Кнайпхофские вигилии 8\1. Послесловие. Мост, чердак и странная находка
(Продолжение. Начало:
Вступление. http://popadin39.livejournal.com/47159.html
Вигилия 1:"Мёд и разные сладкие штуковины" http://popadin39.livejournal.com/48282.html
Вилигия 2: "Студиозус" http://popadin39.livejournal.com/47865.html
Вигилия 3: "Голландский трактир" http://popadin39.livejournal.com/48707.html
4\1 "Две покражи" http://popadin39.livejournal.com/48519.html
4\2 "Вор и русалки" http://popadin39.livejournal.com/50787.html
Вигилия Х\1, "Иссекновенье вод" http://popadin39.livejournal.com/49584.html
5: "Медовый мост и уловление детей" http://popadin39.livejournal.com/47411.html
Вигилия Х\2 "Архивариус и Длань" http://popadin39.livejournal.com/49204.html
6. "Ратуша и шкап" http://popadin39.livejournal.com/49693.html
7\1. "Боцман, бочка и папир" http://popadin39.livejournal.com/50338.html
7\2 "Боцман, дискурс и русалка" http://popadin39.livejournal.com/50573.html)
Вечером, проводив корабль Александра, герргенрих сидел на берегу у Пороховой башни и кидал в воду камушки. Справа от герргенриха стоял на земле масляный фонарь под стеклом, слева лежала широкополая шляпа, наполненная камушками, пробками, осколками вчерашних дрязг, стёклышками и прочими мелкометательными предметами, которые за пару лет с лишним собираются в жилище холостяка, не склонного выкидывать повседневный хлам. За его спиной, на первом этаже медовой лавки, из окна старого красного цвета торчала фройляйн Анна. Она, как кошечка, следящая за происходящим на улице да на соседнем Медовом мосту как за непрекращаемым сериалом, смотрела, как герргенрих бросает камушки в реку, и молчала, не оглашая угол Пороховой башни своим горчишного цвета голосом. То ль потому, что знала, как зреет внутренняя речь до выплеска наружу, то ль… впрочем, первого достаточно.
Генрих засветло пришёл на берег, уселся на вбитую в берег деревянную сваю, запалил при свете дня фонарь, и вот теперь молча кидал в воду шляпную всячь. Лёгкие сумерки не могли заслонить жара, исходившее из глаз геррагенриха, когда он смотрел вдаль; полагаемая самим жанром Луна, так и не украденная супротив всех ожиданий, то выглядывала из-за облаков, то снова прятала свой макабрический лик, несмотря на то, что ночь ещё не началась, а вечер длился. Всё происходящее и молчащее пронзал волшебный предзакатный свет, испускаемый низкими облаками, от которых отражались лучи уходящего светила. В Медовой протоке кувшинки покрыли водную гладь зелёными пятаками, сложив спать жёлтые и белые цветы, которые вуже закрылись, положили ладошки под щёки и сладко уже сопели.
Но вот переменился ветер; туман, вечерний и вязкий, потёк на кнайпхофскую твердь, на ломзенскую хлябь и прегольскую гладь, скрыв поверхности и заставив торчать из этой пелены , как из творожной запеканки стеснительно и игриво выглядывает, бывало, то юный изюм, то легкомысленная курага, а то и Его Величество Инжир Тринадцатый собственной персоной, верхи домов, деревьев и столбов. Собаки и прочая приземлённая тварь скрылись из глаз, и вот что обнаружилось в этой связи: если землю и воду и все эти опоры и плоскости скрыть из системы координат, то живая тварь теряется. Беспокойно рыщет глазами и крупными ноздрями, ища ориентиры знакомые, и удивляется остаткам мира, с трудом узнавая в них знакомые предметы, поданные в частичном виде - фонарные столбы, опоры моста и клети разводного механизма. Чайки, прежде несносные, куда-то подевались - то ль утонули в нижнем молоке, то ль растворились в верхних слоях небосвода - сгинули, как не было их. Звуки, лишённые привычных плоскостей отраженья, стали гулки и неправдоподобны, как в чулане пустом трюме корабля, что прежний груз выгрузил, а новый не взял, и вот теперь качает его лёгкая волна, и хорошо тому, спокойно.
