Поездка купца Варенцова в Среднюю Азию. 5. Фергана и Ташкент

Dec 04, 2012 00:04

Н. А. Варенцов. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое. - М., 2011.

Предыдущие отрывки: [ 1. Узун-Ада], [ 2. Геок-Тепе, Мерв, Чарджуй], [ 3. Бухара], [ 4. Самарканд].

Коканд. Продавец мороженого

Город Коканд находится в богатейшей области Средней Азии - Фергане, отличающейся по изобилию хорошо обработанных земель, теплому климату, доходящему летом до 60°, вследствие чего получается длинный вегетационный период, необходимый для хорошего созревания хлопка; отличается неимением летом дождевых осадков, портящих качество хлопка; изобилием воды в горных реках, с распределением ее по арыкам, которой хватает для поливки засеянных злаков. Все эти благоприятные стороны Ферганы сделали Коканд, находящийся почти в центре Ферганской области, одним из главных торговых городов в Азии.

Крупные русские фирмы, принимая во внимание преимущественное положение Ферганы против других областей Средней Азии, пооткрывали свои склады с товарами в Коканде, который рос и богател.

Администрация города, как раз в первый мой приезд в Коканд, разбивала большую площадь земли, отдавая ее под застройку домов. Земля отдавалась безвозмездно всем, кто пожелает, лишь с одним условием: в течение года поставить глинобитный забор вокруг полученного участка и сторожку, после чего земля купчей крепостью закреплялась за вами навсегда.

Предложено было и мне взять 1000 кв. сажень, но я отказался, рассуждая: дом без хозяина - сирота. Лицо, взявшее эту землю, лет через 6-7 перепродало ее богатому еврею Вадьяеву за 100 тысяч рублей, выстроившему на ней роскошный особняк, окруживши его отличным садом. Стоимость земли поднималась с невероятной быстротой, как это бывает в Америке.

Остановился у кокандского доверенного Федора Петровича Погребова, бывшего некогда петербургским купцом. Прожил в Коканде трое суток, знакомясь с постановкой дела и с клиентами, после чего начал объезжать конторы и пункты, где происходила скупка Товариществом хлопка, расположенные по периферии Коканда; проезжая в намеченный пункт, приходилось возвращаться обратно в Коканд, так как по окружным проселочным дорогам опасно было ездить из-за басмачей (барантачи), грабивших и убивавших русских.

Сохранились в моей памяти некоторые эпизоды из жизни в Коканде: поездка в баню, куда попал по протекции Погребова с возможностью мыться там одному, когда не было там никого из сартов. Баня была каменная, с высоким сводчатым куполом, в середине которого было отверстие, освещающее бани, окон не было. В бане было грязно, склизко, места для сидения каменные с грязными черными пятнами. Сидеть на них не решились, и стоя кое-как обмывались наскоро, боясь заразиться какой-нибудь болезнью. Мое мытье кончилось благополучно, но мой компаньон по бане В. А. Капустин заполучил экзему, к благополучию его, несерьезную, от которой он скоро излечился.

Распределение времени в Коканде было почти то же самое, как в Бухаре: утром посещение меня клиентами, днем отдача им визитов, вечера проводились у кого-нибудь из сартов, с теми же почти угощениями, как и в Бухаре. У некоторых подавали очень вкусную птицу под названием «уляр» - горная индейка, живущая в лесах, изобилующих фисташками и другими орехами, которыми она питается. По поверью туземцев, кто поест уляра - будет богат. Угощая меня уляром, всегда указывали, что за птицу мы едим и чего можно ожидать от нее после съедения.

Один из сартов, имеющий большие дела с Товариществом, угостил меня обедом с музыкой, фокусником и особым блюдом, о котором я и расскажу.

Обед шел своим чередом по принятому порядку; когда дошла очередь до мяса, то хозяин и все его малайки бросились убирать со стола все, что стояло на нем; стол быстро был очищен; отворились две половинки двери, и четверо сартов внесли на большом деревянном блюде, с устроенным желобком вокруг его каймы, на блюде лежал большой жареный баран, и поставили на стол. Хозяин, его гости, малайки с лукавой улыбкой смотрят на меня: какой эффект все это произвело на нас. Действительно, появление целого, отлично зажаренного барана с блестящим салом кремового цвета, со слезящимся из него соком, стекающим в желобок блюда, было для меня неожиданным сюрпризом, мне пришлось так приготовленного барана видеть в первый раз в жизни. Я думал: как могли его так искусно зажарить? В это время хозяин острым ножом разрезал тоненькие куски от задней ноги и укладывал на тарелки, обливая подливкой из желоба блюда. Могу сказать, что более вкусного мяса я никогда не ел, был сыт, и мне есть не хотелось, но, съев первый кусок, попросил еще.

