Из Рассказов Облачной страны: Всю жизнь мечтал жениться на царевне (6)
(Продолжение. Начало: 1, 2, 3, 4, 5)
20. В Серебристом Ключе: рассыльный Бан
Рассыльного Бана никто не преследовал. Это радовало, но не удивляло: наверняка мятежники считали его слишком мелкой сошкой. А что речь идёт именно о мятежниках, а не просто о разбойниках - сомнений уже нет. Даже о двух мятежных станах: один, в земельной управе, выжидает, другой, лесной, перешёл к действию. Прискорбно, но оставаться меж ними и дальше не удастся - придётся искать помощи у наместника, несмотря на всю его дерзость. Захват или убийство Чистопольского младшего воеводы - это ещё куда ни шло, хотя уже не могло бы остаться без последствий, но чиновник из Конопляного дома - тут бездействие Бана будет расценено вполне однозначно. А поскольку бездействовать ему придётся уже не впервые, и опять в связи с наместником Приволья… Ниже рассыльного в Приказе должностей нет, увы.
Однако прямо сейчас пешком отправляться к господину Мино было бы неразумно. Нужна лошадь. Нужны грамоты, оставшиеся в уездной управе. Нужно по дороге подобрать убедительные слова. Наместник должен понять, что теперь или он наводит порядок во вверенной ему земле быстро и решительно, или этим займётся Столица, невзирая на все его связи. И при таком замирении края можно будет похоронить не только нежелательные слухи и наглые предположения, но и самого наместника.
На подходе к Серебристому Ключу Бан издалека увидел: бредёт в сторону храма здешний монах, за ним двое мужиков несут кого-то на носилках. Подходить не стал, чтобы времени не тратить, двинулся сразу к управе.
В посёлке, однако, суеты стало даже больше, чем утром. Жители толпятся вокруг управы, а что происходит там - не видно. Неудачно, что в храм Полотняники утром отправились в должностном платье, а не в обычном дорожном - в мужицкой толпе должностное приметнее. Однако Бан служил в Приказе больше двадцати лет, и навык не подвёл: через полчаса он оказался уже внутри, в отведённом им с делопроизводителем покое.
Даже сторонний человек сказал бы: здесь был обыск. А Бан уточнил бы: не настоящий обыск, следы которого должны быть неприметны, а прямой разгром. Всё перерыто и разбросано: одежда, бумаги, писчие принадлежности… Бан переоделся, сгрёб все грамоты: записи его совершенно безобидны, всё главное чиновник должен держать в уме. Расписок на получение дорожного довольствия, конечно, нет - кто бы сомневался. Ничего, до земельной управы всё равно придётся добираться негласно, а там уж пусть наместник делится. Несколько лет назад господин Мино презрел благодарность, забыл про оказанные ему Баном услуги, не заступился - теперь придётся волей-неволей расплачиваться и по старым счетам.
На Приволье в ту пору нацелились две столичные особы. Племянник тогдашнего наместника, господин Мино, и средний советник из ведомства Народных дел. Делопроизводитель Бан как раз занимался вопросом: сколько этот советник нажил на народных делах. Выяснил много любопытного, но в Приказ не доложил, а продал сведения, подобные драгоценной яшме, самому Мино. Тот их, понятное дело, обрушил на голову соперника, должность в итоге получил беспрепятственно. А теперь, выходит, добра не помнит. Даром что Бана из-за того случая разжаловали в рассыльные.
Остаётся добраться до лошадей. На конюшню Бан пробрался - а вот уже там оказался в небольшой, но плотной толчее. Конюхи, стражники, какие-то неуместные тут домашние слуги и даже крестьяне… Бан поколебался: выводить свою лошадь или коня письмоводителя, тот получше? Зато непривычен к этому седоку, так что лучше уж свою, на которой всю дорогу ехал.
Едва рассыльный оседлал лошадь и повёл её во двор, какой-то малый грубо схватил его за плечо:
- Куда?
- По Государеву делу! - твёрдо молвил Бан.
- Любые отлучки, того, строго запрещены господином уездным - не слыхал, что ли? А то этак все разбегутся!
- Я не нахожусь в подчинении господина уездного начальника! - возмутился Полотняный чиновник.
- А вот разберёмся!
Вырвал из рук узду, а Бана потянул на двор.
Кажется, наместничьей дружины решили не дожидаться, как это ни глупо. Вся уездная охрана столпилась здесь - не меньше двух десятков человек, но и не более двух дюжин. При оружии, хотя и без доспехов, девять-десять человек - с осёдланными лошадьми. Плешивые, Косые и прочие недоумки из посёлка толпятся в воротах, бессодержательно шумят. У крыльца держат под уздцы хорошего коня, на крыльце стоит уездный начальник, господин Гингэн, и вид у него довольно нелепый: казённое платье плохо сочетается с колчаном, саблей и шишаком. Лицо под козырьком шлема - белое и дёргается. К крыльцу грубиян и подтолкнул рассыльного Бана:
- Вот - утечь хотел. Государево дело, говорит…
Уездный поманил к себе Бана - прямо рукою, будто у него веера нету. Звенящим голосом спросил:
- Где твой начальник? И где Удзико?
На второй вопрос рассыльный ответить не мог хотя бы потому, что не знал, о ком речь. Ограничился было ответом на первый:
- Вынужден сообщить: в ходе обозрения окрестностей делопроизводитель Полотняного приказа Намма был схвачен разбойными злоумышленниками. Уповаю на содей…
- Так я и думал, - кивнул Гингэн. - Вы с самого начала договорились с Дядькой. Но вот что у вас хватит наглости украсть мою дочь - этого не ждал.
И рассмеялся дребезжащим смехом.
- Несомненно, тут какое-то недоразумение, - поклонился Бан. - Мы с господином делопроизводителем отбыли сегодня утром для посещения храма без женщин, лишь в сопровождении известного тебе Кёгэна, он может подтвердить…
- Может, и подтвердит, как сам обнаружится. Может, он и ещё много что подтвердит. Где моя дочь?
- Увы, не могу знать. Должен, однако же, указать, что подобный прискорбный случай с чиновником Приказа во вверенном господину уезде…
- Да уж куда прискорбнее! - мрачно перебил Гингэн.
- Данное нам поручение, по сути, выходит за пределы Серебристого Ключа, потому попрошу не препятствовать в обращении к земельным властям, - твёрдо заявил Бан.
Уездный посмотрел ему прямо в лицо, не отводя глаз, вытряхнул из рукава свиток - и рассыльному Бану стало очень нехорошо. Письмо от господина Мино, тот ответ, что доставил вчера гонец для Бана, точнее, для передачи в Столицу. Осторожно снятая и бережно наложенная вновь Баном печать теперь грубо сорвана, сама грамота измята - и явно прочитана…
- Не думаю, - медленно произнёс уездный, - что вы с делопроизводителем после этого можете рассчитывать на какую-либо помощь земельного начальства. Раз разбойник - ваш человек.
- Наш?
- Ну, вашего дома - какая разница? Я понимаю, вы выполняли приказ. Но кем бы ни слыл старый Конопляник - всё равно не верю, что он велел вам детей воровать! Это уж ты, сволочь, сам придумал.
Гингэн встал, сунул свиток за пояс, начал спускаться с крыльца. Рассыльный Бан рухнул на колени:
- Заверяю, что ни я, ни господин делопроизводитель сегодня даже не видели дочери господина уездного начальника!
- Трудно было бы ожидать, - негромко и очень сдержанно произнёс господин Гингэн и потянул из-за пояса саблю, - что ты признался бы. Но пытать мне тебя, знаешь ли, некогда.
