Матушка Елизавета. Великая княгиня Елизавета Федоровна. Часть 15
Продолжение. Предыдущие части: Ч. 10 http://eho-2013.livejournal.com/508720.html
Ч. 11 http://eho-2013.livejournal.com/511806.html
Ч. 12 http://eho-2013.livejournal.com/513612.html
Ч. 13 http://eho-2013.livejournal.com/516961.html
Ч. 14 http://eho-2013.livejournal.com/532454.html
Придворная дама Елизаветы Федоровны Н. Балуева-Арсеньева, продолжавшая работать на складе Красного Креста, вспоминала: "Все носили траур. Великая княгиня появлялась в черном, похудевшая, побледневшая, вся прозрачная и одухотворенная. Однажды, придя на склад, я услышала, как работающие там дамы шепотом передавали друг другу, что великая княгиня поехала в тюрьму к убийце".
Для племянников намерение тети повидать убийцу великого князя стало полной неожиданностью. Мария лишь запомнила, как тетя Элла, одетая в глубокий траур, уехала куда-то в карете и долго не возвращалась. Оказалось, она навестила Каляева в его тюремной камере и разговаривала с заключенным наедине.
Это желание великой княгини привело тюремное начальство в полное недоумение, но все же родственнице императора не посмели отказать. "Никто в точности не знает, что в тот день произошло между тетей Эллой и убийцей ее мужа, - рассказывала Мария Павловна. - Я-то понимала, что она руководствовалась исключительно христианскими чувствами, но по городу ходили самые разные слухи".
Марии вторил Джунковский:
"С кратких слов великой княгини можно было только заключить, что это свидание доставило удовлетворение христианскому чувству великой княгини, что сердце Каляева было затронуто: он взял от нее иконку и поцеловал руку".
Великая княгиня привезла убийце прощение и икону. Каляеву и его партийным товарищам, не придававшим ровно никакого значения глупостям вроде "христианского чувства", прощения и благословения, было приятнее расценить это по-своему: великая княгиня приехала благодарить за то, что ей сохранили жизнь.
"Мы смотрели друг на друга, - писал Каляев из тюрьмы, - не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я - случайно, она по - по воле организации, по моей воле... И я, глядя на великую княгиню, не мог не видеть на ее лице благодарности, если не мне, то во всяком случае судьбе, за то, что она не погибла.
- Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас.
И я взял иконку.
Это было для меня символом признания с ее стороны моей победы, символом ее благодарности судьбе за сохранение ее жизни и покаяния ее совести за преступления великого князя".
Трактовка событий, очень удобная для совести террориста...
Дмитрий Дюжев в роли Ивана Каляева
Мария понимала, что тетя отважилась на поступок, неординарный по своему благородству, но оценивала его достаточно трезво - в жизни девочки случилось много событий, заставивших ее рано повзрослеть.
"Меня и брата отчасти восхищал ее столь благородный поступок, - вспоминала она, - но мы уже принадлежали к поколению слишком практичному, чтобы верить в действенность подобного жеста. Анархисты того времени, безумцы и фанатики, были полностью убеждены в справедливости и законности своих действий, разыгрывая из себя героев, они не нуждались в помощи, особенно от жен своих жертв".
Христос, Христос! Слепит нас жизни мгла.
Ты нам открыл все небо, ночь рассеяв,
Но храм опять во власти фарисеев.
Мессии нет - Иудам нет числа…
Мы жить хотим! Над нами ночь висит.
О, неужель вновь нужно искупленье,
И только крест нам возвестит спасенье?..
Христос, Христос!.. Но все кругом молчит.
Стихотворение Ивана Каляева, написанное в "мирный период" его жизни
Каляев остался фанатиком и позером до самого конца. Даже на собственной казни он следил за впечатлением, производимым на окружающих. На эшафот он взошел весь в черном, без пальто (что ж, глупо бояться простуды за несколько минут до смерти!), но в элегантной фетровой шляпе. Неподвижно застыв в "байронической" позе, он выслушал приговор и отказался от благословения священника, подошедшего к нему с крестом.
Последние слова Каляева были рассчитаны на зрителей, собравшихся во дворе Шлиссельбургской крепости, где происходила казнь:
- Я уже сказал вам, что совершенно покончил счеты с жизнью и приготовился к смерти.
