Климов Юрий Васильевич. Воспоминания. №7.
Продолжение воспоминаний моего деда, Климова Юрия Васильевича (1922-2002).
Воспоминания моего прадеда (отца моего деда) - Климова Василия Михайловича (1891-1978) - вот здесь.
Все опубликованные части: 1-я ; 2-я ; 3-я ; 4-я ; 5-я ; 6-я ; 7-я ; 8-я ; 9-я ; 10-я ; 11-я ; 12-я ; 13-я ; 14-я ; 15-я ; 16-я ; 17-я ; 18-я ; 19-я ; 20-я ; 21-я ; 22-я ; 23-я ; 24-я ;
[ том 1, лист 69 ] Несмотря на все происходящее, я не понял глубину его. Эпизод с краснофлотцем был, как бы само собой разумеющимся. Так много смертей вокруг, так много крови и страданий, что это было обычным явлением. Я пошел во двор, где стояла танкетка, чтобы выкурить папиросу среди хороших ребят, веселых и беззаботных, типичных русских парней. Как обычно, предстоял выезд на танкетке за пресной водой, которая и мне нужна была. Вода - моя забота в доме у Ольги. Но здесь, как нарочно, идут ребятишки и женщины, неся на руках как дрова, бутылки с вином "Шато-Икем", "Мадера", "Каберне". Дают бутылку "Шато-Икема" и говорят, что завод шампанских вин открыт и кто хочет и сколько хочет берут там вино. Вино, якобы, льется там рекой... Эту новость я и рассказал ребятам. Поставив бочки для воды на сидения, они быстро завели свою танкетку.
Через 10 минут мы были у колодца с водой. Напротив - завод шампанских вин. Оценив обстановку, поняли, что сейчас не до воды. Вот металическая ограда, ворота с фигурными накладками в стиле рококо... Сквозь решетку изгороди видим большой двор, среди асфалта которого виднелся сруб из камня-ракушечника, как это бывает у колодца. Двор почти пустой, у изгороди стоят женщины и мужчины и прячутся за каменными столбами изгороди. Время от времени раздается одиночный выстрел со двора. Кто-то стреляет из-за этого сруба и во всю ширь матюкается. Это вскоре надоедает всем и один из мужчин достает из-за пазухи гранату и с криком метает её во двор. Все ждут взрыва, но его не происходит. Граната была без запала, но это произвело своё действие. Стреляющий, в стельку пьяный, падает рядом среди лужи вина. [ том 1, лист 70 ] Все хлынули во двор, в погреба. Навстречу выбегают другие, которые попали туда ранее, но боялись выходить, боясь пьяного сумасброда. Мадерник был уже залит вином из огромных бочек. Взяв из верхнего склада несколько ящиков сухого вина в бутылках и погрузив их на танкетку, подъехали к колодцу с водой. Растаскивание (а вернее грабеж) винного склада продолжался целый день. Туда устремлялись и старики и старухи и малые дети. У всех были ведра, бидоны или чайники.
К вечеру разнесся слух, что в город входят румынские войска. Их видели, якобы, на Молдаванке и Пересыпи. Войска, оборонявшие город, еще вчера покинули город, и румыны входят в город без боя... Любопытство взяло верх и не без возражения Ольги, я пошел посмотреть, как это выглядит.
Миновав Куликово поле, я чтал приближаться к вокзалу. Вижу толпы народа, женщины, мужчины и много подростков. В их окружении, на вокзальной площади где они промышляют, на белом коне сидит в зеленойм шинели и широченной фуражке офицер с золотыми погонами. За ним стоит отряд трубачей, которые время от времени трубят; за ними солдаты в стальных касках и с ружьями на плечах... Выстрелов не слышно и выглядит все по-мирному... но все равно тревожно и страшно. Так, и в ночь на 17 октября, румыны не дошли до Аркадии. Только на следующий день послышался рокот танков и вдоль всего бульвара выстроилась колонна средних танков. Их было много, более 50 штук. Это были румынские таноквые войска. Их экипажи носили большие зеленые береты, пошитые из солдатского шинельного сукна. От машин они никуда не отлучались, видимо под строгим наказом своих командиров. На следующий день они покинули Одессу. В Одессе все было непривычно. Во-первых, не стало слышно фронтовой канонады, прекратились бомбардировка и обстрел. Но по ночам было жутко. Всюду по улицам ходили патрули из 7 человек во главе с капралом.
[ том 1, лист 71 ] Был введен комендантский час, запрещающий хождение по городу с 18:00 до 07:00. Они устанавливали в городе и его окресностях произвол и кровавый террор, грабили, арестоввывали и убивали мирных жителей. Всюду были расклеины приказы военного командлвания о немедленной регистрации всех жителей, о сдаче оружия и военного снаряжения, о расстрелах лиц, которые будут уклоняться от выполнения распоряжений военного командования или при будут признанны виновными в актах, наносящих ущерб союзным армиям и т.д.
Уже на третий день, т.е. 19 октября 1941 г., румынские власти начали толпами сгонять ьужчин, женщин и детей еврейской национальности в пороховые склады, расположенные вблизи аэродрома и летной школы по Люстровской дороге. Позднее было установлено, что было заполнено 9 огромных складов. Затем румынские солдаты при помощи шлангов и насосов облили облили эти склады горючей смесью и подожгли... Это была месть завоевателей за свои чудовищные потери под Одессой. Всего было уничтожено на складах около 25 тыс. человек. Запах жаренного мяса долго носился в окрестностях этого ужасного места. Помню, Семен Викентьевич послал меня тогда к тёте Соне (а они жили совсем недалеко от складов) за какими-то вещами, которые сейчас нужно было носить обратно. Смрад и гарь стояла ужасная, было подозрение о том, что там сожгли большой количество людей, но этому не хотелось верить. Человеческому рассудку это не поддавалось. Но по Люстровской дороге туда прогнали под конвоем людей и это видели многие, затаясь в своих домах...
Как же я был тогда неосмотрителен, пошел пешком через весь город один, пройдя через многие заставы патрулей, которые теперь стояли у тех же барикад, воздвигнутых для обороны города. Патрули меня пропускали потому, что в паспорте - "серпастом и молоткастом" - стояла печать регистрации в районном участке полиции №4 (бывшее 4-е отделение милиции). Это все спасало теперь. Но в то время просто сейчас удивляюсь, как остался жив. Застрелить меня ничего не стоило. Просто от злости на судьбу, от издевательств их чванливых офицеров!
23 октября я снова собирался с Ольгой к тете Соне за вещами, хотя ночь прошла очень неспокойно. В городе то и дело раздовались оружейные выстрелы. Это румынские часовые боясь темноты стреляли.