Хозяин рассказал, как его жарят: по величине барана вырывают в земле яму, ее наполняют дровами и зажигают, когда дрова сгорят, на образующиеся уголья кладут барана и засыпают его землею и на засыпанном месте зажигают костер. Повар знает нужное время для жаренья барана, в свое время отрывает из земли и очищает его. <…>

Поехал в Наманган, крупный скупной пункт хлопка; по дороге туда пришлось заехать в Чуст, стоящий от Коканда верстах в 40-50. Чуст в то время был глухим местом, и скупка хлопка производилась одним лишь нашим Товариществом. Заведовал скупкой в Чусте молодой человек Герман Петрович Кречетов, ему можно было дать лет двадцать с чем-нибудь; он был низенького роста, с красивым подвижным лицом, с черными волосами, с черными глазами, носил небольшую бородку; несмотря на то что он был очень толст, был подвижен и энергичен.

Кречетов, попав в хороший пункт, где не имелось конкурентов, довольно успешно развил дело, и благодаря этому у него появилась уверенность в непогрешимости его работы, он приписывал успехи своим способностям и талантам, а не сложившимся благоприятным условиям. Благодаря всем этим обстоятельствам из него не выработался полезный деятель, он начал сильно кутить, и об его кутежах ходило в Фергане много разных рассказов.

Во время моего первого посещения Чуста в этом довольно большом кишлаке русских было только трое: Герман Петрович Кречетов, уездный начальник, очень молодой офицер, с такой же молоденькой женой, только недавно повенчавшиеся.

В Чусте пришлось остаться ночевать; день же весь ушел на знакомство с клиентами, осмотр складов хлопка, проверку выхода чистого волокна из сырцового хлопка, осмотр завода. <…>

Из Чуста я поехал в Наманган, где доверенным Товарищества был Сергей Федорович Погребов, сын кокандского доверенного. Мое первое впечатление о нем не было в его пользу и осталось у меня такое на всю жизнь. Хотя дела в Намангане шли довольно хорошо, но чувствовалось, что он по духовному развитию стоит на очень низкой ступени и в голове его одна только мысль - личной материальной выгоды.

Потом мне пришлось убедиться в правильности моего заключения; когда необходимость заставила меня с ним поближе столкнуться и получить еще от других людей о нем отзывы.

С. Ф. Погребов познакомил со своей женой, довольно интересной петербургской бонтонной дамой, заметно ее побаивавшийся. Она пригласила меня пообедать, где присутствовал местный уездный начальник, красивый офицер лет 40-45.

В Ташкенте мне пришлось узнать, что уездный начальник был в близких отношениях с женой Погребова и муж был об этом осведомлен. Причина, почему Сергей Федорович не высказывал своего протеста, была из-за материального интереса: уездный начальник благодаря имеющимся у него связям в администрации туркестанского генерал-губернаторства заполучил участок земли близ Намангана с залежами каменного угля, но, считая, что получение участка земли в местности, где он состоит начальником, не будет удобно, он оформил его на имя жены Погребова.

Разработка угля производилась уездным начальником с затратой сумм из его личных средств. С переменой состава служащих в канцелярии генерал-губернаторства дело приняло нежелательное положение для уездного начальника, и его попросили оставить службу. Когда же уездный начальник пожелал взять от Погребовой этот участок и перевести на свое имя, Погребова наотрез отказалась. И он, бедняжка, остался без подруги и хорошего выгодного дела.

Во вторую мою поездку по Средней Азии мне пришлось поехать с Погребовым по отдаленным пунктам от Намангана, где происходила скупка хлопка. Перед нашей быстро мчавшейся тройкой перебегала дорогу какая-то сартянка. Сергей Федорович схватил кнут и сильно стегнул им по спине женщины. Я ему заметил: «Зачем вы это сделали?» Он отвечал: «Так их нужно, они перебегают с целью колдовства!»