Палач не стал возражать и накинул ему на шею веревку.
Ивановская площадь в Кремле. Похороны великого князя Сергея Александровича
А Москва 10 февраля хоронила великого князя.
Несмотря на отсутствие на похоронах царственных особ, хоронили Сергея Александровича с особой торжественностью, при большом стечении народа - многие не побоялись проводить великого князя в последний путь. Константин Романов записал в своем дневнике:
"Литургия началась в 10.30. Церковь была полна народа, еле можно было двигаться, и митрополиту трудно было проходить с кадилом. В церкви стояла жара и духота. Павел уже в самом начале обедни сел на стул; вскоре маленькой Марии стало дурно, и он ее вывел и вернулся только к отпеванию. Чем дальше, тем становилось жарче, дышать было нечем. Элла несколько раз садилась и должна была снять закрывавшую ей лицо креповую вуаль. Синодальные певчие превзошли себя - их пение было бесподобно. (...) Раздирающие минуты последнего целования не стану описывать".
Марии похороны дяди дались нелегко - видимо сказалось напряжение этих дней и горе, неожиданно упавшее на ее детские плечи. "...Я чуть не упала в обморок, - вспоминала она, - и отцу пришлось меня вывести. Церковь была заполнена народом, венки и цветы громоздились вокруг гроба и на ступенях катафалка. К тому моменту я до такой степени устала, что не было уже ни мыслей, ни чувств. Шесть дней мы жили в постоянном нервном напряжении. После службы гроб был перенесен в одну из маленьких церквей монастыря, и здесь сорок дней и ночей читались молитвы. Каждый вечер мы ходили туда".
Панихида по великому князю
Казалось бы, жизнь все расставила по местам. Великий князь с почетом похоронен в древнем Кремле, оплаканный неутешной вдовой. Убийца, так и не пришедший к раскаянию, казнен. Долг памяти соблюден. Но в России трудно предугадать события будущего, даже самого ближайшего, равно как и предугадать трактовку событий прошлого... И память мертвых, и судьбы живых вечно тасуются словно карты в колоде, между бытием и небытием, между памятью и забвением, между преклонением и проклятиями...
Каляев, не совершивший в своей короткой жизни ничего, кроме жестокого убийства одного человека, в годы советской власти был вознесен на пьедестал и считался героем. Его именем была названа старинная Никольская улица на территории Кремля (та, где поджидал он, с бомбой в руках, карету великого князя). Но поскольку Кремль - совершенно обособленная территория с ограниченным доступом граждан, и названия улиц в кремлевских кварталах практически утратили свое значение и мало кому известны, в Каляевскую была переименована еще и Долгоруковская улица в Москве, как указывали источники того времени: "в память об известном революционере"...
Каляев, казненный задолго до революции 1917 года и посему сохранивший титул "революционера и борца с самодержавием", был увековечен, а вот его другу, партийному товарищу, единомышленнику, вдохновителю и организатору убийства Сергея Александровича ("Я принял решение: Каляев шел на великого князя один") Борису Савинкову "повезло" меньше.
Партия социалистов-революционеров, жаждавшая революционной бури и падения самодержавия, принимала наряду с большевиками самое активное участие в событиях 1917 года. Члены партии эсеров входили в состав руководившего Октябрьским восстанием Военно-революционного комитета под председательством Льва Троцкого. Но когда пришла пора делить плоды победы, эсеры и большевики из ближайших союзников превратились в соперников, а потом и в непримиримых противников...
Борис Савинков никогда не мог простить большевикам разгона Учредительного собрания и потерянных для России надежд стать парламентской республикой. Во время Гражданской войны он готов был блокироваться с любыми политическими силами, лишь бы они представляли организации антибольшевистского толка (включая и монархистов). После победы "красных" в войне, Савинков оказался в эмиграции, но не оставлял надежд возродить в России антибольшевистское движение.
В 1924 году в результате проведения чекистами сложных операций "Трест" и "Синдикат" (большинство активных участников этой акции впоследствии было репрессировано), зарождающуюся в России оппозицию жестоко разгромили, а Савинкова, выманив на советскую территорию, арестовали.
