Алексей Сурков. Земля под пеплом
А.Сурков || « Красная звезда» №240, 11 октября 1942 года
В суровых боях с врагом командиры Красной Армии доказали свою преданность нашей родине, приобрели значительный опыт современной войны, выросли и окрепли в военном и политическом отношениях. (Из Указа Президиума Верховного Совета СССР).
# Все статьи за 11 октября 1942 года.
(От специального корреспондента «Красной звезды»)
В квадратные проемы окопов, как в пустые глазницы, просвечивает пегое небо ранней осени. То выглянет из-за облаков яркое, негреющее солнце, то запляшет по жухлой траве моросящий мелкий дождь. Впереди, на высоком берегу Волги, - Ржев. Мутная дымная пелена застилает город. В прорывах мглы - черные обгорелые дома. По фронту, опоясывающему город пологой дугой, как пламя по сухому хворосту, пробегает гул автоматной трескотни, винтовочной перестрелки, четкие и строгие пулеметные очереди. Перестрелка то усиливается, то на короткое время замирает. Методически бьет артиллерия. С воем пролетают мины и, взрываясь, поднимают столбы дыма и праха. Самолеты - наши и немецкие - висят в небе круглые сутки.
Когда на минуту смолкает густой, ворчащий бас переднего края, люди слышат над своими головами знакомое курлыканье журавлей, отлетающих в теплые края. В эту осень, как и год тому назад, особенно тревожна их осенняя прощальная песня. До неузнаваемости изменилась земля, медленно плывущая под легкими журавлиным крыльями. Поредели рощи, изувеченные снарядами и бомбами. Бесприютностью запустения веет от полей, заполоненных буйными джунглями бурого сорняка. И на десятки километров кругом, доколе достает зоркий птичий глаз, на желтых нитках дорог лежат под пеплом угрюмые печища сожженных деревень. Ни дома, ни сарая. Ни бани, ни житницы. Холодный северный ветер гудит меж черными ветвями мертвых деревьев.
Под серым холодным пеплом лежит искони русская, тверская земля, оскверненная, попранная стопой гитлеровских орд. Они еще недавно бесчинствовали здесь, эти жадные до крови, глумливые, ненавистные пришельцы. Долгих десять месяцев звучала на этих посадах чужая речь. Еще совсем недавно по этим дорогам немецкие автоматчики в темнозеленых касках, похожих на чугунные котлы, гнали в полон, в Германию, плачущих русских женщин и девушек.
Совсем недавно… Кажется, что на зеленых листочках подорожника, на широких зонтах лопуха еще не обсохли горькие слезы полонянок. Семьсот лет минуло со времен батыева нашествия. Мир изменился, люди изменились. Впервые на этой земле за себя, за дедов, за прадедов своих, они взглянули в будущее ясным, светлым взглядом строителей человеческого счастья. Люди разучились сгибать спину перед злой волей… Читая книги о нашествиях диких завоевателей, они представляли прошлое, как страшную сказку, как безвозвратно ушедший кошмар.
В сентябре прошлого года эта страшная сказка повторилась. Немецкая неволя оказалась страшнее монгольской. Русские люди, от четырехлетнего мальчика Жени Грушко до восьмидесятилетнего Харитона Ермиловича Затылкина, будут до смертного часа помнить эти десять месяцев немецкого ига.
Недаром пожилая колхозница, вернувшаяся из-под Старицы на свое пепелище в деревню Плотниково, поднимая кулаки вслед летящему между облаков «Мессершмитту», кричала охрипшим от причитаний голосом:
- Долетаешься, долетаешься, проклятый! Поймают тебя, поймают… За все тебе будет, за все!
Несколько дней обходили мы еще не остывшие пепелища подржевских деревень, толковали с теми, кто выжил, пройдя сквозь десятимесячную муку немецкого плена. Люди еще не успели притти в себя. Еще кровоточат незарубцевавшиеся раны сердца. Только обмолвись словом «немец», как все начинают наперебой рассказывать страшное, еще год тому назад казавшееся невероятным.