Бан успел вскинуть руку и заслониться, прежде чем уездный наискось рубанул его. Хлестнула кровь из рассечённой шеи, рассыльный упал в пыль, а рядом - два его пальца.
Не вытирая сабли, Гингэн кивнул стремянному, вскочил на коня:
- Выступаем!
21. В Серебристом Ключе: Пленники
Младший воевода из Чистополья никогда прежде не бывал в плену у разбойников. Неожиданно было уже то, что его захватили, но не убили - наверное, рассчитывают на выкуп. Долго же им придётся ждать… Поэтому, видимо, и раны перевязали, и плечо вправили. И вообще не в яму бросили, как на Севере, а заперли в какой-то полуземлянке, даже окошечко есть - правда, не больше ладони. Впрочем, всё же связали - что и неудивительно: кроме Киёхары тут лежит трое пострадавших разбойников. Не из тех, что дрались с ним и с Ёри - там одного Чистополец, похоже, уложил наповал, а остальных едва поцарапать удалось, им даже отлёживаться незачем.
Ёри нет. Может быть - уже и в живых нет. Глупо пройти столько боёв в порубежье и погибнуть в мирных землях, так недалеко от Столицы. Впрочем, на поверку и Привольный край оказался куда менее мирным, чем думалось. Из разбойников, с кем пришлось драться, по крайней мере двое обучались у опытных наставников-воинов. Если б Киёхара не сосредоточился именно на этих противниках, презрев вчерашних мужиков, - может, и не оказался бы тут. А так - подбили сзади раненую ногу, навалились и скрутили…
Соседи не связаны, но им, к счастью, не до пленника: один вообще без сознания, другой нянчит подвешенную на перевязи руку и ни на что больше внимания не обращает. С третьим дело обстоит хуже всего: он, похоже, вообще не ранен, но в жару и, чего доброго, заразный. И короста у него на голове и лице какая-то скверная. Лежит далеко, но тут всё равно тесно.
Дверь наверняка заперта, да и связанному всё равно до неё не доползти - по крайней мере, не подняв шума. Да ещё наверху, судя по звукам, бродит сторож. Так что полночи Чистополец ворочался, сетуя на собственную глупость и прислушиваясь к боли в побитых и порезанных местах, а потом задремал. Когда проснулся - непонятно: уже вроде бы день. Лекарь, что вчера перевязывал, соседей уже покормил, а пленным, похоже, еды не положено. Значит, едва ли дело в выкупе.
Потом наверху ругались - кто-то рвался в землянку, а его не пускали. Ещё через несколько часов двери отворили, в проёме - целая толпа под началом того же лекаря. Помогли выйти больному и калеке, вытащили того, что без чувств. А на их место втолкнули кого-то нового, мелкого.
- Сиди тут тихо, барышня, - молвил лекарь. - Может, дело ещё и уладится.
Вышел, заложил засов.
Барышня? И впрямь, дочка уездного. Откуда она тут взялась? Не связана, вроде бы не сильно помята, хотя одёжка и порвана основательно.
- Не мог всё не испортить, да? - говорит девица сердито.
- Виноват. Хотел разобраться, что тут к чему.
- Разобрался? Я тебе про траву рассказала. А как теперь отсюда выбираться…
- Ты-то как здесь оказалась?
Дочка уездного пожимает плечами:
- Как-как? В заложницах. Сперва тот придворный пропал, потом ты, потом ещё и сыщик, но тогда я этого не знала. Когда твой челядинец приполз и шум поднял.
- Ёри жив?
- Худо-бедно. Взбудоражить всю управу его хватило. Отец совсем перепугался, а он со страху, видишь ли, храбрым делается. Собрался воевать с Барамоном. Одна надежда, что ради меня договорится. Если Дядька, конечно, захочет с ним разговаривать.
Помолчала и фыркает:
- А всё из-за тебя. Порубили-то сильно?
- Бывало хуже.
- Идти сможешь?
- Сейчас не знаю. Если развяжешь, попробую.
Подумала, подобралась поближе, стала возиться с узлами.
Киёхара размял руки, ноги, плечо, которому крепче всего досталось. Вроде всё работает, но сил маловато.
Зато хотя бы можно сесть, а не лежать, как бревно.
- Двое других… Господин Касуми и Намма, ты говоришь, пропали?
- Один да, совсем. То есть наоборот, безо всего: без вещей, без слуги, непохоже, что сбежал. Второй уже тут объявился, у Дядьки. Не знаю, зачем. Может, они заодно.
- Разбойники с Полотняным приказом?
На Севере могло быть так. Грамота с повелением усмирить такой-то мятежный род может оказаться у кого угодно. Но здесь… Странно.
- Да велика ли разница! - огрызается барышня.
Чистополец ненадолго задумался. Потом спросил:
- Послушай, но зачем этому атаману бой принимать? Уж чей бы он ни был человек. Отсюда он своих раненых забрал, ты видела. Может, просто уйдёт.
Девица качает головой:
- Тебе тут не слышно, но он в барабан бил. Войско своё собирал.
- И правильно. Чтобы знать, в какую сторону уездный отряд пойдёт, ежели отец твой собрался их бить. А сами рассредоточатся кто куда, лови их потом по лесам… Здесь ведь и до земельной границы совсем недалеко, можно в соседний край уйти, в Охвостье.
- Ты меня не утешай! Если вправду так, то нам же ещё хуже. Думаешь, он отцу записку оставит: ищи, мол, гостя и дочку там-то? Как же! Так и сгниём здесь… Кстати: у тебя воды с собой нет?
- Воды нет. Но наружу-то мы выберемся. Или дверь выломаем, или крышу разворотим.
- Ха! Если нас тогда сразу не прихлопнут.
Киёхара прислушивается. Сторожа не слыхать. Барабана, впрочем, тоже.
Дверь не поддаётся. Расшатать косяки постепенно можно, только что-то медленно выходит. Или наоборот, быстро в глазах темнеет.
- Эй! - окликает барышня. - Ты чего?
Неужели обеспамятел? Но вроде ненадолго, за оконцем ещё светло. Девица ворчит, ощупывая повязку:
- Кровь вроде не пошла, передохни просто… Чего тебя-то сюда принесло прошлой ночью?
- Хотел твоему батюшке того охранника выследить. Акутаро, что ли, его зовут?
- И как?
- Ну, он уже не один был. Когда мы с Ёри подоспели, местные молодцы ему как раз морду били. Мы вмешались, слово за слово…
- Понятно. А сам Акутаро что?
- Не знаю. Упустил из виду по ходу драки. Когда меня сюда поволокли, его вроде бы не было.
- Хотела бы я знать, - задумчиво произносит барышня Гингэн, - на кого он на самом деле работает. И не только он - вообще, сколько народу из уездной охраны станут драться против Дядьки, а сколько - за него. Отец, кажется, решил это выяснить. Только бы Барамону сегодня не захотелось того же самого…
На самом деле, наверное, прошло уже достаточно времени, чтобы отряды столкнулись, если разбойники не отступили. Но говорить об этом не стоит.
- Если нас не найдут, но мы как-то выберемся, - без особой надежды говорит девица, - в Ключ не вернусь. И тебе тоже незачем: всё равно твой дружинник сейчас никуда ехать не сможет. Лучше уж сразу в Столицу. Может, только в храме передохнуть - монахов Дядька не трогает, а отец не берёт в расчёт.
- Я Ёри не брошу.
- А меня бросить - это честнее, да?
В общем, тоже уже нечестно выйдет. Надо что-то придумать. Впрочем, в любом случае потребуются лошади: девочка пешком далеко не уйдёт, да и сам Киёхара, похоже, тоже.
