Из Рассказов Облачной Страны
Дерево с драконьими цветами
Морозный месяц
Срединная Столица - город правильный. Кварталы ровны, улицы прямы, ворота по четырём сторонам света. У Южных ворот справа храм и слева храм: Восточный и Западный. Отсюда до дворца Государя ведёт не дорога - целая площадь шириной в шестьдесят шагов, а длиною во весь город. Вдоль неё, поперек улиц - дороги. Всё как на клетки расчерчено. Справа речка и слева речка, текут между кварталами почти как по нитке: строго с севера на юг. А сливаются уже за городом.
Вечер, зима, несильный юго-западный ветер звенит в колокольцах на храмовых башнях. Снег лежит во дворах, а по площади и по улицам вьётся поземкой вместе с сухой пылью и соломенною трухой. Ущербный месяц за растрепанным облаком, внизу уже темно, только два квартала светятся: в восточной части на Седьмой улице и с запада на Шестой. Горят потихоньку внутри своих глиняных оград. Два пожара за зимнюю ночь - это, по столичным меркам, немного. Лишь бы ветер не усилился. Или не сделалось землетрясение, как минувшей осенью. Как полетят в домах фонари с крючьев - и вправду беда!
Пожаров сейчас мало, но пожарных еще меньше. На западе они уже работают: бегают с баграми и кадками. До восточного зарева пока не добрались, там жильцы сами управляются.
Горожане по морозной погоде жаровни жгут, уголья роняют - сами пускай и тушат теперь!
В квартале на Седьмой улице четыре усадьбы. Одна полыхает, две занялись, четвёртая пока цела. Над домами летают горящие клочья - и бумага, и кора с крыш, и полотно. Это в самом большом дворе стояли палатки - что вообще-то запрещено. Огонь трещит, скотина мычит, кто-то плачет, кто-то распоряжается.
Долговязый дядька стоит в раскачку на бревне, кидает тюки через стену на улицу. Женщина в ночном платье сидит над другою, лежащей, трясёт её за плечи - нет, перестала: поздно. Вол ревёт и ломится через бумажное окно прямо в дом. Два десятка вооружённых дюжих парней - откуда столько разом? - валят другое здание. Налегли по десятеро на два угловых столба: ещё немного, и своротят.
Воротца квартала нараспашку. Через них вываливаются на улицу трое: двое на своих ногах, а один, похоже, угорел, его тащат под локти. Никому до них нет дела. Сворачивают с поперечной улицы на продольную дорогу, в темноту.
Всё плохо
Барышня Намма, девица на выданье
Всё плохо.
Во-первых, батюшка получил повышение. Он теперь средний советник. Значит, мы больше никуда из Столицы не ездим. Это ведь целое наместничество, пожалуй, должно провороваться, чтобы Полотняный приказ отрядил на разбирательство среднего советника! А сидеть на месте подолгу господин Намма не привык.
И знает он, что нынешний чин - для него высший. Ведущего советника ему не дадут: знатностью не вышел. Разве что перед самой отставкой пожалуют, для почёта.
Батюшка, конечно, за чинами не гонится. Только всё равно как-то неуютно ему. Будто бы вырос под самый потолок. И якобы совсем уже старый…
А раз так, то завел себе стариковскую причуду. Ухаживать за дочками из знатных домов ему, видите ли, уже не по летам. Может себе позволить жену по сердцу, а не из светского расчета. И перевез к нам в дом эту особу.
Она женщина одинокая. Сирота, старший в семействе - её брат, а он учёный, отбыл с посольством на материк и невесть когда вернется. Господин Намма к ней и раньше хаживал, несколько лет, а теперь забрал к себе.
Не в том дело, что она - не ровня Наммам или не красавица. Это всё при ней, а что годами не юна - так и батюшка ещё не в той дряхлости, когда на молоденьких тянет. Но беда другая: дура она. Вот просто - дура.
Кроткий нрав: хозяйством нашим заправлять не пытается. За то вся челядь её и хвалит. Порою даже Рю, моя собственная воспитанница! А уж жена Урасаки - просто новой барыней не налюбуется. Особенно как сравнит с моею матушкой…
Тонкий вкус: лежит целыми днями в своих покоях, читает повести. И изящным рукодельем занимается, не отрываясь от книжки: из чистой крашеной бумаги складывает цветы. Сотнями! Снизывает их на ниточку, получаются шары, чтобы благовония хранить. У нее к благовониям слабость, и не зря: в братней усадьбе челядь держит квасильню, бобовую подливу стряпают. Зайдут с отчётом - два дня потом пахнет кислым.