Группа выдринских колхозников - стариков, старух и молодух - в ожидании наряда на работы толпится у дома правления колхоза. При помощи красноармейцев убрали зерновые. Теперь надо торопиться до дождей обмолотить - сдать государству, получить на трудодни… Лица у людей бледные, со следами недавно исчезнувших голодных отеков. Наперебой рассказывают, каков он, немецкий «новый порядок».
- Меня за зиму шесть раз с малыми из избы в избу перегоняли. По семь семей в одной избе жили. А они, как баре, в наших избах развалились. Глумятся. Куражатся. Чуть слово скажи - палкой по загорбку, а то и хуже.
- Сколько от нас народу под Зубцов согнали - не сосчитать! Там уж людям совсем гибель подошла. В голоде, в холоде зиму перезимовали. Если четверть живыми вернется - слава богу… Они на нас, как на пусто смотрели. Собаке от них было больше почета, чем русскому человеку.
- Порядок у него известный был - еще не успел порог переступить, уж глазами по углам шарит - где сундуки стоят, где одежа какая висит. Под метелку все забирали. Хватают, да между собой вздорят, кому - что. На игрушки ребячьи - и на те посягали, ненасытные. Нахапают и давай у нас же в избах тонкие доски с переборок отдирать, ящики сбивать да наше добро в них упрятывать, своим волчицам посылки ладить…
- Об’ели нас за зиму начисто, как саранча. Картошку с’ели. Капусту с’ели. Хлеб у всех повыгребли. Ни на дворе, ни в житнице ни синь пороха не оставили. А как пришла весна, словно в насмешку об’явили - сейте, огороды копайте! Такие щедрые да тароватые стали - лошадей, говорят, у нас воинских берите в подмогу. Знали ведь, подлые, что нечем у нас засеяться, нечего на огороды садить, вот, в издевку, и прикинулись добрыми…
- Пленных они наших мучили - знущались, страшно вспомнить! На дворе зима, мороз лютый, а они пленных гонят раздетых, разутых. У иного одни портянки на ногах намотаны, а кой и вовсе босиком по снегу черствому идет, бедняжка… Сами пленных не кормили и нам не давали. У нас хоть и у самих есть нечего было, а как увидишь таких-то, несчастненьких, последнюю лепешку жмыховую у ребят своих возьмешь и бежишь на улицу. Так, на-поди, не смей подавать, не смей подходить. Чуть что, прикладом по голове, или по спине конвойный немец засветит. А огрызнешься - и застрелит ни за здорово живешь. Климова вон, старуха, сунулась было огрызнуться. В нее штук десять из автомата залепил один белобрысый…
- Никакой нам воли не было - ни на жизнь ни на смерть. Все в ихних руках. Шагу шагнуть от дому не давали.
Из толпы выделился пожилой колхозник, молча слушавший разговор словоохотливых соседок.
- Вот именно, ни шагу шагнуть… Это хуже чем в крепостном праве. Видишь, вон, за оврагом, за речкой, пепелище лежит. Там деревня Глебово была. Я сам глебовский, а дочки мои сюда, в Выдрино, замуж выданы. До Глебова рукой подать, а я десять месяцев не знал, что с моими дочками.
Комендант еще в прошлом году собрал нас и через переводчика стал строгие наказы давать. Ежели кто немецкому солдату грубит - смерть. Ежели кто партизанам помогает - смерть. Ежели кто пленных красноармейцев прячет - смерть. Ежели кто разведчикам красным про немцев будет рассказывать - смерть. Ежели кто от своего дому дальше двухсот метров отойдет - смерть. Послушали мы - невеселое дело! Куда шаг ни ступи, везде - смерть. Нигде нам от немца жизни не видно… С зимы я каждое утро на задворки выходил, глядел на Выдрино - ежели над крышами у дочек дым поднимается - значит живы они. И они тоже на нашу трубу посматривали… Вроде как беспроволочный телеграф получался.