Он предстал перед судом. Его приговорили к расстрелу, но через пять часов после оглашения приговора заменили смертную казнь на десятилетнее заключение (по ходатайству председателя суда Ульриха, обычно неумолимого и безжалостного). Из тюрьмы Савинков рассылал по миру письма, рассказывающие о победах советской власти и о собственной полной капитуляции. Не многие верили в их искренность... Сын Савинкова Виктор Успенский (он носил фамилию матери и деда, известного писателя Глеба Успенского) добился свидания с отцом. Борис Савинков сказал ему при встрече: "Услышишь, что я наложил на себя руки - не верь!" В мае 1925 года советские газеты сообщили о самоубийстве Бориса Савинкова. Виктор Успенский также был репрессирован...
Как ни странно, к разработке операций "Трест" и "Синдикат" приложил руку никто иной, как... Владимир Джунковский, бывший адъютант и большой друг великого князя Сергея. Он служил "консультантом" в ЧК-ОГПУ (как командир корпуса жандармов, Джунковский прекрасно знал правила организации оперативной работы "органов"), и, в частности, помогал ликвидировать Савинкова, а вместе с ним и все потенциально возможное антибольшевистское подполье в стране. Что это было? Искренне ли служил Джунковский новой власти? Разочаровался ли в прежних идеалах? Или просто спасал себя? Или мстил Савинкову, убийце своего друга? Как бы то ни было, а дожил Джунковский лишь до 1937 года...
Надгробие Сергея Александровича в усыпальнице в чудовом монастыре Кремля
Через несколько дней после похорон родственники разъехались. Отец предпринял попытку забрать Марию и Дмитрия к себе, но ему было отказано. Ему позволили лишь появиться в России на несколько дней, чтобы проститься с братом, и не более того... Дети оставались с овдовевшей тетей.
"Милый Ники, - писала в эти дни Елизавета Федоровна Николаю II. - Бог да наставит нас и поможет воспитывать Мари и Димитрия так же хорошо, как начал Сергей. Я сделаю все, что смогу. Зная его идеи и принципы, я всего лишь должна стараться следовать тому, что всегда было у меня перед глазами".
Можно было бы сказать, что жизнь постепенно входила в прежнюю колею, но это было неправдой - прежней жизнь великокняжеского семейства не станет уже никогда. Не было Сергея Александровича, тетя, погрузившись в тоску, никогда не снимала траур и почти не выезжала, а на дворе стоял злосчастный 1905 год со всеми его бедами...
Кремлевский Николаевский дворец, в котором так и осталась вдова великого князя со своими близкими, стал по словам Марии, "обиталищем тягостных воспоминаний". Смех, веселье, танцы, даже громкие возгласы казались отныне неуместными в этих стенах. Тетя Элла, всегда бывшая набожной, целиком погрузилась в религию, пытаясь найти в ней опору.
И все же, каким-то образом жизнь семьи постепенно наладилась - педагоги возобновили занятия с детьми, Елизавета Федоровна вынуждена была решать множество бытовых и общественных вопросов, отвлекавших ее от тягостных мыслей. "Новый порядок установился на руинах прошлого", - заметила Мария в книге воспоминаний об этом времени.
На Пасху Елизавета Федоровна поехала вместе с племянниками в Петербург, к царственной родне. Атмосфера в резиденции Николая в Царском Селе была далеко не праздничной. Императрица, пребывающая в постоянных терзаниях из-за болезни сына, особенно нервно воспринимала угрозу террористических актов против царской семьи, а гибель Сергея Александровича доказала, что боевики из революционных организаций способны на многое.
Церковь Воскресения Христова в Царском Селе
В Царском Селе была организована чрезвычайно сложная система охраны, к агентам наблюдения и охраны приставлялись дополнительные агенты, следящие за самими наблюдателями и охранниками, и все же лишь по чистой случайности удалось раскрыть новый заговор. Два террориста, замаскированные под церковных певчих, должны были пронести бомбы под одеждой и взорвать их во время пасхальной службы, погубив императора и его семью (а заодно и всех, кто только окажется рядом в храме). В последний момент боевиков удалось задержать и "нейтрализовать", не дав им воспользоваться взрывчаткой.
После их ареста Николай вместе с близкими все же пошел на церковную службу, хотя его пугали, что среди прихожан может оказаться неопознанный сообщник боевиков с дополнительной бомбой.
