И ТАК БЫВАЕТ
В начале тридцатых годов я заведовал редакцией журнала «Машиностроитель». Народу в редакции было всего четыре человека, но мы представляли собой дружный товарищеский коллектив. Близкое участие в журнале принимал профессор Георгий Михайлович Головин. Работать с ним было легко и приятно. Мне была предоставлена полная свобода действий. Главный редактор Сергей Владимирович Аврутин меня ни в чем не стеснял.
Кажется, в 1932 году решено было командировать меня по делам журнала в Ленинград. Острой нужды в этой командировке не было, можно было с ней и повременить, но я решил не откладывать ее.
Накануне моего отъезда жена получила письмо из Ленинаграда, что проживавшая там мать ее опасно заболела. Жена сразу же выехала к матери, а мою командировку пришлось отложить, потому что не на кого было оставить наших двух малолетних детей. Болезнь тещи оказалась смертельной. Она умерла на руках дочери.
Прошло некоторое время. Вновь оформили мою командировку в Ленинград. И опять она была сорвана. Мать моя написала из Орши, где тогда жили родители, что отец арестован. Тогда это было в порядке вещей: арестовывали тех, у кого подозревали наличие денег или иных ценностей. Никаких крупных денег или иных ценностей у отца не было, и его вскоре освободили. Все вошло в свою колею.
Тогда я в третий раз поднял вопрос о командировке. Тут уже родственники и друзья хором стали меня убеждать отказаться от командировки, благо это можно было сделать безболезненно.
- Мы, конечно, люди не суеверные, - уговаривали они меня, но, сам видишь, эта проклятая командировка боком выходит. Ну ее к бесу!
- Не вижу никакой связи между Ленинградом и нашими семейными злоключениями, - возражал я. - А в командировку я все же поеду.
Но поехать не пришлось, и вот почему. Как-то во время завтрака я обнаружил в белом хлебе окурок. В таких случаях реакция могла получиться самая резкая и тошнотворная, если представить себе слюнявый рот, выплюнувший окурок в твою еду, но она не должна была быть продолжительней. Но я реагировал гораздо серьезней: не мог больше не только есть, но и видеть белый хлеб.
А через несколько дней новая травма: в черном хлебе оказался обрывок шпагата. Казалось бы, дело это совсем пустяковое: ну завязывали мешок и случайно попал в муку кусочек шпагата. Подумаешь, трагедия! Но, видимо, моя нервная система уже болезненно реагировала на каждый пустяк. Я перестал есть и черный хлеб.
До этой истории я на аппетит никак не мог пожаловаться и еле мог дождаться обеда. А теперь аппетит проходил. Я стал есть все меньше и меньше. Равнодушие к пище стало понемногу заменяться отвращением к ней. Меня стало тошнить от одного вида пищи. Не помогли и визиты к врачам. Удалось встретиться с очень крупным кремлевским врачом Левиным. Он посоветовал зайти в хороший ресторан и заказать изысканный обед. Но съесть его я не мог, чтобы не вызвать постыдной реакции. А такая реакция стала уже непрерывной, что на голодный желудок было крайне мучительно. Я засел (вернее залег) дома, и если вынужден был выйти на улицу, то брал с собой несколько носовых платков, чтобы не опозориться.
Я думал: «Ну, а что будет дальше? Ведь жить без воды и пищи долго нельзя. Неужели не избежать голодной смерти? А заставить себя не только есть, но даже выпить глоток воды я не мог. Один вид пищи вызывал рвоту.
Однажды, когда я уже очень ослабел, в комнату вошел импозантный молодой человек в старорежимном сюртуке и по-приятельски со мной поздоровался:
- Здравствуйте, Лев Ефимович! Что ж это вы? Нехорошо!
Он мне очень не понравился. Я догадался, что это - подпольный врач, которого жена, придя в отчаяние, пригласила, как утопающий хватается за соломинку. А посетитель тем временем продолжал:
- Ну, ничего, обойдется! Я вам помогу! Я многим помог и сделал бы еще больше, если бы бюрократы и скверные люди мне не ставили палки в колеса. На прошлой неделе меня вызвали к молодой женщине, которая никак не могла разродиться. Врачи опустили руки. Она умирала. А я ей в два счета помог. Теперь она уже на ногах. И ребенок здоров!
Он долго еще говорил, а мне он делался все противнее. «Уйди, уйди скорее, - думай я, - убирайся к черту!»
