Матушка Елизавета. Великая княгиня Елизавета Федоровна. Часть 23
Продолжение. Предыдущие части: Ч. 15 http://eho-2013.livejournal.com/532927.html
Ч. 16 http://eho-2013.livejournal.com/534807.html
Ч. 17 http://eho-2013.livejournal.com/536327.html
Ч. 18 http://eho-2013.livejournal.com/538438.html
Ч. 19 http://eho-2013.livejournal.com/539776.html
Ч. 20 http://eho-2013.livejournal.com/542549.html
Ч. 21 http://eho-2013.livejournal.com/549237.html
ч.22 http://eho-2013.livejournal.com/556623.html
Устав Марфо-Мариинской обители был окончательно утвержден Святейшим Синодом 29 апреля 1914 года. Марфо-Мариинская обитель ставила цель «трудом сестер и иными возможными способами помогать в духе Православной Христовой Церкви больным и бедным и оказывать помощь и утешение страждущим и находящимся в горе и скорби». За Елизаветой Федоровной утверждалось пожизненное настоятельство, с назначением в дальнейшем преемницы по своему личному выбору. Настоятельница руководила всей деятельностью обители, ей также принадлежало право избирать духовника, с представлением его кандидатуры на утверждение митрополита Московского, назначать старших сестер и других должностных лиц. Она же принимала окончательное решение о зачислении новых сестер.
Как гласил устав, «в сестры обители милосердия принимаются лица, достигшие 21 года, и до 40 лет, православные, грамотные, достаточно крепкого здоровья и желающие посвятить во имя Господа все свои силы служению страждущим, больным и неимущим. Число сестер обители милосердия зависит от ее денежных средств и от развития ее деятельности. Лицо, желающее поступить в число сестер обители милосердия, подает о том заявление на имя настоятельницы, с приложением подписки о согласии подчиниться испытанию, исполнять все установленные правила и о желании посвятить себя достижению целей обители милосердия. Как сестры, так и испытуемые и ученицы исполняют все работы по обители милосердия и всякие обязанности и поручения, возлагаемые на них настоятельницей. Труд свой они несут бесплатно и всякое вознаграждение, получаемое ими за работу в качестве сестры, они обязаны полностью передавать обители милосердия. Сестры не могут принадлежать ни к каким организациям, политическим или иным, и обязаны оказывать всем нуждающимся одинаковое участие».
Дети из приюта Марфо-Мариинской обители
Настоятельница могла в любой момент отказаться от своей должности и, по желанию, перейти в разряд рядовых сестер или жить в обители милосердия на покое до своей смерти. Предполагалось, что в будущем будет устроен скит вне Москвы, куда потрудившиеся сестры, по желанию и с согласия совета обители, смогут удаляться и проводить последние годы своей жизни в молитве и исключительном служении Богу. Уставом за обителью закреплялось право для «наилучшего достижения своей цели… учреждать, с надлежащего разрешения, различные благотворительные и просветительные учреждения». Елизавета Федоровна вынашивала самые обширные планы по дальнейшему распространению накопленного в обители уникального опыта служения ближним.
А Мария Павловна после развода с мужем решила отправиться в путешествие. Побывав в Италии, Мария переехала в соседнюю Грецию, в страну ее любимой бабушки Ольги... Она наконец смогла побывать на острове Корфу, в месте, где родилась ее мать принцесса Александра. Родина матери ("незабываемое сказочное место") потрясла Марию красотой, и красотой природы, и красотой древней архитектуры, и классической античной красотой местных жителей... И больные легкие, и растрепанные нервы великой княгини приходили на юге в норму.
Из Греции она на яхте русского военно-морского флота вернулась на родину, в Крым, где май - дивное время года... В начале лета Мария, окрепшая и похорошевшая, отправилась в Царское Село. Отец с мачехой, прощенные царем и счастливые от возвращения на родину, обживали там свой новый дом... Шло лето 1914 года...
Положение великой княгини Марии Павловны было несколько двусмысленным. С одной стороны, разведенных женщин при дворе не принимали. Но с другой стороны, странно было бы не примать в своем доме кузину, сестру, дочь, племянницу, которая ни в чем не виновата, напротив, стоически воспринимает все беды, упавшие на ее голову по недомыслию близких родственников...
Во всяком случае, на семейных пикниках и обедах Мария бывала совершенно свободно - в Царском Селе утвердилась дачная простота, не дававшая ей почувствовать неприятные стороны нового статуса. И все же неясность будущего беспокоила...
Известие о роковом выстреле в Сараево застало царскую семью с родственниками на военном параде в Красном Селе. Смотр воинским частям проводил император. Столь любимое в России зрелище как военный парад собрало многочисленную толпу приглашенных. И вдруг по толпе зашелестело: "Сараево... Сараево... Эрц-герцог... Убили..."
