Климов Юрий Васильевич. Воспоминания. №16.
Мой дед, Климов Юрий Васильевич (1922-2002), оставил 3 тома воспоминаний о своей жизни. Всего, наверно, около 1000 страниц формата А4. Плюс много фотографий. Воспоминания моего прадеда (отца моего деда) - Климова Василия Михайловича (1891-1978) - вот здесь.
Все опубликованные части: 1-я ; 2-я ; 3-я ; 4-я ; 5-я ; 6-я ; 7-я ; 8-я ; 9-я ; 10-я ; 11-я ; 12-я ; 13-я ; 14-я ; 15-я ; 16-я ; 17-я ; 18-я ; 19-я ; 20-я ; 21-я ; 22-я ; 23-я ; 24-я ;
В марте произошла ещё одна неожиданная встреча, о которой мне хочется рассказать.
Румыны поспешно удирали, ывозя всё, что только было возможно вывезти из города. Город заполняли немецкие тыловые части, госпиталя. Через город по прежнему тянулись конные обозы немецких прихвостней, полицаев, торгашей, старост [ том 1, лист 140 ] со своими женами, детьми.
Однажды Ольга привела в дом коллегу по учёбе на земыаке - Верку Лоб и её сестру. Встретились они в институте ОСХИ, куда Ольга ещё ходила для продолжения учёбы, вернее по делам учёбы. Учёбы, как таковой, по случаю эвакуации румынской администрации, уже не было. Верка была разбитной девчёнкой в нашей группе, и лично у меня не вызывала никогда симпатии. Сестра её Катя была моложе её на два года и, в противоположность своей сестре, была изумительно красива, с хорошей фигурой, что очень бросалось в глаза. Мы с Ольгой и раньше знали, что Верка живет в Кременчуге и вот - неожиданная встреча в здании института, куда она забежала в надежде кого-нибудь увидеть из старых знакомых... Сели за стол, угостили чаем гостей. Оказывается, они эвакуируются через Одессу из Кременчуга вместе с какой-то тыловой немецкой частью или учреждением, в которой ранее и теперь продолжают работать секретарями-машинистками. По тому, как они вели себя, как был окрашен их рассказ о жизни в Кременчуге, их смех и шутки, пересыпаемые немецко-русским военным жаргоном, солдатские анекдоты - всё это говорило о их падшем моральном облике. Они откровенно рассказывали о любовных приключениях с немецкими офицерами. В их настроении не было ни капли сожаления, чт оони вынуждены удирать вместе с немцами на запад... У Кати язык ещё больше изобиловал немецкими ругательствами и грубыми выражениями, чем у её сестры. И это так бросалось в глаза, так контрастировало её внешнему виду, что было трудно этому поверить. "Немецкие подстилки" - сделали мы вывод с Ольгой после их ухода.
Дня через три после этой встречи, раздается неожиданно стук во входную дверь. На пороге снова стояла Верка. [ том 1, лист 141 ] У ворот дома стояли огромные грузовые машины закрытые тентом. Верка, не заходя в комнату, сказала, что они уезжают дальше на запад. Мы вышли с ольгой за ворота. В одной из кабин сидела Катя и махала из окна рукой... Так, судьба ещё раз распорядилась увидеть, на этот раз последний, бывшую сокурсницу по ОСХИ. Позднее я много раз вспоминал эту встречу и старался представить их судьбу после окончания войны, если они остались живыми. .. Не хотел бы я статься в живых на их месте.
Последние дни марта выдались теплвми и солнечными. Снег по всюду давно растаял. Гранитная мостовая на Куликовом поле была сухой, н огрязной из-за множества автомашин и конных повозок отступавших частей Вермахта. Жители города притаились по своим норам в ожидании чего-то надвигающегося на них. Рынок был пустой и безлюден.
Семён Викентьевич и Феня Ивановна еще в феврале прирезали своего поросёнка, которого они откармливали в ванной комнате. Теперь его соленое мясо и сало было очень кстати. Феня Ивановна умела хорошо готовить. Особенно нравилась мне её мамалыга, которая была нашей основной пищей, заменявшей хлеб. Для её изготовленияы был специальный казанок. В кипящую воду засыпалась кукурузная мука при быстром помешивании деревянной ложкой. Казан затем накрывался тёплым кафтаном и "доходил". Отдельно на сковороде поджаривался лук на сале. Мамалыгу раскладывали по тарелкам и обильно заливали растительным маслом и луком... Это было объедение! Забыть это невозможно. Спасибо Ольге и Фене Ивановне за такую помощь в такое тяжелое время!
