По Фергане. 2. Кокан, столица ханства
Е. Л. Марков. Россия в Средней Азии: Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге. - СПб., 1901.
Другие отрывки: [ Путешествие из Баку в Асхабад]; [ Попутчица]; [ Текинский Севастополь]; [ В русском Асхабаде]; [ Из Асхабада в Мерв]; [ Мерв: на базарах и в крепости]; [ «Железная цепь»]; [ Мост через Амударью]; [ Пестрые халаты Бухары]; [ Самарканд: русский город и цитадель]; [ Тамерлановы Ворота, Джизак, Голодная степь]; [ Сардобы Голодной степи, Чиназ]; [ Покоритель Туркестана]; [ Визит к Мухиддин-ходже]; [ Долинами Чирчика и Ангрена. Селение Пскент], [ Приближаясь к Ходженту. Мурза-Рабат], [ Ходжент], [ От Костакоза до Кокана], [Кокан, столица ханства], [ Новый и Старый Маргелан], [ Андижан. Недавнее прошлое Кокандского ханства], [ Ош и его обитатели], [ Тахт-и-Сулейман], [ Подъем на Малый Алай], [ У Курманджан-датхи], [ Укрепление Гульча], [ Киргизские женщины. Родовой быт киргиза], [ Бесконечный сад].
Тенистыми шумными улицами подгородних кишлаков мы незаметно въехали в Кокан и по широкому Розенбаховскому проспекту, обсаженному сначала молодыми, потом громадными маститыми тополями, - мимо русских домов очень порядочной архитектуры, мимо разных обычных учреждений русского города, аптек, магазинов, складов, - направились на площадь перед ханскою урдою, где с неподобающею ей торжественностью в гордом уединении стоит почтовая станция. Русские солдатики, русские ямщики, русские извозчики с крытыми пролетками - отрадно подействовали на наши нервы, несколько утомленные сплошною азиатчиною. Не без удовольствия поели мы наконец и горячего русского супа с курицей после нескольких дней походных закусок.
В Кокане, собственно говоря, только и есть интересного, что бывшая «ханская урда», теперь обращенная в центр русской власти.
«Урда» - все то же, что «орда». А «орда» у татарских народов никогда не имела того значения, которое ей придал русский язык. «Орда» означает по-татарски ханский шатер, ханский двор. «Золотая орда» была просто-напросто «золотым шатром» волжских ханов, точно так же, как и у многих других азиатских ханов были такие же «золотые орды» или «урды». Впоследствии, когда кочевники-татары и монголы стали привыкать понемногу к оседлости, они перенесли название урды или орды на деревянные и каменные жилища своих владык, на великолепные дворцы Тамерлана и его потомков. Русский же смысл орды как большой толпы, скопища народа, вероятно, возник из того обстоятельства, что в орде, то есть ставках хана, жил весь его многочисленный двор, все его главные сподручники; когда хан поднимался со всеми ними, «целою ордою», то, конечно, за ними поднимались и все кочевые полчища их, - и вот «орда» невольно явилась в воображении наших древних предков синонимом многолюдной толпы, целого кочевого племени.
Отсюда и пошли у нас всякие Крымские и Ногайские орды, ордынцы и т. п.
Урда кокандского хана - один из самых замечательных дворцов Средней Азии. Это что-то до такой степени красивое, изящное, оригинальное, что глаз никак не налюбуется им, не оторвется от него. Конечно, это все та же персидско-арабская архитектура, которая создала самаркандские мечети, бухарские медресе, гробницы Старого Мерва. Но в кокандской урде много своеобразных и счастливых особенностей. Лучше всего любоваться урдою, войдя на ее широкий двор сквозь ворота маленькой окружающей ее цитадели, охраняемой русским караулом. Урда поднята высоко над двором на своих каменных террасах, так что издали кажется каким-то колоссальным драгоценным изваянием, покоящимся на массивном пьедестале. Весь ее широкий фасад, и громадный серединный портал, - этот характерный центр персидской архитектуры, - и стройные минареты, словно выточенные искусною рукою артиста, и все стены ее кажутся вылитыми из сверкающего китайского фарфора самых нежных тонов, голубого, зеленого, серого, белого, желтого… От этого дворца, одетого в вечно яркие одежды стеклянной глазури, переход к настоящим фарфоровым киоскам и башням Китая - совсем незаметен. Самое поразительное в кокандской урде - это чудное сочетание узоров и красок и изумительное разнообразие арабеска. И странное дело! это затейливая пестрота тонов и линий производит впечатление гармонии и цельности, радующее глаз.
Но блеск фарфоровых одежд, в которые облекся ханский дворец, не заслоняет, однако, собою его строгих архитектурных линий. Дворец изящен и по стилю своему. Высокий и широкий серединный портал с воротною аркою обрамлен с обеих сторон двумя стройными минаретами, сквозные верхушки которых, увенчанные ярко-голубыми фарфоровыми шапочками, несколько шире остального столба. Другие два минарета под желтыми фарфоровыми купольчиками, увитые такою же сверкающею спиралью голубых и зеленых арабесков, возвышаются по краям фасада, словно два крыла, поднимающие его в воздух, сообщая всему зданию удивительную легкость и вместе строгую законченность линий.
Впрочем, сам хрустальный блеск его стен, самые тоны небесной лазури, насквозь его проникающие, невольно придают массивному корпусу урды эту изящную воздушность…
Верхний пояс здания, заменяющий карниз, очень удачно оттеняет нежные краски стен своим темно-синим фаянсом, по которому тесною вязью извиваются белые арабские строки. Ниже их стена светло-голубых и зеленых изразцов вся в разнообразных маленьких нишах художественного рисунка и замечательного богатства колеров. Окон немного, и они не вытянуты казенным ранжиром в одну линию, как в наших европейских домах, а разбросаны на разной высоте, разной величины, но всегда удивительно к месту, окруженные теми же сверкающими рамами голубого и зеленого фаянса…
Впрочем, слово бессильно передать впечатление этой своеобразной красоты, где все зависит от тона красок и капризных изгибов линий, и которую могла бы воспроизвести сколько-нибудь верно только мастерская кисть художника.
Мы вошли по длинному каменному подъему в серединные ворота между двух террас, окаймляющих передний фасад урды, и очутились в большом внутреннем дворе, обнесенном кругом крытыми галерейками с пестро раскрашенными стенами, потолками и колонками, как это всегда водится в богатых туркестанских жилищах. Со двора ход в церковь. Она занимает две лучшие залы бывшего дворца, и роскошные лепные потолки этих зал сохранили еще все былые свои восточные украшения. Иконостас и царские двери своею темною отделкою из полированного чинара вполне подошли к темным бархатистым тонам туркменского ковра, какими расписаны внутри лепные ниши потолка, полные необыкновенного вкуса. В церкви шла служба по случаю табельного дня, и хотя народ уже выходил из церкви, когда мы вошли в урду, однако нам удалось-таки найти здесь одного из местных военных А. М. М-ва, к которому мы имели письмо от нашего общего знакомого и который любезно помог нам потом ознакомиться с достопримечательностями Кокана.