Чувствительное сердце: над повестями она проливает слёзы. Вот спрашивается: если там всё так печально написано - зачем себя изводить читаючи? - Нет! Каждый раз, как к ней её челядь придёт, заказывает новых книжек. Да побольше, да чтобы жалостные.
И о чём с нею говорить, не понятно. Она во всём грустное находит. Пыталась я ей что-нибудь из жизни рассказать, из батюшкиных сыскных дел - рыдает! Ещё никого не убили, а она уж рыдает. Ну, разве не дура?
А господин Намма с ней находит о чём потолковать. Если бы он с нею тешился только - нет, беседуют по ночам чуть не до утра. Со мною он давно уже столько не разговаривал.
Обидно. Получается, ему как раз этакие женщины милы. Кроткие, плаксивые и тупые. Но если даже он таких любит - то что же мне-то удивляться, что жениха у меня всё нет?
Это во-вторых. Мне, понимаете ли, приспело замуж. Все этим озадачились. И матушка. И муж её, господин Гээн. И батюшкина кормилица, что наше хозяйство ведёт. И все кормилицыны подружки. И кажется, даже батюшкина зазноба нет-нет да и всплакнёт над моей незамужней долей…
И братец - туда же со своими заморскими изречениями. Про птиц-однокрылок и рыб-одноглазок, которые весь свой век парами живут, иначе сдохнут. Но как выйти замуж, в учёных книгах не написано. Сказано только, что непременно надо выбирать по календарю. Было б у меня по жениху на каждый месяц в году да на каждый год из дюжины звёздных лет - я бы уж, наверное, как-нибудь выбрала…
Все судят да рядят, а до дела почти и не дошло. Каких-то кавалеров обсуждают, но отметают за негодностью. Одного уговорили прийти познакомиться. Кормилица меня умоляла: ни слова о делах! Я и вела себя прилично. Не обмолвилась ни про какой грабёж, подлог, растрату… Беседовали о погоде, о достопамятных местах, о стихах. Жених держался тоже пристойно, за занавес ко мне подглядывать не пытался. Назавтра стишок прислал. А потом занемог. Сперва решили - от страсти, да не тут-то было. От календаря. Оказалось, для него, по срокам его рождения, в этом году взошла как раз какая-то такая звезда, что через неё он к нашему дому ходить не может: дорога запретная. И стоять на своём месте это светило будет двенадцать лет. А мне - ждать, пока оно стронется? Я помру раньше.
Ну, а с другими кавалерами и до того не дошло.
Я бы и не огорчалась. Но когда все про этих женихов с утра до ночи твердят… Да еще у Рю, у маленькой, любовь завелась - с сыном Урасаки. Сам Урасака, как батюшка чин получил, сделался старшим челядинцем, а сын его - нашим возчиком. Рю на их половине теперь ночует. А батюшка - с новой женой.
Лучше я бы служить пошла, что ли. При какой-нибудь госпоже из старшей нашей родни, из Конопляного дома. Пусть бы даже при какой-нибудь вздорной отставной дворцовой даме. Да нужны ли им прислужницы?
Правда, сегодня сам Конопляный господин Асано вызвал к себе батюшку. Не в Палату Обрядов, а домой. Может, и выйдет мне служба?
Жгутовый человек
Господин Асано, глава Палаты Обрядов, старший в доме Конопли
Намма, средний советник Полотняного приказа, его младший родич
Усадьба Конопляного дома - на Второй улице, ближней ко дворцу. Занимает целый квартал. Во всём убранстве - строгость, почти как во дворцовой Палате Обрядов. Сразу видно: живёт здесь первый сподвижник верховного жреца - Государя, Властителя Земель. А нынешнему Государю господин Асано приходится ещё и дедом по матери.
Кажется, даже нетронутый снег в саду выровнен, уложен ровными гребешками, словно на подступах к святыне. Сад велик и по всем сторонам обведён крытыми переходами - от одного жилого крыла к другому и к большому дому. Не жильё среди деревьев, наоборот - деревца, кусты и пруд с мостиком в оправе из построек. За решетчатыми створками сквозь бумагу еле виден свет в покоях. Будто месяц светит сначала в дом, а уже оттуда - наружу.