Во второй раз мы ехали с ним по дороге, высоко лежащей над окружающей местностью. Вдруг перед нами открылась интересная панорама: недалеко от дороги простиралась глубокая пропасть, за ней тянулась долина с заросшим камышом, где протекала река со многими разветвлениями, и эта вся бесконечная болотистая площадь была усеяна невероятным количеством разной птицы, но она находилась в недоступном месте для охотников - убить их было можно, но достать убитых не было возможности. Сергей Федорович достает свое ружье и расстреливает птиц, которыми воспользоваться не может. Я ему говорю: «Для чего убиваете, раз получить их не можете?» Он отвечал: «У меня душа охотника!» - полагая, что душа охотника заключается в убийстве беззащитных животных!

Из Намангана выехал под громкий гудок паровой машины, долго изливающей свой вой, нужно думать, сделанный Сергеем Федоровичем Погребовым с целью доставить мне удовольствие, но я при ближайшем с ним свидании после этого заметил ему, что испускание пара для удовольствия какого бы то ни было лица есть бессмысленная трата денег, с просьбой впредь не выражать своих чувств этими звуками.

Двигаясь к Коканду, я вспоминал всех людей, каких мне пришлось встретить во время моей поездки по Фергане, желая найти между ними лицо, могущее занять должность главного доверенного для всей Средней Азии. И пришел к выводу, что ни одного нет удовлетворяющего моим желаниям, но лучший из всех был доверенный кокандского отделения Федор Петрович Погребов, а потому решился остановиться на нем, несмотря на то что ему было много лет, но я думал: хорошая тантьема, большое жалованье и другие льготы подбодрят его еще на 2-3 года.

Встреченный в Коканде Федором Петровичем, я обратился к нему с просьбой зайти ко мне в комнату после того, как я приведу себя в порядок после произведенного пути. Федор Петрович зашел, и только что я хотел рассказать ему о своем желании сделать его главным доверенным для всей Азии, он предупредил меня и заявил: «К вашему сведению сообщаю, что оставляю службу в Товариществе и перехожу в Товарищество В. Алексеева, с которым я заключил нотариальный договор». Это сообщение повергло меня в крайнее уныние: единственное лицо, более или менее сносное, на которое я мог бы положиться, и того сманили!

Пришлось Ивана Ивановича Аигина, приехавшего со мной из Москвы на место бухгалтера, сделать доверенным кокандского отделения. Сам же двинулся в Ташкент с угнетенными мыслями и настроением. Обвинял себя, что я возомнил о себе быть руководителем большого серьезного дела без достаточного опыта и знания людей, а потому, вернувшись в Москву, я принужден буду занять в Товариществе положение менее ответственное, а следовательно, более ничтожное, а потому и малоинтересное.

По дороге заехал и осмотрел конторы в Маргелане, в Ходженте и еще в каких-то пунктах, где нашел все то же, что было во всех конторах Товарищества, а именно: недостаток крепкой и твердой руки.

Подъезжая почти уже к самому Ташкенту, я вспомнил, что имеется в двадцати верстах от Ташкента кишлак Пскент, где производится скупка хлопка Товариществом. Не желая вновь возвращаться в Пскент по приезде в Ташкент, я решился заехать в этот кишлак и осмотреть все, что делается в этой конторе.

Кучер остановился у ворот дома, где находились контора и склады хлопка Товарищества. Было уже три часа дня, на дворе царил хаос с разбросанным хлопком, с открытыми воротами сараев, где хранился хлопок; входим в контору, в ней из людей никого нет. На столах разбросанные бумаги, конторские книги вперемешку с образцами хлопка, стаканами недопитого чая, с валяющимися окурками папирос. К нам никто не выходил, начали громко звать, стучать в дверь, ведущую в жилую комнату, но все безрезультатно - полное молчание. Наконец после сильных ударов в дверь услыхали, что за дверью кто-то возится и кряхтит. Усилили стуки. Раздался голос: «Кто там? Что нужно?» После нашего ответа отворилась дверь, и оттуда вышел, с растрепанными волосами, с помятым лицом, с тусклыми глазами, толстый, обрюзглый господин, крайне неряшливо одетый. Оказалось, что он и есть доверенный большого пункта. Начал с ним беседовать и расспрашивать про дела, вижу: он ничего не понимает, голова у него не работает, и от него разило как из дверей питейного заведения. Пошли осматривать хлопок в сараях, оказавшийся плохого качества, перемешанный со вторым и третьим сортом. Я ему делаю замечание, он утверждает, что я ошибаюсь, хлопок исключительно первого сорта. В то время, когда я полез на бунт хлопка, чтобы вынуть еще образцы, смотрю: моего доверенного уже нет, он исчез, но скоро вернулся в сопровождении сарта, указывая на него, сказал: «Этот главный наш поставщик хлопка, дехкан такой-то, он может подтвердить, что этот хлопок весь первого сорта».