Мария стояла среди нарядных людей, еще минуту назад - веселых и беззаботных, и с ужасом прислушивалась к разговорам, циркулирующим вокруг. Для многих на этом плацу неизбежность грядущей войны стала очевидной уже в первые минуты...
В Царское Село с праздничного парада все вернулись удрученными, с тревогой ожидая новостей.
Царскосельские парки и роскошные особняки быстро опустели - у мужчин, и в первую очередь, у мужчин из рода Романовых сразу же появилось множество неотложных дел. Ожидалась мобилизация, и никто из великий князей, большинство из которых были офицерами, не собирался увиливать от отправки на фронт.
Полк кавалергардов, в котором служил Дмитрий, был отправлен на фронт в числе первых. Проводы были тяжелыми для Марии - только-только ей удалось вернуться в Россию и воссоединиться с семьей, как опять приходится расставаться с любимым братом, отпуская его в неивестность, может быть, даже на смерть...
Согласно православным традициям накануне отъезда в действующую армию в полку служили напутственный молебен, на который приглашались близкие воинов. "Было больно и грустно, - вспоминала Мария Павловна, - видеть эти сплоченные ряды стоявших на молитве мужчин в новой походной форме, с фуражками в руках, их лица, такие юные, такие жизнерадостные! Как всегда, лучшие люди страны отправлялись первыми. Где в этом строе будут пробиты первые бреши? Насколько поредеют эти ряды, когда полк вернется с войны?"
Мария и Дмитрий
Проводив брата, Мария вдруг до конца осознала всю сложность своего нынешнего положения и навалившегося на нее одиночества, почувствовала недоброжелательность и пересуды... Близких друзей в Петербурге у нее было мало - с детских лет и до замужества она проживала в Москве, а нынешнее положение разведенной женщины мешало обзавестись новыми знакомствами да и вообще вызывало массу разнообразных трудностей и проблем.
В эти дни Мария по-настоящему поняла тетю Эллу, всегда искавшую в помощи другим забвение собственных несчастий. Мария, уже без всякого принуждения со стороны тети, исключительно по собственной доброй воле решила отправиться на фронт обычной сестрой милосердия.
По придворным правилам на это требовалось именное разрешение императрицы. Мария боялась, что Аликс начнет отговаривать ее, убеждать остаться в благополучном Петербурге, и приготовилась выдержать бой, но императрица отнеслась к ее решению вполне благосклонно - она вместе с дочерьми и сама намеревалась заняться подобной деятельностью в военном госпитале.
Мария немедленно приступила к обучению. Медицинских курсов при обществе Красного Креста еще не существовало, но при городских больницах врачи по договоренности готовили желающих дам для работы сестрами милосердия. Мария очень быстро на практике освоила основы сестринского дела.
Принцесса Елена, сестра сербского короля Александра, занималась формированием и отправкой к месту боевых действий полевых госпиталей, содержание которых ее семья взяла на себя. Ее муж Иоанн, сын великого князя Константина Константиновича, был офицером-кавалергадом, как и Дмитрий Романов, и Елена с одним из госпиталей собиралась прибыть на тот участок фронта, где сражался их полк. Она предложила Марии тоже принять участие в работе военно-полевого госпиталя. Мария с радостью согласилась - забрезжила надежда повидать на фронте брата...
В первые дни после отъезда брат писал каждый день, но как только кавалергарды попали на линию фронта в Восточной Пруссии, они сразу же, прямо с поезда, вступили в бой, и по слухам, понесли большие потери. Мария потеряла покой. Она пугалась прихода почтальона, телефонных звонков, неожиданных визитов родственников, ей все время казалось, что сейчас ей сообщат страшную правду о брате...
Телеграмма с фронта поступила к ней утром, когда усталая Мария вернулась после ночного дежурства в больнице. Сразу взглянув на подпись, Мария увидела имя брата и немного успокоилась - Дмитрий сам прислал весточку, значит, жив. Но прочитав текст, она снова потеряла почву под ногами. Полк кавалергардов понес большие потери - многие друзья детства из аристократических семейств навеки остались в прусской земле. Погибли два брата Катковы и молодой князь Лопухин, которых Мария навсегда запомнила озорными мальчишками - их когда-то приводили к ним с братом в Кремль играть...
Пора было сдавать экзамен на звание сестры милосердия. Гоняли доктора из комиссии молодую родственницу императора по медицинским предметам без поблажек, но ей удалось с честью выдержать испытание, ответив на все вопросы. Бывшая гувернантка Марии, мадемуазель Элен Джунковская, успевшая за последние годы сделать административную карьеру и занять высокий пост в руководстве общества Красного Креста, со слезами гордости вручила своей воспитаннице сестринское свидетельство, позволяющее заниматься медицинской работой в военных госпиталях и носить форменную одежду.