[ том 1, лист 72 ] Особенно гулко выстрелы были под самыми окнами нашего дома. Здесь в соседнем доме была определена на пост часть, которая патрулировала октестность. Вдруг в входные двери раздается резкий стук прикладом и раздается громкий окрик на румынском языке. Я был уже одетым, и потому пошёл открывать входную дверь. Шутки были плохи. Открваю дверь и скразу вижу направленный на меня ствол пистолета, котрый держал молодой румынский офицер. За его спиной стояло ещё 5-6 человек солдат с винтовками с примкнутыми штыками.
- Жидан есты?
Зрачек дула пистолета почти уперся мне в лоб. Я не знал румынского языка, но значение слов сразу понял. Офицер и двое солдат вошли в комнату и, бегло осмотрев её, снова вышли в коридор и направились к Орловским.
По чистой случайности Фиры и Иосифа дома не было. Они были уже здорово напуганы событиями этих дней и ушли ночевать к знакомым, где-то в глубине двора в неказистом сарайчике. Там им казалось безопасно ночевать, сарай был невидим и казался нежилым. Немного спустя, во дворе снова раздаются выстрелы и крики румынских солдат. Оказывается, это была облава и, к моему ужасу, под конвоем румынских солдат вывели четырех парней, переодетых кое-как в гражданскую одежду, но в сапогах и даже в солдатских галифе, тех самых, с которыми я познакомился в последние дни. Это были 4 танкиста. Они шли молча, повесив головы...
Днем я обнаружил, что в убежище, которое было вырыто на пустыре между домом "консервщиков" и берегом, лежало несколько трупов женщин и стариков. Видимо они прятались там и во время облавы их расстреляли на месте...
Много позднее стало известно, что 22 октября было взорвано бывшее здание НКВД на Маразлиевской [?] улице. Это совсем близко от парка Шевченко. На воздух взлетело румынское командование, приехавшее управлять Одессой. Они польстились внешним видом этого здания, его сохранностью, большими удобствами для заплечной [ том 1, лист 73 ] работы, большим двором и красотой района, где перед окнами был прекрасный парк. И поплатились за это. Сотрудники НКВД , прежде чем уйти из дома, заложили под ним фугас большой мощности и хорошо замаскировали его. Взрывное устройство вывели в безопасное место, позволяющее привести в действие одним лицом в удобное время.
Вот почему румыны ученили кровавые расправы над жителями, расстреливали на месте, вешали на столбах и балконах зданий. Я видел трупы на виселице, которая была устроена около тпподрома (горзеленхоз). Висело 3 трупа напротив вокзала, на балконе двухэтажного дома. Такую же картину рассказывали соседи, которые побывали в других районах города. Так, 24 октября 1941 года, в Алексеевском садике (ул.Стеновая, угол Мельничной) румынская военщина расстреляла 250 мужчин, задержанных на улицах и домах без всякой причины. Расстрел был произведен из пулемета среди белого дня, в отместку за взрыв на Маразлиевской... Говорят, что раненных добивали из автоматов, а офицеры из пистолетов. Эти люди были схвачены в облаве и содержались как заложники. Их обещали освободить, если найдутся предатели и сообщат властям где скрываются лица, совершившие взрыв комендатуры.
Ходить по городу стало очень опасно. Конечно, в таких условиях, я ни слово не говоря, поздно вечером выбросил из подвала свой мотоцикл, так и не сказав о нем Семену Викентьевичу. Если бы его обнаружили румыны - это была бы смерть всем жителям дома. В этом нет никакого сомнения после того, что все увидели за первую неделю их деятельности в Одессе.
[ том 1, лист 74 ] На первых числах ноября по городу были развешаны строгие приказы, которые грозили расстрелом на месте тем, кто их не исполнит о том, что "всем жителям еврейской национальности необходимо явиться на сборный пункт к районнному отделению милиции, имея при себе 5-ти дневный запас продовольствия и ключи от квартиры." Был распущен слух, что они будут направлены "на окопы" или работать в сельском хозяйстве... Но теперь и этому было трудно поверить... Ждали самого худшего, но являлись на сборные пункты, ведя за руку малолетних детей, неся их на руках, везя в инвалидных колясках инвалидов-стариков... Тяжелое это зрелище, когда одних собирают в кучу по рассовому признаку. Люди не могут смотреть друг другу в глаза...
После войны стала известна их участь. По приказу румынских оккупационных властей в село Богдановка Доманьевского района Одесской области, под конвоем румынских жандармов, начали прибывать группы мирных советских граждан, в том числе старики, женщины и дети. Их вели к месту назначения 20 дне вместо объявленных 5 дней. По пути следования, жандармы расстреливали отставших, преимущественно стариков и детей. В каждой колонне было по 1500 - 5000 человек... их размещали на усадьбе совхоза "Богдановка", размещавшейя в полукилометре от села. Не взирая на суровую зиму 1941-42 гг., людей размещали в свинарниках и летних шалашах для свиней, а то и просто под открытым небом. Их общее число доходило до 55 тысяч человек. Арестованные были полностью лишены пищи, воды, и они должны были утолять жажду снегом.
В начале декабря 1941 г. , как свидетельствуют материалы расследования, в село Богдановку прибыл румынский префект подполковник Ионеску. Здесь он приказал местному населению доставить в лагерь печеный хлеб и лично в сопровождение румынского офицера продавал этот хлеб по цене 5 рублей золотом за 500 грамм хлеба. 20 декабря туда [ том 1, лист 75 ] прибыл карательный отряд из 60 человек под командованием немца Гегеля и начались систематические массовые расстрелы лагерников на восточной окраине совхоза в глубоком овраге, спкскавшемся к реке Буг.
Заключенным в лагере было приказано соорудить земляную плотину, назначение которой заключалось в задержании потока крови, который струился по склону оврага в реку Буг. Порядок расстрела - по барачно. Их выводили к полуразрушенному строению, отбирались все ценности и одежда, и, раздетых до гола заключенных, подгоняли ударами прикладов и палками к краю оврага. "Рабочие бригады" были сформированы из числа расстреливаемых, назначение котрых - сжигание трупов. Их "работа" не прекращалась ни днём, ни ночью, пока полностью не уничтожили всех заключенных. Всего в Домановском районе было уничтожено и замучено за годы оккупации около 115 тысяч человек!! (смотри стр. 205 "Одесская область в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 гг.")
