Матушка Елизавета. Великая княгиня Елизавета Федоровна. Часть 12
Оригинал взят у eho_2013 в Матушка Елизавета. Великая княгиня Елизавета Федоровна. Часть 12
Продолжение. Начало см.: Ч. 1. http://eho-2013.livejournal.com/492622.html; Ч. 2. http://eho-2013.livejournal.com/493167.html ; Ч.3. http://eho-2013.livejournal.com/494630.html; Ч. 4. http://eho-2013.livejournal.com/496289.html; Ч.5. http://eho-2013.livejournal.com/499440.html; Ч.6. http://eho-2013.livejournal.com/500876.html; Ч. 7. http://eho-2013.livejournal.com/502401.html; Ч. 8. http://eho-2013.livejournal.com/502620.html; Ч. 9. http://eho-2013.livejournal.com/506385.html ; Ч. 10 http://eho-2013.livejournal.com/508720.html; Ч. 11 http://eho-2013.livejournal.com/511806.html
Елизавета Федоровна
Борис Савинков на страницах своих книг всегда представлял террористов, как исключительно благородных, интеллигентных, утонченных людей с оригинальным стилем мышления. О Каляеве он говорил: "Я посмотрел на его бледное интеллигентное лицо с тонкими чертами, на его скорбные большие глаза, на худые нерабочие руки и промолчал. Я не мог знать тогда, что ему не будет соперников"... И Моисеенко казался Савинкову неординарным человеком: "Его молчаливость переходила в угрюмость, и люди, знавшие его недостаточно близко, под этой угрюмостью могли не заметить широкой и оригинальной натуры Моисеенко. (...) Он придавал мало значения мирной работе, с худо скрываемым пренебрежением относился к конференциям, совещаниям и съездам. Он верил только в террор".
Верил только в террор... Непонятно, что легло в основу этой веры - террористические акты к 1905 году ежемесячно уносили сотни жизней, жестоко и бессмысленно, без всякой пользы для отечества, и все же боевая организация эсеров с маниакальным упорством стремилась убивать всех неугодных...
Эти люди, игравшие жизнями, и чужими и своими, считали себя одной семьей, спаянной чуть ли не мушкетерским братством.
Савинков вспоминал: "Если дело Плеве сплотило организацию, связало ее тем духом, который впоследствии Сазонов (Егор Сазонов - боевик, бросивший бомбу в экипаж Плеве и приговоренный за убийство министра к каторге. - Е.Х.) определял как дух "рыцарства и братства", то наша работа в Москве еще более упрочила эту связь. Я могу без преувеличения сказать, что все члены московского отдела... представляли собой одну тесную и дружную семью. Этой дружбе не мешала разница характеров и мнений. Быть может, индивидуальные особенности каждого только укрепляли ее. Я склонен приписывать исключительный успех московского покушения именно этому тесному сближению членов организации между собой".
Итак, "дружная семья" террористов, скрепленная узами "рыцарства и братства", готовилась к убийству великого князя... Однако судьба несколько раз давала Сергею Александровичу возможность спастись. Уже подготовленное покушение по тем или иным причинам срывалось. Может быть, усиление охраны, бдительность полиции или переезд в другой город после отставки с поста губернатора могли бы помочь. Но никто не задумался о реальном масштабе угрозы. И сам великий князь считал недостойным прятаться от каких-то мальчишек с бомбами...
Азартные "казаки-разбойники", ставкой в которых стала смерть, начались. Борис Савинков, "спортсмен революции" (по выражению великого князя Александра Михайловича), со своей командой вступил в игру. Сергей Александрович был обречен...
В ноябре 1904 года великий князь еще оставался на губернаторском посту. Прибывшие по его душу террористы, не желая рассекречиваться перед московскими эсэрами, начали подготовку к убийству в буквальном смысле с нуля. Они даже не знали, где именно следует искать Сергея Александровича... "Предстояло прежде всего узнать, где живет генерал-губернатор, - рассказывал Борис Савинков. - Это было известно каждому москвичу, но ни один из нас москвичом не был. Мы колебались, какой из дворцов великого князя взять исходной точкой наблюдения: генерал-губернаторский дом на Тверской, Николаевский или Нескучный дворцы. В адрес-календаре мы не могли найти указаний, спросить же нам было не у кого, если не у членов московского комитета. Моисеенко разрешил эту задачу. Он поднялся на колокольню Ивана Великого и начал расспрашивать сопровождавшего его сторожа о достопримечательностях Москвы. В разговоре он просил указать ему дворец генерал-губернатора. Сторож указал на Тверскую площадь и сообщил, что губернатор живет именно там".
Теперь можно было открывать охоту. Используя опыт, полученный в ходе подготовки убийства Плеве, двое боевиков - Моисеенко и Каляев - под чужими именами записались извозчиками. В их задачу входило не столько развозить по городу седоков, сколько - следить за великим князем и его передвижениями, не привлекая внимания полиции. Извозчики были столь естественной и неотъемлимой частью городского пейзажа, что на какого-нибудь "ваньку", застрявшего на углу Тверской в ожидании седока, никто и не глядел.
Боевики поделили роли - Моисеенко изображал нищего "ваньку" на захудалой лошаденке, убогое и забитое существо; Каляев же "работал" под лихача. У него была крепкая лошадь, щегольские сани, добротный армяк с красным кушаком "для форсу". Их "коллеги"-извозчики так и не заподозрили, что новички - бывшие студенты из дворянских семей и занимаются слежкой за губернатором.
Иван Калаяев
Вскоре боевики установили распорядок жизни великого князя, разведали в какое время он выезжает из дома, как выглядит его экипаж бывает ли полицейская или военная охрана... К началу декабря подготовительный этап был в основном завершен. 5 и 6 декабря в Москве планировались студенческие волнения, сопровождавшиеся демонстрациями. Полиция, пресекавшая беспорядки, обычно разгоняла подобные несанкционированные шествия и митинги, нарушающие нормальную жизнь города. Эсеры еще до начала событий выпустили провокационные листовки: "Московский комитет партии социалистов-революционеров считает нужным предупредить, что если назначенная на 5 и 6 декабря политическая демонстрация будет сопровождаться такой же зверской расправой со стороны властей и полиции, как это было еще на днях в Петербурге, то вся ответственность за зверства падет на головы генерал-губернатора Сергея и полицмейстера Трепова. Комитет не остановится перед тем, чтобы казнить их".