Масляный фонарик-непроливайка зажжён в рабочем уголку господина Асано. Конопляное масло, конечно. Старший в роду Конопли принимает младшего родича наедине.
Очень стар глава Палаты Обрядов. И лицо, и руки - как из пеньки свиты, из толстой верёвки и тонких жгутов - под сухой тоненькою кожей. Седина при фонаре кажется желтой. А глаза чёрные, ясные. Как малым детям, так и старикам можно не прятать взора, глядеть открыто.
Одет по-домашнему, в рябенький халат. Младший родич Намма не подымает взгляда выше рукавов главы дома. Выше узорной грелки: на ней старик держит ладони. Сам Намма в должностном зелёном наряде, слишком громоздком для доверительной беседы. Но что поделать - средний советник явился сюда прямо со службы.
Уже не юноша, конечно, но - видно, что он ещё в самом начале своей зрелости. На четвёртом десятке, раза в два помоложе господина Асано. Ростом невелик, сложён округло, лицо застыло от почтительности.
- Иными словами, жениха у тебя на примете нет, - говорит старик.
Он спросил: решил ли уже Намма, за кого выдать дочку? Средний советник удручённо склоняет голову ещё ниже. Нет жениха…
- А у меня - есть.
Асано не зовут своих младших в гости просто так. Непременно затем, чтобы порадовать подарочком.
- Что скажешь, если им будет мой младший внук?
Сын младшего сына, двоюродный брат Государя. Племянник главы Полотняного приказа…
Намма не меняется в лице. Старый Асано это оценил. Продолжает:
- Девочка у тебя - храбрая и рассудительная. Слышал я, не теряется и в сложных обстоятельствах.
Сомнительные достоинства для невесты. Видно, дом Конопли подобрал жениха ей под стать.
- Буду прям. Внук мой испорчен слишком мягким воспитанием. Третьего дня его вернули в город: он собирался бежать в горный храм. Едва не принял монашеские обеты. Это благочестиво, но не уместно: в нашем доме монахов пока достаточно. Его надобно женить.
Старик замолчал, ждёт ответа. Намма не станет расточать благодарностей. Молвит деловито, кратко, как любит господин:
- Это поможет?
- Должно помочь. В Конопляном доме женатые в храм не уходят. Или… Ты видишь другие способы?
- Я мало знаю молодого господина…
А внука дед к разговору не позвал. Хотя уж при сватовстве-то мог бы и предъявить жениха. Беглец при поимке сопротивлялся, да так, что синяков пудрой не прикроешь?
- Вот и посмотришь сам, - кивает господин Асано.
Да. Разные строптивцы своевольничают по-разному. Выбрать способ усмирения можно лишь применительно к особенностям пленника.
- Рад буду принести посильную пользу, - отвечает Намма, голосом не выказывая ни радости, ни ужаса.
- Завтра мальчик проберётся к тебе в дом. Пусть проведёт у вас ночь, другую, третью… - старик разводит руками над грелкой. - И будем считать, что дети любят друг друга. И поженим.
Итак, задача Наммы и его домашних - чтобы за трое суток молодой господин не сбежал или не выкинул чего похуже. Кто их знает, почитателей Просветлённого, с их обетом целомудрия…
Прокрался
Барышня Намма, девица на выданье
Намма, средний советник Полотняного приказа, её отец
Молодой господин Асано, ее жених
Урасака, старший челядинец дома Намма
Батюшка вернулся поздно и сказал, что мне нужно хорошенько выспаться. Потому что под утро ко мне прокрадётся кавалер. Младший внук самого Конопляного господина, необычайная честь.
Да я же глаз не сомкну! А вдруг он не в те покои сунется по ошибке? Братец спросонья может и за оружие схватиться. А уж кормилица… Нет, сказал батюшка: прибудет жених, скорее всего, под охраной, хотя и украдкой. А челядинцы дома Асано нашу усадьбу знают.
Всё равно я до утра не спала. По такому случаю даже Рю осталась при мне. Но и посудачить о кавалере толком не получилось: мы обе про него ничего не знаем. Правда, Рю обещала разведать.
Известно только, что он хотел уйти в монахи. И нужно его убедить, чтобы он передумал. Стеречь его надо, а жить с ним вообще-то никто не заставляет. Ну, надо на него посмотреть, решила я. Что за молодой господин из старшего рода.