Первых немецких солдат я увидел только через несколько дней. Это были трофейщики, которые шастали по переулку, выискивая среди автомашин нужные им детали и оборудование к "полуторкам". Я стоял невдалеке и наблюдал за ними. Увидев меня, один из них жестом руки и произнеся "ком-ком", подозвал меня к машине, вручив гаечный ключ. Они жестикулируя и что0то бормоча на русско-украинском жаргоне, заставили меня отвичивать головку двигателя, свечи и проводку. Они стояли и курили сигареты. Это были довольно пожилые немцы. Довольно спокойно и благодушно о чем-то рассуждали между собой и глядя на меня... Так вот они какие эти завоеватели! Смешанное чувство овладело мной. Мне было стыдно и зло душило меня одновременно. Это было откровенное презрительное отношение арийцев, фашистов к своему рабу... о котором мы видели в кино, читали в книгах, проходили в школе...
[ том 1, лист 76 ] В ноябре моя нога разболелась до того, что я с трудом передвигался по дому. Бедро распухло, поднялась температура до 39.Начался абцесс. Это было ужасно в моем положении, в оккупированном городе, без медицинской помощи. Феня Ивановна и ольга ухаживали за мной. Я лежал на диване, не в силах вставать и делать что-либо. Семен Викентьевич был недоволен моей болезнью, считая меня притворой. Но на следующее утро прорвало и вышло много гноя. Вся повязка (компресс) была влажной от образовавшегося свища.
Нужен был врач. Но где его найдешь? Все же Ольга решилась пойти в ту же поликлинику, в которую я был направлен, когда был на строительстве оборонительных сооружений под Кубанкой. Это направление у меня сохранилось и Ольга его взяла с собой. Оно-то и сиграло свою роль. Врач-хирург дал совет что надо делать: лежать, наложить согревающий ихтиоловый компресс. И кормить хорошо. Вот и вся врачебная помощь. Так я пролежал недели две на большом дермантиновом диване с высокой спинкой с зеркалами и слониками на нем. Читал книги, котрые давала "мадам" Орловская - "Пещера Лейхвиста" Н.Никитина, просмотрел принесенные журналы "Нива". Газеты, радио - всего этого не было.
Если раньше жильцы дома думали про Орловскую, что она ждет прихода немцев или румын, т.к. пытаестя выселить из своего дома всех посторонних жильцов, то всё это не оправдалось. Она оказалась честной женщиной и даже не сделала попытки или намёка на возможную претензию в этой части. А ведь она, бывало, ворчала на советские власти и это давало нам повод на такие разговоры.
Между тем, нога вскоре стала заживляться, температура пришла в норму.
[ том 1, лист 76-бис ] Здорово прихрамывая, , с палкой в руке, я стал выходить на улицу. Семен Викентьевич освободил от хлама свой домашний токарный станок, который он приводил в движение ногой, как это делают на ножной швейной машин е и стал вытачивать мундштуки для куренияя сигарет. С первой партией на "Привоз" ходила Феня Ивновна. Результаты были плачевны - мундштуки никто не брал, кроме 3-5 штук по пол марки за штуку. Но и это были деньги для нас.
Впрочем советские деньги ходили еще на рынке, но очень обесцененные. Оккупационных немецких марок или румынских лей ещё было мало в ходу. Население их просто не имело. Но вскоре было объявлено, что советские рубли будут обмениваться на оккупационные марки из рассчета 20 рублей за одну марку. Ни у меня, ни У голен больших денег не было. правда, Семен Викентьевич получил на кинофабрике приличную сумму за 3 месяца вперед, но постарался израсходовать е1 еще до оставления Одессы советскимим войсками.
Однажды Семен Викентьевич побывал на кинофабрике и пришел оттуда встревоженным. Оказывается он встретил там бывшую уборьщицу, котрую "пробирал" на парткоме (он был коммунистом) за плохую работу. Она при встрече всё это вспомнила и погрозилась заявить об этом "большивике" румынским властям. Это было серьезно ещё и потому, что согласно приказу румынских властей, он обязан был заявить о своей партийной принадлежности, так же как и нам с Ольгой о членстве в ВЛКСМ. Никто из нас и не подумал это сделать. Это значило добровольно отдать себя на верную гибель...
Мы с ольгой уже давно позаботились и спрятали свои комсомольские билеты, завернув их в непромокаемую бумагу. Спрятали так, что их вскоре [ том 1, лист 77 ] нашел Семен Викентьевич и перепрятал в другое место, не сказав нам об этом.
Самое худшее вскоре подтвердилось. В дом пожаловал румынский офицер-румын. Среднего роста, черный до синевы, очень похожий на цигана. С ним явились два солдата. Этого офицера я уже видел в отделении полиции нашего района. Он бросился в глаза своей внешностью и тем, как держал в руке карабин. Он носил его на руке, перевесив ремень как хозяйственную сумку. Он говорил довольно сносно по-русски.
Установив, что перед ним Голен С.В., проверил документы, спросил где его партийный билет. Всё стало ясно - его выдала та самая баба... Солдаты стали производить обыск. ОФицер стал проверять все мои документы. Они были в порядке и вскоре он занялся обыском. Взял у меня фотоаппарат"Турист" и театральный бинокль, которые я привез ещё из Петухово. Придравшись к тому, что эти вещи подлежат здаче как военное снаряжение, он их положил в мешок, который взял тут же в комнате.
Все это окончилось тем, что Семена Викентьевича под конвоем солдат и этого офицера увели в полицию. Феня Ивановна и Ольга ударились в плач, не зная что дальше делать, куда идти, чем помочь. Так, в смятении, прошла ночь. Утром Феня Ивановна, приготовив узелок со снедью, какая была в доме, отправилась в полицию. Вернулась во второй половине дня, сказав, что передачу приняли, но свидание не разрешили. Мы же с Ольгой даже стали думать, что в полиции задержали и её. Только теперь, Феня Ивановна рассказала, что Семен Викентьевич был оставлен в городе на подпольную работу... Вот это, да!
Положение ешё больше усугубляется. Что же будет дальше? Милости ждать от оккупантов не приходилось. [ том 1, лист 78 ] Теперь всё зависело от самого Семена Викентьевича. Как он поведёт себя на допросах в Сигуранце.
Питались мы в это время ещё старыми запасами, пока они были. Из муки Ольга делала блинчики и они заменяли хлеб. Каждый день варили кашу из пшена и заправляли её растительным маслом. Настроение поднималось после нескольких глотков спирта. Все эти запасы были выданы Семёну Викентьевичу как подпольщику, как спецпаёк. Вот он нас и выручал на первых порах. Феня Ивановна однажды вернулась и сказала, что передачу не приняли, а С.В.отправлен в Одесскую тюрьму, так ей сказали в полицейском участке. Феня Ивановна осунулась за эти дни., почти не разговаривала, много времени проводила в отдании возможности передать съесное С.В.