Еще стоял на дворе декабрь 1904 года, еще не случилось событий Кровавого воскресенья, сопровождавшихся жестокой расправой... Пока полиция, разгоняя демонстрации, могла пустить в ход всего лишь кулаки. Жертвы "зверств", сами охотно начинавшие драки с провокационной целью, отделывались синяками и царапинами, но вопили, что их кровь "взывает к отмщению". Шло неуклонное нагнетание злобы, взаимной агрессии, беззакония и жестокости...
То, что Сергей Александрович не испытывал симпатии к экстремистам, желавшим насильственно, проливая кровь, переустроить мир, совсем не удивительно. Как должностное лицо он был призван бороться с врагами государства и не позволять каждому, кто был чем-то недоволен, вершить акты "революционного права". Но кроме всего прочего, он был сыном Александра II, человека, пережившего множество покушений и взорванного в конце концов бомбой террориста... От терактов погибали родственники и знакомые великого князя - в годы Первой русской революции число политических убийств составляло от 42 до 127 в месяц. И он был сторонником жесткой борьбы с террором, что, тем не менее, не делало его махровым реакционером, как утверждали противники. Напротив, он покровительствовал организациям, занимавшимся социальными проблемами, эволюционным, а не революционным переустройством жизни.
Еще в 1902 году он напрямую занимался ничем иным как... созданием рабочих союзов. Брату Павлу он писал в то время: "Сегодня у меня были приятные минуты: я принимал депутацию рабочих со всех механических заводов и мастерских Москвы, которым я устроил и провел устав общества самопомощи. Дело очень интересное, серьезное, даже скажу опасное - обоюдоострое, но, по моему крайнему разумению, необходимое по нынешним временам". Однако, любые улучшения в положении рабочих лишь раздражали профессиональных революционеров, "заступников народных", так как снижали накал политической борьбы...
Подав в отставку с поста генерал-губернатора, Сергей Александрович счел нужным освободить губернаторский дом на Тверской и вместе с семейством переехал в Нескучное - во дворец, находившийся на тогдашней окраине Москвы, в живописном Нескучном саду на берегу Москвы-реки. Близкие не удивились - в семье великого князя сложилась традиция проводить в Нескучном рождественские праздники. Рождество все ближе, вот-вот нарядят елку, будут гости... Переезд великокняжеского семейства состоялся именно в декабре, после того, как заранее обещанные студенческие беспорядки были разогнаны полицией. Эсеры, не посвященные в тайны государственных назначений и отставок, конечно же приписали отъезд Романовых трусости - Сергей Александрович прочитал их прокламацию, грозившую ему смертью, и кинулся в бега. Савинков в "Записках террориста" настаивал на этой версии: "Вскоре после появления этой прокламации великий князь неожиданно и неизвестно куда выехал из дома генерал-губернатора. Перед нами стояла задача отыскать его новое местожительство. Мы стали наблюдать за Николаевским, Нескучным и даже старым Басманным дворцами. (...) Я до сих пор не знаю, чему приписать внезапный отъезд великого князя - простой ли случайности, сведениям ли, полученным им о нашей организации, или заявлению московского комитета. Я лично склоняюсь к последнему мнению. Великий князь не мог не посчитаться с угрозой партии социалистов-революционеров..."
На самом деле Сергей Александрович собственной безопасностью озаботился не слишком - человек военный, к опасности он относился с безрассудством, граничащим с легкомыслием. По Москве он по-прежнему передвигался в конном экипаже без охраны, хотя многие политики перед угрозой теракта окружили бы себя толпой личных телохранителей... Владимир Джунковский, бывший в то время адъютантом великого князя, вспоминал: "Великий князь выезжал в определенные часы или в карете, или в одиночных санях. С того времени, как стали поступать сведения о готовящихся покушениях, великий князь не изменил своих привычек, а только перестал брать с собой адъютанта, к нашей большой обиде.., и ездил всегда один, никогда не говоря, куда едет. Много мне пришлось с ним говорить по этому поводу и убеждать не выезжать всегда в определенное время, тем более, что его выезды резко бросались в глаза, и издали все всегда видели, когда появлялась карета или одиночка с кучером в белой бархатной шапке и с белыми вожжами. Великий князь оставался непреклонен и как бы нарочно бравировал, выезжая ежедневно в одни и те же часы".
Тревожило Сергея Александровича другое - жертвами могли стать его любимая жена и племянники. Для их защиты предпринималось многое. Элла относилась к делу с пониманием, а Марию, по молодости лет так и не осознавшую суть происходивших событий, лишь раздражали неудобства, вызванные политическими беспорядками.
Когда в Москве были получены первые известия о событиях Кровавого воскресенья, Сергей решил эвакуировать своих близких из уединенного загородного дворца, так как ожидал штурма. Дети уже спали, когда дядя разбудил их и велел срочно одеваться. "Мы переезжаем в Кремль", - сказал он, не дав им даже сложить вещи. У крыльца стояла закрытая карета, в которую впрягли пару сильных лошадей. "Мы сели в нее вместе с дядей и тетей, и лошади на полной скорости рванулись в ночь, - вспоминала Мария. - Занавески в карете были опущены. Мы не видели того, что происходит. Взрослые молчали, и мы не осмеливались задавать вопросы. Ночь была холодной, снег скрипел под колесами и копытами лошадей. Мы хорошо знали дорогу до Кремля, и хотя ничего не видели, догадывались, что едем туда окольным путем. За нами в тишине улиц раздавался галопирующий цокот копыт эскорта. Я не испытывала страха. Возбуждение и любопытство не оставляло места для других чувств".
Карета великого князя благополучно доехала до Кремля. Заспанные слуги распахнули перед великокняжеским семейством двери Николаевского дворца. Помещение, которое давно никто не отапливал и не проветривал, дохнуло в лица прибывшим сыростью и холодом. Вскоре подтянулись экипажи с гувернаткой, фрейлинами, слугами, которые доставили кое-как собранные вещи. Детей напоили чаем и уложили, укрыв кучей одеял, чтобы можно было хоть как-то согреться...
