Из Рассказов Облачной страны: Наоборот (1)
По времени действия эта история следует за " Колоколом Облачной Рощи". А внутри отсылки в основном к " Дереву с драконьими цветами" и " Состязанию".
Наоборот
Псарня
Асано Иэнори, чиновник без должности
Если верить летописям, то прежние Властители Земель выслушивали подданных во дворцовом приёмном зале, у ворот, в походной ставке, а бывало, и в святилище. Государь, при чьём правлении я родился, приглашал для беседы в сад. Отрекшийся ныне государь Унрин готов был слушать доклады где угодно, лишь бы покороче. Нынешний владыка Облачных островов велел:
- Пойдём на псарню!
И полетел, только поспевай за ним.
Есть примеры древних царей, кто с восьмерыми мог толковать одновременно. Государь Сайфу - первый в своём роду, чьего внимания хватает на пять-шесть человек и дюжину собак. И не берусь сосчитать, на скольких ещё богов.
Псарня и сама подобна святому месту. Веревочные сетчатые перегородки - ибо дерево и бамбук жевать молодыми зубами не полезно. Свежее сено, луговая трава из ближних окрестностей Столицы. Белые псы. Известно: скверна к ним не пристаёт, хотя мёртвые кости тут тоже валяются, будто в преддверии преисподней. На самом деле царские собаки нужны, чтобы поглощать всё нечистое, затем их и держат во дворце.
Сбежались, обнюхали. Старшие меня помнят, молодые сегодня выучат. Не знаю, отличают ли они по запаху родню Властителя от прочих двуногих.
От меня, наверное, воняет. Храмовым дымом или перегаром. Хорошо хоть - платье новое, без должностных различий. Человеку из Конопляного дома Асано допустимо являться к государю одетым в неуставное.
Властитель сам раздаёт по порядку, кому какая в этот час положена еда. Собаки вьются вокруг него, и у Сайфу рук хватает на каждую. Потом он устраивается, развалясь, на куче сена, раскидывает пошире пятицветные рукава. Псы забираются, кто на красное, кто на жёлтое, зелёное, чёрное или белое. Садись, - кивает он мне.
Я не знаю, про что он спросит. О приёме я не просил.
- Тебе дед велел уволиться из Облачной рощи?
Вот как. Стало быть, речь о моих родовых делах. Однако - не о наших общих, насколько возможно разделять дела двух родов, Облачного и Конопляного. Государеву дедушке, начальнику над писцами и сыщиками, не с чего было смещать меня: под его началом я числился совсем недолго и давно, а распорядители храмов ему не подведомственны. Иное дело - мой дед, глава Обрядовой палаты.
Сайфу вообще-то запросто величает старшего Асано прадедушкой, когда хочет. Но не сейчас.
- Я попросился в отставку, Конопляный господин не возражал.
- А почему?
Поди пойми, к которой половине ответа относится вопрос.
- Смею предположить: не увидел в том урона для Облачной рощи. Жила же она как-то раньше без распорядителя-мирянина.
- Есть распорядитель, нет распорядителя - дела шли примерно одинаково?
- Да. Своим чередом
Усмехается:
- Об обители это говорит хорошо…
- А обо мне дурно. Для пустышки я слишком много суетился.
- Это суждение тамошнего начальства? Или кого-то из насельников?
Во дворце нельзя говорить: настоятель, монахи, храм… Нечистые слова.
Досточтимый настоятель не давал оценок моим хозяйственным способностям. Даже когда звонница рухнула. И когда я откопал лишний колокол. Выставить меня из храма мог бы наставник Унрин, отрекшийся государь, - я ведь за ним туда увязался. Якобы обитель, где он монашествует, нуждается в мирском смотрителе по хозяйству. Иначе не управится с наплывом приношений.
Было бы так, кабы в пору своего правления государь Унрин расплодил вокруг себя льстецов, укрепил бы подданных в мысли, будто царственной особе надо угождать. Он же добивался - и добился - прямо обратного: единственный льстец при нём, кажется, был я. И во дворце, и в храме потом.
Так мы и упражнялись много лет: он в холодности, я в навязчивости. Состязались в упрямстве, и он победил.
- Суждение - моё. Мне надоело.
- А вот это хорошо! - отзывается Сайфу, глядя, впрочем, на щенка, которого сейчас тормошит. Тот справедливо принимает похвалу на свой счёт, тычется носом государю за пазуху.
- Сама по себе суета не плоха, - продолжает Властитель Земель, - главное, чтоб она была к месту.
И добавляет, взглядывая поверх щенячьей спинки:
- Всяко лучше, чем пьяное безделье.
А вот это, пожалуй, государю на меня наговорили. Когда пьян, я ещё как деятелен. Хотя - к месту ли…
Не справился, в который уже раз. На должности храмовника успехов не снискал, так же, как в своё время на месте жреца. Не добился от государя-монаха не то что доброго чувства - хотя бы уважения, признания заслуг… И в семейной жизни сплоховал, а ведь жена была даже не ровня - дочка служилого. Родила, да не от меня, пришлось расходиться. И кто бы при такой жизни не запил?
- Мне нет прощенья, - склоняюсь я головою в сено.
Государь не обращает внимания, продолжает рассуждать:
- Издавна считается: исправный чиновник хорош на любой службе. Следуя этому завету, имеем ныне много бестолковых людей, каждый не на своём месте. Необходимо сообразоваться с сердцем каждого! Я не желаю, чтобы мои родичи подавали другим пример, удаляясь от дел в двадцать пять лет.
О, да. Особенно гадко будет, когда меня как образец предъявят самому Властителю Земель. Ступай, скажут, вслед за дядей на покой: наследника завёл, поцарствовал - и хватит…
Сайфу задумчиво поглаживает щенка.
- Строитель дорог из тебя не выйдет, я думаю. Усмиритель дикарей - тоже едва ли. А сам ты куда хотел бы?
Куда подальше. На материк, к китайцам, а лучше в Индию. Изучить, как устроено храмовое хозяйство на родине Просветлённого. Или, говорят, за Индией есть ещё какие-то земли…
В монахи ты меня, кажется, не отпустишь.
- Чего хотел бы… Присматривать за священными сосудами, пожалуй.
Сайфу морщится.
- Я серьёзно. Почему из меня не получился жрец, при всех-то дедовых стараниях? Мне любопытны, страшно сказать, не сами боги, а чудеса. Точнее, люди - сосуды для божьей силы. Всякие одержимые, не важно, числит их таковыми или нет Обрядовая палата. И самому от себя мне за последние годы не было тошно - только в те несколько дней, когда со мной был Облачный Богатырь.
Властитель Земель кивает. Пока молчит.
- Но этакое любопытство мало чего даёт. Обучать вещих дев - я не возьмусь. Учёный при святилище, летописец чудес? Не уверен, не припишу ли лишнего. Толкователь знамений? То же самое: чтобы этим заниматься, нужно спокойнее относиться к чудесам.
- А если не толкователь, а собиратель? Толкуют пускай другие.
Собиратель чудес на свою голову - это бы ладно. Я не уверен, что своею ограничусь, вот в чём беда.
- Боюсь, даже для этого я слишком пристрастен.
Самое грустное, что и государь мой Унрин мне не был нужен сам по себе. То и привлекало, что он - человек и бог в одном теле, человек, который побывал богом и не сошел с ума. Если бы я надеялся повторить ещё раз, без прежних ошибок, - я, наверное, сейчас таскался бы за тобою, государь-племянник. Но ты же видишь, я воздерживаюсь. И всё же, если искать мне места, то лучше - не по склонностям.
- Вся беда твоя, Конопляник, что ты человек богобоязненный. Боишься.
- Да. Боюсь улететь - туда, на божью сторону, насовсем. Ещё больше боюсь кого-то утащить за собой. И совсем не хочу, чтобы из-за меня кто-то улетел, а я остался. Ежели так, то впору правда отойти от дел. Вернее, лучше было бы никогда за них и не браться.
Государь щурится:
- А когда ты по трое суток сидишь недвижимо и едва дышишь - не боишься?