На следующий день я поехал с Ф.И. к воротам Одесской тюрьмы, намереваясь на обратном пути взять вещи, которые раньше носили к тёте Соне. У ворот тюрьмы уже стояли женщины с узелками и ждали приёма передачи румынскими надзерателями. Тётя Соня жила совсем недалеко от тюрьмы и я решил сбегать к ним, чтобы поделиться печальными известиями. Люда уже жила на городской квартире. Оказывается её муж остался в Одессе. Это было тоже опасно - ведь он служил в войсках НКВД. Это настораживало меня и , думал, что он так же оставлен для подпольной работы, что как-то оправдывало его в моих глазах. Вера выглядела весёлой, нарядной и интересной молодой женщиной. Она была смуглой, с черными блестящими глазами, которые горели как спелые вишни под черными бровями и длинными ресницами. Волосы были уложены в модную прическу. Она их довивала сама горячей плойкой (щипцами для волос). Её дочка была постоянно при бабушке - Соне. Вера сказала, что устраивается на работу в каком-то учреждении в городе, бухгалтерии какого-то предприятия, которое восстанавливает работу... Забегая вперед скажу, что за годы оккупации она жила, если это так можно сказать, с немецким офицером, молодым и стройным и довольно красивым, как говорила тётя Соня. [ том 1, лист 79 ] Несмотря на недовольство её родителей, которые были не в восторге от такого ухаживания оккупанта, она продолжала свою гулянку, хвастаясь предупредительностью и галантностью своего ухажора. Послевоенную судьбу её не знаю. Знаю, что она стремилась выехать по месту жительства родителей своего мужа, на Дальний Восток.
Муж Люды, открыл какую-то коммерцию на паях с другим компаньёном, но дела у них не были успешными. С освобождением Одессы его взяли в первые дни. Видимо знали где он живет и чем занимался. Судили как дизертира по всей строгости военного времени.
Я вернулся к тюремным воротам с узлом. Вскоре у Ф.И. приняли передачу, предварительно спросив фамилию и имя арестованного. Об узниках тюрьмы рассказывали самые невероятные и жуткие истории. Не кормят, не хватает воды и воздуха. Камеры переполнены битком. Смрад и нечистоты душат людей. Темно и холодно. Заедают вши. Воруют друг у друга еду и вещи. На допросах жестоко избивают. Многих расстреливают в тюремном дворе...
Продукты были на исходе. Надо было что-то придумывать где их добывать. Надо отметить, что, не смотря на такое трудное время, рынки города процветали, особенно "Привоз". Последние дни перед приходом румын, "привоз" жестоко пострадал от бомбардировок. На него высыпалось огромное количество "зажигалок" и он превратился в бушующее море огня. Выгорели все деревянные ларьки и склады, навесы для торговли с рук и прочие сооружения на огромной площади. Остались только каменные старинные павильоны, в которых торговали молоком, мясом и рыбой. И то, только потому, что они были расположены в стороне. Рынок горел два или три дня. Горели хозяйственные лавки с краской, дегтем, веревками и другими вещами... Много было разграблено. Вот на этом огромном пепелище в зиму 1941-42 годов стала быстро развиваться торговля разным барахлом, сначала с рук, затем с "ковриков на земле", затем переносные лотки, затем стали строиться ларьки. Все вещи - почти за даром. Дорогими и желанными были продукты питания.
[ том 1, лист 80 ] Кукуруза в зернах, фасоль, пшено и соя стоили очень дорого в обмен на вещи. В начале за ручные вещи вообще не спрашивали денег, а говорили за продукты. Меха и драгоценные украшения, часы, табак и папиросы - все шло на менку хлеба, сала, медикаментов... Этим предложением сразу воспользовались окружающие Одессу немецкие колонисты. Они все устремились на одесский рынок, на парах лошадей и телегах, привозили мешками колхозное зерно, муку, ячменную крупу и меняли, меняли, пока не наберут полную телегу барахла... Пшено и соя - это остатки хлебных сплавов в порту, разгромленные при сдаче Одессы...
Вскоре было объявлено, что жителям города будет выдаваться по карточкам 200 грамм пшена на человека, вместо хлеба. Это уже было кое-что. А пока я пробовал торговать кое-какими вещами, которые мне давала Ф.И. Но на эти вещи охотников не находилось. Помню я продал (обменял) румынскому солдату за 2 кг. фасоли - лётные очки, которые я раньше нашел, кем-то оброненные.
Между тем в Одессе всё меньше оставалось полевых войск. Их отправляли дальше на восток к фронту. В городе учреждалась румынская администрация. Был организован муниципалитет во главе с городским головой Германо Пынтя - приехавшим из Бухареста. Губернатором области, или как её "обозвали" румынские власти - "Транснистрией", т.е. в переводе русский язык - "Заднестровьем" - профессор Алексяну. Все приказы, которые оглашались толстым типографским шрифтом на больших листах бумаги на русском и румынском языках, подписывались этими людьми. Сьала выходить небольшая по формату газета - "Одесская газета". Позднее, примерно через год, стала ещё выходить одна газета под названием "Молва".
Но в городе по прежнему можно видеть листовки на русском языке, в которых предупреждалось [ том 1, лист 81 ] население, что за саботаж властям, за порчу военного имущества и телефонного кабеля., будут караться смертной казнью жители того района, где это будет установлено. За убийство немецкого солдата - будет расстреляно 10 заложников из числа жителей города, за убийство немецкого офицера - 20 человек заложников. Всё это было ужасно. Все знали, что заложники - это мужчины и женщины, случайно задержанные при облавах на улицах города или на рынках. Задерживали всех, кто не имел документов и соответствующих отметокв примарии (полиции). Возрасли случаи, когда румынские патрули отбирали паспорта у прохожих и затем продавали за большие ценности тем, кто в них нуждался. В декбре - ноябре месяцах жителей силой сгоняли для разборки барикад и ремонта мостовых, разбора завалов от рухнувших домов при бомбардировках города при его обороне, для зарытий окопов и траншей, нарытых во дворах, площадях и скверах для укрытия при бомбардировках.
Щель-окоп, который был вырыт у порога дома мне пришлось зарыть одному. Фира и Иосиф как евреи были угнаны в гетто (так тогда говорили). Орловская с дочерью болели гриппом. Прежде чем зарыть щель, я тщательно промазал солидолом ножевой штык от русской автоматической винтовки СВТ, который я хранил запрятанным под ступенькой лестницы, и две гранаты РГД без запалов, сложил в измятое ведро с солидолом и бросил его на дно окопа. Все забросал землей. Если кому-то придет в голову снова откопать эту щель - могут убедиться в справедливости моих воспоминаний.
продолжение: "Транснистрия", листы 82 - 101.