- Эй, ты там живой? - окликнули из-за двери. Надо было всё время прислушиваться: а сейчас и не поймешь, там один человек или несколько. Чистополец перевернулся, подхватил верёвки, натянул - будто лежит связанный, как утром. А то увидят, начнут стрелять прямо через проём - ещё и девчонку убьют…
Дверь отворилась, видны косматая голова и плечи. За плечами - похоже, уже смеркается. Кажется, один.
- Чего тебе? - по-хозяйски спрашивает барышня. - Не лезь!
- Мала ты ещё к тебе лезть, - хмыкает разбойник. - Мне не ты надобна, а вот он. Который Чижика Лядащего положил.
Лука не видать. Чистополец глядит сквозь полусомкнутые веки, но не шевелится, лежит, поджав ноги. А девица удивилась:
- Кого-кого?
- Дружка моего, намедни. Дядька-то, может, этого малого и помилует для каких важных нужд. А я - нет. Не бойся, тебя не трону, запру обратно.
Забрался внутрь. В руке - нож, за поясом - топорик, а больше, кажется, ничего. Топором тут толком не размахнёшься, кровля низкая. Это хорошо.
Дед, старый Чистопольский воевода, говорил: с каждым оружием нужно упражняться равный срок, а без оружия - двойной. Если бы разбойник хотел глотку резать, совсем просто было бы, но тот, кажется, нацелился на живот. Сапогом - в колено, кулаком - в шею, и увернуться от ножа. Только вот отталкиваться ногою ещё больно.
Одновременно ухнул, заваливаясь вбок и назад, убийца и завопила барышня. Но, кажется, увернулась. Киёхара сгрёб её за что попало, потащил к выходу. Лишь бы этот мерзавец ножом кидаться не стал…
Не стал - ещё не пришёл в себя или не сообразил. Лезть отбирать нож у детины Чистополец не решился. Просто, когда они оба с девицей оказались снаружи, захлопнул дверь и заложил засов. Хотя этот пленник, пожалуй, быстрее управится с косяком, так что надо поспешить убраться отсюда.
22. Скверна
Намма-младший, делопроизводитель Полотняного приказа
Знамя у Барамона и впрямь чёрное с белыми письменами. Все знаки вроде понятные, а смысла нет. Может, правда по-индийски. Сколько у него народа, я так и не понял. По пути к нам присоединялись то десяток, то дюжина молодцов, но они ещё с кем-то перекрикивались, кого не видно. Когда дошли до опушки, с нами было больше полусотни человек, атаману подвели коня, остальные пешие.
Со стороны посёлка уже подоспел уездный начальник со своими людьми. У них конных больше, человек десять, считая Гингэна. А всего около двух десятков, у многих луки в руках. Разбойники вооружены кто чем, стрелки тоже есть, но вперёд не лезут.
Барамон мне кивает: идём, мол. Выезжает на несколько шагов. Я бы ещё задумался, следовать ли за ним, но меня подтолкнули сзади. Оглядываюсь - на виду осталось не больше людей, чем у уездного, прочие разбойники пока в лесу.
Атаман заговорил:
- И зачем ты явился со всей своей силою, господин уездный начальник? Если Полотняного чиновника ищешь, то вот он, живой и невредимый. Если северянина, тот пока у меня в гостях, тоже живой. Если двоих, которые у тебя на службе были, их из списков вычеркни: не выдам. Они у меня защиты попросили, я дал.
- Я не за ними, - откликается Гингэн. - Я за головой твоей, ничего мне больше не остаётся.
- Давно бы так, - усмехается разбойник. - И что ты у этой мудрой головы спросить хочешь?
Уездный продвигается на несколько шагов вперёд.
Атаман наполовину вытащил из-за пазухи барышнин рукав. Ждёт.
- Нечего мне теперь спрашивать. Вон, ответ с тобою рядом.
Барамон покосился на меня. Ну, да: это всё ещё я, барсуком не перекинулся.
Гингэн пошарил у себя в рукаве, вытащил какой-то свиток. Поднял, показал - хотя отсюда всё равно не видно печати.
- Долго я гадал, Дядька, кто за тобой стоит. У самого господина наместника спрашивал - тот отмалчивался. Сегодня вот у Полотняника это… изъял. Вопросов не осталось.
Обыскал отведённый мне покой? Но у меня свитков в такой обёртке не было! Или это что-то из бесчисленных Бановых бумаг?
- И кто же это? - спрашивает Барамон. Даже оглянулся за плечо, будто там и вправду есть кто-то, кроме его же приспешников.
- Нечего нам имена по ветру трепать, - уездный спрятал свиток обратно, а руку положил на рукоять сабли. - Всяко выходит: больше мне не получится уцелеть между двух таких больших да голодных зверей. Пять лет я продержался - и то чудо. Но казнить себя не дам.
- Кто ж о казни-то тут говорит, кроме тебя? И ладно, тебе жизнь не мила, так хоть ребят своих пожалей, или дочку, - атаман взмахивает в воздухе рукавом барышни Гингэн. - Барышня у меня и предлагает замирение. Возвращайтесь в управу по-хорошему, нем с тобой ведь, по сути, делить-то нечего. Девочку я тебе пришлю.
- Нам, может, и нечего делить. А вот твоему да моему начальству - видно, очень даже есть что. Если ты врёшь и дочь моя так у тебя и останется, живой или мёртвой, - это только отсрочка. Если правду говоришь и вернёшь - ну так когда господин Мино с меня голову снимет, куда она денется? Туда же, в лес? Или на наместничью милость полагаться прикажешь? - Гингэн вытащил саблю из-за пояса. - Так и так - погибать, так хоть помру как честный человек!
Наверное, с саблей - это был знак: уездные стрелки вскинули луки. Честно говоря, в меня ещё ни разу не стреляли вот так, по-настоящему. Я, однако, не испугался, тем более что в меня не попали. И в Барамона тоже, а вот сзади кто-то в кустах вскрикнул, и двое из передовых разбойников, что с нами рядом, упали. Один живой, бранится, а другой, кажется, уже нет…
Испугаться не вышло, а вот обозлился я сильно. Очень глупо: оказаться в бою, под обстрелом - и без оружия.
Атаман бросил рукав под копыта лошади, потянул уже свой меч, крикнул что-то и пустил коня к уездному. Снова стрелы свистнули мимо меня - теперь уже со спины, а вслед стрелам повалили сами разбойники. Едва с ног не сбили.
Я схватил какого-то малого - тот лук закинул за плечи, бежит с рогатиной или как такая снасть называется:
- Дай мне! Я стрелок!
Он оглянулся, зыркнул на меня в упор. Кажется, сказал что-то про то, кто я такой, а не стрелок. Но точно не помню, потому что потом он ударил…
…Как же жарко. И тихо. И никого. Наверно, по голове мне попали. Точно: шапки-то нет… Ох!
И вонь. Когда-то, давно… Старый господин, в усадьбе… Или где? На реке, у святилища? Вот эта вонь, ты из дома Конопли, ты должен, если почуешь, где бы ни был… Что должен? Бежать за… Ну, да, за кем-то. Это скверна по нашему счёту так воняет. Кто-то, стало быть, убит. Надо посмотреть.
Нет, не по голове. Или - не только. Вот ещё кровь, только стрелу я не вижу. Не выдёргивай сразу, - говорил… Кто говорил? Батюшка? Кто-то из наших? Из приказных? Не важно. Всяко нету стрелы, может, сама сломалась.