Да! То есть наоборот.
- Именно когда особенно боюсь, у меня эта штука и удаётся.
Властитель Земель осторожно отсаживает щенка, тихонько сталкивает с полы облачения самую увесистую собаку. Но говорит со мною, не с ними:
- Да нету той и этой стороны. Это только Подгорцы так думают, для которых боги только в зеркале видны. Стал бы Великий Властитель земли вокруг себя стягивать, чтоб потом от их обитателей отгораживаться каким-то рубежом! И другие боги - так. Правда.
Одним движением взлетает на ноги - не распугав собак, не потревожив ни одной сухой травинки. Молвит:
- Ладно. Кажется, я знаю, что тебе показать.
Благоприятен северо-восток
В последние несколько лет для молодого господина Иэнори посещение главной усадьбы Асано означало поход почти через весь город, с Восьмой улицы на Первую. А то и вовсе путешествие из-за городской стены, из храма Облачной рощи. Иное дело теперь: двор перейдёшь - и предстанешь перед дедом. Жизнь в отставке имеет свои приятные стороны, только вот некогда по пути обдумать: зачем дедушка, собственно, вызывает младшего внука?
Дом на Восьмой улице на самом деле Асано-младшему никогда и не принадлежал, хотя «господином с Восьмой улицы» его звали долго, а некоторые и сейчас так именуют. Поселили его там, чтобы он как человек, сведущий в Законе Просветлённого, отвадил оттуда неправо верующих почитателей подвижника Мироку. Решение не должностное, но родственное, ибо хозяин дома - брат мачехи Иэнориной супруги - в ту пору пребывал в посольстве за морем. Изуверов на Восьмой давно не осталось, зато по возвращении посла развелись китайцы. Не верящие, кажется, вовсе ни во что, разве что в наживу да в ловкость собственных рук. Самого приличного из китайцев, живописца и писаря, господин посол взял в приёмные сыновья, зачислил на службу в Государево книгохранилище, которое теперь возглавляет. Этого же искусника молодая госпожа с Восьмой улицы взяла в мужья: по любви, толком ещё не разойдясь с младшим Асано. Сама она - урождённая Намма, из младшей Конопляной родни, и конечно, служилый, пусть и иноземец, ей скорее ровня, чем вельможная особа вроде Иэнори. Хотя до поры вроде бы неплохо ладили…
Асано-внук помедлил, дождался, пока жена родит - не терять же внеочередного отпуска, положенного по случаю родильной скверны в семье, - убедился, что и супруга, и дитя вроде бы здоровы, и вернулся в Облачную Рощу, на службу. Отходил туда два-три дня, да и подал в отставку. И вернулся в Столицу - но уже не на Восьмую, а на Первую улицу.
Старый господин Асано внука в дом принял, но доселе беседы не удостаивал. Хотя и был, несомненно, извещён: недавно Иэнори встречался с Государем и что-то Властитель Земель ему пообещал. Что именно, внук и сам не взялся бы объяснить, не понял.
Как во всех усадьбах знатнейших семей Столицы, приёмная здесь - почти дворцового вида: зеркальные половицы, красные столбы, расшитые занавеси. Сюда-то, а не в личные покои, глава Конопляного дома и пригласил бывшего мирского распорядителя Облачной рощи. И сам предстал не в домашнем платье, а в белом облачении жреца, первого человека в Обрядовой палате. Принял поклоны и приветствия, указал, где сесть.
Приподнял седые брови и молвил:
- Почему-то я не получил твоего прошения о переводе на новую должность. Не затерялось ли?
- Дерзну уточнить: об отставке.
- Конопляники в отставку не уходят, - отвечал дед.
В Столице эту черту дома Асано упоминают скорее как неприятную. Впрочем, из четверых ныне живых сыновей, восемнадцати внуков, шестерых уже взрослых правнуков, двух десятков племянников и трёх примерно сотен младших служилых родичей - действительно, отставных, кроме Иэнори, сейчас нет ни одного. Некоторые по нездоровью ушли в монахи, но и в храмах по-прежнему радеют о благе державы.
- Я верю, - продолжает старик, - что ты и в Облачной роще не прижился…
Точно так же, как прежде в головной Обрядовой палате и в Полотняном приказе. Увы! - внук склоняется покаянно.
- …Но не всерьёз же ты намеревался остаток жизни посвятить домашним радостям? Чему особенно радоваться-то? Я-то ждал, ты мне правнука обеспечишь, а его Полынники, можно сказать, из-под носа увели…
В самом деле, жениного сына своим Иэнори не объявлял. А китаец объявил, стало быть, мальчик теперь - внук господина книгохранителя, младший родич Полынного дома.
Вчуже подумаешь: велика ли разница, тридцать восемь правнуков у человека или тридцать девять? Надобно, должно быть, самому дожить до преклонных лет, чтобы понять этакие чувства.
- Пусть младенец себя покажет, - отзывается внук. - Если проявится наша порода…
Сомневался бы молодой Асано, не его ли это дитя, - признал бы как сына сразу. Увы, иначе как чудом такое статься в целомудренном супружестве не могло, а чудес он как жрец у себя на Восьмой улице не наблюдал.
- Ещё бы ей не проявиться, - обрывает дед. - Конопляной породы в нём всяко не меньше половины. Но уж уступили так уступили, не обижать же теперь Полынников.
Старик с сожалением качает головою. Перекладывает веер из руки в руку. Говорит:
- Итак, о твоём новом назначении. Из Обрядовой палаты ты не отчислен. И не надейся. Будешь пока для особых поручений. Раз ни на что постоянное не годишься.
Да. С двенадцати своих лет и до недавних дней, больше чем полжизни, Иэнори пытался состоять при двоюродном брате, прежнем Властителе Земель. Во дворце или в храме, по должностной обязанности или вопреки оной, на положении то ли наперсника, то ли порученца на побегушках… Но с этим покончено, и похоже, дед это признаёт.
- Я тут про тебя удивительную вещь узнал, - говорит старший Конопляник. - Оказывается, для тебя благоприятен северо-восток. Вот ни для кого не благоприятен, а для тебя… Поди ж ты!
Он гадал и ему так выпало? Или дед договорился, чтобы Иэнори взяли на военную службу в дальнюю крепость? Или проще: всё-таки монашество, но не где захочешь, а на горе Эй, что прикрывает Столицу с северо-восточной стороны.
- И поручение в тех краях для тебя есть. Не очень далеко, на Подступах. В том уезде, где хозяйничает наш Нарифуса. На Водопадах.
Конопляник не просто расплодил вокруг себя столько родни, что мог бы заселить целый город. Он ещё всех их знает по именам! У младшего Асано глаза под скромно опущенными веками бегают влево-вправо, будто он мысленно прокручивает свиток с перечнем земель и уездов Облачной страны. Но Водопадов, конечно, нельзя не знать: тамошнее святилище ежегодно получает дары от Государева двора.
Нарифуса жрецом при Водопадах быть не может, там хозяйничает всегда пара, жрец и жрица. Он, видимо, представляет мирскую власть. А как бишь зовут святилищную пару? Старец Акидзанэ и его сестра, вроде бы так. Но если бы дело было к ним, дед бы так и сказал.
Конопляный господин продолжает:
- Есть там две обители. Обе жалобами изошли друг на друга. И добро бы последовательно жаловались, на одно и то же… А у них в каждом письме новая обида. Наставники отказывают ученицам в надобных обрядах. Ученицы не допускают наставников к исполнению уставных заповедей. Наставники на учениц науськивают разбойных мирян. Ученицы совращают наставников ко греху.
С тех самых пор, как Просветлённый разрешил своей приёмной матери основать женскую монашескую общину, монахи с монахинями ссорятся примерно по этим поводам. Что необычно в нынешнем случае?
- Из последних писем вообще выходит, будто женская обитель заперла водосток и разоряет окрестных земледельцев. А в мужской власть захватил то ли оборотень, то ли заморский колдун. То ли вражья сила прямо из Индии.