- Вот они, немцы, культурными считались. А культура у них какая-то неладная. Осядут в избе и все зябнут. Велят круглые сутки печку топить. И жаришь до тех пор, пока пожар не случится. Ты им говоришь - почто зря дрова изводить, лучше двери в сени закройте… Гневаются, того гляди тумака дадут - «молчи, матка!» и опять велят за дровами итти.
- А когда они, бесстыжие, при женщинах голиком раздеваются, в корыте плещутся, когда они за столом воздух портят, когда они под себя в избе ходят, - это культура по-ихнему называется?!
- Опять же на девок и молодух, как жеребцы стоялые, набрасываются… Каторжная ихняя культура, бесстыжая… Неужели они и у себя дома такие?
Председатель колхоза выходит из избы и медленно, раздельно ударяет шкворнем по висящей под обожженным деревом ржавой немецкой каске. Бригады отправляются на ток, на молотьбу.
Заходим наугад в соседнюю избу. В избе кроме хозяйки, старой Акулины Ивановны Морозовой, и ее одиннадцатилетнего востроглазого внучка Тольки никого нет. Стукоча ухватами, Акулина Ивановна рассказывает грустную повесть о несчастьях своей семьи. Одну дочку с семейством под Зубцов немцы согнали - ни слуху ни духу уже много месяцев, - может пропали все. Жила со снохой - толькиной матерью, да двумя внуками. Сноху и внука старшего, шестнадцатилетнего, убило насмерть… Так и остались на белом свете - старая да малый. Одна отрада, что свои пришли - не дадут пропасть.
Изба еще сохранила все вещественные признаки немецкой «культуры». В стенах торчат огромные гвозди - следы только что убранных нар. Нары делали из разобранных перегородок. Ни стола, ни шкафа, ни стула, ни табуретки. Все растащено, сожжено, истреблено. Стены и потолок густо оклеены немецкими газетами. В углу валяется захоженный иллюстрированный юмористический журнальчик густо-порнографического пошиба. По стенам наклеены вырезанные из журналов фотографии и картинки, изображающие голых женщин. В простенке между окнами - нарисованный от руки бумажный занавес, на манер театрального. Потянешь за шнурок - занавес скручивается, и под ним на стене - порнографический рисунок. Над этим сооружением надпись на немецком языке: «Художественная выставка». От этой «выставки», от всего «оформления» избы веет вызывающим тошноту духом арийской культуры, смердящей псиной прусской казармы.
Так они и живут на войне - воруют, мучают, насилуют, а в перерывах между актами своего «исторического предназначения» пускают тягучие слюни перед настенными «художественными выставками» и пишут своим Гретхен, Анхен, Мюнхен паточно-сентиментальные письма.
Скоты, прикидывающиеся сверх-человеками! Насколько несоизмеримо выше, чище, благороднее и человечнее их эта неграмотная русская крестьянка, гремящая у печи остатками жалкой утвари.
Печальная деревенская улица. Закопченные печи над грудами головешек и серой золы. Избы и сараи, насквозь пробитые снарядами. Вон там, в углу избы, до сих пор поблескивает донце неразорвавшегося снаряда. Неуютное осеннее небо. Пушки кричат. Журавли курлычут. Самолеты жужжат, как осенние мухи. Знакомая музыка войны. Но, заглушая эту, отодвинувшуюся на юго-запад музыку смерти и разрушения, доносятся до слуха другие звуки. Неумирающий, неистребимый человеческий труд уже вступает в свои хозяйские права.
