Из Рассказов Облачной страны: Всю жизнь мечтал жениться на царевне (7)
(Окончание. Начало: 1, 2, 3, 4, 5, 6)
23. Из бумаг рассыльного Бана
(Без обращения)
Направляю мой ответ одной особе, хотя и не сомневаюсь, что прежде он будет прочитан другою. Пример того, как низшие опережают высших! Вреда в том я не вижу, хотя доверие Конопляного господина к приказному чиновнику, явившему уже свои дарования на пути двурушничества, меня удивляет. Но ещё более удивляет недоверие ко мне, наместнику Привольного края, и моей родне. Божьим служителям, равно как и мирянам, без сомнения, ведомо, какой беспорядок и какая бесхозяйственность царили в Приволье до того, как наша семья взялась обустраивать эту землю. Не могу сказать, чтобы это было простой задачей. Увы, не скажу также, чтобы Конопляный дом помогал её решить. Сейчас труды мои близки к завершению, годом позже или годом раньше я удалюсь на покой. Было бы опрометчиво, несправедливо и неблагодарно вверить заботы о Приволье людям посторонним, неосведомленным и не готовым к тому, с чем им здесь предстоит столкнуться.
И что же ты, чиновник Бан? Являешься ко мне под надуманным предлогом, заявляешь, будто намерен (твои слова) получить с меня старый должок. И я, по-твоему, должен поверить, будто ты в своё время отмалчивался на приказном следствии ради меня или (смешно повторить!) ради Приволья? Одно из двух: или это правда - но тогда ты лжёшь, будто привёз мне подлинную волю главы Конопляного дома. Или служил ты, как и служишь, дому Асано, но тогда - чем я тебе обязан? Кто верен двум господам, тот не верен ни одному. Но, положим, послание, доставленное тобою, не подложно, а сообразно печати, коей скреплено. Что из него следует? Что преемственность правления в моём краю противоречит (твои слова, Конопляник?) исконным обычаям Облачной страны и установлениям закона. Обычай же и закон перевешивают пользу и целесообразность. Не того, признаться, ожидал я. И коли так - что мне остаётся? Лишь обмануть и твои ожидания.
Отчего бы - как ты считаешь, Конопляник - мне, когда я вернусь в Столицу, промолчать о твоих подопечных? Сыновья младших ветвей дома Асано и других, монахи-расстриги, беглые поселяне - все те, кто разбойным самоуправством своим ввергает в страх Приволье, Озёрный край, ближний север от Подступов до Перевалов, восток до самой Серповой, юг до Медвежьих гор, шесть земель у Пролива, запад с гаванью Нанива - называю лишь те области, из которых у меня найдутся свидетели. Вскармливать и поощрять такие шайки - это ли значит следовать обычаю, соблюдать закон?
Иные говорят: нельзя назвать мятежом смуту, у которой нет главаря. Так чем же ты, Асано, не общий главарь всех этих шаек? Разбойники и их атаманы и вправду люди мелкие, но видя их силу - кто усомнится, что бесчинствуют они в тени человека большого, слажены и связаны крепкой сетью? Основа нашего Облачного обычая - равенство древних родов, что окружают Властителя Земель. Прежде никто не пытался (или не умел) нарушить это равновесие в свою пользу. Каково будет Копейному, Конопляному, Колокольному, Полынному, Обезьяньему домам узнать, что Конопляник расплодил по всей стране свору тайных чиновников - будто явных недостаточно! Каково Буревым, Туманным, Покровным, Ливневым и остальным родичам Облачного семейства будет услышать, что на островах наших завелась ещё одна правящая семья - вершит свой суд, взымает свои подати, а то и законы свои насаждает! А рады ли будут защитники наших рубежей в Чистополье, на дальнем севере и востоке, за Проливом, на Цукуси - узнать, что за спинами у них вооружилось войско посильнее любых дикарей?
Боги и люди знают, и ты тоже знаешь, что я умею быть другом своим друзьям. Но кто мне угрожает, как враг, с тем я обойдусь как со врагом.
Мино Тоёхира,
Младший родич Облачного дома,
Наместник Привольного края
24. Обратно
Намма-младший, делопроизводитель Полотняного приказа
Не верю. Не может такого быть.
Окликаю:
- Досточтимый! Что значит «Барамон»? Это ведь по-индийски?
- Да. Это значит «жрец» или «тот, кто следует за жрецами». В Индии жрецы-барамоны не ладили с приверженцами Просветлённого, ибо Чтимый в Веках говорил, что боги не всесильны.
Всё равно не может быть!
Что мне излагал атаман? Ясный и новый взгляд на страну. Со старцем Асано, самым древним в Столице, они друг друга просто бы не поняли. И господин Мино тоже не понимает: не может быть мятежом такое дело, за которым стоит Властитель Земель. А если не стоит, то должен стоять.
Нужно возвращаться в Столицу и составить доклад. Всё равно искать ссыльного бесполезно.
Только легко сказать - вернуться… Сам я оправился быстро, и Чистопольский господин тоже - но он ни в какую не желал отправляться без своего товарища, а тот был плох. Так что при храме мы оставались до конца месяца. Самое неприятное, что не одни: тут же досточтимый Горимбо пользовал ещё нескольких раненых и одного больного: двое - управские стражники, а остальные - явные разбойники. И как не передрались? Туманный господин монаху всячески помогал, да и дочка уездного тоже.
Впрочем, досточтимому я благодарен: он очень успешно прикрыл нас от земельных властей. Когда прибыли дружинники господина наместника, в храм они не явились - и нас то ли не затребовали, то ли монах сумел отговориться. Так что в посёлке я до отъезда вовсе не бывал.
Рассыльного Бана, господина Гингэна и других погибших, общим числом шестнадцать человек, предали погребению ещё до прибытия людей господина Мино. Как Бан погиб - я так и не понял, но, похоже, ещё до того, как разбойники разгромили уездный отряд и разорили управу. Начинать разбирательство я не стал: сообщу в Приказ, там и решат. Примерно половина нашего добра, что оставалось в управе, уцелела - не иначе, стараниями Кёгэна. Даже коней наших он успел вывести прежде, чем заявились разбойники. Я Кёгэна поблагодарил, но ему это было слабым утешением.
Потому что господин Касуми внезапно решил обратиться к Трём Сокровищам: остриг волосы, решил пройти обучение при досточтимом, а потом просить о посвящении в монахи. Почему - я сам так и не понял, а объяснять мне Туманный не счёл нужным. Челядинцу своему, кажется, объяснил, но обычно болтливый Кёгэн на этот раз держал язык за зубами. Касуми написал своей знатной родне, я обещал письмо доставить. Станут расспрашивать - что я смогу ответить?
