Из Рассказов Облачной страны: Всю жизнь мечтал жениться на царевне (1)
Время действия - примерно одновременно с « Наоборот».
Всю жизнь мечтал жениться на царевне
1. Три письма
Барышня Лунный Блеск, дочь царевича Оу
Когда говорят «дочь царевича Оу» - это обо мне. Хотя, конечно, у меня множество сестёр, даже больше, чем братьев, точно не скажу, сколько. Но в батюшкином доме из дочерей сейчас живу только я, с тех пор как последняя сестрица вышла замуж и почему-то переселилась к супругу. А обещала остаться со мной! Так что теперь я утешаю её матушку, которая по дочке скучает.
А с моей собственной матерью всё загадочно. Когда была маленькая, я спрашивала у батюшки-царевича: где моя матушка? Он смеялся и говорил: я тебя в лесу отыскал, в бамбуковом стволе, и домой привёз. Сначала я даже верила, а потом поняла, что батюшку о таком спрашивать неприлично, а больше никто толком и не знает. Сама же я ничего не помню, всё-таки прошло уже двенадцать лет или больше.
Зато трое моих братьев живут в нашей же усадьбе, с жёнами и детьми. Если бы я переписывалась с какой-нибудь подругой, она бы мне написала: «Ах, как шумно должно быть в доме, где столько детей!» А я бы ответила: «Ах, у нас детей не слышно, их заглушают отцовские ученики!» Потому что вот этих молодых стихотворцев тут не трое и не десятеро, а много больше. Некоторые постоянно тут живут, а другие только приходят после службы и остаются на всю ночь. Можно ли улучить хоть мгновение покоя, когда ты дочь лучшего песнопевца Облачной страны? Право, иногда подумаешь: лучше бы у батюшки был самый лучший почерк в Столице! Тогда бы только тушечницы скрипели и бумага шуршала. Но это не так.
Впрочем, красивый почерк батюшка-царевич тоже высоко ценит. Он вообще, как старый Государь, его дядя, для каждого находит доброе слово. Два года назад для этого появился новый повод: мне позволили получать послания от поклонников. Все их, конечно, батюшка предварительно сам читает и большинство потом передаёт мне с замечаниями: «Ничего не могу сказать о чувстве, но стихи отмечены веянием таланта», или «Стихи слабые, конечно, но рука - выше всяких похвал!» Та подруга, с которой мы бы переписывались, наверняка завидовала бы: насколько мой батюшка мягок, не давит, не навязывает мне выбора. И была бы права.
Сегодня письма принесли, а батюшка не зашёл - скажет только вечером, что о них думает. А сейчас занят: у него собралось всё его ведомство. Это ведомство создали нарочно, когда царевичу Оу поручили составлять Государев Изборник, и он всех людей туда сам подбирал. Трудятся над ним уже очень давно, всю мою жизнь; и Государь-то уже постриг принял, и нынешний Властитель Земель того и гляди собственный Изборник решит составить. Но совершенство не достигается в суете и спешке! А прочесть письма до отцовских замечаний иногда даже любопытнее.
Всего их пять, и два - совсем скучные, таких каждый месяц приносят по дюжине. Это письма на самом деле не от моих поклонников, а от батюшкиных - чтобы он обратил внимание на стихи и похвалил, а сочинителей продвинул. Поэтому всё кроме стихов там словно один человек писал, а стихи - сплошь такие, как у отцовских учеников, ими весь дом звенит. А три письма необычные, и каждое по-своему.
В одном вообще стихов нет! Так что царевич туда, может быть, вообще не заглядывал - а то, глядишь, и не пропустил бы ко мне. В самом деле, кавалер пишет прямо: «Увы, слог мой груб! Юность моя прошла на северном рубеже, вдали от цветов Столицы». Любопытно: давно ли прошла? Возраст по почерку я определять не умею. Самый мой старший поклонник доселе был из батюшкиных молодых дарований, втрое меня старше и редкостный зануда. Его я решительно отвергла, а тут подумаю. Ведь у этого незнакомца устремления-то достойные: переведённый в Столицу, хочет, как он выражается, пообтесаться, ищет смягчающего влияния. О таком меня ещё никто не просил!
Второе письмо, напротив, отправлено столичным чиновником. Бумага отменная, а почерк - приказный: крупно и чётко, без изящной небрежности. И пишет решительно: живу в предвкушении великих свершений, немыслимых без надёжной опоры в собственном доме; дерзко уповаю обрести лучшую супругу в Столице! Вот так - сразу и недвусмысленно, с ходу - свататься! Стихи его батюшка не похвалит, назовёт школярскими; зато этот юноша сегодня единственный, кто поименовал меня царевной. По дворцовой росписи оно, конечно, не так, но по сути-то верно! Я это с малых лет чувствую в глубине сердца.
Третье письмо - трогательное и немного непонятное. Как будто кавалер мне уже писал и получил отказ - хотя я бы помнила, наверно. Впрочем, ему мог ответить батюшка, или батюшкина супруга, а мне то первое послание - или послания? - даже не передали. А вот это дошло - недосмотрели! «Дело моё безнадёжное», пишет он, «потому не стану докучать сердечными излияниями, а обращусь к вещам обыденным. Недавно мне по службе довелось найти вот такой неизвестный мне предмет: прилагаю рисунок. Быть может, госпоже в детстве довелось играть чем-то подобным? Если так, не напишете ли, как оно работает?». На картинке - игрушка-растягушка: два конца, как у ножниц, и если ими двигать, то с другой стороны две куколки сходятся и расходятся. Только непонятно, кто тут был вторым. Если бы лиса, то барсук, и они бы дрались. Если бы Пастух, то, конечно, Ткачиха, и они бы обнимались после разлуки. Здесь - какой-то чиновник с казенной дощечкой. А другая куколка отломана. Кто там был? Изысканная дама? Разбойник с дубиной? Проситель с подношениями? Или это гадатель - тогда напротив него должен быть благовещий журавль или черепаха с письменами на панцире. Что за новый обычай - загадывать такие загадки жестокосердной барышне!
А в стихах и вправду ни слова о любовных чувствах - и вообще можно так понять, что они про игрушку, вот про этого одинокого человечка осенним вечером. Хорошие, кстати, стихи. Надо обдумать ответ.
Все три послания - по-своему дерзкие, но не оставляют равнодушной. И поскольку обсудить их с подругой я не могу, то попросила нянюшку выяснить, кто их прислал. Заняло дело целых два дня, и за всё это время батюшка ни словом не обмолвился про письма. Может, и вправду он их не видел? Передали в глубокой тайне?
В конце концов выяснилось вот что. Первое письмо доставил оруженосец младшего воеводы из Чистополья, усатый, по виду - только-только с дальних рубежей. Я удивилась: но ведь, кажется, Чистопольский воевода - почтенный старец? Нет, говорит нянюшка, это его внук, молодой господин Киёхара, ему всего-то двадцать пятый год. Но слывёт бывалым воином и почтительным родичем, а в Столицу вернулся для поправки после ранения.
Кто принёс второе послание - нянюшка так и не смогла выяснить, зато узнала, кто его написал. Оказалось - делопроизводитель Полотняного приказа, сын того господина Наммы, искоренителя измен и злоупотреблений, о ком рассказывают столько страшного. Самому делопроизводителю нет и двадцати лет, но он принят при дворе, замечен Государем и, по слухам, докучает Властителю Земель непрошеными советами. Так что и письмо, видимо, принёс какой-нибудь неуловимый приказный соглядатай!
А картинку прислал самый загадочный из всех трёх - и самый знатный, родич Государева дома и нашего тоже. Господин Касуми, помощник блюстителя кладовых наследника - а ведь там и впрямь должно храниться немало старинных игрушек! Правда, наследника у Государя пока нет, так что хлопот у этого Туманного господина немного. Лет ему двадцать или чуть более, слывёт завзятым сердцеедом: двух дам почти добился, но внезапно покинул, с третьей, кажется, обменялся-таки клятвами, но она почему-то даже близким подругам не рассказывает, как всё прошло. Поистине таинственно!
И самое главное: ни один из этих троих не известен как стихотворец и ни разу, насколько знаю, у нас в доме не появлялся!
- Нянюшка, - говорю, - а что ты ещё о них можешь сказать?
- Уж и не знаю, - отвечает та. - Мне ли о таких господах судить…
- Хотелось бы разузнать о них побольше. Сразу видно, люди незаурядные!