Дед щёлкает веером, слуга вылезает из-за занавеса, подаёт Иэнори ларец.
- Грамоты тут, - молвит глава Обрядовой палаты. - Ознакомься, поезжай и разберись.
Задача
Асано Иэнори, чиновник для особых поручений
- Господин, а я не понял: далеко вообще до этих Приступов?
- Подступов. Еще дней семь, если нигде не застрянем.
- Ну, и если разбойники не нападут!
Еду я без охраны, всей свиты - отрок Сандза двенадцати лет. На заставе при въезде в Озерный край нас уже задержали было. Не может, дескать, чиновник для особых поручений, да из жреческого дома, путешествовать столь скромно. Пришлось объяснить: новые времена, велено блюсти бережливость во всём. Государева воля!
За последние пять-шесть лет я не слышал столько рассказов о разбое, сколько за три дня пути от погонщика Сандзы. Особенно тревожит его некто Барамон, головорез с индийским именем и славой вплоть до Столицы. Говорят, благочестивый, грабит только неправедных, а добычу раздаёт бедным. Лицом ужасен, впрочем, настоящее его обличье никому не ведомо. Обидно! Сложись всё иначе, может быть, сейчас самым знаменитым разбойником Облачной страны был бы удалец по прозвищу Селезень, отец моего погонщика. Но Селезня в своё время Конопляный господин пристроил к другому делу. А теперь вот и сын его служит дому Асано.
Любопытно, откуда на устах у здешних жителей Индия. В письмах монахинь из той обители, куда мы едем, тоже говорится: настоятеля соседнего храма подменил загадочный индиец. Ему бы более пристало имя «Барамон», что на наречии Просветлённого означает «жрец» - приносящий кровавые жертвы идолам и враждебный Закону. Монахинь этот настоятель или лженастоятель довёл до полной крайности, так что они вынуждены затворить свои ворота для наставников из мужской обители, а значит, не могут совершать покаяние и прочие обряды помимо чтения святых книг.
В иноземные козни я не верю, но по своему храмовому опыту знаю: одному монаху выдать себя за другого не так-то сложно. Хотя грамоту о посвящении строго запрещается передавать другому лицу, но - передают, обманом вымогают, крадут, забирают после кончины монаха… В окрестностях Столицы мне самому предлагали не задорого купить чью-то грамоту, ежели я хочу скрыться под монашеским плащом. Однако настоятель - другое дело: чтобы возглавить храм, надо иметь предписание Обрядовой палаты. Точно известно, что в последние годы к Водопадам на эту должность никого не назначали. Старого настоятеля должна знать в лицо вся община и соседи-миряне, притвориться им мог бы разве что и вправду колдун. Если же старого сместили-таки, то есть в обитель прибыл самозванец с поддельным предписанием…
Перед отъездом я зашёл посоветоваться к бывшему своему тестю, сыщику Намме из Полотняного приказа. Грехи монахов на Подступах, если верить тамошним же монахиням, и наоборот, грехи монахинь в изложении монахов, не сводятся к нарушениям устава и обрядовым неурядицам. Укрывательство краденого, устройство в заброшенных молельнях разбойных логовищ, порча плотин и каналов. Обе обители, как и в других местах в Облачной стране, расположены в горах, там, где уже не расчистишь места для полей. Вода, прежде чем дойдёт до крестьян, протекает через храмовую землю, и устроить либо засуху, либо затопление проще всего как раз там. В общем, если хоть отчасти доносы правдивы, то должны были поступать жалобы на то же самое и в другие ведомства, а не только в Обрядовую палату. Если там к ним прислушались, Полотняный приказ должен был начать разбирательство… Возможно, и начал, и уже завершил, только дед мне о том ничего не сказал.
Явился я к среднему советнику Намме в неслужебные часы, но дома не застал - тот отправился на Восьмую, к дочери и внуку. Я решил обождать. Тем более что мне сразу нашли дело: у трёхлетней моей свояченицы - тоже бывшей, конечно, - потерялась собака, и весь дом её искал. Гостю тоже пришлось поучаствовать. Пёс обнаружился в воловьем стойле, мирно спал. Девочка возопила, что бедняжка заболел, растормошила, пёс попытался и впрямь сбежать… В общем, время до возвращения господина Наммы прошло быстро.
Выяснилось: ничего подобного о монахах с Водопадов в Приказе неизвестно. Жалобы на грабежи поступали, но занимались этим, похоже, миряне, и местные власти обязались обуздать их сами. Что же до настоятеля…
- Лет десять назад мне довелось расследовать дело о подмене - и даже не монаха, а наместника в одной из отдалённых земель. Наместник оказался настоящий, но безобразий мы там выявили немало…
Сыщик надолго замолчал, потом спросил:
- Значит, отправляешься в те края?
- Видимо, придётся, - сказал я.
- Тогда не отвезёшь ли туда письмо? На Водопадах ведь живёт наша родня, из северной ветви. После того, как был сослан младший советник Хокума, я им написал, ответа не было. Может, послание не дошло, а может… Хотелось бы знать: не нуждаются ли в помощи, и вообще…
Разумеется, письмо я взял. Читать не стал, да я и без того знаю, что господин средний советник имеет сообщить родне своего бывшего лучшего сослуживца. Что сожалеет, что был непростительно небрежен, вовремя не распознал, не заметил, не принял мер. Что по сути вся вина на нём, Намме. И так далее.
Дело об изуверах с Восьмой улицы по итогам выглядит так: в усадьбе в отсутствие хозяев собирались миряне, извращённо толкующие Закон Просветлённого. Ожидали пришествия подвижника Мироку и начала нового века, нынешний же именовали «последними временами» и всячески поносили. Более того, собственными делами усугубляли всеобщий, как они верили, распад и разлад. Доходило до поджогов и убийств, сыщик Хокума вёл расследование вместе с Наммой, пока не выяснилось, что Хокума сам принадлежит к той общине. Средний советник вызвал младшего к себе домой для личной беседы, тот напал на начальника, но был схвачен. Увы, при моём участии: я имел глупость вмешаться, не понимая, к чему клонит тесть. А Намма собирался родича отпустить. Дать ему сбежать, а может, и лично устроить побег.
Это всё было четыре с лишним года назад. С тех пор в Столице недоумевают, как мог младший советник, служилый родич дома Асано, связаться с изуверами. Был-то из лучших Полотняных чиновников, разве что порой расширительно толковал служебные полномочия, да ведь в Приказе это не редкость… Жил, правда, замкнуто, всего с одним слугою, женат не был, столичным заданиям предпочитал выездные. Был вроде бы искусным бойцом на саблях, но на стрелковых состязаниях не блистал. Неплохо разбирался в монашеских книгах, стихами же не славился. В общем, ничего не делал, чтобы его заметили при дворе. Но это всё простительные странности, до изуверства и убийства от них далеко.
Не знаю, как насчёт сабельного боя, а в рукопашной драке в тесном помещении этот мой младший родич был мастер. Едва меня не убил тогда у Наммы. Но что гораздо хуже - я едва не убил его, с собою не совладал. А тем, кто носит прозвание Асано, нельзя допускать такого - скверна ляжет на весь дом. Сколько раз я в юности грозился: вот возьму и устрою всем вам смертное осквернение… А когда чуть было не устроил, вовсе этого не хотел.
Дела обряда превыше должностных преступлений: Хокуму и его слугу раненных притащили на Первую улицу, в Конопляную усадьбу. Хоть и не наихудшая, а всё равно скверна, кровопролитие в родственном кругу. Очищение совершал сам дед, а потом распорядился сослать Хокуму в имение: за несвоевременный доклад о нечестивой общине и должностное самоуправство. Обвинения сравнительно мягкие, однако до Подступов, до родительского поместья, бывший сыщик не доехал. Говорят по-разному. Или что Конопляник распорядился о тайной казни по дороге. Или что ссыльный погиб при нападении разбойников: охрана отбивалась, а Хокума не мог, был без оружия и ещё не оправился от ран. Или что он покончил с собой, не перенеся позора. Или даже - ему позволили скрыться, ибо нельзя разбрасываться столь даровитыми людьми. И Хокума будто бы до сих пор тайно служит Конопляному дому, а что его никто не видел, так не мудрено: сыщик этот и прежде неплохо умел действовать под чужой личиной… Господин Намма, кажется, в его гибели не сомневается.