Бывший приемный зал во дворце кокандских ханов. 1910-е
В урде и кроме церкви сохранилось несколько комнат с восточными украшениями потолков и стен. Одна из них, богато отделанная, теперь в квартире батальонного командира, другая - в военной канцелярии. Эта последняя - целый зал с двойною галереею, верхнею и нижнею, и с множеством низеньких дверочек за колонками нижней галереи. Лепной потолок с красивою центральною впадиною приосеняет собою каменную «супу», окруженную колонками, на которой сидели в прежнее время просители, имевшие дело до хана. Эта комната была приемною хана, а низенькие дверочки вели в коморки, где помещались его сокровища. Теперь там все попрело, и вообще урда с каждым годом приходит все больше в запустение. Средств на ее содержание отпускается очень мало, а между тем такое во всей Азии знаменитое здание, такой драгоценный памятник туземной архитектуры стоило бы поддержать в его первобытном блеске. Урда теперь занята разными военными учреждениями, которые вообще мало церемонятся с нею и отнюдь не признают ее исторического значения.
Внутренности дворца кокандского хана
Окно в комнате бывшего гарема во дворце кокандских ханов
Урда окружена крепостью своего рода, - каменною стеною и казармою-редюитом. Рядом к ней примыкает старое кладбище кокандских ханов. Усыпальница их не очень роскошна. Хороша и своеобразна только ограда ее с гипсовыми сквозными украшениями типического восточного рисунка. Внутри же - самые обыкновенные гробницы из кирпича, залитого известкою, полукруглые и длинные, как будки арбы. Кладбище отдано на попечение города, которому даже отпускается на поддержание гробниц некоторая сумма.
Мы посетили и главные мечети Кокана - Омарову, султана Бекра и другие. Все они большие, с большими дворами, при всех медресе со множеством софт; но все они так похожи на другие нами виденные мечети, что о них ровно нечего сказать.
Базары Кокана глубоко характерны и любопытны для наблюдения над местными нравами и местною толпою. Но и они как две капли воды похожи на виденные нами базары Бухары, Ташкента и других больших городов Туркестана. С них можно брать фотографии и снимать акварельные этюды, но описывать их - значит повторять в десятый раз то, что уже приходилось говорить раньше.
(http://www.facebook.com/bahodir.sidikov)
Кокандцы праздновали свой праздник байрам, наступающий после поста их, или уразы. Ураза кончается и байрам начинается не в какое-нибудь строго определенное время: необходимо для этого, чтобы кто-нибудь увидел новую луну. Луну эту разыскивают, однако, не наверху, а внизу. Благочестивые люди просиживают целые часы над каким-нибудь священным прудком около старой мечети, поджидая, когда появится в нем отражение первого, чуть приметного еще серпа луны. С этого момента пост прекращается, и настают радости праздника. Счастливец, который первый узрит почитаемое исламом светило, получает за радостную весть («сеунчу», как здесь говорят) халат в подарок. Не все города бывают в этом отношении одинаково счастливы. В Кокане, напр., увидали в первый раз луну и начали праздновать байрам в пятницу, а в соседнем Маргелане, куда мы потом приехали, в пятницу еще продолжалась ураза, а праздник начался только в субботу, когда приезжие из Кокана сообщили желанную весть об открытии новой луны и о прекращении там уразы. Несомненно, что это еще пережившие века остатки древнего поклонения луне, очень распространенного когда-то в Азии и заимствованного потом религиею Магомета, как многие другие крепко укоренившиеся в народе языческие верования его.
С помощью нашего любезного спутника мы накупили себе в кокандских базарах разных местных изделий, медные кубганы с тазами, кофейники оригинального восточного стиля, кашгарской материи - из верблюжьей шерсти, которую здесь зовут «чалма» и которая тут баснословно дешева.
Впрочем, отыскивать некоторые вещи приходилось не в лавках, а в караван-сараях, примыкающих к базару, где можно достать всякий товар не от перекупщиков-лавочников, а из первых рук, от местных производителей, хотя и эти «первые руки» уже жестоко навострились обдувать нашего брата русского.
В Кокане мы посетили и хлопкоочистительный завод братьев Каменских. Он работает водяным приводом, устроенным внизу, вниз же попадают из-под чесальных машин семена хлопка, смешанные с частицами ваты, и образуют громадные черно-серые кучи, которые охотно покупают, чтобы выжимать из них особенного рода хлопчатобумажное масло, а жмыхи употреблять на топливо и корм скоту. Чешут хлопок особыми цилиндрами, на которые насажены круглые пилы с зубцами; чистый хлопок снежною пылью отлетает в одну сторону, а семена с приставшими к ним частицами хлопка проваливаются вниз. Высокая зала, куда попадают летучие хлопья ваты, вся полна этою сухою метелью своего рода. В ней трудно пробыть несколько минут, до того невозможно дышать в этой атмосфере повсюду реющих бумажных волокон. Самые привычные рабочие избегают входить в нее без особенной нужды, и набивка ваты в мешки происходит в соседнем с ней помещении.
Прессуют хлопок на открытой галерее завода, где тяжелый чугунный винт проходит сквозь толстый деревянный футляр, крепко окованный железом, и жмет положенный снизу тюк. Нам рассказывали, что в городе Андижане, на таком же хлопкоочистительном заводе, недавно один из сартов-рабочих забрался как-то пьяный в футляр пресса и там заснул крепким сном. Не подозревая его пребывания там, работники завинтили жом и расплющили в блин своего легкомысленного собрата.
Очищение хлопка приносит большой барыш хозяевам завода. Расходы на устройство и эксплоатацию его не особенно велики, а между тем разница в цене хлопка очищенного и неочищенного - громадная. Нечистый хлопок можно было покупать в Кокане в прошлом году по 1 р. 80 коп. - 1 р. 90 коп. пуд, продавая его, по очищении на заводе, по 7 р. 50 коп. за пуд.
Особенно это было выгодно прежде, когда у московских фабрикантов, основавших здесь первые хлопкоочистительные заводы, почти не было конкурентов; теперь же заводов этих развелось видимо-невидимо, и появилось даже множество сартских заводов, довольствующихся гораздо меньшим барышом, чем наши, и сильно подрывающих доходы крупных русских заводов, затративших на свое устройство гораздо большие капиталы и понесших на себе всю тягость ошибки и потерь, неразлучных с первыми попытками водворить новую промышленность в полудиком крае. Кроме завода Каменских, вблизи города Кокана устроен большой хлопкоочистительный завод одной из богатейших московских фирм, Корзинкиных.
Филиал Русско-Азиатского банка. 1910-е
(http://www.facebook.com/bahodir.sidikov)
Кокандская биржа и филиал Московского учетного банка. 1910-е
Коканд. Угол Комитетской ул.
Пообедали мы втроем с нашим путеводителем очень недурно в военном клубе. Офицерство все было в лагере, и мы оказались чуть ли не единственными посетителями клуба, просторного и очень приличного, с хорошеньким садом и тенистыми балконами. Утешительно было то, что в недавнем царстве Худояр-хана мы уже пили свое местное русское вино из плантаций Филатова и лакомились, несмотря на раннюю весну, прекрасною клубникою-викторией, обильно разводимою теперь по следам русских в Кокане и в Ташкенте, и во всех городах и городках Туркестана.