- Я уж постараюсь, барышня моя Лунный Блеск, - кланяется нянюшка, - только это выйдет дело небыстрое, у меня и моей родни я в тех домах с ходу знакомцев не назову…
- Постой, - говорю, - придумала! Раз уж я и впрямь барышня Лунный Блеск, и нашли меня в бамбуковом стволе, то мне подобает, как в сказке, дать каждому из кавалеров по трудной задаче! Тут-то и будет видно, кто из них каков!
- Ох, барышня, добром ли та сказка кончилась?
- Ну, всё-таки задачи я не такие, как в сказке, придумаю. Не чтобы за море плыть или дворец бессмертных грабить. В конце концов, раз уж влюблённые пишут дочери царевича Оу, то правильно будет, если и испытания будут все связаны с песнями. И батюшка тут ничего возразить не захочет!
Только потом я подумала: как тоскливо будет ждать, пока они управятся с моими заданиями! Ну, что поделать. В любом случае это будет потом, а пока мне надо всех их увидеть и озадачить лично! Такое устроить - дело непростое, скучать не придётся…
2. Потерянная песня
Намма-младший из дома Асано, делопроизводитель Полотняного приказа
Всю жизнь мечтал жениться на царевне. Причин несколько. Во-первых, уж если есть у Властителя Земель родственница-девица, то добиваться кого-то другого было бы полумерой. Скажет мне супруга, что я, мол, такой-сякой, бессердечный, весь в делах и вообще выскочка, а я ей: зато ты предпочла мужа не знатнейшего, но достойнейшего! И пусть попробует возразить. Во-вторых, господин средний советник Намма мне такую невесту точно бы не сосватал. И даже господин распорядитель танцев Гээн, наставник мой в светском вежестве; и, страшно молвить, сам глава дома Асано, кабы изволил озаботиться моею судьбой. Хочется-то жениться самому, не по указке. И в-третьих, по службе будет полезно: одно дело - когда Государь прислушивается к советам простого чиновника, и совсем другое - когда внемлет увещеваниям родича по браку. Меньше будет пересудов.
И четвертая причина. Мечтал-то я давно, а теперь пришлось браться за дело срочно. Родители уже всерьёз обсуждают, с кем бы породниться через меня, и когда придут к согласию, меня уже не спросят. Я не стал дожидаться, явил дерзость и пролез в сад царевича. Удалось молодую госпожу увидеть в вечернем свете. Так вот: она красавица! И держится так, что ясно: слухи врут, будто она приёмная дочь. Встретил бы я её хоть в диких скалах, хоть на пустынном берегу, сразу бы понял: царевна!
Песни она, конечно, складывает гораздо лучше меня. Я уж попробовал послать ей китайские стихи. Мне кто-то ответил - надеюсь, не сама барышня Лунный Блеск, - во вкусе древних, всех намёков и отсылок я так и не разобрал. Вернулся к Облачной речи. Я так понимаю, песнями её не удивишь, так что важнее содержательная часть. Выбор был: описывать свои страдания, выражать восхищение или высказать уважение. Воздыхателей у неё и без меня хватает. Но я подумал: вот, положим, меня, скромного делопроизводителя, в родном доме считают за пустое место. Каково же девице из такой-то семьи, когда за неё всё решают? И не стал расписывать, насколько для меня важна её благосклонность, а сказал, почему важна. Отчаянный шаг, но робость пришлось отбросить.
Не знаю ещё, сработало или нет. Большой успех: барышня Лунный Блеск меня удостоила беседы в саду! Правда, среди бела дня, пришлось со службы отпрашиваться. Кто-то счёл бы провалом: раскрыт, известен теперь её няне и всем царевичевым домочадцам, если меня в итоге выставят, позор будет на всю Столицу. Оказалось, это хитрый ход: царевич службу свою несёт, не выходя из усадьбы, днём у него в саду толпами бродят стихотворцы, их друзья и родичи, я затесался меж них, и никто меня, кажется, не заметил. Благополучно добрался до крыльца, где за занавесом царевна. Я опасался, придётся сочинять прямо на месте, к случаю, но и без этого обошлось. Барышня сама заговорила, и голос у неё - чистый, как на обряде:
- Спору нет, устремления твои высоки. Ты ищешь опоры. Но можешь ли сам стать опорой? Я прослышала, какую службу ты несёшь. Она почётна, требует разума и сноровки. Посмотрим, сможешь ли ты найти то, чего ещё никому не удалось.
Зачитывает, словно из книжки:
- В старые времена один кавалер любил даму, но та от него скрылась. Родственники сказали, будто дама уехала в Серебристый Ключ, но не знали, где это. Он после долгих поисков нашёл то место и послал ей стихи:
Ключ Серебристый искал я три месяца - вот он и найден!
Только замка твоего так и не смог отворить.
Но она вновь его отвергла, и он вернулся в Столицу в печали.
И добавляет:
- Думается мне, рассказ этот оборван на половине. Не могла та женщина не ответить господину Хиромаро на такие строки. Но ответ её неизвестен. Разыщи его.
Не успел я согласиться, как за занавесом зашуршало - и никого там больше нет.
- Ха! - воскликнул господин Гээн, когда я ему рассказал. - Считай, она тебе отказала. Этой ответной песни нигде нет, её уже не первое десятилетие ищут. Сам царевич Оу отчаялся!
- Значит, - говорю, - от меня зависит, отказ это или нет. Царевич, бесспорно, лучший знаток словесности, но он не сыщик Полотняного приказа. Стыдно мне будет, если не попытаюсь.
- Так я ж не отговариваю. Я просто к тому, чтобы ты по книжкам не рылся. Посмотри старые подорожные: где на самом деле разъезжал Мимбу Хиромаро. Если вся эта история не выдумана, может, на месте что-то знают.
Стало быть, так. Первое: выяснить всё, что можно, про этого господина Мимбу Хиромаро. Что ещё он делал помимо того, что выигрывал песенные состязания. Раз он служил в ведомстве Народных дел, мог объездить всю страну. Второе: найти по спискам, сколько в шестидесяти шести землях Облачной державы мест, которые называются Серебристый Ключ, или назывались так семьдесят лет назад. Соотнести их с разъездами Хиромаро, может быть, часть отпадёт. И третье, самое неприятное: понять, под каким предлогом я выберусь из Столицы во все эти Ключи и сколько лет на это уйдёт.
На моё несчастье, господин Хиромаро не подозревался ни в измене, ни в казнокрадстве, готового дела на него в Приказе нет. Послужной список сохранился, но служебный дневник утерян, подробности пришлось собирать по крупицам. Зато хорошо известны его светские похождения в Столице и окрестностях, у мачехи моей целая роспись нашлась: скольким дамам он разбил сердце. Госпожа Намма подтверждает: ответная песня женщины из Серебристого Ключа утеряна, из какой семьи была та дама - есть только догадки, да и те противоречивые. Не из самых знатных, судя по всему.
По счастью, два Ключа сразу можно вычеркнуть: один из них в имении царевича Оу, другой в поместье одного его давнего ученика, оба названы уже в честь знаменитой песни, то есть нам не подходят. Но если так - не проследить ли нам заодно подорожные грамоты самого царевича? Куда он ездил по следам Хиромаро, если ездил, какие Ключи обследовал. Правда, не знаю, как тогда: оставить эти места напоследок или с них и начать? Всего Ключей восемь именно Серебристых, ещё четыре Серебряных, ещё есть Серебристая Криница, но она, наверное, ни при чём.
В Приказе имеются три дела. Одно - «О беспорядках у Серебристого Ключа», другое «О хищениях у Большого и Малого Серебряных Ключей». Про песни ни там, ни там речи нет, но много про рудники. И как мне рассказали опытные люди, добыча серебра - дело весьма грязное, уродует местность и портит нравы. Вопрос: дама бежала в какое-то подобное место, надеясь, что кавалер туда не сунется? Или просто по неведению? Или её Ключ к настоящему серебру отношения не имеет? Третье дело без «Ключа» в заглавии, довольно новое: в нём удел Серебристый Ключ и тамошнее семейство упоминаются как пострадавшие от неоднократного разграбления соседями. Это, увы, далеко на западе, в краю Цукуси, добираться туда морем, а потом по горам.
Но до чего досадно: с которого Ключа начать, за меня опять решил батюшка! Дело в том, что один Серебристый Ключ имеется в Приволье, сравнительно близко и по хорошей Восточной дороге - и именно в этот край в прошлое царствование сослан был средний советник Поверочного двора, некий господин Тюхэн. За попустительство обвесу и обмеру в различных землях: заверял печатью двора поддельные мерные снасти. Уже и Поверочного двора-то нет - его слили с нашим Приказом, - а бедняга всё томился в изгнании. Повезло, конечно: иных за такие дела закатывали и в дальнюю ссылку, на пустынные острова, а Приволье гиблым краем никак не назовёшь. Но мягкость наказания не повод, чтобы длить его вечно. В нынешнем году вышло наконец помилование, и тут оказалось: доставить грамоту господину Тюхэну некому, кроме меня. Можно было, на самом деле, и уклониться, но я явил рвение.