Родителей Хокумы уже давно нет в живых. На Подступах служит его зять, муж сестры. С ними предстоит объясняться мне - за Конопляный дом, а не только за собственное моё буйство. Передать письмо от Наммы - пожалуй, не худшее начало для разговора, да даже если письмо и потерять, явиться к ним придётся. Если прежде меня на дороге не встретят друзья-соседи и преданные крестьяне Северной ветви нашего дома. Дайте боги, чтобы они с вопросов начали, а не прямо с отмщения, и чтобы Сандза сообразил убежать.
- Господин! Надо бы на заезжем дворе поосторожнее. Ты каждый раз укладку с бумагами так бережно несёшь… Любой подумает: там сокровища! И шепнёт кому надо, а тот к разбойникам побежит.
- Хорошо, Сандза. Понесёшь её ты. Постарайся не потерять.
- Обижаешь, господин!
Я уж опасался…
Кто хочет видеть Подступы - тому лучше всего взобраться повыше на склон Белой горы, за два дня до Водопадов, если ехать от Столицы. Очень красиво - снежная вершина, ещё зелёный лес, красный кустарник, рыжая солома, чёрные поля, жёлтые домики. Но чтобы разглядеть всё это в подробностях, стоит спуститься и подойти поближе.
С заставы уездного начальника известили: едет его столичный родич, чиновник для особых поручений. Всего пара лошадей, один свитский, но сам чиновник страшен: бледен как мертвец, выглядит зловеще - не иначе как собирается наводить порядок безжалостной рукой. Уездный начальник вздохнул, помолился и стал готовить почётную встречу.
Как обычно, предупреждения оказались несколько преувеличенными. То есть действительно две лошади - верховая и грузовая, мальчик-погонщик, но сам вельможа выглядел не так уж грозно. А что на лице его запечатлено страдание - так оно и понятно, если не привык по горам верхом ездить, но виду подать не хочешь.
Обменялись приветствиями, двинулись в дом - причём приезжий чиновник успел отобрать у своего мальчишки какой-то короб, который тот хотел было утащить. Уже вводя гостя на крыльцо, уездный начальник услышал, как погонщик деловито осведомляется у местного конюха:
- А как у вас тут с конокрадами?
За обедом беседовали о столичных новостях - и они тоже оказались менее страшными, чем по слухам. Впрочем, привези молодой господин Асано указ о немедленном смещении уездного - он бы и угощения не принял. Когда столики унесли, приезжий перешёл к делу.
- Я, собственно, прибыл по приказу Обрядовой палаты. Из здешних обителей поступают жалобы…
Длинное лицо уездного начальника ещё больше вытянулось:
- Неужели - на мирские власти? А ведь Закон Просветлённого запрещает ложь и клевету!
- Нет, в письмах разве что намёки на бездействие местных властей. В остальном досточтимые хулят друг друга - что, впрочем, также запрещено Законом. И хула их противоречива, хотя не берусь пока судить, вследствие лжи или же заблуждения.
- Одно другому не мешает, - отметил уездный. - Я уж опасался - что-то новое… А таких жалоб и у меня уже толстая стопа скопилась. Всё добиваются, чтобы я превысил полномочия, произволом вмешиваясь в дела общины. Не дождутся.
- Могу ли я взглянуть и на эти бумаги - для сравнения?
- Сколько угодно! Немедленно распоряжусь доставить их в покой, где, надеюсь, изволишь расположиться. Там чтения - на полночи.
Несколько успокоившись, Нарифуса улыбнулся уже не учтиво, а насмешливо; добавил:
- Можно ли представить: винят друг друга в наведении великой суши! За всё время, что я тут служу, хвала богам, ни одной настоящей засухи не было, край сей воистину благословен!
- А как насчёт затоплений? - полюбопытствовал молодой господин Асано.
- Было однажды - так это сами они с затвором плотины и не управились.
- А кто именно? Из которой обители?
Уездный начальник хмурится:
- Легко ли разобрать? Затвор - на земле монахинь, но отвечают-то за них всяко монахи. И не то чтобы очень толково. Тогда, видишь ли, чтобы исправить неполадку, пришлось всех женщин из того храма временно переводить в старый скит - есть тут такой, повыше. Суеты было - больше необходимого, я бы сказал. А после ещё пришлось убеждать самих наставников, чтобы они не лезли и не доломали затвор окончательно, а обратились к знатоку. Благо таковой тут есть - родич наш Мидзуно, зять старого Хокумы.
То есть - муж сестры молодого Хокумы из Полотняного приказа. Тот самый, кому Иэнори везёт письмо. Но это потом.
- И что же, починили?
- Да, там и поломка-то оказалась незначительная, - небрежно взмахнул рукавом уездный. - Главная удача - что случилось всё это не в рабочую пору, ровно год назад.
- А что за горный скит?
- Эту женскую обитель однажды водою едва не снесло - когда река сменила русло, больше ста лет назад уже. Думали тогда перевести их на новое место, выше на горе возвели молельню - но им там тесно было, и позже они вернулись. А к тому времени близ старого храма уже соорудили запруду, вот эту самую, что и сейчас стоит. Досточтимым предлагали разные участки на обмен, чтоб запруду вывести под мирской надзор, да не задалось. Всё потому же: либо наставники согласны, а ученицы против, либо наоборот… Верхнему же скиту расширяться некуда - места нет. Ты же видел по дороге, наверное: у нас тут вся годная земля возделана, не так просто что-то поменять.
Асано кивает:
- Да, поля на вид прекрасно обустроены. Но вот что удивительно: сейчас если доводится читать донесения из женских обителей разных краёв, то по большей части о запустении, а не о тесноте. Монахинь всё меньше, а какие есть, селятся поближе к столицам. У вас иначе. В чём причина?
- Две причины могу назвать, только очень уж разных. Во-первых, нынешняя настоятельница, досточтимая Мёрэн - женщина деятельная, сама из Срединной столицы, ведёт большую переписку. Не только по части жалоб. Есть в её храме особы, которые раньше чуть ли не в Государевом дворце служили…
Список монахов и монахинь у Асано, разумеется, с собой. Но тут он удивлённо поводит бровью. Что значит: или у него не проставлено, кем досточтимые были в миру, или среди них есть неучтённые. Это было бы нехорошо, кабы к Водопадам недавно прибыла новенькая послушница: могла бы оказаться чьей-то беглой дочерью или женой. Но таких нет уже больше года, а ежели кого не искали по свежим следам, но ищут теперь, то едва ли поставят уездным властям в укор укрывательство.
- Во-вторых, - невозмутимо продолжает Нарифуса, - Сам понимаешь, в нашем краю… Любят здешние хозяева, чтоб на каждого братца - по сестрице. И о том заботятся.
Хозяева - боги Водопадов, братья и сёстры, число же их неизмеримо. Обоснование веское, хотя и несколько неожиданное в устах младшего родича дома Конопли, чьи родовые святыни - за много дней пути отсюда. Был бы Нарифуса здешний уроженец - тогда ему и полагалось бы судить от имени своих богов. Видимо, род его хорошо тут прижился.
- Благодарю, - кланяется старший родич. - Прочту доносы из твоего запаса и по итогам спрошу, чего не пойму.
С ответным поклоном Нарифуса говорит:
- Дозволишь ли и мне задать вопрос? Кто-то из свояков собирается принимать здесь постриг? Или из друзей?
Или даже из подруг. Отчего бы молодому Асано не упечь в монахини наскучившую даму… Ясно, что сам Конопляный не считается, как и никто из его родни: у них-то свой храм в Южной столице, в иных не постригаются.
- Об этом мне ничего не известно.
- Ну, нет так нет, - разводит ладонями уездный начальник. - Может, и к лучшему. Судя по всем этим жалобам, жизнь в обеих обителях - беспокойная!
