Из Рассказов Облачной страны: Всю жизнь мечтал жениться на царевне (2)
(Продолжение. Начало: 1)
5. Ни стыда, ни совести
Намма-младший, делопроизводитель Полотняного приказа
Если вот это и есть пресловутый Серебристый Ключ, то очарование его сильно померкло со времён господина Хиромаро. Колодец как колодец, ничего особенного. Серебряных копей поблизости нет, вода обычного цвета, свежая, но безвкусная. А память у поселян как-то странно избирательна. Например, царевича Оу либо его учеников-стихотворцев тут никто не видал. Ну, а просто: господ из Столицы, что спрашивали о песнях и преданиях, вроде меня? Был, говорят, один, давно уже, и сам песни слагал, только любопытствовал больше выпивкой и бабами. Да ты сам… И начинают: веселых заведений, мол, тут нет, но если угодно развлечься, то вот тебе на заметку сельские красавицы: дочка Косого, внучка Лядащего, а то и вдова Клеймёного ещё собою недурна… Она же и брагу варит, кстати. Вообще прозвания у них одно другого гаже.
Ссыльный Тюхэн также запомнился урывками. Слёзы проливал - да. На прощение надеялся, заверял, что невиновен - о, да! Крестьянских ребятишек учил грамоте - было дело. Где жил? Никто толком сказать не может. Кто и когда его в последний раз мог видеть? Разводят руками. Хоть кого-нибудь назовите, с кем он время проводил, из детей ли, из взрослых! Нашлось дитя. Я бы сказал, сейчас ему лет сорок, работает в кузнице; грамоту позабыл, но наставника помнит: сердечный был человек… И куда, когда делся господин грамотей - никто не знает.
Уездный начальник мог бы и озаботиться учётом ссыльных! По его словам, он от меня будто бы вообще впервые про Тюхэна услышал. За последние годы никаких новых осуждённых сюда не присылали. А что до предшественников - так видел бы ты, мол, в каком состоянии я принял от них дела! Что ссыльный! Там половина податных дворов в грамотах не числилась. Или значилась не под теми именами, или не к тем угодьям приписана была. Кое-с-чем до сих пор нет ясности.
Когда уездный начальник Гингэн мне всё это заявил, рассыльный Бан приметил, как местный писарь поморщился лицом. Мы выбрали время перемолвиться с писарем наедине, я уж надеялся, он что-нибудь расскажет. Нет: только таращил глаза да намекал, что мы сюда не иначе как с тайной целью прибыли, ибо кому нужен преступник двадцатилетней давности, да ещё и прощённый? Иное дело… Но кто или что составляет иное дело, Бан, может, и понял, а я нет.
Раздражает, когда твои сыскные навыки собрат по службе берётся совершенствовать без спросу. Прогуливаемся по деревне, видим каких-то двоих в простой одежде, но при оружии и едва ли спешащих по делу.
- Что можешь сказать об этих людях, господин делопроизводитель? - спрашивает Бан.
- Они не из уездной стражи, иначе одевались бы в казённое. Тут все в лицо друг дружку знают, ходить переодетыми смысла нет. Так что - разбойники, я думаю. Или пытаются сойти за таковых.
- Чем они заняты?
- Едва ли высматривают, кого бы ограбить. Держатся нагло, но не скрытно и не грозно. Предполагаю: ищут встречи с племянницей Хромого или как её там, иными словами, за выпивкой пришли. Или ещё за каким-то товаром.
- Блестяще, - отзывается Бан кисло. Но не объясняет, что я такого глупого сказал.
- А твои выводы, рассыльный?
- Мне по должности не положено выводы делать.
- И всё-таки?
- Как по-твоему, они здешние уроженцы?
Да, наверное. Хотя… Северян отличить легко, южан из-за Пролива ещё проще, у столичных особая повадка. А в здешних срединных землях я, по правде говоря, большой разницы не вижу между жителями Приволья и, допустим, Охвостья или Троеречья.
- Не знаю. А на твой взгляд?
- Думаю, пришлые. Но околачиваются тут уже давно. Зачем небогатым людям без казённой надобности скакать верхом? А эти - конники, по штанам видно. И я бы поспорил, лошади их где-то поблизости отдыхают. Эти-то уже вторые сутки как спешились.
- Но как ты это вычислил?
- А они и вчера за нами ходили. Приглядывались.
Так отчего бы вчера же со мною не поделиться подобным наблюдением?
Я, признаться, разозлился, остановил кого-то из местных, спросил об этих двоих. Один их не знает; другой предположил, что они племянники своего дядьки или вроде того; третий сказал, что готов выяснить, если его угостят, потому как всегда рад услужить столичному чиновнику. Почему бы, думаю, и нет? Так что посетили вдову Клеймёного, та ему браги нацедила. Недурна она, может, и была - в ту пору, когда господина Тюхэна приговорили. Новый мой соглядатай выпил, утёрся, шепчет таинственно:
- Ты, господин, не иначе, ищешь хибару, где столичная особа бедовала?
- Допустим. А где это?
- Так я объясню…
И описал. Если бы я кого заманивал в засаду - примерно такое же место выбрал бы. Но вдруг не врёт? Достал из клади лук и стрелы, отправился посмотреть. Это в лесу, не очень далеко от опушки, в получасе ходьбы от деревенских полей. Действительно: стоит ветхая хижина, явно нежилая. Похожа на ту, где мы уже были и где Бан учуял запах браги. Крыша дырявая, утварь растащена. Никаких примет, чтобы тут в последние годы обитал Тюхэн.