Со мною отправляется рассыльный Бан, что означает: рвение моё показалось подозрительным. Бан, в общем-то, неплохой человек, но все знают, что он неустанно - и неуставно, сверх положенного! - отчитывается о каждом шаге своих товарищей по службе. Да не перед главою Полотняного приказа, что было бы обычным наушничеством, а хуже: перед самим господином Асано, главою нашего Конопляного дома. Зато, возможно, с нашим отъездом весь приказ вздохнёт с облегчением - и не из-за меня, а из-за Бана.
Перед отбытием я счёл своим долгом посетить с радостной новостью семью господина Тюхэна на Девятой улице. Живут они скромно, но в нищету и ничтожество не впали: он явно не единственный там служилый человек. Приятно быть добрым вестником! Меня прямо всего осыпали пожеланиями успешной дороги, даже попытались навязать ещё одного спутника - старого слугу, все эти годы тосковавшего в разлуке с господином.
- Не положено! - говорю, а тот вопиет пронзительно:
- Но как же? В ссылке, в глуши! Господин средний советник, небось, изнурил себя раскаянием! Пообносился! Я хоть платье ему отвезу, в каком не стыдно будет в Столицу вернуться… Да письма, что родня его не забыла…
Тут я понял, что сейчас нас с Баном навьючат такой кладью, что лошадям не свезти, и отказал наотрез. Удивило меня другое: любящие родственники, похоже, не часто переписывались с господином Тюхэном или слали ему гостинцы. По крайней мере, внятно ответить мне, где его можно найти в обширном Приволье, они не смогли или не пожелали. Ну да ничего, местные власти должны знать.
3. В Серебристом Ключе: Косой против Лысого
В деревне шумно. Те, кто поусерднее, в полях - сеют осенние бобы. Кто поленивее, собрались на подворье Косых. И сам Косой тут же, хоть и слывёт одним из самых работящих мужиков. Два года назад с дозволения господина уездного начальника расчистил целину, пни выкорчевал, камни убрал, засеял - лучший урожай в деревне был! И в этом году - тоже лучший. Сейчас стоит и плачет: даже чудно, что из таких косых глаз слёзы льются как из обычных.
Тут бы любой заплакал. Только привёл мужик на двор крепкого вола, только всем похвастался - а сейчас вол этот лежит дохлый, пасть и уши жёлто-бурые, из ноздрей - кровяная слизь. В пару дней насмерть сморило.
Около вола на корточках сидит коновал. Не местный - тот уже не справился, - а тот, которого привёл Дядька. Не дядя Косого, а, так сказать, общий Дядька. Он сам велел себя так величать - разве ослушаешься? Сам Дядька тоже здесь: росту вроде и не богатырского, но сейчас, когда рядом с ним толпятся ребятишки Косого, кажется выше. В подпоясанном кафтане, за поясом - меч. На голове - цветастый платок, так что по причёске не понять: из господ он, из простых или и вовсе монах. Однако ни мужики, ни монахи таких сапог не носят. Таким сапогом убить можно, если умеючи. А Дядька умеет. С ним, кроме коновала, ещё двое то ли подручных, то ли охранников, как всегда - не разберёшь, кто эти Младшие Братцы.
- Ну и? - спрашивает Дядька. Коновал поднимает голову, поводит плечом:
- Ничего тут сделать нельзя было. Слишком много сожрал. Вон, кровь до сих пор жидкая, печень - наверняка на полбрюха разнесло.
- Слишком много - это сколько? И чего?
- Похоже, что крестовника. Ты, - поворачивается коновал к Косому, - где пас-то его, дурак? Скотовод начинающий…
- Только где можно, - поспешно отвечает тот, - В лесу да на опушке.
И оглядывается, ища кого-то. Видимо, вот этого своего парнишку, кому и был доверен выпас.
- А поил где? - спрашивает коновал у мальчика.
- Да где ж как не на речке!
- Вот у речки разве что он и нажрался, - заключает коновал. - Хотя и странно, там столько не найти. К озеру точно не гонял?
- Далеко же!
- И сена оттуда не возил?
- Нет! Зачем бы? - отвечает хозяин.
- Ну - не повезло, значит.
Коновал разгибается, встаёт. Но Косой на него уже и не смотрит - если вообще можно сказать, на кого он когда глядит. Развернулся к Дядьке, кричит навзрыд:
- Так говорю ж - потравили!
- Потравили, значит, - кивает Дядька. - А кто?
Косой вроде бы растерялся. Но тут другой мальчонка, что рядом с Дядькой крутится, задирает голову:
- Так точно ж Лысый Таро! Чего его парень к нам на двор залез?
- Когда?
- Да вчера, рано-рано… Темно ещё было.
Сам Лысый Таро тоже тут, поглядеть пришёл. Стоял бы ближе к мальцу - точно ухо бы оторвал:
- Ты что несёшь? Чего мы тут у вас потеряли?
- Я сам видел!
Соседи зашумели было. Да? - оборачивается Дядька к ним.
- Все знают! - выступает вперёд бабка, та, что с восточного двора. - Вот нету у людей ни стыда, ни совести. Этот Лысый-то, он ещё когда говорил…
- Что я такого говорил, дура старая?
- А что ты…
И осеклась. Ей видно - а Лысому нет - как со стороны ворот деревенские расступаются, бьют поклоны. Пожаловал сам господин уездный начальник с писарем и охраной.
Дядька с ним учтиво раскланялся, посторонился. Пошёл перемолвиться с коновалом.
Господин у ворот и остановился. Смотрит, ждёт, не вмешивается.
- А как, - спрашивает Дядька у мальчика, - этот соседский малый выглядел? С пустыми руками, или, скажем, с ножом, с охапкой сена, с мешком или с чем? А может, с цветами, с гостинцем?
В толпе смеются. Парнишка задумался. Отвечает:
- Ножа я не видел. Мешка или чего - тоже. Разве за пазухой…
- Так он у меня всегда за пазуху держится. Вот хоть сейчас взгляните, - Лысый Таро тычет пальцем в своего работника. И точно: тот сунул руку за пазуху и чешется, хоть и не пристало так делать при начальстве.
Дядька спрашивает у него:
- И как, не было тебя тут давеча перед рассветом?
- Э-э…
- Да ты изволь понять, - встревает молодая баба, одна из невесток Лысого. - Девка у них, у Косых-то… Уж не знаю, твои молодцы к ней ходят ли, а наши… Считай, полдеревни!
- Ты…! - Косой, похоже, и про вола забыл.
- Да чего от Дяденьки скрывать…
- С цветами! Ишь, кавалер…
- Ни стыда, ни совести…
- Да ты сама-то, бабушка, в прошлые годы…
Так они ещё долго будут гомонить. Работник стоит весь красный, а один из Дядькиных людей выходит со двора. Уездный писарь его в воротах пропустил, чуть погодил - и двинулся следом.
В доме Косого, похоже, услыхали, о чём речь. Оттуда слышится женский визг. Ну, конечно, самое время для воспитательных мер… Уездный начальник, господин Гингэн, морщится. Имея дело с народом Привольного края, необходимо набраться терпения. Как, должно быть, и с любым народом в Облачной стране.
Коновал отлучился к воловьему стойлу. Ищет там что-то на земле. Полезный человек - и за лекаря, и за грамотея, мог бы служить при уездной управе. Только вот выбрал другую сторону.
Впрочем, как знать: что за сторону представляют в нашем уезде этот вот Дядька и его шайка? Будь дело в Китае, о нём сказали бы: народный вождь, защитник бедняков. Из таких-то и выходят предводители мятежей, а порой и основатели новых царств. Но то - на материке. Наша же земля небедная, мирная, да и от моря далеко, чуждым веяниям мало подвержена. Что у нас делает этот летучий отряд, не сразу и объяснишь…
Но можно не сомневаться: если где-то назревает свара, он тут как тут.
Парень тем временем решился, кажется, признаться:
- Ну да… к ней… хотел… Только - не высвистал.
- Что я тебе, собака, что ли? - вопит кто-то из дома, не иначе, та самая девица. А мальчик дёргает Дядьку за полу кафтана:
- Не-а. Не свистал он. Прошёл вот так - и всё.
Вот так - это, между прочим, в сторону хлева.