Тетя Элла, которой Мария сообщила о своем желании отправиться на фронт, испытала не меньшую гордость. Об опасностях, сопряженных с подобным решением, никто в первые дни войны не задумывался. Или просто не считал достойным прятаться от этих опасностей...
Во всяком случае, тетя Элла горячо одобрила решение Марии и приехала в Петербург проститься с племянницей и благословить ее. Все родные и знакомые разделяли мнение Елизаветы Федоровны и окружали Марию в последние дни перед отъездом таким вниманием и заботой, что она даже чувствовала неловкость. "Мне казалось, что в том, чем я намерена заниматься, нет ничего необычного, а то, что это связано с определенным риском для жизни, вполне в порядке вещей в условиях войны", - вспоминала Мария Павловна годы спустя.
В день отъезда Марии тетя Элла повезла ее в часовню при домике Петра I, где находилась высокочтимая в православном мире икона Спаса. Елизавета Федоровна была в своем обычном монашеском облачении, на Марии было форменное платье сестры милосердия, но горожане их узнали. Пока дамы молились, по округе разнесся слух, что родственницы царя, поставившие своей задачей помощь раненым, сейчас находятся в часовне.
Когда великие княгини вышли на улицу, они оказались в окружении толпы. Простые люди говорили им какие-то взволнованные благодарные слова, старались поцеловать руку. Многие плакали и благословляли Марию.
"Дорогая ты наша, - слышалось со всех сторон, - и ты на войну едешь... Спаси и сохрани тебя Господь! Будешь заботиться о наших солдатах. Спасибо тебе!"
Кто-то крестил молодую женщину, кто-то просил разузнать о судьбе пропавшего без вести сына...
"Мне никогда прежде не доводилось испытывать ничего подобного, я была взволнована до глубины души, - вспоминала Мария Павловна, - похоже, те же чувства испытывала и тетя".
Кто бы мог тогда поверить, что пройдет всего лишь три года, и те же простые русские люди будут готовы растерзать каждого, кто принадлежит к романовскому семейству. Без всякой вины, только лишь по причине родства с царем...
Вечером немногочисленные близкие - Елизавета Федоровна, сводный брат Владимир Палей и еще одна родственница из романовского клана, Мария Павловна-старшая, жена дяди Владимира Александровича - провожали Марию на вокзале.
Когда раздался приказ садиться по вагонам, и Мария перецеловала на прощание всех провожавших, Елизавета Федоровна не смогла сдержать слез. Она перекрестила Марию и попросила беречь себя...
Выглядывая из окна тронувшегося поезда, Мария видела, что почти все оставшиеся на перроне провожающие плачут. Но у нее самой на душе было легко, почти радостно. "Жизнь призывала меня к действию, мне не на что было жаловаться", - вспоминала она.
Вскоре после начала войны Николай с женой и детьми отправился в Москву - в паломничество к древним московским святыням. Поклониться древним намоленным иконам, которыми благословляли когда-то на ратные подвиги его предков, было для него особенно важно. Педагог Жильяр, сопровождавший в поездке своего воспитанника цесаревича Алексея, был поражен, с какой верой и любовью Москва встречала императора.
«Прибытие Их Величеств в Москву было самым трогательным и умилительным зрелищем, какое мне довелось видеть до сих пор, - писал он в своем дневнике. - После обычных приемов на вокзале мы длинной вереницей экипажей направились в Кремль. Огромная толпа наполняла площади и улицы; люди взбирались на крыши лавок, как гроздья висели на деревьях скверов, влезали в окна магазинов, толпились на балконах и у окон домов. И под непрерывный звон колоколов всех церквей из тысяч уст разносился внушительный своим религиозным величием и сдержанным волнением тот чудный русский гимн, в котором выражена вера целого народа: «Боже, царя храни!»…
Этот гимн и вправду пела вся Москва, высыпавшая на улицы встречать своего государя. Двери церквей по пути следования царского кортежа были распахнуты, из каждого храма выходили священники в нарядном облачении и с золотыми крестами, благословляя проезжающего мимо Николая и его близких.
Когда кортеж императора достиг въезда на Красную площадь, там колыхалась несметная толпа… Угроза теракта по-прежнему оставалась актуальной, тем более - после начала войны, когда к политическим террористам могли присоединиться и агенты противника, прибывшие для ликвидации главы российского государства. Но Николай, не задумываясь, вышел из экипажа и в окружении подданных двинулся к Иверской часовне, поклониться чудотворной иконе Божьей матери. Рядом с ним молились все те, кто оказался возле часовни в момент появления государя - городские нищие, солдаты, торговцы, мастеровые, «благородная публика» и крестьяне в лаптях… Жильяр любовался императором, не скрывая сентиментальных чувств: «Его лицо серьезно и проникновенно; неподвижно внемлет он голосу своего народа и как бы входит в общение с ним. Еще раз он слышит биение сердца великой России»…
На следующий день была назначена торжественная церемония в кремлевских соборах, в которой должна была принимать участие вся семья. Но Алексей к вечеру стал жаловаться на боли в ноге. Стало очевидно, что наутро он не сможет ходить и опять явится перед людьми полным инвалидом… «Государь и Государыня в отчаянии, - писал Жильяр. - …Это почти всегда так, когда ему [Алексею] надо показаться народу: можно быть уверенным, что в последнюю минуту явится какое-нибудь осложнение. И правда, кажется, что его преследует злой рок!»