Апрель 1944 года встретил ветренной и дождливой погодой, затем пошел большими хлопьями снег. Среди житеелй ползли самые противоречивые слухи. [ том 1, лист 142 ] Одни говорили, что нашими войсками освобожден Николаев, другие уверяли, что русские уже взяли станцию Раздельную и, что вот-вот будет освобожден Тирасполь. О том, что Красная Армия освободила Николаев этому можно было верить. Это было подчинено всей военной логике. Но станцию Раздельную - узел железных дорог и основных путей отступления немецких и румынских войск из Одессы и всего Причерноморья - это уже слишком. Всё равно они радовали нас. Омрачало и пугало всех, что же будут делать оккупанты с мирным населением Одессы. Участь городов Краснодара, Ростова, Мариуполя, малых и больших городов Донбасса подсказывала - что перед боями все жители должны были покинуть город. Контроль за исполнением этого приказа возлагался на власовцев и другие национальные формирования Кавказа и Средней Азии. Это страшно пугало горожан. Об их зверствах ходили слухи один страшнее другого. Всех прятавшихся расстреливали на месте, забрасывали подвалы ручными гранатами. Тем не менее, я решил оборудовать убежище. Под нашим домом у каждой квартиры имелся подвал для хранения дров. В нашем подвале я сложил дрова таким образом, что оставалось место между дровами и задней стенкой. Находиться в нём можно было только лёжа одному. Я заранее заготовил на 3-5 дней еду (хлеб, сало, воду) и спрятал там.Попробовал лежать в норе, но больше часа не смог пролежать без движения. Залезать приходилось вперед ногами и руками маскировать входное отверстие. Темно, сыро и тихо, как в могиле. Кроме того, от кончарной канализации, которая проходила через подвальное помещение, исходило нестерпимое зловоние. Для себя решил, что пусть оно остается на самый крайний случай и стал обследовать чердачное помещение дома. Лестница на крышу была наружной во внутреннем дворе. На моё стастье она находилась [ том 1, лист 143 ] рядом с окном на кухне. Стоило открыть шпингалеты, распахнуть рамы, и прямо с подоконника подниматься по металическим ступеням лестницы. Неудобство было в том, что сама лестница была во дворе соседнего дома и пользование ею могло вызвать подозрение чужих людей, которых мы не знали. Всё же, рано утром, ещё в темноте я полез по лестнице на разведку. Быстро достиг крыши и через слуховое окно оказалася под крышей дома. Там было пусто и темно. Когда рассвело, то увидел только стойки, которые поддерживали стропила и массу печных труб. Одно из слуховых окон выходило в сторону чентра города и Куликова поля. Из окна был хороший обзор на вокзал, на конечную станцию трамвая большефонтанской линии и на Канатную улицу в сторону порта. Из окна мне было видно, что в городе много пожаров, особенно в порту. Время от времени раздавались взрывы. Это факельщики приступили к уничтожению важных объектов города... Про себя решил, что это место лучше, чем лежать в норе, в сыром и вонючем подвале.
Что же происходит в городе? Этот вопрос интересовал на всех., но все боялись выходить из дому. Мое любопытство было на столько сильно, что не смотря на уговоры Ольги не делать этого, я собрался проникнуть в центральную часть города, к порту и самому увидеть обстановку. Делать это, по логике здравого смысла, мне было очень опасно. Я мог вызвать подозрение любого немецкого патруля: молодой русский мужчина, без пропуска и без особой необходимости слоняестя по городу... Задержать до выяснения, а это означало конец всему. .. Теперь я понимаю, что поступил безрассудно тогда. Мне повезло случайно... Правда, завидев патрули, я старался их обходить... Прохожих было мало, но всё же ещё были. Быстро куда-то спешили пожилые женщины, иногда с детьми. Проходили мужчины, видимо работавшие где-то, у них были пропуска.
[ том 1, лист 144 ] Так, вскоре, я оказался на Приморском бульваре, у памятника Ришелье, у Потемкинской лестницы. В порту сновали катера, у пирсов стояли баржи и суда. а судоремонтном заводе что-то горело.