Впрочем, русский элемент в Кокане угнездился не так еще прочно, как в других больших городах Средней Азии. В Самарканде, Ташкенте, Маргелане - русская часть города совершенно отдельная от азиатской и принимает размеры целого самостоятельного города, разрастаясь без малейшего препятствия все больше и больше. В Кокане же русские улицы устроились среди старой столицы кокандских ханов, покупая за деньги уже ранее занятые места. Пока возникло до шести русских улиц, и из них, разумеется, самая великолепная и самая главная - это широкий и длинный Розенбаховский проспект. Но дальнейшее развитие нового русского поселка со всех сторон натыкается на давно насаженные туземные гнезда и встречает подчас неодолимые препятствия. Уже теперь места продаются по 2 руб. сер. за квадратную сажень, словно в каком-нибудь Петербурге или Париже.
При этих условиях самое положение русской силы в Кокане несколько опаснее, чем в других местах забранного нами края, так что обращение ханской урды в русскую военную цитадель здесь как нельзя более кстати. Кокандцы менее всех других покоренных народов Средней Азии свыклись с русскою властью, да и покорены они были много позднее других. А между тем они самые воинственные из них и более других проникнуты вкусами недавнего прошлого, когда разбои и междоусобия составляли их обычное занятие. Хотя купцы и землевладельцы вообще довольны русскими порядками, при которых им вполне обеспечен их мирный труд и их достояние, - бывшие еще так недавно игрушкою своеволия ханских биев и самого хана, но фанатические муллы не перестают питать в народе ненависть к неверным собакам-московам, поработителям правоверных сынов ислама, так что при первой серьезной искре можно ждать единодушного восстания кокандцев.
А Кокан - сила очень серьезная. В нем считается жителей 50.000, но в сущности этих тысячей никто не считал, а наши офицеры думают, что тут их чуть ли не целых сто тысяч. По крайней мере, размеры города огромны и дают повод верить этому счету. Только от почтовой станции до выезда едешь по верстовым столбам ровно пять верст городом, а это всего только половина. В окружности город занимает не меньше 30-ти верст. Он обнесен кругом стеною с 12-ю воротами и с множеством башен.
Мы приехали через одни из этих ворот, глубоко вдвинутых между двумя старыми башнями и прикрывающих своим мшистым сводом еще и помещение для караула…
______
Особенно интересно проезжать ночью, да еще в праздник, большие среднеазиатские города, подобные Кокану. Впечатление получается поистине фантастическое, а вместе с тем и очень поэтическое. Все эти бесконечные крытые базары живут ночью самою разнообразною жизнью. Весь город здесь от стара до мала, мужчины и женщины, разодетые и праздные. Высоко подвешанные в разных местах большие фонари льют какой-то таинственный свет в темные закоулки, извивающиеся в разные стороны, как тропинки дремучего леса, среди бесчисленных лавчонок, мастерских, кузней, харчевен, чайных и цирулен базара.
Везде на супа́, на рундуках, под крышами галерей, под тенью деревьев, мирно беседующие за чашками чая или за кальянами кружки разноцветных халатов, ярких чалм, седых и черных бород, надалеко бросающие от себя темные ползучие тени; тут и сидят, и лежат, болтают, едят, спят прямо на улице, словно отдыхая от утомившего всех дневного зноя; тут и молятся, и работают, и торгуют.
Все чувствуют себя как в земном раю в этом ленивом фарниенте южного вечера, у кипящих самоваров, в таком же кипящем очаге городских сплетен и анекдотов, в мимолетных развлекающих встречах со всеми знакомыми. А мимо их, чуть даже не через них, продолжают непрерывными вереницами шагать тяжело нагруженные верблюды, и их строгие библейские физиономии вырезаются на мгновенье, словно на стекле волшебного фонаря в ярком кружке света, в который они внезапно попадают из глухой темноты степей, с неодобрительным удивлением озирают эти толпы разряженных бездельничающих людей, и опять, будто призраки сновидения, тонут во мраке ночи… А с ними вместе проносятся, так же на мгновение вспыхивая светом, прилегшие к их горбам и высоко приподнятые в воздух такие же сурово-удивленные и неодобрительные физиономии кочевников, везущих свой бесхитростный товар в караван-сараи Кокана.
Выберешься наконец из этих лабиринтов восточной торговли в узкие безмолвные переулки, словно провалившиеся между двух бесконечных лент глиняных дувалов, - и опять другие эффекты, другая красота. То и дело проезжаешь под тенью гигантских вековых каргачей, шелковиц, орешников, поднимающихся из-за глиняной стенки дувала выше двухэтажных домов и мечетей чудными своеобразными храмами своего рода, с целым поколением живописно изогнутых рогатых сучьев, вырезающих свои черные силуэты на фоне южного неба, с широкими курчавыми шапками густой листвы, в которых мирно спит теперь целое птичье население. Стройные и высокие, как минареты, тополи тоже поднимаются кое-где из гущи садов, рядом с воздушными виноградными галереями, обильно обвешанными еще не спелыми гроздьями… Вместе с темными очертаниями плоскокрыших каменных ящиков без окон, называемых здесь жилищами человека, и живописных купольчиков и башенек мечетей, - все эти характерные ночные силуэты рисуют вам самую выразительную картину азиатского Востока.
Кокан, как и Ташкент, как и Ходжент, незаметно переходит в целый ряд загородных садов и пригородных кишлаков. Сады и селения тянутся сплошь все 26 верст до станции Дурманчи и почти всю 30-верстную станцию до Курган-Тепе. Везде прекрасно обработанные поля, дороги и арыки, опрятно обсаженные молодыми тутовыми деревьями, которых ветки срезаются на корм шелковичных червей. Это исконная страна шелководства и хлопководства, а вместе с тем житница всей Средней Азии. Немудрено, что она производит впечатление одного громадного и многолюдного кишлака, кишащего базарами.
По случаю праздника байрама, не только все базары, улицы, все плоские крыши, заборы и уютные уголки у ворот, но даже и дороги полны ярко разодетого и веселого народа; детей, кажется, еще больше, чем больших, и они тут такие красавцы, с огромными огненными глазами в густых ресницах, с пылающим румянцем, наивными смуглыми личиками… Девочки в тщательно завитых косичках, черными змейками сбегающих на их плеча, в хорошеньких цветных кафтанчиках сверх таких же ярких платьев. Эти красные, желтые, зеленые и малиновые комашки набились всюду, куда только можно пролезть, и под арбы, стоящие оглоблями вниз около дувалов, и на арбы, и на дувалы, и на плоские крыши домов.
В деревенских чай-хане нынче совсем парадная публика, - отлично одетая, важно восседающая на коврах, важно потягивающая по китайскому обычаю чаек без сахара из своих «пиоля», напоминающих величиной и формой наши полоскательные чашки. За полкопейки можно хоть до десятого пота пить, - развлечение безобидное, доступное всякому поденщику по нескольку раз в сутки. Сверкают кое-где и блестящие вычищенные медные кофейники, но охотников до кофе что-то мало видно; монгольская привычка к чаю заполнила тут всю страну. Кокандцы празднуют свою «томашу», по-видимому, так же, как и наш деревенский русский люд - свои храмовые праздники. Целыми кишлаками идут и едут они из села в село, разряженные во весь свой парад, навалившись по 8 и 10 человек на одну арбу, насев по двое и по трое на одну лошадь. Сначала все в одно село, потом в другое, и так во все соседние кишлаки, по очереди, чтобы ни одному не было обидно.