Увы, в жизни самые возвышенные порывы часто соседствуют с чем-то обыденным и даже заурядным - молясь в самом сердце России, в святом месте, в старинных соборах московского Кремля, вместе со своим народом о даровании победы русскому оружию, чете венценосцев приходилось думать еще и престиже династии, и о внешнем эффекте, производимом царской семьей… Александре Федоровне всегда хотелось, чтобы окружающие думали, будто ее сын здоров и физически крепок; хотя горькая правда о его болезни, которую все равно нельзя было утаить, вероятно вызвала бы в такой момент у подданных еще больше любви, а может быть, и простого человеческого понимания и сочувствия.
Но Александра Федоровна считала, что важнее создавать иллюзию благополучия, чем выставлять свое горе - болезнь наследника - напоказ. Общее предчувствие не обмануло царскую семью - в день, на который были назначены церковные торжества, ходить Алексей не смог и страдал от мысли, что так подвел родителей.
«Когда сегодня Алексей Николаевич убедился, что не может ходить, он пришел в большое отчаяние, - отметил Жильяр 18 августа 1914 года. - Их величества, тем не менее, решили, что он все же будет присутствовать при церемонии. Его будет нести один из казаков Государя. Но это жестокое разочарование для родителей: они боятся, что в народе распространится слух, будто Цесаревич - калека».
Между тем, опасения оказались напрасными. Императорская семья вступила в собор под восторженные крики толпы. Торжественная служба, в которой участвовали три митрополита - Московский, Петербургский и Киевский, прошла великолепно; энтузиазм и восторженность горожан достигли высшей точки, и на цесаревича изливались настоящие потоки любви. Однажды Алексей, возвращавшийся вместе с Жильяром в автомобиле с прогулки по Воробьевым горам, пережил настоящий шок, оказавшись в окружении обезумевшей от восторга толпы; мальчик по-настоящему испугался, хотя люди и не желали ему ничего плохого.
«…Шофер принужден был остановиться при въезде в один из переулков около Якиманки - так велика была толпа, - вспоминал Жильяр. - Она состояла исключительно из простонародья и окрестных крестьян, пришедших в город по делам или в надежде увидеть Царя. Вдруг раздались крики: «Наследник, Наследник!..» Толпа бросилась вперед, нас окружили, мы очутились как в кольце, словно в плену у этих мужиков, рабочих, торговцев, которые толкали друг друга, кричали и пробивались вперед, чтобы лучше разглядеть Цесаревича. Женщины и дети, мало-помалу осмелев, влезают на подножки автомобиля, протягивают руки через дверцы и, когда им удается дотронуться до ребенка, кричат с торжеством: «Я его тронула, я тронула Наследника!»
Испуганный бурным проявлением этих народных чувств, Алексей Николаевич откинулся в глубину автомобиля. Он был бледен, взволнован неожиданностью этой народной манифестации, принимавшей столь крайние и новые для него формы. (…) Я начинал бояться какого-нибудь несчастного случая в невероятной сутолоке и давке, происходившей вокруг нас. Наконец появились два толстых, запыхавшихся городовых, грозно кричавших изо всех сил.. Толпа с покорным послушанием русского мужика заколебалась и медленно отступила».
Елизавета Федоровна принимала участие в торжественном молебне. Французский посол Морис Палеолог, прибывший в Москву вместе с императором и двором, писал в своем дневнике: "... Я любуюсь походкой, позами, коленопреклонением великой княгини Елизаветы Федоровны. несмотря на то, что ей около 50 лет, она сохранила всю свою былую грацию и гибкость. Под развевающимся покрывалом из белой шерстяной ткани она так же элегантна и прелестна, как прежде, до своего вдовства, в те времена, когда она внушала мирские страсти... Чтобы приложиться к иконе Владимирской Божьей Матери, она должна была поставить колено на мраморную скамью, довольно высокую. Императрица и молодые великие княжны, которые ей предшествовали, принимались за это дважды и не без некоторой неловкости поднимались до знаменитой иконы. Она сделала это одним гибким, ловким величественным движением".
Никто со стороны не понимал, как измучена великая княгиня и как она устает. К ее обычным многочисленным делам и обязанностям с начала войны прибавились новые - помощь фронту, помощь раненым и помощь семьям фронтовиков.