Так или иначе, этот мой соперник от сватовства отступился. А уже почти перед самым отъездом меня отозвал потолковать наедине Киёхара:
- Что я хотел сказать, делопроизводитель… Тебе удалось выяснить, что ты хотел - ну вот насчёт тех стихов?
А я и сам не знаю. Призрак ли старинной дамы мне явился на поле боя, или это у меня в голове мутилось? Но сам я такой песни точно не сложил бы, так что решил для себя: наверное, это и была возлюбленная Хиромаро.
- Удалось, - отвечаю.
- Я вот насчёт Сеть-травы тоже разузнал, за ней на Белую гору ехать надо. Но я - не поеду. И вообще…
- Что, - спрашиваю, - вообще?
- Не буду к царевне свататься. Дед, конечно, разгневается - но вот что я заметил. Каждый раз, когда меня чуть не убьют, я теряю немного страха перед ним. Всё равно, конечно, почитаю и боюсь, и перестану бояться, наверно, только когда пройду столько опасностей, сколько он сам на своём веку прошёл. Но вот тут - упрусь. Я в своём поколении не старший - могу хоть раз взять жену, какую хочу?
Набычился, раскраснелся - того и гляди за оружие схватится. Кстати, первые дни в храме при нём сабли не было, а потом где-то раздобыл - хотя, по-моему, не прежнюю, а другую. Я же невозмутимо, учтиво спрашиваю:
- А какую же ты хочешь?
- А вот хоть дочь покойного Гингэна! Она, в конце концов, меня выручила. И пойти ей теперь вовсе некуда. Ждать милости господина наместника - это, знаешь ли…
Представляю, я бы на её месте тоже предпочёл Чистопольца. Девочка эта, кстати, о господине Мино может много знать, от отца и его сослуживцев, но расспросить её у меня не получилось. С нею вообще неловко: ну, устроилась пожить в келье, так хоть бы занавес какой повесила! А так - и не поговоришь с нею, неприлично!
Но намерения господина Киёхары мне понравились. Во-первых, повёл себя благородно, а во-вторых - тоже мне больше не соперник. Так что я его решимость всячески поддержал.
Кстати, из разговоров раненых я понял, что тот самый Акутаро вроде бы остался жив, но ушёл вместе с разбойниками. Куда - никто не знает, но явно за пределы Приволья. Когда земельные войска прибыли, их уже и след простыл. Единственный, кто остался, кроме раненых, - это барабанщик, он заходил несколько раз. Его спрашивают: «А ты что ж?» Он в ответ: «Кто свою нору бросит, по возвращении обнаружит в ней лисицу!» Всё-таки к местным поговоркам я никак не привыкну…
Чего у меня так и не получилось за всё моё пребывание в Серебристом Ключе - так это сложить хоть одну песню. Впрочем, я и не очень старался: зато сочинял постепенно доклад.
В последний день восьмого месяца Ёри сцепился с одним из разбойников. Их разняли, но господин Киёхара сделал вывод, что раз его дружинник способен драться, то и до столицы добраться сможет. Простились с досточтимым и Туманным господином и на следующий день отправились все впятером: двое Чистопольцев с Гингэновой дочерью, я и Кёгэн. Мне пришлось ехать в казённом платье - как мог, почистил его. Дорожное пропало в управе… Хорошо хоть, почти все бумаги у меня были с собой. Лук только жалко и стрелы. Но своего я не нашёл, а брать разбойничий не захотел.
Выехали на Восточную дорогу. Миновали заставу, движемся по Озёрному краю. Барышня на удивление хорошо держится в седле, всем бы дамам так. Носилки, конечно, понадобятся, но можно их будет нанять уже перед самой Столицей.
И вот, уже в виду Озера, видим: навстречу шагают старик с мальчиком. Оба с большими тюками за спиной. Причём это тот самый пожилой слуга ссыльного Тюхэна, которого меня просили в Приволье с собою прихватить. Не усидел, значит, дома, двинулся пешком навстречу господину?
А мне его и порадовать нечем. Разве что заново расспросить, точно ли барин его отбыл в ссылку именно в этот Серебристый Ключ, а не в другой какой-нибудь. Окликнул, а старик на нас смотрит с опаской. И похоже, не воинов боится, а меня.
Стал слуга поклоны бить, дёрнул мальчишку, чтоб тот тоже выказал уважение. Тот кланяется - старик уже распрямляться начал, головою парень зацепил его дорожную шляпу - да и сшиб. Так в пыль и покатилась.
Я спешиваюсь, подхожу помочь. И смотрю - у старика в точности такое ухо, рассечённое снизу, как описано в грамоте, что мне дал Барамон. Тут-то у меня всё и сложилось:
- Ссыльный Тюхэн! - обращаюсь я к нему. - Прими Государеву милость!
Он так и сел. Даже не заплакал.
Потом снял с плеч тюк, поправил рукава, принял свиток по всем правилам. И восславил великодушие Властителя земель.
- Нам что ж, - спрашивает мальчик, - обратно поворачивать?
- Я уж и не знаю, - говорит Тюхэн. - Считаюсь я беглым или как?
Я рассуждаю:
- Нашёл я тебя вне пределов Приволья, и это плохо.
- Так я же с самого начала просил…
- С другой стороны, не вижу я, как можно бежать из ссылки, если ты этой ссылки вовсе и не отбывал. Ты же все эти годы дома прожил?
- Каюсь, да…
Двадцать лет под обличьем слуги скрываться - я бы не выдержал.
- Об этом умолчим, если не спросят. А что ты сейчас не в Серебристом Ключе, тому есть уважительная причина. Смута там началась, и ты правильно сделал, что не примкнул. Кто-то вместо тебя там жил?
- Никого, - отвечает старик. - Если кто и назывался моим именем, я о том ничего не знаю.
Кёгэн, похоже, ему не верит. Ну да ладно: я же не спрашиваю, кто таков на самом деле ты, незаменимый человек, и почему так легко бросил в дальнем храме царского родича.
В тюках у старика была, среди прочего, приличная одежда. На ближайшей станции он переоблачился сам и со мною поделился. Так что в Столицу мы вступили уже всемером и в достойном виде.
Кёгэн уговаривал меня сразу посетить Туманную усадьбу и передать письмо, но я счёл за лучшее отложить это до завтра. Сдал Тюхэна с рук на руки родне - и в Приказ.
Писари на меня глаза вытаращили:
- А тебя уже ищут!
И кто? Батюшка?
Прошёл к господину среднему советнику. Отец на меня смотрит, как на урода:
- Прошёл целый месяц. Где ты был?
- В Серебристом Ключе. Помилованного доставил, но…
- А где рассыльный Бан?
- Погиб, - говорю. - В том уезде было неспокойно.