В это время возвращается Дядькин спутник - голова в пыли, в руках малая торбочка. Подаёт почтительно. Дядька раскрыл, заглянул, понюхал, подозвал коновала. В торбе - пара щепотей какой-то трухи, серо-зелёной с жёлтым.
- Ну да, - кивает лекарь, - я ж говорил. Весной ещё сушено - видите, лепестки?
- Это что ж? - охает старушка. - Нынче такие гостинцы девкам носят?
- Да ты что, это не моё, - отзывается парень.
- Где ты это нашёл? - спрашивает Дядька своего молодца.
Тот кивает в сторону подворья Лысых.
- На балке лежало. Не место ему там, думаю. Прихватил.
- Хорошо, - кивает Дядька.
Замолчал, хмурится.
Не надо бы тебе, Таро по прозвищу Лысый, так головою вертеть. Каждому видно, что ты встревожился сейчас: высматриваешь, ходил ли к тебе вместе с головорезом из шайки кто-нибудь из людей уездного. Конечно, ходил: не хватало ещё пускать подобные дела на самотёк. Беззаконный обыск, да без свидетелей? Этак каждому подкинут: хоть яду, хоть покойника, хоть наместничью печать.
Господин Гингэн коротко глянул на писаря, тот как раз подоспел. Кивает.
Дядька вытряхнул в горсть траву из торбочки. Подходит к Лысому, суёт ему под нос. Вопросительно поводит бровью.
- Лекарство, - бормочет Таро, - Материно, недужит она…
Коновал хмыкает:
- Искусные же вы травники. Из дикого крестовника я бы, к примеру, доброе снадобье извлечь не взялся. Разве что в столичной Лекарской палате, на лучших снастях и по точнейшим росписям. Да и то…
- Почтительный сын, - соглашается Дядька. - Отведаешь сам? Как в древности царь китайский, кто матушку свою лично травами пользовал…
Таро зажмуривается, воротит нос.
- Ладно, - дядька бережно ссыпает отраву обратно в торбочку, завязывает, передает коновалу. Ну, ещё бы: пригодится! Тихо распорядился о чём-то. Оба его молодца двинулись на двор к Таро. И почти сразу оттуда донеслись крики, мычание, даже рёв.
- Ишь ты, - судачат односельчане, - до чего зависть-то доводит! У Лысого же своих волов четвёрка, и бык, и пара коров, а один соседский вол уже глаза колет!
- Ни стыда, ни совести…
Молодцы возвращаются с волом и телком, подводят к Дядьке. Тот говорит:
- Не думаю я, Таро Лысый, что тебя и впрямь зависть взяла. Скорее - досада. Но всяко это не повод губить живую тварь, хоть у монахов спроси. Это, - он кивает на вола, потом на Косого, - возмещение ущерба. А это, - похлопывает телка по загривку, - пеня.
Взвыв, Таро падает на колени, ползёт проворно - однако не к Дядьке и не к волу, а к уездному. Господин Гингэн, однако, ещё проворнее удаляется со своей свитой. Успел только бросить Дядьке:
- Пожалуй ко мне.
Полчаса спустя Дядькины люди с телком устроились во дворе дома уездного. Сам Гингэн с Дядькой сидят на крыльце, выпивают. Дочка уездного, скромная девица, подала на стол и поспешно удалилась в дом. Там в бумажной перегородке - дырочка: мало видно, зато всё слышно.
- Нехорошо выходит, - говорит господин Гингэн. - Завтра этот Лысый ко мне придёт жаловаться, что у него скот увели. О телке смолчит, а на Косого втрое напраслины возведёт. А мне разбираться.
- Ну так ты за это жалованье получаешь, - отвечает Дядька.
- Я как раз про это, в который уже раз. Может, и в последний. Сколько можно вот так, по-дикарски дела вести? Я в прошлом месяце был у наместника. Хоть господин Мино на тебя и в обиде, но попросись ты на службу - не отказал бы. А то дело ли: в одном уезде два начальника!
- Это у тебя один уезд. У меня же дел побольше.
- О других твоих делах я и знать не хочу. За них я не ответчик. А в моей земле надо бы тебе и честь знать.
- А я знаю. Если даже считать Серебристый Ключ - твоей землёй.
Господин Гингэн, похоже, хотел что-то сказать, но смолчал. Отхлебнул из чашечки. И выпил-то мало, а уже весь разрумянился.
- У нас с тобою, господин уездный, пока всё ладится, - добавляет Дядька. - Разладится - оба о том жалеть будем. Но ты - больше.
Встал, быстро поклонился - и с крыльца. Господин Гингэн фыркнул, вздохнул, но вслед гостю смотреть не стал - развернулся, глядит на двери собственного дома.
Барышня отсела от дырки в перегородке, нахмурилась. Не нравятся ей такие взгляды. Отец уже намекал: разбойнику этому, может, и не с руки просто поступить на казённую службу, а вот если они с уездным начальником породнятся… Барышня тогда и дослушать не пожелала, а господин Гингэн больше о том разговора не заводил. Только от того не легче. Сам этот Дядька на неё, можно сказать, и не смотрит, по счастью. Но, неровен час, разозлится он на батюшку, или наоборот, или, хуже того, лопнет терпение у господина наместника - и что тогда с нами со всеми будет? Разбойник жутковат, наместник страшен, да и отец порою… Плохо жить, когда всё время бояться приходится.
4. Из заметок и размышлений рассыльного Бана
В пятый день восьмого месяца, признанный благоприятным, отбыли из Столицы. Восточной дорогой двигались без задержек, согласно замышленному. Единственным затруднением представлялось следующее: г-н делопроизводитель выказал настоятельное пожелание посетить места сего края, прославленные в песнях. Удалось убедить отложить данное намерение. В девятый день того же месяца достигли земельной управы, наутро приняты были г-ном наместником.
С господином Мино мне удалось свидеться ещё вечером в день прибытия, без юного моего спутника. И радостно, и печально вновь представиться тому, кто знает тебя по лучшим временам - в памяти встают картины прошлого, и в то же время стыдно показаться в платье рассыльного! Господин наместник, однако же, блюдя осторожность, вёл себя сдержанно и давнего знакомца признать не пожелал - разумно, но горько! Письма я вручил, ответ был посулен через несколько дней. Изложил предварительно поручение г-на делопроизводителя. Г-н наместник выглядит здоровым и пополнел, но мне чудится тень тревоги на его челе.
Возникла нежданная заминка. Ссыльный Тюхэн по управским записям числится проживающим в уезде Серебристый Ключ, куда мы и проследовали к немалой радости г-на делопроизводителя, ибо место сие воспето. В Серебристом, однако, Ключе г-н уездный начальник о таковом ссыльном не ведает. Тот-де ежели и поступил, то в распоряжение предшественников его предшественника, а ко времени, когда в настоящую должность вступил г-н Гингэн, такового поселенца в уездных бумагах не значилось. Речи, надо заметить, на грани приличия, ибо местному уроженцу, каковым является г-н Гингэн, подобало бы знать дела родного уезда не по одним лишь грамотам, но по опыту: иначе теряет смысл общепринятый обычай назначать на уездные должности лиц, происходящих из данного уезда.
Г-н делопроизводитель, однако же, не оскудел должным рвением, ибо Государево милосердие должно быть явлено так или иначе (его собственные слова). Потому решил: объехать хоть весь Серебристый Ключ, осмотреть подворья и хижины, расспросить больших и малых, но обнаружить помилованного! Г-н уездный начальник, как показалось, не выказал естественной радости по поводу такой настойчивости столичного посланника.
Два дальнейших дня, с двенадцатого по четырнадцатый, прошли в соответствии с сим замыслом, причём г-н делопроизводитель совмещал розыск с пиитическими восторгами, расспрашивая также и о старине мест. Согласно показаниям поселян, был обнаружен приют ссыльного - точнее говоря, хижина, отведённая якобы под его жительство двадцать лет назад. Пребывает в запустении уже не менее нескольких лет; до того, могу предположить, в ней беззаконным образом варили брагу. В хижине был оставлен ярлык с указанием: буде г-н Тюхэн объявится, ему должно немедленно связаться с г-ном делопроизводителем. Засим продолжили розыски, не смущаясь случайными препонами. Смею предположить: - дело может затянуться долее намеченного срока.
В подобных случаях мудро было бы ещё до отбытия провести гадание: пребывает ли помилованный и ныне в числе живых подданных? Однако времена сейчас таковы, что гадание могло бы быть рассмотрено как сомнение в исправности делопроизводства. Потому опасаюсь, что этим путём, каковой помог бы сберечь немало казённых средств, и далее пренебрегать будут.