Продолжение следует...
Ч. 16 http://eho-2013.livejournal.com/534807.html
Ч. 17 http://eho-2013.livejournal.com/536327.html
Ч. 18 http://eho-2013.livejournal.com/538438.html
Ч. 19 http://eho-2013.livejournal.com/539776.html
Ч. 20 http://eho-2013.livejournal.com/542549.html
Ч. 21 http://eho-2013.livejournal.com/549237.html
ч.22 http://eho-2013.livejournal.com/556623.html
Устав Марфо-Мариинской обители был окончательно утвержден Святейшим Синодом 29 апреля 1914 года. Марфо-Мариинская обитель ставила цель «трудом сестер и иными возможными способами помогать в духе Православной Христовой Церкви больным и бедным и оказывать помощь и утешение страждущим и находящимся в горе и скорби». За Елизаветой Федоровной утверждалось пожизненное настоятельство, с назначением в дальнейшем преемницы по своему личному выбору. Настоятельница руководила всей деятельностью обители, ей также принадлежало право избирать духовника, с представлением его кандидатуры на утверждение митрополита Московского, назначать старших сестер и других должностных лиц. Она же принимала окончательное решение о зачислении новых сестер.
Как гласил устав, «в сестры обители милосердия принимаются лица, достигшие 21 года, и до 40 лет, православные, грамотные, достаточно крепкого здоровья и желающие посвятить во имя Господа все свои силы служению страждущим, больным и неимущим. Число сестер обители милосердия зависит от ее денежных средств и от развития ее деятельности. Лицо, желающее поступить в число сестер обители милосердия, подает о том заявление на имя настоятельницы, с приложением подписки о согласии подчиниться испытанию, исполнять все установленные правила и о желании посвятить себя достижению целей обители милосердия. Как сестры, так и испытуемые и ученицы исполняют все работы по обители милосердия и всякие обязанности и поручения, возлагаемые на них настоятельницей. Труд свой они несут бесплатно и всякое вознаграждение, получаемое ими за работу в качестве сестры, они обязаны полностью передавать обители милосердия. Сестры не могут принадлежать ни к каким организациям, политическим или иным, и обязаны оказывать всем нуждающимся одинаковое участие».
Дети из приюта Марфо-Мариинской обители
Настоятельница могла в любой момент отказаться от своей должности и, по желанию, перейти в разряд рядовых сестер или жить в обители милосердия на покое до своей смерти. Предполагалось, что в будущем будет устроен скит вне Москвы, куда потрудившиеся сестры, по желанию и с согласия совета обители, смогут удаляться и проводить последние годы своей жизни в молитве и исключительном служении Богу. Уставом за обителью закреплялось право для «наилучшего достижения своей цели… учреждать, с надлежащего разрешения, различные благотворительные и просветительные учреждения». Елизавета Федоровна вынашивала самые обширные планы по дальнейшему распространению накопленного в обители уникального опыта служения ближним.
А Мария Павловна после развода с мужем решила отправиться в путешествие. Побывав в Италии, Мария переехала в соседнюю Грецию, в страну ее любимой бабушки Ольги... Она наконец смогла побывать на острове Корфу, в месте, где родилась ее мать принцесса Александра. Родина матери ("незабываемое сказочное место") потрясла Марию красотой, и красотой природы, и красотой древней архитектуры, и классической античной красотой местных жителей... И больные легкие, и растрепанные нервы великой княгини приходили на юге в норму.
Из Греции она на яхте русского военно-морского флота вернулась на родину, в Крым, где май - дивное время года... В начале лета Мария, окрепшая и похорошевшая, отправилась в Царское Село. Отец с мачехой, прощенные царем и счастливые от возвращения на родину, обживали там свой новый дом... Шло лето 1914 года...
Положение великой княгини Марии Павловны было несколько двусмысленным. С одной стороны, разведенных женщин при дворе не принимали. Но с другой стороны, странно было бы не примать в своем доме кузину, сестру, дочь, племянницу, которая ни в чем не виновата, напротив, стоически воспринимает все беды, упавшие на ее голову по недомыслию близких родственников...
Во всяком случае, на семейных пикниках и обедах Мария бывала совершенно свободно - в Царском Селе утвердилась дачная простота, не дававшая ей почувствовать неприятные стороны нового статуса. И все же неясность будущего беспокоила...
Известие о роковом выстреле в Сараево застало царскую семью с родственниками на военном параде в Красном Селе. Смотр воинским частям проводил император. Столь любимое в России зрелище как военный парад собрало многочисленную толпу приглашенных. И вдруг по толпе зашелестело: "Сараево... Сараево... Эрц-герцог... Убили..."