Здания, что выходили фасадами к Потемкинской лестнице, к памятнику Ришелье, были огорожены колючей проволокой и охранялись немецкими часовыми. Из окон всех трех этажей, в которых уже давно не было стекол (от мощных взрывов в порту они вылетели), выглядывали русские и украинские парни. Говорили, что их доставили баржами из Крыма и они ждут дальнейшей своей участи. Позднее я узнал, что многие из них погибнут в море, в закрытых трюмах барж, которые их будут транспортировать в Констанцу, в Румынию. Сейчас я подумал, что меня могли свободно задержать на этом бульваре и не разбираясь втолкнуть в этот временный лагерь для русских парней!
Тогда же, я подумал: надо срочно сматываться и дай бог, чтоб не нарваться на патруль. Видимо родился счастливым, пронесло и на этот раз.
В этот день изменился поток машин и отдельных групп солдат. Они спрашивали как выдти на дорогу, которая ведет на Овидиополь и Аккерман. Видимо и вправду станция Раздельная для них закрыта, вот они бросились по единственной для них дороге по берегу Чёрного моря. Вечером в квартиру пришлось Семёну Викентьевичу впустить на ночлег трех немецких солдат. Один из них - фельдфебель - на ломаном русском языке попросил их накомить. Он достал бутылку шнапса, галеты и, видимо, повидло. Они же достали буханку-кирпич хлеба. Всё это было выложено на столе. Феня Ив. поставила на стол остаток борща, вскипятила чайник. Они пили и ели одни, не приглашая хозяев к столу. Им отвели на ночлег переднюю, самую большую комнату.
[ том 1, лист 145 ] Фельдфебель, перед самым сном, расстегнул кобуру и вытащил "парабеллум" и сунул его под подушку на диване. Два других развалились на полу, на расстеленных матрацах. Мне пришлось кое-как примоститься в маленткой комнате, где стоял, бездействующий теперь верстак Семёна Викентьевича. Было очевидно, что они драпали самостоятельно и утром спрашивали дорогу с направлением на Овидиополь. Опять Овидиополь. Почему? Значит станция раздельная их не пропускает!
Всю ночь в городе было большое движение автомашин, танков и бронетранспортеров. Всё двигалось по двум основным дорогам: на Большой Фонтан и Люстдорф. Были слышны взрывы и, даже, пулемётные очереди. Наступало утро 10 апреля 1944 года.
далее: "10 апреля 1944 г. - день священный для меня и одесситов ", листы 145 - 150.
Дополнения и комментарии:
Общее по поводу воспоминаний:
Упомянутые места и селения:
Вокруг да около:
Все опубликованные части: 1-я ; 2-я ; 3-я ; 4-я ; 5-я ; 6-я ; 7-я ; 8-я ; 9-я ; 10-я ; 11-я ; 12-я ; 13-я ; 14-я ; 15-я ; 16-я ; 17-я ; 18-я ; 19-я ; 20-я ; 21-я ; 22-я ; 23-я ; 24-я ;
В марте произошла ещё одна неожиданная встреча, о которой мне хочется рассказать.
Румыны поспешно удирали, ывозя всё, что только было возможно вывезти из города. Город заполняли немецкие тыловые части, госпиталя. Через город по прежнему тянулись конные обозы немецких прихвостней, полицаев, торгашей, старост [ том 1, лист 140 ] со своими женами, детьми.
Однажды Ольга привела в дом коллегу по учёбе на земыаке - Верку Лоб и её сестру. Встретились они в институте ОСХИ, куда Ольга ещё ходила для продолжения учёбы, вернее по делам учёбы. Учёбы, как таковой, по случаю эвакуации румынской администрации, уже не было. Верка была разбитной девчёнкой в нашей группе, и лично у меня не вызывала никогда симпатии. Сестра её Катя была моложе её на два года и, в противоположность своей сестре, была изумительно красива, с хорошей фигурой, что очень бросалось в глаза. Мы с Ольгой и раньше знали, что Верка живет в Кременчуге и вот - неожиданная встреча в здании института, куда она забежала в надежде кого-нибудь увидеть из старых знакомых... Сели за стол, угостили чаем гостей. Оказывается, они эвакуируются через Одессу из Кременчуга вместе с какой-то тыловой немецкой частью или учреждением, в которой ранее и теперь продолжают работать секретарями-машинистками. По тому, как они вели себя, как был окрашен их рассказ о жизни в Кременчуге, их смех и шутки, пересыпаемые немецко-русским военным жаргоном, солдатские анекдоты - всё это говорило о их падшем моральном облике. Они откровенно рассказывали о любовных приключениях с немецкими офицерами. В их настроении не было ни капли сожаления, чт оони вынуждены удирать вместе с немцами на запад... У Кати язык ещё больше изобиловал немецкими ругательствами и грубыми выражениями, чем у её сестры. И это так бросалось в глаза, так контрастировало её внешнему виду, что было трудно этому поверить. "Немецкие подстилки" - сделали мы вывод с Ольгой после их ухода.
