Corsica XIII
I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII
По дороге на улицу Рампар мы с Люком нашли бумажник. Конечно, заметил и поднял его именно он: я по близорукости и рассеянности никогда ничего не нахожу. Внутри лежали, кроме денег, еще какие-то документы, в том числе удостоверение личности. Люк сказал, что занесет находку в ближайшее кафе - они уже открывались, и официант в переднике подметал улицу перед входом. Я поднялся по узкой лестнице на другую улицу, отходившую перпендикулярно, и прождал Люка несколько минут, но он всё не шел, и я подумал, что в конце концов не так уж невежливо пойти вперед, тем паче что времени до начала работы оставалось не так много.
Дойдя неспешным шагом до дома Жан-Пьера (я думал, что товарищ меня догонит), я с удивлением увидел Люка сидящим с сигаретой на подоконнике, но ничего ему не сказал. Значит, Люк, привычный к одиноким прогулкам и прекрасно знающий городок, просто обошел меня другим путем. Но почему? Может, он не заходил в кафе? На мгновение я вспомнил то, что он выговаривал мне в ту памятную ночь о моей небрежности с деньгами, но прогнал эту мысль.
Я вошел в комнату и картинно остановился посредине, сверля завтракающих тяжелым взглядом.
- Может присядешь, Микаэль? - сказала Каролин.
- Никогда! - пафосно бросил я и действительно за стол так и не садился: стоя выпил кофе и съел яблоко.
Самое полезное, что я сделал в тот день на стройке, так это привязал, для надежности, хитроумным морским узлом строительные леса к огромным петлям портала. Я сделал это так успешно, что впоследствии вновь понадобилась моя помощь, чтобы развязать этот узел и переместить леса на пару метров правее: никто другой с узлом справиться не мог. С гораздо меньшим успехом я справлялся с замазыванием щелей в стенах церкви. Нормальные мастерки уже все разобрали, и оставались только узенькие «кошачьи языки». Нужно было с силой ляпать цемент на стену, но он падал с мастерка, пока я заносил руку, попадал не туда, куда я целил, и немедленно съезжал по стене. Приходилось запихивать его в нужное место рукой в перчатке.
Перчатки потом приходилось мыть, пока цемент окончательно не засох, и сушить на солнце. Я успел износить уже несколько пар нормальных рабочих перчаток с пупырышками на ладонях, и мои теперешние подходили скорее для мытья посуды: это были толстые резиновые краги. Резина здесь и там лопалась; если ты надевал перчатки, которые не успели высохнуть, то руки покрывались цыпками.
Пьер послал меня за ключом для колонки, чтобы наполнить бочки. Я поискал в указанном углу, но ничего не нашел; тогда Пьер уточнил, что это большая хрень длиной с локоть, и действительно, я нашел какую-то гигантскую штуку, скорее походящую на ключицу Железного Дровосека, чем на ключ. По глупости я отнес ее на место, как только Пьер открыл воду, а ведь этот ключ еще нужен был, чтобы завинтить колонку, так что пришлось бегать за ним еще раз, когда все бочки уже были наполнены. Тем временем Пьер направил шланг на землю. Я почувствовал себя дебилом и лишним человеком на стройке.
- Ты здорово сделал фронтон! - похвалила меня Армель.
- Это не я, это Брайан, - мрачно ответствовал я.
Я в очередной раз пожаловался Пьеру на отсутствие горячей воды у нас в квартире, но он, кажется, просто проигнорил мои слова.
За обедом я вновь поднял эту тему с Каролин, сидевшей, как обычно, напротив меня. Вот уже несколько дней я не ходил к девушкам принимать душ: появлялось было какое-то подобие теплой воды, но потом исчезло так же неожиданно, как появилось. Я хотел попробовать ее разжалобить, но открыто проситься в душ было уже неприлично, тем паче что двое остальных парней молча терпели ледяную воду.
- Если б вы знали, как тяжко мыться в холодной воде. У меня от нее всё сжимается!
- Могу представить, - фыркнула Каролин, одарила меня жгучим испанским взглядом, и больше мы эту тему не поднимали.
Я принял ледяной душ, проклиная равнодушие Пьера и непреклонность Каролин, и мы с Брайаном отправились в Нижний город стирать. Вещей у меня накопилось не так много, всего на пластиковый пакет. Брайан почему-то был убежден, что нас может довести до порта паровозик, который катает туристов - мол, стоит сказать, что мы волонтеры и реставрируем церковь, и нам найдется местечко, но когда мы дошли до того места, где он обычно поджидал пассажиров, паровозика не было, и вопрос отпал сам собой.