Ох. Лучше бы я раньше думала!
Как раз когда меня всё-таки сморило перед рассветом, вдруг - шум, топот. Кавалер крадётся! Двое крепких охранников держат его за бока, чуть ли не ноги ему переставляют. Еще один впереди, показывает дорогу, да сзади четвёртый на подхвате. Утро морозное, а они все уже взопрели - от ответственности. Жениха за ними плохо видно. Но завели его прямо ко мне в покой и оставили. Я лежу укрывшись с головой, думаю: сейчас сосчитаю до пяти и выгляну.
Это и было ошибкой.
На раз-два-три-четыре-пять кавалер успел усесться на циновке по-монашески, ноги узлом. Руки сложил лодочкой, глаза закрыл - и сидит. Видеть никого не хочет. Стоило прятаться!
Длинный, тощий. Нарядный. Только одежда на нем сидит так, будто его пьяного одевали или сонного. На голове непонятно что: волосы клочками обрезаны, где на палец, где на три. Монахи голову гладко бреют, но для этого - бритва нужна, а этот, похоже, пробовал управиться ножницами.
А так с лица он - не то чтобы вовсе противен. И не старый. Я не спросила у батюшки, которого года жених, но с виду ему лет двадцать.
Только что-то с лицом у него не так. Думаю: что? Слишком умытый, вот. Умытый и не напудренный. Словно не в Столице. Зато видно: не рябой. И то хорошо.
Не рябой, не горбатый, не расслабленный. Зачем бы его в монахи потянуло? Разве что - припадочный? Я припадков вообще-то никогда не видела, даже любопытно.
Тут батюшка зашёл. И начал путать игру господину главе Конопляного дома. По обычаю, если жених повадился в дом, обнаруживать его надо на третье утро. И тут уж любезно, но твердо осведомляться о его намерениях. А тут - часу не прошло, как уже приветствуют! Непорядок!
Впрочем, с ним хоть здоровайся, хоть не здоровайся. Молодой господин Асано сидит истуканом, не шелохнётся, бровью не поведёт - как в засаде, только весь на виду. Господин Намма обиды не показывает, словно того и ждал, но я-то вижу: батюшка тоже несколько озадачен.
А тут и Урасака подходит, хмурится деловито, оглядывает жениха со всех сторон. Батюшка вопросительно бровь подымает - Урасака мотает головой. И - сквозь зубы, тихонько-тихонько:
- Не, голова вроде цела. Сидит прямо - рёбра, видать, тоже…
Если расчёт был, что кавалер на такое неприличное обсуждение встрепенётся, то не вышло. Сидит себе.
Господин Намма чуть нахмурился, потом говорит вполголоса:
- Ладно. Вы уж присмотрите за нашим гостем, а я вынужден отправляться в Приказ. Пожарные ночью, говорят, государственную измену изобличили. Будто это их дело… Надо смотреть!
И не успела я расспросить, что за измена, как батюшка поклонился - и был таков!
Нет, верно матушка говорит: хочешь, чтоб дело хорошо было сделано, - делай сама. Надо было мне раньше самой жениха себе найти. Из батюшкиных сослуживцев молодых или из братцевых старших однокашников. А тут - дождалась, пока глава дома меня облагодетельствует…
Смотрю на Урасаку. У него вид суровый. Но - ободрительно подмигивает мне, кивает на жениха и громко шепчет:
- Похоже, и не столбняк!
Утешил…
К счастью
Намма, средний советник Полотняного приказа
Хокума, младший советник того же приказа, родич и подчинённый Наммы
Писаря и рассыльные Полотняного приказа
Господин Намма предъявляет должностную дощечку на мосту при входе во дворец. Стражи во дворце много, служащих в разных палатах тоже много, целый город в городе - и нельзя рассчитывать, чтобы каждый часовой помнил каждого чиновника. Даже советника Полотняного приказа. Впрочем, эти лица служилому человеку лучше и не помнить. Ведь Полотняные - это те, кто ведет Государев сыск. Не по части воров и буянов: тех усмиряет стража, столичная и местная, под началом Палаты Наказаний. Полотняные же готовят и объявляют Государевы указы, а кроме того, расследуют должностные преступления и крамолу по всей державе.
Внутри есть ещё одни ворота, сами - как большое здание в два уровня. Стоя в проёме этих ворот, глашатаи объявляют указы. Если подняться туда, на ступеньки, то слева будет небольшая дверка. Она ведёт во внутренние помещения ворот. Тут-то и сидят Полотняные чиновники.
