СОБАЧКА
Моим сослуживцем по корректорской «Правды» был Владимир Михайлович Чернов, брат Виктора Чернова, также эсер, но более правого толка. За «крамолу» был выслан в Сибирь. Его освободила Февральская революция. Когда судьба нас свела, ему было уже под шестьдесят. Тогда я считал это глубокой старостью.
Владимир Михайлович был типичным русским интеллигентом конца позапрошлого века, выдержанным, обходительным в обращении, скромным и непрактичным. Был он по-настоящему образованным человеком, но этого не показывал.
Одет он был плохо даже для эпохи военного коммунизма. Ходил мелкими шажками, и неспроста: его единственные брюки расползались и требовали деликатного обращения. Солидная борода, длинные волосы и пенсне на шнурке дополняли картину.
При Временном правительстве Чернов редактировал какую-то эсеровскую газету, но Октябрь выбил его из колеи, и он оказался не у дел. Он очутился где-то в провинции, но и там не мог устроиться, даже продовольственной карточки не удосужился получить. В 1918 году перебрался в Москву и сильно голодал. Ударили морозы. Бродя по пустырям, он наткнулся на замерзшую галку, принес ее домой, сварил и съел с аппетитом. После этого стал искать на пустырях замерзших галок. Иногда Фортуна ему улыбалась и посылала по две-три штуки в день. Но это бывало редко.
Как-то в особо незадачливый морозный вечер он возвращался с пустыми руками на свою мансарду на Леонтьевском переулке (ныне - улица Станиславского). В голове была только одна мысль: есть, есть, есть… Вдруг к нему пристала собачонка. Он приласкал ее, и она пошла за ним. Поднялся в свою мансарду, и она по пятам. Угостил ее косточками от вчерашней галки. Собачка брезгливо отвернулась. Видимо, хозяева о ней хорошо заботились.
И вдруг у Чернова мелькнула мысль: «А не съесть ли ее?» Он ужаснулся, стал отгонять от себя это страшное искушение. Но оно не отступало. Голод ужасная вещь, он может толкнуть и на людоедство. Не в силах себя побороть, Чернов воровским шагом пошел в кухню и принес топор. Собачка свернулась у его ног. Он ударил ее топором. Собачка, обливаясь кровью, завизжала.
- Я почувствовал себя, как Раскольников при убийстве старухи. Я понимал, что нельзя остановиться на полпути, - рассказывал мне Чернов, - а сил не было кончать. Мне казалось, что сейчас сбежится сюда весь до, вся улица, а поднять топор и ударить вторично не могу.
И все же, ценой невероятного нервного напряжения, Чернов довел свое кровавое дело до конца, сварил собачку и съел. Очень дорого досталась ему эта собачка.
Судьба свела меня с Черновым, когда жить было все еще трудно, но легче, чем в восемнадцатом году. Чернов получил продовольственные карточки, получил взамен своей мансарды хорошую комнату на Брюсовском переулке (ныне - улица Неждановой) и голодал уже терпимо, как все мы.
Припоминается его случайная встреча в корректорской «Правды» с Юрием Михайловичем Стекловым, редактором «Известий» (эти газеты, как я уже писал в главе «Правды», печатались в одной типографии и корректорские их находились рядом). После Февральской революции Стеклов и Чернов находились примерно на одинаковой ступени общественной лестницы, а в нынешнюю встречу ситуация резко изменилась, и Чернов оказался в самом низу этой лестницы, а Стеклов - на ее вершине.
- Добрый вечер, Владимир Михайлович! - с радушной улыбкой приветствовал он Чернова.
- Здравствуйте! - сухо ответил Чернов, не отрываясь от гранки.
Стеклов молча вышел.