Опираться же на показания местных обывателей возможно лишь с превеликой осторожностью.
(Продолжение воспоследует)
Всю жизнь мечтал жениться на царевне
1. Три письма
Барышня Лунный Блеск, дочь царевича Оу
Когда говорят «дочь царевича Оу» - это обо мне. Хотя, конечно, у меня множество сестёр, даже больше, чем братьев, точно не скажу, сколько. Но в батюшкином доме из дочерей сейчас живу только я, с тех пор как последняя сестрица вышла замуж и почему-то переселилась к супругу. А обещала остаться со мной! Так что теперь я утешаю её матушку, которая по дочке скучает.
А с моей собственной матерью всё загадочно. Когда была маленькая, я спрашивала у батюшки-царевича: где моя матушка? Он смеялся и говорил: я тебя в лесу отыскал, в бамбуковом стволе, и домой привёз. Сначала я даже верила, а потом поняла, что батюшку о таком спрашивать неприлично, а больше никто толком и не знает. Сама же я ничего не помню, всё-таки прошло уже двенадцать лет или больше.
Зато трое моих братьев живут в нашей же усадьбе, с жёнами и детьми. Если бы я переписывалась с какой-нибудь подругой, она бы мне написала: «Ах, как шумно должно быть в доме, где столько детей!» А я бы ответила: «Ах, у нас детей не слышно, их заглушают отцовские ученики!» Потому что вот этих молодых стихотворцев тут не трое и не десятеро, а много больше. Некоторые постоянно тут живут, а другие только приходят после службы и остаются на всю ночь. Можно ли улучить хоть мгновение покоя, когда ты дочь лучшего песнопевца Облачной страны? Право, иногда подумаешь: лучше бы у батюшки был самый лучший почерк в Столице! Тогда бы только тушечницы скрипели и бумага шуршала. Но это не так.
Впрочем, красивый почерк батюшка-царевич тоже высоко ценит. Он вообще, как старый Государь, его дядя, для каждого находит доброе слово. Два года назад для этого появился новый повод: мне позволили получать послания от поклонников. Все их, конечно, батюшка предварительно сам читает и большинство потом передаёт мне с замечаниями: «Ничего не могу сказать о чувстве, но стихи отмечены веянием таланта», или «Стихи слабые, конечно, но рука - выше всяких похвал!» Та подруга, с которой мы бы переписывались, наверняка завидовала бы: насколько мой батюшка мягок, не давит, не навязывает мне выбора. И была бы права.
Сегодня письма принесли, а батюшка не зашёл - скажет только вечером, что о них думает. А сейчас занят: у него собралось всё его ведомство. Это ведомство создали нарочно, когда царевичу Оу поручили составлять Государев Изборник, и он всех людей туда сам подбирал. Трудятся над ним уже очень давно, всю мою жизнь; и Государь-то уже постриг принял, и нынешний Властитель Земель того и гляди собственный Изборник решит составить. Но совершенство не достигается в суете и спешке! А прочесть письма до отцовских замечаний иногда даже любопытнее.
Всего их пять, и два - совсем скучные, таких каждый месяц приносят по дюжине. Это письма на самом деле не от моих поклонников, а от батюшкиных - чтобы он обратил внимание на стихи и похвалил, а сочинителей продвинул. Поэтому всё кроме стихов там словно один человек писал, а стихи - сплошь такие, как у отцовских учеников, ими весь дом звенит. А три письма необычные, и каждое по-своему.
В одном вообще стихов нет! Так что царевич туда, может быть, вообще не заглядывал - а то, глядишь, и не пропустил бы ко мне. В самом деле, кавалер пишет прямо: «Увы, слог мой груб! Юность моя прошла на северном рубеже, вдали от цветов Столицы». Любопытно: давно ли прошла? Возраст по почерку я определять не умею. Самый мой старший поклонник доселе был из батюшкиных молодых дарований, втрое меня старше и редкостный зануда. Его я решительно отвергла, а тут подумаю. Ведь у этого незнакомца устремления-то достойные: переведённый в Столицу, хочет, как он выражается, пообтесаться, ищет смягчающего влияния. О таком меня ещё никто не просил!
Второе письмо, напротив, отправлено столичным чиновником. Бумага отменная, а почерк - приказный: крупно и чётко, без изящной небрежности. И пишет решительно: живу в предвкушении великих свершений, немыслимых без надёжной опоры в собственном доме; дерзко уповаю обрести лучшую супругу в Столице! Вот так - сразу и недвусмысленно, с ходу - свататься! Стихи его батюшка не похвалит, назовёт школярскими; зато этот юноша сегодня единственный, кто поименовал меня царевной. По дворцовой росписи оно, конечно, не так, но по сути-то верно! Я это с малых лет чувствую в глубине сердца.
Третье письмо - трогательное и немного непонятное. Как будто кавалер мне уже писал и получил отказ - хотя я бы помнила, наверно. Впрочем, ему мог ответить батюшка, или батюшкина супруга, а мне то первое послание - или послания? - даже не передали. А вот это дошло - недосмотрели! «Дело моё безнадёжное», пишет он, «потому не стану докучать сердечными излияниями, а обращусь к вещам обыденным. Недавно мне по службе довелось найти вот такой неизвестный мне предмет: прилагаю рисунок. Быть может, госпоже в детстве довелось играть чем-то подобным? Если так, не напишете ли, как оно работает?». На картинке - игрушка-растягушка: два конца, как у ножниц, и если ими двигать, то с другой стороны две куколки сходятся и расходятся. Только непонятно, кто тут был вторым. Если бы лиса, то барсук, и они бы дрались. Если бы Пастух, то, конечно, Ткачиха, и они бы обнимались после разлуки. Здесь - какой-то чиновник с казенной дощечкой. А другая куколка отломана. Кто там был? Изысканная дама? Разбойник с дубиной? Проситель с подношениями? Или это гадатель - тогда напротив него должен быть благовещий журавль или черепаха с письменами на панцире. Что за новый обычай - загадывать такие загадки жестокосердной барышне!
А в стихах и вправду ни слова о любовных чувствах - и вообще можно так понять, что они про игрушку, вот про этого одинокого человечка осенним вечером. Хорошие, кстати, стихи. Надо обдумать ответ.
Все три послания - по-своему дерзкие, но не оставляют равнодушной. И поскольку обсудить их с подругой я не могу, то попросила нянюшку выяснить, кто их прислал. Заняло дело целых два дня, и за всё это время батюшка ни словом не обмолвился про письма. Может, и вправду он их не видел? Передали в глубокой тайне?
В конце концов выяснилось вот что. Первое письмо доставил оруженосец младшего воеводы из Чистополья, усатый, по виду - только-только с дальних рубежей. Я удивилась: но ведь, кажется, Чистопольский воевода - почтенный старец? Нет, говорит нянюшка, это его внук, молодой господин Киёхара, ему всего-то двадцать пятый год. Но слывёт бывалым воином и почтительным родичем, а в Столицу вернулся для поправки после ранения.
Кто принёс второе послание - нянюшка так и не смогла выяснить, зато узнала, кто его написал. Оказалось - делопроизводитель Полотняного приказа, сын того господина Наммы, искоренителя измен и злоупотреблений, о ком рассказывают столько страшного. Самому делопроизводителю нет и двадцати лет, но он принят при дворе, замечен Государем и, по слухам, докучает Властителю Земель непрошеными советами. Так что и письмо, видимо, принёс какой-нибудь неуловимый приказный соглядатай!
А картинку прислал самый загадочный из всех трёх - и самый знатный, родич Государева дома и нашего тоже. Господин Касуми, помощник блюстителя кладовых наследника - а ведь там и впрямь должно храниться немало старинных игрушек! Правда, наследника у Государя пока нет, так что хлопот у этого Туманного господина немного. Лет ему двадцать или чуть более, слывёт завзятым сердцеедом: двух дам почти добился, но внезапно покинул, с третьей, кажется, обменялся-таки клятвами, но она почему-то даже близким подругам не рассказывает, как всё прошло. Поистине таинственно!
И самое главное: ни один из этих троих не известен как стихотворец и ни разу, насколько знаю, у нас в доме не появлялся!
- Нянюшка, - говорю, - а что ты ещё о них можешь сказать?
- Уж и не знаю, - отвечает та. - Мне ли о таких господах судить…
- Хотелось бы разузнать о них побольше. Сразу видно, люди незаурядные!
- Я уж постараюсь, барышня моя Лунный Блеск, - кланяется нянюшка, - только это выйдет дело небыстрое, у меня и моей родни я в тех домах с ходу знакомцев не назову…
- Постой, - говорю, - придумала! Раз уж я и впрямь барышня Лунный Блеск, и нашли меня в бамбуковом стволе, то мне подобает, как в сказке, дать каждому из кавалеров по трудной задаче! Тут-то и будет видно, кто из них каков!