(продолжение будет)
Наоборот
Псарня
Асано Иэнори, чиновник без должности
Если верить летописям, то прежние Властители Земель выслушивали подданных во дворцовом приёмном зале, у ворот, в походной ставке, а бывало, и в святилище. Государь, при чьём правлении я родился, приглашал для беседы в сад. Отрекшийся ныне государь Унрин готов был слушать доклады где угодно, лишь бы покороче. Нынешний владыка Облачных островов велел:
- Пойдём на псарню!
И полетел, только поспевай за ним.
Есть примеры древних царей, кто с восьмерыми мог толковать одновременно. Государь Сайфу - первый в своём роду, чьего внимания хватает на пять-шесть человек и дюжину собак. И не берусь сосчитать, на скольких ещё богов.
Псарня и сама подобна святому месту. Веревочные сетчатые перегородки - ибо дерево и бамбук жевать молодыми зубами не полезно. Свежее сено, луговая трава из ближних окрестностей Столицы. Белые псы. Известно: скверна к ним не пристаёт, хотя мёртвые кости тут тоже валяются, будто в преддверии преисподней. На самом деле царские собаки нужны, чтобы поглощать всё нечистое, затем их и держат во дворце.
Сбежались, обнюхали. Старшие меня помнят, молодые сегодня выучат. Не знаю, отличают ли они по запаху родню Властителя от прочих двуногих.
От меня, наверное, воняет. Храмовым дымом или перегаром. Хорошо хоть - платье новое, без должностных различий. Человеку из Конопляного дома Асано допустимо являться к государю одетым в неуставное.
Властитель сам раздаёт по порядку, кому какая в этот час положена еда. Собаки вьются вокруг него, и у Сайфу рук хватает на каждую. Потом он устраивается, развалясь, на куче сена, раскидывает пошире пятицветные рукава. Псы забираются, кто на красное, кто на жёлтое, зелёное, чёрное или белое. Садись, - кивает он мне.
Я не знаю, про что он спросит. О приёме я не просил.
- Тебе дед велел уволиться из Облачной рощи?
Вот как. Стало быть, речь о моих родовых делах. Однако - не о наших общих, насколько возможно разделять дела двух родов, Облачного и Конопляного. Государеву дедушке, начальнику над писцами и сыщиками, не с чего было смещать меня: под его началом я числился совсем недолго и давно, а распорядители храмов ему не подведомственны. Иное дело - мой дед, глава Обрядовой палаты.
Сайфу вообще-то запросто величает старшего Асано прадедушкой, когда хочет. Но не сейчас.
- Я попросился в отставку, Конопляный господин не возражал.
- А почему?
Поди пойми, к которой половине ответа относится вопрос.
- Смею предположить: не увидел в том урона для Облачной рощи. Жила же она как-то раньше без распорядителя-мирянина.
- Есть распорядитель, нет распорядителя - дела шли примерно одинаково?
- Да. Своим чередом
Усмехается:
- Об обители это говорит хорошо…
- А обо мне дурно. Для пустышки я слишком много суетился.
- Это суждение тамошнего начальства? Или кого-то из насельников?
Во дворце нельзя говорить: настоятель, монахи, храм… Нечистые слова.
Досточтимый настоятель не давал оценок моим хозяйственным способностям. Даже когда звонница рухнула. И когда я откопал лишний колокол. Выставить меня из храма мог бы наставник Унрин, отрекшийся государь, - я ведь за ним туда увязался. Якобы обитель, где он монашествует, нуждается в мирском смотрителе по хозяйству. Иначе не управится с наплывом приношений.
Было бы так, кабы в пору своего правления государь Унрин расплодил вокруг себя льстецов, укрепил бы подданных в мысли, будто царственной особе надо угождать. Он же добивался - и добился - прямо обратного: единственный льстец при нём, кажется, был я. И во дворце, и в храме потом.
Так мы и упражнялись много лет: он в холодности, я в навязчивости. Состязались в упрямстве, и он победил.
- Суждение - моё. Мне надоело.
- А вот это хорошо! - отзывается Сайфу, глядя, впрочем, на щенка, которого сейчас тормошит. Тот справедливо принимает похвалу на свой счёт, тычется носом государю за пазуху.
- Сама по себе суета не плоха, - продолжает Властитель Земель, - главное, чтоб она была к месту.
И добавляет, взглядывая поверх щенячьей спинки:
- Всяко лучше, чем пьяное безделье.
А вот это, пожалуй, государю на меня наговорили. Когда пьян, я ещё как деятелен. Хотя - к месту ли…
Не справился, в который уже раз. На должности храмовника успехов не снискал, так же, как в своё время на месте жреца. Не добился от государя-монаха не то что доброго чувства - хотя бы уважения, признания заслуг… И в семейной жизни сплоховал, а ведь жена была даже не ровня - дочка служилого. Родила, да не от меня, пришлось расходиться. И кто бы при такой жизни не запил?
- Мне нет прощенья, - склоняюсь я головою в сено.
Государь не обращает внимания, продолжает рассуждать:
- Издавна считается: исправный чиновник хорош на любой службе. Следуя этому завету, имеем ныне много бестолковых людей, каждый не на своём месте. Необходимо сообразоваться с сердцем каждого! Я не желаю, чтобы мои родичи подавали другим пример, удаляясь от дел в двадцать пять лет.
О, да. Особенно гадко будет, когда меня как образец предъявят самому Властителю Земель. Ступай, скажут, вслед за дядей на покой: наследника завёл, поцарствовал - и хватит…
Сайфу задумчиво поглаживает щенка.
- Строитель дорог из тебя не выйдет, я думаю. Усмиритель дикарей - тоже едва ли. А сам ты куда хотел бы?
Куда подальше. На материк, к китайцам, а лучше в Индию. Изучить, как устроено храмовое хозяйство на родине Просветлённого. Или, говорят, за Индией есть ещё какие-то земли…
В монахи ты меня, кажется, не отпустишь.
- Чего хотел бы… Присматривать за священными сосудами, пожалуй.
Сайфу морщится.
- Я серьёзно. Почему из меня не получился жрец, при всех-то дедовых стараниях? Мне любопытны, страшно сказать, не сами боги, а чудеса. Точнее, люди - сосуды для божьей силы. Всякие одержимые, не важно, числит их таковыми или нет Обрядовая палата. И самому от себя мне за последние годы не было тошно - только в те несколько дней, когда со мной был Облачный Богатырь.
Властитель Земель кивает. Пока молчит.
- Но этакое любопытство мало чего даёт. Обучать вещих дев - я не возьмусь. Учёный при святилище, летописец чудес? Не уверен, не припишу ли лишнего. Толкователь знамений? То же самое: чтобы этим заниматься, нужно спокойнее относиться к чудесам.
- А если не толкователь, а собиратель? Толкуют пускай другие.
Собиратель чудес на свою голову - это бы ладно. Я не уверен, что своею ограничусь, вот в чём беда.
- Боюсь, даже для этого я слишком пристрастен.
Самое грустное, что и государь мой Унрин мне не был нужен сам по себе. То и привлекало, что он - человек и бог в одном теле, человек, который побывал богом и не сошел с ума. Если бы я надеялся повторить ещё раз, без прежних ошибок, - я, наверное, сейчас таскался бы за тобою, государь-племянник. Но ты же видишь, я воздерживаюсь. И всё же, если искать мне места, то лучше - не по склонностям.
- Вся беда твоя, Конопляник, что ты человек богобоязненный. Боишься.
- Да. Боюсь улететь - туда, на божью сторону, насовсем. Ещё больше боюсь кого-то утащить за собой. И совсем не хочу, чтобы из-за меня кто-то улетел, а я остался. Ежели так, то впору правда отойти от дел. Вернее, лучше было бы никогда за них и не браться.
Государь щурится:
- А когда ты по трое суток сидишь недвижимо и едва дышишь - не боишься?
Да! То есть наоборот.
- Именно когда особенно боюсь, у меня эта штука и удаётся.