Но он и не думал уходить. Усевшись удобно в кресло, он обратился к жене:
- Минна Борисовна, вы нас чайком угостили.
Жена мигом организовала чай по моему вкусу: горячий, крепкий, сладкий, и поставила его вместе с печеньем и еще чем-то вкусным на столик у моей кровати, со страхом ожидая, что меня сразу же начнет тошнить. Но на этот раз все обошлось благополучно. Впоследствии я объяснил это тем, что мое острое желание избавиться от нежелательного посетителя побороло мою обычную реакцию на пищу и питье.
А гость тем временем приступил к еде, предварительно сказав жене:
- Что ж вы, Минна Борисовна, мужу не нальете?
Я думал, что оскандалюсь, но нет, обошлось: и чай выпил, и подзакусил малость - все честь-честью.
После чая гость сказал:
- А теперь, Борис Ефимович, отдохните. Я к вам еще загляну.
Попрощался и ушел. Я свободно вздохнул.
- Если я его еще раз здесь увижу, - сказал я жене, - то не могу поручиться, что не прогоню его.
Больше его не вызывали. Но перелом уже наступил. У меня исчезло отвращение к еде, стал набирать силу аппетит.
Я опять стал нормальным человеком, приступил к работе. Родные и друзья убеждены, что мне помог подпольный врач. Но я думаю, что это не так. Просто мой организм нашел в себе силы побороть беду.
Но закончу историю с командировкой в Ленинград. Я все же поехал туда, успешно выполнил задание и возвратился в Москву.
А что касается моего странного заболевания, то оно имело продолжение, хотя не столь бурное. Через год я вновь почувствовал потерю аппетита, отвращение к пище, тошноту, хотя в значительно более слабой степени. Жена была тогда в длительной командировке на Севере. Я понимал, что дети окажутся беспомощными. Видимо, это помогло мне побороть болезнь.
Я обратился к известному невропатологу Консторуму, который принимал тогда в бывшем «Вдовьем доме», где обосновалась лечебница для так называется «пограничников», то есть таких, которых еще нельзя назвать психически больными, но и здоровыми не назовешь. После длительной беседы Косторум сказал мне прийти вторично в определенный день. Когда я пришел, выяснилось, что либо я ошибся, либо врач, ибо в этот день он принимал совсем иных больных. Ассистентка мне сказала, что спросит у доктора, сможет ли он меня принять. В приемной оказался также молодой рабочий, который явился не вовремя и бурно добивался приема. Вскоре вошел Косторум и сказал, что рабочего он примет немедленно, а меня потом. Предупредил, что в его кабинете я встречу довольно неприятную картинку - многих людей, спящих в самых неожиданных позах.
Когда я через некоторое время вошел в кабинет, первым мне бросился в глаза скандаливший в приемной молодой рабочий. Он крепко спал, сидя на стуле и подняв одну руку вверх, а другую откинув в сторону. Были там и другие усыпленные.
Косторум предложил мне лечь на диван, расстегнуть ворот сорочки и закрыть глаза. Затем он стал монотонно говорить примерно следующее:
- Вы устали. Вы хотите отдохнуть. Вас клонит ко сну. Как хорошо спать! Отгоняйте от себя неприятные мысли, заботы и тревоги. Как приятно спокойно уснуть! Дышите медленнее, глубже, спокойнее! Как хорошо спать!
Я честно исполнял его предписания, но уснуть никак не мог. Видя безуспешность своих попыток, Косторум сказал наконец своим обычным, а не гипнотизерским голосом:
- Если это еврей, то он обязательно хочет поступить не как все, а по-своему. Когда все спят, он спать не хочет. С вами придется заняться особо. Придете такого-то числа во столько-то часов.
Больше я к Косторуму не ходил: болезненные явления стали ослабевать, а служебное дело и заботы о детях поглотили все время.
Третий рецидив, совсем слабый, я пережил в 1943 году после демобилизации. Я тогда сильно голодал и потеря аппетита меня даже порадовала. Рецидив был краткосрочный, всего два-три дня. К врачу я не обращался. Все быстро прошло и больше уже не повторялось.