- Знаю, - кивает отец. - Уже от наместника пришло сообщение: взбунтовались тамошние охранники, уездный начальник их усмирил, но и сам голову сложил. Значит, и Бан тоже… Домой написать - у тебя оказии не было?
Вот оно как было представлено. И такая меня злость разобрала…
- Виноват, - говорю. - Немедленно примусь за составление доклада о происшедшем. Но прежде изволь взглянуть, какое послание покойному Бану перед самой смутой прислал господин Мино. Или не Бану. И потом давай вместе решим, кому его, письмо это, можно показывать, а кому - ни в коем случае. И что писать в отчёте для Приказа. Потому что господин наместник, боюсь, не сообщил в Столицу ни слова правды.
Отец развернул свиток - и брови у него поползли вверх. А я, пока он ещё не пришёл в себя, добавил:
- После же почтительно прошу тебя посетить усадьбу царевича Оу.
- Зачем?
- Я сватаюсь к его дочери. И у меня для них есть стихи.
25. Упорство
Барышня Лунный Блеск, дочь царевича Оу
Наверное, это всегда так, если попробовать жить по сказке. В чём-то у меня получилось даже лучше, чем у тамошней Лунной царевны, а в чём-то - гораздо обиднее.
Ждать ей, конечно, пришлось гораздо дольше, но и месяц с лишним, как у меня, - тоже немало. И, конечно, из странствий своих никто написать не соизволил. Зато, как я теперь знаю, все трое ответы на мои загадки разыскали. То ли я слишком простые задания придумала, то ли нынешние кавалеры умнее древних.
После первого письма я, конечно, разрыдалась. И разозлилась. Ну хорошо: Сеть-трава растёт на Белой горе. Но разве это причина для коварной измены? Я нянюшку попросила узнать про ту девицу - ничего особенного, из служилой семьи, красивая или нет - выяснить пока не удалось. Правда, нянюшка утешила: девушка, говорит, только что осиротела, отец у неё героически погиб в какой-то мелкой смуте там, в глуши, - а воин с Севера явил внезапное мягкосердечие. Но со мной он всё равно повёл себя поистине гнусно! Впрочем, оно и к лучшему, наверно: раз он такой ветреник!
После второго письма тоже поплакать пришлось, но по-другому. На самом деле я так и думала давно уже, что матушка умерла. Не знала только, когда и почему. И что она, оказывается, была ученицей той дамы, которую любил Мимбу Хиромаро, - тоже не ведала. Но вот что меня поистине потрясло (этого в письме не было, это уже нянюшка от слуги Туманного господина выяснила) - это что господин Касуми был так тронут матушкиной судьбою, что решил принять постриг на её могиле и весь оставшийся век молиться о её благом рождении. Поразительная глубина чувств! Надо будет тоже обязательно съездить когда-нибудь в тот храм помолиться. И обменяться с молодым подвижником печальными строками.
Но хоть и нехорошо так говорить - всё же как-то не по себе, что он матушку, получается, мне предпочёл. Хотя и трогательно.
Но, по крайней мере, делопроизводитель Полотняного приказа явил упорство и целеустремлённость. Его письмо мне батюшка лично принёс. Немного попенял, что, не сказавшись, затеяла такое изыскание.
- Но, - молвит, - может быть, оно и лучше. Если бы ты мне сказала, я отправил бы на поиски ответа господину Мимбу кого-нибудь из даровитых учеников. И, если б тот преуспел, всю жизнь пребывал бы в сомнениях: уж не сложил ли юноша сам эту песню? А стихи этого делопроизводителя я видел, они слабы и подражательны, хотя и свидетельствуют о похвальной тщательности. Так что теперь у меня выбор из двух возможностей, и обе прекрасны. Или молодой Намма, как он тебе вот тут пишет, и впрямь встретился с духом той дамы, песня подлинна, а история поучительна. Или памятные места, связанные с господином Хиромаро, внезапно пробудили в нём дарование.
- Но он же, батюшка, сыщик! Может быть, и впрямь сумел узнать у местных поселян старинные предания…
- Которых те когда-то мне не соизволили поведать? - поморщился батюшка. - Впрочем, не исключено. Я пыток не применял…
Но всё равно видно, что доволен. И добавляет:
- Так или иначе, песня эта достойна обнародования. Обозначим пока: «И дама, говорят, ответила…».
И подмигивает.
Если бы этот молодой господин Намма ограничился песней - мне впору было бы впасть в отчаяние. Однако же он своих намерений не оставил и в письме снова ведёт речь о сватовстве. Но чего-то при этом явно недоговаривает. Я поколебалась, однако решила поощрить его настойчивость и снова с ним встретиться, как в тот раз. Может, потому только он и остался верен цели, что из всех троих я сама лишь его и видела лично. Нянюшка заколебалась: второй раз кряду, не поймут ли превратно? Но я всё же настояла.
По нему сразу видно: странствие ему далось нелегко. Он даже с лица спал немного, хоть это его и не очень портит. Я потребовала, чтобы он рассказал про призрачную даму во всех подробностях. Тут странно получилось: с одной стороны, он явно путается и продолжает что-то скрывать. А с другой, я подумала: повстречайся я с настоящим приведением - разве я смогла бы потом описать его так складно, как бывает в страшных рассказах? Так что, наверное, это правда был призрак. Не каждая барышня может похвастаться, что ради неё такое пережили.
- Теперь моя участь, - сказал он, - зависит от двух решений. Во-первых, я подал доклад Государю. Во-вторых, выполнил условие молодой госпожи. С трепетом жду, что последует за тем и за другим.
Мне даже показалось, что ему очень хочется прямо тут, в саду, пересказать свой доклад. Но такого я, конечно, не допустила. Молвила:
- Полагаю, ожидание не будет долгим.
И удалилась.
На следующий день батюшка говорит мне:
- Меня посетил средний советник Намма из Конопляного дома, а с ним распорядитель танцев Гээн из дома Обезьян. Родной и названый отцы того самого юноши. Сватают тебя за него. Молодой Намма тебе, конечно, не ровня, однако показал себя неплохо. Я пока согласия не дал, не хочу тебя неволить.
- А меня и не надо неволить, батюшка.
26. Заключение
По двору храма Облачной рощи ходит с граблями сорокалетний монах в повседневном облачении, без лоскутного плаща. Ровняет дорожки. Рядом с ним, шаг в шаг, движется мирянин чуть моложе его, одетый, как подобает для недальнего паломничества.
- И что Касуми-старший? - любопытствует досточтимый, не глядя на собеседника.