Дня через три после этой встречи, раздается неожиданно стук во входную дверь. На пороге снова стояла Верка. [ том 1, лист 141 ] У ворот дома стояли огромные грузовые машины закрытые тентом. Верка, не заходя в комнату, сказала, что они уезжают дальше на запад. Мы вышли с ольгой за ворота. В одной из кабин сидела Катя и махала из окна рукой... Так, судьба ещё раз распорядилась увидеть, на этот раз последний, бывшую сокурсницу по ОСХИ. Позднее я много раз вспоминал эту встречу и старался представить их судьбу после окончания войны, если они остались живыми. .. Не хотел бы я статься в живых на их месте.
Последние дни марта выдались теплвми и солнечными. Снег по всюду давно растаял. Гранитная мостовая на Куликовом поле была сухой, н огрязной из-за множества автомашин и конных повозок отступавших частей Вермахта. Жители города притаились по своим норам в ожидании чего-то надвигающегося на них. Рынок был пустой и безлюден.
Семён Викентьевич и Феня Ивановна еще в феврале прирезали своего поросёнка, которого они откармливали в ванной комнате. Теперь его соленое мясо и сало было очень кстати. Феня Ивановна умела хорошо готовить. Особенно нравилась мне её мамалыга, которая была нашей основной пищей, заменявшей хлеб. Для её изготовленияы был специальный казанок. В кипящую воду засыпалась кукурузная мука при быстром помешивании деревянной ложкой. Казан затем накрывался тёплым кафтаном и "доходил". Отдельно на сковороде поджаривался лук на сале. Мамалыгу раскладывали по тарелкам и обильно заливали растительным маслом и луком... Это было объедение! Забыть это невозможно. Спасибо Ольге и Фене Ивановне за такую помощь в такое тяжелое время!
Апрель 1944 года встретил ветренной и дождливой погодой, затем пошел большими хлопьями снег. Среди житеелй ползли самые противоречивые слухи. [ том 1, лист 142 ] Одни говорили, что нашими войсками освобожден Николаев, другие уверяли, что русские уже взяли станцию Раздельную и, что вот-вот будет освобожден Тирасполь. О том, что Красная Армия освободила Николаев этому можно было верить. Это было подчинено всей военной логике. Но станцию Раздельную - узел железных дорог и основных путей отступления немецких и румынских войск из Одессы и всего Причерноморья - это уже слишком. Всё равно они радовали нас. Омрачало и пугало всех, что же будут делать оккупанты с мирным населением Одессы. Участь городов Краснодара, Ростова, Мариуполя, малых и больших городов Донбасса подсказывала - что перед боями все жители должны были покинуть город. Контроль за исполнением этого приказа возлагался на власовцев и другие национальные формирования Кавказа и Средней Азии. Это страшно пугало горожан. Об их зверствах ходили слухи один страшнее другого. Всех прятавшихся расстреливали на месте, забрасывали подвалы ручными гранатами. Тем не менее, я решил оборудовать убежище. Под нашим домом у каждой квартиры имелся подвал для хранения дров. В нашем подвале я сложил дрова таким образом, что оставалось место между дровами и задней стенкой. Находиться в нём можно было только лёжа одному. Я заранее заготовил на 3-5 дней еду (хлеб, сало, воду) и спрятал там.Попробовал лежать в норе, но больше часа не смог пролежать без движения. Залезать приходилось вперед ногами и руками маскировать входное отверстие. Темно, сыро и тихо, как в могиле. Кроме того, от кончарной канализации, которая проходила через подвальное помещение, исходило нестерпимое зловоние. Для себя решил, что пусть оно остается на самый крайний случай и стал обследовать чердачное помещение дома. Лестница на крышу была наружной во внутреннем дворе. На моё стастье она находилась [ том 1, лист 143 ] рядом с окном на кухне. Стоило открыть шпингалеты, распахнуть рамы, и прямо с подоконника подниматься по металическим ступеням лестницы. Неудобство было в том, что сама лестница была во дворе соседнего дома и пользование ею могло вызвать подозрение чужих людей, которых мы не знали. Всё же, рано утром, ещё в темноте я полез по лестнице на разведку. Быстро достиг крыши и через слуховое окно оказалася под крышей дома. Там было пусто и темно. Когда рассвело, то увидел только стойки, которые поддерживали стропила и массу печных труб. Одно из слуховых окон выходило в сторону чентра города и Куликова поля. Из окна был хороший обзор на вокзал, на конечную станцию трамвая большефонтанской линии и на Канатную улицу в сторону порта. Из окна мне было видно, что в городе много пожаров, особенно в порту. Время от времени раздавались взрывы. Это факельщики приступили к уничтожению важных объектов города... Про себя решил, что это место лучше, чем лежать в норе, в сыром и вонючем подвале.