- Ох, барышня, добром ли та сказка кончилась?
- Ну, всё-таки задачи я не такие, как в сказке, придумаю. Не чтобы за море плыть или дворец бессмертных грабить. В конце концов, раз уж влюблённые пишут дочери царевича Оу, то правильно будет, если и испытания будут все связаны с песнями. И батюшка тут ничего возразить не захочет!
Только потом я подумала: как тоскливо будет ждать, пока они управятся с моими заданиями! Ну, что поделать. В любом случае это будет потом, а пока мне надо всех их увидеть и озадачить лично! Такое устроить - дело непростое, скучать не придётся…
2. Потерянная песня
Намма-младший из дома Асано, делопроизводитель Полотняного приказа
Всю жизнь мечтал жениться на царевне. Причин несколько. Во-первых, уж если есть у Властителя Земель родственница-девица, то добиваться кого-то другого было бы полумерой. Скажет мне супруга, что я, мол, такой-сякой, бессердечный, весь в делах и вообще выскочка, а я ей: зато ты предпочла мужа не знатнейшего, но достойнейшего! И пусть попробует возразить. Во-вторых, господин средний советник Намма мне такую невесту точно бы не сосватал. И даже господин распорядитель танцев Гээн, наставник мой в светском вежестве; и, страшно молвить, сам глава дома Асано, кабы изволил озаботиться моею судьбой. Хочется-то жениться самому, не по указке. И в-третьих, по службе будет полезно: одно дело - когда Государь прислушивается к советам простого чиновника, и совсем другое - когда внемлет увещеваниям родича по браку. Меньше будет пересудов.
И четвертая причина. Мечтал-то я давно, а теперь пришлось браться за дело срочно. Родители уже всерьёз обсуждают, с кем бы породниться через меня, и когда придут к согласию, меня уже не спросят. Я не стал дожидаться, явил дерзость и пролез в сад царевича. Удалось молодую госпожу увидеть в вечернем свете. Так вот: она красавица! И держится так, что ясно: слухи врут, будто она приёмная дочь. Встретил бы я её хоть в диких скалах, хоть на пустынном берегу, сразу бы понял: царевна!
Песни она, конечно, складывает гораздо лучше меня. Я уж попробовал послать ей китайские стихи. Мне кто-то ответил - надеюсь, не сама барышня Лунный Блеск, - во вкусе древних, всех намёков и отсылок я так и не разобрал. Вернулся к Облачной речи. Я так понимаю, песнями её не удивишь, так что важнее содержательная часть. Выбор был: описывать свои страдания, выражать восхищение или высказать уважение. Воздыхателей у неё и без меня хватает. Но я подумал: вот, положим, меня, скромного делопроизводителя, в родном доме считают за пустое место. Каково же девице из такой-то семьи, когда за неё всё решают? И не стал расписывать, насколько для меня важна её благосклонность, а сказал, почему важна. Отчаянный шаг, но робость пришлось отбросить.
Не знаю ещё, сработало или нет. Большой успех: барышня Лунный Блеск меня удостоила беседы в саду! Правда, среди бела дня, пришлось со службы отпрашиваться. Кто-то счёл бы провалом: раскрыт, известен теперь её няне и всем царевичевым домочадцам, если меня в итоге выставят, позор будет на всю Столицу. Оказалось, это хитрый ход: царевич службу свою несёт, не выходя из усадьбы, днём у него в саду толпами бродят стихотворцы, их друзья и родичи, я затесался меж них, и никто меня, кажется, не заметил. Благополучно добрался до крыльца, где за занавесом царевна. Я опасался, придётся сочинять прямо на месте, к случаю, но и без этого обошлось. Барышня сама заговорила, и голос у неё - чистый, как на обряде:
- Спору нет, устремления твои высоки. Ты ищешь опоры. Но можешь ли сам стать опорой? Я прослышала, какую службу ты несёшь. Она почётна, требует разума и сноровки. Посмотрим, сможешь ли ты найти то, чего ещё никому не удалось.
Зачитывает, словно из книжки:
- В старые времена один кавалер любил даму, но та от него скрылась. Родственники сказали, будто дама уехала в Серебристый Ключ, но не знали, где это. Он после долгих поисков нашёл то место и послал ей стихи:
Ключ Серебристый искал я три месяца - вот он и найден!
Только замка твоего так и не смог отворить.
Но она вновь его отвергла, и он вернулся в Столицу в печали.
И добавляет:
- Думается мне, рассказ этот оборван на половине. Не могла та женщина не ответить господину Хиромаро на такие строки. Но ответ её неизвестен. Разыщи его.
Не успел я согласиться, как за занавесом зашуршало - и никого там больше нет.
- Ха! - воскликнул господин Гээн, когда я ему рассказал. - Считай, она тебе отказала. Этой ответной песни нигде нет, её уже не первое десятилетие ищут. Сам царевич Оу отчаялся!
- Значит, - говорю, - от меня зависит, отказ это или нет. Царевич, бесспорно, лучший знаток словесности, но он не сыщик Полотняного приказа. Стыдно мне будет, если не попытаюсь.
- Так я ж не отговариваю. Я просто к тому, чтобы ты по книжкам не рылся. Посмотри старые подорожные: где на самом деле разъезжал Мимбу Хиромаро. Если вся эта история не выдумана, может, на месте что-то знают.
Стало быть, так. Первое: выяснить всё, что можно, про этого господина Мимбу Хиромаро. Что ещё он делал помимо того, что выигрывал песенные состязания. Раз он служил в ведомстве Народных дел, мог объездить всю страну. Второе: найти по спискам, сколько в шестидесяти шести землях Облачной державы мест, которые называются Серебристый Ключ, или назывались так семьдесят лет назад. Соотнести их с разъездами Хиромаро, может быть, часть отпадёт. И третье, самое неприятное: понять, под каким предлогом я выберусь из Столицы во все эти Ключи и сколько лет на это уйдёт.
На моё несчастье, господин Хиромаро не подозревался ни в измене, ни в казнокрадстве, готового дела на него в Приказе нет. Послужной список сохранился, но служебный дневник утерян, подробности пришлось собирать по крупицам. Зато хорошо известны его светские похождения в Столице и окрестностях, у мачехи моей целая роспись нашлась: скольким дамам он разбил сердце. Госпожа Намма подтверждает: ответная песня женщины из Серебристого Ключа утеряна, из какой семьи была та дама - есть только догадки, да и те противоречивые. Не из самых знатных, судя по всему.
По счастью, два Ключа сразу можно вычеркнуть: один из них в имении царевича Оу, другой в поместье одного его давнего ученика, оба названы уже в честь знаменитой песни, то есть нам не подходят. Но если так - не проследить ли нам заодно подорожные грамоты самого царевича? Куда он ездил по следам Хиромаро, если ездил, какие Ключи обследовал. Правда, не знаю, как тогда: оставить эти места напоследок или с них и начать? Всего Ключей восемь именно Серебристых, ещё четыре Серебряных, ещё есть Серебристая Криница, но она, наверное, ни при чём.
В Приказе имеются три дела. Одно - «О беспорядках у Серебристого Ключа», другое «О хищениях у Большого и Малого Серебряных Ключей». Про песни ни там, ни там речи нет, но много про рудники. И как мне рассказали опытные люди, добыча серебра - дело весьма грязное, уродует местность и портит нравы. Вопрос: дама бежала в какое-то подобное место, надеясь, что кавалер туда не сунется? Или просто по неведению? Или её Ключ к настоящему серебру отношения не имеет? Третье дело без «Ключа» в заглавии, довольно новое: в нём удел Серебристый Ключ и тамошнее семейство упоминаются как пострадавшие от неоднократного разграбления соседями. Это, увы, далеко на западе, в краю Цукуси, добираться туда морем, а потом по горам.
Но до чего досадно: с которого Ключа начать, за меня опять решил батюшка! Дело в том, что один Серебристый Ключ имеется в Приволье, сравнительно близко и по хорошей Восточной дороге - и именно в этот край в прошлое царствование сослан был средний советник Поверочного двора, некий господин Тюхэн. За попустительство обвесу и обмеру в различных землях: заверял печатью двора поддельные мерные снасти. Уже и Поверочного двора-то нет - его слили с нашим Приказом, - а бедняга всё томился в изгнании. Повезло, конечно: иных за такие дела закатывали и в дальнюю ссылку, на пустынные острова, а Приволье гиблым краем никак не назовёшь. Но мягкость наказания не повод, чтобы длить его вечно. В нынешнем году вышло наконец помилование, и тут оказалось: доставить грамоту господину Тюхэну некому, кроме меня. Можно было, на самом деле, и уклониться, но я явил рвение.