- Как всегда. Изволил расползтись туманом, хоть то и избитая шутка. Посетовал о волосах дитяти, погоревал о должности во дворце наследника, которая, увы, бездарно потеряна. Порадовался, что беда случилась не с кем-то из старших его сыновей. Не здесь будь сказано: ибо вступление на путь Просветлённого я бы, например, не назвал таким уж несчастьем… В итоге Туманный ничего не решил, а отправил меня к тебе. Ты же у нас монах, братец.
Человеку, известному под прозвищем Кёгэн Киго, позволительно именовать братом бывшего Властителя земель. Сам-то он наполовину царевич, побочный отпрыск Облачной семьи. Правда, на другую половину - простолюдин. Быть может, это ему пристало бы монашество, но он до сих пор мирянин. Законный же его брат принял постриг, когда отрёкся от престола.
- А парень - он всерьёз или с какого перепугу? - уточняет монах.
- Одно, я бы сказал, другому не мешает. Во всяком случае, когда я с ним расставался, боялся он меньше, чем при отбытии из Столицы.
- Ничто так не успокаивает, как похороны, когда ты сам - похоронщик. Впрочем, когда покойник, ещё лучше.
- Любовь, опять же…
- А наместник получил к себе в Приволье ценнейшего заложника. Да к тому же нежданного, он о таком и не просил. Сильно Мино упирался?
- Не знаю, у него сейчас вообще положение непростое.
- Кабы у него одного. Ладно: пусть наш новообращённый, как соберётся, явится ко мне. Вместе с тамошним монахом. Нужно, чтобы посвящение было несомненным, по всем правилам. Три наставника, семь свидетелей. В Приволье они десятерых достойных монахов не найдут. Южная столица всех способных повыбрала, а которые остались, те теперь расстриги. Кстати, с ними тоже надо что-то делать…
Глава Обрядовой палаты, старший в роду Асано, взглядывает на младшего родича поверх свитка.
Письмо перебелено рукой самого среднего советника Наммы. Подлинник, заляпанный кровью, нельзя было бы дать в руки жрецу.
- А наместник-то Мино, оказывается, клеветник, - задумчиво молвит старый Конопляник.
В который уже раз сыщик Намма отчитывается тут, в рабочем уголке господина Асано? И кажется, каждый следующий отчёт хуже прежних.
- Что ж, - продолжает старик, сворачивая бумагу, - Если Тоёхира хочет враждовать, я возражений не имею. Племянник его пока ни в чём не виноват: пусть будет наместником. Но не в Приволье, конечно. В Чистополье, что ли?
У Наммы, судя по тому, как топорщится воротник над склонённой головой, остались ещё вопросы. Глава дома догадывается, какие.
Лучший сыщик Полотняного приказа за те дни, что прошли с приезда Наммы-младшего, так и не нашёл никакой родни покойного рассыльного Бана. Ни вдовы, ни сирот, ни кого ещё, кому бы помочь. Напрасно суетился: Бан сам был сыщиком опытнее многих, если и завёл семью, то прятал её надёжно. Но если правда, что рассыльный с давних пор служил не столько Приказу, сколько Конопляному дому, то наверняка что-то знает господин Асано…
- Не было у него другой семьи кроме вас, приказных. Что хотел бы на сирот пожертвовать, потрать на подчинённых, так честно будет.
- Не будет честно, - мрачно откликается Намма, - пока мы не найдём, кто и за что его убил.
Конопляник кивает:
- Одно из двух. Или вот за эту грамоту, и тогда искать уже некого. Тот и виноват, у кого в рукаве она найдена. Или всплывут другие Бановы бумаги - и у кого они объявятся, тот и лиходей.
- Или связан с лиходеем, - соглашается сыщик.
- Тогда и разберётесь. А пока за сыном своим присмотри.
Такое Намма слышит от главы дома в первый раз. Очень нехорошие слова.
Испугался - и к лучшему. Не то, пожалуй, спросил бы: а с чего, помимо пустой злобы, наместник Приволья взял ту напраслину, что возводит на Конопляный дом?
О старом Чистопольском воеводе недаром говорят, что в гневе он сущий демон. Лик красен, брови белы, глаза навыкате:
- Я тебе невесту подобрал? Подобрал! А ты её - на свалку?!
Младший воевода, почтительный внук, уже полчаса рта не раскрывает, только слушает. Начал дед с оружия, брони и коня. Можно подумать, ты с боями триста вёрст прошёл! Это ж надо было в мирных землях, на Восточной дороге всё добро пустить барсукам под хвост! А с дружинником что? Разбойники? Смута? Хреновый командир, вот что с ним стряслось!
Теперь добрался и до невесты.
- Нашёл, значит, себе сиротинушку? Чтоб во дворце тобою свояки не помыкали? Что отец её в бою пал - это к его чести. Но не к твоей!
Младший Киёхара кивает повинной головой.
- О должности новой не подумал! О деде родном не подумал! Так-таки в седло - и увёз!
У старого воеводы даже дыхание перехватило. Сидит, отдувается, двумя пальцами разглаживает брови. Потом ворчит:
- Ну, весь в меня… Ладно, что теперь поделать…
Когда от тебя ничего больше не зависит и остаётся только ждать - это муторнее всего. Иные в таких случаях пьют - но это сейчас было бы совсем некстати. Другие идут на стрельбище - но лук делопроизводителя Наммы сгинул в Приволье, новый уже заказан, но ещё не готов. Некоторые вообще способны в таком состоянии слагать песни… А Намма-младший просто сидит, как болван, и всё у него из рук валится. Вот ведь сказал царевне, что будет трепетать в ожидании решения, - и точно, больше ни на что и не способен.
Отец и господин Гээн вчера ходили к царевичу Оу свататься. Тот сразу ничего не ответил прямо, а на что намекнул - тут мнения разошлись. Средний советник, как всегда, советует готовиться к худшему. Распорядитель танцев - уповать на желанное. Сегодня опять пошли - выслушивать ответ. И уже сколько часов их нету - два? Три?
Если уж не пить и не стрелять, так хоть пожевать что-нибудь можно. Вот мог бы господин Тюхэн прислать не только тканей и бумаги, а и пирожков каких-нибудь… Нет, не догадался. Есть, правда, старые рисовые колобки, твёрдые, как камень, - ну так их делопроизводитель уже сколько сгрыз? Ладно, ещё один…
Отворяется дверь, входит средний советник. Даже сквозь белила видно, что бледен, и рукав правый измят внизу, словно его комкали. Неужели царевич не просто отказал, но ещё и посмеялся?
Делопроизводитель вскакивает, с набитым ртом спрашивает:
- Ну, что? Согласился?
Намма-старший вздыхает:
- Царевич - да, благосклонно изволил принять наше предложение. Сейчас дело не в этом.
И, оглядев сына с головы до ног:
- Немедленно переодевайся. Прибыл посыльный из дворца. Тебя требуют к Государю.