Властитель Земель осторожно отсаживает щенка, тихонько сталкивает с полы облачения самую увесистую собаку. Но говорит со мною, не с ними:
- Да нету той и этой стороны. Это только Подгорцы так думают, для которых боги только в зеркале видны. Стал бы Великий Властитель земли вокруг себя стягивать, чтоб потом от их обитателей отгораживаться каким-то рубежом! И другие боги - так. Правда.
Одним движением взлетает на ноги - не распугав собак, не потревожив ни одной сухой травинки. Молвит:
- Ладно. Кажется, я знаю, что тебе показать.
Благоприятен северо-восток
В последние несколько лет для молодого господина Иэнори посещение главной усадьбы Асано означало поход почти через весь город, с Восьмой улицы на Первую. А то и вовсе путешествие из-за городской стены, из храма Облачной рощи. Иное дело теперь: двор перейдёшь - и предстанешь перед дедом. Жизнь в отставке имеет свои приятные стороны, только вот некогда по пути обдумать: зачем дедушка, собственно, вызывает младшего внука?
Дом на Восьмой улице на самом деле Асано-младшему никогда и не принадлежал, хотя «господином с Восьмой улицы» его звали долго, а некоторые и сейчас так именуют. Поселили его там, чтобы он как человек, сведущий в Законе Просветлённого, отвадил оттуда неправо верующих почитателей подвижника Мироку. Решение не должностное, но родственное, ибо хозяин дома - брат мачехи Иэнориной супруги - в ту пору пребывал в посольстве за морем. Изуверов на Восьмой давно не осталось, зато по возвращении посла развелись китайцы. Не верящие, кажется, вовсе ни во что, разве что в наживу да в ловкость собственных рук. Самого приличного из китайцев, живописца и писаря, господин посол взял в приёмные сыновья, зачислил на службу в Государево книгохранилище, которое теперь возглавляет. Этого же искусника молодая госпожа с Восьмой улицы взяла в мужья: по любви, толком ещё не разойдясь с младшим Асано. Сама она - урождённая Намма, из младшей Конопляной родни, и конечно, служилый, пусть и иноземец, ей скорее ровня, чем вельможная особа вроде Иэнори. Хотя до поры вроде бы неплохо ладили…
Асано-внук помедлил, дождался, пока жена родит - не терять же внеочередного отпуска, положенного по случаю родильной скверны в семье, - убедился, что и супруга, и дитя вроде бы здоровы, и вернулся в Облачную Рощу, на службу. Отходил туда два-три дня, да и подал в отставку. И вернулся в Столицу - но уже не на Восьмую, а на Первую улицу.
Старый господин Асано внука в дом принял, но доселе беседы не удостаивал. Хотя и был, несомненно, извещён: недавно Иэнори встречался с Государем и что-то Властитель Земель ему пообещал. Что именно, внук и сам не взялся бы объяснить, не понял.
Как во всех усадьбах знатнейших семей Столицы, приёмная здесь - почти дворцового вида: зеркальные половицы, красные столбы, расшитые занавеси. Сюда-то, а не в личные покои, глава Конопляного дома и пригласил бывшего мирского распорядителя Облачной рощи. И сам предстал не в домашнем платье, а в белом облачении жреца, первого человека в Обрядовой палате. Принял поклоны и приветствия, указал, где сесть.
Приподнял седые брови и молвил:
- Почему-то я не получил твоего прошения о переводе на новую должность. Не затерялось ли?
- Дерзну уточнить: об отставке.
- Конопляники в отставку не уходят, - отвечал дед.
В Столице эту черту дома Асано упоминают скорее как неприятную. Впрочем, из четверых ныне живых сыновей, восемнадцати внуков, шестерых уже взрослых правнуков, двух десятков племянников и трёх примерно сотен младших служилых родичей - действительно, отставных, кроме Иэнори, сейчас нет ни одного. Некоторые по нездоровью ушли в монахи, но и в храмах по-прежнему радеют о благе державы.
- Я верю, - продолжает старик, - что ты и в Облачной роще не прижился…
Точно так же, как прежде в головной Обрядовой палате и в Полотняном приказе. Увы! - внук склоняется покаянно.
- …Но не всерьёз же ты намеревался остаток жизни посвятить домашним радостям? Чему особенно радоваться-то? Я-то ждал, ты мне правнука обеспечишь, а его Полынники, можно сказать, из-под носа увели…
В самом деле, жениного сына своим Иэнори не объявлял. А китаец объявил, стало быть, мальчик теперь - внук господина книгохранителя, младший родич Полынного дома.
Вчуже подумаешь: велика ли разница, тридцать восемь правнуков у человека или тридцать девять? Надобно, должно быть, самому дожить до преклонных лет, чтобы понять этакие чувства.
- Пусть младенец себя покажет, - отзывается внук. - Если проявится наша порода…
Сомневался бы молодой Асано, не его ли это дитя, - признал бы как сына сразу. Увы, иначе как чудом такое статься в целомудренном супружестве не могло, а чудес он как жрец у себя на Восьмой улице не наблюдал.
- Ещё бы ей не проявиться, - обрывает дед. - Конопляной породы в нём всяко не меньше половины. Но уж уступили так уступили, не обижать же теперь Полынников.
Старик с сожалением качает головою. Перекладывает веер из руки в руку. Говорит:
- Итак, о твоём новом назначении. Из Обрядовой палаты ты не отчислен. И не надейся. Будешь пока для особых поручений. Раз ни на что постоянное не годишься.
Да. С двенадцати своих лет и до недавних дней, больше чем полжизни, Иэнори пытался состоять при двоюродном брате, прежнем Властителе Земель. Во дворце или в храме, по должностной обязанности или вопреки оной, на положении то ли наперсника, то ли порученца на побегушках… Но с этим покончено, и похоже, дед это признаёт.
- Я тут про тебя удивительную вещь узнал, - говорит старший Конопляник. - Оказывается, для тебя благоприятен северо-восток. Вот ни для кого не благоприятен, а для тебя… Поди ж ты!
Он гадал и ему так выпало? Или дед договорился, чтобы Иэнори взяли на военную службу в дальнюю крепость? Или проще: всё-таки монашество, но не где захочешь, а на горе Эй, что прикрывает Столицу с северо-восточной стороны.
- И поручение в тех краях для тебя есть. Не очень далеко, на Подступах. В том уезде, где хозяйничает наш Нарифуса. На Водопадах.
Конопляник не просто расплодил вокруг себя столько родни, что мог бы заселить целый город. Он ещё всех их знает по именам! У младшего Асано глаза под скромно опущенными веками бегают влево-вправо, будто он мысленно прокручивает свиток с перечнем земель и уездов Облачной страны. Но Водопадов, конечно, нельзя не знать: тамошнее святилище ежегодно получает дары от Государева двора.
Нарифуса жрецом при Водопадах быть не может, там хозяйничает всегда пара, жрец и жрица. Он, видимо, представляет мирскую власть. А как бишь зовут святилищную пару? Старец Акидзанэ и его сестра, вроде бы так. Но если бы дело было к ним, дед бы так и сказал.
Конопляный господин продолжает:
- Есть там две обители. Обе жалобами изошли друг на друга. И добро бы последовательно жаловались, на одно и то же… А у них в каждом письме новая обида. Наставники отказывают ученицам в надобных обрядах. Ученицы не допускают наставников к исполнению уставных заповедей. Наставники на учениц науськивают разбойных мирян. Ученицы совращают наставников ко греху.
С тех самых пор, как Просветлённый разрешил своей приёмной матери основать женскую монашескую общину, монахи с монахинями ссорятся примерно по этим поводам. Что необычно в нынешнем случае?
- Из последних писем вообще выходит, будто женская обитель заперла водосток и разоряет окрестных земледельцев. А в мужской власть захватил то ли оборотень, то ли заморский колдун. То ли вражья сила прямо из Индии.
Дед щёлкает веером, слуга вылезает из-за занавеса, подаёт Иэнори ларец.