На следующий день дядя объяснил детям, что пребывание в Николаевском дворце будет временным и, как только позволят обстоятельства, семья вернется в Нескучное. Никто не мог догадаться, что в Нескучное, как и вообще к прежней жизни, им уже никогда не вернуться, и что теперь Николаевский дворец надолго станет их домом. Впрочем, старые хоромы, показавшиеся поначалу такими мрачными, после того как их проветрили, протопили, убрали и как следует осветили, стали гораздо уютнее. Елизавета Федоровна всегда умела создавать вокруг себя атмосферу красоты...
Открытка с видами старой Москвы
Переезд великого князя в Кремль снова спутал все карты террористов. "Его переезд помешал нашей работе, - не без раздражения вспоминал Савинков. - Наблюдение за Нескучным дворцом уже дало нам вполне определенные результаты... Мы уже намеревались приступить к покушению. Теперь приходилось начинать наблюдение сначала и, что еще хуже, наблюдать в самом Кремле".
Наблюдение в Кремле в те годы не представляло из себя ничего из ряда вон выходящего. Кремль был открыт всем желающим для проезда и прохода, и события января 1905 года ничего не изменили. Вот разве что городовых здесь было побольше, чем на обычных городских перекрестах, и относились здешние стражи порядка к своим обязанностям с большей ответственностью, чем простые постовые. Однако, несмотря на всю строгость кремлевской охраны, Моисеенко, изображавший извозчика, в первый же день наблюдений поставил свой возок прямо у Царь-пушки, где извозчики никогда не останавливались, и застрял там надолго, рассматривая Николаевский дворец, резиденцию великого князя. Городовые не обратили на "ваньку" внимания. Осмелевшие террористы стали останавливаться чуть ли не у самых ворот дворца...
Площадка была удобной для покушения, но, как с обидой заметил Савинков, "невозможно было караулить великого князя несколько дней подряд, невозможно было ожидать его ежедневно с бомбами в руках по 2-3 часа"...
Что и говорить, работу террористов легкой не назовешь! Объективные трудности мешают.
А тем временем и до Боевой группы дошли слухи о событиях в Петербурге. "Впечатление от петербургских событий было громадно, - признавался Савинков. - Неожиданное выступление петербургских рабочих со священником во главе действительно давало иллюзию начавшейся революции". Отвлекшись от практических вопросов покушения, Савинков отправился в Петербург, "чтобы убедиться на месте, можно ли чем-нибудь помочь выступлению рабочих". Помощь эту он представлял своеобразно. По его собственным словам, накануне отъезда у него произошел такой разговор с видным эсером Рутенбергом:
"- У вас есть что-нибудь в Петербурге? - српашивал он меня. Я дал ему уклончивый ответ... - Но бомбы-то есть? - Бомбы есть. - Ну так едем... С бомбами многое можно сделать".
И Савинков "рванул" в Петербург, чтобы "помочь" рабочим очередными взрывами и убийствами. А Сергею Александровичу этот энтузиазм руководителя боевой группы подарил еще немного скудно отмеренной жизни.
По возвращении в Москву, Савинков обнаружил, что все идет "по-старому". Мнимые извозчики "вели" великого князя в его поездках по городу, а Дора Бриллиант сидела в гостинице, караулила динамит и ожидала приказа снаряжать бомбы.
Пора было назначать дату покушения. Савинков вычитал в "Московских ведомостях", что 2 февраля в Большом театре состоится благотворительный спектакль в пользу общества Красного Креста. Елизавета Федоровна, покровительница общества, вместе с мужем должна была непременно посетить этот спектакль. Что ж, случай рассправиться с великим князем выдался удобный...
Дора Бриллиант прямо в гостинице приготовила две бомбы. (Уже бывали случаи, когда самодельные, кое-как заправленные некачественными химикатами бомбы взрывались прежде времени в гостиницах и жилых домах, от чего страдали случайные люди но это никогда никого из "рыцарей" террора не останавливало...) Встретившись в условленных местах с Каляевым и Куликовским, Савинков передал каждому из них по бомбе. Оба они нарядились крестьянами и завернули снаряды в ситцевые узелки, чтобы не привлекать к себе внимания. Каляев занял свой пост на Воскресенской площади (получившей позже название площадь Революции), а Куликовский - у решетки Александровского сада. Каким бы путем Сергей Александрович не выехал из Кремля в Большой театр, на пути у него должен был оказаться убийца... День был морозный, к вечеру началась вьюга. Каляев, притулившись возле парадного входа в здание Городской думы, по позднему времени - пустынного и темного, сжимал законечевшими пальцами узелок со смертоносной начинкой и вглядывался во тьму. В начале девятого из Никольских ворот Кремля выехала карета великого князя и свернула к Вознесенской площади. Узнать экипаж было просто - во всей Москве только карета Сергея Александровича была украшена такими яркими фонариками, что заметить ее можно было и в потемках, и во вьюжный вечер... Каляев бросился наперез карете и размахнулся, чтобы бросить бомбу. Но неожиданно он увидел в карете детей - Марию и Дмитрия, сопровождавших дядю и тетю.
И случилось чудо - Каляев, фанатик террора, никогда не задумывавшийся о случайных жертвах, вдруг опустил бомбу...
Мария Павловна, которая в тот день была в буквальном смысле на волосок от смерти, позже вспоминала:
"Тетя и дядя редко выезжали из Кремля и дома принимали лишь самых близких друзей. Однако... мы все поехали в Большой театр на благотворительный спектакль. Нас везла туда большая старомодная карета, обитая внутри белым шелком. И только несколько дней спустя мы узнали, как близко были от смерти. (...) Спектакль тем вечером был великолепный, в нем играл Шаляпин уже в зените своей славы. Зал сиял драгоценностями и парадными нарядами, никто и ведать не ведал о катастрофе, которую мы только что избежали".
Каляев кинулся в Александровский сад разыскивать Савинкова, ожидавшего результатов покушения в безопасном отдалении. (Читая мемуары Савинкова, в которых он постоянно старается приукрасить свою роль в революционной борьбе и выставить себя на первый план, трудно тем не менее не обратить внимание на одну деталь - великий "рыцарь террора" всегда оказывался в стороне во время терактов, посылая на смерть других, а себе благоразумно оставляя обязанности "координатора" операции). Захлебываясь от волнения, Каляев пробормотал:
- Я думаю, что поступил правильно. В карете были дети, а разве можно убить детей?