Явившийся сарт, хотя небольшого роста, но с толстой, бычачьей шеей, имел косую сажень в плечах, с кулаками как два арбуза, в одной руке держал нагайку, которой можно свободно убить человека. Вся его фигура показывала сильного и злобного человека. Глаза его горели гневом и злобой, он что-то кричал по-сартовски, размахивая нагайкой, брызгая слюной. Нас было двое, я и В. А. Капустин, но мы были без оружия; бешеный сарт и пьяный доверенный могут сделать с нами все, что им угодно: прибить и даже убить! Бог их знает!

Расходившийся сарт понемногу начал успокаиваться, и мы его наконец выпроводили.

Рассматривая конторские книги и кассовую, увидали, что остаток денег на нынешнее число выражается с чем-то 40 тысяч рублей. «Где у вас хранятся деньги?» - спросил его. «Вот, в шкафу», - ответил он, указывая на полуоткрытый шкаф, где лежали книги и бумаги, нагибается и вытаскивает с нижней полки пакет, обернутый в газетную бумагу. Я ему заметил: «Как вы сохраняете деньги, неужели не нашли лучшего места?» - «Куда же мне их класть? Лучшего места нет», - ответил он.

Я вижу, говорить с ним не приходится: от пьянства, безделья совершенно отупел, ничего не соображает и ничего не понимает. Просчитал деньги, выдал ему расписку в получении их, увез с собой в Ташкент, не рискуя оставлять на руках пьяного доверенного.

Сильная тройка лошадей, чувствуя приближение к дому, лихо подхватила тарантас, быстро унося его с нами. Я же сидел подавленный от грустных дум, опять нахлынувших на меня; правда, я сильно от всего этого страдал, наконец это вылилось в слезах, которые текли из глаз помимо моей воли при свидетеле, которого я не желал посвящать в мои думы и в мое горе.

Когда въезжали в предместье Ташкента, мое душевное настроение сразу улучшилось: ушли все страхи за порученное мне дело и боязнь за него. С любопытством и интересом осматривал город - столицу обширного азиатского края - с его одноэтажными чистенькими домами, окруженными садами, с широкими тротуарами, обсаженными пирамидальными тополями, около которых шли арыки с проточной водой. Тройка быстро неслась по широким дорогам, хорошо содержавшимся, на углах которых стояли парные извозчики. Ближе к центру города движение экипажей и пешеходов все более увеличивалось, и уже начали появляться отличные магазины с разными товарами, красиво выставленными на окнах. Подъехали к одноэтажному дому, перед крыльцом его кучер быстро остановил тройку. Оказалось, что это была гостиница, находящаяся в центре города. Выбежавший сарт, швейцар гостиницы, услыхав от кучера мою фамилию, засуетился помочь нам выйти из тарантаса и препроводил в номер, заблаговременно снятый для меня. Комната была довольно большая, с приличными кроватями, но, как полагается в провинциальных гостиницах, с вонючими умывальниками с застоявшейся в них водой; комната была устлана коврами, со стоящим большим трюмо, но все-таки она была довольно грязна и неуютна.

Прежде всего выразили желание иметь парикмахера: не стриглись с самой Москвы и не брились с Коканда. Явившийся парикмахер, усадив меня перед трюмо, намылил мне как следует щеки и с особой ловкостью взмахнул острой бритвой по моим щекам раз, другой. Я с ужасом закричал, отстраняя его руку: «Что вы сделали? Ведь вы у меня кожу срезали!» Парикмахер обиженным голосом ответил: «Вам прежде всего следовало бы помыться, у вас на лице целый слой грязи». Оказался он прав, после стрижки и бритья нам принесли горячей и холодной воды, я и В. А. Капустин хорошо вымылись с ног до головы.

Было около 9 часов вечера, мы еще не обедали, оказалось, в гостинице столовой нет, нам рекомендовали отправиться в «Московский ресторан», где, заказывая обед, увидал странное явление: люстра с четырьмя горелками, висевшая посередине комнаты, раскачивается из стороны в сторону, как маятник. Удивленный этим, я спросил лакея: «Кто у вас на втором этаже сильно так возится? Смотрите: лампа качается из стороны в сторону». Лакей взглянул на лампу, с недоумением покачал головой и ответил: «Дом-то одноэтажный, не пошел ли кто на чердак за чем-нибудь?» Я засмеялся и сказал Капустину: «Вот так дома! Нечего сказать, хорошо выстроены: по чердаку ходят, потолок качается! Как только не провалится». На другой день в местной газете прочли: «В 9 часов с чем-то было сильное землетрясение».