В 1921 году работники «Правды» стали получать, помимо зарплаты, также продовольственный паек, о чем давно шли разговоры. Это было большим благом, потому что деньги, превратившись в дензнаки, на глазах теряли свою ценность и стремительно катились вниз. Выдали сразу паек за два или три месяца. Естественно, что львиная доля его тут же при посредстве Сухаревки трансформировалась в белье, обувь, одежду. Только Владимир Михайлович по-прежнему не расставался со своей поддевкой. После пережитой им голодной эпопеи он долго не мог заставить себя променять еду на штаны.
Было у Чернова хобби, которое скрашивало ему жизнь. В погожий день золотой осени он уходил в лиственный лес отыскивать особенно красивые листья осины. Среди тысяч листьев он находил несколько таких великолепных, каких я никогда не встречал. Так как эти осенние вылазки повторялись из года в год, то уникальные листья заполнили всю его комнату. Обращался он с ними очень бережно.
- Может быть, - мечтал он, - со временем мне удастся составить ветку из одинаковых по размеру листьев. Вот была бы красота!
После моего ухода из «Правды» я потерял из виду Владимира Михайловича Чернова. А жаль!
Все по порядку:
БАЗАР. ДНЕПР. ОРШИЦА
ДЕТСТВО
ДЕТСТВО (продолжаю)
ХЕДЕР
ГОРОДСКОЕ УЧИЛИЩЕ
ПОГРОМ
ПАНТЕЛЕЙМОН НИКОЛАЕВИЧ ЛЕПЕШИНСКИЙ
ДЕЛА БОЖЕСТВЕННЫЕ
МАССОВКА
ПУРГА
СУМАСШЕДШИЕ
МИНКА-САМЕЦ И ДРУГИЕ
КАПИТАН ГАРШИН
ОРШАНСКИЙ БАРОН МЮНХГАУЗЕН
А ЕЩЕ БЫЛ СЛУЧАЙ
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
"ПРАВДА"
ЛЕНИН (воспоминания товарищей)
ДВА ДИСПУТА
АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ ПОРТУГАЛОВ
ФЕДОР АЛЕКСАНДРОВИЧ ПОРТУГАЛОВ
ВАСИЛИЙ ПРОХОРОВИЧ ГОРЯЧКИН
ЯСНАЯ ПОЛЯНА
Владимир Михайлович был типичным русским интеллигентом конца позапрошлого века, выдержанным, обходительным в обращении, скромным и непрактичным. Был он по-настоящему образованным человеком, но этого не показывал.
Одет он был плохо даже для эпохи военного коммунизма. Ходил мелкими шажками, и неспроста: его единственные брюки расползались и требовали деликатного обращения. Солидная борода, длинные волосы и пенсне на шнурке дополняли картину.
При Временном правительстве Чернов редактировал какую-то эсеровскую газету, но Октябрь выбил его из колеи, и он оказался не у дел. Он очутился где-то в провинции, но и там не мог устроиться, даже продовольственной карточки не удосужился получить. В 1918 году перебрался в Москву и сильно голодал. Ударили морозы. Бродя по пустырям, он наткнулся на замерзшую галку, принес ее домой, сварил и съел с аппетитом. После этого стал искать на пустырях замерзших галок. Иногда Фортуна ему улыбалась и посылала по две-три штуки в день. Но это бывало редко.
Как-то в особо незадачливый морозный вечер он возвращался с пустыми руками на свою мансарду на Леонтьевском переулке (ныне - улица Станиславского). В голове была только одна мысль: есть, есть, есть… Вдруг к нему пристала собачонка. Он приласкал ее, и она пошла за ним. Поднялся в свою мансарду, и она по пятам. Угостил ее косточками от вчерашней галки. Собачка брезгливо отвернулась. Видимо, хозяева о ней хорошо заботились.
И вдруг у Чернова мелькнула мысль: «А не съесть ли ее?» Он ужаснулся, стал отгонять от себя это страшное искушение. Но оно не отступало. Голод ужасная вещь, он может толкнуть и на людоедство. Не в силах себя побороть, Чернов воровским шагом пошел в кухню и принес топор. Собачка свернулась у его ног. Он ударил ее топором. Собачка, обливаясь кровью, завизжала.