Савинков, по крайней мере, по его собственному утверждению, "не осудил" Каляева, но даже по комментариям этого события из книги "Воспоминания террориста" можно понять, насколько Савинков был раздражен.
"Он понимал, как много он своей властью поставил на карту, - писал Савинков о Каляеве, - пропустив такой единственный для убийства случай: он не только рискнул собой, - он рискнул всей организацией. Его могли арестовать с бомбой в руках у кареты, и тогда покушение откладывалось бы надолго. (...) Тогда он предложил решить общий вопрос, вправе ли организация, убивая великого князя, убить его жену и племянников. Этот вопрос никогда не обсуждался нами, даже не подымался. Каляев говорил, что если мы решим убить всю семью, то он на обратном пути из театра бросит бомбу в карету, не считаясь с тем, кто будет в ней находиться".
Савинков для чего-то, вероятно, чтобы проверить слова Каляева, направился к театру и произвел "разведку на месте". Билетов в кассе давно не было, спектакль уже начался, но к нему бросились перекупщики (о, этот вечный московский бизнес на перепродаже билетов в Большой!)
- Великая княгиня в театре? - небрежно осведомился Савинков у театральных барышников.
- Так точно-с. С четверть часа, как изволили прибыть, - ответили ему.
- А великий князь? - продолжал "рыцарь террора", стараясь сохранять столь же небрежный тон.
- Вместе с ее высочеством приехали.
Значит, Каляев сказал правду - Сергей Александрович действительно прибыл в Большой театр вместе с семьей.
Жизнь Елизавете Федоровне, Марии и Дмитрию спас именно Каляев. Он, фанатик террора, в этот раз проявил невероятное милосердие. Своей жизнью он не дорожил, будучи готовым умереть за идею в любой момент. И дни его действительно уже подходили к концу, как и дни вожделенной жертвы... А Борис Савинков... Оказавшись в послереволюционной эмиграции и заигрывая с представителями Белого движения, он настойчиво распространял идеи о том, что именно он спас в 1905 году великую княгиню Елизавету и детей от гибели. Даже Мария Павловна была в этом абсолютно уверена, отмечая в своих мемуарах: "Много лет спустя я узнала имя человека, который сберег наши жизни. То был Борис Савинков..."
Но гуманизм был ему чужд. В 1906 году группа эсеров-максималистов провела знаменитый теракт на даче Столыпина. Премьер-министр остался жив, но погибло свыше тридцати ни в чем не повинных людей - Столыпин в этот день принимал на даче просителей, и дом был забит проситителями, женщинами с детьми, стариками, здесь же была и семья премьер-министра, прислуга... Тело трехлетнего мальчика, сына одного из просителей, взрывом выкинуло в сад. Двое детей Столыпина были тяжело ранены, ноги его дочери Наташи были так сильно раздроблены, что врачи настаивали на немедленной ампутации. А няне детей, семнадцатилетней девушке-сироте из монастырских воспитанниц, ноги оторвало...
И что же Савинков, год назад похвалявшийся своим гуманизмом? Он был в восторге. Встретив в Гельсингфорсе укрывавшегося там организатора покушения на Столыпина Михаила Соколова, Савинков предложил ему объединить усилия.
Подобным же образом, не думая о чужих жизнях, Савинков организовал покушение на коменданта Севастополя генерал-лейтенанта Неплюева. Во время военно-морского парада, собиравшего в Севастополе массу зрителей, посланный Савинковым на верную смерть шестнадцатилетний мальчишка Николай Макаров бросил под ноги Неплюеву бомбу. Тут же взорвалась и бомба второго участника покушения, прятавшегося в толпе зрителей. "...Было убито 6 и ранено 37 человек из толпы", - холодно констатировал Савинков.
Но если уж Каляев проявил гуманизм, Савинкову "для истории" пришлось, по крайней мере внешне, в случае с племянниками Сергея Александровича разделить взгляды друга детства...
Открытка с видами старой Москвы и санями извозчика
Итак, попытка теракта не удалась. Троица террористов, еще не решившая, что делать дальше, отправилась бродить по Москве. Каляев и Куликовский так и тащили бомбы в ситцевых узелках. Как-то незаметно они вышли к набережной Москвы-реки.
Савинков в какой-то момент перестал слышать за спиной шаркающие шаги Куликовского. Обернувшись, он увидел как Петр навалился на гранитный парапет. Казалось, он вот-вот упадет. Когда Савинков подошел к нему, Куликовский прошептал:
- Возьмите у меня бомбу. Я сейчас ее уроню.
У Куликовского начинался нервный приступ. Утром он сообщил товарищам, что переоценил свои силы, что не может принять участия в покушении и вообще не в силах работать в терроре.
(Позже, оправившись от потрясения, этот человек будет мучиться раскаянием перед боевиками, посчитавшими его трусом. Через несколько месяцев полиция арестует Куликовского и, оказавшись в камере, он снова решит вернуться в террор, на этот раз индивидуальный. Чтобы "смыть" с себя позорное пятно, он бежит из заключения в Пречистенской полицейской части, 28 июля 1905 года явится на прием к московскому градоначальнику и разрядит в него обойму револьвера...)
А "дружная семья" убийц, действовавших в Москве, оказалась в сложном положении - вместо двух непосредственных исполнителей теракта, подстраховывших друг друга, остался один - Каляев.
Савинков волновался, что один "бомбист", даже кинув снаряд в карету великого князя, может лишь ранить свою жертву, а не убить, и в таком случае покушение придется признать неудавшимся. Но мысль самому взять в руки вторую бомбу не казалась Савинокову удачной. Он всегда находил благовидный предлог, чтобы остаться в стороне.
На этот раз таким предлогом послужила "страшная тревога" за судьбу английского инженера Галлея, по паспорту которого Савинков проживал. А вдруг, если бы мнимого Галлея арестовали, у подлинного начались бы какие-нибудь неприятности? Помилуйте, как же можно этаким образом "подставить" человека! Сам Савинков убил бы великого князя с дорогой душой, не задумываясь, но вот инженер Галлей, наверное, будет этим недоволен...
А бомбы не могли долго храниться с запалами. И лишний раз вынимать запалы из несовершенных самодельних конструкций было проблемой - не раз уже террористы, пытавшиеся зарядить или разрядить свои смертоносные снаряды, подрывались и гибли.