Несколько слов об упоминавшемся выше «Вдовьем доме», где лечили «пограничников». Основной контингент больных поставляла рабочая молодежь. До зарезу необходимы были для индустриализации страны специалисты разного профиля. Естественно, что их должны были дать в основном так называемые «рабфаки» - рабочие факультеты по подготовке в высшие учебные заведения. А тогдашним юношам и девушкам из рабочих семей, выросшим в тяжелых условиях, зачастую в нищете, в детстве прошедшим через испытания военного времени, очень трудно было учиться. А надо было! Отступать некуда! Вот и сидели они ночами, урывая время у сна и отдыха. Кое-кто не выдерживал чрезмерной нервной нагрузки и попадал во «Вдовий дом». Были, конечно, среди «пограничников» и немолодые люди, и представители самых разных профессий, травмированные жизненными невзгодами.
Обычно врач-психиатр спрашивал у больного, кто из его родных или друзей хорошо его знает, и приглашал такого «свидетеля» для откровенного разговора. Я три раза попадал в такие «свидетели», таким образом ознакомился с жизнью и бытом «пограничников». Среди них попадались странные люди. Например, один днем вел себя тихо и мирно, но, кончив раздеваться на ночь, усаживался в кровати и торжественно провозглашал: «Я сатана, ха-ха-ха! Я разлагаюсь, ха-ха-ха!» Другой же, когда все в палате засыпали, тихонько вставал, подходил на цыпочках к какой-либо кровати и долго смотрел на спящего, пока тот не просыпался, и тогда тихонько спрашивал: «Простите, вы не умерли?» Долго ли просуществовало это учреждения для «пограничников» и когда оно прекратило свое существование, не знаю.
БАЗАР. ДНЕПР. ОРШИЦА
ДЕТСТВО
ДЕТСТВО (продолжаю)
ХЕДЕР
ГОРОДСКОЕ УЧИЛИЩЕ
ПОГРОМ
ПАНТЕЛЕЙМОН НИКОЛАЕВИЧ ЛЕПЕШИНСКИЙ
ДЕЛА БОЖЕСТВЕННЫЕ
МАССОВКА
ПУРГА
СУМАСШЕДШИЕ
МИНКА-САМЕЦ И ДРУГИЕ
КАПИТАН ГАРШИН
ОРШАНСКИЙ БАРОН МЮНХГАУЗЕН
А ЕЩЕ БЫЛ СЛУЧАЙ
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
"ПРАВДА"
ЛЕНИН (воспоминания товарищей)
ДВА ДИСПУТА
АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ ПОРТУГАЛОВ
ФЕДОР АЛЕКСАНДРОВИЧ ПОРТУГАЛОВ
ВАСИЛИЙ ПРОХОРОВИЧ ГОРЯЧКИН
ЯСНАЯ ПОЛЯНА
СОБАЧКА
ГРИМАСЫ НЭПА
Кажется, в 1932 году решено было командировать меня по делам журнала в Ленинград. Острой нужды в этой командировке не было, можно было с ней и повременить, но я решил не откладывать ее.
Накануне моего отъезда жена получила письмо из Ленинаграда, что проживавшая там мать ее опасно заболела. Жена сразу же выехала к матери, а мою командировку пришлось отложить, потому что не на кого было оставить наших двух малолетних детей. Болезнь тещи оказалась смертельной. Она умерла на руках дочери.
Прошло некоторое время. Вновь оформили мою командировку в Ленинград. И опять она была сорвана. Мать моя написала из Орши, где тогда жили родители, что отец арестован. Тогда это было в порядке вещей: арестовывали тех, у кого подозревали наличие денег или иных ценностей. Никаких крупных денег или иных ценностей у отца не было, и его вскоре освободили. Все вошло в свою колею.
Тогда я в третий раз поднял вопрос о командировке. Тут уже родственники и друзья хором стали меня убеждать отказаться от командировки, благо это можно было сделать безболезненно.
- Мы, конечно, люди не суеверные, - уговаривали они меня, но, сам видишь, эта проклятая командировка боком выходит. Ну ее к бесу!
- Не вижу никакой связи между Ленинградом и нашими семейными злоключениями, - возражал я. - А в командировку я все же поеду.
Но поехать не пришлось, и вот почему. Как-то во время завтрака я обнаружил в белом хлебе окурок. В таких случаях реакция могла получиться самая резкая и тошнотворная, если представить себе слюнявый рот, выплюнувший окурок в твою еду, но она не должна была быть продолжительней. Но я реагировал гораздо серьезней: не мог больше не только есть, но и видеть белый хлеб.
А через несколько дней новая травма: в черном хлебе оказался обрывок шпагата. Казалось бы, дело это совсем пустяковое: ну завязывали мешок и случайно попал в муку кусочек шпагата. Подумаешь, трагедия! Но, видимо, моя нервная система уже болезненно реагировала на каждый пустяк. Я перестал есть и черный хлеб.