----------
При желании скачать текст этого и других рассказов про Облачную страну можно тут.
23. Из бумаг рассыльного Бана
(Без обращения)
Направляю мой ответ одной особе, хотя и не сомневаюсь, что прежде он будет прочитан другою. Пример того, как низшие опережают высших! Вреда в том я не вижу, хотя доверие Конопляного господина к приказному чиновнику, явившему уже свои дарования на пути двурушничества, меня удивляет. Но ещё более удивляет недоверие ко мне, наместнику Привольного края, и моей родне. Божьим служителям, равно как и мирянам, без сомнения, ведомо, какой беспорядок и какая бесхозяйственность царили в Приволье до того, как наша семья взялась обустраивать эту землю. Не могу сказать, чтобы это было простой задачей. Увы, не скажу также, чтобы Конопляный дом помогал её решить. Сейчас труды мои близки к завершению, годом позже или годом раньше я удалюсь на покой. Было бы опрометчиво, несправедливо и неблагодарно вверить заботы о Приволье людям посторонним, неосведомленным и не готовым к тому, с чем им здесь предстоит столкнуться.
И что же ты, чиновник Бан? Являешься ко мне под надуманным предлогом, заявляешь, будто намерен (твои слова) получить с меня старый должок. И я, по-твоему, должен поверить, будто ты в своё время отмалчивался на приказном следствии ради меня или (смешно повторить!) ради Приволья? Одно из двух: или это правда - но тогда ты лжёшь, будто привёз мне подлинную волю главы Конопляного дома. Или служил ты, как и служишь, дому Асано, но тогда - чем я тебе обязан? Кто верен двум господам, тот не верен ни одному. Но, положим, послание, доставленное тобою, не подложно, а сообразно печати, коей скреплено. Что из него следует? Что преемственность правления в моём краю противоречит (твои слова, Конопляник?) исконным обычаям Облачной страны и установлениям закона. Обычай же и закон перевешивают пользу и целесообразность. Не того, признаться, ожидал я. И коли так - что мне остаётся? Лишь обмануть и твои ожидания.
Отчего бы - как ты считаешь, Конопляник - мне, когда я вернусь в Столицу, промолчать о твоих подопечных? Сыновья младших ветвей дома Асано и других, монахи-расстриги, беглые поселяне - все те, кто разбойным самоуправством своим ввергает в страх Приволье, Озёрный край, ближний север от Подступов до Перевалов, восток до самой Серповой, юг до Медвежьих гор, шесть земель у Пролива, запад с гаванью Нанива - называю лишь те области, из которых у меня найдутся свидетели. Вскармливать и поощрять такие шайки - это ли значит следовать обычаю, соблюдать закон?
Иные говорят: нельзя назвать мятежом смуту, у которой нет главаря. Так чем же ты, Асано, не общий главарь всех этих шаек? Разбойники и их атаманы и вправду люди мелкие, но видя их силу - кто усомнится, что бесчинствуют они в тени человека большого, слажены и связаны крепкой сетью? Основа нашего Облачного обычая - равенство древних родов, что окружают Властителя Земель. Прежде никто не пытался (или не умел) нарушить это равновесие в свою пользу. Каково будет Копейному, Конопляному, Колокольному, Полынному, Обезьяньему домам узнать, что Конопляник расплодил по всей стране свору тайных чиновников - будто явных недостаточно! Каково Буревым, Туманным, Покровным, Ливневым и остальным родичам Облачного семейства будет услышать, что на островах наших завелась ещё одна правящая семья - вершит свой суд, взымает свои подати, а то и законы свои насаждает! А рады ли будут защитники наших рубежей в Чистополье, на дальнем севере и востоке, за Проливом, на Цукуси - узнать, что за спинами у них вооружилось войско посильнее любых дикарей?
Боги и люди знают, и ты тоже знаешь, что я умею быть другом своим друзьям. Но кто мне угрожает, как враг, с тем я обойдусь как со врагом.
Мино Тоёхира,
Младший родич Облачного дома,
Наместник Привольного края
24. Обратно
Намма-младший, делопроизводитель Полотняного приказа
Не верю. Не может такого быть.
Окликаю:
- Досточтимый! Что значит «Барамон»? Это ведь по-индийски?
- Да. Это значит «жрец» или «тот, кто следует за жрецами». В Индии жрецы-барамоны не ладили с приверженцами Просветлённого, ибо Чтимый в Веках говорил, что боги не всесильны.
Всё равно не может быть!
Что мне излагал атаман? Ясный и новый взгляд на страну. Со старцем Асано, самым древним в Столице, они друг друга просто бы не поняли. И господин Мино тоже не понимает: не может быть мятежом такое дело, за которым стоит Властитель Земель. А если не стоит, то должен стоять.
Нужно возвращаться в Столицу и составить доклад. Всё равно искать ссыльного бесполезно.
Только легко сказать - вернуться… Сам я оправился быстро, и Чистопольский господин тоже - но он ни в какую не желал отправляться без своего товарища, а тот был плох. Так что при храме мы оставались до конца месяца. Самое неприятное, что не одни: тут же досточтимый Горимбо пользовал ещё нескольких раненых и одного больного: двое - управские стражники, а остальные - явные разбойники. И как не передрались? Туманный господин монаху всячески помогал, да и дочка уездного тоже.
Впрочем, досточтимому я благодарен: он очень успешно прикрыл нас от земельных властей. Когда прибыли дружинники господина наместника, в храм они не явились - и нас то ли не затребовали, то ли монах сумел отговориться. Так что в посёлке я до отъезда вовсе не бывал.
Рассыльного Бана, господина Гингэна и других погибших, общим числом шестнадцать человек, предали погребению ещё до прибытия людей господина Мино. Как Бан погиб - я так и не понял, но, похоже, ещё до того, как разбойники разгромили уездный отряд и разорили управу. Начинать разбирательство я не стал: сообщу в Приказ, там и решат. Примерно половина нашего добра, что оставалось в управе, уцелела - не иначе, стараниями Кёгэна. Даже коней наших он успел вывести прежде, чем заявились разбойники. Я Кёгэна поблагодарил, но ему это было слабым утешением.
Потому что господин Касуми внезапно решил обратиться к Трём Сокровищам: остриг волосы, решил пройти обучение при досточтимом, а потом просить о посвящении в монахи. Почему - я сам так и не понял, а объяснять мне Туманный не счёл нужным. Челядинцу своему, кажется, объяснил, но обычно болтливый Кёгэн на этот раз держал язык за зубами. Касуми написал своей знатной родне, я обещал письмо доставить. Станут расспрашивать - что я смогу ответить?