(http://www.facebook.com/bahodir.sidikov)
Дети и женщины принимают самое деятельное участие в этих «томашах», единственной отраде однообразной деревенской жизни. На многих арбах песни, бубны, дудки и барабаны. Нескончаемые караваны этого веселого народа двигаются туда и сюда, так что разминоваться трудно.
Богатые туземцы празднуют байрам как наши зажиточные однодворцы свой «престольный», целую неделю; беднота довольствуется и тремя днями. Но веселие кокандцев не переходит в безобразное пьянство и обжиранье, как это, к несчастью, сплошь да рядом бывает у православного российского человека; весь этот веселый шум их, вся эта их громогласная суетня кончаются скромным чаепитием в приятной компании под прохладною тенью карагача, да такою же скромною грошовою трапезою в аш-хане.
Наша несущаяся почтовая тройка с двумя залихватскими валдайскими колокольчиками, с их отчаянным «малиновым» звоном, а особенно сидевшая в открытом тарантасе русская барыня в незнакомом для них костюме, да еще под зонтиком, производит поражающее впечатление на женскую публику кишлаков. Целые толпы траурных фигур, закутанных в черное с головы до ног, высыпали на улицу глазеть на нас. Своими черными бородатыми покрывалами, висящими на их лицах, они так напоминают издали тех пугал-монахов в черных длинных масках, которые во времена инквизиции жгли на кострах несчастных еретиков.
Но эти отшельнические одеяния - тоже лукавая маска своего рода. Многие из этих внучек Евы словно ненароком то и дело распахивают свои мрачные саваны, и тогда нам отлично видны их длинные бешметы по пятки, золотисто-желтые, красные, зеленые, с яркими крупными букетами вроде парчи, их широкие разноцветные шальвары, складками падающие на ступни, словом, весь их роскошный и кокетливый наряд, лицемерно прикрываемый от глаз непосвященного черной монашеской мантиею. Некоторые, более смелые и, конечно, более молодые, ухитряются будто невзначай даже приподнять свою черную фату и дать полюбоваться на себя хотя мельком любопытному глазу. Хорошенькие попадаются, однако, редко, бо́льшая же часть все сильно сложенные, ширикокостые бабы самой прозаической конструкции. Зато подросточки их - красавица на красавице: румяные, в черных змейках кос, сверкающие черным огнем глаз и зубами, белыми как жемчуг. Из них, вероятно, вырастают очень красивые девушки, но они тускнеют, грубеют, жиреют и старятся не по годам, а по дням.
Кокандцы не считают грехом работать и в праздник, хотя бы только до обеда. Несмотря на торжественные процессии с песнями и музыкой, двигавшиеся по дороге, тут же рядом на участке, обсаженном молодою шелко́вицей, не один трудолюбец-пахарь пахал, боронил или унавоживал свое поле под клевер, тщательно разбрасывая железною вилкою до́черна перепревший навоз. Бороны тут такие же первобытные, как и плуги: доска, выпуклая кверху и утыканная снизу гвоздями, везется парою волов, между тем как босоногой работник стоит на ней для увеличения тяжести.
В жаркий весенний день от души оценишь спасительность узеньких туземных переулков, ныряющих между садами и дувалами. Деревья тут громадны и ростом, и обхватом, какие-то величественные сооружения, прикрывающие одною могучею веткою целый маленький сартский двор. Тут и орех, и шелковица, и карагач, и наша ракита, но только они вдвое выше и роскошнее наших. Виноград тоже видим часто. Тут особый способ разводить его: целые коридоры из слег, которые обращены кудрявыми лозами хмельного плода в зеленые галереи, затканные и сверху, и с боков колеблющимися шпалерами гроздьев и листьев. В загородном дворе бухарского эмира, помню, мы видели точно такие же виноградные беседки. Впрочем, много виноградных лоз растет и по-кавказски, обвивая до самой макушки большие одинокие деревья. Вообще, здесь виноград держится около дома между другими растениями и не обособляется в отдельные сплошные виноградники, как в Европе. Сила растительности на этой богатой почве изумительна. Пшеница какая-то темно-синяя, широколистая, с сытым колосом уже в апреле. Со многих полей снимают два урожая в одно лето: после пшеницы просо или особый сорт горошка. Теперь, впрочем, все стали увлекаться хлопком, благо везде настроили заводов для очищения его. Народа тут такое же обилие. Жалуются уже на тесноту, на бедность воды.
Сплошная область кишлаков прекращается верст за пять до Курган-Тепе. Снеговой хребет открывается здесь во всем своем неожиданном величии, и мы поворачиваем направо, прямо к нему. Подумаешь: белые шатры сказочных великанов, внезапно раскинутые кругом горизонта, стан титанов, оцепивший небо и собирающийся на битву с ним, - островерхие, многоверхие, плосковерхие, как сахар белые, как облака далекие. Ближе их, черным горбатым чудовищем лежит короткий каменистый кряж с посыпанным снегом хребтом, хотя и в дымчато-лиловом тумане, но настолько близкий, что можно разглядеть всю могучую каменную мускулатуру его утесов, все морщины его пропастей и рытвин, которые делают его издали лохматым.
Курган-Тепе - среди больших холмов сыпучего песка. За ним кишлаки идут уже не подряд, а редко разбросанными оазисами, через 7, 8, 10 верст. Кругом же песчано- глинистая степь. И однако везде, где возможно провести арык, то же изумительное плодородие. На 20 сплошных верст почтовая дорога обсажена цветущею белою акациею и айлантом. Это уже распоряжение русской власти. Под деревьями, конечно, канавки воды, и оттого в три года они уже семиаршинного роста. Эти аллеи стройных молодых деревьев, прорезающие своею бесконечною стрелою бесплодные пески и разубранные белыми цветами, как невесты под венцом, - кажутся самым выразительным олицетворением победы человеческого ума, человеческой культуры над дичью азиатской пустыни. И напротив того, где продолжает царить в прежней несокрушимой мощи бесплодная степь, там сейчас же являются стада верблюдов и кибитки кочевников, - эти естественные произрастения пустыни, высыпающие на ее поверхности, как гнезда грибов на гниющей почве.
ПРОДОЛЖЕНИЕДругие материалы о Коканде:
• Н. А. Северцов. Месяц плена у коканцев;
• М. В. Лыко. Очерк военных действий 1868 года в долине Зарявшана;
• Д. Н. Долгоруков. Пять недель в Кокане;
• К. К. Трионов. В гостях у хана Наср-Эддина;
• Н. П. Остроумов. Воспоминания Саттар-хана Абдул-Гафарова;
• Н. П. Остроумов. Автобиография кокандского поэта Закирджана Фирката;
• Н. А. Варенцов. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое;
• там же;
• В. И. Кушелевский. Материалы для медицинской географии и санитарного описания Ферганской области;
• С. Д. Карейша. Среднеазиатский хлопок; его культура, очистка, прессовка и отправка на рынки Европейской России;
• Ф. М. Керенский. Медресе Туркестанского края;
• В. Н. Гартевельд. Среди сыпучих песков и отрубленных голов. Путевые очерки Туркестана (1913).