"Ничего не произошло, - писала позже Мария, - но то была самая печальная служба, на которой мне когда-либо доводилось присутствовать".
Продолжение следует...
Ч. 11 http://eho-2013.livejournal.com/511806.html
Ч. 12 http://eho-2013.livejournal.com/513612.html
Ч. 13 http://eho-2013.livejournal.com/516961.html
Ч. 14 http://eho-2013.livejournal.com/532454.html
Придворная дама Елизаветы Федоровны Н. Балуева-Арсеньева, продолжавшая работать на складе Красного Креста, вспоминала: "Все носили траур. Великая княгиня появлялась в черном, похудевшая, побледневшая, вся прозрачная и одухотворенная. Однажды, придя на склад, я услышала, как работающие там дамы шепотом передавали друг другу, что великая княгиня поехала в тюрьму к убийце".
Для племянников намерение тети повидать убийцу великого князя стало полной неожиданностью. Мария лишь запомнила, как тетя Элла, одетая в глубокий траур, уехала куда-то в карете и долго не возвращалась. Оказалось, она навестила Каляева в его тюремной камере и разговаривала с заключенным наедине.
Это желание великой княгини привело тюремное начальство в полное недоумение, но все же родственнице императора не посмели отказать. "Никто в точности не знает, что в тот день произошло между тетей Эллой и убийцей ее мужа, - рассказывала Мария Павловна. - Я-то понимала, что она руководствовалась исключительно христианскими чувствами, но по городу ходили самые разные слухи".
Марии вторил Джунковский:
"С кратких слов великой княгини можно было только заключить, что это свидание доставило удовлетворение христианскому чувству великой княгини, что сердце Каляева было затронуто: он взял от нее иконку и поцеловал руку".
Великая княгиня привезла убийце прощение и икону. Каляеву и его партийным товарищам, не придававшим ровно никакого значения глупостям вроде "христианского чувства", прощения и благословения, было приятнее расценить это по-своему: великая княгиня приехала благодарить за то, что ей сохранили жизнь.
"Мы смотрели друг на друга, - писал Каляев из тюрьмы, - не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я - случайно, она по - по воле организации, по моей воле... И я, глядя на великую княгиню, не мог не видеть на ее лице благодарности, если не мне, то во всяком случае судьбе, за то, что она не погибла.
- Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас.
И я взял иконку.
Это было для меня символом признания с ее стороны моей победы, символом ее благодарности судьбе за сохранение ее жизни и покаяния ее совести за преступления великого князя".
Трактовка событий, очень удобная для совести террориста...
Дмитрий Дюжев в роли Ивана Каляева
Мария понимала, что тетя отважилась на поступок, неординарный по своему благородству, но оценивала его достаточно трезво - в жизни девочки случилось много событий, заставивших ее рано повзрослеть.
"Меня и брата отчасти восхищал ее столь благородный поступок, - вспоминала она, - но мы уже принадлежали к поколению слишком практичному, чтобы верить в действенность подобного жеста. Анархисты того времени, безумцы и фанатики, были полностью убеждены в справедливости и законности своих действий, разыгрывая из себя героев, они не нуждались в помощи, особенно от жен своих жертв".
Христос, Христос! Слепит нас жизни мгла.
Ты нам открыл все небо, ночь рассеяв,
Но храм опять во власти фарисеев.
Мессии нет - Иудам нет числа…
Мы жить хотим! Над нами ночь висит.
О, неужель вновь нужно искупленье,
И только крест нам возвестит спасенье?..
Христос, Христос!.. Но все кругом молчит.
Стихотворение Ивана Каляева, написанное в "мирный период" его жизни
Каляев остался фанатиком и позером до самого конца. Даже на собственной казни он следил за впечатлением, производимым на окружающих. На эшафот он взошел весь в черном, без пальто (что ж, глупо бояться простуды за несколько минут до смерти!), но в элегантной фетровой шляпе. Неподвижно застыв в "байронической" позе, он выслушал приговор и отказался от благословения священника, подошедшего к нему с крестом.
Последние слова Каляева были рассчитаны на зрителей, собравшихся во дворе Шлиссельбургской крепости, где происходила казнь:
- Я уже сказал вам, что совершенно покончил счеты с жизнью и приготовился к смерти.
Палач не стал возражать и накинул ему на шею веревку.