Из полученного списка с фамилиями доверенных контор Среднеазиатского товарищества я увидал, что в Ташкенте состоит доверенным Твердов (имя-отчество забыл). Какое же мое было удивление, когда, увидав доверенного, в лице его узнал того молодого человека, которого я года два тому назад послал в Азию в качестве простого классификатора, о чем мною было указано в письме с подробным изложением его обязанностей. Твердов взят был от Товарищества С. Морозова, где он состоял в качестве простого подручного у приемщика Атабекова, от которого научился разбираться в качестве среднеазиатских хлопков. Я никак не мог себе представить, что он в такой короткий срок своей работы может очутиться на важной должности доверенного большой конторы, с подчинением ему нескольких серьезных пунктов по скупке хлопка, требующей особых качеств в смысле образования, деловитости и инициативы, каковыми качествами он не обладал, что ясно показало ведение дела в Пскенте. В ташкентской конторе царило приблизительно то же самое, что было в Фергане, и даже хуже.

На третий день своего приезда в Ташкент я, разбираясь в конторе с делами отделения, через окно увидал подлетевшую к подъезду коляску с господином. Мне доложили: «Дмитрий Николаевич Захо желает вас видеть». Фамилия Захо мне хорошо была известна, как крупного купца, владетеля универсального магазина и большой недвижимости в Ташкенте.

Д. Н. Захо на меня произвел приятное впечатление: с длинной красивой бородой, черными глазами, хотя немного лукавыми, но добрыми, он был немного выше среднего роста и родом грек. Цель его приезда была познакомиться со мной, чтобы в будущем получить через меня кредит в Торговом банке; об этом я догадался потом, гораздо позже.

Собираясь уезжать и прощаясь, Дмитрий Николаевич взял с меня слово, что я обязательно приеду к нему, и прибавил: «У меня бывает почти весь город, можете встретить всех нужных для вас лиц; проведете время, я надеюсь, скучать не будете, после обеда у меня всегда карты, если не любите карты, найдете интересное общество».

На другой день я отдал ему визит. Дом Д. Н. Захо находился очень близко от гостиницы, где я остановился; он был двухэтажный, сделанный из обожженного кирпича, тянувшийся от одного угла до другого, считался лучшим домом в городе. Двери и окна были дубовые с зеркальными стеклами. В нижнем этаже помещался магазин, а во втором этаже была квартира Д. Н. Захо. Принят я был очень любезно, Захо водил меня по всему дому, показал магазин, наполненный разными всевозможными товарами, свои склады, конюшни. Квартира его представляла бесчисленный ряд комнат, отлично отделанных и обставленных стильной дорогой мебелью петербургских мастеров. Залы, гостиные, тянувшиеся анфиладою по фасаду дома, были обиты все шелковой материей; по другую сторону фасада были расположены приемная, кабинет, рядом с кабинетом была большая комната со стеклянным потолком, красиво обставленная большими пальмами, своими перистыми листьями заполнявшими весь стеклянный потолок; посреди комнаты стоял большой стол, где, как я потом увидал, шла игра в карты - в трынку, любимую игру Дмитрия Николаевича. За зимним садом шла большая столовая, могущая вместить несколько десятков человек.

Посидев немного, я начал собираться уходить, но Дмитрий Николаевич меня не пустил, уговорил остаться обедать, после чего засадил меня за карты, и я ушел от него поздней ночью. При расставании Захо взял с меня слово, что я буду приходить к нему обедать ежедневно и его обеды не расстроят моего желудка, как этого можно ожидать при обедах в ресторанах; у него на обедах всегда присутствует кто-нибудь из его гостей, и я вечерние часы могу проводить в семейной обстановке, а не одиноким в своем номере.