- Я почувствовал себя, как Раскольников при убийстве старухи. Я понимал, что нельзя остановиться на полпути, - рассказывал мне Чернов, - а сил не было кончать. Мне казалось, что сейчас сбежится сюда весь до, вся улица, а поднять топор и ударить вторично не могу.
И все же, ценой невероятного нервного напряжения, Чернов довел свое кровавое дело до конца, сварил собачку и съел. Очень дорого досталась ему эта собачка.
Судьба свела меня с Черновым, когда жить было все еще трудно, но легче, чем в восемнадцатом году. Чернов получил продовольственные карточки, получил взамен своей мансарды хорошую комнату на Брюсовском переулке (ныне - улица Неждановой) и голодал уже терпимо, как все мы.
Припоминается его случайная встреча в корректорской «Правды» с Юрием Михайловичем Стекловым, редактором «Известий» (эти газеты, как я уже писал в главе «Правды», печатались в одной типографии и корректорские их находились рядом). После Февральской революции Стеклов и Чернов находились примерно на одинаковой ступени общественной лестницы, а в нынешнюю встречу ситуация резко изменилась, и Чернов оказался в самом низу этой лестницы, а Стеклов - на ее вершине.
- Добрый вечер, Владимир Михайлович! - с радушной улыбкой приветствовал он Чернова.
- Здравствуйте! - сухо ответил Чернов, не отрываясь от гранки.
Стеклов молча вышел.
В 1921 году работники «Правды» стали получать, помимо зарплаты, также продовольственный паек, о чем давно шли разговоры. Это было большим благом, потому что деньги, превратившись в дензнаки, на глазах теряли свою ценность и стремительно катились вниз. Выдали сразу паек за два или три месяца. Естественно, что львиная доля его тут же при посредстве Сухаревки трансформировалась в белье, обувь, одежду. Только Владимир Михайлович по-прежнему не расставался со своей поддевкой. После пережитой им голодной эпопеи он долго не мог заставить себя променять еду на штаны.
Было у Чернова хобби, которое скрашивало ему жизнь. В погожий день золотой осени он уходил в лиственный лес отыскивать особенно красивые листья осины. Среди тысяч листьев он находил несколько таких великолепных, каких я никогда не встречал. Так как эти осенние вылазки повторялись из года в год, то уникальные листья заполнили всю его комнату. Обращался он с ними очень бережно.
- Может быть, - мечтал он, - со временем мне удастся составить ветку из одинаковых по размеру листьев. Вот была бы красота!
После моего ухода из «Правды» я потерял из виду Владимира Михайловича Чернова. А жаль!
Все по порядку:
БАЗАР. ДНЕПР. ОРШИЦА
ДЕТСТВО
ДЕТСТВО (продолжаю)
ХЕДЕР
ГОРОДСКОЕ УЧИЛИЩЕ
ПОГРОМ
ПАНТЕЛЕЙМОН НИКОЛАЕВИЧ ЛЕПЕШИНСКИЙ
ДЕЛА БОЖЕСТВЕННЫЕ
МАССОВКА
ПУРГА
СУМАСШЕДШИЕ
МИНКА-САМЕЦ И ДРУГИЕ
КАПИТАН ГАРШИН
ОРШАНСКИЙ БАРОН МЮНХГАУЗЕН
А ЕЩЕ БЫЛ СЛУЧАЙ
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
"ПРАВДА"
ЛЕНИН (воспоминания товарищей)
ДВА ДИСПУТА
АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ ПОРТУГАЛОВ
ФЕДОР АЛЕКСАНДРОВИЧ ПОРТУГАЛОВ
ВАСИЛИЙ ПРОХОРОВИЧ ГОРЯЧКИН
ЯСНАЯ ПОЛЯНА