Кнайпхофские вигилии 8\2. Послесловие. Чердак, Медовый мост и недолгая вакансия
(Окончание. Начало и продолжения см.
Вступление. http://popadin39.livejournal.com/47159.html
Вигилия 1:"Мёд и разные сладкие штуковины" http://popadin39.livejournal.com/48282.html
Вилигия 2: "Студиозус" http://popadin39.livejournal.com/47865.html
Вигилия 3: "Голландский трактир" http://popadin39.livejournal.com/48707.html
4\1 "Две покражи" http://popadin39.livejournal.com/48519.html
4\2 "Вор и русалки" http://popadin39.livejournal.com/50787.html
Вигилия Х\1, "Иссекновенье вод" http://popadin39.livejournal.com/49584.html
5: "Медовый мост и уловление детей" http://popadin39.livejournal.com/47411.html
Вигилия Х\2 "Архивариус и Длань" http://popadin39.livejournal.com/49204.html
6. "Ратуша и шкап" http://popadin39.livejournal.com/49693.html
7\1. "Боцман, бочка и папир" http://popadin39.livejournal.com/50338.html
7\2 "Боцман, дискурс и русалка" http://popadin39.livejournal.com/50573.html
8\1 "Послесловие. Мост, чердак и странная находка http://popadin39.livejournal.com/51141.html)
...- Это статуя, - сказал Александр. - Это просто статуя, которая изображает какую-то аллегорию в духе французской моды. Ничего страшного, - сказал Александр более себе, чем Генриху.
- Сам знаю, что ничего страшного, - глухо отозвался Генрих, бледнея. - Но всё равно не по себе… - отпущенная крышка с грохотом упала и придавила палец Александру, подняв в воздух тучу пыли и тучу же голубей, что до поры сидели тихо на стропилах и наблюдали за происходящим.. Фонарь опрокинулся и погас.
Александр чертыхнулся.
Три маленьких чердачных окна впускали толику света, и лёгкие сумерки лежали солнечным днём поверх бельэтажной пыли.
- Ничего страшного, - повторил он, поставил фонарь на пол и, в подтвержденье своих слов, открыл следующий ящик, открыл его, шагнул к следующему, открыл, шагнул (везде лежали прекрасные белые женщины с пустыми глазами)…
Последний ящик был пуст.
- Этот пустой, - на автомате сказал Александр, и понял, что не прав. В ящике лежала подушка из ковровой ткани и одеяло; не далее как сегодня ночью кто-то здесь справлял ночлег. Неужели одна из них ожила?…
- В этом ящике спит какой-то строитель, судя по всему. Хотя нет, это кто-то более важный… - сказал Генрих, перевернув подушку. Под нею было несколько исписанных грифелей и сложенный лист бумаги. - Француз! Так вот какие у него куклы!... Брёбес хотел, чтобы их никто не видел, и хранил свои статуи здесь… - сказавши так, Генрих выпрямился, не решаясь притронуться к вещам в ящике. Он впервые назвал француза по имени. Александр подобрал грифели, прихватил лист и захлопнул крышку ящика. На ней он разложил лист, который оказался чертежом ин-фолио. На одной его стороне шёл рисунок фрагмента города с мостами и кварталами.
{C}{C}
{C}{C}
А вот на другой стороне… той же рукой там был прорисован фасад новой ратуши с шестью женскими фигурами на балюстраде возле скатной крыши (шестая - в башенке). И в центре фасада было изображено что-то, напоминающее одновременно герб Кнайпхофа и какой-то механизм.
- Любопытно… - сказал Александр, рассматривая рисунок. - Он нарисовал не только статуи, но и что-то внутри ратуши: что это?
- Это кабинет бургомистра, а точнее - сейф из кабинета, - тихо отозвался Генрих.
- Не в него ли сейчас заглядывает одна из статуй? - сказал Александр, и прошёл вглубь бельэтажа, мимо дверей, ведущих в башенку ратуши. Там, за стропильным столбом, стояла шестая статуя («Минерва? Мудрость?» - гадал он), подсвеченная сверху дыркой в потолке - той самой, сквозной, что зияла и в потолке кабинета бургомистра.
Только сейчас Александр задался вопросом о её природе: отчего дырка? зачем? каким образом дырка? будто кто-то стремительный спикировал с неба на ратушу, пробил крышу и упал в кабинет бургомистра, где и растворился в неге бургомистровой власти? птица ли, молния ли? стремительная ль весть?..
Или наоборот, кто-то случайно открыл шкап Шрёдингера и вынул из него нечто - свёрнутую молнию, скажем! которая вырвалась из неопытных рук и вдарила в пыльный потолок, пробив его напрочь, и улетела в высь, в лунь, в бязь, в глубь небесную?
Все эти невероятные картинки мелькнули в мозгу Александра и пропали, потому что дунул ветер, хлопнула дверь башенки, и Александр уже стоял возле статуи в изумлении, настолько были прекрасно-возвышенны черты лица! Если б не пустота глаз, можно было спутать с живым человеком, который заглянул через дырку в полу в кабинет бургомистра, увидел там нечто, и застыл навсегда… кстати, а что она там увидела? - Александр осторожно заглянул в пролом, и… увидел какого-то человека, который стоял возле сейфа со шваброй и ведром воды в руках и немигающе смотрел на московитянина.