В прачечной тусовалось человека три-четыре. У нас не было порошка, и я сторожил вещи, пока Брайан гонял за какой-то дешевой хренью в ближайший супермаркет. Стирка (для неместных, ибо местные стирали дома) стоила аж 6,20.
Брайан следил за крутящимися в барабане вещами, а я сходил в табачную лавку рядом и купил четыре пачки "Лаки Страйк": одну себе, три Люку, ибо больше не хотел у него стрелять и собирался отдать должок.
Десять минут сушки стоили один евро. Десяти минут было очевидно недостаточно, но больше мы не успевали: в шесть начиналась экскурсия. Не разбирая одежду на твое-мое, мы затолкали ее скопом ко мне в пакет и в наплечную сумку Брайану и побежали на встречу с Пьером. Нам оставалось что-то около десяти минут, и я бежал по бесконечным лестницам вверх, как сумасшедший, забрав вдобавок у Брайана сумку. Он еле поспевал за мной.
Нужно было, конечно, заскочить домой, чтобы выложить белье. Мы побросали всё на нижнюю койку под ложем Брайана, единственную незанятую и незастеленную. Белье было еще совсем мокрым. Сохнуть ему при этом климате предстояло долго.
На место встречи мы пришли, однако, первыми. Брайан, тяжело дыша, привалился к стене дома.
- А вот прикинь, сейчас экскурсия, и опять по всему городу пешком! - подколол я его.
- Fuck you! - оскалился Брайан, и это был единственный раз, когда я слышал от него бранное слово.
Вместо ожидаемой прогулки по городу и каких-то рассказов о тайных интересных уголках мы просто устроились всей компанией напротив какого-то ресторана, прямо посреди улицы, так что прохожим приходилось нас обходить чуть не боком. Пьер, естественно, знал хозяев, и они выделили нам высокие стулья, выкатили какую-то огромную пиратскую бочку вместо стола и вынесли корсиканскую закусь: маринованные оливки разных сортов на шпажках, "хлеб мертвецов" с изюмом и орехами, колбаску. Мне принесли мой экземпляр статьи из местной газеты о нашей миссии, цветной ксерокс. На фотографии я позирую в шортах и белых носочках и кажусь больше и довольнее остальных.
По кругу пустили прекрасно изданный цветной буклет, составленный из фотографий и стихотворений участников прошлогодней группы (мы были вторыми и, вероятно, последними, поскольку финансировать добровольческие проекты местная мэрия больше не собиралась).
После этой трапезы мы еще и ужинали у Тьерри, хотя есть уже не хотелось. Кажется, много есть входило у меня в привычку, равно как и курить. Я выкурил пару сигарет (уже собственных, и в этом был определенный кайф независимости), сидя на узком подоконнике. Окна с этой стороны ресторана выходили на парковку. Это был угол Люка и Виктуар; я обычно сидел с противоположного края стола. Оказавшись на их стороне, я словно бы обязывался больше участвовать в общении, чем обычно.
На следующий день, во вторник, уезжала Сандра. Она уезжала почему-то первой, я не понял, почему, но это было известно с самого начала. Жан-Пьер отвез ее в аэропорт еще до обеда. На стройку она всё равно приходила, чтобы со всеми попрощаться, но уже в нерабочей одежде: в секси джинсах, попка в обтяг.
Я чмокнул ее на прощанье в обе щеки и она почему-то захихикала.
Отъезд Сандры, конечно, означал то, что нас, как негритят, оставалось уже не десять, а девять, и что потихоньку мы все начинали разъезжаться. Это значило, что корсиканское приключение подходило к концу. Впрочем, за завтраком в тот день чувствовалась общая усталость от стройки и от обстановки вообще. Леа высказывала, как ее бесит Брайан; я заметил на это, что, если бы я тоже не присутствовал за завтраком, то она бы говорила приблизительно то же про меня; она начала возражать, но без особого воодушевления. Брайану за глаза пеняли ничегонеделанье на стройке, но по всей видимости, его вины в этом не было - ни от каких заданий он не отлынивал. Проблема была просто в том, что большинство людей задержались на тех же позициях, где они работали с первых дней, и там еще оставалась работа. Нас же с Брайаном перекидывали с одного мелкого задания на другое. Когда я подходил к кому-то и предлагал помощь, мне отказывали: рук действительно хватало.
Я чистил станки от ржавчины. Удобный и страшный в своей силе инструмент "дискосу" забрали Эрик и Мишель, уезжая, а мелкая штука с вращающимися дисками почти не работала, потому действовать приходилось вручную, стальными щетками. Снаружи работала Каролин, стоя на лесах, и доделывала что-то на стене. Мне было видно ее в оконном проеме. Периодически она сметала щеткой лишний цемент.
Послышался шорох, и крошки попадали мне через окно на столешницу станка, которую я уже почистил и обмел щеткой. Я поднял голову и посмотрел в ее сторону - настолько выразительно, насколько это было возможно в респираторе и огромных пластиковых очках в пол-лица.
- Да, я знаю, я насвинячила.
Я вспомнил фразу Люка, сказанную им накануне... Не стоило, конечно задавать этот глупый вопрос, но мне так хотелось сказать ей что-то, что бы выходило за рамки тех реплик, которыми мы обычно обменивались. Что-то, что бы изменило то течение, которое приняли события и то, как всё (я это прекрасно знал) неизбежно заканчивалось в таких историях.
Последние дни я был охвачен этим ощущением ложной близости - можно называть его влюбленностью или даже любовью, в зависимости от ситуации, но по сути это всего лишь то, как я это назвал. Как будто в тебе живет многое, целый мир, распирающий тебя и желающий вырваться наружу. Когда хочется открыться, отдаться всецело, посвятить себя этому человеку. Как будто он может тебя понять, как будто ты его вообще интересуешь, как будто он замечает малейший твой жест, как ты замечаешь подобные вещи в нем. Как будто в твоем присутствии его сердце также бьется неровно.
- Это правда, что ты меня боишься?
- Кто тебе сказал? - нахмурилась Каролин.
- Люк.
- Что за чушь? - равнодушно произнесла она.
И тогда я понял, что всё это бессмысленно. Всё то, что у меня внутри, останется со мной и улетит со мной в Париж. Надо только дотерпеть эти несколько дней, когда к Каролин приедет ее парень, и главное, ничего ей не говорить и не показывать остальным.
Значит, всё кончится так.
По дороге на улицу Рампар мы с Люком нашли бумажник. Конечно, заметил и поднял его именно он: я по близорукости и рассеянности никогда ничего не нахожу. Внутри лежали, кроме денег, еще какие-то документы, в том числе удостоверение личности. Люк сказал, что занесет находку в ближайшее кафе - они уже открывались, и официант в переднике подметал улицу перед входом. Я поднялся по узкой лестнице на другую улицу, отходившую перпендикулярно, и прождал Люка несколько минут, но он всё не шел, и я подумал, что в конце концов не так уж невежливо пойти вперед, тем паче что времени до начала работы оставалось не так много.
Дойдя неспешным шагом до дома Жан-Пьера (я думал, что товарищ меня догонит), я с удивлением увидел Люка сидящим с сигаретой на подоконнике, но ничего ему не сказал. Значит, Люк, привычный к одиноким прогулкам и прекрасно знающий городок, просто обошел меня другим путем. Но почему? Может, он не заходил в кафе? На мгновение я вспомнил то, что он выговаривал мне в ту памятную ночь о моей небрежности с деньгами, но прогнал эту мысль.
Я вошел в комнату и картинно остановился посредине, сверля завтракающих тяжелым взглядом.
- Может присядешь, Микаэль? - сказала Каролин.
- Никогда! - пафосно бросил я и действительно за стол так и не садился: стоя выпил кофе и съел яблоко.
Самое полезное, что я сделал в тот день на стройке, так это привязал, для надежности, хитроумным морским узлом строительные леса к огромным петлям портала. Я сделал это так успешно, что впоследствии вновь понадобилась моя помощь, чтобы развязать этот узел и переместить леса на пару метров правее: никто другой с узлом справиться не мог. С гораздо меньшим успехом я справлялся с замазыванием щелей в стенах церкви. Нормальные мастерки уже все разобрали, и оставались только узенькие «кошачьи языки». Нужно было с силой ляпать цемент на стену, но он падал с мастерка, пока я заносил руку, попадал не туда, куда я целил, и немедленно съезжал по стене. Приходилось запихивать его в нужное место рукой в перчатке.
Перчатки потом приходилось мыть, пока цемент окончательно не засох, и сушить на солнце. Я успел износить уже несколько пар нормальных рабочих перчаток с пупырышками на ладонях, и мои теперешние подходили скорее для мытья посуды: это были толстые резиновые краги. Резина здесь и там лопалась; если ты надевал перчатки, которые не успели высохнуть, то руки покрывались цыпками.
Пьер послал меня за ключом для колонки, чтобы наполнить бочки. Я поискал в указанном углу, но ничего не нашел; тогда Пьер уточнил, что это большая хрень длиной с локоть, и действительно, я нашел какую-то гигантскую штуку, скорее походящую на ключицу Железного Дровосека, чем на ключ. По глупости я отнес ее на место, как только Пьер открыл воду, а ведь этот ключ еще нужен был, чтобы завинтить колонку, так что пришлось бегать за ним еще раз, когда все бочки уже были наполнены. Тем временем Пьер направил шланг на землю. Я почувствовал себя дебилом и лишним человеком на стройке.
- Ты здорово сделал фронтон! - похвалила меня Армель.
- Это не я, это Брайан, - мрачно ответствовал я.
Я в очередной раз пожаловался Пьеру на отсутствие горячей воды у нас в квартире, но он, кажется, просто проигнорил мои слова.
За обедом я вновь поднял эту тему с Каролин, сидевшей, как обычно, напротив меня. Вот уже несколько дней я не ходил к девушкам принимать душ: появлялось было какое-то подобие теплой воды, но потом исчезло так же неожиданно, как появилось. Я хотел попробовать ее разжалобить, но открыто проситься в душ было уже неприлично, тем паче что двое остальных парней молча терпели ледяную воду.
- Если б вы знали, как тяжко мыться в холодной воде. У меня от нее всё сжимается!
- Могу представить, - фыркнула Каролин, одарила меня жгучим испанским взглядом, и больше мы эту тему не поднимали.
Я принял ледяной душ, проклиная равнодушие Пьера и непреклонность Каролин, и мы с Брайаном отправились в Нижний город стирать. Вещей у меня накопилось не так много, всего на пластиковый пакет. Брайан почему-то был убежден, что нас может довести до порта паровозик, который катает туристов - мол, стоит сказать, что мы волонтеры и реставрируем церковь, и нам найдется местечко, но когда мы дошли до того места, где он обычно поджидал пассажиров, паровозика не было, и вопрос отпал сам собой.
В прачечной тусовалось человека три-четыре. У нас не было порошка, и я сторожил вещи, пока Брайан гонял за какой-то дешевой хренью в ближайший супермаркет. Стирка (для неместных, ибо местные стирали дома) стоила аж 6,20.
Брайан следил за крутящимися в барабане вещами, а я сходил в табачную лавку рядом и купил четыре пачки "Лаки Страйк": одну себе, три Люку, ибо больше не хотел у него стрелять и собирался отдать должок.
Десять минут сушки стоили один евро. Десяти минут было очевидно недостаточно, но больше мы не успевали: в шесть начиналась экскурсия. Не разбирая одежду на твое-мое, мы затолкали ее скопом ко мне в пакет и в наплечную сумку Брайану и побежали на встречу с Пьером. Нам оставалось что-то около десяти минут, и я бежал по бесконечным лестницам вверх, как сумасшедший, забрав вдобавок у Брайана сумку. Он еле поспевал за мной.
Нужно было, конечно, заскочить домой, чтобы выложить белье. Мы побросали всё на нижнюю койку под ложем Брайана, единственную незанятую и незастеленную. Белье было еще совсем мокрым. Сохнуть ему при этом климате предстояло долго.
На место встречи мы пришли, однако, первыми. Брайан, тяжело дыша, привалился к стене дома.
- А вот прикинь, сейчас экскурсия, и опять по всему городу пешком! - подколол я его.
- Fuck you! - оскалился Брайан, и это был единственный раз, когда я слышал от него бранное слово.
Вместо ожидаемой прогулки по городу и каких-то рассказов о тайных интересных уголках мы просто устроились всей компанией напротив какого-то ресторана, прямо посреди улицы, так что прохожим приходилось нас обходить чуть не боком. Пьер, естественно, знал хозяев, и они выделили нам высокие стулья, выкатили какую-то огромную пиратскую бочку вместо стола и вынесли корсиканскую закусь: маринованные оливки разных сортов на шпажках, "хлеб мертвецов" с изюмом и орехами, колбаску. Мне принесли мой экземпляр статьи из местной газеты о нашей миссии, цветной ксерокс. На фотографии я позирую в шортах и белых носочках и кажусь больше и довольнее остальных.
По кругу пустили прекрасно изданный цветной буклет, составленный из фотографий и стихотворений участников прошлогодней группы (мы были вторыми и, вероятно, последними, поскольку финансировать добровольческие проекты местная мэрия больше не собиралась).
После этой трапезы мы еще и ужинали у Тьерри, хотя есть уже не хотелось. Кажется, много есть входило у меня в привычку, равно как и курить. Я выкурил пару сигарет (уже собственных, и в этом был определенный кайф независимости), сидя на узком подоконнике. Окна с этой стороны ресторана выходили на парковку. Это был угол Люка и Виктуар; я обычно сидел с противоположного края стола. Оказавшись на их стороне, я словно бы обязывался больше участвовать в общении, чем обычно.
На следующий день, во вторник, уезжала Сандра. Она уезжала почему-то первой, я не понял, почему, но это было известно с самого начала. Жан-Пьер отвез ее в аэропорт еще до обеда. На стройку она всё равно приходила, чтобы со всеми попрощаться, но уже в нерабочей одежде: в секси джинсах, попка в обтяг.
Я чмокнул ее на прощанье в обе щеки и она почему-то захихикала.
Отъезд Сандры, конечно, означал то, что нас, как негритят, оставалось уже не десять, а девять, и что потихоньку мы все начинали разъезжаться. Это значило, что корсиканское приключение подходило к концу. Впрочем, за завтраком в тот день чувствовалась общая усталость от стройки и от обстановки вообще. Леа высказывала, как ее бесит Брайан; я заметил на это, что, если бы я тоже не присутствовал за завтраком, то она бы говорила приблизительно то же про меня; она начала возражать, но без особого воодушевления. Брайану за глаза пеняли ничегонеделанье на стройке, но по всей видимости, его вины в этом не было - ни от каких заданий он не отлынивал. Проблема была просто в том, что большинство людей задержались на тех же позициях, где они работали с первых дней, и там еще оставалась работа. Нас же с Брайаном перекидывали с одного мелкого задания на другое. Когда я подходил к кому-то и предлагал помощь, мне отказывали: рук действительно хватало.
Я чистил станки от ржавчины. Удобный и страшный в своей силе инструмент "дискосу" забрали Эрик и Мишель, уезжая, а мелкая штука с вращающимися дисками почти не работала, потому действовать приходилось вручную, стальными щетками. Снаружи работала Каролин, стоя на лесах, и доделывала что-то на стене. Мне было видно ее в оконном проеме. Периодически она сметала щеткой лишний цемент.
Послышался шорох, и крошки попадали мне через окно на столешницу станка, которую я уже почистил и обмел щеткой. Я поднял голову и посмотрел в ее сторону - настолько выразительно, насколько это было возможно в респираторе и огромных пластиковых очках в пол-лица.
- Да, я знаю, я насвинячила.
Я вспомнил фразу Люка, сказанную им накануне... Не стоило, конечно задавать этот глупый вопрос, но мне так хотелось сказать ей что-то, что бы выходило за рамки тех реплик, которыми мы обычно обменивались. Что-то, что бы изменило то течение, которое приняли события и то, как всё (я это прекрасно знал) неизбежно заканчивалось в таких историях.
Последние дни я был охвачен этим ощущением ложной близости - можно называть его влюбленностью или даже любовью, в зависимости от ситуации, но по сути это всего лишь то, как я это назвал. Как будто в тебе живет многое, целый мир, распирающий тебя и желающий вырваться наружу. Когда хочется открыться, отдаться всецело, посвятить себя этому человеку. Как будто он может тебя понять, как будто ты его вообще интересуешь, как будто он замечает малейший твой жест, как ты замечаешь подобные вещи в нем. Как будто в твоем присутствии его сердце также бьется неровно.
- Это правда, что ты меня боишься?
- Кто тебе сказал? - нахмурилась Каролин.
- Люк.
- Что за чушь? - равнодушно произнесла она.
И тогда я понял, что всё это бессмысленно. Всё то, что у меня внутри, останется со мной и улетит со мной в Париж. Надо только дотерпеть эти несколько дней, когда к Каролин приедет ее парень, и главное, ничего ей не говорить и не показывать остальным.
Значит, всё кончится так.