Или не моя кровь, только не понятно, что ж от одной скверны так болит, если раны нет. А кто ещё убит? Вот этот, рядом? Это он меня двинул, а я его насмерть? Нет, он-то застрелен вот, а я же не успел. Надо бежать, сказать, пусть никто из наших…
Пусть никто во дворец не идёт, потому что скверна? Где они и где сейчас я… Надо как-то сесть, что ли… Ох…
Кажется, понял. Это не от стрелы: от конского копыта. Наверно, лучше. И вокруг что? Всё то же место, опушка леса и луг. Никого живого, а убитых много. Четверо или пятеро только рядом, а дальше не видно.
И все молчат. Раненых то ли забрали, то ли добили. А меня почему нет? Ну, видно, я не дышал, когда они ушли. Куда, кстати? Вообще: кто победил и что теперь будет?
Вот у этого мертвеца платье казённое. Это, что ли, уездный начальник, как бишь его? У него в рукаве важная грамота. Там написано, кто такой Барамон. Или кто я такой. В общем, то, за что меня убить хотели. Если туда подобраться, вытащить… Нет, на ноги я не поднимусь. Тогда уж как во дворце, на карачках. Хоть облачение на мне не придворное, и то проще. Если меня с тем свитком найдут, сыщику Бану всё станет ясно. Или батюшке, когда ему расскажут. Что ж так тошнит-то?
Вот свиток, в траве, только я его сейчас весь измажу ещё больше. Разворачивать не буду. Печать сломана, но я такую где-то видел. Ну, да: Привольный край.
Зачем я вообще сюда поехал. До чего глупо. Посвататься хотел. К царевне. А загадку её всё равно не разгадал. А ссыльного и не было. В той сказке тоже плохо дело кончилось.
Надо бы помолиться. Или вспомнить, чего я по службе не успел. Как я в такую западню попался с этим выдуманным ссыльным. А вместо этого я в траве копошусь. Потому что они куда-то дели голову уездного. Тело вот оно, а голова где? Он говорил: нужна твоя голова… Или моя? Или чья?
- Таро! Таро… Паршивец ты! Таро…
Бабка та сумасшедшая. Вот её я запомнил, даже по голосу узнаю. Ходит, шарит по траве палкой.
- Помогите!
Не слышит. Говорят, бывает: тебе кажется, будто ты кричишь, а другие слышат только какой-то писк. Надо попробовать ещё раз, я встану - она меня заметит. Встану…
Как встал, так и сел. И в глазах темно. Зато теперь понятно: голова гудит и кружится, но и только, а вот в груди так болит, что не разогнёшься.
И старухи больше не слышно. Может, её и не было. Хотя нет, просто замолчала. А подолом по траве шуршит всё ближе.
Если с закрытыми глазами кричать - может, лучше получится:
- Эй! Я тут!
- Вижу, что тут, - говорит голос прямо над моей головой. Не старухин. Тоже женский, но молодой.
Придётся посмотреть. А то уж очень глупо я выгляжу: без шапки, весь в грязи, да ещё зажмурившись.
Она совсем близко. Ветер поднялся, как перед грозой. Платья на ней шевелятся. И не поймёшь: то они шёлковые, то простые домотканые, то новые, то ветхие. Узор незнакомый. Ни в Столице, ни тут такого не видел. И не соображу, что это за цветы белые. Лицо набелено и тоже ничего по нему не понять. И колышется на ветру, если так можно выразиться. Волосы длинные, как при дворе, распущены, только не расчёсаны, путаются под ветром. Красивая или нет? Не знаю. Царевна красивее.
- Это хорошо, - говорит она. - Все товарищи твои отступилися, позабыли про любовь свою прежнюю. Новых милых по пути понабралися…
И продолжает нараспев:
- Десять лет его ждала. Объявляется: ни на год не постарел - а не тот уже! Вышит шёлковый кафтан не моей рукой, пахнет вышитый рукав семью девами! Будто в прежние года, улыбается, обращается ко мне по-любезному:
Ключ Серебристый искал я три месяца - вот он и найден!
Только замка твоего так и не смог отворить.
Эту песню я помню. Точно где-то слышал. Про неё надо было спросить…
- А дальше что?
- Посмотрела на него и расплакалась. Что побыло не моим - не моё навек. Уходи, мол, говорю, по-хорошему. Слишком длинною пришёл ты дорогою.
В долгих скитаньях нашёл ты, наверное, Ключ Серебристый -
Только не много ль дверей ты по пути отомкнул?
Лицо рукавом закрыла, отвернулась, собралась уходить.
- Ну, спасибо! - ору я ей вслед. - а толку-то теперь…
Это и есть отгадка. Да я всяко помираю, зачем мне?
Она, не оборачиваясь, молвит сварливо:
- Ничего ты не помрёшь. Тебе ещё моих детей плодить.
Плеснула подолом - и не видно её. И ничего не видно.
- Конопляник! Слышишь меня? Слышишь?
Да слышу. Хуже того: на ощупь чувствую. Не надо так трясти!
- Очнулся!
И фонарём в лицо не надо! И вообще: ты кто такой?
- Подвинься, - говорит другой голос, - посмотрю, что с ним.
И тоже знакомый. Этот хотя бы поосторожнее щупает. Лекарь, что ли?
Попробую ещё раз глянуть, если они фонарь убрали.
Ага, это монах. В Серебристом Ключе был монах, он же лекарь. Ещё был бой и меня ранило. Барамон позвал меня с собой, а потом бросил. Приказ меня сюда прислал за ссыльным, которого нет, а настоящее моё задание в грамоте, которая…
Я же её, кажется, находил. Ну, точно, вот она. В руке, вся мятая.
- Не дёргайся, - велит досточтимый. - И отпусти свиток. Я сейчас иголки ставить буду.
Прямо тут, на полянке среди мертвецов? Или куда они меня утащить успели?
Нет: тут, как я вижу, крыша. А небо вон где. Должно быть, храмовое крыльцо, вот мы где. Луна на ущербе. А была перед тем какая? Не помню.
Иголки так иголки. Я в этой китайщине всё равно ничего не понимаю. Авось, не добьёт.
- Так что с ним? Скоро сможет ехать? - спрашивает какая-то женщина.
- Ваш парень дольше пролежит, - отзывается монах. - Господин ушиблен сильно, но хотя бы кровью не истекал. И не сломано ничего.
То есть та кровь всё-таки была не моя. То есть я кого-то всё же убил, да не из лука, а в ближней схватке. И сам не помню, кого.
Зато насчёт скверны тогда всё ясно. В Столицу можно уже не ехать. Даже если окажется, что убил я разбойника, а не Государева человека…
Ещё один голос. Сколько ж их тут?
- Ёри-то оправится, досточтимый. Он и в худших переделках бывал.
- Ещё по крайней мере три дня никто никуда не поедет, - твёрдо говорит монах. - Там посмотрим.
- Авось к тому времени наместничьи люди ещё не подоспеют, - отвечает женщина.
- Здесь никого не тронут. У наставника договорено…
Кажется, я понял, кто это с фонарём. Туманный господин. Только что он: в исподнем? И волосы острижены? Ему, что ли, тоже голову проломили?
И Чистопольца теперь вижу. Сидит рядом с дочкой уездного. Причём неприлично близко. Ох, а она-то знает, что у неё отец убит?
- Вот так, - говорит досточтимый, вытаскивая последнюю иглу. - Всё неплохо. Одно меня смущает: ты действительно пить не хочешь?
На самом деле хочу, просто не сообразил.
- Будь добр, - говорю. Вроде бы получается языком ворочать.
Поднесли чашку, напоили. Насколько мой собственный вид непристоен, я лучше даже думать пока не буду. Но мне кроме воды нужен свет - и чтобы вы все отошли куда-нибудь. Мне надо прочесть, что же в той проклятой грамоте написано.