Посреди приёмной стоит пожарный. Ждёт, когда здешнее начальство примет у него доставленные бумаги. Найдены при пожаре на Седьмой улице, содержание непонятное. Раз так, то, следуя правилам, их принесли сюда, и уже здесь оказалось: грамоты строго тайные, выносу из дворца отнюдь не подлежали.
Намма выдаёт расписку в получении бумаг, отпускает пожарного. Заглядывает в сверток.
- И верно: безобразие.
Писаря уже смотрели, что там такое, но решение выносить им не по чину. Средний советник Намма поясняет для них:
- Из Ведомства Календарей. Расчёты на будущий год. Самые главные.
Государева часть календаря. Первым после составителей, звездочётов, её видит и заверяет сам Властитель Земель. Намма бережно заворачивает свёрток, не вчитываясь, какие предвещания по звёздам и приметам вычислило Календарное ведомство. Озирается:
- Где Хокума?
- Так Хокума же и погорел! - отвечают писаря.
- На чём погорел?
- Да на пожаре. Это его квартал полыхнул.
- Сам живой?
- Живой. Присылал с утра своего малого. С извинениями, что опоздает. Он вчера как знал: до ночи тут работал. А дома без него беда стряслась.
Хокума, родич и ближайший сотрудник. Из другой ветви того же дома Конопли - Северной, а Намма - Южная ветвь. Опоздал в присутствие в первый раз в жизни. Живёт в Столице без семьи, с одним челядинцем, с ним и на службу ходит. Дом на Седьмой улице с утра и допоздна стоит пустой. Загорится - тушить некому.
Надо распорядиться… Пусть кормилица с Урасакиной женой соберут, что нужно послать погорельцу на первое время: тюфяки, посуду, припасов съестных…
А Хокума уже в дверях. Склоняется низко:
- Прибыл с места происшествия. Прошу господина среднего советника заслушать донесение.
Должностное платье он явно не снимал со вчерашнего дня. Подол в пепле, рукава в копоти, отряхнуты, но толком не оттёрты. Лицо не набелено: пудра, видимо, была дома. Щёки горят: торопился поспеть на службу. И всё равно красив. Лицо без пухлости, как тушью вычерчено, уверенной кистью. Движения быстрые, глаза блестят из-под ресниц. Лучший!
Почему так бывает: на лучшего по службе человека валятся домашние бедствия? Ведь Хокума даже сам не вёл ещё ни одного дела, не скажешь, что подследственные отомстили…
Младший советник сильно устал. Но будет очень нехорошо, если Намма двинется на осмотр пожарища, а его оставит тут. Как чужого.
- Пойдём. По дороге расскажешь.
Идти до Седьмой улицы - меньше получаса. По главной длинной площади на юг, потом свернуть к востоку. Хокума с докладом уложился как раз до поворота.
Пожарные свидетельствуют: первым загорелся юго-западный дом в квартале. Там проживает некая дама, молодая вдова с немногочисленной челядью. Эту усадьбу первой и начали тушить, и в ней нашли подозрительные бумаги. Откуда бы им там взяться? - Извольте видеть: даму посещал тайный поклонник. Господин Симэ, по должности - младший звездочёт Календарного ведомства. Зачем он взял на свидание служебные бумаги, пока не известно.
За советниками поспешают несколько рассыльных. Одному из них Намма прямо здесь, на площади, черкает распоряжение. Господина Симэ срочно найти - дома, на службе, у друзей или где еще он - и вызвать в Полотняный приказ.
Потом загорелись соседние усадьбы. На севере - дом самого Хокумы. На северо-востоке проживает чиновник Податной палаты с большой семьей. Родня его, как оказалось, промышляет изготовлением снадобий, в доме хранился запас целебных масел. Несколько горшков. В общем, от той усадьбы немного осталось. А на востоке - самое большое домовладение в квартале. И самое многолюдное, особенно сейчас. Как опять-таки выяснилось при пожаре, в той усадьбе - у заместителя главы Военно-музыкального управления - гостит родич с Восточного пограничья. С дружиною в двадцать два бойца. И с ним тут же в гостях живёт ещё один господин из тех краёв, тоже при дружине. Объясняют они так: этот второй - заклятый враг музыкантова родича, не пригласи его в Столицу - разграбил бы имение родича в его отсутствие. Итого - почти полсотни вооружённых молодцов. Кто в усадебном доме, кто в палатках во дворе, а кто в пригороде: стережёт коней. Кто же остался охранять рубежи на Востоке - пока не установлено. Воины деятельно помогали тушить огонь, разорили не меньше, чем пожарные. Но - погасили.