Дополнения и комментарии:
Общее по поводу воспоминаний:
Упомянутые места и селения:
Вокруг да около:
Воспоминания моего прадеда (отца моего деда) - Климова Василия Михайловича (1891-1978) - вот здесь.
Все опубликованные части: 1-я ; 2-я ; 3-я ; 4-я ; 5-я ; 6-я ; 7-я ; 8-я ; 9-я ; 10-я ; 11-я ; 12-я ; 13-я ; 14-я ; 15-я ; 16-я ; 17-я ; 18-я ; 19-я ; 20-я ; 21-я ; 22-я ; 23-я ; 24-я ;
[ том 1, лист 69 ] Несмотря на все происходящее, я не понял глубину его. Эпизод с краснофлотцем был, как бы само собой разумеющимся. Так много смертей вокруг, так много крови и страданий, что это было обычным явлением. Я пошел во двор, где стояла танкетка, чтобы выкурить папиросу среди хороших ребят, веселых и беззаботных, типичных русских парней. Как обычно, предстоял выезд на танкетке за пресной водой, которая и мне нужна была. Вода - моя забота в доме у Ольги. Но здесь, как нарочно, идут ребятишки и женщины, неся на руках как дрова, бутылки с вином "Шато-Икем", "Мадера", "Каберне". Дают бутылку "Шато-Икема" и говорят, что завод шампанских вин открыт и кто хочет и сколько хочет берут там вино. Вино, якобы, льется там рекой... Эту новость я и рассказал ребятам. Поставив бочки для воды на сидения, они быстро завели свою танкетку.
Через 10 минут мы были у колодца с водой. Напротив - завод шампанских вин. Оценив обстановку, поняли, что сейчас не до воды. Вот металическая ограда, ворота с фигурными накладками в стиле рококо... Сквозь решетку изгороди видим большой двор, среди асфалта которого виднелся сруб из камня-ракушечника, как это бывает у колодца. Двор почти пустой, у изгороди стоят женщины и мужчины и прячутся за каменными столбами изгороди. Время от времени раздается одиночный выстрел со двора. Кто-то стреляет из-за этого сруба и во всю ширь матюкается. Это вскоре надоедает всем и один из мужчин достает из-за пазухи гранату и с криком метает её во двор. Все ждут взрыва, но его не происходит. Граната была без запала, но это произвело своё действие. Стреляющий, в стельку пьяный, падает рядом среди лужи вина. [ том 1, лист 70 ] Все хлынули во двор, в погреба. Навстречу выбегают другие, которые попали туда ранее, но боялись выходить, боясь пьяного сумасброда. Мадерник был уже залит вином из огромных бочек. Взяв из верхнего склада несколько ящиков сухого вина в бутылках и погрузив их на танкетку, подъехали к колодцу с водой. Растаскивание (а вернее грабеж) винного склада продолжался целый день. Туда устремлялись и старики и старухи и малые дети. У всех были ведра, бидоны или чайники.
К вечеру разнесся слух, что в город входят румынские войска. Их видели, якобы, на Молдаванке и Пересыпи. Войска, оборонявшие город, еще вчера покинули город, и румыны входят в город без боя... Любопытство взяло верх и не без возражения Ольги, я пошел посмотреть, как это выглядит.
Миновав Куликово поле, я чтал приближаться к вокзалу. Вижу толпы народа, женщины, мужчины и много подростков. В их окружении, на вокзальной площади где они промышляют, на белом коне сидит в зеленойм шинели и широченной фуражке офицер с золотыми погонами. За ним стоит отряд трубачей, которые время от времени трубят; за ними солдаты в стальных касках и с ружьями на плечах... Выстрелов не слышно и выглядит все по-мирному... но все равно тревожно и страшно. Так, и в ночь на 17 октября, румыны не дошли до Аркадии. Только на следующий день послышался рокот танков и вдоль всего бульвара выстроилась колонна средних танков. Их было много, более 50 штук. Это были румынские таноквые войска. Их экипажи носили большие зеленые береты, пошитые из солдатского шинельного сукна. От машин они никуда не отлучались, видимо под строгим наказом своих командиров. На следующий день они покинули Одессу. В Одессе все было непривычно. Во-первых, не стало слышно фронтовой канонады, прекратились бомбардировка и обстрел. Но по ночам было жутко. Всюду по улицам ходили патрули из 7 человек во главе с капралом.
[ том 1, лист 71 ] Был введен комендантский час, запрещающий хождение по городу с 18:00 до 07:00. Они устанавливали в городе и его окресностях произвол и кровавый террор, грабили, арестоввывали и убивали мирных жителей. Всюду были расклеины приказы военного командлвания о немедленной регистрации всех жителей, о сдаче оружия и военного снаряжения, о расстрелах лиц, которые будут уклоняться от выполнения распоряжений военного командования или при будут признанны виновными в актах, наносящих ущерб союзным армиям и т.д.
Уже на третий день, т.е. 19 октября 1941 г., румынские власти начали толпами сгонять ьужчин, женщин и детей еврейской национальности в пороховые склады, расположенные вблизи аэродрома и летной школы по Люстровской дороге. Позднее было установлено, что было заполнено 9 огромных складов. Затем румынские солдаты при помощи шлангов и насосов облили облили эти склады горючей смесью и подожгли... Это была месть завоевателей за свои чудовищные потери под Одессой. Всего было уничтожено на складах около 25 тыс. человек. Запах жаренного мяса долго носился в окрестностях этого ужасного места. Помню, Семен Викентьевич послал меня тогда к тёте Соне (а они жили совсем недалеко от складов) за какими-то вещами, которые сейчас нужно было носить обратно. Смрад и гарь стояла ужасная, было подозрение о том, что там сожгли большой количество людей, но этому не хотелось верить. Человеческому рассудку это не поддавалось. Но по Люстровской дороге туда прогнали под конвоем людей и это видели многие, затаясь в своих домах...
Как же я был тогда неосмотрителен, пошел пешком через весь город один, пройдя через многие заставы патрулей, которые теперь стояли у тех же барикад, воздвигнутых для обороны города. Патрули меня пропускали потому, что в паспорте - "серпастом и молоткастом" - стояла печать регистрации в районном участке полиции №4 (бывшее 4-е отделение милиции). Это все спасало теперь. Но в то время просто сейчас удивляюсь, как остался жив. Застрелить меня ничего не стоило. Просто от злости на судьбу, от издевательств их чванливых офицеров!
23 октября я снова собирался с Ольгой к тете Соне за вещами, хотя ночь прошла очень неспокойно. В городе то и дело раздовались оружейные выстрелы. Это румынские часовые боясь темноты стреляли.