(Окончание будет)
20. В Серебристом Ключе: рассыльный Бан
Рассыльного Бана никто не преследовал. Это радовало, но не удивляло: наверняка мятежники считали его слишком мелкой сошкой. А что речь идёт именно о мятежниках, а не просто о разбойниках - сомнений уже нет. Даже о двух мятежных станах: один, в земельной управе, выжидает, другой, лесной, перешёл к действию. Прискорбно, но оставаться меж ними и дальше не удастся - придётся искать помощи у наместника, несмотря на всю его дерзость. Захват или убийство Чистопольского младшего воеводы - это ещё куда ни шло, хотя уже не могло бы остаться без последствий, но чиновник из Конопляного дома - тут бездействие Бана будет расценено вполне однозначно. А поскольку бездействовать ему придётся уже не впервые, и опять в связи с наместником Приволья… Ниже рассыльного в Приказе должностей нет, увы.
Однако прямо сейчас пешком отправляться к господину Мино было бы неразумно. Нужна лошадь. Нужны грамоты, оставшиеся в уездной управе. Нужно по дороге подобрать убедительные слова. Наместник должен понять, что теперь или он наводит порядок во вверенной ему земле быстро и решительно, или этим займётся Столица, невзирая на все его связи. И при таком замирении края можно будет похоронить не только нежелательные слухи и наглые предположения, но и самого наместника.
На подходе к Серебристому Ключу Бан издалека увидел: бредёт в сторону храма здешний монах, за ним двое мужиков несут кого-то на носилках. Подходить не стал, чтобы времени не тратить, двинулся сразу к управе.
В посёлке, однако, суеты стало даже больше, чем утром. Жители толпятся вокруг управы, а что происходит там - не видно. Неудачно, что в храм Полотняники утром отправились в должностном платье, а не в обычном дорожном - в мужицкой толпе должностное приметнее. Однако Бан служил в Приказе больше двадцати лет, и навык не подвёл: через полчаса он оказался уже внутри, в отведённом им с делопроизводителем покое.
Даже сторонний человек сказал бы: здесь был обыск. А Бан уточнил бы: не настоящий обыск, следы которого должны быть неприметны, а прямой разгром. Всё перерыто и разбросано: одежда, бумаги, писчие принадлежности… Бан переоделся, сгрёб все грамоты: записи его совершенно безобидны, всё главное чиновник должен держать в уме. Расписок на получение дорожного довольствия, конечно, нет - кто бы сомневался. Ничего, до земельной управы всё равно придётся добираться негласно, а там уж пусть наместник делится. Несколько лет назад господин Мино презрел благодарность, забыл про оказанные ему Баном услуги, не заступился - теперь придётся волей-неволей расплачиваться и по старым счетам.
На Приволье в ту пору нацелились две столичные особы. Племянник тогдашнего наместника, господин Мино, и средний советник из ведомства Народных дел. Делопроизводитель Бан как раз занимался вопросом: сколько этот советник нажил на народных делах. Выяснил много любопытного, но в Приказ не доложил, а продал сведения, подобные драгоценной яшме, самому Мино. Тот их, понятное дело, обрушил на голову соперника, должность в итоге получил беспрепятственно. А теперь, выходит, добра не помнит. Даром что Бана из-за того случая разжаловали в рассыльные.
Остаётся добраться до лошадей. На конюшню Бан пробрался - а вот уже там оказался в небольшой, но плотной толчее. Конюхи, стражники, какие-то неуместные тут домашние слуги и даже крестьяне… Бан поколебался: выводить свою лошадь или коня письмоводителя, тот получше? Зато непривычен к этому седоку, так что лучше уж свою, на которой всю дорогу ехал.
Едва рассыльный оседлал лошадь и повёл её во двор, какой-то малый грубо схватил его за плечо:
- Куда?
- По Государеву делу! - твёрдо молвил Бан.
- Любые отлучки, того, строго запрещены господином уездным - не слыхал, что ли? А то этак все разбегутся!
- Я не нахожусь в подчинении господина уездного начальника! - возмутился Полотняный чиновник.
- А вот разберёмся!
Вырвал из рук узду, а Бана потянул на двор.
Кажется, наместничьей дружины решили не дожидаться, как это ни глупо. Вся уездная охрана столпилась здесь - не меньше двух десятков человек, но и не более двух дюжин. При оружии, хотя и без доспехов, девять-десять человек - с осёдланными лошадьми. Плешивые, Косые и прочие недоумки из посёлка толпятся в воротах, бессодержательно шумят. У крыльца держат под уздцы хорошего коня, на крыльце стоит уездный начальник, господин Гингэн, и вид у него довольно нелепый: казённое платье плохо сочетается с колчаном, саблей и шишаком. Лицо под козырьком шлема - белое и дёргается. К крыльцу грубиян и подтолкнул рассыльного Бана:
- Вот - утечь хотел. Государево дело, говорит…
Уездный поманил к себе Бана - прямо рукою, будто у него веера нету. Звенящим голосом спросил:
- Где твой начальник? И где Удзико?
На второй вопрос рассыльный ответить не мог хотя бы потому, что не знал, о ком речь. Ограничился было ответом на первый:
- Вынужден сообщить: в ходе обозрения окрестностей делопроизводитель Полотняного приказа Намма был схвачен разбойными злоумышленниками. Уповаю на содей…
- Так я и думал, - кивнул Гингэн. - Вы с самого начала договорились с Дядькой. Но вот что у вас хватит наглости украсть мою дочь - этого не ждал.
И рассмеялся дребезжащим смехом.
- Несомненно, тут какое-то недоразумение, - поклонился Бан. - Мы с господином делопроизводителем отбыли сегодня утром для посещения храма без женщин, лишь в сопровождении известного тебе Кёгэна, он может подтвердить…
- Может, и подтвердит, как сам обнаружится. Может, он и ещё много что подтвердит. Где моя дочь?
- Увы, не могу знать. Должен, однако же, указать, что подобный прискорбный случай с чиновником Приказа во вверенном господину уезде…
- Да уж куда прискорбнее! - мрачно перебил Гингэн.
- Данное нам поручение, по сути, выходит за пределы Серебристого Ключа, потому попрошу не препятствовать в обращении к земельным властям, - твёрдо заявил Бан.
Уездный посмотрел ему прямо в лицо, не отводя глаз, вытряхнул из рукава свиток - и рассыльному Бану стало очень нехорошо. Письмо от господина Мино, тот ответ, что доставил вчера гонец для Бана, точнее, для передачи в Столицу. Осторожно снятая и бережно наложенная вновь Баном печать теперь грубо сорвана, сама грамота измята - и явно прочитана…
- Не думаю, - медленно произнёс уездный, - что вы с делопроизводителем после этого можете рассчитывать на какую-либо помощь земельного начальства. Раз разбойник - ваш человек.
- Наш?
- Ну, вашего дома - какая разница? Я понимаю, вы выполняли приказ. Но кем бы ни слыл старый Конопляник - всё равно не верю, что он велел вам детей воровать! Это уж ты, сволочь, сам придумал.
Гингэн встал, сунул свиток за пояс, начал спускаться с крыльца. Рассыльный Бан рухнул на колени:
- Заверяю, что ни я, ни господин делопроизводитель сегодня даже не видели дочери господина уездного начальника!
- Трудно было бы ожидать, - негромко и очень сдержанно произнёс господин Гингэн и потянул из-за пояса саблю, - что ты признался бы. Но пытать мне тебя, знаешь ли, некогда.