Хокума докладывает чётко, с именами, чинами и должностями всех гостей и любовников.
- Когда же ты успел? - дивится средний советник.
- К счастью, это мои соседи, - отвечает Хокума. И слышно, что мог бы продолжить: мне, мол, непозволительно не знать о них всё в подробностях.
Намма останавливается посреди площади. Взглядывает Хокуме в лицо:
- Родич! Нельзя же так, в самом деле. «К счастью»…
Были бы в доме - тряхнул бы за плечи: ну, нам-то какое же может быть счастье от твоей беды! И мне, и всем Конопляным. Достойное дело - не щадить себя на службе, но есть и тут предел беспощадности!
А то придет призрак: «Свершилось убийство. По счастью, жертвой его пал я. Могу дать точные приметы преступников»…
Хокума повинно кланяется. Обиделся. Будто его опять выбранили за то, что сам он ценит больше всего. И в себе самом, и в Полотняной службе.
Пожарище
Намма, средний советник Полотняного приказа
Хокума, младший советник того же приказа, родич и подчиненный Наммы
Молодая вдова, возлюбленная господина Симэ
Её челядинец
Рассыльные, мусорщики, монахи, соседи
Дотла квартал, конечно, не выгорел. Не только глиняная ограда стоит, но и кое-что из построек уцелело. Но горело жарко - снег растаял на несколько шагов вокруг пожарища.
А вот изгородей между усадьбами толком не осталось - столько раз через них ломились и погорельцы, и пожарные. Да и сейчас народу в квартале много. Мусорщики раскидывают мелкие головешки, растаскивают обгорелые брусья. Это божьи люди Морового святилища, они ищут и убирают скверное: мёртвые останки. Сколько было и сколько осталось скотины, собак, кур после пожара, - это хозяева сказать ещё могут. Но ведь были и городские птицы за стрехами, и крысы под полами… Всех, кто сгорел или задохнулся, нужно убрать, прежде чем жильцы начнут искать в углях, что от их скарба уцелело.
Один из мусорщиков с недоумением смотрит на бычью голову - чем это её отрубить могло?
Но скверна скверной, а дело безотлагательное. Намма заходит в ограду, младший советник - за ним, рассыльные держатся у ворот.
В ближайшей усадьбе не сгорела только пристройка для слуг. Оттуда слышны голоса монахов: читают молитву над покойником. «Нянька той дамы, - тихо поясняет Хокума. - Вытаскивала сундуки. Балкой её зашибло». И та же молитва слышна подальше, из самого дальнего дома. Значит, и там не только скотина погибла - люди тоже…
По докладу Хокумы выходит, что вот отсюда пожар и начался, здесь и бумаги нашли. Как только они уцелели? От главного дома остались только ямы на месте вывороченных столбов - да кучами обгорелая кора с крыши, доски, бревна, уголья и зола. Впрочем, дом догорал уже обрушенный. Грамоты могли подхватить, пока искали в нём людей. Пожарные - а скорее, соседи или сами жильцы. Напрасно Намма не спросил: кто именно нашёл тот сверток. Похоже - кто-то, точно знавший, что нужно спасать.
На большом соседнем подворье мусорщиков уже не видать, да и погорело там, похоже, меньше. Это музыкантова усадьба - его гости, как были, с оружием, сидят среди уцелевших построек и что-то жуют. Ратные люди, близкой скверны не боятся. Видно, что иные из них перевязаны тряпками и все - устали. Поглядывают на чиновников с любопытством, но сами не подходят.
Обойдя развалины здешнего дома, средний советник видит нечто вроде садика, обгорелые деревья. И на одной из чёрных веток, чуть выше человеческого роста, висит яркий шар. Разноцветный, с хороший кулак размером, лёгкий - качается на ветру.
Ветка сломалась, когда Намма попробовал его достать. Круглая бумажная гроздь из пестрых цветов - красное, белое, жёлтое. Не закопчён, лишь слегка запорошён гарью. Явно повесили уже после пожара. Средний советник подносит его к лицу, нюхает. Поясняет Хокуме:
- В такие внутрь благовония кладут. Но этот - пустой.