До этой истории я на аппетит никак не мог пожаловаться и еле мог дождаться обеда. А теперь аппетит проходил. Я стал есть все меньше и меньше. Равнодушие к пище стало понемногу заменяться отвращением к ней. Меня стало тошнить от одного вида пищи. Не помогли и визиты к врачам. Удалось встретиться с очень крупным кремлевским врачом Левиным. Он посоветовал зайти в хороший ресторан и заказать изысканный обед. Но съесть его я не мог, чтобы не вызвать постыдной реакции. А такая реакция стала уже непрерывной, что на голодный желудок было крайне мучительно. Я засел (вернее залег) дома, и если вынужден был выйти на улицу, то брал с собой несколько носовых платков, чтобы не опозориться.
Я думал: «Ну, а что будет дальше? Ведь жить без воды и пищи долго нельзя. Неужели не избежать голодной смерти? А заставить себя не только есть, но даже выпить глоток воды я не мог. Один вид пищи вызывал рвоту.
Однажды, когда я уже очень ослабел, в комнату вошел импозантный молодой человек в старорежимном сюртуке и по-приятельски со мной поздоровался:
- Здравствуйте, Лев Ефимович! Что ж это вы? Нехорошо!
Он мне очень не понравился. Я догадался, что это - подпольный врач, которого жена, придя в отчаяние, пригласила, как утопающий хватается за соломинку. А посетитель тем временем продолжал:
- Ну, ничего, обойдется! Я вам помогу! Я многим помог и сделал бы еще больше, если бы бюрократы и скверные люди мне не ставили палки в колеса. На прошлой неделе меня вызвали к молодой женщине, которая никак не могла разродиться. Врачи опустили руки. Она умирала. А я ей в два счета помог. Теперь она уже на ногах. И ребенок здоров!
Он долго еще говорил, а мне он делался все противнее. «Уйди, уйди скорее, - думай я, - убирайся к черту!»
Но он и не думал уходить. Усевшись удобно в кресло, он обратился к жене:
- Минна Борисовна, вы нас чайком угостили.
Жена мигом организовала чай по моему вкусу: горячий, крепкий, сладкий, и поставила его вместе с печеньем и еще чем-то вкусным на столик у моей кровати, со страхом ожидая, что меня сразу же начнет тошнить. Но на этот раз все обошлось благополучно. Впоследствии я объяснил это тем, что мое острое желание избавиться от нежелательного посетителя побороло мою обычную реакцию на пищу и питье.
А гость тем временем приступил к еде, предварительно сказав жене:
- Что ж вы, Минна Борисовна, мужу не нальете?
Я думал, что оскандалюсь, но нет, обошлось: и чай выпил, и подзакусил малость - все честь-честью.
После чая гость сказал:
- А теперь, Борис Ефимович, отдохните. Я к вам еще загляну.
Попрощался и ушел. Я свободно вздохнул.
- Если я его еще раз здесь увижу, - сказал я жене, - то не могу поручиться, что не прогоню его.
Больше его не вызывали. Но перелом уже наступил. У меня исчезло отвращение к еде, стал набирать силу аппетит.
Я опять стал нормальным человеком, приступил к работе. Родные и друзья убеждены, что мне помог подпольный врач. Но я думаю, что это не так. Просто мой организм нашел в себе силы побороть беду.
Но закончу историю с командировкой в Ленинград. Я все же поехал туда, успешно выполнил задание и возвратился в Москву.
А что касается моего странного заболевания, то оно имело продолжение, хотя не столь бурное. Через год я вновь почувствовал потерю аппетита, отвращение к пище, тошноту, хотя в значительно более слабой степени. Жена была тогда в длительной командировке на Севере. Я понимал, что дети окажутся беспомощными. Видимо, это помогло мне побороть болезнь.
Я обратился к известному невропатологу Консторуму, который принимал тогда в бывшем «Вдовьем доме», где обосновалась лечебница для так называется «пограничников», то есть таких, которых еще нельзя назвать психически больными, но и здоровыми не назовешь. После длительной беседы Косторум сказал мне прийти вторично в определенный день. Когда я пришел, выяснилось, что либо я ошибся, либо врач, ибо в этот день он принимал совсем иных больных. Ассистентка мне сказала, что спросит у доктора, сможет ли он меня принять. В приемной оказался также молодой рабочий, который явился не вовремя и бурно добивался приема. Вскоре вошел Косторум и сказал, что рабочего он примет немедленно, а меня потом. Предупредил, что в его кабинете я встречу довольно неприятную картинку - многих людей, спящих в самых неожиданных позах.