Со мною отправляется рассыльный Бан, что означает: рвение моё показалось подозрительным. Бан, в общем-то, неплохой человек, но все знают, что он неустанно - и неуставно, сверх положенного! - отчитывается о каждом шаге своих товарищей по службе. Да не перед главою Полотняного приказа, что было бы обычным наушничеством, а хуже: перед самим господином Асано, главою нашего Конопляного дома. Зато, возможно, с нашим отъездом весь приказ вздохнёт с облегчением - и не из-за меня, а из-за Бана.
Перед отбытием я счёл своим долгом посетить с радостной новостью семью господина Тюхэна на Девятой улице. Живут они скромно, но в нищету и ничтожество не впали: он явно не единственный там служилый человек. Приятно быть добрым вестником! Меня прямо всего осыпали пожеланиями успешной дороги, даже попытались навязать ещё одного спутника - старого слугу, все эти годы тосковавшего в разлуке с господином.
- Не положено! - говорю, а тот вопиет пронзительно:
- Но как же? В ссылке, в глуши! Господин средний советник, небось, изнурил себя раскаянием! Пообносился! Я хоть платье ему отвезу, в каком не стыдно будет в Столицу вернуться… Да письма, что родня его не забыла…
Тут я понял, что сейчас нас с Баном навьючат такой кладью, что лошадям не свезти, и отказал наотрез. Удивило меня другое: любящие родственники, похоже, не часто переписывались с господином Тюхэном или слали ему гостинцы. По крайней мере, внятно ответить мне, где его можно найти в обширном Приволье, они не смогли или не пожелали. Ну да ничего, местные власти должны знать.
3. В Серебристом Ключе: Косой против Лысого
В деревне шумно. Те, кто поусерднее, в полях - сеют осенние бобы. Кто поленивее, собрались на подворье Косых. И сам Косой тут же, хоть и слывёт одним из самых работящих мужиков. Два года назад с дозволения господина уездного начальника расчистил целину, пни выкорчевал, камни убрал, засеял - лучший урожай в деревне был! И в этом году - тоже лучший. Сейчас стоит и плачет: даже чудно, что из таких косых глаз слёзы льются как из обычных.
Тут бы любой заплакал. Только привёл мужик на двор крепкого вола, только всем похвастался - а сейчас вол этот лежит дохлый, пасть и уши жёлто-бурые, из ноздрей - кровяная слизь. В пару дней насмерть сморило.
Около вола на корточках сидит коновал. Не местный - тот уже не справился, - а тот, которого привёл Дядька. Не дядя Косого, а, так сказать, общий Дядька. Он сам велел себя так величать - разве ослушаешься? Сам Дядька тоже здесь: росту вроде и не богатырского, но сейчас, когда рядом с ним толпятся ребятишки Косого, кажется выше. В подпоясанном кафтане, за поясом - меч. На голове - цветастый платок, так что по причёске не понять: из господ он, из простых или и вовсе монах. Однако ни мужики, ни монахи таких сапог не носят. Таким сапогом убить можно, если умеючи. А Дядька умеет. С ним, кроме коновала, ещё двое то ли подручных, то ли охранников, как всегда - не разберёшь, кто эти Младшие Братцы.
- Ну и? - спрашивает Дядька. Коновал поднимает голову, поводит плечом:
- Ничего тут сделать нельзя было. Слишком много сожрал. Вон, кровь до сих пор жидкая, печень - наверняка на полбрюха разнесло.
- Слишком много - это сколько? И чего?
- Похоже, что крестовника. Ты, - поворачивается коновал к Косому, - где пас-то его, дурак? Скотовод начинающий…
- Только где можно, - поспешно отвечает тот, - В лесу да на опушке.
И оглядывается, ища кого-то. Видимо, вот этого своего парнишку, кому и был доверен выпас.
- А поил где? - спрашивает коновал у мальчика.
- Да где ж как не на речке!
- Вот у речки разве что он и нажрался, - заключает коновал. - Хотя и странно, там столько не найти. К озеру точно не гонял?
- Далеко же!
- И сена оттуда не возил?
- Нет! Зачем бы? - отвечает хозяин.
- Ну - не повезло, значит.
Коновал разгибается, встаёт. Но Косой на него уже и не смотрит - если вообще можно сказать, на кого он когда глядит. Развернулся к Дядьке, кричит навзрыд:
- Так говорю ж - потравили!
- Потравили, значит, - кивает Дядька. - А кто?
Косой вроде бы растерялся. Но тут другой мальчонка, что рядом с Дядькой крутится, задирает голову:
- Так точно ж Лысый Таро! Чего его парень к нам на двор залез?
- Когда?
- Да вчера, рано-рано… Темно ещё было.
Сам Лысый Таро тоже тут, поглядеть пришёл. Стоял бы ближе к мальцу - точно ухо бы оторвал:
- Ты что несёшь? Чего мы тут у вас потеряли?
- Я сам видел!
Соседи зашумели было. Да? - оборачивается Дядька к ним.
- Все знают! - выступает вперёд бабка, та, что с восточного двора. - Вот нету у людей ни стыда, ни совести. Этот Лысый-то, он ещё когда говорил…
- Что я такого говорил, дура старая?
- А что ты…
И осеклась. Ей видно - а Лысому нет - как со стороны ворот деревенские расступаются, бьют поклоны. Пожаловал сам господин уездный начальник с писарем и охраной.
Дядька с ним учтиво раскланялся, посторонился. Пошёл перемолвиться с коновалом.
Господин у ворот и остановился. Смотрит, ждёт, не вмешивается.
- А как, - спрашивает Дядька у мальчика, - этот соседский малый выглядел? С пустыми руками, или, скажем, с ножом, с охапкой сена, с мешком или с чем? А может, с цветами, с гостинцем?
В толпе смеются. Парнишка задумался. Отвечает:
- Ножа я не видел. Мешка или чего - тоже. Разве за пазухой…
- Так он у меня всегда за пазуху держится. Вот хоть сейчас взгляните, - Лысый Таро тычет пальцем в своего работника. И точно: тот сунул руку за пазуху и чешется, хоть и не пристало так делать при начальстве.
Дядька спрашивает у него:
- И как, не было тебя тут давеча перед рассветом?
- Э-э…
- Да ты изволь понять, - встревает молодая баба, одна из невесток Лысого. - Девка у них, у Косых-то… Уж не знаю, твои молодцы к ней ходят ли, а наши… Считай, полдеревни!
- Ты…! - Косой, похоже, и про вола забыл.
- Да чего от Дяденьки скрывать…
- С цветами! Ишь, кавалер…
- Ни стыда, ни совести…
- Да ты сама-то, бабушка, в прошлые годы…
Так они ещё долго будут гомонить. Работник стоит весь красный, а один из Дядькиных людей выходит со двора. Уездный писарь его в воротах пропустил, чуть погодил - и двинулся следом.
В доме Косого, похоже, услыхали, о чём речь. Оттуда слышится женский визг. Ну, конечно, самое время для воспитательных мер… Уездный начальник, господин Гингэн, морщится. Имея дело с народом Привольного края, необходимо набраться терпения. Как, должно быть, и с любым народом в Облачной стране.
Коновал отлучился к воловьему стойлу. Ищет там что-то на земле. Полезный человек - и за лекаря, и за грамотея, мог бы служить при уездной управе. Только вот выбрал другую сторону.
Впрочем, как знать: что за сторону представляют в нашем уезде этот вот Дядька и его шайка? Будь дело в Китае, о нём сказали бы: народный вождь, защитник бедняков. Из таких-то и выходят предводители мятежей, а порой и основатели новых царств. Но то - на материке. Наша же земля небедная, мирная, да и от моря далеко, чуждым веяниям мало подвержена. Что у нас делает этот летучий отряд, не сразу и объяснишь…
Но можно не сомневаться: если где-то назревает свара, он тут как тут.
Парень тем временем решился, кажется, признаться:
- Ну да… к ней… хотел… Только - не высвистал.
- Что я тебе, собака, что ли? - вопит кто-то из дома, не иначе, та самая девица. А мальчик дёргает Дядьку за полу кафтана:
- Не-а. Не свистал он. Прошёл вот так - и всё.
Вот так - это, между прочим, в сторону хлева.
В это время возвращается Дядькин спутник - голова в пыли, в руках малая торбочка. Подаёт почтительно. Дядька раскрыл, заглянул, понюхал, подозвал коновала. В торбе - пара щепотей какой-то трухи, серо-зелёной с жёлтым.