Действительно, первое время я у него обедал ежедневно, после обеда Дмитрий Николаевич засаживался за карты со своими гостями, я же предпочитал общество двух молодых и красивых барышень, каких-то его дальних родственниц, которые обедали у него почти ежедневно, зачастую со своим отцом военным доктором. После обеда мы усаживались в самой дальней небольшой гостиной, уютно и комфортабельно обставленной. В то время в Ташкенте жил известный путешественник по глубоким и мало исследуемым странам Средней Азии Свен Гедин. Он ежедневно приходил к Захо и беседовал со старшей дочерью доктора, знающей хорошо французский язык, я же говорил с младшей, более мне нравившейся, к нашей компании всегда присоединялся кто-нибудь, и таким образом составился небольшой кружок, где проводили время весело и приятно. В числе лиц этого кружка были Дмитрий Львович Филатов и Николай Александрович Толмачев, оставившие у меня хорошую и добрую память. Дмитрий Львович Филатов был маленького роста, с длинной бородой, сам себя называл - хитро улыбаясь - Черномором, тем намекая на составившуюся про него славу любимчика дам, но мне казалось, что он сам старался этим рекламировать себя среди любопытных ташкентских дам, любительниц экстравагантностей. Он жил открыто с одной красивой дамой, отбитой им у ее мужа Вараксина, что еще более утвердило за ним эту славу как любимчика дам.

Д. Л. Филатов начал свою карьеру как и Д. Н. Захо, они были маркитантами при русских войсках, двигавшихся в Ташкент. Это общее дело связало их, и они остались на всю жизнь друзьями *).

При занятии Ташкента и дальнейшем завоевании Средней Азии Захо и Филатов все время работали вместе, к ним в это время деньги текли безостановочно: офицерство, получая большие оклады во время войны, швырялось деньгами на покупку дорогих вин, закусок, остальное проигрывало в карты. После окончания войны Д. Н. Захо поселился в Ташкенте, выстроил дом, завел торговлю, а Д. Л. Филатов поселился в Самарканде, накупил земель, развел виноградники и начал делать вино, славившееся как лучшее в Средней Азии.

Николай Александрович Толмачев уже был немолодой человек из петербургских чиновников, перешедший на службу в Волжско-Камский банк управляющим ташкентского отделения. Николай Александрович был образованным человеком, хорошо воспитанным, пользовался общей симпатией всех, кто его знал, за его ум, выдержанность характера и доброту.

Увидав, что он за человек, что на него можно положиться, я обратился к нему с просьбой указать человека, который бы мог занять место в Товариществе главного доверенного Средней Азии. Он, увидав, как это дело меня волнует, в свою очередь отнесся очень сочувственно к моей просьбе и указал несколько лиц, но при разборе всех их качеств и недостатков пришлось остановиться на одном из них - Тимофее Ивановиче Обухове, хотя он пользовался славой как большой кутила и пьяница, но, как сказал про него Н. А. Толмачев, головы во время кутежей не теряет. Составилось знакомство с Т. И. Обуховым в городском клубе во время какого-то фестиваля. Т. И. Обухов был среднего роста, блондин, с густыми курчавыми волосами, с бородкой как у Генриха IV, с довольно красивым лицом, с живыми и веселыми глазами. Когда подвыпьет, по обыкновению, начинал распевать слабым, но приятным голоском, воображая, что он подобен Мазини (итальянский известный тенор). Когда же он окончательно напивался, то делался крайне неприятным, даже противным, но это мне сделалось известно много времени спустя.

Обухов мне понравился своим живым темпераментом, общительностью: расставаясь с ним, уговорились завтра встретиться вечером в клубе. На другой день после хорошего ужина и выпитого вина я обратился к Т. И. Обухову с вопросом: «Не пойдете ли вы на службу в Товарищество в качестве главного управляющего? Но с непременным условием жить в Коканде», - причем дал понять размер жалованья и получение от этого дела тантьемы. По выражению его лица заметил, что мое предложение его смутило и обрадовало и оно для него было лестно. «Я с радостью согласен, - ответил он, - но у меня имеется письменный договор с моим принципалом Н. В. Скобеевым, отпустит ли он? Да притом он в отъезде, вернется не раньше трех дней, и тогда я смогу сказать что-нибудь определенное, переговоривши с ним».

Я ему, со своей стороны, тоже ответил, что, делая ему такое серьезное предложение, желал бы получить санкцию от правления, каковую могу получить только через несколько дней.

От правления получил ответную телеграмму за подписью Н. А. Найденова о согласии назначить Обухова главноуправляющим в Азии, но в конце телеграммы предупредил меня, что Обухов имеется на подозрении по ключаревскому делу **).