Мария стояла среди нарядных людей, еще минуту назад - веселых и беззаботных, и с ужасом прислушивалась к разговорам, циркулирующим вокруг. Для многих на этом плацу неизбежность грядущей войны стала очевидной уже в первые минуты...
В Царское Село с праздничного парада все вернулись удрученными, с тревогой ожидая новостей.
Царскосельские парки и роскошные особняки быстро опустели - у мужчин, и в первую очередь, у мужчин из рода Романовых сразу же появилось множество неотложных дел. Ожидалась мобилизация, и никто из великий князей, большинство из которых были офицерами, не собирался увиливать от отправки на фронт.
Полк кавалергардов, в котором служил Дмитрий, был отправлен на фронт в числе первых. Проводы были тяжелыми для Марии - только-только ей удалось вернуться в Россию и воссоединиться с семьей, как опять приходится расставаться с любимым братом, отпуская его в неивестность, может быть, даже на смерть...
Согласно православным традициям накануне отъезда в действующую армию в полку служили напутственный молебен, на который приглашались близкие воинов. "Было больно и грустно, - вспоминала Мария Павловна, - видеть эти сплоченные ряды стоявших на молитве мужчин в новой походной форме, с фуражками в руках, их лица, такие юные, такие жизнерадостные! Как всегда, лучшие люди страны отправлялись первыми. Где в этом строе будут пробиты первые бреши? Насколько поредеют эти ряды, когда полк вернется с войны?"
Мария и Дмитрий
Проводив брата, Мария вдруг до конца осознала всю сложность своего нынешнего положения и навалившегося на нее одиночества, почувствовала недоброжелательность и пересуды... Близких друзей в Петербурге у нее было мало - с детских лет и до замужества она проживала в Москве, а нынешнее положение разведенной женщины мешало обзавестись новыми знакомствами да и вообще вызывало массу разнообразных трудностей и проблем.
В эти дни Мария по-настоящему поняла тетю Эллу, всегда искавшую в помощи другим забвение собственных несчастий. Мария, уже без всякого принуждения со стороны тети, исключительно по собственной доброй воле решила отправиться на фронт обычной сестрой милосердия.
По придворным правилам на это требовалось именное разрешение императрицы. Мария боялась, что Аликс начнет отговаривать ее, убеждать остаться в благополучном Петербурге, и приготовилась выдержать бой, но императрица отнеслась к ее решению вполне благосклонно - она вместе с дочерьми и сама намеревалась заняться подобной деятельностью в военном госпитале.
Мария немедленно приступила к обучению. Медицинских курсов при обществе Красного Креста еще не существовало, но при городских больницах врачи по договоренности готовили желающих дам для работы сестрами милосердия. Мария очень быстро на практике освоила основы сестринского дела.
Принцесса Елена, сестра сербского короля Александра, занималась формированием и отправкой к месту боевых действий полевых госпиталей, содержание которых ее семья взяла на себя. Ее муж Иоанн, сын великого князя Константина Константиновича, был офицером-кавалергадом, как и Дмитрий Романов, и Елена с одним из госпиталей собиралась прибыть на тот участок фронта, где сражался их полк. Она предложила Марии тоже принять участие в работе военно-полевого госпиталя. Мария с радостью согласилась - забрезжила надежда повидать на фронте брата...
В первые дни после отъезда брат писал каждый день, но как только кавалергарды попали на линию фронта в Восточной Пруссии, они сразу же, прямо с поезда, вступили в бой, и по слухам, понесли большие потери. Мария потеряла покой. Она пугалась прихода почтальона, телефонных звонков, неожиданных визитов родственников, ей все время казалось, что сейчас ей сообщат страшную правду о брате...
Телеграмма с фронта поступила к ней утром, когда усталая Мария вернулась после ночного дежурства в больнице. Сразу взглянув на подпись, Мария увидела имя брата и немного успокоилась - Дмитрий сам прислал весточку, значит, жив. Но прочитав текст, она снова потеряла почву под ногами. Полк кавалергардов понес большие потери - многие друзья детства из аристократических семейств навеки остались в прусской земле. Погибли два брата Катковы и молодой князь Лопухин, которых Мария навсегда запомнила озорными мальчишками - их когда-то приводили к ним с братом в Кремль играть...
Пора было сдавать экзамен на звание сестры милосердия. Гоняли доктора из комиссии молодую родственницу императора по медицинским предметам без поблажек, но ей удалось с честью выдержать испытание, ответив на все вопросы. Бывшая гувернантка Марии, мадемуазель Элен Джунковская, успевшая за последние годы сделать административную карьеру и занять высокий пост в руководстве общества Красного Креста, со слезами гордости вручила своей воспитаннице сестринское свидетельство, позволяющее заниматься медицинской работой в военных госпиталях и носить форменную одежду.