Бан успел вскинуть руку и заслониться, прежде чем уездный наискось рубанул его. Хлестнула кровь из рассечённой шеи, рассыльный упал в пыль, а рядом - два его пальца.
Не вытирая сабли, Гингэн кивнул стремянному, вскочил на коня:
- Выступаем!
21. В Серебристом Ключе: Пленники
Младший воевода из Чистополья никогда прежде не бывал в плену у разбойников. Неожиданно было уже то, что его захватили, но не убили - наверное, рассчитывают на выкуп. Долго же им придётся ждать… Поэтому, видимо, и раны перевязали, и плечо вправили. И вообще не в яму бросили, как на Севере, а заперли в какой-то полуземлянке, даже окошечко есть - правда, не больше ладони. Впрочем, всё же связали - что и неудивительно: кроме Киёхары тут лежит трое пострадавших разбойников. Не из тех, что дрались с ним и с Ёри - там одного Чистополец, похоже, уложил наповал, а остальных едва поцарапать удалось, им даже отлёживаться незачем.
Ёри нет. Может быть - уже и в живых нет. Глупо пройти столько боёв в порубежье и погибнуть в мирных землях, так недалеко от Столицы. Впрочем, на поверку и Привольный край оказался куда менее мирным, чем думалось. Из разбойников, с кем пришлось драться, по крайней мере двое обучались у опытных наставников-воинов. Если б Киёхара не сосредоточился именно на этих противниках, презрев вчерашних мужиков, - может, и не оказался бы тут. А так - подбили сзади раненую ногу, навалились и скрутили…
Соседи не связаны, но им, к счастью, не до пленника: один вообще без сознания, другой нянчит подвешенную на перевязи руку и ни на что больше внимания не обращает. С третьим дело обстоит хуже всего: он, похоже, вообще не ранен, но в жару и, чего доброго, заразный. И короста у него на голове и лице какая-то скверная. Лежит далеко, но тут всё равно тесно.
Дверь наверняка заперта, да и связанному всё равно до неё не доползти - по крайней мере, не подняв шума. Да ещё наверху, судя по звукам, бродит сторож. Так что полночи Чистополец ворочался, сетуя на собственную глупость и прислушиваясь к боли в побитых и порезанных местах, а потом задремал. Когда проснулся - непонятно: уже вроде бы день. Лекарь, что вчера перевязывал, соседей уже покормил, а пленным, похоже, еды не положено. Значит, едва ли дело в выкупе.
Потом наверху ругались - кто-то рвался в землянку, а его не пускали. Ещё через несколько часов двери отворили, в проёме - целая толпа под началом того же лекаря. Помогли выйти больному и калеке, вытащили того, что без чувств. А на их место втолкнули кого-то нового, мелкого.
- Сиди тут тихо, барышня, - молвил лекарь. - Может, дело ещё и уладится.
Вышел, заложил засов.
Барышня? И впрямь, дочка уездного. Откуда она тут взялась? Не связана, вроде бы не сильно помята, хотя одёжка и порвана основательно.
- Не мог всё не испортить, да? - говорит девица сердито.
- Виноват. Хотел разобраться, что тут к чему.
- Разобрался? Я тебе про траву рассказала. А как теперь отсюда выбираться…
- Ты-то как здесь оказалась?
Дочка уездного пожимает плечами:
- Как-как? В заложницах. Сперва тот придворный пропал, потом ты, потом ещё и сыщик, но тогда я этого не знала. Когда твой челядинец приполз и шум поднял.
- Ёри жив?
- Худо-бедно. Взбудоражить всю управу его хватило. Отец совсем перепугался, а он со страху, видишь ли, храбрым делается. Собрался воевать с Барамоном. Одна надежда, что ради меня договорится. Если Дядька, конечно, захочет с ним разговаривать.
Помолчала и фыркает:
- А всё из-за тебя. Порубили-то сильно?
- Бывало хуже.
- Идти сможешь?
- Сейчас не знаю. Если развяжешь, попробую.
Подумала, подобралась поближе, стала возиться с узлами.
Киёхара размял руки, ноги, плечо, которому крепче всего досталось. Вроде всё работает, но сил маловато.
Зато хотя бы можно сесть, а не лежать, как бревно.
- Двое других… Господин Касуми и Намма, ты говоришь, пропали?
- Один да, совсем. То есть наоборот, безо всего: без вещей, без слуги, непохоже, что сбежал. Второй уже тут объявился, у Дядьки. Не знаю, зачем. Может, они заодно.
- Разбойники с Полотняным приказом?
На Севере могло быть так. Грамота с повелением усмирить такой-то мятежный род может оказаться у кого угодно. Но здесь… Странно.
- Да велика ли разница! - огрызается барышня.
Чистополец ненадолго задумался. Потом спросил:
- Послушай, но зачем этому атаману бой принимать? Уж чей бы он ни был человек. Отсюда он своих раненых забрал, ты видела. Может, просто уйдёт.
Девица качает головой:
- Тебе тут не слышно, но он в барабан бил. Войско своё собирал.
- И правильно. Чтобы знать, в какую сторону уездный отряд пойдёт, ежели отец твой собрался их бить. А сами рассредоточатся кто куда, лови их потом по лесам… Здесь ведь и до земельной границы совсем недалеко, можно в соседний край уйти, в Охвостье.
- Ты меня не утешай! Если вправду так, то нам же ещё хуже. Думаешь, он отцу записку оставит: ищи, мол, гостя и дочку там-то? Как же! Так и сгниём здесь… Кстати: у тебя воды с собой нет?
- Воды нет. Но наружу-то мы выберемся. Или дверь выломаем, или крышу разворотим.
- Ха! Если нас тогда сразу не прихлопнут.
Киёхара прислушивается. Сторожа не слыхать. Барабана, впрочем, тоже.
Дверь не поддаётся. Расшатать косяки постепенно можно, только что-то медленно выходит. Или наоборот, быстро в глазах темнеет.
- Эй! - окликает барышня. - Ты чего?
Неужели обеспамятел? Но вроде ненадолго, за оконцем ещё светло. Девица ворчит, ощупывая повязку:
- Кровь вроде не пошла, передохни просто… Чего тебя-то сюда принесло прошлой ночью?
- Хотел твоему батюшке того охранника выследить. Акутаро, что ли, его зовут?
- И как?
- Ну, он уже не один был. Когда мы с Ёри подоспели, местные молодцы ему как раз морду били. Мы вмешались, слово за слово…
- Понятно. А сам Акутаро что?
- Не знаю. Упустил из виду по ходу драки. Когда меня сюда поволокли, его вроде бы не было.
- Хотела бы я знать, - задумчиво произносит барышня Гингэн, - на кого он на самом деле работает. И не только он - вообще, сколько народу из уездной охраны станут драться против Дядьки, а сколько - за него. Отец, кажется, решил это выяснить. Только бы Барамону сегодня не захотелось того же самого…
На самом деле, наверное, прошло уже достаточно времени, чтобы отряды столкнулись, если разбойники не отступили. Но говорить об этом не стоит.
- Если нас не найдут, но мы как-то выберемся, - без особой надежды говорит девица, - в Ключ не вернусь. И тебе тоже незачем: всё равно твой дружинник сейчас никуда ехать не сможет. Лучше уж сразу в Столицу. Может, только в храме передохнуть - монахов Дядька не трогает, а отец не берёт в расчёт.
- Я Ёри не брошу.
- А меня бросить - это честнее, да?
В общем, тоже уже нечестно выйдет. Надо что-то придумать. Впрочем, в любом случае потребуются лошади: девочка пешком далеко не уйдёт, да и сам Киёхара, похоже, тоже.