Тот вскрикнул от неожиданности и, чтобы не упасть, опёрся на статую… Генрих уже бежал к нему, но было поздно: прекрасное изваяние упало на дырку в полу, разломилось и рухнула вниз, в кабинет. Раздался невероятный грохот, будто сотня кавалеристов одновременно упали с лошадей и выругались солёным матом. Где-то вдали бригадир строителей закричал на невидимого Фрица, у которого руки растут оттуда, откуда ничто никогда расти не желает - а у него вот, видишь ли, руки вырасли… Генрих ошалело смотрел на Александра.
- Я случайно… - сказал Александр. - Он ведь вам ещё не показывал эти статуи, верно? - осторожно спросил Александр. - И вы не утверждали эскиз скульптурного оформления? - уточнял Александр
- А почему она стояла возле дырки в кабинет бургомистра…? И откуда эта дырка? - вдруг сказал Генрих, а после скомандовал: - Скорее! - и бросился прочь с чердака. Александр поспешил за ним, размышляя по дороге о превратностях прекрасных статуй: вот ими наслаждаются, а вот их случайно скидывают… к сейфу Шрёдингера! - и тут он понял, что за мысль пришла в голову Генриха.
Промчавшись по лестнице и коридору, перепачканные, они ворвались в кабинет бургомистра и остановились, шумно переводя дух. Никого и ничего в кабинете из посторонних предметов не было, будто и не падала сюда две минуты назад статуя. Только валялось порожнее ведро в углу, стояла там же швабра, да по полу тянулся влажный след - прямиком в дверь, в которую они только что вбежали.
- Что ж это такое?! Где она? - в отчаяньи воскликнул Александр.
- Ускользнула, - тяжело дыша, сказал Генрих и выглянул в коридор. Влажный след по полу тянулся к выходу во внутренний двор. Переглянувшись, Генрих и Александр без слов бросились по следу. Сбежав на первый этаж, они выскочили во внутренний двор, заставленный вынесенной мебелью из кабинетов, крытой рогожею. Здесь же стояли две порожние телеги, на которых подвозился стройматериал, и дворник Ганс. Дворник назидательно смотрел на вице-бургомистра и московитянина.
- Я же говорил, что в колодце русалка живёт, а вы все мне не верили, - сказал он, уперев руки в бока. - Выскользнула из дверей, и - нырк туда! Я ей кричу: утонешь! - а она смеётся только!
- Русалка? - сказал, тяжело дыша, Генрих. - Смеётся… не из гипса или камня, а живая русалка?
- Живей некуда! - замахал руками Ганс. - Перед тем, как нырнуть, обернулась. - «Передай ему, - говорит, - что в благодарность за спасение я в долгу не останусь». - И после этого - прямо в колодец! А вы мне все не верили, что в нём русалки живут и песни поют! - и он укоризненно покачал головою: какие хорошие люди, а не верят!
- Понятно, - сказал Генрих, и махнул рукой Александру, дескать, пора идти, ничего от него не добьёшься более… - Александр прервал своё таращенье во тьму колодца, коим он занимался всё время диалога с Гансом, и побрёл вслед за Генрихом на выход.
Через пару минут они стояли на крыльце ратуши.
- Стоит признаться, что в итоге всё вышло не так уж плохо, - сказал Генрих, искоса поглядывая на Александра. - Просто Брёбесу придётся изменить свой замысел и убрать статую из башенки… - с этими словами он расстелил набросок француза на балюстраде крыльца, и зачеркнул фигуру у башенки, оставив остальные пять. Затем подумал, и пририсовал угольным грифелем к ратуше высокое крыльцо, а с обеих сторон крыльца - по медведю и фонарю на высокой ноге. И если женские фигуры были прекрасно-торжественны и величавы и отстранённы, как те панночки, что ввечеру идут с рынка с полными корзинами снеди и сплетен, то медведи у вице-бургомистра получились нагловатыми, озорными и приземленными, и больше напоминали матросов, недавно сошедших с корабля и вкусивших радостей сухопутных.
- Ещё бы русалку куда определить…- Генрих задумчиво повертел грифель в пальцах, прицениваясь к рисунку.
- На башенку, флюгером… - улыбнулся Александр. Он только-только отошёл от пережитого - разбивания фигуры и превращения её в русалку, тут же сбежавшую с места событий. - Почему русалка - понятно: символ реки, да и моряку, ушедшему в море, в тумане приключений нужны возвратные сигналы. А почему медведи? - переспросил Александр.
- Это и просто, и сложно одновременно, - ответил Генрих, отрываясь от рисунка. - Для нас они - местные, здесь жившие или живущие существа. Медведь, как у многих народов, обозначает «ветхого», древнего человека. У нас он ещё означает пруса, человека племени прусов. Прус стал частью современной цивилизации, но не везде к нему относятся… доброжелательно. И поэтому мы, кнайпхофцы, не хотим брать в символы львов и единогрогов-грифонов: пусть будет наше, местное. Что-то не помню, когда последний раз на острове видели единорога!
Часы на соборе пробили половину.
- Мне неловко напоминать, но до отплытия моего корабля…
- Дадада! - сказал Генрих. Он с улыбкой смотрел на Александра, затем достал из кармана и передал ему коробочку, со словами: - Это вам на память. Откройте по приезду в Московию. Второй такой не существует в мире, так что будьте с нею осторожны…
Александр благосклонно принял подарок.