Тетя Элла, которой Мария сообщила о своем желании отправиться на фронт, испытала не меньшую гордость. Об опасностях, сопряженных с подобным решением, никто в первые дни войны не задумывался. Или просто не считал достойным прятаться от этих опасностей...
Во всяком случае, тетя Элла горячо одобрила решение Марии и приехала в Петербург проститься с племянницей и благословить ее. Все родные и знакомые разделяли мнение Елизаветы Федоровны и окружали Марию в последние дни перед отъездом таким вниманием и заботой, что она даже чувствовала неловкость. "Мне казалось, что в том, чем я намерена заниматься, нет ничего необычного, а то, что это связано с определенным риском для жизни, вполне в порядке вещей в условиях войны", - вспоминала Мария Павловна годы спустя.
В день отъезда Марии тетя Элла повезла ее в часовню при домике Петра I, где находилась высокочтимая в православном мире икона Спаса. Елизавета Федоровна была в своем обычном монашеском облачении, на Марии было форменное платье сестры милосердия, но горожане их узнали. Пока дамы молились, по округе разнесся слух, что родственницы царя, поставившие своей задачей помощь раненым, сейчас находятся в часовне.
Когда великие княгини вышли на улицу, они оказались в окружении толпы. Простые люди говорили им какие-то взволнованные благодарные слова, старались поцеловать руку. Многие плакали и благословляли Марию.
"Дорогая ты наша, - слышалось со всех сторон, - и ты на войну едешь... Спаси и сохрани тебя Господь! Будешь заботиться о наших солдатах. Спасибо тебе!"
Кто-то крестил молодую женщину, кто-то просил разузнать о судьбе пропавшего без вести сына...
"Мне никогда прежде не доводилось испытывать ничего подобного, я была взволнована до глубины души, - вспоминала Мария Павловна, - похоже, те же чувства испытывала и тетя".
Кто бы мог тогда поверить, что пройдет всего лишь три года, и те же простые русские люди будут готовы растерзать каждого, кто принадлежит к романовскому семейству. Без всякой вины, только лишь по причине родства с царем...
Вечером немногочисленные близкие - Елизавета Федоровна, сводный брат Владимир Палей и еще одна родственница из романовского клана, Мария Павловна-старшая, жена дяди Владимира Александровича - провожали Марию на вокзале.
Когда раздался приказ садиться по вагонам, и Мария перецеловала на прощание всех провожавших, Елизавета Федоровна не смогла сдержать слез. Она перекрестила Марию и попросила беречь себя...
Выглядывая из окна тронувшегося поезда, Мария видела, что почти все оставшиеся на перроне провожающие плачут. Но у нее самой на душе было легко, почти радостно. "Жизнь призывала меня к действию, мне не на что было жаловаться", - вспоминала она.
Вскоре после начала войны Николай с женой и детьми отправился в Москву - в паломничество к древним московским святыням. Поклониться древним намоленным иконам, которыми благословляли когда-то на ратные подвиги его предков, было для него особенно важно. Педагог Жильяр, сопровождавший в поездке своего воспитанника цесаревича Алексея, был поражен, с какой верой и любовью Москва встречала императора.
«Прибытие Их Величеств в Москву было самым трогательным и умилительным зрелищем, какое мне довелось видеть до сих пор, - писал он в своем дневнике. - После обычных приемов на вокзале мы длинной вереницей экипажей направились в Кремль. Огромная толпа наполняла площади и улицы; люди взбирались на крыши лавок, как гроздья висели на деревьях скверов, влезали в окна магазинов, толпились на балконах и у окон домов. И под непрерывный звон колоколов всех церквей из тысяч уст разносился внушительный своим религиозным величием и сдержанным волнением тот чудный русский гимн, в котором выражена вера целого народа: «Боже, царя храни!»…
Этот гимн и вправду пела вся Москва, высыпавшая на улицы встречать своего государя. Двери церквей по пути следования царского кортежа были распахнуты, из каждого храма выходили священники в нарядном облачении и с золотыми крестами, благословляя проезжающего мимо Николая и его близких.
Когда кортеж императора достиг въезда на Красную площадь, там колыхалась несметная толпа… Угроза теракта по-прежнему оставалась актуальной, тем более - после начала войны, когда к политическим террористам могли присоединиться и агенты противника, прибывшие для ликвидации главы российского государства. Но Николай, не задумываясь, вышел из экипажа и в окружении подданных двинулся к Иверской часовне, поклониться чудотворной иконе Божьей матери. Рядом с ним молились все те, кто оказался возле часовни в момент появления государя - городские нищие, солдаты, торговцы, мастеровые, «благородная публика» и крестьяне в лаптях… Жильяр любовался императором, не скрывая сентиментальных чувств: «Его лицо серьезно и проникновенно; неподвижно внемлет он голосу своего народа и как бы входит в общение с ним. Еще раз он слышит биение сердца великой России»…
На следующий день была назначена торжественная церемония в кремлевских соборах, в которой должна была принимать участие вся семья. Но Алексей к вечеру стал жаловаться на боли в ноге. Стало очевидно, что наутро он не сможет ходить и опять явится перед людьми полным инвалидом… «Государь и Государыня в отчаянии, - писал Жильяр. - …Это почти всегда так, когда ему [Алексею] надо показаться народу: можно быть уверенным, что в последнюю минуту явится какое-нибудь осложнение. И правда, кажется, что его преследует злой рок!»