Ивановская площадь в Кремле. Похороны великого князя Сергея Александровича
А Москва 10 февраля хоронила великого князя.
Несмотря на отсутствие на похоронах царственных особ, хоронили Сергея Александровича с особой торжественностью, при большом стечении народа - многие не побоялись проводить великого князя в последний путь. Константин Романов записал в своем дневнике:
"Литургия началась в 10.30. Церковь была полна народа, еле можно было двигаться, и митрополиту трудно было проходить с кадилом. В церкви стояла жара и духота. Павел уже в самом начале обедни сел на стул; вскоре маленькой Марии стало дурно, и он ее вывел и вернулся только к отпеванию. Чем дальше, тем становилось жарче, дышать было нечем. Элла несколько раз садилась и должна была снять закрывавшую ей лицо креповую вуаль. Синодальные певчие превзошли себя - их пение было бесподобно. (...) Раздирающие минуты последнего целования не стану описывать".
Марии похороны дяди дались нелегко - видимо сказалось напряжение этих дней и горе, неожиданно упавшее на ее детские плечи. "...Я чуть не упала в обморок, - вспоминала она, - и отцу пришлось меня вывести. Церковь была заполнена народом, венки и цветы громоздились вокруг гроба и на ступенях катафалка. К тому моменту я до такой степени устала, что не было уже ни мыслей, ни чувств. Шесть дней мы жили в постоянном нервном напряжении. После службы гроб был перенесен в одну из маленьких церквей монастыря, и здесь сорок дней и ночей читались молитвы. Каждый вечер мы ходили туда".
Панихида по великому князю
Казалось бы, жизнь все расставила по местам. Великий князь с почетом похоронен в древнем Кремле, оплаканный неутешной вдовой. Убийца, так и не пришедший к раскаянию, казнен. Долг памяти соблюден. Но в России трудно предугадать события будущего, даже самого ближайшего, равно как и предугадать трактовку событий прошлого... И память мертвых, и судьбы живых вечно тасуются словно карты в колоде, между бытием и небытием, между памятью и забвением, между преклонением и проклятиями...
Каляев, не совершивший в своей короткой жизни ничего, кроме жестокого убийства одного человека, в годы советской власти был вознесен на пьедестал и считался героем. Его именем была названа старинная Никольская улица на территории Кремля (та, где поджидал он, с бомбой в руках, карету великого князя). Но поскольку Кремль - совершенно обособленная территория с ограниченным доступом граждан, и названия улиц в кремлевских кварталах практически утратили свое значение и мало кому известны, в Каляевскую была переименована еще и Долгоруковская улица в Москве, как указывали источники того времени: "в память об известном революционере"...
Каляев, казненный задолго до революции 1917 года и посему сохранивший титул "революционера и борца с самодержавием", был увековечен, а вот его другу, партийному товарищу, единомышленнику, вдохновителю и организатору убийства Сергея Александровича ("Я принял решение: Каляев шел на великого князя один") Борису Савинкову "повезло" меньше.
Партия социалистов-революционеров, жаждавшая революционной бури и падения самодержавия, принимала наряду с большевиками самое активное участие в событиях 1917 года. Члены партии эсеров входили в состав руководившего Октябрьским восстанием Военно-революционного комитета под председательством Льва Троцкого. Но когда пришла пора делить плоды победы, эсеры и большевики из ближайших союзников превратились в соперников, а потом и в непримиримых противников...
Борис Савинков никогда не мог простить большевикам разгона Учредительного собрания и потерянных для России надежд стать парламентской республикой. Во время Гражданской войны он готов был блокироваться с любыми политическими силами, лишь бы они представляли организации антибольшевистского толка (включая и монархистов). После победы "красных" в войне, Савинков оказался в эмиграции, но не оставлял надежд возродить в России антибольшевистское движение.
В 1924 году в результате проведения чекистами сложных операций "Трест" и "Синдикат" (большинство активных участников этой акции впоследствии было репрессировано), зарождающуюся в России оппозицию жестоко разгромили, а Савинкова, выманив на советскую территорию, арестовали.
Он предстал перед судом. Его приговорили к расстрелу, но через пять часов после оглашения приговора заменили смертную казнь на десятилетнее заключение (по ходатайству председателя суда Ульриха, обычно неумолимого и безжалостного). Из тюрьмы Савинков рассылал по миру письма, рассказывающие о победах советской власти и о собственной полной капитуляции. Не многие верили в их искренность... Сын Савинкова Виктор Успенский (он носил фамилию матери и деда, известного писателя Глеба Успенского) добился свидания с отцом. Борис Савинков сказал ему при встрече: "Услышишь, что я наложил на себя руки - не верь!" В мае 1925 года советские газеты сообщили о самоубийстве Бориса Савинкова. Виктор Успенский также был репрессирован...
Как ни странно, к разработке операций "Трест" и "Синдикат" приложил руку никто иной, как... Владимир Джунковский, бывший адъютант и большой друг великого князя Сергея. Он служил "консультантом" в ЧК-ОГПУ (как командир корпуса жандармов, Джунковский прекрасно знал правила организации оперативной работы "органов"), и, в частности, помогал ликвидировать Савинкова, а вместе с ним и все потенциально возможное антибольшевистское подполье в стране. Что это было? Искренне ли служил Джунковский новой власти? Разочаровался ли в прежних идеалах? Или просто спасал себя? Или мстил Савинкову, убийце своего друга? Как бы то ни было, а дожил Джунковский лишь до 1937 года...
Надгробие Сергея Александровича в усыпальнице в чудовом монастыре Кремля
Через несколько дней после похорон родственники разъехались. Отец предпринял попытку забрать Марию и Дмитрия к себе, но ему было отказано. Ему позволили лишь появиться в России на несколько дней, чтобы проститься с братом, и не более того... Дети оставались с овдовевшей тетей.
"Милый Ники, - писала в эти дни Елизавета Федоровна Николаю II. - Бог да наставит нас и поможет воспитывать Мари и Димитрия так же хорошо, как начал Сергей. Я сделаю все, что смогу. Зная его идеи и принципы, я всего лишь должна стараться следовать тому, что всегда было у меня перед глазами".
Можно было бы сказать, что жизнь постепенно входила в прежнюю колею, но это было неправдой - прежней жизнь великокняжеского семейства не станет уже никогда. Не было Сергея Александровича, тетя, погрузившись в тоску, никогда не снимала траур и почти не выезжала, а на дворе стоял злосчастный 1905 год со всеми его бедами...
Кремлевский Николаевский дворец, в котором так и осталась вдова великого князя со своими близкими, стал по словам Марии, "обиталищем тягостных воспоминаний". Смех, веселье, танцы, даже громкие возгласы казались отныне неуместными в этих стенах. Тетя Элла, всегда бывшая набожной, целиком погрузилась в религию, пытаясь найти в ней опору.
И все же, каким-то образом жизнь семьи постепенно наладилась - педагоги возобновили занятия с детьми, Елизавета Федоровна вынуждена была решать множество бытовых и общественных вопросов, отвлекавших ее от тягостных мыслей. "Новый порядок установился на руинах прошлого", - заметила Мария в книге воспоминаний об этом времени.
На Пасху Елизавета Федоровна поехала вместе с племянниками в Петербург, к царственной родне. Атмосфера в резиденции Николая в Царском Селе была далеко не праздничной. Императрица, пребывающая в постоянных терзаниях из-за болезни сына, особенно нервно воспринимала угрозу террористических актов против царской семьи, а гибель Сергея Александровича доказала, что боевики из революционных организаций способны на многое.
Церковь Воскресения Христова в Царском Селе
В Царском Селе была организована чрезвычайно сложная система охраны, к агентам наблюдения и охраны приставлялись дополнительные агенты, следящие за самими наблюдателями и охранниками, и все же лишь по чистой случайности удалось раскрыть новый заговор. Два террориста, замаскированные под церковных певчих, должны были пронести бомбы под одеждой и взорвать их во время пасхальной службы, погубив императора и его семью (а заодно и всех, кто только окажется рядом в храме). В последний момент боевиков удалось задержать и "нейтрализовать", не дав им воспользоваться взрывчаткой.
После их ареста Николай вместе с близкими все же пошел на церковную службу, хотя его пугали, что среди прихожан может оказаться неопознанный сообщник боевиков с дополнительной бомбой.
"Ничего не произошло, - писала позже Мария, - но то была самая печальная служба, на которой мне когда-либо доводилось присутствовать".
Продолжение следует...