Каляев решился не медлить с убийством и взять все на себя.
Борис Савинков
Продолжение следует...
Продолжение. Начало см.: Ч. 1. http://eho-2013.livejournal.com/492622.html; Ч. 2. http://eho-2013.livejournal.com/493167.html ; Ч.3. http://eho-2013.livejournal.com/494630.html; Ч. 4. http://eho-2013.livejournal.com/496289.html; Ч.5. http://eho-2013.livejournal.com/499440.html; Ч.6. http://eho-2013.livejournal.com/500876.html; Ч. 7. http://eho-2013.livejournal.com/502401.html; Ч. 8. http://eho-2013.livejournal.com/502620.html; Ч. 9. http://eho-2013.livejournal.com/506385.html ; Ч. 10 http://eho-2013.livejournal.com/508720.html; Ч. 11 http://eho-2013.livejournal.com/511806.html
Елизавета Федоровна
Борис Савинков на страницах своих книг всегда представлял террористов, как исключительно благородных, интеллигентных, утонченных людей с оригинальным стилем мышления. О Каляеве он говорил: "Я посмотрел на его бледное интеллигентное лицо с тонкими чертами, на его скорбные большие глаза, на худые нерабочие руки и промолчал. Я не мог знать тогда, что ему не будет соперников"... И Моисеенко казался Савинкову неординарным человеком: "Его молчаливость переходила в угрюмость, и люди, знавшие его недостаточно близко, под этой угрюмостью могли не заметить широкой и оригинальной натуры Моисеенко. (...) Он придавал мало значения мирной работе, с худо скрываемым пренебрежением относился к конференциям, совещаниям и съездам. Он верил только в террор".
Верил только в террор... Непонятно, что легло в основу этой веры - террористические акты к 1905 году ежемесячно уносили сотни жизней, жестоко и бессмысленно, без всякой пользы для отечества, и все же боевая организация эсеров с маниакальным упорством стремилась убивать всех неугодных...
Эти люди, игравшие жизнями, и чужими и своими, считали себя одной семьей, спаянной чуть ли не мушкетерским братством.
Савинков вспоминал: "Если дело Плеве сплотило организацию, связало ее тем духом, который впоследствии Сазонов (Егор Сазонов - боевик, бросивший бомбу в экипаж Плеве и приговоренный за убийство министра к каторге. - Е.Х.) определял как дух "рыцарства и братства", то наша работа в Москве еще более упрочила эту связь. Я могу без преувеличения сказать, что все члены московского отдела... представляли собой одну тесную и дружную семью. Этой дружбе не мешала разница характеров и мнений. Быть может, индивидуальные особенности каждого только укрепляли ее. Я склонен приписывать исключительный успех московского покушения именно этому тесному сближению членов организации между собой".
Итак, "дружная семья" террористов, скрепленная узами "рыцарства и братства", готовилась к убийству великого князя... Однако судьба несколько раз давала Сергею Александровичу возможность спастись. Уже подготовленное покушение по тем или иным причинам срывалось. Может быть, усиление охраны, бдительность полиции или переезд в другой город после отставки с поста губернатора могли бы помочь. Но никто не задумался о реальном масштабе угрозы. И сам великий князь считал недостойным прятаться от каких-то мальчишек с бомбами...
Азартные "казаки-разбойники", ставкой в которых стала смерть, начались. Борис Савинков, "спортсмен революции" (по выражению великого князя Александра Михайловича), со своей командой вступил в игру. Сергей Александрович был обречен...
В ноябре 1904 года великий князь еще оставался на губернаторском посту. Прибывшие по его душу террористы, не желая рассекречиваться перед московскими эсэрами, начали подготовку к убийству в буквальном смысле с нуля. Они даже не знали, где именно следует искать Сергея Александровича... "Предстояло прежде всего узнать, где живет генерал-губернатор, - рассказывал Борис Савинков. - Это было известно каждому москвичу, но ни один из нас москвичом не был. Мы колебались, какой из дворцов великого князя взять исходной точкой наблюдения: генерал-губернаторский дом на Тверской, Николаевский или Нескучный дворцы. В адрес-календаре мы не могли найти указаний, спросить же нам было не у кого, если не у членов московского комитета. Моисеенко разрешил эту задачу. Он поднялся на колокольню Ивана Великого и начал расспрашивать сопровождавшего его сторожа о достопримечательностях Москвы. В разговоре он просил указать ему дворец генерал-губернатора. Сторож указал на Тверскую площадь и сообщил, что губернатор живет именно там".
Теперь можно было открывать охоту. Используя опыт, полученный в ходе подготовки убийства Плеве, двое боевиков - Моисеенко и Каляев - под чужими именами записались извозчиками. В их задачу входило не столько развозить по городу седоков, сколько - следить за великим князем и его передвижениями, не привлекая внимания полиции. Извозчики были столь естественной и неотъемлимой частью городского пейзажа, что на какого-нибудь "ваньку", застрявшего на углу Тверской в ожидании седока, никто и не глядел.
Боевики поделили роли - Моисеенко изображал нищего "ваньку" на захудалой лошаденке, убогое и забитое существо; Каляев же "работал" под лихача. У него была крепкая лошадь, щегольские сани, добротный армяк с красным кушаком "для форсу". Их "коллеги"-извозчики так и не заподозрили, что новички - бывшие студенты из дворянских семей и занимаются слежкой за губернатором.
Иван Калаяев
Вскоре боевики установили распорядок жизни великого князя, разведали в какое время он выезжает из дома, как выглядит его экипаж бывает ли полицейская или военная охрана... К началу декабря подготовительный этап был в основном завершен. 5 и 6 декабря в Москве планировались студенческие волнения, сопровождавшиеся демонстрациями. Полиция, пресекавшая беспорядки, обычно разгоняла подобные несанкционированные шествия и митинги, нарушающие нормальную жизнь города. Эсеры еще до начала событий выпустили провокационные листовки: "Московский комитет партии социалистов-революционеров считает нужным предупредить, что если назначенная на 5 и 6 декабря политическая демонстрация будет сопровождаться такой же зверской расправой со стороны властей и полиции, как это было еще на днях в Петербурге, то вся ответственность за зверства падет на головы генерал-губернатора Сергея и полицмейстера Трепова. Комитет не остановится перед тем, чтобы казнить их".