- Грамоты тут, - молвит глава Обрядовой палаты. - Ознакомься, поезжай и разберись.
Задача
Асано Иэнори, чиновник для особых поручений
- Господин, а я не понял: далеко вообще до этих Приступов?
- Подступов. Еще дней семь, если нигде не застрянем.
- Ну, и если разбойники не нападут!
Еду я без охраны, всей свиты - отрок Сандза двенадцати лет. На заставе при въезде в Озерный край нас уже задержали было. Не может, дескать, чиновник для особых поручений, да из жреческого дома, путешествовать столь скромно. Пришлось объяснить: новые времена, велено блюсти бережливость во всём. Государева воля!
За последние пять-шесть лет я не слышал столько рассказов о разбое, сколько за три дня пути от погонщика Сандзы. Особенно тревожит его некто Барамон, головорез с индийским именем и славой вплоть до Столицы. Говорят, благочестивый, грабит только неправедных, а добычу раздаёт бедным. Лицом ужасен, впрочем, настоящее его обличье никому не ведомо. Обидно! Сложись всё иначе, может быть, сейчас самым знаменитым разбойником Облачной страны был бы удалец по прозвищу Селезень, отец моего погонщика. Но Селезня в своё время Конопляный господин пристроил к другому делу. А теперь вот и сын его служит дому Асано.
Любопытно, откуда на устах у здешних жителей Индия. В письмах монахинь из той обители, куда мы едем, тоже говорится: настоятеля соседнего храма подменил загадочный индиец. Ему бы более пристало имя «Барамон», что на наречии Просветлённого означает «жрец» - приносящий кровавые жертвы идолам и враждебный Закону. Монахинь этот настоятель или лженастоятель довёл до полной крайности, так что они вынуждены затворить свои ворота для наставников из мужской обители, а значит, не могут совершать покаяние и прочие обряды помимо чтения святых книг.
В иноземные козни я не верю, но по своему храмовому опыту знаю: одному монаху выдать себя за другого не так-то сложно. Хотя грамоту о посвящении строго запрещается передавать другому лицу, но - передают, обманом вымогают, крадут, забирают после кончины монаха… В окрестностях Столицы мне самому предлагали не задорого купить чью-то грамоту, ежели я хочу скрыться под монашеским плащом. Однако настоятель - другое дело: чтобы возглавить храм, надо иметь предписание Обрядовой палаты. Точно известно, что в последние годы к Водопадам на эту должность никого не назначали. Старого настоятеля должна знать в лицо вся община и соседи-миряне, притвориться им мог бы разве что и вправду колдун. Если же старого сместили-таки, то есть в обитель прибыл самозванец с поддельным предписанием…
Перед отъездом я зашёл посоветоваться к бывшему своему тестю, сыщику Намме из Полотняного приказа. Грехи монахов на Подступах, если верить тамошним же монахиням, и наоборот, грехи монахинь в изложении монахов, не сводятся к нарушениям устава и обрядовым неурядицам. Укрывательство краденого, устройство в заброшенных молельнях разбойных логовищ, порча плотин и каналов. Обе обители, как и в других местах в Облачной стране, расположены в горах, там, где уже не расчистишь места для полей. Вода, прежде чем дойдёт до крестьян, протекает через храмовую землю, и устроить либо засуху, либо затопление проще всего как раз там. В общем, если хоть отчасти доносы правдивы, то должны были поступать жалобы на то же самое и в другие ведомства, а не только в Обрядовую палату. Если там к ним прислушались, Полотняный приказ должен был начать разбирательство… Возможно, и начал, и уже завершил, только дед мне о том ничего не сказал.
Явился я к среднему советнику Намме в неслужебные часы, но дома не застал - тот отправился на Восьмую, к дочери и внуку. Я решил обождать. Тем более что мне сразу нашли дело: у трёхлетней моей свояченицы - тоже бывшей, конечно, - потерялась собака, и весь дом её искал. Гостю тоже пришлось поучаствовать. Пёс обнаружился в воловьем стойле, мирно спал. Девочка возопила, что бедняжка заболел, растормошила, пёс попытался и впрямь сбежать… В общем, время до возвращения господина Наммы прошло быстро.
Выяснилось: ничего подобного о монахах с Водопадов в Приказе неизвестно. Жалобы на грабежи поступали, но занимались этим, похоже, миряне, и местные власти обязались обуздать их сами. Что же до настоятеля…
- Лет десять назад мне довелось расследовать дело о подмене - и даже не монаха, а наместника в одной из отдалённых земель. Наместник оказался настоящий, но безобразий мы там выявили немало…
Сыщик надолго замолчал, потом спросил:
- Значит, отправляешься в те края?
- Видимо, придётся, - сказал я.
- Тогда не отвезёшь ли туда письмо? На Водопадах ведь живёт наша родня, из северной ветви. После того, как был сослан младший советник Хокума, я им написал, ответа не было. Может, послание не дошло, а может… Хотелось бы знать: не нуждаются ли в помощи, и вообще…
Разумеется, письмо я взял. Читать не стал, да я и без того знаю, что господин средний советник имеет сообщить родне своего бывшего лучшего сослуживца. Что сожалеет, что был непростительно небрежен, вовремя не распознал, не заметил, не принял мер. Что по сути вся вина на нём, Намме. И так далее.
Дело об изуверах с Восьмой улицы по итогам выглядит так: в усадьбе в отсутствие хозяев собирались миряне, извращённо толкующие Закон Просветлённого. Ожидали пришествия подвижника Мироку и начала нового века, нынешний же именовали «последними временами» и всячески поносили. Более того, собственными делами усугубляли всеобщий, как они верили, распад и разлад. Доходило до поджогов и убийств, сыщик Хокума вёл расследование вместе с Наммой, пока не выяснилось, что Хокума сам принадлежит к той общине. Средний советник вызвал младшего к себе домой для личной беседы, тот напал на начальника, но был схвачен. Увы, при моём участии: я имел глупость вмешаться, не понимая, к чему клонит тесть. А Намма собирался родича отпустить. Дать ему сбежать, а может, и лично устроить побег.
Это всё было четыре с лишним года назад. С тех пор в Столице недоумевают, как мог младший советник, служилый родич дома Асано, связаться с изуверами. Был-то из лучших Полотняных чиновников, разве что порой расширительно толковал служебные полномочия, да ведь в Приказе это не редкость… Жил, правда, замкнуто, всего с одним слугою, женат не был, столичным заданиям предпочитал выездные. Был вроде бы искусным бойцом на саблях, но на стрелковых состязаниях не блистал. Неплохо разбирался в монашеских книгах, стихами же не славился. В общем, ничего не делал, чтобы его заметили при дворе. Но это всё простительные странности, до изуверства и убийства от них далеко.
Не знаю, как насчёт сабельного боя, а в рукопашной драке в тесном помещении этот мой младший родич был мастер. Едва меня не убил тогда у Наммы. Но что гораздо хуже - я едва не убил его, с собою не совладал. А тем, кто носит прозвание Асано, нельзя допускать такого - скверна ляжет на весь дом. Сколько раз я в юности грозился: вот возьму и устрою всем вам смертное осквернение… А когда чуть было не устроил, вовсе этого не хотел.
Дела обряда превыше должностных преступлений: Хокуму и его слугу раненных притащили на Первую улицу, в Конопляную усадьбу. Хоть и не наихудшая, а всё равно скверна, кровопролитие в родственном кругу. Очищение совершал сам дед, а потом распорядился сослать Хокуму в имение: за несвоевременный доклад о нечестивой общине и должностное самоуправство. Обвинения сравнительно мягкие, однако до Подступов, до родительского поместья, бывший сыщик не доехал. Говорят по-разному. Или что Конопляник распорядился о тайной казни по дороге. Или что ссыльный погиб при нападении разбойников: охрана отбивалась, а Хокума не мог, был без оружия и ещё не оправился от ран. Или что он покончил с собой, не перенеся позора. Или даже - ему позволили скрыться, ибо нельзя разбрасываться столь даровитыми людьми. И Хокума будто бы до сих пор тайно служит Конопляному дому, а что его никто не видел, так не мудрено: сыщик этот и прежде неплохо умел действовать под чужой личиной… Господин Намма, кажется, в его гибели не сомневается.