Последнее сообщение меня сильно смутило, я не знал, как мне поступить: отказаться от Обухова, придется оставить дело в том положении, как оно есть, а это будет еще хуже - деньги по мелочам архаровцами растащатся, но, надеясь на Бога, я решил остановиться на приглашении Обухова.

Через три дня Обухов сообщил мне, что он согласен на мое предложение, так как Скобеев не желает насильно его удерживать. Мне же потом стало известным, что Скобеев в довольно грубой форме ответил Обухову: «Пожалуйста, уходи, кто тебя удерживает! Все равно с этим делом не справишься!» Этими словами задел самолюбие Обухова, и они расстались почти врагами.

Обухов, обиженный Скобеевым, в отместку ему переманил несколько хороших работников от Ярославской мануфактуры, тем дал совершенно другой тон делу Товарищества; я же, в свою очередь, по приезде в Москву отправил несколько молодых людей, только окончивших курс в Александровском коммерческом училище, и ежегодно добавлял новыми молодыми людьми по рекомендации директора этого училища, и таким образом постепенно весь старый штат служащих был сменен, что дало делу хорошую постановку.

Принимая во внимание, что молодежь, приезжая в Азию, отрывается от своих родственников и долгое время, во время летних месяцев, когда жара доходит до 60°, им приходится жить в тяжелых условиях без работы, так как приблизительно с марта месяца по август скупки хлопка не бывает; бездеятельность и неимение культурных развлечений тянули их к пьянству, разгулу и к картам, сбивающим их с истинного пути, и из хороших работников превращали в негодяев, я решил давать им большую льготу: предоставлено было право по окончании скупки хлопка уезжать из Азии, куда они пожелают, с оплатой за счет Товарищества проезда их и их семей туда и обратно, с сохранением полного оклада жалованья, благодаря чему они имели от 4 до 5 месяцев в году отпуск, что особенно ими ценилось.

Мое пребывание в Ташкенте совпало с праздниками Рождества Христова и Нового года, справлявшимися с таким же веселием, как в Москве. В городском клубе были балы, маскарад и танцевальные вечера; у Д. Н. Захо вечерами бывало много народа, но преимущественно играли в карты; Н. А. Толмачев тоже счел нужным устроить, как он сказал, маленький вечерок и очень просил, чтобы я к нему приехал. Жил он в доме банка, в большой квартире, хорошо обставленной. К нему приехал великий князь Николай Константинович, сосланный в Ташкент за разные дебоши в Петербурге, а главное, за кражу у своей матери фамильного драгоценного колье.

Великий князь был высокого роста, отлично сложенный, с широкими плечами и с тонкой талией, бритый и совершенно плешивый, с виду ему можно было дать лет 45-48. Держал себя крайне просто, выслушивал других, от души хохотал над рассказываемым чем-нибудь смешным; его рассказы об охоте и об орошении земли в Голодной степи были до чрезвычайности интересны и занятны. Было видно, что он отлично образованный, развитой и начитанный, и его рассказы заметно увлекали всех присутствующих, слушавших с большим вниманием как талантливейшего повествователя.

Был на этом вечере Василий Александрович Шереметев, в красивой офицерской форме конного гвардейца. Он был на редкость красивый человек: стройный, с правильными чертами лица, хорошо сложенный и с красивыми глазами. Василий Александрович был в родстве с графами Шереметевыми, но происходил от другой линии, не был графом; его мать была при дворе, пользовалась расположением императрицы. Василий Александрович рассказал на этом вечере, как он попал в Ташкент.

Сделавшись офицером, увлекся жизнью, начал кутить и безумно тратить деньги, чем взволновал свою мать; она, опасаясь, что он спустит все свое состояние, обратилась к государю Александру III с просьбой обуздать ее сына. Государь вызвал Шереметева и сильно отчитал и потом сказал: «Я тебя отправляю на службу в Ташкент, к моему другу генералу барону Вревскому, и это делаю только из расположения к твоей матери, но помни: если получу жалобу от барона на твое беспутное поведение, то знай, что ушлю тебя в такое место Российской Империи, которое ни на какой карте географической не обозначено».

С этим Шереметевым я познакомился раньше в клубе, где он был со своей сожительницей, красивой балериной, захваченной из Петербурга. Жил в Ташкенте скромно, нужно думать, боясь угроз государя. Через несколько лет после этого вечера я его встретил в Москве, потом узнал, что он женился на Кузнецовой (чайной фирмы «Губкин и Кузнецов»), взяв за ней приданое 2 миллиона рублей.