- Ну да, - кивает лекарь, - я ж говорил. Весной ещё сушено - видите, лепестки?
- Это что ж? - охает старушка. - Нынче такие гостинцы девкам носят?
- Да ты что, это не моё, - отзывается парень.
- Где ты это нашёл? - спрашивает Дядька своего молодца.
Тот кивает в сторону подворья Лысых.
- На балке лежало. Не место ему там, думаю. Прихватил.
- Хорошо, - кивает Дядька.
Замолчал, хмурится.
Не надо бы тебе, Таро по прозвищу Лысый, так головою вертеть. Каждому видно, что ты встревожился сейчас: высматриваешь, ходил ли к тебе вместе с головорезом из шайки кто-нибудь из людей уездного. Конечно, ходил: не хватало ещё пускать подобные дела на самотёк. Беззаконный обыск, да без свидетелей? Этак каждому подкинут: хоть яду, хоть покойника, хоть наместничью печать.
Господин Гингэн коротко глянул на писаря, тот как раз подоспел. Кивает.
Дядька вытряхнул в горсть траву из торбочки. Подходит к Лысому, суёт ему под нос. Вопросительно поводит бровью.
- Лекарство, - бормочет Таро, - Материно, недужит она…
Коновал хмыкает:
- Искусные же вы травники. Из дикого крестовника я бы, к примеру, доброе снадобье извлечь не взялся. Разве что в столичной Лекарской палате, на лучших снастях и по точнейшим росписям. Да и то…
- Почтительный сын, - соглашается Дядька. - Отведаешь сам? Как в древности царь китайский, кто матушку свою лично травами пользовал…
Таро зажмуривается, воротит нос.
- Ладно, - дядька бережно ссыпает отраву обратно в торбочку, завязывает, передает коновалу. Ну, ещё бы: пригодится! Тихо распорядился о чём-то. Оба его молодца двинулись на двор к Таро. И почти сразу оттуда донеслись крики, мычание, даже рёв.
- Ишь ты, - судачат односельчане, - до чего зависть-то доводит! У Лысого же своих волов четвёрка, и бык, и пара коров, а один соседский вол уже глаза колет!
- Ни стыда, ни совести…
Молодцы возвращаются с волом и телком, подводят к Дядьке. Тот говорит:
- Не думаю я, Таро Лысый, что тебя и впрямь зависть взяла. Скорее - досада. Но всяко это не повод губить живую тварь, хоть у монахов спроси. Это, - он кивает на вола, потом на Косого, - возмещение ущерба. А это, - похлопывает телка по загривку, - пеня.
Взвыв, Таро падает на колени, ползёт проворно - однако не к Дядьке и не к волу, а к уездному. Господин Гингэн, однако, ещё проворнее удаляется со своей свитой. Успел только бросить Дядьке:
- Пожалуй ко мне.
Полчаса спустя Дядькины люди с телком устроились во дворе дома уездного. Сам Гингэн с Дядькой сидят на крыльце, выпивают. Дочка уездного, скромная девица, подала на стол и поспешно удалилась в дом. Там в бумажной перегородке - дырочка: мало видно, зато всё слышно.
- Нехорошо выходит, - говорит господин Гингэн. - Завтра этот Лысый ко мне придёт жаловаться, что у него скот увели. О телке смолчит, а на Косого втрое напраслины возведёт. А мне разбираться.
- Ну так ты за это жалованье получаешь, - отвечает Дядька.
- Я как раз про это, в который уже раз. Может, и в последний. Сколько можно вот так, по-дикарски дела вести? Я в прошлом месяце был у наместника. Хоть господин Мино на тебя и в обиде, но попросись ты на службу - не отказал бы. А то дело ли: в одном уезде два начальника!
- Это у тебя один уезд. У меня же дел побольше.
- О других твоих делах я и знать не хочу. За них я не ответчик. А в моей земле надо бы тебе и честь знать.
- А я знаю. Если даже считать Серебристый Ключ - твоей землёй.
Господин Гингэн, похоже, хотел что-то сказать, но смолчал. Отхлебнул из чашечки. И выпил-то мало, а уже весь разрумянился.
- У нас с тобою, господин уездный, пока всё ладится, - добавляет Дядька. - Разладится - оба о том жалеть будем. Но ты - больше.
Встал, быстро поклонился - и с крыльца. Господин Гингэн фыркнул, вздохнул, но вслед гостю смотреть не стал - развернулся, глядит на двери собственного дома.
Барышня отсела от дырки в перегородке, нахмурилась. Не нравятся ей такие взгляды. Отец уже намекал: разбойнику этому, может, и не с руки просто поступить на казённую службу, а вот если они с уездным начальником породнятся… Барышня тогда и дослушать не пожелала, а господин Гингэн больше о том разговора не заводил. Только от того не легче. Сам этот Дядька на неё, можно сказать, и не смотрит, по счастью. Но, неровен час, разозлится он на батюшку, или наоборот, или, хуже того, лопнет терпение у господина наместника - и что тогда с нами со всеми будет? Разбойник жутковат, наместник страшен, да и отец порою… Плохо жить, когда всё время бояться приходится.
4. Из заметок и размышлений рассыльного Бана
В пятый день восьмого месяца, признанный благоприятным, отбыли из Столицы. Восточной дорогой двигались без задержек, согласно замышленному. Единственным затруднением представлялось следующее: г-н делопроизводитель выказал настоятельное пожелание посетить места сего края, прославленные в песнях. Удалось убедить отложить данное намерение. В девятый день того же месяца достигли земельной управы, наутро приняты были г-ном наместником.
С господином Мино мне удалось свидеться ещё вечером в день прибытия, без юного моего спутника. И радостно, и печально вновь представиться тому, кто знает тебя по лучшим временам - в памяти встают картины прошлого, и в то же время стыдно показаться в платье рассыльного! Господин наместник, однако же, блюдя осторожность, вёл себя сдержанно и давнего знакомца признать не пожелал - разумно, но горько! Письма я вручил, ответ был посулен через несколько дней. Изложил предварительно поручение г-на делопроизводителя. Г-н наместник выглядит здоровым и пополнел, но мне чудится тень тревоги на его челе.
Возникла нежданная заминка. Ссыльный Тюхэн по управским записям числится проживающим в уезде Серебристый Ключ, куда мы и проследовали к немалой радости г-на делопроизводителя, ибо место сие воспето. В Серебристом, однако, Ключе г-н уездный начальник о таковом ссыльном не ведает. Тот-де ежели и поступил, то в распоряжение предшественников его предшественника, а ко времени, когда в настоящую должность вступил г-н Гингэн, такового поселенца в уездных бумагах не значилось. Речи, надо заметить, на грани приличия, ибо местному уроженцу, каковым является г-н Гингэн, подобало бы знать дела родного уезда не по одним лишь грамотам, но по опыту: иначе теряет смысл общепринятый обычай назначать на уездные должности лиц, происходящих из данного уезда.
Г-н делопроизводитель, однако же, не оскудел должным рвением, ибо Государево милосердие должно быть явлено так или иначе (его собственные слова). Потому решил: объехать хоть весь Серебристый Ключ, осмотреть подворья и хижины, расспросить больших и малых, но обнаружить помилованного! Г-н уездный начальник, как показалось, не выказал естественной радости по поводу такой настойчивости столичного посланника.
Два дальнейших дня, с двенадцатого по четырнадцатый, прошли в соответствии с сим замыслом, причём г-н делопроизводитель совмещал розыск с пиитическими восторгами, расспрашивая также и о старине мест. Согласно показаниям поселян, был обнаружен приют ссыльного - точнее говоря, хижина, отведённая якобы под его жительство двадцать лет назад. Пребывает в запустении уже не менее нескольких лет; до того, могу предположить, в ней беззаконным образом варили брагу. В хижине был оставлен ярлык с указанием: буде г-н Тюхэн объявится, ему должно немедленно связаться с г-ном делопроизводителем. Засим продолжили розыски, не смущаясь случайными препонами. Смею предположить: - дело может затянуться долее намеченного срока.
В подобных случаях мудро было бы ещё до отбытия провести гадание: пребывает ли помилованный и ныне в числе живых подданных? Однако времена сейчас таковы, что гадание могло бы быть рассмотрено как сомнение в исправности делопроизводства. Потому опасаюсь, что этим путём, каковой помог бы сберечь немало казённых средств, и далее пренебрегать будут.
Опираться же на показания местных обывателей возможно лишь с превеликой осторожностью.
(Продолжение воспоследует)