Когда я через некоторое время вошел в кабинет, первым мне бросился в глаза скандаливший в приемной молодой рабочий. Он крепко спал, сидя на стуле и подняв одну руку вверх, а другую откинув в сторону. Были там и другие усыпленные.
Косторум предложил мне лечь на диван, расстегнуть ворот сорочки и закрыть глаза. Затем он стал монотонно говорить примерно следующее:
- Вы устали. Вы хотите отдохнуть. Вас клонит ко сну. Как хорошо спать! Отгоняйте от себя неприятные мысли, заботы и тревоги. Как приятно спокойно уснуть! Дышите медленнее, глубже, спокойнее! Как хорошо спать!
Я честно исполнял его предписания, но уснуть никак не мог. Видя безуспешность своих попыток, Косторум сказал наконец своим обычным, а не гипнотизерским голосом:
- Если это еврей, то он обязательно хочет поступить не как все, а по-своему. Когда все спят, он спать не хочет. С вами придется заняться особо. Придете такого-то числа во столько-то часов.
Больше я к Косторуму не ходил: болезненные явления стали ослабевать, а служебное дело и заботы о детях поглотили все время.
Третий рецидив, совсем слабый, я пережил в 1943 году после демобилизации. Я тогда сильно голодал и потеря аппетита меня даже порадовала. Рецидив был краткосрочный, всего два-три дня. К врачу я не обращался. Все быстро прошло и больше уже не повторялось.
Несколько слов об упоминавшемся выше «Вдовьем доме», где лечили «пограничников». Основной контингент больных поставляла рабочая молодежь. До зарезу необходимы были для индустриализации страны специалисты разного профиля. Естественно, что их должны были дать в основном так называемые «рабфаки» - рабочие факультеты по подготовке в высшие учебные заведения. А тогдашним юношам и девушкам из рабочих семей, выросшим в тяжелых условиях, зачастую в нищете, в детстве прошедшим через испытания военного времени, очень трудно было учиться. А надо было! Отступать некуда! Вот и сидели они ночами, урывая время у сна и отдыха. Кое-кто не выдерживал чрезмерной нервной нагрузки и попадал во «Вдовий дом». Были, конечно, среди «пограничников» и немолодые люди, и представители самых разных профессий, травмированные жизненными невзгодами.
Обычно врач-психиатр спрашивал у больного, кто из его родных или друзей хорошо его знает, и приглашал такого «свидетеля» для откровенного разговора. Я три раза попадал в такие «свидетели», таким образом ознакомился с жизнью и бытом «пограничников». Среди них попадались странные люди. Например, один днем вел себя тихо и мирно, но, кончив раздеваться на ночь, усаживался в кровати и торжественно провозглашал: «Я сатана, ха-ха-ха! Я разлагаюсь, ха-ха-ха!» Другой же, когда все в палате засыпали, тихонько вставал, подходил на цыпочках к какой-либо кровати и долго смотрел на спящего, пока тот не просыпался, и тогда тихонько спрашивал: «Простите, вы не умерли?» Долго ли просуществовало это учреждения для «пограничников» и когда оно прекратило свое существование, не знаю.
БАЗАР. ДНЕПР. ОРШИЦА
ДЕТСТВО
ДЕТСТВО (продолжаю)
ХЕДЕР
ГОРОДСКОЕ УЧИЛИЩЕ
ПОГРОМ
ПАНТЕЛЕЙМОН НИКОЛАЕВИЧ ЛЕПЕШИНСКИЙ
ДЕЛА БОЖЕСТВЕННЫЕ
МАССОВКА
ПУРГА
СУМАСШЕДШИЕ
МИНКА-САМЕЦ И ДРУГИЕ
КАПИТАН ГАРШИН
ОРШАНСКИЙ БАРОН МЮНХГАУЗЕН
А ЕЩЕ БЫЛ СЛУЧАЙ
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
"ПРАВДА"
ЛЕНИН (воспоминания товарищей)
ДВА ДИСПУТА
АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ ПОРТУГАЛОВ
ФЕДОР АЛЕКСАНДРОВИЧ ПОРТУГАЛОВ
ВАСИЛИЙ ПРОХОРОВИЧ ГОРЯЧКИН
ЯСНАЯ ПОЛЯНА
СОБАЧКА
ГРИМАСЫ НЭПА