Русь, Малороссия, Украина (часть ІV)
Пятнадцатый, заключительный пост из серии публикаций "Происхождение славянских наций".
Первый см. Истоки Руси
Второй см. Что произошло с Русской землёй?
Третий см. Литовский вариант (часть I)
Четвёртый см. Литовский вариант (часть IІ)
Пятый см. Становление Московии
Шестой см. Становление народа руського (часть І)
Седьмой см. Становление народа руського (часть ІІ)
Восьмой см. Было ли воссоединение? (часть І)
Девятый см. Было ли воссоединение? (часть ІІ)
Десятый см. Изобретение России (часть І)
Одиннадцатый см. Изобретение России (часть ІІ)
Двенадцатый см. Русь, Малороссия, Украина (часть І)
Тринадцатый см. Русь, Малороссия, Украина (часть ІІ)
Четырнадцатый см. Русь, Малороссия, Украина (часть ІІІ)
Перейти до українськомовного варіанту посту
Украина Малороссийская
После Полтавской битвы Пётр І начал широкое наступление на автономию Гетманщины. Её лидеры протестовали, но не восстали. Репрессиями их заставили замолчать. Литературные и иконографические произведения, созданные в то время, убедительно свидетельствуют, что казацкие элиты, боровшиеся за сохранение своих прав и привилегий, имели выразительную культурную идентичность, оказавшуюся под угрозой из-за московского наступления. Но что это была за идентичность?
Они были решительными сторонниками сохранения традиционных казацких вольностей и свобод, но, учитывая тогдашние политические обстоятельства, в отличие от Мазепы и Орлика, пытались достичь этой цели в пределах Российской империи. Отмена гетманства представляла явную угрозу самому существованию казацкой государственности. Не было лучшего способа ответить на неё, чем развить историческую аргументацию, чтобы доказать "древнее", а следовательно, легитимное происхождение казацких прав, привилегий и вольностей. Однако они, в отличие от казаков XVII в. стремились не к расширению своей некогда широкой политической автономии, а лишь к её консервации. Петровские реформы и громкое поражение казацких стремлений к независимости породили новый тип идентичности в Гетманщине.
Не вся элита была поклонником покойного гетмана. Но одно дело - не поддерживать Мазепу, и совсем другое - одобрить посягательство Петра І на автономию Гетманщины, завершившееся отменой гетманства. Хотя многие из них стали на сторону царя в споре о лояльности между Петром и Мазепой, тем не менее они склонялись на сторону последнего, когда речь шла о свободах и вольностях Войска Запорожского и малороссийского народа.
Главным в "правовом" аргументе было толкование Переяславского соглашения 1654 г. как Великой хартии вольностей Гетманщины, определении её как взаимно обязывающего договора между двумя равными партнёрами. Такое толкование, конечно, противоречило взглядам московской власти, рассматривавшей права и привилегии Войска Запорожского как дарованные царём своим подданным, а следовательно, такие, которые могут быть отменены по прихоти царя. Трактуя Переяславское соглашение как договор, обязательный для обеих сторон, представители казацкой элиты проецировали правовые и политические практики Речи Посполитой на Московию. Относиться к этому самодержавному царству так, будто оно соответствовало традициям Речи Посполитой, было явным непониманием политической реальности, которое можно было простить в середине XVII в., но не интеллектуалам Гетманщины 1720-х и более поздних лет. В конце концов, они стали жертвами политических обстоятельств. Признание реалий царского самодержавия не помогло бы им привести лучшие аргументы в пользу восстановления казацких прав, отобранных Петром и его предшественниками. Однако несмотря ни на что, они упорно продолжали отстаивать казацкие права.
Казацкие летописцы послеполтавского периода видели решение своих проблем в возвращении к временам Богдана Хмельницкого, которые считали "золотым веком" Первые признаки превращения Хмельницкого в культовую фигуру можно проследить ещё с конца XVII в., где он предстаёт как лидер антипольской борьбы. В Пакте он также появляется незапятнанным своими связями с Москвой - изображён как гетман, который не только освободил свою родину, но и инициировал союзы со Швецией и Крымом. Принятие Хмельницким московского протектората трактуется как искренняя ошибка. Понятно, что после Полтавы такая интерпретация роли Хмельницкого могла продвигаться только в трудах, написанных за пределами Гетманщины, которая попадала под все более строгий московский контроль. Авторы из самой Гетманщины составили несколько иной образ Хмельницкого. Сохранив его характеристику как руководителя антипольского восстания и защитника православной веры, прав Войска и благосостояния отчизны они не упоминали его как гетмана, ориентировавшегося на Крым или Швецию, а представляли как промосковского гетмана, который не только освободил Украину от польского ига, но и взял её под московскую протекцию и гарантировал малороссийские вольности под властью царя.
Именно промосковские мотивы нового культа сделали образ Хмельницкого незаменимым для кампании казацкой элиты по восстановлению должности казацкого гетмана и её прерогатив. Когда в 1728 году это восстановление произошло, почитание Хмельницкого в Гетманщине достигло своего пика - в политической культуре Гетманщины он получил культовый статус. Переяслав служил мифом об основании нации, а Хмельницкий после Полтавы стал самым ярким символом и воплощением этого мифа и самой нации.
Границы малороссийской идентичности
Источники того периода указывают на то, что попытка укоренить казацкую нацию в хазарской исторической мифологии и таким образом чётко отграничить её от Московии на востоке и Польши на западе в конце концов возобладала в Гетманщине. Представление о правах и вольностях малороссийского народа оставалось центральным для всех моделей идентичности Гетманщины, а Переяславский договор приобрёл первостепенное значение в её политической культуре. Миф Переяслава стал основополагающим мифом всей малороссийской нации, которая олицетворялась в казацком сословии. Культ Хмельницкого стал воплощением этого мифа в начале XVIII века, когда старшинский слой казачества и его последователи среди простонародья приняли его как своего отца-основателя и защитника, которому должны быть верными все сыны Украины/Малороссии.
Идеология и дискурс Гетманщины оставались официально эгалитарными, включая казацкое сословие в целом. Несмотря на все стремления старшины к статусу нового дворянства, она сохраняла свой первоначальный казацкий образ, частично из-за того, что московский царь предоставил особые права и привилегии Войску Запорожскому, а не малороссийскому дворянству. Даже после Полтавы казацкая элита продолжала считать своей родиной Гетманщину, а не Российскую империю. Конечно, границы этой отчизны менялись: "Малороссия" и "Украина" все больше отождествлялись с контролируемыми Москвой территориями Левобережья. Граница с Польшей становилась более выразительной, а на тесные отношения с Правобережьем теперь смотрели с подозрением.
Учитывая полную ликвидацию казачества на Правобережье, старшинские элиты даже после Полтавы отдавали предпочтение московскому правлению перед польским. В то же время они оставались продуктами польской образовательной системы. Польско-руськое столкновение раннемодерного периода принесло не только конфликты, но и переговоры, которые помогли казацкой элите усвоить концепции и ценности, которые разделяли их польские противники. Неудивительно, что казацкая старшина времён Мазепы и позже чувствовала себя интеллектуально более комфортно в польской культурной традиции, чем в московской. Однако политические реалии преодолевали эту культурную связь и превращали поляков в иностранцев, в конечном счёте в "иных" для нововосставшей малороссийской нации.
Если граница между "Малороссией" и Речью Посполитой становилась всё более выразительной, то граница между Гетманщиной и Московией становилась менее чёткой. Реформы Петра І, положившие начало интеграции Гетманщины в имперскую административную систему, усложняли восприятие Гетманщины и Московии как двух независимых образований, связанных лишь личностью правителя. Всё чаще не только руських и казаков называли малороссами - их московских визави также начали называть великороссами или просто русскими (россиянами). Такое изменение лексики, использовавшейся казацкими интеллектуалами для описания себя, своей страны и московского "иного", также указывало на прогрессирующее изменение во взглядах.
Казацкие летописцы были последними защитниками традиционных определений и ценностей. С уменьшением различий в культуре и политической терминологии, которые когда-то так резко разделяли Украину и Россию, для различения двух народов на первый план вышли политическая теория и историография. В долгосрочной перспективе они сыграли решающую роль в формировании исторической основы для новой украинской идентичности. В ХІХ веке казацкий исторический миф стал центральным для современного украинского национального проекта, помог установить современное различие между украинцами, белорусами и русскими.
Конец
Первый см. Истоки Руси
Второй см. Что произошло с Русской землёй?
Третий см. Литовский вариант (часть I)
Четвёртый см. Литовский вариант (часть IІ)
Пятый см. Становление Московии
Шестой см. Становление народа руського (часть І)
Седьмой см. Становление народа руського (часть ІІ)
Восьмой см. Было ли воссоединение? (часть І)
Девятый см. Было ли воссоединение? (часть ІІ)
Десятый см. Изобретение России (часть І)
Одиннадцатый см. Изобретение России (часть ІІ)
Двенадцатый см. Русь, Малороссия, Украина (часть І)
Тринадцатый см. Русь, Малороссия, Украина (часть ІІ)
Четырнадцатый см. Русь, Малороссия, Украина (часть ІІІ)
Перейти до українськомовного варіанту посту
Украина Малороссийская
После Полтавской битвы Пётр І начал широкое наступление на автономию Гетманщины. Её лидеры протестовали, но не восстали. Репрессиями их заставили замолчать. Литературные и иконографические произведения, созданные в то время, убедительно свидетельствуют, что казацкие элиты, боровшиеся за сохранение своих прав и привилегий, имели выразительную культурную идентичность, оказавшуюся под угрозой из-за московского наступления. Но что это была за идентичность?
Они были решительными сторонниками сохранения традиционных казацких вольностей и свобод, но, учитывая тогдашние политические обстоятельства, в отличие от Мазепы и Орлика, пытались достичь этой цели в пределах Российской империи. Отмена гетманства представляла явную угрозу самому существованию казацкой государственности. Не было лучшего способа ответить на неё, чем развить историческую аргументацию, чтобы доказать "древнее", а следовательно, легитимное происхождение казацких прав, привилегий и вольностей. Однако они, в отличие от казаков XVII в. стремились не к расширению своей некогда широкой политической автономии, а лишь к её консервации. Петровские реформы и громкое поражение казацких стремлений к независимости породили новый тип идентичности в Гетманщине.
Не вся элита была поклонником покойного гетмана. Но одно дело - не поддерживать Мазепу, и совсем другое - одобрить посягательство Петра І на автономию Гетманщины, завершившееся отменой гетманства. Хотя многие из них стали на сторону царя в споре о лояльности между Петром и Мазепой, тем не менее они склонялись на сторону последнего, когда речь шла о свободах и вольностях Войска Запорожского и малороссийского народа.
Главным в "правовом" аргументе было толкование Переяславского соглашения 1654 г. как Великой хартии вольностей Гетманщины, определении её как взаимно обязывающего договора между двумя равными партнёрами. Такое толкование, конечно, противоречило взглядам московской власти, рассматривавшей права и привилегии Войска Запорожского как дарованные царём своим подданным, а следовательно, такие, которые могут быть отменены по прихоти царя. Трактуя Переяславское соглашение как договор, обязательный для обеих сторон, представители казацкой элиты проецировали правовые и политические практики Речи Посполитой на Московию. Относиться к этому самодержавному царству так, будто оно соответствовало традициям Речи Посполитой, было явным непониманием политической реальности, которое можно было простить в середине XVII в., но не интеллектуалам Гетманщины 1720-х и более поздних лет. В конце концов, они стали жертвами политических обстоятельств. Признание реалий царского самодержавия не помогло бы им привести лучшие аргументы в пользу восстановления казацких прав, отобранных Петром и его предшественниками. Однако несмотря ни на что, они упорно продолжали отстаивать казацкие права.
Казацкие летописцы послеполтавского периода видели решение своих проблем в возвращении к временам Богдана Хмельницкого, которые считали "золотым веком" Первые признаки превращения Хмельницкого в культовую фигуру можно проследить ещё с конца XVII в., где он предстаёт как лидер антипольской борьбы. В Пакте он также появляется незапятнанным своими связями с Москвой - изображён как гетман, который не только освободил свою родину, но и инициировал союзы со Швецией и Крымом. Принятие Хмельницким московского протектората трактуется как искренняя ошибка. Понятно, что после Полтавы такая интерпретация роли Хмельницкого могла продвигаться только в трудах, написанных за пределами Гетманщины, которая попадала под все более строгий московский контроль. Авторы из самой Гетманщины составили несколько иной образ Хмельницкого. Сохранив его характеристику как руководителя антипольского восстания и защитника православной веры, прав Войска и благосостояния отчизны они не упоминали его как гетмана, ориентировавшегося на Крым или Швецию, а представляли как промосковского гетмана, который не только освободил Украину от польского ига, но и взял её под московскую протекцию и гарантировал малороссийские вольности под властью царя.
Именно промосковские мотивы нового культа сделали образ Хмельницкого незаменимым для кампании казацкой элиты по восстановлению должности казацкого гетмана и её прерогатив. Когда в 1728 году это восстановление произошло, почитание Хмельницкого в Гетманщине достигло своего пика - в политической культуре Гетманщины он получил культовый статус. Переяслав служил мифом об основании нации, а Хмельницкий после Полтавы стал самым ярким символом и воплощением этого мифа и самой нации.
Границы малороссийской идентичности
Источники того периода указывают на то, что попытка укоренить казацкую нацию в хазарской исторической мифологии и таким образом чётко отграничить её от Московии на востоке и Польши на западе в конце концов возобладала в Гетманщине. Представление о правах и вольностях малороссийского народа оставалось центральным для всех моделей идентичности Гетманщины, а Переяславский договор приобрёл первостепенное значение в её политической культуре. Миф Переяслава стал основополагающим мифом всей малороссийской нации, которая олицетворялась в казацком сословии. Культ Хмельницкого стал воплощением этого мифа в начале XVIII века, когда старшинский слой казачества и его последователи среди простонародья приняли его как своего отца-основателя и защитника, которому должны быть верными все сыны Украины/Малороссии.
Идеология и дискурс Гетманщины оставались официально эгалитарными, включая казацкое сословие в целом. Несмотря на все стремления старшины к статусу нового дворянства, она сохраняла свой первоначальный казацкий образ, частично из-за того, что московский царь предоставил особые права и привилегии Войску Запорожскому, а не малороссийскому дворянству. Даже после Полтавы казацкая элита продолжала считать своей родиной Гетманщину, а не Российскую империю. Конечно, границы этой отчизны менялись: "Малороссия" и "Украина" все больше отождествлялись с контролируемыми Москвой территориями Левобережья. Граница с Польшей становилась более выразительной, а на тесные отношения с Правобережьем теперь смотрели с подозрением.
Учитывая полную ликвидацию казачества на Правобережье, старшинские элиты даже после Полтавы отдавали предпочтение московскому правлению перед польским. В то же время они оставались продуктами польской образовательной системы. Польско-руськое столкновение раннемодерного периода принесло не только конфликты, но и переговоры, которые помогли казацкой элите усвоить концепции и ценности, которые разделяли их польские противники. Неудивительно, что казацкая старшина времён Мазепы и позже чувствовала себя интеллектуально более комфортно в польской культурной традиции, чем в московской. Однако политические реалии преодолевали эту культурную связь и превращали поляков в иностранцев, в конечном счёте в "иных" для нововосставшей малороссийской нации.
Если граница между "Малороссией" и Речью Посполитой становилась всё более выразительной, то граница между Гетманщиной и Московией становилась менее чёткой. Реформы Петра І, положившие начало интеграции Гетманщины в имперскую административную систему, усложняли восприятие Гетманщины и Московии как двух независимых образований, связанных лишь личностью правителя. Всё чаще не только руських и казаков называли малороссами - их московских визави также начали называть великороссами или просто русскими (россиянами). Такое изменение лексики, использовавшейся казацкими интеллектуалами для описания себя, своей страны и московского "иного", также указывало на прогрессирующее изменение во взглядах.
Казацкие летописцы были последними защитниками традиционных определений и ценностей. С уменьшением различий в культуре и политической терминологии, которые когда-то так резко разделяли Украину и Россию, для различения двух народов на первый план вышли политическая теория и историография. В долгосрочной перспективе они сыграли решающую роль в формировании исторической основы для новой украинской идентичности. В ХІХ веке казацкий исторический миф стал центральным для современного украинского национального проекта, помог установить современное различие между украинцами, белорусами и русскими.
Конец