- Эй, ты там живой? - окликнули из-за двери. Надо было всё время прислушиваться: а сейчас и не поймешь, там один человек или несколько. Чистополец перевернулся, подхватил верёвки, натянул - будто лежит связанный, как утром. А то увидят, начнут стрелять прямо через проём - ещё и девчонку убьют…
Дверь отворилась, видны косматая голова и плечи. За плечами - похоже, уже смеркается. Кажется, один.
- Чего тебе? - по-хозяйски спрашивает барышня. - Не лезь!
- Мала ты ещё к тебе лезть, - хмыкает разбойник. - Мне не ты надобна, а вот он. Который Чижика Лядащего положил.
Лука не видать. Чистополец глядит сквозь полусомкнутые веки, но не шевелится, лежит, поджав ноги. А девица удивилась:
- Кого-кого?
- Дружка моего, намедни. Дядька-то, может, этого малого и помилует для каких важных нужд. А я - нет. Не бойся, тебя не трону, запру обратно.
Забрался внутрь. В руке - нож, за поясом - топорик, а больше, кажется, ничего. Топором тут толком не размахнёшься, кровля низкая. Это хорошо.
Дед, старый Чистопольский воевода, говорил: с каждым оружием нужно упражняться равный срок, а без оружия - двойной. Если бы разбойник хотел глотку резать, совсем просто было бы, но тот, кажется, нацелился на живот. Сапогом - в колено, кулаком - в шею, и увернуться от ножа. Только вот отталкиваться ногою ещё больно.
Одновременно ухнул, заваливаясь вбок и назад, убийца и завопила барышня. Но, кажется, увернулась. Киёхара сгрёб её за что попало, потащил к выходу. Лишь бы этот мерзавец ножом кидаться не стал…
Не стал - ещё не пришёл в себя или не сообразил. Лезть отбирать нож у детины Чистополец не решился. Просто, когда они оба с девицей оказались снаружи, захлопнул дверь и заложил засов. Хотя этот пленник, пожалуй, быстрее управится с косяком, так что надо поспешить убраться отсюда.
22. Скверна
Намма-младший, делопроизводитель Полотняного приказа
Знамя у Барамона и впрямь чёрное с белыми письменами. Все знаки вроде понятные, а смысла нет. Может, правда по-индийски. Сколько у него народа, я так и не понял. По пути к нам присоединялись то десяток, то дюжина молодцов, но они ещё с кем-то перекрикивались, кого не видно. Когда дошли до опушки, с нами было больше полусотни человек, атаману подвели коня, остальные пешие.
Со стороны посёлка уже подоспел уездный начальник со своими людьми. У них конных больше, человек десять, считая Гингэна. А всего около двух десятков, у многих луки в руках. Разбойники вооружены кто чем, стрелки тоже есть, но вперёд не лезут.
Барамон мне кивает: идём, мол. Выезжает на несколько шагов. Я бы ещё задумался, следовать ли за ним, но меня подтолкнули сзади. Оглядываюсь - на виду осталось не больше людей, чем у уездного, прочие разбойники пока в лесу.
Атаман заговорил:
- И зачем ты явился со всей своей силою, господин уездный начальник? Если Полотняного чиновника ищешь, то вот он, живой и невредимый. Если северянина, тот пока у меня в гостях, тоже живой. Если двоих, которые у тебя на службе были, их из списков вычеркни: не выдам. Они у меня защиты попросили, я дал.
- Я не за ними, - откликается Гингэн. - Я за головой твоей, ничего мне больше не остаётся.
- Давно бы так, - усмехается разбойник. - И что ты у этой мудрой головы спросить хочешь?
Уездный продвигается на несколько шагов вперёд.
Атаман наполовину вытащил из-за пазухи барышнин рукав. Ждёт.
- Нечего мне теперь спрашивать. Вон, ответ с тобою рядом.
Барамон покосился на меня. Ну, да: это всё ещё я, барсуком не перекинулся.
Гингэн пошарил у себя в рукаве, вытащил какой-то свиток. Поднял, показал - хотя отсюда всё равно не видно печати.
- Долго я гадал, Дядька, кто за тобой стоит. У самого господина наместника спрашивал - тот отмалчивался. Сегодня вот у Полотняника это… изъял. Вопросов не осталось.
Обыскал отведённый мне покой? Но у меня свитков в такой обёртке не было! Или это что-то из бесчисленных Бановых бумаг?
- И кто же это? - спрашивает Барамон. Даже оглянулся за плечо, будто там и вправду есть кто-то, кроме его же приспешников.
- Нечего нам имена по ветру трепать, - уездный спрятал свиток обратно, а руку положил на рукоять сабли. - Всяко выходит: больше мне не получится уцелеть между двух таких больших да голодных зверей. Пять лет я продержался - и то чудо. Но казнить себя не дам.
- Кто ж о казни-то тут говорит, кроме тебя? И ладно, тебе жизнь не мила, так хоть ребят своих пожалей, или дочку, - атаман взмахивает в воздухе рукавом барышни Гингэн. - Барышня у меня и предлагает замирение. Возвращайтесь в управу по-хорошему, нем с тобой ведь, по сути, делить-то нечего. Девочку я тебе пришлю.
- Нам, может, и нечего делить. А вот твоему да моему начальству - видно, очень даже есть что. Если ты врёшь и дочь моя так у тебя и останется, живой или мёртвой, - это только отсрочка. Если правду говоришь и вернёшь - ну так когда господин Мино с меня голову снимет, куда она денется? Туда же, в лес? Или на наместничью милость полагаться прикажешь? - Гингэн вытащил саблю из-за пояса. - Так и так - погибать, так хоть помру как честный человек!
Наверное, с саблей - это был знак: уездные стрелки вскинули луки. Честно говоря, в меня ещё ни разу не стреляли вот так, по-настоящему. Я, однако, не испугался, тем более что в меня не попали. И в Барамона тоже, а вот сзади кто-то в кустах вскрикнул, и двое из передовых разбойников, что с нами рядом, упали. Один живой, бранится, а другой, кажется, уже нет…
Испугаться не вышло, а вот обозлился я сильно. Очень глупо: оказаться в бою, под обстрелом - и без оружия.
Атаман бросил рукав под копыта лошади, потянул уже свой меч, крикнул что-то и пустил коня к уездному. Снова стрелы свистнули мимо меня - теперь уже со спины, а вслед стрелам повалили сами разбойники. Едва с ног не сбили.
Я схватил какого-то малого - тот лук закинул за плечи, бежит с рогатиной или как такая снасть называется:
- Дай мне! Я стрелок!
Он оглянулся, зыркнул на меня в упор. Кажется, сказал что-то про то, кто я такой, а не стрелок. Но точно не помню, потому что потом он ударил…
…Как же жарко. И тихо. И никого. Наверно, по голове мне попали. Точно: шапки-то нет… Ох!
И вонь. Когда-то, давно… Старый господин, в усадьбе… Или где? На реке, у святилища? Вот эта вонь, ты из дома Конопли, ты должен, если почуешь, где бы ни был… Что должен? Бежать за… Ну, да, за кем-то. Это скверна по нашему счёту так воняет. Кто-то, стало быть, убит. Надо посмотреть.
Нет, не по голове. Или - не только. Вот ещё кровь, только стрелу я не вижу. Не выдёргивай сразу, - говорил… Кто говорил? Батюшка? Кто-то из наших? Из приказных? Не важно. Всяко нету стрелы, может, сама сломалась.