Так или иначе, этот мой соперник от сватовства отступился. А уже почти перед самым отъездом меня отозвал потолковать наедине Киёхара:
- Что я хотел сказать, делопроизводитель… Тебе удалось выяснить, что ты хотел - ну вот насчёт тех стихов?
А я и сам не знаю. Призрак ли старинной дамы мне явился на поле боя, или это у меня в голове мутилось? Но сам я такой песни точно не сложил бы, так что решил для себя: наверное, это и была возлюбленная Хиромаро.
- Удалось, - отвечаю.
- Я вот насчёт Сеть-травы тоже разузнал, за ней на Белую гору ехать надо. Но я - не поеду. И вообще…
- Что, - спрашиваю, - вообще?
- Не буду к царевне свататься. Дед, конечно, разгневается - но вот что я заметил. Каждый раз, когда меня чуть не убьют, я теряю немного страха перед ним. Всё равно, конечно, почитаю и боюсь, и перестану бояться, наверно, только когда пройду столько опасностей, сколько он сам на своём веку прошёл. Но вот тут - упрусь. Я в своём поколении не старший - могу хоть раз взять жену, какую хочу?
Набычился, раскраснелся - того и гляди за оружие схватится. Кстати, первые дни в храме при нём сабли не было, а потом где-то раздобыл - хотя, по-моему, не прежнюю, а другую. Я же невозмутимо, учтиво спрашиваю:
- А какую же ты хочешь?
- А вот хоть дочь покойного Гингэна! Она, в конце концов, меня выручила. И пойти ей теперь вовсе некуда. Ждать милости господина наместника - это, знаешь ли…
Представляю, я бы на её месте тоже предпочёл Чистопольца. Девочка эта, кстати, о господине Мино может много знать, от отца и его сослуживцев, но расспросить её у меня не получилось. С нею вообще неловко: ну, устроилась пожить в келье, так хоть бы занавес какой повесила! А так - и не поговоришь с нею, неприлично!
Но намерения господина Киёхары мне понравились. Во-первых, повёл себя благородно, а во-вторых - тоже мне больше не соперник. Так что я его решимость всячески поддержал.
Кстати, из разговоров раненых я понял, что тот самый Акутаро вроде бы остался жив, но ушёл вместе с разбойниками. Куда - никто не знает, но явно за пределы Приволья. Когда земельные войска прибыли, их уже и след простыл. Единственный, кто остался, кроме раненых, - это барабанщик, он заходил несколько раз. Его спрашивают: «А ты что ж?» Он в ответ: «Кто свою нору бросит, по возвращении обнаружит в ней лисицу!» Всё-таки к местным поговоркам я никак не привыкну…
Чего у меня так и не получилось за всё моё пребывание в Серебристом Ключе - так это сложить хоть одну песню. Впрочем, я и не очень старался: зато сочинял постепенно доклад.
В последний день восьмого месяца Ёри сцепился с одним из разбойников. Их разняли, но господин Киёхара сделал вывод, что раз его дружинник способен драться, то и до столицы добраться сможет. Простились с досточтимым и Туманным господином и на следующий день отправились все впятером: двое Чистопольцев с Гингэновой дочерью, я и Кёгэн. Мне пришлось ехать в казённом платье - как мог, почистил его. Дорожное пропало в управе… Хорошо хоть, почти все бумаги у меня были с собой. Лук только жалко и стрелы. Но своего я не нашёл, а брать разбойничий не захотел.
Выехали на Восточную дорогу. Миновали заставу, движемся по Озёрному краю. Барышня на удивление хорошо держится в седле, всем бы дамам так. Носилки, конечно, понадобятся, но можно их будет нанять уже перед самой Столицей.
И вот, уже в виду Озера, видим: навстречу шагают старик с мальчиком. Оба с большими тюками за спиной. Причём это тот самый пожилой слуга ссыльного Тюхэна, которого меня просили в Приволье с собою прихватить. Не усидел, значит, дома, двинулся пешком навстречу господину?
А мне его и порадовать нечем. Разве что заново расспросить, точно ли барин его отбыл в ссылку именно в этот Серебристый Ключ, а не в другой какой-нибудь. Окликнул, а старик на нас смотрит с опаской. И похоже, не воинов боится, а меня.
Стал слуга поклоны бить, дёрнул мальчишку, чтоб тот тоже выказал уважение. Тот кланяется - старик уже распрямляться начал, головою парень зацепил его дорожную шляпу - да и сшиб. Так в пыль и покатилась.
Я спешиваюсь, подхожу помочь. И смотрю - у старика в точности такое ухо, рассечённое снизу, как описано в грамоте, что мне дал Барамон. Тут-то у меня всё и сложилось:
- Ссыльный Тюхэн! - обращаюсь я к нему. - Прими Государеву милость!
Он так и сел. Даже не заплакал.
Потом снял с плеч тюк, поправил рукава, принял свиток по всем правилам. И восславил великодушие Властителя земель.
- Нам что ж, - спрашивает мальчик, - обратно поворачивать?
- Я уж и не знаю, - говорит Тюхэн. - Считаюсь я беглым или как?
Я рассуждаю:
- Нашёл я тебя вне пределов Приволья, и это плохо.
- Так я же с самого начала просил…
- С другой стороны, не вижу я, как можно бежать из ссылки, если ты этой ссылки вовсе и не отбывал. Ты же все эти годы дома прожил?
- Каюсь, да…
Двадцать лет под обличьем слуги скрываться - я бы не выдержал.
- Об этом умолчим, если не спросят. А что ты сейчас не в Серебристом Ключе, тому есть уважительная причина. Смута там началась, и ты правильно сделал, что не примкнул. Кто-то вместо тебя там жил?
- Никого, - отвечает старик. - Если кто и назывался моим именем, я о том ничего не знаю.
Кёгэн, похоже, ему не верит. Ну да ладно: я же не спрашиваю, кто таков на самом деле ты, незаменимый человек, и почему так легко бросил в дальнем храме царского родича.
В тюках у старика была, среди прочего, приличная одежда. На ближайшей станции он переоблачился сам и со мною поделился. Так что в Столицу мы вступили уже всемером и в достойном виде.
Кёгэн уговаривал меня сразу посетить Туманную усадьбу и передать письмо, но я счёл за лучшее отложить это до завтра. Сдал Тюхэна с рук на руки родне - и в Приказ.
Писари на меня глаза вытаращили:
- А тебя уже ищут!
И кто? Батюшка?
Прошёл к господину среднему советнику. Отец на меня смотрит, как на урода:
- Прошёл целый месяц. Где ты был?
- В Серебристом Ключе. Помилованного доставил, но…
- А где рассыльный Бан?
- Погиб, - говорю. - В том уезде было неспокойно.
- Знаю, - кивает отец. - Уже от наместника пришло сообщение: взбунтовались тамошние охранники, уездный начальник их усмирил, но и сам голову сложил. Значит, и Бан тоже… Домой написать - у тебя оказии не было?
Вот оно как было представлено. И такая меня злость разобрала…
- Виноват, - говорю. - Немедленно примусь за составление доклада о происшедшем. Но прежде изволь взглянуть, какое послание покойному Бану перед самой смутой прислал господин Мино. Или не Бану. И потом давай вместе решим, кому его, письмо это, можно показывать, а кому - ни в коем случае. И что писать в отчёте для Приказа. Потому что господин наместник, боюсь, не сообщил в Столицу ни слова правды.
Отец развернул свиток - и брови у него поползли вверх. А я, пока он ещё не пришёл в себя, добавил:
- После же почтительно прошу тебя посетить усадьбу царевича Оу.
- Зачем?
- Я сватаюсь к его дочери. И у меня для них есть стихи.
25. Упорство
Барышня Лунный Блеск, дочь царевича Оу
Наверное, это всегда так, если попробовать жить по сказке. В чём-то у меня получилось даже лучше, чем у тамошней Лунной царевны, а в чём-то - гораздо обиднее.
Ждать ей, конечно, пришлось гораздо дольше, но и месяц с лишним, как у меня, - тоже немало. И, конечно, из странствий своих никто написать не соизволил. Зато, как я теперь знаю, все трое ответы на мои загадки разыскали. То ли я слишком простые задания придумала, то ли нынешние кавалеры умнее древних.
После первого письма я, конечно, разрыдалась. И разозлилась. Ну хорошо: Сеть-трава растёт на Белой горе. Но разве это причина для коварной измены? Я нянюшку попросила узнать про ту девицу - ничего особенного, из служилой семьи, красивая или нет - выяснить пока не удалось. Правда, нянюшка утешила: девушка, говорит, только что осиротела, отец у неё героически погиб в какой-то мелкой смуте там, в глуши, - а воин с Севера явил внезапное мягкосердечие. Но со мной он всё равно повёл себя поистине гнусно! Впрочем, оно и к лучшему, наверно: раз он такой ветреник!
После второго письма тоже поплакать пришлось, но по-другому. На самом деле я так и думала давно уже, что матушка умерла. Не знала только, когда и почему. И что она, оказывается, была ученицей той дамы, которую любил Мимбу Хиромаро, - тоже не ведала. Но вот что меня поистине потрясло (этого в письме не было, это уже нянюшка от слуги Туманного господина выяснила) - это что господин Касуми был так тронут матушкиной судьбою, что решил принять постриг на её могиле и весь оставшийся век молиться о её благом рождении. Поразительная глубина чувств! Надо будет тоже обязательно съездить когда-нибудь в тот храм помолиться. И обменяться с молодым подвижником печальными строками.
Но хоть и нехорошо так говорить - всё же как-то не по себе, что он матушку, получается, мне предпочёл. Хотя и трогательно.
Но, по крайней мере, делопроизводитель Полотняного приказа явил упорство и целеустремлённость. Его письмо мне батюшка лично принёс. Немного попенял, что, не сказавшись, затеяла такое изыскание.
- Но, - молвит, - может быть, оно и лучше. Если бы ты мне сказала, я отправил бы на поиски ответа господину Мимбу кого-нибудь из даровитых учеников. И, если б тот преуспел, всю жизнь пребывал бы в сомнениях: уж не сложил ли юноша сам эту песню? А стихи этого делопроизводителя я видел, они слабы и подражательны, хотя и свидетельствуют о похвальной тщательности. Так что теперь у меня выбор из двух возможностей, и обе прекрасны. Или молодой Намма, как он тебе вот тут пишет, и впрямь встретился с духом той дамы, песня подлинна, а история поучительна. Или памятные места, связанные с господином Хиромаро, внезапно пробудили в нём дарование.
- Но он же, батюшка, сыщик! Может быть, и впрямь сумел узнать у местных поселян старинные предания…
- Которых те когда-то мне не соизволили поведать? - поморщился батюшка. - Впрочем, не исключено. Я пыток не применял…
Но всё равно видно, что доволен. И добавляет:
- Так или иначе, песня эта достойна обнародования. Обозначим пока: «И дама, говорят, ответила…».
И подмигивает.
Если бы этот молодой господин Намма ограничился песней - мне впору было бы впасть в отчаяние. Однако же он своих намерений не оставил и в письме снова ведёт речь о сватовстве. Но чего-то при этом явно недоговаривает. Я поколебалась, однако решила поощрить его настойчивость и снова с ним встретиться, как в тот раз. Может, потому только он и остался верен цели, что из всех троих я сама лишь его и видела лично. Нянюшка заколебалась: второй раз кряду, не поймут ли превратно? Но я всё же настояла.
По нему сразу видно: странствие ему далось нелегко. Он даже с лица спал немного, хоть это его и не очень портит. Я потребовала, чтобы он рассказал про призрачную даму во всех подробностях. Тут странно получилось: с одной стороны, он явно путается и продолжает что-то скрывать. А с другой, я подумала: повстречайся я с настоящим приведением - разве я смогла бы потом описать его так складно, как бывает в страшных рассказах? Так что, наверное, это правда был призрак. Не каждая барышня может похвастаться, что ради неё такое пережили.
- Теперь моя участь, - сказал он, - зависит от двух решений. Во-первых, я подал доклад Государю. Во-вторых, выполнил условие молодой госпожи. С трепетом жду, что последует за тем и за другим.
Мне даже показалось, что ему очень хочется прямо тут, в саду, пересказать свой доклад. Но такого я, конечно, не допустила. Молвила:
- Полагаю, ожидание не будет долгим.
И удалилась.
На следующий день батюшка говорит мне:
- Меня посетил средний советник Намма из Конопляного дома, а с ним распорядитель танцев Гээн из дома Обезьян. Родной и названый отцы того самого юноши. Сватают тебя за него. Молодой Намма тебе, конечно, не ровня, однако показал себя неплохо. Я пока согласия не дал, не хочу тебя неволить.
- А меня и не надо неволить, батюшка.
26. Заключение
По двору храма Облачной рощи ходит с граблями сорокалетний монах в повседневном облачении, без лоскутного плаща. Ровняет дорожки. Рядом с ним, шаг в шаг, движется мирянин чуть моложе его, одетый, как подобает для недальнего паломничества.
- И что Касуми-старший? - любопытствует досточтимый, не глядя на собеседника.
- Как всегда. Изволил расползтись туманом, хоть то и избитая шутка. Посетовал о волосах дитяти, погоревал о должности во дворце наследника, которая, увы, бездарно потеряна. Порадовался, что беда случилась не с кем-то из старших его сыновей. Не здесь будь сказано: ибо вступление на путь Просветлённого я бы, например, не назвал таким уж несчастьем… В итоге Туманный ничего не решил, а отправил меня к тебе. Ты же у нас монах, братец.
Человеку, известному под прозвищем Кёгэн Киго, позволительно именовать братом бывшего Властителя земель. Сам-то он наполовину царевич, побочный отпрыск Облачной семьи. Правда, на другую половину - простолюдин. Быть может, это ему пристало бы монашество, но он до сих пор мирянин. Законный же его брат принял постриг, когда отрёкся от престола.
- А парень - он всерьёз или с какого перепугу? - уточняет монах.
- Одно, я бы сказал, другому не мешает. Во всяком случае, когда я с ним расставался, боялся он меньше, чем при отбытии из Столицы.
- Ничто так не успокаивает, как похороны, когда ты сам - похоронщик. Впрочем, когда покойник, ещё лучше.
- Любовь, опять же…
- А наместник получил к себе в Приволье ценнейшего заложника. Да к тому же нежданного, он о таком и не просил. Сильно Мино упирался?
- Не знаю, у него сейчас вообще положение непростое.
- Кабы у него одного. Ладно: пусть наш новообращённый, как соберётся, явится ко мне. Вместе с тамошним монахом. Нужно, чтобы посвящение было несомненным, по всем правилам. Три наставника, семь свидетелей. В Приволье они десятерых достойных монахов не найдут. Южная столица всех способных повыбрала, а которые остались, те теперь расстриги. Кстати, с ними тоже надо что-то делать…
Глава Обрядовой палаты, старший в роду Асано, взглядывает на младшего родича поверх свитка.
Письмо перебелено рукой самого среднего советника Наммы. Подлинник, заляпанный кровью, нельзя было бы дать в руки жрецу.
- А наместник-то Мино, оказывается, клеветник, - задумчиво молвит старый Конопляник.
В который уже раз сыщик Намма отчитывается тут, в рабочем уголке господина Асано? И кажется, каждый следующий отчёт хуже прежних.
- Что ж, - продолжает старик, сворачивая бумагу, - Если Тоёхира хочет враждовать, я возражений не имею. Племянник его пока ни в чём не виноват: пусть будет наместником. Но не в Приволье, конечно. В Чистополье, что ли?
У Наммы, судя по тому, как топорщится воротник над склонённой головой, остались ещё вопросы. Глава дома догадывается, какие.
Лучший сыщик Полотняного приказа за те дни, что прошли с приезда Наммы-младшего, так и не нашёл никакой родни покойного рассыльного Бана. Ни вдовы, ни сирот, ни кого ещё, кому бы помочь. Напрасно суетился: Бан сам был сыщиком опытнее многих, если и завёл семью, то прятал её надёжно. Но если правда, что рассыльный с давних пор служил не столько Приказу, сколько Конопляному дому, то наверняка что-то знает господин Асано…
- Не было у него другой семьи кроме вас, приказных. Что хотел бы на сирот пожертвовать, потрать на подчинённых, так честно будет.
- Не будет честно, - мрачно откликается Намма, - пока мы не найдём, кто и за что его убил.
Конопляник кивает:
- Одно из двух. Или вот за эту грамоту, и тогда искать уже некого. Тот и виноват, у кого в рукаве она найдена. Или всплывут другие Бановы бумаги - и у кого они объявятся, тот и лиходей.
- Или связан с лиходеем, - соглашается сыщик.
- Тогда и разберётесь. А пока за сыном своим присмотри.
Такое Намма слышит от главы дома в первый раз. Очень нехорошие слова.
Испугался - и к лучшему. Не то, пожалуй, спросил бы: а с чего, помимо пустой злобы, наместник Приволья взял ту напраслину, что возводит на Конопляный дом?
О старом Чистопольском воеводе недаром говорят, что в гневе он сущий демон. Лик красен, брови белы, глаза навыкате:
- Я тебе невесту подобрал? Подобрал! А ты её - на свалку?!
Младший воевода, почтительный внук, уже полчаса рта не раскрывает, только слушает. Начал дед с оружия, брони и коня. Можно подумать, ты с боями триста вёрст прошёл! Это ж надо было в мирных землях, на Восточной дороге всё добро пустить барсукам под хвост! А с дружинником что? Разбойники? Смута? Хреновый командир, вот что с ним стряслось!
Теперь добрался и до невесты.
- Нашёл, значит, себе сиротинушку? Чтоб во дворце тобою свояки не помыкали? Что отец её в бою пал - это к его чести. Но не к твоей!
Младший Киёхара кивает повинной головой.
- О должности новой не подумал! О деде родном не подумал! Так-таки в седло - и увёз!
У старого воеводы даже дыхание перехватило. Сидит, отдувается, двумя пальцами разглаживает брови. Потом ворчит:
- Ну, весь в меня… Ладно, что теперь поделать…
Когда от тебя ничего больше не зависит и остаётся только ждать - это муторнее всего. Иные в таких случаях пьют - но это сейчас было бы совсем некстати. Другие идут на стрельбище - но лук делопроизводителя Наммы сгинул в Приволье, новый уже заказан, но ещё не готов. Некоторые вообще способны в таком состоянии слагать песни… А Намма-младший просто сидит, как болван, и всё у него из рук валится. Вот ведь сказал царевне, что будет трепетать в ожидании решения, - и точно, больше ни на что и не способен.
Отец и господин Гээн вчера ходили к царевичу Оу свататься. Тот сразу ничего не ответил прямо, а на что намекнул - тут мнения разошлись. Средний советник, как всегда, советует готовиться к худшему. Распорядитель танцев - уповать на желанное. Сегодня опять пошли - выслушивать ответ. И уже сколько часов их нету - два? Три?
Если уж не пить и не стрелять, так хоть пожевать что-нибудь можно. Вот мог бы господин Тюхэн прислать не только тканей и бумаги, а и пирожков каких-нибудь… Нет, не догадался. Есть, правда, старые рисовые колобки, твёрдые, как камень, - ну так их делопроизводитель уже сколько сгрыз? Ладно, ещё один…
Отворяется дверь, входит средний советник. Даже сквозь белила видно, что бледен, и рукав правый измят внизу, словно его комкали. Неужели царевич не просто отказал, но ещё и посмеялся?
Делопроизводитель вскакивает, с набитым ртом спрашивает:
- Ну, что? Согласился?
Намма-старший вздыхает:
- Царевич - да, благосклонно изволил принять наше предложение. Сейчас дело не в этом.
И, оглядев сына с головы до ног:
- Немедленно переодевайся. Прибыл посыльный из дворца. Тебя требуют к Государю.
----------
При желании скачать текст этого и других рассказов про Облачную страну можно тут.