Еще стоял на дворе декабрь 1904 года, еще не случилось событий Кровавого воскресенья, сопровождавшихся жестокой расправой... Пока полиция, разгоняя демонстрации, могла пустить в ход всего лишь кулаки. Жертвы "зверств", сами охотно начинавшие драки с провокационной целью, отделывались синяками и царапинами, но вопили, что их кровь "взывает к отмщению". Шло неуклонное нагнетание злобы, взаимной агрессии, беззакония и жестокости...
То, что Сергей Александрович не испытывал симпатии к экстремистам, желавшим насильственно, проливая кровь, переустроить мир, совсем не удивительно. Как должностное лицо он был призван бороться с врагами государства и не позволять каждому, кто был чем-то недоволен, вершить акты "революционного права". Но кроме всего прочего, он был сыном Александра II, человека, пережившего множество покушений и взорванного в конце концов бомбой террориста... От терактов погибали родственники и знакомые великого князя - в годы Первой русской революции число политических убийств составляло от 42 до 127 в месяц. И он был сторонником жесткой борьбы с террором, что, тем не менее, не делало его махровым реакционером, как утверждали противники. Напротив, он покровительствовал организациям, занимавшимся социальными проблемами, эволюционным, а не революционным переустройством жизни.
Еще в 1902 году он напрямую занимался ничем иным как... созданием рабочих союзов. Брату Павлу он писал в то время: "Сегодня у меня были приятные минуты: я принимал депутацию рабочих со всех механических заводов и мастерских Москвы, которым я устроил и провел устав общества самопомощи. Дело очень интересное, серьезное, даже скажу опасное - обоюдоострое, но, по моему крайнему разумению, необходимое по нынешним временам". Однако, любые улучшения в положении рабочих лишь раздражали профессиональных революционеров, "заступников народных", так как снижали накал политической борьбы...
Подав в отставку с поста генерал-губернатора, Сергей Александрович счел нужным освободить губернаторский дом на Тверской и вместе с семейством переехал в Нескучное - во дворец, находившийся на тогдашней окраине Москвы, в живописном Нескучном саду на берегу Москвы-реки. Близкие не удивились - в семье великого князя сложилась традиция проводить в Нескучном рождественские праздники. Рождество все ближе, вот-вот нарядят елку, будут гости... Переезд великокняжеского семейства состоялся именно в декабре, после того, как заранее обещанные студенческие беспорядки были разогнаны полицией. Эсеры, не посвященные в тайны государственных назначений и отставок, конечно же приписали отъезд Романовых трусости - Сергей Александрович прочитал их прокламацию, грозившую ему смертью, и кинулся в бега. Савинков в "Записках террориста" настаивал на этой версии: "Вскоре после появления этой прокламации великий князь неожиданно и неизвестно куда выехал из дома генерал-губернатора. Перед нами стояла задача отыскать его новое местожительство. Мы стали наблюдать за Николаевским, Нескучным и даже старым Басманным дворцами. (...) Я до сих пор не знаю, чему приписать внезапный отъезд великого князя - простой ли случайности, сведениям ли, полученным им о нашей организации, или заявлению московского комитета. Я лично склоняюсь к последнему мнению. Великий князь не мог не посчитаться с угрозой партии социалистов-революционеров..."
На самом деле Сергей Александрович собственной безопасностью озаботился не слишком - человек военный, к опасности он относился с безрассудством, граничащим с легкомыслием. По Москве он по-прежнему передвигался в конном экипаже без охраны, хотя многие политики перед угрозой теракта окружили бы себя толпой личных телохранителей... Владимир Джунковский, бывший в то время адъютантом великого князя, вспоминал: "Великий князь выезжал в определенные часы или в карете, или в одиночных санях. С того времени, как стали поступать сведения о готовящихся покушениях, великий князь не изменил своих привычек, а только перестал брать с собой адъютанта, к нашей большой обиде.., и ездил всегда один, никогда не говоря, куда едет. Много мне пришлось с ним говорить по этому поводу и убеждать не выезжать всегда в определенное время, тем более, что его выезды резко бросались в глаза, и издали все всегда видели, когда появлялась карета или одиночка с кучером в белой бархатной шапке и с белыми вожжами. Великий князь оставался непреклонен и как бы нарочно бравировал, выезжая ежедневно в одни и те же часы".
Тревожило Сергея Александровича другое - жертвами могли стать его любимая жена и племянники. Для их защиты предпринималось многое. Элла относилась к делу с пониманием, а Марию, по молодости лет так и не осознавшую суть происходивших событий, лишь раздражали неудобства, вызванные политическими беспорядками.
Когда в Москве были получены первые известия о событиях Кровавого воскресенья, Сергей решил эвакуировать своих близких из уединенного загородного дворца, так как ожидал штурма. Дети уже спали, когда дядя разбудил их и велел срочно одеваться. "Мы переезжаем в Кремль", - сказал он, не дав им даже сложить вещи. У крыльца стояла закрытая карета, в которую впрягли пару сильных лошадей. "Мы сели в нее вместе с дядей и тетей, и лошади на полной скорости рванулись в ночь, - вспоминала Мария. - Занавески в карете были опущены. Мы не видели того, что происходит. Взрослые молчали, и мы не осмеливались задавать вопросы. Ночь была холодной, снег скрипел под колесами и копытами лошадей. Мы хорошо знали дорогу до Кремля, и хотя ничего не видели, догадывались, что едем туда окольным путем. За нами в тишине улиц раздавался галопирующий цокот копыт эскорта. Я не испытывала страха. Возбуждение и любопытство не оставляло места для других чувств".
Карета великого князя благополучно доехала до Кремля. Заспанные слуги распахнули перед великокняжеским семейством двери Николаевского дворца. Помещение, которое давно никто не отапливал и не проветривал, дохнуло в лица прибывшим сыростью и холодом. Вскоре подтянулись экипажи с гувернаткой, фрейлинами, слугами, которые доставили кое-как собранные вещи. Детей напоили чаем и уложили, укрыв кучей одеял, чтобы можно было хоть как-то согреться...