Были еще на этом вечере Д. Н. Захо, Д. Л. Филатов и богатый сарт, член учетного комитета банка Бадаль Дадамухаметбаев, владелец лучших бань в Ташкенте, и я. Рассказы Д. Л. Филатова тоже были чрезвычайно интересны. Он рассказывал, когда был еще молодым, Азия его крайне интересовала как место, где можно было поохотиться на таких диких животных, каких в других частях России не было. Он проникал далеко в глубь степи, рисковал попасть в плен к сартам с последствием сидеть на остром коле. Он охотился за дикими лошадьми, кабанами, тиграми и за другими хищниками, которые в то время водились в достаточном количестве в степях Средней Азии. Его разные наблюдения из жизни хищников и способы их ловли были до чрезвычайности занятны.

Великий князь, тоже большой охотник, слушал Филатова с восхищением, даже добавлял к его словам кое-что, пропущенное Дмитрием Львовичем во время передачи, причем было известно, что великий князь - один из людей, не допускающих лжи, он таковых без всякого стеснения обрывал, и довольно грубо, между тем он Филатова уважал, и всегда, будучи в Самарканде, заезжал к нему.

Запомнил интересный рассказ Филатова о том, как он, желая услужить генералу Скобелеву, предложил пробраться в Бухару и собрать там все нужные генералу сведения, это было в то время, когда Бухара была самостоятельным государством. Филатов говорил хорошо по-сартовски, как по-русски, знал отлично все их обычаи и порядки, пробрался в Бухару, переодетый в халат, чалму и ичиготы. Прожил в Бухаре некоторое время, разузнав все, что требовалось. Однажды, идя по базару, Филатов столкнулся нос к носу со своим знакомым татарином из Оренбурга, потом перешедшим в бухарское подданство из-за сильной ненависти к русским. Филатов счел себя уже погибшим, но татарин не узнал его, переряженного бухарцем, и прошел мимо. После чего Филатов поспешил выбраться из Бухары.

Вечер с чаепитием, потом отличным ужином с занимательными воспоминаниями и разговорами прошел для всех совершенно незаметно, все были довольны и веселы, начали расходиться, когда часы пробили четыре ночи. Князь, прощаясь, обратился ко мне: « Надеюсь, вы меня навестите?»

Сарт Бадаль Дадамухаметбаев пригласил всех нас на свою тамашу на один из следующих дней. В назначенный день вечером Дадамухаметбаев прислал за мной экипаж с верховыми, должными сопровождать до его дома, находящегося в азиатской части города. Без провожатых найти его дом было бы трудно, особенно вечером и без знания языка. Собрались к нему все, бывшие у Н. А. Толмачева, за исключением великого князя, В. А. Шереметев приехал со своей хорошенькой балериной. Обед был такой же, как я уже описывал, но только было шампанское, что не полагается мусульманам. Во время обеда была музыка на их национальных инструментах, и играли лучше кокандской. Уже в конце обеда, когда публика повеселела от выпитого шампанского, малайки спешно расстелили ковер перед музыкантами, и покрасневший от волнения хозяин из внутренних покоев привел двух бачей, одетых по-женски, нарумяненных, с украшениями на шеях, на волосах, ушах, ногах и на пальцах рук. Началась пляска, сначала в одиночку, потом вместе.

На Дадамухаметбаева и его мусульманских гостей пляска бачей произвела полное очарование, они сидели красные, с разгоревшимися глазами и под влиянием страсти и мысленных наслаждений закрывали их, жмурясь, как делают коты, когда их гладят по месту, одолеваемому блохами.

Чтобы не обидеть хозяина, пришлось покривить душой, высказывая свое восхищение от этого зрелища. Все сарты были счастливы и горды, что они бачами доставили нам удовольствие, довольно редкое для русских того времени.

При отъезде нас нарядили в халаты, мне достался парчовый, и опять с верховыми, держащими фонари в руках, развезли по квартирам.

.Бухарские владения, непотребство, алкоголь/одуряющие вещества, варенцов николай александрович, .Сырдарьинская область, Наманган, Ташкент, медицина/санитария/здоровье, 1851-1875, Бухара, татары, .Ферганская область, описания населенных мест, история узбекистана, купцы/промышленники, европейцы, Чуст, дом Романовых, сарты, русские, личности, Коканд/Кокант/Кокан, кухни наших народов, Пскент, баранта/аламан/разбой, евреи, 1876-1900, греки

Previous post Next post
Up