Другие отрывки: [ Путешествие из Баку в Асхабад]; [ Попутчица]; [ Текинский Севастополь]; [ В русском Асхабаде]; [ Из Асхабада в Мерв]; [ Мерв: на базарах и в крепости]; [ «Железная цепь»]; [ Мост через Амударью]; [ Пестрые халаты Бухары]; [ Самарканд: русский город и цитадель]; [ Тамерлановы Ворота, Джизак, Голодная степь]; [ Сардобы Голодной степи, Чиназ]; [ Покоритель Туркестана]; [ Визит к Мухиддин-ходже]; [ Долинами Чирчика и Ангрена. Селение Пскент], [ Приближаясь к Ходженту. Мурза-Рабат], [ Ходжент], [ От Костакоза до Кокана], [Кокан, столица ханства], [ Новый и Старый Маргелан], [ Андижан. Недавнее прошлое Кокандского ханства], [ Ош и его обитатели], [ Тахт-и-Сулейман], [ Подъем на Малый Алай], [ У Курманджан-датхи], [ Укрепление Гульча], [ Киргизские женщины. Родовой быт киргиза], [ Бесконечный сад].
Тенистыми шумными улицами подгородних кишлаков мы незаметно въехали в Кокан и по широкому Розенбаховскому проспекту, обсаженному сначала молодыми, потом громадными маститыми тополями, - мимо русских домов очень порядочной архитектуры, мимо разных обычных учреждений русского города, аптек, магазинов, складов, - направились на площадь перед ханскою урдою, где с неподобающею ей торжественностью в гордом уединении стоит почтовая станция. Русские солдатики, русские ямщики, русские извозчики с крытыми пролетками - отрадно подействовали на наши нервы, несколько утомленные сплошною азиатчиною. Не без удовольствия поели мы наконец и горячего русского супа с курицей после нескольких дней походных закусок.
В Кокане, собственно говоря, только и есть интересного, что бывшая «ханская урда», теперь обращенная в центр русской власти.
«Урда» - все то же, что «орда». А «орда» у татарских народов никогда не имела того значения, которое ей придал русский язык. «Орда» означает по-татарски ханский шатер, ханский двор. «Золотая орда» была просто-напросто «золотым шатром» волжских ханов, точно так же, как и у многих других азиатских ханов были такие же «золотые орды» или «урды». Впоследствии, когда кочевники-татары и монголы стали привыкать понемногу к оседлости, они перенесли название урды или орды на деревянные и каменные жилища своих владык, на великолепные дворцы Тамерлана и его потомков. Русский же смысл орды как большой толпы, скопища народа, вероятно, возник из того обстоятельства, что в орде, то есть ставках хана, жил весь его многочисленный двор, все его главные сподручники; когда хан поднимался со всеми ними, «целою ордою», то, конечно, за ними поднимались и все кочевые полчища их, - и вот «орда» невольно явилась в воображении наших древних предков синонимом многолюдной толпы, целого кочевого племени.
Отсюда и пошли у нас всякие Крымские и Ногайские орды, ордынцы и т. п.
Урда кокандского хана - один из самых замечательных дворцов Средней Азии. Это что-то до такой степени красивое, изящное, оригинальное, что глаз никак не налюбуется им, не оторвется от него. Конечно, это все та же персидско-арабская архитектура, которая создала самаркандские мечети, бухарские медресе, гробницы Старого Мерва. Но в кокандской урде много своеобразных и счастливых особенностей. Лучше всего любоваться урдою, войдя на ее широкий двор сквозь ворота маленькой окружающей ее цитадели, охраняемой русским караулом. Урда поднята высоко над двором на своих каменных террасах, так что издали кажется каким-то колоссальным драгоценным изваянием, покоящимся на массивном пьедестале. Весь ее широкий фасад, и громадный серединный портал, - этот характерный центр персидской архитектуры, - и стройные минареты, словно выточенные искусною рукою артиста, и все стены ее кажутся вылитыми из сверкающего китайского фарфора самых нежных тонов, голубого, зеленого, серого, белого, желтого… От этого дворца, одетого в вечно яркие одежды стеклянной глазури, переход к настоящим фарфоровым киоскам и башням Китая - совсем незаметен. Самое поразительное в кокандской урде - это чудное сочетание узоров и красок и изумительное разнообразие арабеска. И странное дело! это затейливая пестрота тонов и линий производит впечатление гармонии и цельности, радующее глаз.
Но блеск фарфоровых одежд, в которые облекся ханский дворец, не заслоняет, однако, собою его строгих архитектурных линий. Дворец изящен и по стилю своему. Высокий и широкий серединный портал с воротною аркою обрамлен с обеих сторон двумя стройными минаретами, сквозные верхушки которых, увенчанные ярко-голубыми фарфоровыми шапочками, несколько шире остального столба. Другие два минарета под желтыми фарфоровыми купольчиками, увитые такою же сверкающею спиралью голубых и зеленых арабесков, возвышаются по краям фасада, словно два крыла, поднимающие его в воздух, сообщая всему зданию удивительную легкость и вместе строгую законченность линий.
Впрочем, сам хрустальный блеск его стен, самые тоны небесной лазури, насквозь его проникающие, невольно придают массивному корпусу урды эту изящную воздушность…
Верхний пояс здания, заменяющий карниз, очень удачно оттеняет нежные краски стен своим темно-синим фаянсом, по которому тесною вязью извиваются белые арабские строки. Ниже их стена светло-голубых и зеленых изразцов вся в разнообразных маленьких нишах художественного рисунка и замечательного богатства колеров. Окон немного, и они не вытянуты казенным ранжиром в одну линию, как в наших европейских домах, а разбросаны на разной высоте, разной величины, но всегда удивительно к месту, окруженные теми же сверкающими рамами голубого и зеленого фаянса…
Впрочем, слово бессильно передать впечатление этой своеобразной красоты, где все зависит от тона красок и капризных изгибов линий, и которую могла бы воспроизвести сколько-нибудь верно только мастерская кисть художника.
Мы вошли по длинному каменному подъему в серединные ворота между двух террас, окаймляющих передний фасад урды, и очутились в большом внутреннем дворе, обнесенном кругом крытыми галерейками с пестро раскрашенными стенами, потолками и колонками, как это всегда водится в богатых туркестанских жилищах. Со двора ход в церковь. Она занимает две лучшие залы бывшего дворца, и роскошные лепные потолки этих зал сохранили еще все былые свои восточные украшения. Иконостас и царские двери своею темною отделкою из полированного чинара вполне подошли к темным бархатистым тонам туркменского ковра, какими расписаны внутри лепные ниши потолка, полные необыкновенного вкуса. В церкви шла служба по случаю табельного дня, и хотя народ уже выходил из церкви, когда мы вошли в урду, однако нам удалось-таки найти здесь одного из местных военных А. М. М-ва, к которому мы имели письмо от нашего общего знакомого и который любезно помог нам потом ознакомиться с достопримечательностями Кокана.