На следующий день дядя объяснил детям, что пребывание в Николаевском дворце будет временным и, как только позволят обстоятельства, семья вернется в Нескучное. Никто не мог догадаться, что в Нескучное, как и вообще к прежней жизни, им уже никогда не вернуться, и что теперь Николаевский дворец надолго станет их домом. Впрочем, старые хоромы, показавшиеся поначалу такими мрачными, после того как их проветрили, протопили, убрали и как следует осветили, стали гораздо уютнее. Елизавета Федоровна всегда умела создавать вокруг себя атмосферу красоты...
Открытка с видами старой Москвы
Переезд великого князя в Кремль снова спутал все карты террористов. "Его переезд помешал нашей работе, - не без раздражения вспоминал Савинков. - Наблюдение за Нескучным дворцом уже дало нам вполне определенные результаты... Мы уже намеревались приступить к покушению. Теперь приходилось начинать наблюдение сначала и, что еще хуже, наблюдать в самом Кремле".
Наблюдение в Кремле в те годы не представляло из себя ничего из ряда вон выходящего. Кремль был открыт всем желающим для проезда и прохода, и события января 1905 года ничего не изменили. Вот разве что городовых здесь было побольше, чем на обычных городских перекрестах, и относились здешние стражи порядка к своим обязанностям с большей ответственностью, чем простые постовые. Однако, несмотря на всю строгость кремлевской охраны, Моисеенко, изображавший извозчика, в первый же день наблюдений поставил свой возок прямо у Царь-пушки, где извозчики никогда не останавливались, и застрял там надолго, рассматривая Николаевский дворец, резиденцию великого князя. Городовые не обратили на "ваньку" внимания. Осмелевшие террористы стали останавливаться чуть ли не у самых ворот дворца...
Площадка была удобной для покушения, но, как с обидой заметил Савинков, "невозможно было караулить великого князя несколько дней подряд, невозможно было ожидать его ежедневно с бомбами в руках по 2-3 часа"...
Что и говорить, работу террористов легкой не назовешь! Объективные трудности мешают.
А тем временем и до Боевой группы дошли слухи о событиях в Петербурге. "Впечатление от петербургских событий было громадно, - признавался Савинков. - Неожиданное выступление петербургских рабочих со священником во главе действительно давало иллюзию начавшейся революции". Отвлекшись от практических вопросов покушения, Савинков отправился в Петербург, "чтобы убедиться на месте, можно ли чем-нибудь помочь выступлению рабочих". Помощь эту он представлял своеобразно. По его собственным словам, накануне отъезда у него произошел такой разговор с видным эсером Рутенбергом:
"- У вас есть что-нибудь в Петербурге? - српашивал он меня. Я дал ему уклончивый ответ... - Но бомбы-то есть? - Бомбы есть. - Ну так едем... С бомбами многое можно сделать".
И Савинков "рванул" в Петербург, чтобы "помочь" рабочим очередными взрывами и убийствами. А Сергею Александровичу этот энтузиазм руководителя боевой группы подарил еще немного скудно отмеренной жизни.
По возвращении в Москву, Савинков обнаружил, что все идет "по-старому". Мнимые извозчики "вели" великого князя в его поездках по городу, а Дора Бриллиант сидела в гостинице, караулила динамит и ожидала приказа снаряжать бомбы.
Пора было назначать дату покушения. Савинков вычитал в "Московских ведомостях", что 2 февраля в Большом театре состоится благотворительный спектакль в пользу общества Красного Креста. Елизавета Федоровна, покровительница общества, вместе с мужем должна была непременно посетить этот спектакль. Что ж, случай рассправиться с великим князем выдался удобный...
Дора Бриллиант прямо в гостинице приготовила две бомбы. (Уже бывали случаи, когда самодельные, кое-как заправленные некачественными химикатами бомбы взрывались прежде времени в гостиницах и жилых домах, от чего страдали случайные люди но это никогда никого из "рыцарей" террора не останавливало...) Встретившись в условленных местах с Каляевым и Куликовским, Савинков передал каждому из них по бомбе. Оба они нарядились крестьянами и завернули снаряды в ситцевые узелки, чтобы не привлекать к себе внимания. Каляев занял свой пост на Воскресенской площади (получившей позже название площадь Революции), а Куликовский - у решетки Александровского сада. Каким бы путем Сергей Александрович не выехал из Кремля в Большой театр, на пути у него должен был оказаться убийца... День был морозный, к вечеру началась вьюга. Каляев, притулившись возле парадного входа в здание Городской думы, по позднему времени - пустынного и темного, сжимал законечевшими пальцами узелок со смертоносной начинкой и вглядывался во тьму. В начале девятого из Никольских ворот Кремля выехала карета великого князя и свернула к Вознесенской площади. Узнать экипаж было просто - во всей Москве только карета Сергея Александровича была украшена такими яркими фонариками, что заметить ее можно было и в потемках, и во вьюжный вечер... Каляев бросился наперез карете и размахнулся, чтобы бросить бомбу. Но неожиданно он увидел в карете детей - Марию и Дмитрия, сопровождавших дядю и тетю.
И случилось чудо - Каляев, фанатик террора, никогда не задумывавшийся о случайных жертвах, вдруг опустил бомбу...
Мария Павловна, которая в тот день была в буквальном смысле на волосок от смерти, позже вспоминала:
"Тетя и дядя редко выезжали из Кремля и дома принимали лишь самых близких друзей. Однако... мы все поехали в Большой театр на благотворительный спектакль. Нас везла туда большая старомодная карета, обитая внутри белым шелком. И только несколько дней спустя мы узнали, как близко были от смерти. (...) Спектакль тем вечером был великолепный, в нем играл Шаляпин уже в зените своей славы. Зал сиял драгоценностями и парадными нарядами, никто и ведать не ведал о катастрофе, которую мы только что избежали".
Каляев кинулся в Александровский сад разыскивать Савинкова, ожидавшего результатов покушения в безопасном отдалении. (Читая мемуары Савинкова, в которых он постоянно старается приукрасить свою роль в революционной борьбе и выставить себя на первый план, трудно тем не менее не обратить внимание на одну деталь - великий "рыцарь террора" всегда оказывался в стороне во время терактов, посылая на смерть других, а себе благоразумно оставляя обязанности "координатора" операции). Захлебываясь от волнения, Каляев пробормотал:
- Я думаю, что поступил правильно. В карете были дети, а разве можно убить детей?
Савинков, по крайней мере, по его собственному утверждению, "не осудил" Каляева, но даже по комментариям этого события из книги "Воспоминания террориста" можно понять, насколько Савинков был раздражен.
"Он понимал, как много он своей властью поставил на карту, - писал Савинков о Каляеве, - пропустив такой единственный для убийства случай: он не только рискнул собой, - он рискнул всей организацией. Его могли арестовать с бомбой в руках у кареты, и тогда покушение откладывалось бы надолго. (...) Тогда он предложил решить общий вопрос, вправе ли организация, убивая великого князя, убить его жену и племянников. Этот вопрос никогда не обсуждался нами, даже не подымался. Каляев говорил, что если мы решим убить всю семью, то он на обратном пути из театра бросит бомбу в карету, не считаясь с тем, кто будет в ней находиться".
Савинков для чего-то, вероятно, чтобы проверить слова Каляева, направился к театру и произвел "разведку на месте". Билетов в кассе давно не было, спектакль уже начался, но к нему бросились перекупщики (о, этот вечный московский бизнес на перепродаже билетов в Большой!)
- Великая княгиня в театре? - небрежно осведомился Савинков у театральных барышников.
- Так точно-с. С четверть часа, как изволили прибыть, - ответили ему.
- А великий князь? - продолжал "рыцарь террора", стараясь сохранять столь же небрежный тон.
- Вместе с ее высочеством приехали.
Значит, Каляев сказал правду - Сергей Александрович действительно прибыл в Большой театр вместе с семьей.
Жизнь Елизавете Федоровне, Марии и Дмитрию спас именно Каляев. Он, фанатик террора, в этот раз проявил невероятное милосердие. Своей жизнью он не дорожил, будучи готовым умереть за идею в любой момент. И дни его действительно уже подходили к концу, как и дни вожделенной жертвы... А Борис Савинков... Оказавшись в послереволюционной эмиграции и заигрывая с представителями Белого движения, он настойчиво распространял идеи о том, что именно он спас в 1905 году великую княгиню Елизавету и детей от гибели. Даже Мария Павловна была в этом абсолютно уверена, отмечая в своих мемуарах: "Много лет спустя я узнала имя человека, который сберег наши жизни. То был Борис Савинков..."
Но гуманизм был ему чужд. В 1906 году группа эсеров-максималистов провела знаменитый теракт на даче Столыпина. Премьер-министр остался жив, но погибло свыше тридцати ни в чем не повинных людей - Столыпин в этот день принимал на даче просителей, и дом был забит проситителями, женщинами с детьми, стариками, здесь же была и семья премьер-министра, прислуга... Тело трехлетнего мальчика, сына одного из просителей, взрывом выкинуло в сад. Двое детей Столыпина были тяжело ранены, ноги его дочери Наташи были так сильно раздроблены, что врачи настаивали на немедленной ампутации. А няне детей, семнадцатилетней девушке-сироте из монастырских воспитанниц, ноги оторвало...
И что же Савинков, год назад похвалявшийся своим гуманизмом? Он был в восторге. Встретив в Гельсингфорсе укрывавшегося там организатора покушения на Столыпина Михаила Соколова, Савинков предложил ему объединить усилия.
Подобным же образом, не думая о чужих жизнях, Савинков организовал покушение на коменданта Севастополя генерал-лейтенанта Неплюева. Во время военно-морского парада, собиравшего в Севастополе массу зрителей, посланный Савинковым на верную смерть шестнадцатилетний мальчишка Николай Макаров бросил под ноги Неплюеву бомбу. Тут же взорвалась и бомба второго участника покушения, прятавшегося в толпе зрителей. "...Было убито 6 и ранено 37 человек из толпы", - холодно констатировал Савинков.
Но если уж Каляев проявил гуманизм, Савинкову "для истории" пришлось, по крайней мере внешне, в случае с племянниками Сергея Александровича разделить взгляды друга детства...
Открытка с видами старой Москвы и санями извозчика
Итак, попытка теракта не удалась. Троица террористов, еще не решившая, что делать дальше, отправилась бродить по Москве. Каляев и Куликовский так и тащили бомбы в ситцевых узелках. Как-то незаметно они вышли к набережной Москвы-реки.
Савинков в какой-то момент перестал слышать за спиной шаркающие шаги Куликовского. Обернувшись, он увидел как Петр навалился на гранитный парапет. Казалось, он вот-вот упадет. Когда Савинков подошел к нему, Куликовский прошептал:
- Возьмите у меня бомбу. Я сейчас ее уроню.
У Куликовского начинался нервный приступ. Утром он сообщил товарищам, что переоценил свои силы, что не может принять участия в покушении и вообще не в силах работать в терроре.
(Позже, оправившись от потрясения, этот человек будет мучиться раскаянием перед боевиками, посчитавшими его трусом. Через несколько месяцев полиция арестует Куликовского и, оказавшись в камере, он снова решит вернуться в террор, на этот раз индивидуальный. Чтобы "смыть" с себя позорное пятно, он бежит из заключения в Пречистенской полицейской части, 28 июля 1905 года явится на прием к московскому градоначальнику и разрядит в него обойму револьвера...)
А "дружная семья" убийц, действовавших в Москве, оказалась в сложном положении - вместо двух непосредственных исполнителей теракта, подстраховывших друг друга, остался один - Каляев.
Савинков волновался, что один "бомбист", даже кинув снаряд в карету великого князя, может лишь ранить свою жертву, а не убить, и в таком случае покушение придется признать неудавшимся. Но мысль самому взять в руки вторую бомбу не казалась Савинокову удачной. Он всегда находил благовидный предлог, чтобы остаться в стороне.
На этот раз таким предлогом послужила "страшная тревога" за судьбу английского инженера Галлея, по паспорту которого Савинков проживал. А вдруг, если бы мнимого Галлея арестовали, у подлинного начались бы какие-нибудь неприятности? Помилуйте, как же можно этаким образом "подставить" человека! Сам Савинков убил бы великого князя с дорогой душой, не задумываясь, но вот инженер Галлей, наверное, будет этим недоволен...
А бомбы не могли долго храниться с запалами. И лишний раз вынимать запалы из несовершенных самодельних конструкций было проблемой - не раз уже террористы, пытавшиеся зарядить или разрядить свои смертоносные снаряды, подрывались и гибли.
Каляев решился не медлить с убийством и взять все на себя.
Борис Савинков
Продолжение следует...