- Дорогой Генрих, дорогие кнайпхофцы! - сказал он, и протянул руки Генриху, и собору, и даже голубям, что летали над крышами домов по улице Булочной, на которой стояла ратуша. - Я благодарен вашему приёму, и - ещё больше, - тут он поклониля Генриху, - нашему знакомству и вашему подарку. Я нашёл здесь друзей и, надеюсь, эта дружба будет долгой и взаимной (ещё один поклон в сторону Генриха). Я благодарен судьбе, что она научила меня за три дня пребывания здесь бережному обращению с магическими кунштюками, и тому факту, что некоторые секреты лежат в одиночестве на чаше весов и ждут, чтобы им дали что-либо в равновесие. И если ты готов способствовать чуду, то тебе воздастся. Чему примером сия коробочка. - Достав из кармана шкатулку, он полюбовался на узор, выгравированный на крышечке. - И прекрасно, что мне в память о Кёнигсберге есть несколько бесценных свидетельств! - с этими словами Александр спрятал коробочку в карман. До отправленья корабля оставалось полчаса; голуби, поняв, что речи закончились, завозились и заворковали, а Генрих, подождав, пока стихнет эхо торжественности, принялся деловито скатывать бывшую французову бумагу в трубочку.
Александр смотрел на него, и думал, что богатый урожай он собрал здесь, в Кёнигсберге. В багаже у него лежала корона неизвестного государства; ей соседствует наполовину починенный Щелкунчик с ключиком от шкапа Шрёдингера, и теперь к ним прибавилась коробочка с покудова неизвестностью, которая в ней плещется... А ведь он ещё собирался повидать прелестную продавщицу в медовом магазине, да и вообще!...
Пора было идти.
* * *
Час спустя Александр стоял на палубе и смотрел, как скрываются из виду стены Кнайпхофа, башня замка, Красный кран, таможня «Голланское бревно», и вот уже потянулись справа и слева болотистые берега. Он ехал в Кёнигсберг, чтобы подготовить приезд Великого посольства, и, разрешив в прекрасности дипломатическую миссию (сегодня утром он имел обстоятельную встречу с представителем курфюрста), остался покорён преумноженьем вопросов познания. В чём секрет янтарного вина - в бочке? В смоле-клее? В бондаре? Откуда рука-Длань на гербе Кнайпхофа и в шкапу, и как был сложен шкап Шрёдингера, который не подлежит выносу из стен ратушных? А русалки? И что же подарил ему Генрих?… - множество вопросов осталось у Александра. И, пожалуй, придётся их задать в следующий год, во время приезда с государем… вынув из кармана подарок, Александр с трепетом раскрыл коробочку и с недоумением некоторое время смотрел на содержимое. Затем достал из недр её округлый янтарь размером с маслое куриное яйцо, взглянул сквозь него на заходящее солнце (в самородке плавала, застыв миллионы лет назад, какая-то крупная мошка), присвистнул, и переложил подарок в серебряную шкатулку, в которой покоился сутки назад орех Кракатук. Самородок лёг в шкатулку, как в своё родное лоно, заставив Александра предовольно улыбнуться и кинуть взгляд на уходящий за горизонт город. Он ещё вернётся сюда, года не пройдёт…
Тут думы русского путешественника, неизменно принимающие элегический оборот при расставании с сими местами, были прерваны лёгким покашливанием. На палубе, возле бизани, стоял юный Фаренгейт. Его распирало от любопытства. Хотя вряд ли кто его видел в другом состоянии последние пару лет.
- А что, и вправду, в вашем украденном бочонке был заговоренный любовный мёд? - спросил он. Александр удивлённо на него воззрился: - А ты откуда знаешь?.. - чем вызвал ответное: - Нет-нет, не отвечайте, это я так… Я хотел спросить про Щелкунчика: он действительно оказался сделан Саганом? - и у обоих, отчего-то, в головах вместо Щелкунчика нарисовался образ хозяйки медового магазина, что выглядывала из крашеного красною краской окна.
………………………………………….
А она в это время выглядывала из окна своей лавки и спрашивала цветочно-горчичным голосом Генриха, сидящего на берегу, про разжалованного Медового:
- За что ты его так?
- Он думал... он уверял всех, что держит корону Кнайпхофа. - сказал, дрожа всем телом, герргенрих. - Но он держал что-то другое, и пытался нам это «другое» выдать за корону… - и герргенрих повторил пародийно мизансцену Медового, произошедшую на этом самом месте два дня назад: - «Никто не знает, почему именно так, а я знаю!» - и изобразил в воздухе, как именно Медовый держал тыкву с вырезанным на ней гербом Кнайпхофа. - Он хотел сказать, что раньше герб Кнайпхофа держал Ганс Саган, а теперь - не держит. Теперь его держит он. Но выяснилось, благодаря московитянину, что бывший Медовый - интриган и болтун, держащий не корону, а разве что фигу в кармане… Он возомнил себя наследником Сагана, а сам оказался всего лишь мелким жуликом и торговцем тяготеньем, торговцем на разнице ближних берегов.
- А разве он не моряк? И разве у него нет маяка?
- Мой тебе совет, - хмуро сказал герргенрих. - Никогда не вздумай сравнивать паромщика с мореплавателем. И первому не угодишь, и у второго авторитет потеряешь. Харон никогда не сравнится с Одиссеем, а заведённая кем-то переправа - со свободой испытания собственной судьбы.
Хозяйка медовых чаш промолчала. Искушённый слух мог явственно различить, как её чаша, прежде наполненная мёдом надежд и ожиданий, закупорпивается и ставится в хладный угол дображивать до состояния того самого волшебного медового кнайпхофского вина. Как задумчиво повисает улыбка. Как захлопываются ставни дома, над окнами которого шла вывеска «Мёд и прочие сладкие штуковины».
- А разве верительная грамота не осталась у старого Медового? - задумчиво спросила Анна, становясь рядом с герргенрихом.
- Вот она, грамота, - Генрих вынул из-за пазухи потёртый свиток, накрученный на медный стержень. - Он думал, что всё у него под контролем, и рискнул дать её студенту на время, в качестве «ключа» к сейфу Шрёдингера. Но просчитался. Студент оказался сообразительным, Длань взял себе, а грамоту Медового спрятал. Сегодня её нашёл мой знакомый по наводке полу-утопленника, которого он спас поутру. И теперь, по закону древнему и исправленному…
- Я знаю, - сказала Анна. - Прежний хозяин лишается даруемых ранее прав… - она уселась рядом на береговую сваю и замолчала. Генрих разулся. Тёплые воды Прегеля пованивали сыростью, русалками и той наступающей точкой августа, которую в далёкой Московии называют «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день» «апостол Илья в воду пописал».
- Осторожно, герр Генрих! Русалка может в воду утащить! - сказала Анна с улыбкой. Генрих лишь ухмыльнулся и принялся с удовольствем болтать босыми ногами в воде, как какой-нибудь гимназист, что вдруг оторвался от свечи с латынью, глянул в окно на августовские звёзды 1696 года, увидел наполовину утопленный в тумане город и, поспешно нахлобучив картузшапку и накинув платье, босиком выбежал на улицу, где, постояв обалдело, круглыми глазами наблюл верхние половинки людей, расходящихся по домам с фонарямив руках, а затем, решив, что латынь никуда не убежит, а такой вот приземной туманище при ясных звёздах случается раз в кучулет - прокрался в укромный бузинный уголок позади гимназии, уселся там босыми ногами в Прегель, и - наблюдает теперь мутные огни противоположного берега, а русалки тихонько щекочут его пятки водорослями, а он не отдёргивает, а лишь шевелит от удовольствия пальцами и жмурится. Сам не зная, почему.
- Скорее, я её утащу в непривычную для неё стихию, - улыбнулся герргенрих. - Например, на шпиль Кафедрального собора. - И сощурился на светлое пятно, что приближалось со стороны Ломзе,- и его приближение совпало со сменой температуры воздуха и повествования.
…Меж темнотой внизу и звёздами вверху, где-то у острова Ломзе засветилось пятно, молоко сгустилось, и из светового пятна раздался голос (как будто даже знакомый):
- Магистр, моя свеча на исходе. Я слышал, это место осталось без переправщика, готового помочь людям в неурочный час по-доброму и без лишней мзды. Не для него ли это ночной фонарь, что рядом с вами? - и свеча у сидящего в лодке затрепетала.
Генрих прислушался к себе, прислушался к окружающему миру, к скрипу уключин, к запаху реки и вкусу ветра, к тому, как Анна дышит рядом на береговой свае. Затем сказал:
- Для него. То есть - для тебя. Вот тебе фонарь! - и протянул его лодочнику, скрытому в молочной мгле. - А также прими в порученье грамоту, писанную в ветхие времена, позволяющую торговать на реке мёдом и всеми его производными при разведённых мостах. - Он вынул из-за пазухи давешний папир и передал его в лодку вслед за фонарём. - Теперь у тебя есть легальное право заниматься ночными переправами у этого моста, подписанное самим Шрёдингером!
- Благодарю, магистр! - сказал торжественно лодочник, принимая верительную грамоту, и отплыл на вежливое расстояние, так, чтобы фонарь его был виден, но слышать разговор у берега он уже не мог.
Глядя, как сначала разгорается, а затем скрывается в сгущающемся тумане фонарь нового лодочника, Генрих смотрел в слоистый туман, и вдыхал ночной воздух Прегеля, пованивающий - сыростью, водорослями, русалками, утопленниками, рыбёшками и вчерашними делами, уплывающими вниз по течению. Справа молчала Анна, а слева, со стороны кувшинной колонии у Медового моста, приплыла лягушка, бесшумно выползла на берег, и пока герргенрих смотрел вдаль, в те времена и те пределы, которые видны не всякому, да и не всегда видны вообще, заползла в шляпу вице-бургомистра Кнайпхофа, примостилась средь камушков и накрыла голову листочком, слившись, как ей казалось, с внутришляпным ландшафтом.
Ей осталось дождаться очередного взмаха руки Генриха, который, не глядя, брал очередной камушек из шляпы, чтобы бросить его в реку.
Прегель-Прегель! Невеликая и не малая река, но, поди ж, ты! - обретшая на своих брегах людей непростых и немалых; истории дивные и запутанные, расцветающие полевыми цветами по брегам, - течёшь ты, Прегель, пряными водами своими меж холмов и земель - к морю, куда впадают все реки, ровно так же, как впадают в завершение свое все истории - уже в силу того, что и бумага в стопке на исходе, да и терпёж и любопытство читателя не оставляет нам другого шанса, как сказать: до встречи! Мы ещё искупаемся в тёплых твоих водах, Прегель!
Мы ещё побросаем в воду твою - камушки, осколки и прочий сор дневи сего.
fin.
PS-вигилия. "Хроники кёнигсбергских сирен и русалок" Аурифабера-Ансельма, фрагмент 1 http://popadin39.livejournal.com/51589.html и фрагмент 2 http://popadin39.livejournal.com/51922.html.
Вступление. http://popadin39.livejournal.com/47159.html
Вигилия 1:"Мёд и разные сладкие штуковины" http://popadin39.livejournal.com/48282.html
Вилигия 2: "Студиозус" http://popadin39.livejournal.com/47865.html
Вигилия 3: "Голландский трактир" http://popadin39.livejournal.com/48707.html
4\1 "Две покражи" http://popadin39.livejournal.com/48519.html
4\2 "Вор и русалки" http://popadin39.livejournal.com/50787.html
Вигилия Х\1, "Иссекновенье вод" http://popadin39.livejournal.com/49584.html
5: "Медовый мост и уловление детей" http://popadin39.livejournal.com/47411.html
Вигилия Х\2 "Архивариус и Длань" http://popadin39.livejournal.com/49204.html
6. "Ратуша и шкап" http://popadin39.livejournal.com/49693.html
7\1. "Боцман, бочка и папир" http://popadin39.livejournal.com/50338.html
7\2 "Боцман, дискурс и русалка" http://popadin39.livejournal.com/50573.html
8\1 "Послесловие. Мост, чердак и странная находка http://popadin39.livejournal.com/51141.html)
...- Это статуя, - сказал Александр. - Это просто статуя, которая изображает какую-то аллегорию в духе французской моды. Ничего страшного, - сказал Александр более себе, чем Генриху.
- Сам знаю, что ничего страшного, - глухо отозвался Генрих, бледнея. - Но всё равно не по себе… - отпущенная крышка с грохотом упала и придавила палец Александру, подняв в воздух тучу пыли и тучу же голубей, что до поры сидели тихо на стропилах и наблюдали за происходящим.. Фонарь опрокинулся и погас.
Александр чертыхнулся.
Три маленьких чердачных окна впускали толику света, и лёгкие сумерки лежали солнечным днём поверх бельэтажной пыли.
- Ничего страшного, - повторил он, поставил фонарь на пол и, в подтвержденье своих слов, открыл следующий ящик, открыл его, шагнул к следующему, открыл, шагнул (везде лежали прекрасные белые женщины с пустыми глазами)…
Последний ящик был пуст.
- Этот пустой, - на автомате сказал Александр, и понял, что не прав. В ящике лежала подушка из ковровой ткани и одеяло; не далее как сегодня ночью кто-то здесь справлял ночлег. Неужели одна из них ожила?…
- В этом ящике спит какой-то строитель, судя по всему. Хотя нет, это кто-то более важный… - сказал Генрих, перевернув подушку. Под нею было несколько исписанных грифелей и сложенный лист бумаги. - Француз! Так вот какие у него куклы!... Брёбес хотел, чтобы их никто не видел, и хранил свои статуи здесь… - сказавши так, Генрих выпрямился, не решаясь притронуться к вещам в ящике. Он впервые назвал француза по имени. Александр подобрал грифели, прихватил лист и захлопнул крышку ящика. На ней он разложил лист, который оказался чертежом ин-фолио. На одной его стороне шёл рисунок фрагмента города с мостами и кварталами.
{C}{C}
{C}{C}
А вот на другой стороне… той же рукой там был прорисован фасад новой ратуши с шестью женскими фигурами на балюстраде возле скатной крыши (шестая - в башенке). И в центре фасада было изображено что-то, напоминающее одновременно герб Кнайпхофа и какой-то механизм.
- Любопытно… - сказал Александр, рассматривая рисунок. - Он нарисовал не только статуи, но и что-то внутри ратуши: что это?
- Это кабинет бургомистра, а точнее - сейф из кабинета, - тихо отозвался Генрих.
- Не в него ли сейчас заглядывает одна из статуй? - сказал Александр, и прошёл вглубь бельэтажа, мимо дверей, ведущих в башенку ратуши. Там, за стропильным столбом, стояла шестая статуя («Минерва? Мудрость?» - гадал он), подсвеченная сверху дыркой в потолке - той самой, сквозной, что зияла и в потолке кабинета бургомистра.
Только сейчас Александр задался вопросом о её природе: отчего дырка? зачем? каким образом дырка? будто кто-то стремительный спикировал с неба на ратушу, пробил крышу и упал в кабинет бургомистра, где и растворился в неге бургомистровой власти? птица ли, молния ли? стремительная ль весть?..
Или наоборот, кто-то случайно открыл шкап Шрёдингера и вынул из него нечто - свёрнутую молнию, скажем! которая вырвалась из неопытных рук и вдарила в пыльный потолок, пробив его напрочь, и улетела в высь, в лунь, в бязь, в глубь небесную?
Все эти невероятные картинки мелькнули в мозгу Александра и пропали, потому что дунул ветер, хлопнула дверь башенки, и Александр уже стоял возле статуи в изумлении, настолько были прекрасно-возвышенны черты лица! Если б не пустота глаз, можно было спутать с живым человеком, который заглянул через дырку в полу в кабинет бургомистра, увидел там нечто, и застыл навсегда… кстати, а что она там увидела? - Александр осторожно заглянул в пролом, и… увидел какого-то человека, который стоял возле сейфа со шваброй и ведром воды в руках и немигающе смотрел на московитянина.
Тот вскрикнул от неожиданности и, чтобы не упасть, опёрся на статую… Генрих уже бежал к нему, но было поздно: прекрасное изваяние упало на дырку в полу, разломилось и рухнула вниз, в кабинет. Раздался невероятный грохот, будто сотня кавалеристов одновременно упали с лошадей и выругались солёным матом. Где-то вдали бригадир строителей закричал на невидимого Фрица, у которого руки растут оттуда, откуда ничто никогда расти не желает - а у него вот, видишь ли, руки вырасли… Генрих ошалело смотрел на Александра.
- Я случайно… - сказал Александр. - Он ведь вам ещё не показывал эти статуи, верно? - осторожно спросил Александр. - И вы не утверждали эскиз скульптурного оформления? - уточнял Александр
- А почему она стояла возле дырки в кабинет бургомистра…? И откуда эта дырка? - вдруг сказал Генрих, а после скомандовал: - Скорее! - и бросился прочь с чердака. Александр поспешил за ним, размышляя по дороге о превратностях прекрасных статуй: вот ими наслаждаются, а вот их случайно скидывают… к сейфу Шрёдингера! - и тут он понял, что за мысль пришла в голову Генриха.
Промчавшись по лестнице и коридору, перепачканные, они ворвались в кабинет бургомистра и остановились, шумно переводя дух. Никого и ничего в кабинете из посторонних предметов не было, будто и не падала сюда две минуты назад статуя. Только валялось порожнее ведро в углу, стояла там же швабра, да по полу тянулся влажный след - прямиком в дверь, в которую они только что вбежали.
- Что ж это такое?! Где она? - в отчаяньи воскликнул Александр.
- Ускользнула, - тяжело дыша, сказал Генрих и выглянул в коридор. Влажный след по полу тянулся к выходу во внутренний двор. Переглянувшись, Генрих и Александр без слов бросились по следу. Сбежав на первый этаж, они выскочили во внутренний двор, заставленный вынесенной мебелью из кабинетов, крытой рогожею. Здесь же стояли две порожние телеги, на которых подвозился стройматериал, и дворник Ганс. Дворник назидательно смотрел на вице-бургомистра и московитянина.
- Я же говорил, что в колодце русалка живёт, а вы все мне не верили, - сказал он, уперев руки в бока. - Выскользнула из дверей, и - нырк туда! Я ей кричу: утонешь! - а она смеётся только!
- Русалка? - сказал, тяжело дыша, Генрих. - Смеётся… не из гипса или камня, а живая русалка?
- Живей некуда! - замахал руками Ганс. - Перед тем, как нырнуть, обернулась. - «Передай ему, - говорит, - что в благодарность за спасение я в долгу не останусь». - И после этого - прямо в колодец! А вы мне все не верили, что в нём русалки живут и песни поют! - и он укоризненно покачал головою: какие хорошие люди, а не верят!
- Понятно, - сказал Генрих, и махнул рукой Александру, дескать, пора идти, ничего от него не добьёшься более… - Александр прервал своё таращенье во тьму колодца, коим он занимался всё время диалога с Гансом, и побрёл вслед за Генрихом на выход.
Через пару минут они стояли на крыльце ратуши.
- Стоит признаться, что в итоге всё вышло не так уж плохо, - сказал Генрих, искоса поглядывая на Александра. - Просто Брёбесу придётся изменить свой замысел и убрать статую из башенки… - с этими словами он расстелил набросок француза на балюстраде крыльца, и зачеркнул фигуру у башенки, оставив остальные пять. Затем подумал, и пририсовал угольным грифелем к ратуше высокое крыльцо, а с обеих сторон крыльца - по медведю и фонарю на высокой ноге. И если женские фигуры были прекрасно-торжественны и величавы и отстранённы, как те панночки, что ввечеру идут с рынка с полными корзинами снеди и сплетен, то медведи у вице-бургомистра получились нагловатыми, озорными и приземленными, и больше напоминали матросов, недавно сошедших с корабля и вкусивших радостей сухопутных.
- Ещё бы русалку куда определить…- Генрих задумчиво повертел грифель в пальцах, прицениваясь к рисунку.
- На башенку, флюгером… - улыбнулся Александр. Он только-только отошёл от пережитого - разбивания фигуры и превращения её в русалку, тут же сбежавшую с места событий. - Почему русалка - понятно: символ реки, да и моряку, ушедшему в море, в тумане приключений нужны возвратные сигналы. А почему медведи? - переспросил Александр.
- Это и просто, и сложно одновременно, - ответил Генрих, отрываясь от рисунка. - Для нас они - местные, здесь жившие или живущие существа. Медведь, как у многих народов, обозначает «ветхого», древнего человека. У нас он ещё означает пруса, человека племени прусов. Прус стал частью современной цивилизации, но не везде к нему относятся… доброжелательно. И поэтому мы, кнайпхофцы, не хотим брать в символы львов и единогрогов-грифонов: пусть будет наше, местное. Что-то не помню, когда последний раз на острове видели единорога!
Часы на соборе пробили половину.
- Мне неловко напоминать, но до отплытия моего корабля…
- Дадада! - сказал Генрих. Он с улыбкой смотрел на Александра, затем достал из кармана и передал ему коробочку, со словами: - Это вам на память. Откройте по приезду в Московию. Второй такой не существует в мире, так что будьте с нею осторожны…
Александр благосклонно принял подарок.
- Дорогой Генрих, дорогие кнайпхофцы! - сказал он, и протянул руки Генриху, и собору, и даже голубям, что летали над крышами домов по улице Булочной, на которой стояла ратуша. - Я благодарен вашему приёму, и - ещё больше, - тут он поклониля Генриху, - нашему знакомству и вашему подарку. Я нашёл здесь друзей и, надеюсь, эта дружба будет долгой и взаимной (ещё один поклон в сторону Генриха). Я благодарен судьбе, что она научила меня за три дня пребывания здесь бережному обращению с магическими кунштюками, и тому факту, что некоторые секреты лежат в одиночестве на чаше весов и ждут, чтобы им дали что-либо в равновесие. И если ты готов способствовать чуду, то тебе воздастся. Чему примером сия коробочка. - Достав из кармана шкатулку, он полюбовался на узор, выгравированный на крышечке. - И прекрасно, что мне в память о Кёнигсберге есть несколько бесценных свидетельств! - с этими словами Александр спрятал коробочку в карман. До отправленья корабля оставалось полчаса; голуби, поняв, что речи закончились, завозились и заворковали, а Генрих, подождав, пока стихнет эхо торжественности, принялся деловито скатывать бывшую французову бумагу в трубочку.
Александр смотрел на него, и думал, что богатый урожай он собрал здесь, в Кёнигсберге. В багаже у него лежала корона неизвестного государства; ей соседствует наполовину починенный Щелкунчик с ключиком от шкапа Шрёдингера, и теперь к ним прибавилась коробочка с покудова неизвестностью, которая в ней плещется... А ведь он ещё собирался повидать прелестную продавщицу в медовом магазине, да и вообще!...
Пора было идти.
* * *
Час спустя Александр стоял на палубе и смотрел, как скрываются из виду стены Кнайпхофа, башня замка, Красный кран, таможня «Голланское бревно», и вот уже потянулись справа и слева болотистые берега. Он ехал в Кёнигсберг, чтобы подготовить приезд Великого посольства, и, разрешив в прекрасности дипломатическую миссию (сегодня утром он имел обстоятельную встречу с представителем курфюрста), остался покорён преумноженьем вопросов познания. В чём секрет янтарного вина - в бочке? В смоле-клее? В бондаре? Откуда рука-Длань на гербе Кнайпхофа и в шкапу, и как был сложен шкап Шрёдингера, который не подлежит выносу из стен ратушных? А русалки? И что же подарил ему Генрих?… - множество вопросов осталось у Александра. И, пожалуй, придётся их задать в следующий год, во время приезда с государем… вынув из кармана подарок, Александр с трепетом раскрыл коробочку и с недоумением некоторое время смотрел на содержимое. Затем достал из недр её округлый янтарь размером с маслое куриное яйцо, взглянул сквозь него на заходящее солнце (в самородке плавала, застыв миллионы лет назад, какая-то крупная мошка), присвистнул, и переложил подарок в серебряную шкатулку, в которой покоился сутки назад орех Кракатук. Самородок лёг в шкатулку, как в своё родное лоно, заставив Александра предовольно улыбнуться и кинуть взгляд на уходящий за горизонт город. Он ещё вернётся сюда, года не пройдёт…
Тут думы русского путешественника, неизменно принимающие элегический оборот при расставании с сими местами, были прерваны лёгким покашливанием. На палубе, возле бизани, стоял юный Фаренгейт. Его распирало от любопытства. Хотя вряд ли кто его видел в другом состоянии последние пару лет.
- А что, и вправду, в вашем украденном бочонке был заговоренный любовный мёд? - спросил он. Александр удивлённо на него воззрился: - А ты откуда знаешь?.. - чем вызвал ответное: - Нет-нет, не отвечайте, это я так… Я хотел спросить про Щелкунчика: он действительно оказался сделан Саганом? - и у обоих, отчего-то, в головах вместо Щелкунчика нарисовался образ хозяйки медового магазина, что выглядывала из крашеного красною краской окна.
………………………………………….
А она в это время выглядывала из окна своей лавки и спрашивала цветочно-горчичным голосом Генриха, сидящего на берегу, про разжалованного Медового:
- За что ты его так?
- Он думал... он уверял всех, что держит корону Кнайпхофа. - сказал, дрожа всем телом, герргенрих. - Но он держал что-то другое, и пытался нам это «другое» выдать за корону… - и герргенрих повторил пародийно мизансцену Медового, произошедшую на этом самом месте два дня назад: - «Никто не знает, почему именно так, а я знаю!» - и изобразил в воздухе, как именно Медовый держал тыкву с вырезанным на ней гербом Кнайпхофа. - Он хотел сказать, что раньше герб Кнайпхофа держал Ганс Саган, а теперь - не держит. Теперь его держит он. Но выяснилось, благодаря московитянину, что бывший Медовый - интриган и болтун, держащий не корону, а разве что фигу в кармане… Он возомнил себя наследником Сагана, а сам оказался всего лишь мелким жуликом и торговцем тяготеньем, торговцем на разнице ближних берегов.
- А разве он не моряк? И разве у него нет маяка?
- Мой тебе совет, - хмуро сказал герргенрих. - Никогда не вздумай сравнивать паромщика с мореплавателем. И первому не угодишь, и у второго авторитет потеряешь. Харон никогда не сравнится с Одиссеем, а заведённая кем-то переправа - со свободой испытания собственной судьбы.
Хозяйка медовых чаш промолчала. Искушённый слух мог явственно различить, как её чаша, прежде наполненная мёдом надежд и ожиданий, закупорпивается и ставится в хладный угол дображивать до состояния того самого волшебного медового кнайпхофского вина. Как задумчиво повисает улыбка. Как захлопываются ставни дома, над окнами которого шла вывеска «Мёд и прочие сладкие штуковины».
- А разве верительная грамота не осталась у старого Медового? - задумчиво спросила Анна, становясь рядом с герргенрихом.
- Вот она, грамота, - Генрих вынул из-за пазухи потёртый свиток, накрученный на медный стержень. - Он думал, что всё у него под контролем, и рискнул дать её студенту на время, в качестве «ключа» к сейфу Шрёдингера. Но просчитался. Студент оказался сообразительным, Длань взял себе, а грамоту Медового спрятал. Сегодня её нашёл мой знакомый по наводке полу-утопленника, которого он спас поутру. И теперь, по закону древнему и исправленному…
- Я знаю, - сказала Анна. - Прежний хозяин лишается даруемых ранее прав… - она уселась рядом на береговую сваю и замолчала. Генрих разулся. Тёплые воды Прегеля пованивали сыростью, русалками и той наступающей точкой августа, которую в далёкой Московии называют «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день» «апостол Илья в воду пописал».
- Осторожно, герр Генрих! Русалка может в воду утащить! - сказала Анна с улыбкой. Генрих лишь ухмыльнулся и принялся с удовольствем болтать босыми ногами в воде, как какой-нибудь гимназист, что вдруг оторвался от свечи с латынью, глянул в окно на августовские звёзды 1696 года, увидел наполовину утопленный в тумане город и, поспешно нахлобучив картузшапку и накинув платье, босиком выбежал на улицу, где, постояв обалдело, круглыми глазами наблюл верхние половинки людей, расходящихся по домам с фонарямив руках, а затем, решив, что латынь никуда не убежит, а такой вот приземной туманище при ясных звёздах случается раз в кучулет - прокрался в укромный бузинный уголок позади гимназии, уселся там босыми ногами в Прегель, и - наблюдает теперь мутные огни противоположного берега, а русалки тихонько щекочут его пятки водорослями, а он не отдёргивает, а лишь шевелит от удовольствия пальцами и жмурится. Сам не зная, почему.
- Скорее, я её утащу в непривычную для неё стихию, - улыбнулся герргенрих. - Например, на шпиль Кафедрального собора. - И сощурился на светлое пятно, что приближалось со стороны Ломзе,- и его приближение совпало со сменой температуры воздуха и повествования.
…Меж темнотой внизу и звёздами вверху, где-то у острова Ломзе засветилось пятно, молоко сгустилось, и из светового пятна раздался голос (как будто даже знакомый):
- Магистр, моя свеча на исходе. Я слышал, это место осталось без переправщика, готового помочь людям в неурочный час по-доброму и без лишней мзды. Не для него ли это ночной фонарь, что рядом с вами? - и свеча у сидящего в лодке затрепетала.
Генрих прислушался к себе, прислушался к окружающему миру, к скрипу уключин, к запаху реки и вкусу ветра, к тому, как Анна дышит рядом на береговой свае. Затем сказал:
- Для него. То есть - для тебя. Вот тебе фонарь! - и протянул его лодочнику, скрытому в молочной мгле. - А также прими в порученье грамоту, писанную в ветхие времена, позволяющую торговать на реке мёдом и всеми его производными при разведённых мостах. - Он вынул из-за пазухи давешний папир и передал его в лодку вслед за фонарём. - Теперь у тебя есть легальное право заниматься ночными переправами у этого моста, подписанное самим Шрёдингером!
- Благодарю, магистр! - сказал торжественно лодочник, принимая верительную грамоту, и отплыл на вежливое расстояние, так, чтобы фонарь его был виден, но слышать разговор у берега он уже не мог.
Глядя, как сначала разгорается, а затем скрывается в сгущающемся тумане фонарь нового лодочника, Генрих смотрел в слоистый туман, и вдыхал ночной воздух Прегеля, пованивающий - сыростью, водорослями, русалками, утопленниками, рыбёшками и вчерашними делами, уплывающими вниз по течению. Справа молчала Анна, а слева, со стороны кувшинной колонии у Медового моста, приплыла лягушка, бесшумно выползла на берег, и пока герргенрих смотрел вдаль, в те времена и те пределы, которые видны не всякому, да и не всегда видны вообще, заползла в шляпу вице-бургомистра Кнайпхофа, примостилась средь камушков и накрыла голову листочком, слившись, как ей казалось, с внутришляпным ландшафтом.
Ей осталось дождаться очередного взмаха руки Генриха, который, не глядя, брал очередной камушек из шляпы, чтобы бросить его в реку.
Прегель-Прегель! Невеликая и не малая река, но, поди ж, ты! - обретшая на своих брегах людей непростых и немалых; истории дивные и запутанные, расцветающие полевыми цветами по брегам, - течёшь ты, Прегель, пряными водами своими меж холмов и земель - к морю, куда впадают все реки, ровно так же, как впадают в завершение свое все истории - уже в силу того, что и бумага в стопке на исходе, да и терпёж и любопытство читателя не оставляет нам другого шанса, как сказать: до встречи! Мы ещё искупаемся в тёплых твоих водах, Прегель!
Мы ещё побросаем в воду твою - камушки, осколки и прочий сор дневи сего.
fin.
PS-вигилия. "Хроники кёнигсбергских сирен и русалок" Аурифабера-Ансельма, фрагмент 1 http://popadin39.livejournal.com/51589.html и фрагмент 2 http://popadin39.livejournal.com/51922.html.