[ том 1, лист 72 ] Особенно гулко выстрелы были под самыми окнами нашего дома. Здесь в соседнем доме была определена на пост часть, которая патрулировала октестность. Вдруг в входные двери раздается резкий стук прикладом и раздается громкий окрик на румынском языке. Я был уже одетым, и потому пошёл открывать входную дверь. Шутки были плохи. Открваю дверь и скразу вижу направленный на меня ствол пистолета, котрый держал молодой румынский офицер. За его спиной стояло ещё 5-6 человек солдат с винтовками с примкнутыми штыками.
- Жидан есты?
Зрачек дула пистолета почти уперся мне в лоб. Я не знал румынского языка, но значение слов сразу понял. Офицер и двое солдат вошли в комнату и, бегло осмотрев её, снова вышли в коридор и направились к Орловским.
По чистой случайности Фиры и Иосифа дома не было. Они были уже здорово напуганы событиями этих дней и ушли ночевать к знакомым, где-то в глубине двора в неказистом сарайчике. Там им казалось безопасно ночевать, сарай был невидим и казался нежилым. Немного спустя, во дворе снова раздаются выстрелы и крики румынских солдат. Оказывается, это была облава и, к моему ужасу, под конвоем румынских солдат вывели четырех парней, переодетых кое-как в гражданскую одежду, но в сапогах и даже в солдатских галифе, тех самых, с которыми я познакомился в последние дни. Это были 4 танкиста. Они шли молча, повесив головы...
Днем я обнаружил, что в убежище, которое было вырыто на пустыре между домом "консервщиков" и берегом, лежало несколько трупов женщин и стариков. Видимо они прятались там и во время облавы их расстреляли на месте...
Много позднее стало известно, что 22 октября было взорвано бывшее здание НКВД на Маразлиевской [?] улице. Это совсем близко от парка Шевченко. На воздух взлетело румынское командование, приехавшее управлять Одессой. Они польстились внешним видом этого здания, его сохранностью, большими удобствами для заплечной [ том 1, лист 73 ] работы, большим двором и красотой района, где перед окнами был прекрасный парк. И поплатились за это. Сотрудники НКВД , прежде чем уйти из дома, заложили под ним фугас большой мощности и хорошо замаскировали его. Взрывное устройство вывели в безопасное место, позволяющее привести в действие одним лицом в удобное время.
Вот почему румыны ученили кровавые расправы над жителями, расстреливали на месте, вешали на столбах и балконах зданий. Я видел трупы на виселице, которая была устроена около тпподрома (горзеленхоз). Висело 3 трупа напротив вокзала, на балконе двухэтажного дома. Такую же картину рассказывали соседи, которые побывали в других районах города. Так, 24 октября 1941 года, в Алексеевском садике (ул.Стеновая, угол Мельничной) румынская военщина расстреляла 250 мужчин, задержанных на улицах и домах без всякой причины. Расстрел был произведен из пулемета среди белого дня, в отместку за взрыв на Маразлиевской... Говорят, что раненных добивали из автоматов, а офицеры из пистолетов. Эти люди были схвачены в облаве и содержались как заложники. Их обещали освободить, если найдутся предатели и сообщат властям где скрываются лица, совершившие взрыв комендатуры.
Ходить по городу стало очень опасно. Конечно, в таких условиях, я ни слово не говоря, поздно вечером выбросил из подвала свой мотоцикл, так и не сказав о нем Семену Викентьевичу. Если бы его обнаружили румыны - это была бы смерть всем жителям дома. В этом нет никакого сомнения после того, что все увидели за первую неделю их деятельности в Одессе.
[ том 1, лист 74 ] На первых числах ноября по городу были развешаны строгие приказы, которые грозили расстрелом на месте тем, кто их не исполнит о том, что "всем жителям еврейской национальности необходимо явиться на сборный пункт к районнному отделению милиции, имея при себе 5-ти дневный запас продовольствия и ключи от квартиры." Был распущен слух, что они будут направлены "на окопы" или работать в сельском хозяйстве... Но теперь и этому было трудно поверить... Ждали самого худшего, но являлись на сборные пункты, ведя за руку малолетних детей, неся их на руках, везя в инвалидных колясках инвалидов-стариков... Тяжелое это зрелище, когда одних собирают в кучу по рассовому признаку. Люди не могут смотреть друг другу в глаза...
После войны стала известна их участь. По приказу румынских оккупационных властей в село Богдановка Доманьевского района Одесской области, под конвоем румынских жандармов, начали прибывать группы мирных советских граждан, в том числе старики, женщины и дети. Их вели к месту назначения 20 дне вместо объявленных 5 дней. По пути следования, жандармы расстреливали отставших, преимущественно стариков и детей. В каждой колонне было по 1500 - 5000 человек... их размещали на усадьбе совхоза "Богдановка", размещавшейя в полукилометре от села. Не взирая на суровую зиму 1941-42 гг., людей размещали в свинарниках и летних шалашах для свиней, а то и просто под открытым небом. Их общее число доходило до 55 тысяч человек. Арестованные были полностью лишены пищи, воды, и они должны были утолять жажду снегом.
В начале декабря 1941 г. , как свидетельствуют материалы расследования, в село Богдановку прибыл румынский префект подполковник Ионеску. Здесь он приказал местному населению доставить в лагерь печеный хлеб и лично в сопровождение румынского офицера продавал этот хлеб по цене 5 рублей золотом за 500 грамм хлеба. 20 декабря туда [ том 1, лист 75 ] прибыл карательный отряд из 60 человек под командованием немца Гегеля и начались систематические массовые расстрелы лагерников на восточной окраине совхоза в глубоком овраге, спкскавшемся к реке Буг.
Заключенным в лагере было приказано соорудить земляную плотину, назначение которой заключалось в задержании потока крови, который струился по склону оврага в реку Буг. Порядок расстрела - по барачно. Их выводили к полуразрушенному строению, отбирались все ценности и одежда, и, раздетых до гола заключенных, подгоняли ударами прикладов и палками к краю оврага. "Рабочие бригады" были сформированы из числа расстреливаемых, назначение котрых - сжигание трупов. Их "работа" не прекращалась ни днём, ни ночью, пока полностью не уничтожили всех заключенных. Всего в Домановском районе было уничтожено и замучено за годы оккупации около 115 тысяч человек!! (смотри стр. 205 "Одесская область в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 гг.")