Бывший приемный зал во дворце кокандских ханов. 1910-е
В урде и кроме церкви сохранилось несколько комнат с восточными украшениями потолков и стен. Одна из них, богато отделанная, теперь в квартире батальонного командира, другая - в военной канцелярии. Эта последняя - целый зал с двойною галереею, верхнею и нижнею, и с множеством низеньких дверочек за колонками нижней галереи. Лепной потолок с красивою центральною впадиною приосеняет собою каменную «супу», окруженную колонками, на которой сидели в прежнее время просители, имевшие дело до хана. Эта комната была приемною хана, а низенькие дверочки вели в коморки, где помещались его сокровища. Теперь там все попрело, и вообще урда с каждым годом приходит все больше в запустение. Средств на ее содержание отпускается очень мало, а между тем такое во всей Азии знаменитое здание, такой драгоценный памятник туземной архитектуры стоило бы поддержать в его первобытном блеске. Урда теперь занята разными военными учреждениями, которые вообще мало церемонятся с нею и отнюдь не признают ее исторического значения.
Внутренности дворца кокандского хана
Окно в комнате бывшего гарема во дворце кокандских ханов
Урда окружена крепостью своего рода, - каменною стеною и казармою-редюитом. Рядом к ней примыкает старое кладбище кокандских ханов. Усыпальница их не очень роскошна. Хороша и своеобразна только ограда ее с гипсовыми сквозными украшениями типического восточного рисунка. Внутри же - самые обыкновенные гробницы из кирпича, залитого известкою, полукруглые и длинные, как будки арбы. Кладбище отдано на попечение города, которому даже отпускается на поддержание гробниц некоторая сумма.
Мы посетили и главные мечети Кокана - Омарову, султана Бекра и другие. Все они большие, с большими дворами, при всех медресе со множеством софт; но все они так похожи на другие нами виденные мечети, что о них ровно нечего сказать.
Базары Кокана глубоко характерны и любопытны для наблюдения над местными нравами и местною толпою. Но и они как две капли воды похожи на виденные нами базары Бухары, Ташкента и других больших городов Туркестана. С них можно брать фотографии и снимать акварельные этюды, но описывать их - значит повторять в десятый раз то, что уже приходилось говорить раньше.
(http://www.facebook.com/bahodir.sidikov)
Кокандцы праздновали свой праздник байрам, наступающий после поста их, или уразы. Ураза кончается и байрам начинается не в какое-нибудь строго определенное время: необходимо для этого, чтобы кто-нибудь увидел новую луну. Луну эту разыскивают, однако, не наверху, а внизу. Благочестивые люди просиживают целые часы над каким-нибудь священным прудком около старой мечети, поджидая, когда появится в нем отражение первого, чуть приметного еще серпа луны. С этого момента пост прекращается, и настают радости праздника. Счастливец, который первый узрит почитаемое исламом светило, получает за радостную весть («сеунчу», как здесь говорят) халат в подарок. Не все города бывают в этом отношении одинаково счастливы. В Кокане, напр., увидали в первый раз луну и начали праздновать байрам в пятницу, а в соседнем Маргелане, куда мы потом приехали, в пятницу еще продолжалась ураза, а праздник начался только в субботу, когда приезжие из Кокана сообщили желанную весть об открытии новой луны и о прекращении там уразы. Несомненно, что это еще пережившие века остатки древнего поклонения луне, очень распространенного когда-то в Азии и заимствованного потом религиею Магомета, как многие другие крепко укоренившиеся в народе языческие верования его.
С помощью нашего любезного спутника мы накупили себе в кокандских базарах разных местных изделий, медные кубганы с тазами, кофейники оригинального восточного стиля, кашгарской материи - из верблюжьей шерсти, которую здесь зовут «чалма» и которая тут баснословно дешева.
Впрочем, отыскивать некоторые вещи приходилось не в лавках, а в караван-сараях, примыкающих к базару, где можно достать всякий товар не от перекупщиков-лавочников, а из первых рук, от местных производителей, хотя и эти «первые руки» уже жестоко навострились обдувать нашего брата русского.
В Кокане мы посетили и хлопкоочистительный завод братьев Каменских. Он работает водяным приводом, устроенным внизу, вниз же попадают из-под чесальных машин семена хлопка, смешанные с частицами ваты, и образуют громадные черно-серые кучи, которые охотно покупают, чтобы выжимать из них особенного рода хлопчатобумажное масло, а жмыхи употреблять на топливо и корм скоту. Чешут хлопок особыми цилиндрами, на которые насажены круглые пилы с зубцами; чистый хлопок снежною пылью отлетает в одну сторону, а семена с приставшими к ним частицами хлопка проваливаются вниз. Высокая зала, куда попадают летучие хлопья ваты, вся полна этою сухою метелью своего рода. В ней трудно пробыть несколько минут, до того невозможно дышать в этой атмосфере повсюду реющих бумажных волокон. Самые привычные рабочие избегают входить в нее без особенной нужды, и набивка ваты в мешки происходит в соседнем с ней помещении.
Прессуют хлопок на открытой галерее завода, где тяжелый чугунный винт проходит сквозь толстый деревянный футляр, крепко окованный железом, и жмет положенный снизу тюк. Нам рассказывали, что в городе Андижане, на таком же хлопкоочистительном заводе, недавно один из сартов-рабочих забрался как-то пьяный в футляр пресса и там заснул крепким сном. Не подозревая его пребывания там, работники завинтили жом и расплющили в блин своего легкомысленного собрата.
Очищение хлопка приносит большой барыш хозяевам завода. Расходы на устройство и эксплоатацию его не особенно велики, а между тем разница в цене хлопка очищенного и неочищенного - громадная. Нечистый хлопок можно было покупать в Кокане в прошлом году по 1 р. 80 коп. - 1 р. 90 коп. пуд, продавая его, по очищении на заводе, по 7 р. 50 коп. за пуд.
Особенно это было выгодно прежде, когда у московских фабрикантов, основавших здесь первые хлопкоочистительные заводы, почти не было конкурентов; теперь же заводов этих развелось видимо-невидимо, и появилось даже множество сартских заводов, довольствующихся гораздо меньшим барышом, чем наши, и сильно подрывающих доходы крупных русских заводов, затративших на свое устройство гораздо большие капиталы и понесших на себе всю тягость ошибки и потерь, неразлучных с первыми попытками водворить новую промышленность в полудиком крае. Кроме завода Каменских, вблизи города Кокана устроен большой хлопкоочистительный завод одной из богатейших московских фирм, Корзинкиных.
Филиал Русско-Азиатского банка. 1910-е
(http://www.facebook.com/bahodir.sidikov)
Кокандская биржа и филиал Московского учетного банка. 1910-е
Коканд. Угол Комитетской ул.
Пообедали мы втроем с нашим путеводителем очень недурно в военном клубе. Офицерство все было в лагере, и мы оказались чуть ли не единственными посетителями клуба, просторного и очень приличного, с хорошеньким садом и тенистыми балконами. Утешительно было то, что в недавнем царстве Худояр-хана мы уже пили свое местное русское вино из плантаций Филатова и лакомились, несмотря на раннюю весну, прекрасною клубникою-викторией, обильно разводимою теперь по следам русских в Кокане и в Ташкенте, и во всех городах и городках Туркестана.