Или не моя кровь, только не понятно, что ж от одной скверны так болит, если раны нет. А кто ещё убит? Вот этот, рядом? Это он меня двинул, а я его насмерть? Нет, он-то застрелен вот, а я же не успел. Надо бежать, сказать, пусть никто из наших…
Пусть никто во дворец не идёт, потому что скверна? Где они и где сейчас я… Надо как-то сесть, что ли… Ох…
Кажется, понял. Это не от стрелы: от конского копыта. Наверно, лучше. И вокруг что? Всё то же место, опушка леса и луг. Никого живого, а убитых много. Четверо или пятеро только рядом, а дальше не видно.
И все молчат. Раненых то ли забрали, то ли добили. А меня почему нет? Ну, видно, я не дышал, когда они ушли. Куда, кстати? Вообще: кто победил и что теперь будет?
Вот у этого мертвеца платье казённое. Это, что ли, уездный начальник, как бишь его? У него в рукаве важная грамота. Там написано, кто такой Барамон. Или кто я такой. В общем, то, за что меня убить хотели. Если туда подобраться, вытащить… Нет, на ноги я не поднимусь. Тогда уж как во дворце, на карачках. Хоть облачение на мне не придворное, и то проще. Если меня с тем свитком найдут, сыщику Бану всё станет ясно. Или батюшке, когда ему расскажут. Что ж так тошнит-то?
Вот свиток, в траве, только я его сейчас весь измажу ещё больше. Разворачивать не буду. Печать сломана, но я такую где-то видел. Ну, да: Привольный край.
Зачем я вообще сюда поехал. До чего глупо. Посвататься хотел. К царевне. А загадку её всё равно не разгадал. А ссыльного и не было. В той сказке тоже плохо дело кончилось.
Надо бы помолиться. Или вспомнить, чего я по службе не успел. Как я в такую западню попался с этим выдуманным ссыльным. А вместо этого я в траве копошусь. Потому что они куда-то дели голову уездного. Тело вот оно, а голова где? Он говорил: нужна твоя голова… Или моя? Или чья?
- Таро! Таро… Паршивец ты! Таро…
Бабка та сумасшедшая. Вот её я запомнил, даже по голосу узнаю. Ходит, шарит по траве палкой.
- Помогите!
Не слышит. Говорят, бывает: тебе кажется, будто ты кричишь, а другие слышат только какой-то писк. Надо попробовать ещё раз, я встану - она меня заметит. Встану…
Как встал, так и сел. И в глазах темно. Зато теперь понятно: голова гудит и кружится, но и только, а вот в груди так болит, что не разогнёшься.
И старухи больше не слышно. Может, её и не было. Хотя нет, просто замолчала. А подолом по траве шуршит всё ближе.
Если с закрытыми глазами кричать - может, лучше получится:
- Эй! Я тут!
- Вижу, что тут, - говорит голос прямо над моей головой. Не старухин. Тоже женский, но молодой.
Придётся посмотреть. А то уж очень глупо я выгляжу: без шапки, весь в грязи, да ещё зажмурившись.
Она совсем близко. Ветер поднялся, как перед грозой. Платья на ней шевелятся. И не поймёшь: то они шёлковые, то простые домотканые, то новые, то ветхие. Узор незнакомый. Ни в Столице, ни тут такого не видел. И не соображу, что это за цветы белые. Лицо набелено и тоже ничего по нему не понять. И колышется на ветру, если так можно выразиться. Волосы длинные, как при дворе, распущены, только не расчёсаны, путаются под ветром. Красивая или нет? Не знаю. Царевна красивее.
- Это хорошо, - говорит она. - Все товарищи твои отступилися, позабыли про любовь свою прежнюю. Новых милых по пути понабралися…
И продолжает нараспев:
- Десять лет его ждала. Объявляется: ни на год не постарел - а не тот уже! Вышит шёлковый кафтан не моей рукой, пахнет вышитый рукав семью девами! Будто в прежние года, улыбается, обращается ко мне по-любезному:
Ключ Серебристый искал я три месяца - вот он и найден!
Только замка твоего так и не смог отворить.
Эту песню я помню. Точно где-то слышал. Про неё надо было спросить…
- А дальше что?
- Посмотрела на него и расплакалась. Что побыло не моим - не моё навек. Уходи, мол, говорю, по-хорошему. Слишком длинною пришёл ты дорогою.
В долгих скитаньях нашёл ты, наверное, Ключ Серебристый -
Только не много ль дверей ты по пути отомкнул?
Лицо рукавом закрыла, отвернулась, собралась уходить.
- Ну, спасибо! - ору я ей вслед. - а толку-то теперь…
Это и есть отгадка. Да я всяко помираю, зачем мне?
Она, не оборачиваясь, молвит сварливо:
- Ничего ты не помрёшь. Тебе ещё моих детей плодить.
Плеснула подолом - и не видно её. И ничего не видно.
- Конопляник! Слышишь меня? Слышишь?
Да слышу. Хуже того: на ощупь чувствую. Не надо так трясти!
- Очнулся!
И фонарём в лицо не надо! И вообще: ты кто такой?
- Подвинься, - говорит другой голос, - посмотрю, что с ним.
И тоже знакомый. Этот хотя бы поосторожнее щупает. Лекарь, что ли?
Попробую ещё раз глянуть, если они фонарь убрали.
Ага, это монах. В Серебристом Ключе был монах, он же лекарь. Ещё был бой и меня ранило. Барамон позвал меня с собой, а потом бросил. Приказ меня сюда прислал за ссыльным, которого нет, а настоящее моё задание в грамоте, которая…
Я же её, кажется, находил. Ну, точно, вот она. В руке, вся мятая.
- Не дёргайся, - велит досточтимый. - И отпусти свиток. Я сейчас иголки ставить буду.
Прямо тут, на полянке среди мертвецов? Или куда они меня утащить успели?
Нет: тут, как я вижу, крыша. А небо вон где. Должно быть, храмовое крыльцо, вот мы где. Луна на ущербе. А была перед тем какая? Не помню.
Иголки так иголки. Я в этой китайщине всё равно ничего не понимаю. Авось, не добьёт.
- Так что с ним? Скоро сможет ехать? - спрашивает какая-то женщина.
- Ваш парень дольше пролежит, - отзывается монах. - Господин ушиблен сильно, но хотя бы кровью не истекал. И не сломано ничего.
То есть та кровь всё-таки была не моя. То есть я кого-то всё же убил, да не из лука, а в ближней схватке. И сам не помню, кого.
Зато насчёт скверны тогда всё ясно. В Столицу можно уже не ехать. Даже если окажется, что убил я разбойника, а не Государева человека…
Ещё один голос. Сколько ж их тут?
- Ёри-то оправится, досточтимый. Он и в худших переделках бывал.
- Ещё по крайней мере три дня никто никуда не поедет, - твёрдо говорит монах. - Там посмотрим.
- Авось к тому времени наместничьи люди ещё не подоспеют, - отвечает женщина.
- Здесь никого не тронут. У наставника договорено…
Кажется, я понял, кто это с фонарём. Туманный господин. Только что он: в исподнем? И волосы острижены? Ему, что ли, тоже голову проломили?
И Чистопольца теперь вижу. Сидит рядом с дочкой уездного. Причём неприлично близко. Ох, а она-то знает, что у неё отец убит?
- Вот так, - говорит досточтимый, вытаскивая последнюю иглу. - Всё неплохо. Одно меня смущает: ты действительно пить не хочешь?
На самом деле хочу, просто не сообразил.
- Будь добр, - говорю. Вроде бы получается языком ворочать.
Поднесли чашку, напоили. Насколько мой собственный вид непристоен, я лучше даже думать пока не буду. Но мне кроме воды нужен свет - и чтобы вы все отошли куда-нибудь. Мне надо прочесть, что же в той проклятой грамоте написано.
(Окончание будет)