Первых немецких солдат я увидел только через несколько дней. Это были трофейщики, которые шастали по переулку, выискивая среди автомашин нужные им детали и оборудование к "полуторкам". Я стоял невдалеке и наблюдал за ними. Увидев меня, один из них жестом руки и произнеся "ком-ком", подозвал меня к машине, вручив гаечный ключ. Они жестикулируя и что0то бормоча на русско-украинском жаргоне, заставили меня отвичивать головку двигателя, свечи и проводку. Они стояли и курили сигареты. Это были довольно пожилые немцы. Довольно спокойно и благодушно о чем-то рассуждали между собой и глядя на меня... Так вот они какие эти завоеватели! Смешанное чувство овладело мной. Мне было стыдно и зло душило меня одновременно. Это было откровенное презрительное отношение арийцев, фашистов к своему рабу... о котором мы видели в кино, читали в книгах, проходили в школе...
[ том 1, лист 76 ] В ноябре моя нога разболелась до того, что я с трудом передвигался по дому. Бедро распухло, поднялась температура до 39.Начался абцесс. Это было ужасно в моем положении, в оккупированном городе, без медицинской помощи. Феня Ивановна и ольга ухаживали за мной. Я лежал на диване, не в силах вставать и делать что-либо. Семен Викентьевич был недоволен моей болезнью, считая меня притворой. Но на следующее утро прорвало и вышло много гноя. Вся повязка (компресс) была влажной от образовавшегося свища.
Нужен был врач. Но где его найдешь? Все же Ольга решилась пойти в ту же поликлинику, в которую я был направлен, когда был на строительстве оборонительных сооружений под Кубанкой. Это направление у меня сохранилось и Ольга его взяла с собой. Оно-то и сиграло свою роль. Врач-хирург дал совет что надо делать: лежать, наложить согревающий ихтиоловый компресс. И кормить хорошо. Вот и вся врачебная помощь. Так я пролежал недели две на большом дермантиновом диване с высокой спинкой с зеркалами и слониками на нем. Читал книги, котрые давала "мадам" Орловская - "Пещера Лейхвиста" Н.Никитина, просмотрел принесенные журналы "Нива". Газеты, радио - всего этого не было.
Если раньше жильцы дома думали про Орловскую, что она ждет прихода немцев или румын, т.к. пытаестя выселить из своего дома всех посторонних жильцов, то всё это не оправдалось. Она оказалась честной женщиной и даже не сделала попытки или намёка на возможную претензию в этой части. А ведь она, бывало, ворчала на советские власти и это давало нам повод на такие разговоры.
Между тем, нога вскоре стала заживляться, температура пришла в норму.
[ том 1, лист 76-бис ] Здорово прихрамывая, , с палкой в руке, я стал выходить на улицу. Семен Викентьевич освободил от хлама свой домашний токарный станок, который он приводил в движение ногой, как это делают на ножной швейной машин е и стал вытачивать мундштуки для куренияя сигарет. С первой партией на "Привоз" ходила Феня Ивновна. Результаты были плачевны - мундштуки никто не брал, кроме 3-5 штук по пол марки за штуку. Но и это были деньги для нас.
Впрочем советские деньги ходили еще на рынке, но очень обесцененные. Оккупационных немецких марок или румынских лей ещё было мало в ходу. Население их просто не имело. Но вскоре было объявлено, что советские рубли будут обмениваться на оккупационные марки из рассчета 20 рублей за одну марку. Ни у меня, ни У голен больших денег не было. правда, Семен Викентьевич получил на кинофабрике приличную сумму за 3 месяца вперед, но постарался израсходовать е1 еще до оставления Одессы советскимим войсками.
Однажды Семен Викентьевич побывал на кинофабрике и пришел оттуда встревоженным. Оказывается он встретил там бывшую уборьщицу, котрую "пробирал" на парткоме (он был коммунистом) за плохую работу. Она при встрече всё это вспомнила и погрозилась заявить об этом "большивике" румынским властям. Это было серьезно ещё и потому, что согласно приказу румынских властей, он обязан был заявить о своей партийной принадлежности, так же как и нам с Ольгой о членстве в ВЛКСМ. Никто из нас и не подумал это сделать. Это значило добровольно отдать себя на верную гибель...
Мы с ольгой уже давно позаботились и спрятали свои комсомольские билеты, завернув их в непромокаемую бумагу. Спрятали так, что их вскоре [ том 1, лист 77 ] нашел Семен Викентьевич и перепрятал в другое место, не сказав нам об этом.
Самое худшее вскоре подтвердилось. В дом пожаловал румынский офицер-румын. Среднего роста, черный до синевы, очень похожий на цигана. С ним явились два солдата. Этого офицера я уже видел в отделении полиции нашего района. Он бросился в глаза своей внешностью и тем, как держал в руке карабин. Он носил его на руке, перевесив ремень как хозяйственную сумку. Он говорил довольно сносно по-русски.
Установив, что перед ним Голен С.В., проверил документы, спросил где его партийный билет. Всё стало ясно - его выдала та самая баба... Солдаты стали производить обыск. ОФицер стал проверять все мои документы. Они были в порядке и вскоре он занялся обыском. Взял у меня фотоаппарат"Турист" и театральный бинокль, которые я привез ещё из Петухово. Придравшись к тому, что эти вещи подлежат здаче как военное снаряжение, он их положил в мешок, который взял тут же в комнате.
Все это окончилось тем, что Семена Викентьевича под конвоем солдат и этого офицера увели в полицию. Феня Ивановна и Ольга ударились в плач, не зная что дальше делать, куда идти, чем помочь. Так, в смятении, прошла ночь. Утром Феня Ивановна, приготовив узелок со снедью, какая была в доме, отправилась в полицию. Вернулась во второй половине дня, сказав, что передачу приняли, но свидание не разрешили. Мы же с Ольгой даже стали думать, что в полиции задержали и её. Только теперь, Феня Ивановна рассказала, что Семен Викентьевич был оставлен в городе на подпольную работу... Вот это, да!
Положение ешё больше усугубляется. Что же будет дальше? Милости ждать от оккупантов не приходилось. [ том 1, лист 78 ] Теперь всё зависело от самого Семена Викентьевича. Как он поведёт себя на допросах в Сигуранце.
Питались мы в это время ещё старыми запасами, пока они были. Из муки Ольга делала блинчики и они заменяли хлеб. Каждый день варили кашу из пшена и заправляли её растительным маслом. Настроение поднималось после нескольких глотков спирта. Все эти запасы были выданы Семёну Викентьевичу как подпольщику, как спецпаёк. Вот он нас и выручал на первых порах. Феня Ивановна однажды вернулась и сказала, что передачу не приняли, а С.В.отправлен в Одесскую тюрьму, так ей сказали в полицейском участке. Феня Ивановна осунулась за эти дни., почти не разговаривала, много времени проводила в отдании возможности передать съесное С.В.