Увы, в жизни самые возвышенные порывы часто соседствуют с чем-то обыденным и даже заурядным - молясь в самом сердце России, в святом месте, в старинных соборах московского Кремля, вместе со своим народом о даровании победы русскому оружию, чете венценосцев приходилось думать еще и престиже династии, и о внешнем эффекте, производимом царской семьей… Александре Федоровне всегда хотелось, чтобы окружающие думали, будто ее сын здоров и физически крепок; хотя горькая правда о его болезни, которую все равно нельзя было утаить, вероятно вызвала бы в такой момент у подданных еще больше любви, а может быть, и простого человеческого понимания и сочувствия.
Но Александра Федоровна считала, что важнее создавать иллюзию благополучия, чем выставлять свое горе - болезнь наследника - напоказ. Общее предчувствие не обмануло царскую семью - в день, на который были назначены церковные торжества, ходить Алексей не смог и страдал от мысли, что так подвел родителей.
«Когда сегодня Алексей Николаевич убедился, что не может ходить, он пришел в большое отчаяние, - отметил Жильяр 18 августа 1914 года. - Их величества, тем не менее, решили, что он все же будет присутствовать при церемонии. Его будет нести один из казаков Государя. Но это жестокое разочарование для родителей: они боятся, что в народе распространится слух, будто Цесаревич - калека».
Между тем, опасения оказались напрасными. Императорская семья вступила в собор под восторженные крики толпы. Торжественная служба, в которой участвовали три митрополита - Московский, Петербургский и Киевский, прошла великолепно; энтузиазм и восторженность горожан достигли высшей точки, и на цесаревича изливались настоящие потоки любви. Однажды Алексей, возвращавшийся вместе с Жильяром в автомобиле с прогулки по Воробьевым горам, пережил настоящий шок, оказавшись в окружении обезумевшей от восторга толпы; мальчик по-настоящему испугался, хотя люди и не желали ему ничего плохого.
«…Шофер принужден был остановиться при въезде в один из переулков около Якиманки - так велика была толпа, - вспоминал Жильяр. - Она состояла исключительно из простонародья и окрестных крестьян, пришедших в город по делам или в надежде увидеть Царя. Вдруг раздались крики: «Наследник, Наследник!..» Толпа бросилась вперед, нас окружили, мы очутились как в кольце, словно в плену у этих мужиков, рабочих, торговцев, которые толкали друг друга, кричали и пробивались вперед, чтобы лучше разглядеть Цесаревича. Женщины и дети, мало-помалу осмелев, влезают на подножки автомобиля, протягивают руки через дверцы и, когда им удается дотронуться до ребенка, кричат с торжеством: «Я его тронула, я тронула Наследника!»
Испуганный бурным проявлением этих народных чувств, Алексей Николаевич откинулся в глубину автомобиля. Он был бледен, взволнован неожиданностью этой народной манифестации, принимавшей столь крайние и новые для него формы. (…) Я начинал бояться какого-нибудь несчастного случая в невероятной сутолоке и давке, происходившей вокруг нас. Наконец появились два толстых, запыхавшихся городовых, грозно кричавших изо всех сил.. Толпа с покорным послушанием русского мужика заколебалась и медленно отступила».
Елизавета Федоровна принимала участие в торжественном молебне. Французский посол Морис Палеолог, прибывший в Москву вместе с императором и двором, писал в своем дневнике: "... Я любуюсь походкой, позами, коленопреклонением великой княгини Елизаветы Федоровны. несмотря на то, что ей около 50 лет, она сохранила всю свою былую грацию и гибкость. Под развевающимся покрывалом из белой шерстяной ткани она так же элегантна и прелестна, как прежде, до своего вдовства, в те времена, когда она внушала мирские страсти... Чтобы приложиться к иконе Владимирской Божьей Матери, она должна была поставить колено на мраморную скамью, довольно высокую. Императрица и молодые великие княжны, которые ей предшествовали, принимались за это дважды и не без некоторой неловкости поднимались до знаменитой иконы. Она сделала это одним гибким, ловким величественным движением".
Никто со стороны не понимал, как измучена великая княгиня и как она устает. К ее обычным многочисленным делам и обязанностям с начала войны прибавились новые - помощь фронту, помощь раненым и помощь семьям фронтовиков.
Продолжение следует...