Что же происходит в городе? Этот вопрос интересовал на всех., но все боялись выходить из дому. Мое любопытство было на столько сильно, что не смотря на уговоры Ольги не делать этого, я собрался проникнуть в центральную часть города, к порту и самому увидеть обстановку. Делать это, по логике здравого смысла, мне было очень опасно. Я мог вызвать подозрение любого немецкого патруля: молодой русский мужчина, без пропуска и без особой необходимости слоняестя по городу... Задержать до выяснения, а это означало конец всему. .. Теперь я понимаю, что поступил безрассудно тогда. Мне повезло случайно... Правда, завидев патрули, я старался их обходить... Прохожих было мало, но всё же ещё были. Быстро куда-то спешили пожилые женщины, иногда с детьми. Проходили мужчины, видимо работавшие где-то, у них были пропуска.
[ том 1, лист 144 ] Так, вскоре, я оказался на Приморском бульваре, у памятника Ришелье, у Потемкинской лестницы. В порту сновали катера, у пирсов стояли баржи и суда. а судоремонтном заводе что-то горело.
Здания, что выходили фасадами к Потемкинской лестнице, к памятнику Ришелье, были огорожены колючей проволокой и охранялись немецкими часовыми. Из окон всех трех этажей, в которых уже давно не было стекол (от мощных взрывов в порту они вылетели), выглядывали русские и украинские парни. Говорили, что их доставили баржами из Крыма и они ждут дальнейшей своей участи. Позднее я узнал, что многие из них погибнут в море, в закрытых трюмах барж, которые их будут транспортировать в Констанцу, в Румынию. Сейчас я подумал, что меня могли свободно задержать на этом бульваре и не разбираясь втолкнуть в этот временный лагерь для русских парней!
Тогда же, я подумал: надо срочно сматываться и дай бог, чтоб не нарваться на патруль. Видимо родился счастливым, пронесло и на этот раз.
В этот день изменился поток машин и отдельных групп солдат. Они спрашивали как выдти на дорогу, которая ведет на Овидиополь и Аккерман. Видимо и вправду станция Раздельная для них закрыта, вот они бросились по единственной для них дороге по берегу Чёрного моря. Вечером в квартиру пришлось Семёну Викентьевичу впустить на ночлег трех немецких солдат. Один из них - фельдфебель - на ломаном русском языке попросил их накомить. Он достал бутылку шнапса, галеты и, видимо, повидло. Они же достали буханку-кирпич хлеба. Всё это было выложено на столе. Феня Ив. поставила на стол остаток борща, вскипятила чайник. Они пили и ели одни, не приглашая хозяев к столу. Им отвели на ночлег переднюю, самую большую комнату.
[ том 1, лист 145 ] Фельдфебель, перед самым сном, расстегнул кобуру и вытащил "парабеллум" и сунул его под подушку на диване. Два других развалились на полу, на расстеленных матрацах. Мне пришлось кое-как примоститься в маленткой комнате, где стоял, бездействующий теперь верстак Семёна Викентьевича. Было очевидно, что они драпали самостоятельно и утром спрашивали дорогу с направлением на Овидиополь. Опять Овидиополь. Почему? Значит станция раздельная их не пропускает!
Всю ночь в городе было большое движение автомашин, танков и бронетранспортеров. Всё двигалось по двум основным дорогам: на Большой Фонтан и Люстдорф. Были слышны взрывы и, даже, пулемётные очереди. Наступало утро 10 апреля 1944 года.
далее: "10 апреля 1944 г. - день священный для меня и одесситов ", листы 145 - 150.
Дополнения и комментарии:
Общее по поводу воспоминаний:
Упомянутые места и селения:
Вокруг да около:
- О