Пришёл дворник Ганс, прислонил будничную метлу к клети с противовесами, зажёг на Медовом мосту 4 фонаря, и буднично, на пару со сторожем Кафедрального собора Вольдемаром стал крутить вОрот, поднимать мостовой пролёт, перегородив мост вервием.
Чайки, прежде несносные, куда-то подевались, то ль утонули в нижнем молоке, то ль растворились в верхнем небосводе - сгинули, как не было их.
Но вот герргенрих кинул камушек особо удачно: он стукнулся о борт лодки Медового переправщика, что пытался в тумане и сумерках, без фонаря, незаметно миновать угол Пороховой башни. Поняв, что он обнаружен, Медовый бросил вёсла, стал щёлкать пальцами, пытаясь запалить фонарь, и при этом сварливо и меленько зачастил:
- Да, да, я знаю, что не принято вечером и в тумане по реке без огня, но у меня кончилось масло, и вот только что немного нашлось его для фонаря, но и оно скоро кончится, я сейчас зажгу фонарь и поплыву дальше…
В этот момент герргенрих стал методично кидать в борт лодки всё, что, не глядя, бралось из шляпы в ладонь. С каждым попаданием в лодку Медового он повторял отдельный кусок вечерней речи:
- Почему - ты - считаешь - возможным - вмешиваться - в мою жизнь?…
- Каждый человек нуждается в помощи паромщика! Но боится или не может этого сказать! - почти закричал Медовый шёпотом. Огонь у него всё не зажигался, и лодку начало кружить на одном месте.
- Ты влез - не в своё - дело - и всё испортил…
- Я хотел помочь!
-…тебя не интересуют люди, тебя интересуют - лишь деньги и власть… - кидал методично герргенрих в борт посудины лодочника камушки и куски фраз.
- Всех интересуют деньги и власть! - паромщик перестал зажигать фонарь и упёрся ладонями в борт, рассчитывая, что герргенрих попадёт-таки в него, в паромщика, и его можно будет пожалеть, а геррагенриха обвинить в жестокости. - Это француз!
- Дело не во французе, а в нас… - камни геррагенриха методично миновали паромщика и ложились или в борт, или рядом, обдавая бородатое лицо Медового прегельской водицей. - Дело в твоей торговле чужими желаниями… Ты специально послал студента выкрасть Длань, а он оказался умней тебя… (щёлк)
- Просто ещё один глупый жадный влюблённый мальчишка! Ему без надобности Длань, он и пользоваться ею не умеет… я никому не желал зла - они всегда взрослеют такими испытаниями! Я воспитатель…
- ...и он не отдал её тебе, потому как ты не достоин ни держать, ни хранить Сагановское Усилие...
Медовый бросил сопротивляться, сел в лодку и закрыл лицо руками. Камушки продолжали биться в борт его лодки, но уже не так часто.
- Вы все прибежали, когда магистр начал варить зелье. Когда запахи распространились окрест и взбудоражили воображение местных жителей. (щёлк - удар камня о борт) И тогда каждый второй счёл своим долгом выползти из своей норы и предложить Магистру своё участие в похлёбке. (плюх - камень упал в воду и обдал брызгами Медового) Каждая пятая девица сообразно возраста пришла поутру по росе с баночкой мази для растирания, своего приготовления. Каждая услыхала в ответ: прежде где была, красавица? (щёлк) где вы были, когда искались дрова для розжига? (плюх) Когда нечем было скоблить ржавое днище котла? (щёлк) Каждый из вас первее всего видел свой карман и кривлялся за спиной, говоря, что «помогает одиноким преодолеть одиночество»… (щёлк-плюх)
Чтобы прекратить поток обвинений и уберечься от брызг, Медовый, чей челн давно крутился на одном месте в водовороте, взялся за вёсла и принялся выгребать к Альтштадту, к замку. Вослед ему неслось:
- Да-да, Альтштадт! вот твоя вотчина, лодочник! и держись от Кнайпхофа подальше - ты теперь не Медовый! а то медведь за тобой придёт вновь, но мы не будем тебя спасать!
- То есть, история с медведем приключилась именно с ним? - подала голос Анна, которая с изумлением наблюдала происходящее из окна своей лавки «Мёд и всякие сладкие штуковины».
- Именно, что с ним. Если помнишь, чтобы выманить бурого с острова, пришлось пожертвовать кадушкой меда!
- Ещё бы не помнить: это была моя кадушка! - сказала Анна, и вновь замолкла. Герргенрих остановил поток каменьев, что были посланы вослед бывшего Медового а ныне разжалованного в обычные лодочники по имени Михаил, и взялся за потухший в пылу спора огонь. Пока он раздувал пламя и поджигал фитиль в масляной лампе, сами собой к нему на память пришли картинки прощания с Александром, который пару часов назад спешно отбыл на корабле Фаренгейта из Кёнигсберга.
- Если б не ваш спешный отъезд, то мы б задали французу гусей!… - возбуждённо говорил Генрих, открывая испачканную ремонтом дверь в Юнгерхоф, клуб Дворянского собрания, расположенного с ратушей в одном здании, но имевшего автономный вход. Александр не стал говорить, что не слишком горит желаньем кому-либо «задавать гусей», что бы это ни значило; что воспользовался предложеньем купца Фаренгейта о сатисфакции, и отъезжает на его судне с оказией дальше, экономя на расходах. Фаренгейт таким образом расплатился за украденый бочонок мёда, а Александра ждали срочные дела в Голландии: попутный корабль был весьма кстати.
- Скажите, Александр… мы знакомы всего пару дней, но за короткое время вы сделали просто чудеса… - говорил Генрих, стоя у дверей и возясь с ключами. - Я с этим французом бился два года, - говорил герргенрих. - Более упёртого человека я в своей жизни не встречал («Видел бы ты мою тёщу», - думал в этот момент Александр). - Ничего не могло его пронять. Только так, и не иначе! «Ваше местное не стоит ничего и подлежит стиранию лучшими образцами цивилизации», говорил он, разумея под цивилизацией собственно французское, - говорил герргенрих, открывая дверь и запаливая лампу, дабы провести его по подвалам к винному складу и вручить бутылочку фирменного кнайпхофского. На память.
- Ну, французы действительно кое в чём преуспели… но согласен, нельзя бездумно копировать чужую жизнь. - Дипломатично отзывался Александр.
- Теперь мы можем поставить здесь, у крыльца, медведей, - сказал Генрих, отвлекаясь от замка и указывая на старое ратушное крыльцо. - Несмотря на сопротивление нашего французского архитектора. «Они абсолютно противоположны по складу прекрасным скульптурам, которые скоро обретёт крыша ратуши» - говорил француз, тыкая в меня своею бородой и сверкая из-под бровей очами. И ведь поставит он наверх своих кукол… - Генрих начал зажигаться.
- Кукол?.. - переспросил Александр. Он чувствовал себя племянником, которого хлебосольная тётушка Хавронья одаривает разносолами: грибочками из дубовых рощ, огурчиками с болотистых островов, вот ещё клюквы туесок, и рыбки солёной в карман, груздей, опять же, в другой, опят с сопельками - подхватывай, морошки, чай, в городе не водится! И набила ему подол так, что теперь они лезут изо всякого кармана, только вот теперь вместо тётушки был вицебургомистр… «Надо будет порасспросить поподробней, откуда же у них такой волшебный сейф». - А на сейфе Шрёдингера вроде не кукла, а ваш герой Ганс Саган? Или вы про других?
- Конечно, про других! Так вы не в курсе? - оживился герргенрих. - Говорят, он возит везде сундучок с куклами, которые показывает заказчику вместе с макетом будущего здания, устраивая спектакль в стенах макета и оживляя его таким образом. А когда заказчик очаровывается игрою и заключает с ним контракт, то он этих кукол ставит уже во весь рост на крыше в виде скульптур… Впрочем, - тут же сдал назад герргенрих, - просвещённые люди не верят, конечно, в эти кукольные игры. - Сказавши так, он отчего-то покраснел.
- Конечно, не верят… - рассеянно отозвался Александр, думая, успеет ли он сегодня на корабль и ощущая, что половина его натуры уже не здесь, а в путешествии. - У кого есть дети, тот не играется в куклы… А почему вы хотите поставить именно медведей? А не русалок, или грифона, или сома?
Генрих забыл про отпертую дверь и увлечённо стал рассказывать - видно, что этот вопрос его занимал долго и сильно:
- Сейчас, в нашу просвещённую эпоху, герб каждого приличного города обретает символического покровителя - щитоносцев. Долгое время у нас был Ганс Саган. Но времена меняются, и негоже живому человеку, пусть и великому, занимать место в геральдическом бестиарии… Данциг, как самый передовой город Восточной Пруссии, обрёл львов в качестве городского символа. Кривляки-обезьянки-альтштадцы тоже взяли себе щитодержателями львов, и даже слепили их у себя на ратуше, будучи не в состоянии что-либо придумать сами. Кнайпхоф, как ганзейский самостийный купеческий город, чему свидетельством является его старинный герб, до сих пор выбирает - русалка или медведи? Или все вместе? Кто будет оживлённым символом города? ведь Длань и Корона - это предметы, а не твари геральдические! Вот в чём вопрос! - и Генрих победительно уставился на Александра, предлагая ему разделить этот вопрос и изящность самого рассуждения. Часы на Кафедральном соборе пробили шесть. Только срочным отъездом Александра можно было объяснить торопливость в объяснении геррагенриха, и торопливость в жестах и движениях.
- Мой корабль скоро отчаливает… - напомнил Александр. Ему не хотелось прерывать вице-бургомистра ганзейского города Кнайпхофа, но… корабль действительно скоро отчаливал.
- Герргенрих, герргенрих! - бросился к вицебургомистру через улицу дворник Ганс, держа метлу на манер пики. - Вы слышали? Этой ночью на чердаке кто-то пел песни и стучал! Там кто-то поселился. - Ганс поставил метлу к стене: - Мой сменщик слышал ночью женский смех и говор! Не ходите туда, герргенрих! - и он умоляюще сложил ладони. Он любил Генриха и защищал его своею метлою, как мог.
- Глупости! - оборвал его Генрих. - Никто там не живёт, Ганс, не выдумывай! Мы сейчас пройдём с Александром туда, и убедимся, что никто там не поселился, - Генрих отпер дверь и сделал московитянину приглашающий жест.
- А ещё говорят, - выпалил Ганс в спину заходящему в Юнкерхоф вице-бургомистру, - что ночью, когда из реки ушла вода, из старого колодца ратуши, про который все думали, что он пересох окончательно, - из него вырос столб воды с Кафедральный собор! И что на вершине этого столба была русалка с трубою и хвостом в кольцо…
Генрих только сверкнул очами в сторону Ганса, и стремительно ринулся по лестнице вверх, опережая Александра перепрыгивая через ступени и огибая мешки со строительны мусором, не обращая внимания, что камзол хлещет на поворотах углы, покрываясь пятнами побелки. Александр поспешил за ним, придерживая полы сюртука и шляпу, чтоб не слетала в этой чудной гонке чужой стремительности.
Взобравшись на чердак и отперев дверь, Генрих запалил стоящий рядом аварийный фонарь, вытянул его вперёд и так, с фонарём наперевес, вошёл внутрь и сразу остановился в проходе, заслонив Александру вид.
- Вот это да. - Сказал он через некоторе время, и шагнул дальше.
Александр, которого раздирало любопытство, последовал за ним.
В тёмной вселенной чердака, сверху которой торчали балки, а снизу был деревянный пол, усеянный голубиным помётом, - в этой тёмной некомнате стояло вывсоких шесть гробов неструганного дерева. У каждого гроба было по две ручки с обеих сторон, и они, в отличие от обычных гробов, не были обтянуты траурным крепом.
- Наверное, строители в этих ящиках хранят свои инструменты, - сказал Александр, и решительно рванул крышку ближнего ящика вверх. Генрих поставил фонарь на край ящика, который поначалу принял за гроб, и когда их глаза привыкли к полутьме, оба они - и Генрих, и Александр вытаращились на то, что осветило тусклое пламя фонаря.
Там, во гробе в ящике лежала белая женщина. Правая рука её была поднята и указывала прямо на Генриха, пустые глаза устремлены прямо в глаза Генриха, пронзая взглядом всю подноготную его, святая святых его. Одежда её состояла из греческой туники и бельэтажной пыли, которой всё равно, кого покрывать своим тленом - богиню ли, русалку ли, иль мумию женщины, которую француз зачаровал, превратил в статую и положил в ящик.
Александр содрогнулся.
- О господи! - только и сказал Генрих, отступая.
(далее: 8\2. Послесловие. Чердак, Медовый мост и недолгая вакансия. http://popadin39.livejournal.com/51329.html)
PS-вигилия. "Хроники кёнигсбергских сирен и русалок" Аурифабера-Ансельма, фрагмент 1 http://popadin39.livejournal.com/51589.html)