Деловито погромыхивает на колхозном току привод конной молотилки. За неимением лошадей по кругу ходят люди, ожившие, повеселевшие, готовые не только привод крутить, а хоть десятипудовые камни ворочать. По золотому посаду ржаных снопов весело, влад ударяют звонкие кленовые и березовые цепы. Ребята-подростки поочередно крутят ручки веялок, и на серые дерюги стекает по желобам крупное наливное зерно. В поле, за гумнами, женская бригада пахарей ведет по бесконечным бороздам влажные отвалы медно-желтого суглинка, торопясь поднять позднюю зябь под яровые. Оттуда, с поля, доносится подхваченная ветром задорная девичья частушка:
Немец рыжий, конопатый,
Бегал по полю с лопатой.
Милый взял железный крюк,
Прописал ему цурюк…
Едва успев перевести дух после пережитого и выстраданного, деревня очищается, прихорашивается. Седой дед, привстав на завалинку, прилаживает фанеру к пустой оконной раме. Мальчишки стаскивают на задворки ржавую рухлядь немецких консервных банок, разбросанных по всей деревне. Из просторной избы, у прогона, молоденькая курносая санитарка медсанбата выметает мусор - обрывки немецких газет и журналов, огрызки, заношенные пилотки с черно-бело-красными кокардами, рваные погоны Она сгребает этот мусор кучкой в широком проулке и зажигает его. Едкий желтый дым стелется низко над увядающей травой. Над центром костра выбивается тонкий веселый язык пламени. Серый пепел кружится над костром. Ветер подхватывает его и несет на юго-запад, к Ржеву.
В огне очищается от немецкой мерзости многострадальная, оживающая после десятимесячного оцепенения тверская земля. Горька она, выжженная, покрытая пеплом, обильно политая слезами и кровью. И оттого ступающие по ней люди остро, до слез на глазах, до спазм в горле, ощущают волнующую радость возвращения. Оттого из глаз колхозницы, роющейся в черных головешках на родном пепелище, просвечивает сквозь слезы, как солнечный луч сквозь мелкую сетку осеннего дождя, радость жизни, начинаемой заново.
Крепок русский корень. Глубоко в земле сидит. // Алексей Сурков. РАЙОН РЖЕВА.
__________________________________________
К.Симонов: Земля моя!** ("Красная звезда", СССР)*
Н.Прокофьев: Немецкий разбой в кубанских станицах ("Красная звезда", СССР)**
*****************************************************************************************************************
ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ. Группа участников героической обороны Севастополя, сражающаяся с врагом на другом фронте.
Снимок С.Раскина.
★
Бой партизан с карательной экспедицией
(От специального корреспондента "Красной звезды")
На партизанской легковой машине с разбитыми стеклами и ободранными боками мы пробирались по проселочным дорогам и лесным просекам. Впереди слышалась пулеметная и ружейная стрельба. Там шел бой. Венгры наступали на партизанский район. Это была очередная карательная экспедиция, посланная немцами в Брянские леса.
Наша машина вдруг остановилась: дорогу преградил завал. Это партизаны загородили путь вражеским танкам. Мы вылезли из машины и пошли через густой лес, тронутый желтизной осени. Один за другим мы миновали несколько завалов.
- Здесь танки не пролезут. А если попытаются, мы их расхлопаем из засады, - проговорил мой спутник, работник партизанского штаба.
Мы шли к сторожке лесника, возле которой отдыхала группа партизан, недавно вышедших из боя.
Недалеко отсюда проходила линия железной дороги. Почти каждый день партизаны пускали под откос эшелоны противника, взрывали мосты, совершали налеты на гарнизоны. Немецкое командование, обеспокоенное активными действиями партизан, решило послать сюда крупные силы. Пехотная дивизия венгров с танками и артиллерией двинулась в этот район. Венгры открыли ожесточенную стрельбу из пушек и минометов по трем населенным пунктам, находившимся в руках партизан.
Оборону здесь занимали два партизанских отряда. Они приняли бой с венграми. Когда после артиллерийского обстрела в одну деревню сунулись немецкие легкие танки, им преградили дорогу партизаны-бронебойщики. В первые же часы боя два легких танка были подбиты, тогда враг пустил вперед пехоту.
