет принимает их в особых отдаленных покоях своего громадного дома, и разговоры их остаются тайною даже от близких людей и слуг. Я и тут укорял «святость» Зайнуллы, ибо по шаригату он должен равно относиться как к богатым, так и к бедным. Я, конечно, никогда не узнал бы, зачем к нему заезжают разные богачи и турецкие муллы, и что они тут делают. Хотя они собираются к Зайнулле как к «святому», но поведение их сомнительно, ибо они прячутся от русских пытливых взглядов и даже совсем не выходят в город, и подолгу не заживаются тут, а чрез 7-10 дней выезжают обратно. Но за это время перебывают у Зайнуллы троицкие миллионеры братья Яушевы, Яманчаловы и другие богачи - преимущественно фанатики-мусульмане. Что они делают у «святого»? Сколько я ни старался пройти за ними в их тайные убежища и послушать их разговоров, но меня не допускали туда. Сам Зайнулла часто выходил в приемную, отплевывался и искал записки со знаками в виде звездочек, как у древних колдунов и астрологов, да изредка нервно подергивался и замирал на приеме. А как только кончит прием, тотчас же спешит во внутренние покои, куда нет доступа посторонним, кроме его ближайших и верных слуг да миллионеров и турецких подданных. На крыльце у него постоянно стоит старик, и если вы спросите, куда прошли сейчас такие-то лица, он постоянно говорит: «Я не знаю таких людей и не видал сегодня; да и хазрет, да хранит его Аллах, сегодня нездоров и не принимает никого».
Таким образом, в доме Зайнуллы я не получил того, что желал, и не усмотрел в нем ни святости, ни чудес; я получил от него только 20 рублей, вручая которые, Зайнулла дал мне почувствовать, что он этим хочет заткнуть мне рот, хотя разговаривать о виденном я и не думал, если бы уехал «спасаться» в Самарканд. Но Сам милосердый Господь поставил меня на путь ко спасению, только не в Самарканд - эту языческую лохань, но в церковь Христову. Вот уже третий день я не хожу к Зайнулле. Меня страшно томили тяжелые мысли, от которых я не знал как избавиться. О христианстве же я пока совсем забыл и не помышлял о нем, хотя бы и даже с критическою оценкою его: так я был глубоко предан исламу, хотя Зайнулла сильно возмутил мою душу и заставил меня думать о нем как о хулителе мусульманства и злонамеренном обманщике, внушающем своим поклонникам мысль о возможности покорить русских. Я теперь только понял смысл сказанных им мне в первый день знакомства слов: «Не связывайся с русским начальством, не покоряйся их власти… ведь мы мусульмане…» В течение трехдневного ничегонеделания я вполне убедился, что Зайнулла ловкий плут в полном смысле этого слова, и за несогласие жизни его с шаригатом он достоин порицания со стороны всех мусульман. Но кто же осмелится так подумать о нем?! Кто дерзнет проверить его святость? По шаригату, теперь нет пророков, и даже если бы сам Мухамед сошел с неба, то и его не признали бы пророком. Но вот Зайнулла заставил мусульман признать себя пророком, и многие считают его чуть только поменьше Мухамеда. И вот Зайнулла пользуется теперь громадным доходом на свое роскошное житье и темные дела, но на какие именно хотя я не могу прямо сказать, но догадываюсь, что они идут к освобождению мусульман от русского владычества; а это агитируется во всей России, в Сибири и в Туркестане, на что и собираются Зайнуллою пожертвования очень значительные. Поняв всю эту ложь и вражду, я стал спешить удалиться… Но на родину не тянуло меня, я уже забыл о ней, и в Елпачиху возвращаться не думал, ибо и тамошние все видят в Зайнулле «святого» и даже пророка, - значит, и они заблуждаются, а меня заведомо совращали на ложный путь. Но чтобы оставить г. Троицк, я должен был, как истый мусульманин, сходить к некоторым знакомым лицам, на что понадобился целый день, и перебывал у многих богачей, а потом зашел к миллионеру Мулле-Галею Яушеву, который одобрил мое намерение удалиться в Самарканд и дал мне 6 рублей денег, за что я благодарил его и обещал молиться за него Аллаху. Из разговора с Яушевым я понял, что он ярый заступник за мусульман, хотя многого он со мною не говорил, ибо я мал по богатству, и я принял это во внимание. Но все-таки я недоумевал, почему от не откровенен со мною, как следовало бы по шаригату… видно, он еще не доверял мне… Ну и не надо, пусть Аллах судит его за все, и за то, что холодно принял мусафира. Я успокоился.
ПРОДОЛЖЕНИЕ