На следующий день я поехал с Ф.И. к воротам Одесской тюрьмы, намереваясь на обратном пути взять вещи, которые раньше носили к тёте Соне. У ворот тюрьмы уже стояли женщины с узелками и ждали приёма передачи румынскими надзерателями. Тётя Соня жила совсем недалеко от тюрьмы и я решил сбегать к ним, чтобы поделиться печальными известиями. Люда уже жила на городской квартире. Оказывается её муж остался в Одессе. Это было тоже опасно - ведь он служил в войсках НКВД. Это настораживало меня и , думал, что он так же оставлен для подпольной работы, что как-то оправдывало его в моих глазах. Вера выглядела весёлой, нарядной и интересной молодой женщиной. Она была смуглой, с черными блестящими глазами, которые горели как спелые вишни под черными бровями и длинными ресницами. Волосы были уложены в модную прическу. Она их довивала сама горячей плойкой (щипцами для волос). Её дочка была постоянно при бабушке - Соне. Вера сказала, что устраивается на работу в каком-то учреждении в городе, бухгалтерии какого-то предприятия, которое восстанавливает работу... Забегая вперед скажу, что за годы оккупации она жила, если это так можно сказать, с немецким офицером, молодым и стройным и довольно красивым, как говорила тётя Соня. [ том 1, лист 79 ] Несмотря на недовольство её родителей, которые были не в восторге от такого ухаживания оккупанта, она продолжала свою гулянку, хвастаясь предупредительностью и галантностью своего ухажора. Послевоенную судьбу её не знаю. Знаю, что она стремилась выехать по месту жительства родителей своего мужа, на Дальний Восток.
Муж Люды, открыл какую-то коммерцию на паях с другим компаньёном, но дела у них не были успешными. С освобождением Одессы его взяли в первые дни. Видимо знали где он живет и чем занимался. Судили как дизертира по всей строгости военного времени.
Я вернулся к тюремным воротам с узлом. Вскоре у Ф.И. приняли передачу, предварительно спросив фамилию и имя арестованного. Об узниках тюрьмы рассказывали самые невероятные и жуткие истории. Не кормят, не хватает воды и воздуха. Камеры переполнены битком. Смрад и нечистоты душат людей. Темно и холодно. Заедают вши. Воруют друг у друга еду и вещи. На допросах жестоко избивают. Многих расстреливают в тюремном дворе...
Продукты были на исходе. Надо было что-то придумывать где их добывать. Надо отметить, что, не смотря на такое трудное время, рынки города процветали, особенно "Привоз". Последние дни перед приходом румын, "привоз" жестоко пострадал от бомбардировок. На него высыпалось огромное количество "зажигалок" и он превратился в бушующее море огня. Выгорели все деревянные ларьки и склады, навесы для торговли с рук и прочие сооружения на огромной площади. Остались только каменные старинные павильоны, в которых торговали молоком, мясом и рыбой. И то, только потому, что они были расположены в стороне. Рынок горел два или три дня. Горели хозяйственные лавки с краской, дегтем, веревками и другими вещами... Много было разграблено. Вот на этом огромном пепелище в зиму 1941-42 годов стала быстро развиваться торговля разным барахлом, сначала с рук, затем с "ковриков на земле", затем переносные лотки, затем стали строиться ларьки. Все вещи - почти за даром. Дорогими и желанными были продукты питания.
[ том 1, лист 80 ] Кукуруза в зернах, фасоль, пшено и соя стоили очень дорого в обмен на вещи. В начале за ручные вещи вообще не спрашивали денег, а говорили за продукты. Меха и драгоценные украшения, часы, табак и папиросы - все шло на менку хлеба, сала, медикаментов... Этим предложением сразу воспользовались окружающие Одессу немецкие колонисты. Они все устремились на одесский рынок, на парах лошадей и телегах, привозили мешками колхозное зерно, муку, ячменную крупу и меняли, меняли, пока не наберут полную телегу барахла... Пшено и соя - это остатки хлебных сплавов в порту, разгромленные при сдаче Одессы...
Вскоре было объявлено, что жителям города будет выдаваться по карточкам 200 грамм пшена на человека, вместо хлеба. Это уже было кое-что. А пока я пробовал торговать кое-какими вещами, которые мне давала Ф.И. Но на эти вещи охотников не находилось. Помню я продал (обменял) румынскому солдату за 2 кг. фасоли - лётные очки, которые я раньше нашел, кем-то оброненные.
Между тем в Одессе всё меньше оставалось полевых войск. Их отправляли дальше на восток к фронту. В городе учреждалась румынская администрация. Был организован муниципалитет во главе с городским головой Германо Пынтя - приехавшим из Бухареста. Губернатором области, или как её "обозвали" румынские власти - "Транснистрией", т.е. в переводе русский язык - "Заднестровьем" - профессор Алексяну. Все приказы, которые оглашались толстым типографским шрифтом на больших листах бумаги на русском и румынском языках, подписывались этими людьми. Сьала выходить небольшая по формату газета - "Одесская газета". Позднее, примерно через год, стала ещё выходить одна газета под названием "Молва".
Но в городе по прежнему можно видеть листовки на русском языке, в которых предупреждалось [ том 1, лист 81 ] население, что за саботаж властям, за порчу военного имущества и телефонного кабеля., будут караться смертной казнью жители того района, где это будет установлено. За убийство немецкого солдата - будет расстреляно 10 заложников из числа жителей города, за убийство немецкого офицера - 20 человек заложников. Всё это было ужасно. Все знали, что заложники - это мужчины и женщины, случайно задержанные при облавах на улицах города или на рынках. Задерживали всех, кто не имел документов и соответствующих отметокв примарии (полиции). Возрасли случаи, когда румынские патрули отбирали паспорта у прохожих и затем продавали за большие ценности тем, кто в них нуждался. В декбре - ноябре месяцах жителей силой сгоняли для разборки барикад и ремонта мостовых, разбора завалов от рухнувших домов при бомбардировках города при его обороне, для зарытий окопов и траншей, нарытых во дворах, площадях и скверах для укрытия при бомбардировках.
Щель-окоп, который был вырыт у порога дома мне пришлось зарыть одному. Фира и Иосиф как евреи были угнаны в гетто (так тогда говорили). Орловская с дочерью болели гриппом. Прежде чем зарыть щель, я тщательно промазал солидолом ножевой штык от русской автоматической винтовки СВТ, который я хранил запрятанным под ступенькой лестницы, и две гранаты РГД без запалов, сложил в измятое ведро с солидолом и бросил его на дно окопа. Все забросал землей. Если кому-то придет в голову снова откопать эту щель - могут убедиться в справедливости моих воспоминаний.
продолжение: "Транснистрия", листы 82 - 101.
Дополнения и комментарии:
Общее по поводу воспоминаний:
Упомянутые места и селения:
- станцию Дачная и Выгода
- Одесский ДОПР
Вокруг да около: