Из прошлого татар Семиречья (1/2)
Фатинат Мухамедиева. Воспоминания. Из прошлого татар Семиречья // Вестник Евразии, 1995, № 1.
ОКОНЧАНИЕ
Г. Копал Семиреченской области. Начало XX в.
История среднеазиатских татар в XIX - начале ХХ века изучена очень мало. А между тем их вклад в развитие местной культуры, особенно городской, весьма значителен. Их деятельность была связана прежде всего с распространением в начале ХХ века по территории Российской империи мусульманского просветительского движения джадидов, которое способствовало подъему светского образования и грамотности среди мусульманских народных масс. Сначала татары снабжали местное население литературой, которую привозили с родины, но постепенно вместе с представителями передовой местной интеллигенции наладили работу местных издательств - появились газеты, журналы, книги на языках среднеазиатских народов. Затем стали открываться новометодные школы, где учителя в основном были образованные татары. Молодежь, увлеченная идеями джадидизма, стремилась, сохранив основы мусульманской культуры, освоить также русскую и европейскую. К сожалению, развитие этого движения в Средней Азии и Казахстане мало исследовано и не получило пока должной оценки. Невозможно найти даже простого этнографического описания среднеазиатских татар, а их культурное взаимодействие с казахами, киргизами, узбеками, уйгурами фактически не освещено. Именно поэтому публикация любых материалов на эти темы, тем более воспоминаний очевидца и участника описываемых событий, весьма желательна.
«Воспоминания» Ф. Мухамедиевой написаны по моей настойчивой просьбе. Дело в том, что ее отец, Хаджиахмад Мухамедиев (1862-1931), уроженец Капала (уездного города в Семиреченской области Туркестанского края), был потомственным имамом одной из мечетей города и учителем. Как сам Хаджиахмад, так и двое его старших сыновей были незаурядными людьми из числа страстных сторонников джадидского движения, активных деятелей народного просвещения. Рукопись Ф. Мухамедиевой воссоздает атмосферу того духовного подъема, которым было охвачено татарское общество первых десятилетий ХХ века в связи с идеями просветительства и служения народу.
Балкис Кармышева
Дед мой, Мухаммадджан Мухамедиев (настоящая фамилия его была Мухамедьяров), татарин из Уфимской губернии, покинул родину не по своей воле: за нанесение оскорбления начальству (говорили, что он дал пощечину уряднику) его осудили на поселение в Сибирь. Чтобы избежать ссылки, он переплыл реку Белую и ушел в Казахстан [О подробностях побега деда сообщили моему отцу в 1926 году из редакции издававшегося в Уфе журнала «Ислам», куда он обратился с запросом. Письмо было подписано Ризой Фахрутдиновым и Зией Камали. Это был ответ на запрос моего отца. Когда я в детстве спрашивала у отца, откуда дед был родом, он отвечал: «Из деревни Каракучук Белеебеевского кантона». Шутил или говорил всерьез, не знаю.]. Произошло это в 1840-1850-х годах. Обосновался он в Семиречье, в Капальском уезде, жил в ауле казаха Танакэ-батыра [О Танака-батыре вспоминает Чокан Валиханов в своем дневнике поездки на Иссык-Куль (Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Алма-Ата, 1961. Т. I. С. 284.).] из рода найманкыдырали, был муллой и учил казахских детей. Женился он на дочери татарина по имени Хуснутдин, который намного раньше поселился в этих местах и был женат на казашке Хадиче. Таким образом, моя прабабушка была казашкой.
В 30 верстах от Капала [Капал (Копал) - уездный город Семиреченской области. Одно из старейших русских поселений - Копальское укрепление, заложенное в 1847 г.] протекает бурная горная река Биен. На ее берегах в те времена жило много татар, бежавших от 25-летней солдатчины. Женились они на казашках, которые в большинстве своем быстро усваивали татарскую речь и татарскую кулинарию. Впоследствии потомство от этих браков стало называться чалаказахами.
Семейные предания гласят, что дед был не от мира сего. Например, когда возвращалось стадо и бабка приказывала деду загнать теленка (обычно телят пригоняли раньше коров), он всегда загонял чужого - своего не узнавал. При доме дед держал всего одну лошадь - сивого мерина, водовоза, а остальных лошадей выпасали на отгонных пастбищах. Когда приближались весенние праздники, молодые парни начинали готовиться к скачкам и приводили с пастбища подходящих коней. Старший сын деда, Хаджиахмад (мой отец), обычно отгонял сивого мерина, а возвращался на другой лошади, нередко совсем другой масти. Дед же и не догадывался о замене, иначе бы возразил. И еще говорили, что он не брал платы за чтение заупокойной молитвы.
Дед был хорошим каллиграфом. Когда учился в медресе, даже зарабатывал письмом себе на еду. Очень красиво писали и две его старшие дочери, а ведь тогда у татар девочек письму не учили.
Отец наш, Хаджиахмад Мухамедиев, родился в уездном городе Капале Семиреченской области Туркестанского генерал-губернаторства в 1862 году. В то время в Капале были две мечети. В одной из них наш дед был имамом (муллой). Рядом с мечетью находилось медресе, где учился отец. Примерно в 1875-1877 годах уездные власти открыли в Капале русско-туземную школу [Русско-туземная школа - упрощенный тип начальных школ (так называемых одноклассных приходских училищ) для детей как русского, так и местного населения Туркестанского края. Они были открыты в последней четверти XIX века. Особенностью этих школ было разделение учебного дня на две части: первые два часа занятия вел русский учитель на русском языке (чтение, письмо, арифметика), а потом мулла на местном языке занимался мусульманским вероучением (История народов Узбекистана. Ташкент, 1947. Т. 2. С. 328-329).] для детей инородцев - казахов, татар, узбеков (последних тогда называли сартами). Мусульмане не хотели отдавать туда своих детей - боялись, что их там будут крестить. Прихожане сказали: «Пусть хазрат [Хазрат (тат.) - почтительное обращение; мулла, имеющий достаточное богословское образование и указ муфтия о назначении его имамом данного прихода.] первым поведет своего сына. Тогда мы последуем его примеру». Дед так и сделал: первым повел своего сына в эту школу. Отец мой проучился там четыре года, а затем отправился в Семипалатинск в медресе Ахмада-Мирзы (до него там учился Абай Кунанбаев [Абай Кунанбаев (1845-1904) - казахский поэт-просветитель, родоначальник новой казахской письменной литературы.]). Спустя два года дед вызвал сына домой и определил его учителем в капальское начальное медресе. Отец же очень хотел продолжать учебу, но дед протестовал и говорил: «Не жди от меня никакой помощи!». Однако отец настоял на своем: уехал в Казань и поступил в Апанаевское медресе, что на берегу озера Кабанкуль. Пока он добирался до Казани, наступила зима, а отец был в кожаных сапогах и простудил ноги. В результате он всю жизнь страдал ревматизмом.
Дед свое слово сдержал: отец из дома никакой помощи не получал. Выручал его красивый почерк. Кроме того, шакирдам (учащимся медресе) перепадали гроши за чтение Корана на поминках. Единственный раз он получил помощь с родины: когда скончался Танакэ-батыр, в его завещании было указание выделить 25 рублей Хаджиахмеду. Вот их-то он и получил. Тогда эти деньги были огромным богатством. Отец вспоминал, что в медресе в каждой худжре (келье) жили четыре человека. На пять копеек варили суп. Фунт мяса стоил три копейки, картошки - одну копейку, редьки - тоже одну копейку.
Окончив медресе, отец вернулся в Капал. В то время в городе были две мечети - Верхней стороны (Югары як) и Нижней стороны (Тюбан як). Имамом первой был татарин Сайид-мулла Таипов, а второй - наш дед; при каждой было медресе. Отец после возвращения из Казани стал преподавателем (хальфа) в медресе при нашей мечети, а в медресе Верхней стороны стал хальфой сын Сайида-муллы, Закир-кари [Кари (тат.) - чтец Корана.]. Семьи наши были в хороших отношениях. Закир-кари был женат на сестре моего отца. Когда имамы, достигнув преклонного возраста, скончались, каждый из сыновей занял место своего отца.
Позже в Капале появилась еще одна мечеть. Ее называли Сартовской, так как торговцы и ремесленники из узбеков жили своей общиной и на свои средства построили мечеть и пригласили муллу, тоже татарина.
Казахи окрестной степи в основном приезжали в мечеть Нижней части, то есть в нашу.
В 1885 году мой отец женился на девушке из богатого рода. Звали ее Магинур. Ее дед, Абсалям Мухсинов, был женат не один раз. Его последняя жена, Бадигуль, была голубоглазой, светло-русой красавицей. Только веснушки ее портили. Дед, отправляясь куда-нибудь по делам, всегда брал ее с собой. Она с ним побывала и в Москве, и в Петербурге. У нее были дорогие украшения от столичных ювелиров. Некоторые из них потом достались ее внучке - нашей матери. Дети Бадигуль - наша бабушка Газиза и ее братья Хусаин и Вали - подобно своей матери, были голубоглазы, белолицы и горбоносы.
С отцовской стороны наша мать происходила из рода Мусагитовых. У ее родителей было шестеро детей: четыре дочери и два сына. Старший из сыновей, Хусаин Хаджи Мусагитов, 30 лет был членом правления банка. Без его подписи семиреченским купцам банк не выдавал денег. Его наградили тремя золотыми медалями за честную работу.
Наша мать родилась в Семипалатинске. Ей было три года, когда семья перебралась в Капал. Мать вспоминала, как еще в Семипалатинске к ним приезжали родственники Мухсиновы из Ташкента и как она сидела за столом между двумя дядями [В 1930-е годы в Ташкенте я встречала многих Мухсиновых из Ногай-Кургана, селения, основанного татарами под Ташкентом еще в прошлом столетии. (Прим. автора). Есть сведения об основании Ногай-Кургана татарами, выходцами из России, еще в XVII в. (История народов Узбекистана. Т. 2. С. 139). (Прим. ред.).].
Когда маму выдали замуж и она стала абыстай (женой муллы), помимо обучения девочек грамоте и чтения Корана по чьей-либо просьбе, она занималась и другими богоугодными делами. Одно время решила обмывать покойниц. Началось с того, что в 1918 году пришел к нам плачущий нищий. Оказалось, у него умерла от оспы сестра, и ни одна женщина не согласилась ее обмывать. Тогда мама, взяв из дома старые простыни для савана, отправилась туда. Позже она обмывала и умерших от холеры, не боялась заболеть. Но трахомой она все же заразилась. Летом из ближайшего джайляу Кюранбель каждый день ездила в город к врачу Грацинскому. Он прижигал ей веки ляписом.
Среди многочисленной маминой родни был известен в свое время ее дядя Галиакбар Мулюков [Любопытная запись оказалась в «Дневном журнале 1855 г.» (его, видимо, вел драгоман или секретарь русского консула в Кульдже в отсутствие самого консула), хранящемся в архиве Ч. Ч. Валиханова: «Августа 4. Татары Галиакбер и Наджмиддин, бывшие здесь в прошлом году под именем приказчиков купца Апсаляма, но они торгуют на свой капитал. Первый - зять Апсаляма и имеет порядочное состояние» (Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Алма-Ата, 1964. Т. III. С. 400).]. Он был купцом, одним из первых поселенцев в Капале. В Мекке на его пожертвования был построен караван-сарай. У него было четверо сыновей: Султан, Ситдик, Лукман, Хаким.
В 1888 году у моих родителей, Хаджиахмада-муллы и Магинур-абыстай, родился первенец Валиахмад, а в 1890 году - второй сын Нурахмад. Когда сыновьям исполнилось девять и семь лет, отец отвез их учиться в соседний уездный городок Яркент [Яркент (Джаркент) - уездный город Семиреченской области, ныне город в Талды-Курганской области Казахстана.], где уже в конце XIX века была джадидская школа, в которой помимо традиционных религиозных дисциплин преподавали арифметику, географию, историю, русский язык. Отец мечтал после яркентской школы отвезти сыновей в Казань, в медресе, но яркентский учитель Сиджик сумел внушить детям, что надо ехать учиться в Стамбул, где существовали светские средние школы и университет. Вали и Нури заявили отцу: «Мы не хотим ехать в Казань к Ишим-ишану, отвези нас в Стамбул». Отец возразил: «Там вам не Яркент, откуда вы каждый год возвращались домой на каникулы. Там заграница!». А дети ответили: «Хоть 30 лет не возвращай, мы согласны, только отправь в Стамбул!». А тут еще матери приснился вещий сон: будто взошли две луны над нашей крышей. Она сказала: «Надо детей учить. Видно, им суждено просвещать наш народ». Отец согласился и стал копить деньги на поездку, хватаясь за всякую работу: брал подряды возить лес на строительство гарнизонной церкви, арендовал землю и сеял пшеницу, а потом вывозил зерно в Семипалатинск. Видимо, помог деньгами и шурин, Мухаммадгали Мухсинов, который был главным доверенным лицом семипалатинского миллионера Мусина. Кроме того, отец, чтобы окупить дорогу, взялся совершить хадж [Хадж - паломничество в Мекку, одна из пяти основных обязанностей мусульманина. Хаджи - мусульманин, совершивший хадж.] за одного старого богатого казаха, которому такая поездка была просто не по силам.
В 1900 году отец повез своих сыновей в Стамбул. Там он встретился с известным турецким просветителем Ахмад-Мидхадом-пашой. Дети держали экзамен в медресе «Игдадия» - турецкую гимназию с тем, чтобы в случае успешного окончания ее поступить в университет. Вступительные экзамены сдали на «тройки». По рассказу отца, кто-то из членов комиссии предложил отказать в приеме. Тогда другой - представительный паша, сказал: «Детям язык не родной, но они все же смогли выдержать экзамен. Через год они будут впереди всех, сдавших на „пятерки“». Их приняли. Было тогда Валию 12 лет, а Нурию всего 10. Отцу дали адрес магазина, где за плату одели их в ученическую форму. На улице он не узнал своих сыновей в этой форме - они стали как турецкие мальчишки. Жили братья в общежитии, которое находилось в четырех верстах от гимназии. Так что ежедневно проходили пешком не менее восьми верст. Обед они готовили себе сами. Отец переводил им на год 300 рублей.
За время учебы сыновей в Стамбуле отец еще раз совершил хадж, чтобы повидать их как по пути в Мекку, так и по возвращении. На этот раз он отправился на средства старого казаха по имени Былчик (в качестве его уполномоченного). В те времена поездка в Мекку и Медину занимала очень много времени (почти целый год): из Капала до Семипалатинска целую неделю на лошадях, а там до Омска на пароходе, далее поездом до Оренбурга, потом в Феодосию. Оттуда пароходом до Стамбула, а далее на разных видах транспорта в Мекку и затем уже на верблюдах - в Медину. Знание тюркских языков (казахского, узбекского, турецкого), а также русского и арабского придавали нашему отцу уверенность в себе, и он чувствовал себя гидом.
Во время первой поездки в Мекку у паломников перед Стамбулом кончился насвай - особо приготовленный табак, который держат под языком. Все они повязали голову полотенцами и улеглись. Отец спросил, что с ними. Те отвечали: нездоровится. Отец, догадавшись в чем дело, съездил на стамбульский рынок, купил два фунта насвая и отдал его молодому будущему хаджи, предложив распределить между всеми «больными», а сам отправился навестить своих сыновей. Когда же вечером он вернулся на пароход, слышит: смех, веселье - «больные» ожили. Отец поинтересовался:
- Как здоровье?
А ему говорят:
- Слава Богу. Вы знали, что нам было нужно.
В те времена совершали хадж и молодые юноши, и женщины. Помню одну из них - казашка Каукан-байбиче [Байбиче (каз.) - старшая жена; хозяйка в доме; почтительное обращение к пожилой женщине.] из племени кыдрали. В 1920-е годы она время от времени приезжала в наш город и навещала нас. Сначала она заходила в женскую половину, потом обязательно шла к отцу. Они долго разговаривали, вспоминая свое путешествие в Аравию. Отец не мог забыть, как они ехали на верблюдах по пустыне. Сушь. А у Каукан-байбиче всегда был турсук (бурдюк) с водой, завернутый в мокрую простыню, и она давала ему напиться. Отец каждый раз с благодарностью вспоминал об этом.
Отец в дорогу непременно брал с собой холщевое посудное полотенце. Воды не хватало, а чашку удавалось вымыть не всегда; в таких случаях он после чаепития свою пиалу протирал полотенцем, и она была все время белой, чистой. А его попутчики-казахи думали, что он святой и потому его посуда не темнеет от чая.
Среди паломников был татарин Абдуллин, кадимист, то есть приверженец старых традиций (автор книги «Кечек ульчау» - «Малая мера»), который никак не мог примириться с европейскими костюмами учащейся молодежи. Ему захотелось попутно побывать в Бейруте. Спутники решили его разыграть и сказали, что в Бейрут пускают только в европейской одежде. Потом в каком-то городе завели его в магазин, купили костюм «тройку», галстук, шляпу. Он перед зеркалом долго любовался собою. А самое забавное, что в Бейрут они не попали - там был карантин. Одним словом, посмеялись над противником новшеств вволю.
* * *
В 1905 году в Капале открылась новометодная школа для мальчиков. Инициаторами ее создания были имамы двух татарских мечетей - наш отец Хаджиахмад Хазрат Мухамедиев и Закир-кари Таипов специально выписали учителей из Казани, Оренбурга и Уфы. Помню имена двоих: Тахавий Туйбактин из Казани и Фатих Садыков из Оренбурга.
Капал был городом скотопромышленников из татар, главным образом выходцев из Кызылджара и Азеева. Эти предприимчивые люди, приехав в Семиречье, женились на казашках и в основном брали казахские фамилии [Согласно статье 262 «Положения об управлении Туркестанского края» от 1887 года татары, башкиры, евреи как «нехристиане» и «инородцы» (то есть не принадлежавшие к местному населению) были лишены права приобретать в Туркестане землю и вообще недвижимость. Со временем ограничения стали ощущать даже те татары, которые поселились в крае еще до русского завоевания. См.: Губаева С. С. Население Ферганской долины в конце XIX - начале XX в. (этнокультурные процессы). Ташкент, 1991. С. 111-112.]. Денег на просвещение не жалели. По рассказу моей старшей сестры Банат, на открытие новых школ они жертвовали немалые суммы (обычно, из своих закятных денег [Закатные деньги; закят (закат) - налог на имущество в пользу бедных, считается одним из пяти основных обязанностей правоверного мусульманина, равен 1/40 стоимости всего имущества.]). Бухгалтерский учет вел отец. Книга приходов и расходов хранилась у нас дома. Сестра иногда заглядывала в нее и сообщала нам, что Шаахмад Абсаттаров, например, пожертвовал две тысячи рублей. В то время это были очень большие деньги (купец Абсаттаров был миллионером). Остальные купцы - Каипов, Бегишев, Кусабаев - внесли каждый по пятьсот рублей.
В начале века мои братья, окончив медресе в Стамбуле, вернулись домой. Вали, отслужив год в воинской части в Самарканде, снова отправился в Стамбул и поступил в университет «Гусмания» на математический факультет.
Второй мой брат, Нури, который часто, возмущаясь, говорил: «Мы россияне, а русского языка не знаем», - решил поехать в Москву, изучить русский, сдать экстерном экзамены за гимназию и поступить в Московский университет. Совершенно не знавший русского языка, он через 18 месяцев подал документы в университет. Туда он, правда, не попал, но поступил в Учительский институт (на исторический факультет), окончив который, вернулся в Капал и стал преподавать историю в татарской новометодной школе.
Как вспоминала наша мать, когда Нури вел уроки, нередко даже приказчики закрывали магазины и приходили его послушать. Когда состоялся первый выпуск шестилетней джадидской школы в Капале, Нури пошел к миллионеру Абсаттарову и сказал, что среди выпускников шестеро очень способных ребят, но они из бедных семей. Хорошо бы дать им образование, чтобы потом, вернувшись на родину, они стали здесь учителями. Абсаттаров согласился выделить деньги, и Нури сам отвез и устроил мальчиков в медресе Казани, Оренбурга и Уфы. Все годы учебы эти ребята были на содержании купцов Абсаттарова и Кусабаева [Судьба этих мальчиков сложилась по-разному. У меня есть краткие сведения лишь о троих. Нигматулла Муртазин был наказан за участие в студенческих волнениях и не вернулся на родину. Гибадулла (Гибаш) Муртазин, будучи в 1914 году на германском фронте, попал в плен. Некоторое время он находился в Германии, а затем перебрался в Финляндию. Вплоть до 1930 года мой брат Нурмухаммад (они вместе кончали школу) получал от него письма. Гибадулла сообщал, что учительствует: преподает родной язык детям татар, живущих в Финляндии. Потом переписка прервалась. Капальцы говорили, что во второй половине 1940-х годов он приезжал в Капал, но не застал там ни родных, ни знакомых и уехал обратно. Гибадулла (Гибаш) Хамитов рос сиротой. Он был среди упомянутых шестерых самым способным, завершив успешно медресе «Галия», вернулся в Семиречье и стал преподавателем в Талды-Кургане. Это был очень скромный и трудолюбивый, в высшей степени порядочный человек. Еще он обладал прекрасным голосом. В 1936-1937-х годах он в компании спел одну из самых любимых татарами народных песен - протяжную песню «Кара урман» («Темный лес»). В этой песне есть такие слова: «Кара урмандан утэр конлэр булармы? Баш эстэндэн кара болыт китер конлэр булармы?» («Наступят ли дни, когда мы перейдем темный лес? Наступят ли дни, когда уйдет нависшая над нами темная туча?») Нашлись люди, донесли, и он как «враг народа» провел в лагерях пять лет. В 1947 или 1948-м году он был снова сослан в Сибирь, в Красноярский край. Спустя некоторое время к нему поехала его жена Махубджамал-апа. Вместе отбывали ссылку. Когда они вернулись, я прозвала ее декабристкой. Теперь их уже нет. Оба они дожили до девяноста лет.].
Отголоски революции 1905 года докатились даже до такого захолустья, каким был Капал. По воспоминаниям выпускника этой школы (в дальнейшем учителя) Гибадуллы Саркулова, мой брат Нурахмад, тогда преподаватель джадидской школы, поднимался на трибуну и рассказывал о революции, а ученики затем исполняли песню «Хуррият» («Свобода»).
Борьба между кадимистами и джадидами продолжалась. Кадимисты придирались к одежде моих братьев, только вернувшихся в Капал. Они были в костюмах «тройках», при галстуках, в ботинках. Блюстители же старины мусульманской одеждой считали только халат и чалму, а галстук приравнивали к кресту. Далеко не все татары-горожане отдавали детей в новометодную школу. На нашего отца часто писали анонимные доносы, а уездное начальство устраивало в нашем доме обыски.
Но сторонники прогрессивных способов обучения не сдавались. В 1912 году открыли в Капале новометодную школу для девочек. Пригласили учительниц из известной Ижбубинской школы. До этого в нашем приходе с девочками занималась наша мама. Она обучала их грамоте, чтению таких религиозных книг, как «Иман шарт», «Хафтияк», «Мухаммадия». Читали нараспев и известные в то время поэтические произведения - «Юсуф и Зулейха» и «Кисек баш». В день открытия школы мама собрала своих учениц, сама отвела их туда и вручила новым учительницам. Но они не отстранили маму от школы, попросили шефствовать над ней, быть своего рода инспектором. Мама иногда присутствовала на уроках, разбирала конфликты, распределяла между детьми из бедных семей ткани, обувь, полушалки, присылаемые на праздники купцами из раздаваемого ими закята. Эти вещи обычно привозили к нам домой, чтобы мама, хорошо знавшая в своем приходе состояние каждой семьи, раздала их нуждающимся.
Брат Вали, помимо своей педагогической работы, разбирался во всех отраслях сельского хозяйства. Когда бывал дома, учил младших братьев правильно обрабатывать землю, всяким агротехническим тонкостям.
Родители держали с десяток дойных коров. Вали посоветовал им вместо коров местной породы завести молочных. Так и сделали: своих продали, а вместо них купили у русских зажиточных переселенцев коров семинтальской и швицкой пород, которые давали два, а то и три ведра молока в день.
В 1906 году капальский учитель Фатих Садыков (он был женат на дочери купца Енгалычева, который тоже занимался скотоводством) привез из Оренбурга сепаратор. Но что-то не заладилось. Тогда наши купили у них эту новинку и еще приобрели маслобойку. Дело пошло. Изготовили полуфунтовую форму. Дядя (мамин брат - главный доверенный миллионера Мусина) снабдил пергаментной бумагой. Из поездки в Москву он привез специальную круглую печать с надписью «Молочное производство Мухамедиевых в Капале». Когда в 1914 году началась империалистическая война, в Капале появились немцы-переселенцы. Наша семья под руководством немецких мастеров занялась сыроварением. Производили швейцарский и голландский сыры. Хозяйство расширялось.
Весной мама с детьми выезжала с коровами в степь - на джайляу [Джайляу - высокогорное пастбище.]. Жили в юрте. Был у нас косяк кобылиц, готовили и пили кумыс. Управлялись со скотом и молочным хозяйством преданные родителям работники. Все мы относились к ним как к членам семьи.
Отец оставался дома с казахом, который готовил ему пищу, пек хлеб (мама его научила). Однажды отец сказал маме:
- Ты шесть месяцев в году не живешь дома. Мне скучно.
Она ему ответила:
- По шариату в таких случаях положено взять вторую жену. Бери!
Конечно, муж не против. Они стали советоваться. Невесту для папы мама выбирала сама.
Послали сватов, получили согласие. Мама поставила опару, затеяла кислое тесно на свадьбу. В это время пришла наша бабушка Газиза (мать нашей матери), удивилась и спросила:
- Что случилось? Что затеваете?
Мама объяснила:
- Зять твой женится! В пятницу помолвка.
Тогда бабушка (обычно спокойная и застенчивая старуха) вошла в комнату отца и сказала:
- Поздравляю, зятек! Ответь мне: твоя жена слепая, глухая, хромая, безрукая? Или у тебя нет сыновей, нет дочерей? Укажи недостатки жены и тогда, пожалуйста, женись!
Он на это ответил:
- Все есть, мать. Это затея вашей дочери, я ни при чем, мне никто не нужен.
На этом двоеженство и закончилось.
Отец на вид был суровый, строгий человек, а в жизни очень добрый, заботливый. Его младший брат Хадий - отец троих детей - пристрастился к алкоголю. Тогда отец забрал его к себе в дом. Лечил его земский врач. По рассказам мамы, отучали его постепенно: давали ему водку по рюмочке, ежедневно уменьшая дозу. Когда лечение завершилось, отец увез брата с семейством в аул Кызылагач, за 20 верст от Капала. В первую же ночь тот потребовал выпить. Отцу под руку подвернулись ичиги, и он так отходил ими брата, что он про водку и думать забыл. (Позже, отслужив армию, дядя Хадий до 1918 года работал в городской управе Капала. В его обязанности входило озеленение.)
Когда наступали мусульманские праздники - руза-гает и курбан-гает [Руза (Ураза) - мусульманский пост. Руза гаёт (тат.) - праздник по случаю окончания поста. Курбан гаёт (тат.) - праздник жертвоприношения, отмечаемый спустя 70 дней после руза гаёт.], отец после праздничного молебна в мечети шел поздравлять своих родственников. Все они были люди небогатые, хлеборобы. Миллионер Абсаттаров обычно ждал нашего отца к себе, но отец не торопился к нему с поздравлением. Миллионер, так и не дождавшись, под конец праздника, на третий день под вечер, сам приезжал к нам и оставлял отцу в подарок сто рублей.
* * *
В 1909 году закончил университет и вернулся домой наш Вали. Год он проработал в капальской школе, а в 1910-м уехал в Россию и стал преподавать в таких известных татарских медресе, как «Хусайния» в Оренбурге и «Галия» в Уфе. По словам моего брата Нурмухаммада, учившегося в 1916-1917 годах в гимназии в Уфе, приятелями Вали в те годы были известные впоследствии татарские писатели Маджид Гафури и Галимджан Ибрагимов, а также ученый-филолог Закир Кадыри. Самым же близким его другом был историк Заки Валиди.
В 1913 году уехал в Уфу и Нурахмад. Он преподавал историю в медресе «Галия», где познакомился с одним из видных попечителей учебного заведения Салимгараем Джантуриным, татарином-дворянином, принадлежавшим к княжескому роду. Нури неоднократно бывал в его загородной усадьбе. Весь быт княжеской семьи был схож с европеизированным бытом богатых русских дворян.
* * *
Постепенно менялась жизнь и в глубокой провинции. В Капале примерно с середины 1910-х годов у татар (в основном состоятельных) стала популярной в одежде русская городская мода. В офицерском клубе (он назывался еще городским собранием) устраивались благотворительные вечера-концерты, выручку от которых передавали ученикам из бедных семей. Для этих мероприятий матери учеников из богатых семей пекли пироги и несли их в офицерский клуб. Долго вспоминали в Капале такой случай: на одном из благотворительных вечеров поднялся на сцену Зариф Башири [Зариф Башири (1888-1962) - татарский поэт, писатель, журналист, педагог. В Капале преподавал в 1915-1917 годах.], произнес речь и закончил ее словами: «Да здравствует Шаахмед Абсаттаров! Да здравствует Кадыр Кусабаев! Они оказывают большую помощь школе». И тут вышел на сцену наш брат Нурмухаммад (гимназист шестого класса) и сказал: «Хорошая речь, но почему вы не вспомнили инициаторов открытия школы, организаторов просвещения - Хаджиахмада Мухамедиева и Закира Таипова?». А наш дядя схватил его за рукав и стащил со сцены. Тогда Башири снова поднялся на сцену и произнес: «Спасибо Хаджиахмаду-Хазрату, Закиру-кари!». А Нурмухаммад крикнул: «Опоздал!». Когда выходили из клуба, каждая женщина хлопала маму по спине и говорила: «Спасибо твоему сыну!».
Нурмухаммад был четвертым сыном моих родителей, а третьего звали Федаахмад. У него в отличие от двух старших братьев особого стремления к учебе не было. Когда он окончил приходскую, а затем так называемую высшую начальную школу, ему шел уже 17-й год и старшие уже задумывались о его дальнейшей судьбе. Однажды отец позвал его в свою комнату и говорит (отец любил шутить):
- Я хочу тебя женить. Как ты думаешь?
Брат ответил:
- Как хотите, отец, я не возражаю.
Отец сказал:
- Глупец! Говори: «Нет. Я хочу учиться».
В тот год отец собрался второй раз совершить хадж и опять в качестве уполномоченного (на сей раз купца Ситдыка Суксурова), а Федаахмада взять с собой (на средства еще одного богача). После паломничества отец определил Федаахмада в Медине в духовное училище, а сам возвратился домой.
После отъезда отца Федаахмаду стало тоскливо, его тянуло на родину. Он узнал, что на каком-то пароходе, которым должны были возвращаться домой российские паломники, требуется переводчик, владеющий тюркскими языками народов России. Федаахмад вполне устраивал капитана, и он взял нашего брата на борт, платил зарплату, а напоследок подарил ему револьвер и еще что-то.
Когда Федаахмад вернулся домой, его спрашивали: «Зачем ты вернулся?». Он отвечал: «В Медине и без меня хватает нищих». Затем он девять месяцев учился на бухгалтерских курсах в Томске, а вернувшись, работал в Верном [Верный - сначала русское укрепление, затем город, административный центр Семиреченской области, расположен в местечке Алма-аты («яблоневый»). В 1921 г. переименован в Алматы, затем - Алма-Ата. Сейчас - снова Алматы.] конторщиком у купца Исхака Хаджи Абдувалиева. Федаахмад был франтом. Любил нарядный - в «тройке», шляпе, с тростью - ездить в хозяйской коляске в губернское управление справляться о состоянии дел по жалобам купца, своего хозяина. А чиновник допускал Федаахмада до бумаг, написанных арабской графикой. Однажды среди документов он увидел анонимку на нашего отца, в которой говорилось, что капальский мулла Мухаммеддиев-джадид мутит народ. Федаахмад незаметно забрал эту анонимку и отправил отцу. Отец показал ее своему младшему брату. Тот узнал почерк старого муэдзина. Анонимку рассмотрело в мечети собрание прихожан. Старого муэдзина сняли с его поста.
Нурмухаммад, окончив капальскую шестилетнюю школу, уехал к братьям в Уфу и там продолжил образование в гимназии.
Отец в 1917 году написал двум старшим сыновьям в Уфу, чтобы они женились там на девушках своего круга, но те ответили, что в такое беспокойное время не до женитьбы. После февральской революции они вернулись на родину, в Семиречье. В 1917-1918 годах Валиахмад преподавал в Верном в школе имени Гаспринского (бывшее медресе «Исхакия», основанное на средства татарского купца-миллионера Исхака Абдувалиева), а Нурахмад был назначен Временным правительством областным комиссаром.
Летом 1918 года старшие братья во время отпуска приехали домой, в Капал, а Нурмухаммад остался в Верном - он заканчивал восьмой класс гимназии. Он шифрованной телеграммой предупредил братьев, что в Верный возвращаться опасно. В это время красные без боя заняли Гавриловку (украинское село, ныне город Талды-Курган). Теперь очередь была за Капалом, уездным городом, где стоял военный гарнизон, а рядом располагалась казачья станица. Красные потребовали от капальского гарнизона сдать оружие, назначили и место - на полпути в Гавриловку. Обоз был готов, но никто не хотел его возглавить, боялись. Тогда обратились к Федаахмаду. Он уже побывал на фронте в 1914 году, служил старшим писарем полка, имел чин. Брат не оробел. Когда через день красные вошли в Капал, Федаахмада они назначили военным комиссаром и начальником милиции. По дороге из Гавриловки в Капал красные поджигали казачьи заимки. Ходили слухи, что они увозят девушек, а отцов, которые протестуют, расстреливают на месте. У нас жили три двоюродные сестры 17-18 лет. Хотя Федаахмад был комиссаром, мы очень беспокоились за них: брат на работе, а солдаты разгуливают по городу. Федаахмад выписал сестрам пропуск в Гавриловку, сославшись на то, что наша тетка при смерти, и дядя Шаяхмад (отцов брат) повез их. Вместо десяти часов пути на лошадях дядя примчал их за пять. Оказалось, что мы, как говорится, «накаркали»: тетя Зуляйха действительно сильно болела. Когда Красная Армия двинулась в Лепсинск, сестры вернулись к нам. Они были так напуганы бесчинствами красных, что дали клятву прочесть суру «Ясин» [Ясин - название 36-й суры (главы) Корана, одной из самых популярных, ее читают как отходную и панихидную, а также во время поста.] из Корана тысячу раз, если все обойдется. И они действительно выполнили свою клятву и эту длинную суру знали наизусть.
ОКОНЧАНИЕСм. также:
• Г. Ш. Кармышева. К истории татарской интеллигенции (1890-1930-е годы). Мемуары.
ОКОНЧАНИЕ
Г. Копал Семиреченской области. Начало XX в.
История среднеазиатских татар в XIX - начале ХХ века изучена очень мало. А между тем их вклад в развитие местной культуры, особенно городской, весьма значителен. Их деятельность была связана прежде всего с распространением в начале ХХ века по территории Российской империи мусульманского просветительского движения джадидов, которое способствовало подъему светского образования и грамотности среди мусульманских народных масс. Сначала татары снабжали местное население литературой, которую привозили с родины, но постепенно вместе с представителями передовой местной интеллигенции наладили работу местных издательств - появились газеты, журналы, книги на языках среднеазиатских народов. Затем стали открываться новометодные школы, где учителя в основном были образованные татары. Молодежь, увлеченная идеями джадидизма, стремилась, сохранив основы мусульманской культуры, освоить также русскую и европейскую. К сожалению, развитие этого движения в Средней Азии и Казахстане мало исследовано и не получило пока должной оценки. Невозможно найти даже простого этнографического описания среднеазиатских татар, а их культурное взаимодействие с казахами, киргизами, узбеками, уйгурами фактически не освещено. Именно поэтому публикация любых материалов на эти темы, тем более воспоминаний очевидца и участника описываемых событий, весьма желательна.
«Воспоминания» Ф. Мухамедиевой написаны по моей настойчивой просьбе. Дело в том, что ее отец, Хаджиахмад Мухамедиев (1862-1931), уроженец Капала (уездного города в Семиреченской области Туркестанского края), был потомственным имамом одной из мечетей города и учителем. Как сам Хаджиахмад, так и двое его старших сыновей были незаурядными людьми из числа страстных сторонников джадидского движения, активных деятелей народного просвещения. Рукопись Ф. Мухамедиевой воссоздает атмосферу того духовного подъема, которым было охвачено татарское общество первых десятилетий ХХ века в связи с идеями просветительства и служения народу.
Балкис Кармышева
Дед мой, Мухаммадджан Мухамедиев (настоящая фамилия его была Мухамедьяров), татарин из Уфимской губернии, покинул родину не по своей воле: за нанесение оскорбления начальству (говорили, что он дал пощечину уряднику) его осудили на поселение в Сибирь. Чтобы избежать ссылки, он переплыл реку Белую и ушел в Казахстан [О подробностях побега деда сообщили моему отцу в 1926 году из редакции издававшегося в Уфе журнала «Ислам», куда он обратился с запросом. Письмо было подписано Ризой Фахрутдиновым и Зией Камали. Это был ответ на запрос моего отца. Когда я в детстве спрашивала у отца, откуда дед был родом, он отвечал: «Из деревни Каракучук Белеебеевского кантона». Шутил или говорил всерьез, не знаю.]. Произошло это в 1840-1850-х годах. Обосновался он в Семиречье, в Капальском уезде, жил в ауле казаха Танакэ-батыра [О Танака-батыре вспоминает Чокан Валиханов в своем дневнике поездки на Иссык-Куль (Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Алма-Ата, 1961. Т. I. С. 284.).] из рода найманкыдырали, был муллой и учил казахских детей. Женился он на дочери татарина по имени Хуснутдин, который намного раньше поселился в этих местах и был женат на казашке Хадиче. Таким образом, моя прабабушка была казашкой.
В 30 верстах от Капала [Капал (Копал) - уездный город Семиреченской области. Одно из старейших русских поселений - Копальское укрепление, заложенное в 1847 г.] протекает бурная горная река Биен. На ее берегах в те времена жило много татар, бежавших от 25-летней солдатчины. Женились они на казашках, которые в большинстве своем быстро усваивали татарскую речь и татарскую кулинарию. Впоследствии потомство от этих браков стало называться чалаказахами.
Семейные предания гласят, что дед был не от мира сего. Например, когда возвращалось стадо и бабка приказывала деду загнать теленка (обычно телят пригоняли раньше коров), он всегда загонял чужого - своего не узнавал. При доме дед держал всего одну лошадь - сивого мерина, водовоза, а остальных лошадей выпасали на отгонных пастбищах. Когда приближались весенние праздники, молодые парни начинали готовиться к скачкам и приводили с пастбища подходящих коней. Старший сын деда, Хаджиахмад (мой отец), обычно отгонял сивого мерина, а возвращался на другой лошади, нередко совсем другой масти. Дед же и не догадывался о замене, иначе бы возразил. И еще говорили, что он не брал платы за чтение заупокойной молитвы.
Дед был хорошим каллиграфом. Когда учился в медресе, даже зарабатывал письмом себе на еду. Очень красиво писали и две его старшие дочери, а ведь тогда у татар девочек письму не учили.
Отец наш, Хаджиахмад Мухамедиев, родился в уездном городе Капале Семиреченской области Туркестанского генерал-губернаторства в 1862 году. В то время в Капале были две мечети. В одной из них наш дед был имамом (муллой). Рядом с мечетью находилось медресе, где учился отец. Примерно в 1875-1877 годах уездные власти открыли в Капале русско-туземную школу [Русско-туземная школа - упрощенный тип начальных школ (так называемых одноклассных приходских училищ) для детей как русского, так и местного населения Туркестанского края. Они были открыты в последней четверти XIX века. Особенностью этих школ было разделение учебного дня на две части: первые два часа занятия вел русский учитель на русском языке (чтение, письмо, арифметика), а потом мулла на местном языке занимался мусульманским вероучением (История народов Узбекистана. Ташкент, 1947. Т. 2. С. 328-329).] для детей инородцев - казахов, татар, узбеков (последних тогда называли сартами). Мусульмане не хотели отдавать туда своих детей - боялись, что их там будут крестить. Прихожане сказали: «Пусть хазрат [Хазрат (тат.) - почтительное обращение; мулла, имеющий достаточное богословское образование и указ муфтия о назначении его имамом данного прихода.] первым поведет своего сына. Тогда мы последуем его примеру». Дед так и сделал: первым повел своего сына в эту школу. Отец мой проучился там четыре года, а затем отправился в Семипалатинск в медресе Ахмада-Мирзы (до него там учился Абай Кунанбаев [Абай Кунанбаев (1845-1904) - казахский поэт-просветитель, родоначальник новой казахской письменной литературы.]). Спустя два года дед вызвал сына домой и определил его учителем в капальское начальное медресе. Отец же очень хотел продолжать учебу, но дед протестовал и говорил: «Не жди от меня никакой помощи!». Однако отец настоял на своем: уехал в Казань и поступил в Апанаевское медресе, что на берегу озера Кабанкуль. Пока он добирался до Казани, наступила зима, а отец был в кожаных сапогах и простудил ноги. В результате он всю жизнь страдал ревматизмом.
Дед свое слово сдержал: отец из дома никакой помощи не получал. Выручал его красивый почерк. Кроме того, шакирдам (учащимся медресе) перепадали гроши за чтение Корана на поминках. Единственный раз он получил помощь с родины: когда скончался Танакэ-батыр, в его завещании было указание выделить 25 рублей Хаджиахмеду. Вот их-то он и получил. Тогда эти деньги были огромным богатством. Отец вспоминал, что в медресе в каждой худжре (келье) жили четыре человека. На пять копеек варили суп. Фунт мяса стоил три копейки, картошки - одну копейку, редьки - тоже одну копейку.
Окончив медресе, отец вернулся в Капал. В то время в городе были две мечети - Верхней стороны (Югары як) и Нижней стороны (Тюбан як). Имамом первой был татарин Сайид-мулла Таипов, а второй - наш дед; при каждой было медресе. Отец после возвращения из Казани стал преподавателем (хальфа) в медресе при нашей мечети, а в медресе Верхней стороны стал хальфой сын Сайида-муллы, Закир-кари [Кари (тат.) - чтец Корана.]. Семьи наши были в хороших отношениях. Закир-кари был женат на сестре моего отца. Когда имамы, достигнув преклонного возраста, скончались, каждый из сыновей занял место своего отца.
Позже в Капале появилась еще одна мечеть. Ее называли Сартовской, так как торговцы и ремесленники из узбеков жили своей общиной и на свои средства построили мечеть и пригласили муллу, тоже татарина.
Казахи окрестной степи в основном приезжали в мечеть Нижней части, то есть в нашу.
В 1885 году мой отец женился на девушке из богатого рода. Звали ее Магинур. Ее дед, Абсалям Мухсинов, был женат не один раз. Его последняя жена, Бадигуль, была голубоглазой, светло-русой красавицей. Только веснушки ее портили. Дед, отправляясь куда-нибудь по делам, всегда брал ее с собой. Она с ним побывала и в Москве, и в Петербурге. У нее были дорогие украшения от столичных ювелиров. Некоторые из них потом достались ее внучке - нашей матери. Дети Бадигуль - наша бабушка Газиза и ее братья Хусаин и Вали - подобно своей матери, были голубоглазы, белолицы и горбоносы.
С отцовской стороны наша мать происходила из рода Мусагитовых. У ее родителей было шестеро детей: четыре дочери и два сына. Старший из сыновей, Хусаин Хаджи Мусагитов, 30 лет был членом правления банка. Без его подписи семиреченским купцам банк не выдавал денег. Его наградили тремя золотыми медалями за честную работу.
Наша мать родилась в Семипалатинске. Ей было три года, когда семья перебралась в Капал. Мать вспоминала, как еще в Семипалатинске к ним приезжали родственники Мухсиновы из Ташкента и как она сидела за столом между двумя дядями [В 1930-е годы в Ташкенте я встречала многих Мухсиновых из Ногай-Кургана, селения, основанного татарами под Ташкентом еще в прошлом столетии. (Прим. автора). Есть сведения об основании Ногай-Кургана татарами, выходцами из России, еще в XVII в. (История народов Узбекистана. Т. 2. С. 139). (Прим. ред.).].
Когда маму выдали замуж и она стала абыстай (женой муллы), помимо обучения девочек грамоте и чтения Корана по чьей-либо просьбе, она занималась и другими богоугодными делами. Одно время решила обмывать покойниц. Началось с того, что в 1918 году пришел к нам плачущий нищий. Оказалось, у него умерла от оспы сестра, и ни одна женщина не согласилась ее обмывать. Тогда мама, взяв из дома старые простыни для савана, отправилась туда. Позже она обмывала и умерших от холеры, не боялась заболеть. Но трахомой она все же заразилась. Летом из ближайшего джайляу Кюранбель каждый день ездила в город к врачу Грацинскому. Он прижигал ей веки ляписом.
Среди многочисленной маминой родни был известен в свое время ее дядя Галиакбар Мулюков [Любопытная запись оказалась в «Дневном журнале 1855 г.» (его, видимо, вел драгоман или секретарь русского консула в Кульдже в отсутствие самого консула), хранящемся в архиве Ч. Ч. Валиханова: «Августа 4. Татары Галиакбер и Наджмиддин, бывшие здесь в прошлом году под именем приказчиков купца Апсаляма, но они торгуют на свой капитал. Первый - зять Апсаляма и имеет порядочное состояние» (Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Алма-Ата, 1964. Т. III. С. 400).]. Он был купцом, одним из первых поселенцев в Капале. В Мекке на его пожертвования был построен караван-сарай. У него было четверо сыновей: Султан, Ситдик, Лукман, Хаким.
В 1888 году у моих родителей, Хаджиахмада-муллы и Магинур-абыстай, родился первенец Валиахмад, а в 1890 году - второй сын Нурахмад. Когда сыновьям исполнилось девять и семь лет, отец отвез их учиться в соседний уездный городок Яркент [Яркент (Джаркент) - уездный город Семиреченской области, ныне город в Талды-Курганской области Казахстана.], где уже в конце XIX века была джадидская школа, в которой помимо традиционных религиозных дисциплин преподавали арифметику, географию, историю, русский язык. Отец мечтал после яркентской школы отвезти сыновей в Казань, в медресе, но яркентский учитель Сиджик сумел внушить детям, что надо ехать учиться в Стамбул, где существовали светские средние школы и университет. Вали и Нури заявили отцу: «Мы не хотим ехать в Казань к Ишим-ишану, отвези нас в Стамбул». Отец возразил: «Там вам не Яркент, откуда вы каждый год возвращались домой на каникулы. Там заграница!». А дети ответили: «Хоть 30 лет не возвращай, мы согласны, только отправь в Стамбул!». А тут еще матери приснился вещий сон: будто взошли две луны над нашей крышей. Она сказала: «Надо детей учить. Видно, им суждено просвещать наш народ». Отец согласился и стал копить деньги на поездку, хватаясь за всякую работу: брал подряды возить лес на строительство гарнизонной церкви, арендовал землю и сеял пшеницу, а потом вывозил зерно в Семипалатинск. Видимо, помог деньгами и шурин, Мухаммадгали Мухсинов, который был главным доверенным лицом семипалатинского миллионера Мусина. Кроме того, отец, чтобы окупить дорогу, взялся совершить хадж [Хадж - паломничество в Мекку, одна из пяти основных обязанностей мусульманина. Хаджи - мусульманин, совершивший хадж.] за одного старого богатого казаха, которому такая поездка была просто не по силам.
В 1900 году отец повез своих сыновей в Стамбул. Там он встретился с известным турецким просветителем Ахмад-Мидхадом-пашой. Дети держали экзамен в медресе «Игдадия» - турецкую гимназию с тем, чтобы в случае успешного окончания ее поступить в университет. Вступительные экзамены сдали на «тройки». По рассказу отца, кто-то из членов комиссии предложил отказать в приеме. Тогда другой - представительный паша, сказал: «Детям язык не родной, но они все же смогли выдержать экзамен. Через год они будут впереди всех, сдавших на „пятерки“». Их приняли. Было тогда Валию 12 лет, а Нурию всего 10. Отцу дали адрес магазина, где за плату одели их в ученическую форму. На улице он не узнал своих сыновей в этой форме - они стали как турецкие мальчишки. Жили братья в общежитии, которое находилось в четырех верстах от гимназии. Так что ежедневно проходили пешком не менее восьми верст. Обед они готовили себе сами. Отец переводил им на год 300 рублей.
За время учебы сыновей в Стамбуле отец еще раз совершил хадж, чтобы повидать их как по пути в Мекку, так и по возвращении. На этот раз он отправился на средства старого казаха по имени Былчик (в качестве его уполномоченного). В те времена поездка в Мекку и Медину занимала очень много времени (почти целый год): из Капала до Семипалатинска целую неделю на лошадях, а там до Омска на пароходе, далее поездом до Оренбурга, потом в Феодосию. Оттуда пароходом до Стамбула, а далее на разных видах транспорта в Мекку и затем уже на верблюдах - в Медину. Знание тюркских языков (казахского, узбекского, турецкого), а также русского и арабского придавали нашему отцу уверенность в себе, и он чувствовал себя гидом.
Во время первой поездки в Мекку у паломников перед Стамбулом кончился насвай - особо приготовленный табак, который держат под языком. Все они повязали голову полотенцами и улеглись. Отец спросил, что с ними. Те отвечали: нездоровится. Отец, догадавшись в чем дело, съездил на стамбульский рынок, купил два фунта насвая и отдал его молодому будущему хаджи, предложив распределить между всеми «больными», а сам отправился навестить своих сыновей. Когда же вечером он вернулся на пароход, слышит: смех, веселье - «больные» ожили. Отец поинтересовался:
- Как здоровье?
А ему говорят:
- Слава Богу. Вы знали, что нам было нужно.
В те времена совершали хадж и молодые юноши, и женщины. Помню одну из них - казашка Каукан-байбиче [Байбиче (каз.) - старшая жена; хозяйка в доме; почтительное обращение к пожилой женщине.] из племени кыдрали. В 1920-е годы она время от времени приезжала в наш город и навещала нас. Сначала она заходила в женскую половину, потом обязательно шла к отцу. Они долго разговаривали, вспоминая свое путешествие в Аравию. Отец не мог забыть, как они ехали на верблюдах по пустыне. Сушь. А у Каукан-байбиче всегда был турсук (бурдюк) с водой, завернутый в мокрую простыню, и она давала ему напиться. Отец каждый раз с благодарностью вспоминал об этом.
Отец в дорогу непременно брал с собой холщевое посудное полотенце. Воды не хватало, а чашку удавалось вымыть не всегда; в таких случаях он после чаепития свою пиалу протирал полотенцем, и она была все время белой, чистой. А его попутчики-казахи думали, что он святой и потому его посуда не темнеет от чая.
Среди паломников был татарин Абдуллин, кадимист, то есть приверженец старых традиций (автор книги «Кечек ульчау» - «Малая мера»), который никак не мог примириться с европейскими костюмами учащейся молодежи. Ему захотелось попутно побывать в Бейруте. Спутники решили его разыграть и сказали, что в Бейрут пускают только в европейской одежде. Потом в каком-то городе завели его в магазин, купили костюм «тройку», галстук, шляпу. Он перед зеркалом долго любовался собою. А самое забавное, что в Бейрут они не попали - там был карантин. Одним словом, посмеялись над противником новшеств вволю.
* * *
В 1905 году в Капале открылась новометодная школа для мальчиков. Инициаторами ее создания были имамы двух татарских мечетей - наш отец Хаджиахмад Хазрат Мухамедиев и Закир-кари Таипов специально выписали учителей из Казани, Оренбурга и Уфы. Помню имена двоих: Тахавий Туйбактин из Казани и Фатих Садыков из Оренбурга.
Капал был городом скотопромышленников из татар, главным образом выходцев из Кызылджара и Азеева. Эти предприимчивые люди, приехав в Семиречье, женились на казашках и в основном брали казахские фамилии [Согласно статье 262 «Положения об управлении Туркестанского края» от 1887 года татары, башкиры, евреи как «нехристиане» и «инородцы» (то есть не принадлежавшие к местному населению) были лишены права приобретать в Туркестане землю и вообще недвижимость. Со временем ограничения стали ощущать даже те татары, которые поселились в крае еще до русского завоевания. См.: Губаева С. С. Население Ферганской долины в конце XIX - начале XX в. (этнокультурные процессы). Ташкент, 1991. С. 111-112.]. Денег на просвещение не жалели. По рассказу моей старшей сестры Банат, на открытие новых школ они жертвовали немалые суммы (обычно, из своих закятных денег [Закатные деньги; закят (закат) - налог на имущество в пользу бедных, считается одним из пяти основных обязанностей правоверного мусульманина, равен 1/40 стоимости всего имущества.]). Бухгалтерский учет вел отец. Книга приходов и расходов хранилась у нас дома. Сестра иногда заглядывала в нее и сообщала нам, что Шаахмад Абсаттаров, например, пожертвовал две тысячи рублей. В то время это были очень большие деньги (купец Абсаттаров был миллионером). Остальные купцы - Каипов, Бегишев, Кусабаев - внесли каждый по пятьсот рублей.
В начале века мои братья, окончив медресе в Стамбуле, вернулись домой. Вали, отслужив год в воинской части в Самарканде, снова отправился в Стамбул и поступил в университет «Гусмания» на математический факультет.
Второй мой брат, Нури, который часто, возмущаясь, говорил: «Мы россияне, а русского языка не знаем», - решил поехать в Москву, изучить русский, сдать экстерном экзамены за гимназию и поступить в Московский университет. Совершенно не знавший русского языка, он через 18 месяцев подал документы в университет. Туда он, правда, не попал, но поступил в Учительский институт (на исторический факультет), окончив который, вернулся в Капал и стал преподавать историю в татарской новометодной школе.
Как вспоминала наша мать, когда Нури вел уроки, нередко даже приказчики закрывали магазины и приходили его послушать. Когда состоялся первый выпуск шестилетней джадидской школы в Капале, Нури пошел к миллионеру Абсаттарову и сказал, что среди выпускников шестеро очень способных ребят, но они из бедных семей. Хорошо бы дать им образование, чтобы потом, вернувшись на родину, они стали здесь учителями. Абсаттаров согласился выделить деньги, и Нури сам отвез и устроил мальчиков в медресе Казани, Оренбурга и Уфы. Все годы учебы эти ребята были на содержании купцов Абсаттарова и Кусабаева [Судьба этих мальчиков сложилась по-разному. У меня есть краткие сведения лишь о троих. Нигматулла Муртазин был наказан за участие в студенческих волнениях и не вернулся на родину. Гибадулла (Гибаш) Муртазин, будучи в 1914 году на германском фронте, попал в плен. Некоторое время он находился в Германии, а затем перебрался в Финляндию. Вплоть до 1930 года мой брат Нурмухаммад (они вместе кончали школу) получал от него письма. Гибадулла сообщал, что учительствует: преподает родной язык детям татар, живущих в Финляндии. Потом переписка прервалась. Капальцы говорили, что во второй половине 1940-х годов он приезжал в Капал, но не застал там ни родных, ни знакомых и уехал обратно. Гибадулла (Гибаш) Хамитов рос сиротой. Он был среди упомянутых шестерых самым способным, завершив успешно медресе «Галия», вернулся в Семиречье и стал преподавателем в Талды-Кургане. Это был очень скромный и трудолюбивый, в высшей степени порядочный человек. Еще он обладал прекрасным голосом. В 1936-1937-х годах он в компании спел одну из самых любимых татарами народных песен - протяжную песню «Кара урман» («Темный лес»). В этой песне есть такие слова: «Кара урмандан утэр конлэр булармы? Баш эстэндэн кара болыт китер конлэр булармы?» («Наступят ли дни, когда мы перейдем темный лес? Наступят ли дни, когда уйдет нависшая над нами темная туча?») Нашлись люди, донесли, и он как «враг народа» провел в лагерях пять лет. В 1947 или 1948-м году он был снова сослан в Сибирь, в Красноярский край. Спустя некоторое время к нему поехала его жена Махубджамал-апа. Вместе отбывали ссылку. Когда они вернулись, я прозвала ее декабристкой. Теперь их уже нет. Оба они дожили до девяноста лет.].
Отголоски революции 1905 года докатились даже до такого захолустья, каким был Капал. По воспоминаниям выпускника этой школы (в дальнейшем учителя) Гибадуллы Саркулова, мой брат Нурахмад, тогда преподаватель джадидской школы, поднимался на трибуну и рассказывал о революции, а ученики затем исполняли песню «Хуррият» («Свобода»).
Борьба между кадимистами и джадидами продолжалась. Кадимисты придирались к одежде моих братьев, только вернувшихся в Капал. Они были в костюмах «тройках», при галстуках, в ботинках. Блюстители же старины мусульманской одеждой считали только халат и чалму, а галстук приравнивали к кресту. Далеко не все татары-горожане отдавали детей в новометодную школу. На нашего отца часто писали анонимные доносы, а уездное начальство устраивало в нашем доме обыски.
Но сторонники прогрессивных способов обучения не сдавались. В 1912 году открыли в Капале новометодную школу для девочек. Пригласили учительниц из известной Ижбубинской школы. До этого в нашем приходе с девочками занималась наша мама. Она обучала их грамоте, чтению таких религиозных книг, как «Иман шарт», «Хафтияк», «Мухаммадия». Читали нараспев и известные в то время поэтические произведения - «Юсуф и Зулейха» и «Кисек баш». В день открытия школы мама собрала своих учениц, сама отвела их туда и вручила новым учительницам. Но они не отстранили маму от школы, попросили шефствовать над ней, быть своего рода инспектором. Мама иногда присутствовала на уроках, разбирала конфликты, распределяла между детьми из бедных семей ткани, обувь, полушалки, присылаемые на праздники купцами из раздаваемого ими закята. Эти вещи обычно привозили к нам домой, чтобы мама, хорошо знавшая в своем приходе состояние каждой семьи, раздала их нуждающимся.
Брат Вали, помимо своей педагогической работы, разбирался во всех отраслях сельского хозяйства. Когда бывал дома, учил младших братьев правильно обрабатывать землю, всяким агротехническим тонкостям.
Родители держали с десяток дойных коров. Вали посоветовал им вместо коров местной породы завести молочных. Так и сделали: своих продали, а вместо них купили у русских зажиточных переселенцев коров семинтальской и швицкой пород, которые давали два, а то и три ведра молока в день.
В 1906 году капальский учитель Фатих Садыков (он был женат на дочери купца Енгалычева, который тоже занимался скотоводством) привез из Оренбурга сепаратор. Но что-то не заладилось. Тогда наши купили у них эту новинку и еще приобрели маслобойку. Дело пошло. Изготовили полуфунтовую форму. Дядя (мамин брат - главный доверенный миллионера Мусина) снабдил пергаментной бумагой. Из поездки в Москву он привез специальную круглую печать с надписью «Молочное производство Мухамедиевых в Капале». Когда в 1914 году началась империалистическая война, в Капале появились немцы-переселенцы. Наша семья под руководством немецких мастеров занялась сыроварением. Производили швейцарский и голландский сыры. Хозяйство расширялось.
Весной мама с детьми выезжала с коровами в степь - на джайляу [Джайляу - высокогорное пастбище.]. Жили в юрте. Был у нас косяк кобылиц, готовили и пили кумыс. Управлялись со скотом и молочным хозяйством преданные родителям работники. Все мы относились к ним как к членам семьи.
Отец оставался дома с казахом, который готовил ему пищу, пек хлеб (мама его научила). Однажды отец сказал маме:
- Ты шесть месяцев в году не живешь дома. Мне скучно.
Она ему ответила:
- По шариату в таких случаях положено взять вторую жену. Бери!
Конечно, муж не против. Они стали советоваться. Невесту для папы мама выбирала сама.
Послали сватов, получили согласие. Мама поставила опару, затеяла кислое тесно на свадьбу. В это время пришла наша бабушка Газиза (мать нашей матери), удивилась и спросила:
- Что случилось? Что затеваете?
Мама объяснила:
- Зять твой женится! В пятницу помолвка.
Тогда бабушка (обычно спокойная и застенчивая старуха) вошла в комнату отца и сказала:
- Поздравляю, зятек! Ответь мне: твоя жена слепая, глухая, хромая, безрукая? Или у тебя нет сыновей, нет дочерей? Укажи недостатки жены и тогда, пожалуйста, женись!
Он на это ответил:
- Все есть, мать. Это затея вашей дочери, я ни при чем, мне никто не нужен.
На этом двоеженство и закончилось.
Отец на вид был суровый, строгий человек, а в жизни очень добрый, заботливый. Его младший брат Хадий - отец троих детей - пристрастился к алкоголю. Тогда отец забрал его к себе в дом. Лечил его земский врач. По рассказам мамы, отучали его постепенно: давали ему водку по рюмочке, ежедневно уменьшая дозу. Когда лечение завершилось, отец увез брата с семейством в аул Кызылагач, за 20 верст от Капала. В первую же ночь тот потребовал выпить. Отцу под руку подвернулись ичиги, и он так отходил ими брата, что он про водку и думать забыл. (Позже, отслужив армию, дядя Хадий до 1918 года работал в городской управе Капала. В его обязанности входило озеленение.)
Когда наступали мусульманские праздники - руза-гает и курбан-гает [Руза (Ураза) - мусульманский пост. Руза гаёт (тат.) - праздник по случаю окончания поста. Курбан гаёт (тат.) - праздник жертвоприношения, отмечаемый спустя 70 дней после руза гаёт.], отец после праздничного молебна в мечети шел поздравлять своих родственников. Все они были люди небогатые, хлеборобы. Миллионер Абсаттаров обычно ждал нашего отца к себе, но отец не торопился к нему с поздравлением. Миллионер, так и не дождавшись, под конец праздника, на третий день под вечер, сам приезжал к нам и оставлял отцу в подарок сто рублей.
* * *
В 1909 году закончил университет и вернулся домой наш Вали. Год он проработал в капальской школе, а в 1910-м уехал в Россию и стал преподавать в таких известных татарских медресе, как «Хусайния» в Оренбурге и «Галия» в Уфе. По словам моего брата Нурмухаммада, учившегося в 1916-1917 годах в гимназии в Уфе, приятелями Вали в те годы были известные впоследствии татарские писатели Маджид Гафури и Галимджан Ибрагимов, а также ученый-филолог Закир Кадыри. Самым же близким его другом был историк Заки Валиди.
В 1913 году уехал в Уфу и Нурахмад. Он преподавал историю в медресе «Галия», где познакомился с одним из видных попечителей учебного заведения Салимгараем Джантуриным, татарином-дворянином, принадлежавшим к княжескому роду. Нури неоднократно бывал в его загородной усадьбе. Весь быт княжеской семьи был схож с европеизированным бытом богатых русских дворян.
* * *
Постепенно менялась жизнь и в глубокой провинции. В Капале примерно с середины 1910-х годов у татар (в основном состоятельных) стала популярной в одежде русская городская мода. В офицерском клубе (он назывался еще городским собранием) устраивались благотворительные вечера-концерты, выручку от которых передавали ученикам из бедных семей. Для этих мероприятий матери учеников из богатых семей пекли пироги и несли их в офицерский клуб. Долго вспоминали в Капале такой случай: на одном из благотворительных вечеров поднялся на сцену Зариф Башири [Зариф Башири (1888-1962) - татарский поэт, писатель, журналист, педагог. В Капале преподавал в 1915-1917 годах.], произнес речь и закончил ее словами: «Да здравствует Шаахмед Абсаттаров! Да здравствует Кадыр Кусабаев! Они оказывают большую помощь школе». И тут вышел на сцену наш брат Нурмухаммад (гимназист шестого класса) и сказал: «Хорошая речь, но почему вы не вспомнили инициаторов открытия школы, организаторов просвещения - Хаджиахмада Мухамедиева и Закира Таипова?». А наш дядя схватил его за рукав и стащил со сцены. Тогда Башири снова поднялся на сцену и произнес: «Спасибо Хаджиахмаду-Хазрату, Закиру-кари!». А Нурмухаммад крикнул: «Опоздал!». Когда выходили из клуба, каждая женщина хлопала маму по спине и говорила: «Спасибо твоему сыну!».
Нурмухаммад был четвертым сыном моих родителей, а третьего звали Федаахмад. У него в отличие от двух старших братьев особого стремления к учебе не было. Когда он окончил приходскую, а затем так называемую высшую начальную школу, ему шел уже 17-й год и старшие уже задумывались о его дальнейшей судьбе. Однажды отец позвал его в свою комнату и говорит (отец любил шутить):
- Я хочу тебя женить. Как ты думаешь?
Брат ответил:
- Как хотите, отец, я не возражаю.
Отец сказал:
- Глупец! Говори: «Нет. Я хочу учиться».
В тот год отец собрался второй раз совершить хадж и опять в качестве уполномоченного (на сей раз купца Ситдыка Суксурова), а Федаахмада взять с собой (на средства еще одного богача). После паломничества отец определил Федаахмада в Медине в духовное училище, а сам возвратился домой.
После отъезда отца Федаахмаду стало тоскливо, его тянуло на родину. Он узнал, что на каком-то пароходе, которым должны были возвращаться домой российские паломники, требуется переводчик, владеющий тюркскими языками народов России. Федаахмад вполне устраивал капитана, и он взял нашего брата на борт, платил зарплату, а напоследок подарил ему револьвер и еще что-то.
Когда Федаахмад вернулся домой, его спрашивали: «Зачем ты вернулся?». Он отвечал: «В Медине и без меня хватает нищих». Затем он девять месяцев учился на бухгалтерских курсах в Томске, а вернувшись, работал в Верном [Верный - сначала русское укрепление, затем город, административный центр Семиреченской области, расположен в местечке Алма-аты («яблоневый»). В 1921 г. переименован в Алматы, затем - Алма-Ата. Сейчас - снова Алматы.] конторщиком у купца Исхака Хаджи Абдувалиева. Федаахмад был франтом. Любил нарядный - в «тройке», шляпе, с тростью - ездить в хозяйской коляске в губернское управление справляться о состоянии дел по жалобам купца, своего хозяина. А чиновник допускал Федаахмада до бумаг, написанных арабской графикой. Однажды среди документов он увидел анонимку на нашего отца, в которой говорилось, что капальский мулла Мухаммеддиев-джадид мутит народ. Федаахмад незаметно забрал эту анонимку и отправил отцу. Отец показал ее своему младшему брату. Тот узнал почерк старого муэдзина. Анонимку рассмотрело в мечети собрание прихожан. Старого муэдзина сняли с его поста.
Нурмухаммад, окончив капальскую шестилетнюю школу, уехал к братьям в Уфу и там продолжил образование в гимназии.
Отец в 1917 году написал двум старшим сыновьям в Уфу, чтобы они женились там на девушках своего круга, но те ответили, что в такое беспокойное время не до женитьбы. После февральской революции они вернулись на родину, в Семиречье. В 1917-1918 годах Валиахмад преподавал в Верном в школе имени Гаспринского (бывшее медресе «Исхакия», основанное на средства татарского купца-миллионера Исхака Абдувалиева), а Нурахмад был назначен Временным правительством областным комиссаром.
Летом 1918 года старшие братья во время отпуска приехали домой, в Капал, а Нурмухаммад остался в Верном - он заканчивал восьмой класс гимназии. Он шифрованной телеграммой предупредил братьев, что в Верный возвращаться опасно. В это время красные без боя заняли Гавриловку (украинское село, ныне город Талды-Курган). Теперь очередь была за Капалом, уездным городом, где стоял военный гарнизон, а рядом располагалась казачья станица. Красные потребовали от капальского гарнизона сдать оружие, назначили и место - на полпути в Гавриловку. Обоз был готов, но никто не хотел его возглавить, боялись. Тогда обратились к Федаахмаду. Он уже побывал на фронте в 1914 году, служил старшим писарем полка, имел чин. Брат не оробел. Когда через день красные вошли в Капал, Федаахмада они назначили военным комиссаром и начальником милиции. По дороге из Гавриловки в Капал красные поджигали казачьи заимки. Ходили слухи, что они увозят девушек, а отцов, которые протестуют, расстреливают на месте. У нас жили три двоюродные сестры 17-18 лет. Хотя Федаахмад был комиссаром, мы очень беспокоились за них: брат на работе, а солдаты разгуливают по городу. Федаахмад выписал сестрам пропуск в Гавриловку, сославшись на то, что наша тетка при смерти, и дядя Шаяхмад (отцов брат) повез их. Вместо десяти часов пути на лошадях дядя примчал их за пять. Оказалось, что мы, как говорится, «накаркали»: тетя Зуляйха действительно сильно болела. Когда Красная Армия двинулась в Лепсинск, сестры вернулись к нам. Они были так напуганы бесчинствами красных, что дали клятву прочесть суру «Ясин» [Ясин - название 36-й суры (главы) Корана, одной из самых популярных, ее читают как отходную и панихидную, а также во время поста.] из Корана тысячу раз, если все обойдется. И они действительно выполнили свою клятву и эту длинную суру знали наизусть.
ОКОНЧАНИЕСм. также:
• Г. Ш. Кармышева. К истории татарской интеллигенции (1890-1930-е годы). Мемуары.