Родителей Хокумы уже давно нет в живых. На Подступах служит его зять, муж сестры. С ними предстоит объясняться мне - за Конопляный дом, а не только за собственное моё буйство. Передать письмо от Наммы - пожалуй, не худшее начало для разговора, да даже если письмо и потерять, явиться к ним придётся. Если прежде меня на дороге не встретят друзья-соседи и преданные крестьяне Северной ветви нашего дома. Дайте боги, чтобы они с вопросов начали, а не прямо с отмщения, и чтобы Сандза сообразил убежать.
- Господин! Надо бы на заезжем дворе поосторожнее. Ты каждый раз укладку с бумагами так бережно несёшь… Любой подумает: там сокровища! И шепнёт кому надо, а тот к разбойникам побежит.
- Хорошо, Сандза. Понесёшь её ты. Постарайся не потерять.
- Обижаешь, господин!
Я уж опасался…
Кто хочет видеть Подступы - тому лучше всего взобраться повыше на склон Белой горы, за два дня до Водопадов, если ехать от Столицы. Очень красиво - снежная вершина, ещё зелёный лес, красный кустарник, рыжая солома, чёрные поля, жёлтые домики. Но чтобы разглядеть всё это в подробностях, стоит спуститься и подойти поближе.
С заставы уездного начальника известили: едет его столичный родич, чиновник для особых поручений. Всего пара лошадей, один свитский, но сам чиновник страшен: бледен как мертвец, выглядит зловеще - не иначе как собирается наводить порядок безжалостной рукой. Уездный начальник вздохнул, помолился и стал готовить почётную встречу.
Как обычно, предупреждения оказались несколько преувеличенными. То есть действительно две лошади - верховая и грузовая, мальчик-погонщик, но сам вельможа выглядел не так уж грозно. А что на лице его запечатлено страдание - так оно и понятно, если не привык по горам верхом ездить, но виду подать не хочешь.
Обменялись приветствиями, двинулись в дом - причём приезжий чиновник успел отобрать у своего мальчишки какой-то короб, который тот хотел было утащить. Уже вводя гостя на крыльцо, уездный начальник услышал, как погонщик деловито осведомляется у местного конюха:
- А как у вас тут с конокрадами?
За обедом беседовали о столичных новостях - и они тоже оказались менее страшными, чем по слухам. Впрочем, привези молодой господин Асано указ о немедленном смещении уездного - он бы и угощения не принял. Когда столики унесли, приезжий перешёл к делу.
- Я, собственно, прибыл по приказу Обрядовой палаты. Из здешних обителей поступают жалобы…
Длинное лицо уездного начальника ещё больше вытянулось:
- Неужели - на мирские власти? А ведь Закон Просветлённого запрещает ложь и клевету!
- Нет, в письмах разве что намёки на бездействие местных властей. В остальном досточтимые хулят друг друга - что, впрочем, также запрещено Законом. И хула их противоречива, хотя не берусь пока судить, вследствие лжи или же заблуждения.
- Одно другому не мешает, - отметил уездный. - Я уж опасался - что-то новое… А таких жалоб и у меня уже толстая стопа скопилась. Всё добиваются, чтобы я превысил полномочия, произволом вмешиваясь в дела общины. Не дождутся.
- Могу ли я взглянуть и на эти бумаги - для сравнения?
- Сколько угодно! Немедленно распоряжусь доставить их в покой, где, надеюсь, изволишь расположиться. Там чтения - на полночи.
Несколько успокоившись, Нарифуса улыбнулся уже не учтиво, а насмешливо; добавил:
- Можно ли представить: винят друг друга в наведении великой суши! За всё время, что я тут служу, хвала богам, ни одной настоящей засухи не было, край сей воистину благословен!
- А как насчёт затоплений? - полюбопытствовал молодой господин Асано.
- Было однажды - так это сами они с затвором плотины и не управились.
- А кто именно? Из которой обители?
Уездный начальник хмурится:
- Легко ли разобрать? Затвор - на земле монахинь, но отвечают-то за них всяко монахи. И не то чтобы очень толково. Тогда, видишь ли, чтобы исправить неполадку, пришлось всех женщин из того храма временно переводить в старый скит - есть тут такой, повыше. Суеты было - больше необходимого, я бы сказал. А после ещё пришлось убеждать самих наставников, чтобы они не лезли и не доломали затвор окончательно, а обратились к знатоку. Благо таковой тут есть - родич наш Мидзуно, зять старого Хокумы.
То есть - муж сестры молодого Хокумы из Полотняного приказа. Тот самый, кому Иэнори везёт письмо. Но это потом.
- И что же, починили?
- Да, там и поломка-то оказалась незначительная, - небрежно взмахнул рукавом уездный. - Главная удача - что случилось всё это не в рабочую пору, ровно год назад.
- А что за горный скит?
- Эту женскую обитель однажды водою едва не снесло - когда река сменила русло, больше ста лет назад уже. Думали тогда перевести их на новое место, выше на горе возвели молельню - но им там тесно было, и позже они вернулись. А к тому времени близ старого храма уже соорудили запруду, вот эту самую, что и сейчас стоит. Досточтимым предлагали разные участки на обмен, чтоб запруду вывести под мирской надзор, да не задалось. Всё потому же: либо наставники согласны, а ученицы против, либо наоборот… Верхнему же скиту расширяться некуда - места нет. Ты же видел по дороге, наверное: у нас тут вся годная земля возделана, не так просто что-то поменять.
Асано кивает:
- Да, поля на вид прекрасно обустроены. Но вот что удивительно: сейчас если доводится читать донесения из женских обителей разных краёв, то по большей части о запустении, а не о тесноте. Монахинь всё меньше, а какие есть, селятся поближе к столицам. У вас иначе. В чём причина?
- Две причины могу назвать, только очень уж разных. Во-первых, нынешняя настоятельница, досточтимая Мёрэн - женщина деятельная, сама из Срединной столицы, ведёт большую переписку. Не только по части жалоб. Есть в её храме особы, которые раньше чуть ли не в Государевом дворце служили…
Список монахов и монахинь у Асано, разумеется, с собой. Но тут он удивлённо поводит бровью. Что значит: или у него не проставлено, кем досточтимые были в миру, или среди них есть неучтённые. Это было бы нехорошо, кабы к Водопадам недавно прибыла новенькая послушница: могла бы оказаться чьей-то беглой дочерью или женой. Но таких нет уже больше года, а ежели кого не искали по свежим следам, но ищут теперь, то едва ли поставят уездным властям в укор укрывательство.
- Во-вторых, - невозмутимо продолжает Нарифуса, - Сам понимаешь, в нашем краю… Любят здешние хозяева, чтоб на каждого братца - по сестрице. И о том заботятся.
Хозяева - боги Водопадов, братья и сёстры, число же их неизмеримо. Обоснование веское, хотя и несколько неожиданное в устах младшего родича дома Конопли, чьи родовые святыни - за много дней пути отсюда. Был бы Нарифуса здешний уроженец - тогда ему и полагалось бы судить от имени своих богов. Видимо, род его хорошо тут прижился.
- Благодарю, - кланяется старший родич. - Прочту доносы из твоего запаса и по итогам спрошу, чего не пойму.
С ответным поклоном Нарифуса говорит:
- Дозволишь ли и мне задать вопрос? Кто-то из свояков собирается принимать здесь постриг? Или из друзей?
Или даже из подруг. Отчего бы молодому Асано не упечь в монахини наскучившую даму… Ясно, что сам Конопляный не считается, как и никто из его родни: у них-то свой храм в Южной столице, в иных не постригаются.
- Об этом мне ничего не известно.
- Ну, нет так нет, - разводит ладонями уездный начальник. - Может, и к лучшему. Судя по всем этим жалобам, жизнь в обеих обителях - беспокойная!
(продолжение будет)