Группа партизан вступила в схватку с авангардом венгерской дивизии. Упорный бой длился до ночи. Обладая большим численным превосходством, венгры сумели обойти группу партизан и отрезать ее от основных сил отряда. Но партизаны не пали духом. Заняв круговую оборону в небольшой роще, они стойко отбивались, нанося врагу крупные потери. Непрерывно строчили пулеметы, щелкали винтовки, гремели разрывы гранат.
- Сдавайтесь, а то вам капут, - то и дело кричали венгры партизанам. В ответ раздавалась пулеметная очередь или же снайперская пуля снимала врага. Более 75 вражеских трупов насчитали партизаны перед своими позициями, имея у себя совсем незначительные потери.
Наступила ночь. Патроны были на исходе, и командир группы решил пробиваться к своим. Надо было нащупать слабое место у венгров и прорвать вражеское кольцо. Чтобы отвлечь внимание противника, партизаны открыли пулеметный огонь в ложном направлении. Венгры бросили туда свои главные силы, а это только и нужно было партизанам. Они небольшими группами стали незаметно пробираться мимо венгерских постов. К утру все они до одного, включая раненых, прибыли в свой отряд.
С этой группой партизан, которая сейчас находилась в резерве, мы встретились теперь у сторожки. Остальные силы отряда вели бой у опушки леса и вблизи населенных пунктов.
Утром венгерским факельщикам удалось ворваться в деревни, и там запылали избы. К счастью, жители двух деревень успели уйти вместе с партизанами в глубь леса, захватив свои пожитки и скот. Лишь в одной деревне население было захвачено врасплох. Венгерские каратели, ворвавшись туда, собрали всех жителей и под конвоем погнали их в тыл. Все имущество крестьян было разграблено.
Характерно, что оккупанты сейчас несколько изменили свое отношение к населению партизанских районов. Они не расстреливают всех на месте, а отправляют в концентрационные лагери, где по-своему сортируют людей. Одних пытают и казнят, выпытывая, где находятся партизаны и заставляя выдать их семьи, других угоняют на каторжные работы.
Некоторым жителям третьей деревни ночью удалось вырваться из-под стражи. Они прибежали к партизанам и рассказали о героической смерти одного подростка, который отказался итти под конвоем и крикнул в лицо врагам:
- Вы - фашистские собаки. Все равно вас ждет смерть!
Каратели отрезали мальчику уши и нос, а потом застрелили его. Партизаны поклялись отомстить врагам за мученическую смерть юного героя, за разграбленные и сожженные деревни.
К вечеру бой еще не утихал. Верхом на коне к домику лесника под’ехал командир партизанского отряда. На его груди блистал орден Ленина. Он собрал партизан, об’яснил им, какая создалась обстановка.
- Отряд прочно держит оборону на опушке леса, - сказал командир. - Но этого мало. Нам надо не просто задержать, а разбить карателей, проучить их, как полагается, по-партизански. Хоть вы и мало отдохнули, а придется ночью снова итти в бой.
Гулом одобрения приветствовали партизаны его слова.
Темнело. От сторожки лесника одна за другой уходили вооруженные группы людей. Они шли в лесные засады. // П.Крайнов. N ПАРТИЗАНСКИЙ ОТРЯД.
________________________________________________
Ю.Яновский: Жизнь во тьме* ("Известия", СССР)**
П.Никитин: Это сделал немец* ("Известия", СССР)**
М.Рыльский: Это сделали немцы ("Известия ", СССР)**
Б.Горбатов: Пядь родной земли || «Правда» №213, 1 августа 1942 года
В подмосковной деревне, откуда выбиты немцы* ("Известия", СССР)**
А.Ерусалимский: Политика фашистов в оккупированных районах* ("Красная звезда", СССР)**
Газета «Красная Звезда» №240 (5304), 11 октября 1942 года