Впрочем, русский элемент в Кокане угнездился не так еще прочно, как в других больших городах Средней Азии. В Самарканде, Ташкенте, Маргелане - русская часть города совершенно отдельная от азиатской и принимает размеры целого самостоятельного города, разрастаясь без малейшего препятствия все больше и больше. В Кокане же русские улицы устроились среди старой столицы кокандских ханов, покупая за деньги уже ранее занятые места. Пока возникло до шести русских улиц, и из них, разумеется, самая великолепная и самая главная - это широкий и длинный Розенбаховский проспект. Но дальнейшее развитие нового русского поселка со всех сторон натыкается на давно насаженные туземные гнезда и встречает подчас неодолимые препятствия. Уже теперь места продаются по 2 руб. сер. за квадратную сажень, словно в каком-нибудь Петербурге или Париже.
При этих условиях самое положение русской силы в Кокане несколько опаснее, чем в других местах забранного нами края, так что обращение ханской урды в русскую военную цитадель здесь как нельзя более кстати. Кокандцы менее всех других покоренных народов Средней Азии свыклись с русскою властью, да и покорены они были много позднее других. А между тем они самые воинственные из них и более других проникнуты вкусами недавнего прошлого, когда разбои и междоусобия составляли их обычное занятие. Хотя купцы и землевладельцы вообще довольны русскими порядками, при которых им вполне обеспечен их мирный труд и их достояние, - бывшие еще так недавно игрушкою своеволия ханских биев и самого хана, но фанатические муллы не перестают питать в народе ненависть к неверным собакам-московам, поработителям правоверных сынов ислама, так что при первой серьезной искре можно ждать единодушного восстания кокандцев.
А Кокан - сила очень серьезная. В нем считается жителей 50.000, но в сущности этих тысячей никто не считал, а наши офицеры думают, что тут их чуть ли не целых сто тысяч. По крайней мере, размеры города огромны и дают повод верить этому счету. Только от почтовой станции до выезда едешь по верстовым столбам ровно пять верст городом, а это всего только половина. В окружности город занимает не меньше 30-ти верст. Он обнесен кругом стеною с 12-ю воротами и с множеством башен.
Мы приехали через одни из этих ворот, глубоко вдвинутых между двумя старыми башнями и прикрывающих своим мшистым сводом еще и помещение для караула…
______
Особенно интересно проезжать ночью, да еще в праздник, большие среднеазиатские города, подобные Кокану. Впечатление получается поистине фантастическое, а вместе с тем и очень поэтическое. Все эти бесконечные крытые базары живут ночью самою разнообразною жизнью. Весь город здесь от стара до мала, мужчины и женщины, разодетые и праздные. Высоко подвешанные в разных местах большие фонари льют какой-то таинственный свет в темные закоулки, извивающиеся в разные стороны, как тропинки дремучего леса, среди бесчисленных лавчонок, мастерских, кузней, харчевен, чайных и цирулен базара.
Везде на супа́, на рундуках, под крышами галерей, под тенью деревьев, мирно беседующие за чашками чая или за кальянами кружки разноцветных халатов, ярких чалм, седых и черных бород, надалеко бросающие от себя темные ползучие тени; тут и сидят, и лежат, болтают, едят, спят прямо на улице, словно отдыхая от утомившего всех дневного зноя; тут и молятся, и работают, и торгуют.
Все чувствуют себя как в земном раю в этом ленивом фарниенте южного вечера, у кипящих самоваров, в таком же кипящем очаге городских сплетен и анекдотов, в мимолетных развлекающих встречах со всеми знакомыми. А мимо их, чуть даже не через них, продолжают непрерывными вереницами шагать тяжело нагруженные верблюды, и их строгие библейские физиономии вырезаются на мгновенье, словно на стекле волшебного фонаря в ярком кружке света, в который они внезапно попадают из глухой темноты степей, с неодобрительным удивлением озирают эти толпы разряженных бездельничающих людей, и опять, будто призраки сновидения, тонут во мраке ночи… А с ними вместе проносятся, так же на мгновение вспыхивая светом, прилегшие к их горбам и высоко приподнятые в воздух такие же сурово-удивленные и неодобрительные физиономии кочевников, везущих свой бесхитростный товар в караван-сараи Кокана.
Выберешься наконец из этих лабиринтов восточной торговли в узкие безмолвные переулки, словно провалившиеся между двух бесконечных лент глиняных дувалов, - и опять другие эффекты, другая красота. То и дело проезжаешь под тенью гигантских вековых каргачей, шелковиц, орешников, поднимающихся из-за глиняной стенки дувала выше двухэтажных домов и мечетей чудными своеобразными храмами своего рода, с целым поколением живописно изогнутых рогатых сучьев, вырезающих свои черные силуэты на фоне южного неба, с широкими курчавыми шапками густой листвы, в которых мирно спит теперь целое птичье население. Стройные и высокие, как минареты, тополи тоже поднимаются кое-где из гущи садов, рядом с воздушными виноградными галереями, обильно обвешанными еще не спелыми гроздьями… Вместе с темными очертаниями плоскокрыших каменных ящиков без окон, называемых здесь жилищами человека, и живописных купольчиков и башенек мечетей, - все эти характерные ночные силуэты рисуют вам самую выразительную картину азиатского Востока.
Кокан, как и Ташкент, как и Ходжент, незаметно переходит в целый ряд загородных садов и пригородных кишлаков. Сады и селения тянутся сплошь все 26 верст до станции Дурманчи и почти всю 30-верстную станцию до Курган-Тепе. Везде прекрасно обработанные поля, дороги и арыки, опрятно обсаженные молодыми тутовыми деревьями, которых ветки срезаются на корм шелковичных червей. Это исконная страна шелководства и хлопководства, а вместе с тем житница всей Средней Азии. Немудрено, что она производит впечатление одного громадного и многолюдного кишлака, кишащего базарами.
По случаю праздника байрама, не только все базары, улицы, все плоские крыши, заборы и уютные уголки у ворот, но даже и дороги полны ярко разодетого и веселого народа; детей, кажется, еще больше, чем больших, и они тут такие красавцы, с огромными огненными глазами в густых ресницах, с пылающим румянцем, наивными смуглыми личиками… Девочки в тщательно завитых косичках, черными змейками сбегающих на их плеча, в хорошеньких цветных кафтанчиках сверх таких же ярких платьев. Эти красные, желтые, зеленые и малиновые комашки набились всюду, куда только можно пролезть, и под арбы, стоящие оглоблями вниз около дувалов, и на арбы, и на дувалы, и на плоские крыши домов.
В деревенских чай-хане нынче совсем парадная публика, - отлично одетая, важно восседающая на коврах, важно потягивающая по китайскому обычаю чаек без сахара из своих «пиоля», напоминающих величиной и формой наши полоскательные чашки. За полкопейки можно хоть до десятого пота пить, - развлечение безобидное, доступное всякому поденщику по нескольку раз в сутки. Сверкают кое-где и блестящие вычищенные медные кофейники, но охотников до кофе что-то мало видно; монгольская привычка к чаю заполнила тут всю страну. Кокандцы празднуют свою «томашу», по-видимому, так же, как и наш деревенский русский люд - свои храмовые праздники. Целыми кишлаками идут и едут они из села в село, разряженные во весь свой парад, навалившись по 8 и 10 человек на одну арбу, насев по двое и по трое на одну лошадь. Сначала все в одно село, потом в другое, и так во все соседние кишлаки, по очереди, чтобы ни одному не было обидно.
(http://www.facebook.com/bahodir.sidikov)
Дети и женщины принимают самое деятельное участие в этих «томашах», единственной отраде однообразной деревенской жизни. На многих арбах песни, бубны, дудки и барабаны. Нескончаемые караваны этого веселого народа двигаются туда и сюда, так что разминоваться трудно.
Богатые туземцы празднуют байрам как наши зажиточные однодворцы свой «престольный», целую неделю; беднота довольствуется и тремя днями. Но веселие кокандцев не переходит в безобразное пьянство и обжиранье, как это, к несчастью, сплошь да рядом бывает у православного российского человека; весь этот веселый шум их, вся эта их громогласная суетня кончаются скромным чаепитием в приятной компании под прохладною тенью карагача, да такою же скромною грошовою трапезою в аш-хане.
Наша несущаяся почтовая тройка с двумя залихватскими валдайскими колокольчиками, с их отчаянным «малиновым» звоном, а особенно сидевшая в открытом тарантасе русская барыня в незнакомом для них костюме, да еще под зонтиком, производит поражающее впечатление на женскую публику кишлаков. Целые толпы траурных фигур, закутанных в черное с головы до ног, высыпали на улицу глазеть на нас. Своими черными бородатыми покрывалами, висящими на их лицах, они так напоминают издали тех пугал-монахов в черных длинных масках, которые во времена инквизиции жгли на кострах несчастных еретиков.
Но эти отшельнические одеяния - тоже лукавая маска своего рода. Многие из этих внучек Евы словно ненароком то и дело распахивают свои мрачные саваны, и тогда нам отлично видны их длинные бешметы по пятки, золотисто-желтые, красные, зеленые, с яркими крупными букетами вроде парчи, их широкие разноцветные шальвары, складками падающие на ступни, словом, весь их роскошный и кокетливый наряд, лицемерно прикрываемый от глаз непосвященного черной монашеской мантиею. Некоторые, более смелые и, конечно, более молодые, ухитряются будто невзначай даже приподнять свою черную фату и дать полюбоваться на себя хотя мельком любопытному глазу. Хорошенькие попадаются, однако, редко, бо́льшая же часть все сильно сложенные, ширикокостые бабы самой прозаической конструкции. Зато подросточки их - красавица на красавице: румяные, в черных змейках кос, сверкающие черным огнем глаз и зубами, белыми как жемчуг. Из них, вероятно, вырастают очень красивые девушки, но они тускнеют, грубеют, жиреют и старятся не по годам, а по дням.
Кокандцы не считают грехом работать и в праздник, хотя бы только до обеда. Несмотря на торжественные процессии с песнями и музыкой, двигавшиеся по дороге, тут же рядом на участке, обсаженном молодою шелко́вицей, не один трудолюбец-пахарь пахал, боронил или унавоживал свое поле под клевер, тщательно разбрасывая железною вилкою до́черна перепревший навоз. Бороны тут такие же первобытные, как и плуги: доска, выпуклая кверху и утыканная снизу гвоздями, везется парою волов, между тем как босоногой работник стоит на ней для увеличения тяжести.
В жаркий весенний день от души оценишь спасительность узеньких туземных переулков, ныряющих между садами и дувалами. Деревья тут громадны и ростом, и обхватом, какие-то величественные сооружения, прикрывающие одною могучею веткою целый маленький сартский двор. Тут и орех, и шелковица, и карагач, и наша ракита, но только они вдвое выше и роскошнее наших. Виноград тоже видим часто. Тут особый способ разводить его: целые коридоры из слег, которые обращены кудрявыми лозами хмельного плода в зеленые галереи, затканные и сверху, и с боков колеблющимися шпалерами гроздьев и листьев. В загородном дворе бухарского эмира, помню, мы видели точно такие же виноградные беседки. Впрочем, много виноградных лоз растет и по-кавказски, обвивая до самой макушки большие одинокие деревья. Вообще, здесь виноград держится около дома между другими растениями и не обособляется в отдельные сплошные виноградники, как в Европе. Сила растительности на этой богатой почве изумительна. Пшеница какая-то темно-синяя, широколистая, с сытым колосом уже в апреле. Со многих полей снимают два урожая в одно лето: после пшеницы просо или особый сорт горошка. Теперь, впрочем, все стали увлекаться хлопком, благо везде настроили заводов для очищения его. Народа тут такое же обилие. Жалуются уже на тесноту, на бедность воды.
Сплошная область кишлаков прекращается верст за пять до Курган-Тепе. Снеговой хребет открывается здесь во всем своем неожиданном величии, и мы поворачиваем направо, прямо к нему. Подумаешь: белые шатры сказочных великанов, внезапно раскинутые кругом горизонта, стан титанов, оцепивший небо и собирающийся на битву с ним, - островерхие, многоверхие, плосковерхие, как сахар белые, как облака далекие. Ближе их, черным горбатым чудовищем лежит короткий каменистый кряж с посыпанным снегом хребтом, хотя и в дымчато-лиловом тумане, но настолько близкий, что можно разглядеть всю могучую каменную мускулатуру его утесов, все морщины его пропастей и рытвин, которые делают его издали лохматым.
Курган-Тепе - среди больших холмов сыпучего песка. За ним кишлаки идут уже не подряд, а редко разбросанными оазисами, через 7, 8, 10 верст. Кругом же песчано- глинистая степь. И однако везде, где возможно провести арык, то же изумительное плодородие. На 20 сплошных верст почтовая дорога обсажена цветущею белою акациею и айлантом. Это уже распоряжение русской власти. Под деревьями, конечно, канавки воды, и оттого в три года они уже семиаршинного роста. Эти аллеи стройных молодых деревьев, прорезающие своею бесконечною стрелою бесплодные пески и разубранные белыми цветами, как невесты под венцом, - кажутся самым выразительным олицетворением победы человеческого ума, человеческой культуры над дичью азиатской пустыни. И напротив того, где продолжает царить в прежней несокрушимой мощи бесплодная степь, там сейчас же являются стада верблюдов и кибитки кочевников, - эти естественные произрастения пустыни, высыпающие на ее поверхности, как гнезда грибов на гниющей почве.
ПРОДОЛЖЕНИЕДругие материалы о Коканде:
• Н. А. Северцов. Месяц плена у коканцев;
• М. В. Лыко. Очерк военных действий 1868 года в долине Зарявшана;
• Д. Н. Долгоруков. Пять недель в Кокане;
• К. К. Трионов. В гостях у хана Наср-Эддина;
• Н. П. Остроумов. Воспоминания Саттар-хана Абдул-Гафарова;
• Н. П. Остроумов. Автобиография кокандского поэта Закирджана Фирката;
• Н. А. Варенцов. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое;
• там же;
• В. И. Кушелевский. Материалы для медицинской географии и санитарного описания Ферганской области;
• С. Д. Карейша. Среднеазиатский хлопок; его культура, очистка, прессовка и отправка на рынки Европейской России;
• Ф. М. Керенский. Медресе Туркестанского края;
• В. Н. Гартевельд. Среди сыпучих песков и отрубленных голов. Путевые очерки Туркестана (1913).