Хокума - человек холостой, может и не знать, каким рукоделием нынче дамы на досуге занимаются. Намма - знает.
- Зайдем к хозяйке? - спрашивает младший советник.
- Придётся.
Вдова, к которой ходил календарщик, сидит в той же пристройке, где монахи молятся над мёртвой старухой. Накрылась с головой замаранным покрывалом и плачет. Рядом - крепкий, немолодой уже челядинец: лицо красное, бровей нет, смотрит исподлобья. Хокума без слов, одними руками, поясняет: возчик здешний.
Преступников допрашивать нелегко, пострадавших - еще тяжелее.
- Сыск по слову Государеву, - говорит Намма тихо. - Госпожа сможет рассказать, что здесь произошло?
- Он всё знает, - женщина под покрывалом подымает локоть, показывает на челядинца.
Намма кивает, и возчик, не вставая, начинает говорить:
- Принимали гостя. Во внутренних покоях. Я в хлеву был. Мать - тут, у себя.
Он, значит, нянькин сын…
- Слышу: кричат. Бегу в дом. Там жаровня опрокинута посреди главного покоя. И переборки уже горят. Пробежал вглубь, вынес молодую госпожу. Гостя уж не было. Потом мать подоспела - платья выносит, тюфяки. Огонь уже - до крыши. Соседи понабежали. Я полез за матерью, пока дом не начали рушить. Тут балки и обвалились. Мать - насмерть, меня соседские гости вытащили. Порубежники. Вот и всё.
- А когда ушёл гость госпожи?
Возчик передёргивает плечами:
- Не видал.
Госпожа подает голос:
- Его не нашли. Он почуял дым, вышел посмотреть и пропал. С ним что-то случилось… Он не мог так убежать. Он бы… Он за мной вернулся бы. С ним - что-то страшное, иначе бы он…
- Мы найдем господина Симэ, - обещает Намма. - Помнит ли госпожа: при нём были какие-нибудь бумаги?
- Не помню.
Возчик молвит:
- Были. В верхнем его платье, в рукаве. Оно в доме осталось. Мать успела во двор выкинуть. Пожарные подняли потом. Чуют - тяжелое. Достали свёрток, унесли.
- А прежде он с бумагами сюда не приходил?
- Да, часто, - всхлипывает женщина. - У него дома шумно, работать нельзя.
- Вы знаете, над чем он работал? - спрашивает Намма негромко, наклонившись к ней.
- Что-то по службе. Материковыми знаками написано. Я их читать не умею.
Средний советник поворачивается к Хокуме:
- Кто ближайшая родня госпожи здесь в Столице?
- Прежний наставник Шестого царевича, дядя её покойного мужа. Усадьба на Третьей улице, в западной половине.
- Нужно послать к нему. Пусть пришлёт носилки за госпожой, срочно. И никого к ней не пускает. Пока носильщики не прибудут, оставляем тут людей.
Хокума кивает. Понимает: после Полотняных сюда могут явиться те, кому есть дело до Государевой тайны. Те, кто, возможно, знал о привычках господина Симэ - и поджёг усадьбу, чтобы перехватить его самого и грамоты. Если эти злоумышленники не знают, что календарь уже найден, - госпожа в опасности.
- Я здесь останусь, - говорит возчик. Похоже, госпоже своей, а не сыщикам. - За домом смотреть больше некому.
- Только осторожно, - разрешает Намма, подумав. - Ты с теми соседями ладишь, которые из Пограничья?
- Не ладил бы - не вытащили бы.
- Зови их на помощь, если сюда кто-то чужой полезет.
Челядинец кивает.
Хокума возвращается, показывает: передал. Взглядом спрашивает у начальника: могу ли задать вопрос свидетелю? Намма кивает.
- Послушай. Этот ваш гость - он у вас с кем-нибудь встречался из посторонних? В этот раз или прежде? - спрашивает младший советник у возчика.
Тот успевает ответить - хозяйка откликается совсем отчаянным голосом:
- Нет! Нет! Никто не должен был знать! Тесть господина Симэ… - и умолкает. Хокума смотрит на среднего советника: ясно, мол; потом объясню.
Оба Полотняных чиновника покидают пристройку. Монахи их словно не заметили - знают своё дело
.
(Продолжение будет)