Выхожу - а навстречу старушка. Опрятная, скромная, выглядит безобидно. Спросил её о ссыльном Тюхэне - не знает такого. Заговорил о господине Хиромаро - лицом просветлела:
- Радость-то какая! Сколько ждала, сколько слёз пролила! Сколько насмешек вынесла - знала, что вернёшься ты, господин!
- Ээ, почтенная…
- Словно и не было тех лет - ты по-прежнему молод да пригож! Видно, правду говорят: ноги несут по делу, сердце зовёт по совести!
И глядит на меня искоса, словно бы с изящным лукавством, если б можно было такое сказать о деревенской бабке лет девяноста. Бан за плечом у меня хихикает, а сам я, честно говоря, поддался: уж не повезло ли мне, не нашёл ли я саму ту деву, что морочила голову господину Мимбу? По годам вроде как подходит…
Решил проверить. Читаю бессмертные строки про Серебристый Ключ. Старуха в ответ:
- Ну вот… Я-то думала, ты что новое сочинить успел…
Нет! Не иссякли Ключа Серебристого горькие слёзы!
Где ты покинул любовь, там же её и ищи!
Развернулась сердито и засеменила прочь, бурчит только:
- Каким был, таким и остался: ни стыда, ни совести…
Хотел я было её догнать, да тут меня рассыльный за рукав трогает:
- Господин делопроизводитель! Не сомневаюсь, что полоумная старуха - это любопытно, но не более ли достойны внимания вооруженные всадники?
Тьфу ты, значит, всё-таки засада! Поворачиваюсь - и впрямь верховые, четверо. Правда, при оружии только двое.
Один - бравый молодец, в седле сидит как влитой, платье на нём дорожное, у седла лук, за спиной колчан, и сдаётся мне - он до колчана, если возникнет нужда, быстрее дотянется, чем я до своего. Другой - постарше, усатый и росту богатырского, тоже при луке и при мече; в колчане разные стрелы, и боевые, и вестовые, и разрывные, и каких я вживую, не на рисунках, раньше не видал. Сбоку - и вовсе жуткая штука: на верёвке крюк о четырех когтях, что называется медвежьей лапой.
- Вон он, господин! - говорит хрипло.
Спутники их выглядят не столь грозно. Третий всадник явно человек мирный, моих примерно лет, а на лошади держится даже похуже меня. Правда, сама лошадь - из дорогих, едва ли не из дворцовой конюшни. И вообще выглядит он очень прилично: одет нарядно, набелён, свеж и улыбается. Четвёртый держится поодаль - без оружия, у седла короб, за седлом тюк, а за плечами мешок.
- Позвольте осведомиться, - учтиво молвит нарядный, - уж не посчастливилось ли нам после долгих поисков встретить наконец господина Намму из Конопляного дома, делопроизводителя Полотняного приказа?
- Так негоже, - прерывает его первый всадник, - прежде чем так спрашивать, подобает назваться самим.
Бан крякает. Да я и сам знаю: звучит это очень похоже на боевой вызов.
6. Соперники
Намма-младший, делопроизводитель Полотняного приказа
- Я младший воевода Киёхара из Чистополья, что в Северном краю, служилый родич Полынного дома, - продолжает воин, спешившись. - Со мною мой дружинник Ёри.
Тот коротко кланяется. Нагруженный малый кое-как сползает с коня, помогает слезть нарядному. Тот отряхивается, отвешивает придворный поклон:
- Помощник блюстителя кладовых во дворце наследника, Касуми из Туманной родни Облачного дома. А это мой незаменимый Кёгэн.
- Кёгэн Киго, к вашим услугам, - подтверждает человек с мешком.
Ничего не остаётся: мы тоже называемся.
- Едва вас не потеряли, - говорит Киёхара. - Прибыли сегодня, спрашиваем о господах из Полотняного приказа, мужики отвечают: изволили, мол, сгинуть в лесу.
Ну, это мы ещё посмотрим, кто тут сгинет!
И про младшего Чистопольского воеводу, и про Касуми из наследничьего дворца я в Столице слышал. Видел ли вот эти лица, не уверен. Но Киёхара, если это вправду он, не так давно переведён ко двору, а Туманный господин - слишком знатная особа, чтобы мне с ним по службе видеться.
- Низко было бы с нашей стороны не поспешить на выручку, - молвит Касуми. - Мы же все трое теперь соперники…
Ох, то есть они… Нет, не понимаю!
- О каком соперничестве господин помощник блюстителя кладовых изволит вести речь?
Киёхара мрачнеет ещё больше:
- Так. Вот глупо выйдет, если тут недоразумение.
- Разрешите? - встревает Кёгэн. - Ошибкой ли будет доверять слухам, что гласят, будто некая, не станем её называть, прекрасная юная дама назначила господину делопроизводителю некое, условно выражаясь, испытание?
- Чем мне нравится твой парень, - говорит Чистополец Туманному, - так это умением высказаться прямо.
Такого я не ожидал.
- Допустим, - говорю. - Значит ли это, что господа намерены мне препятствовать?
- За ответом на этот вопрос мы и прискакали. Всё зависит от того, совпадает ли твое испытание с одним из наших.
Вот оно что? Они, получается, мои соперники в любви?
Всё-таки она настоящая царевна! Всем поклонникам дала задания, одно другого сложнее?
- Затрудняюсь сказать, пока ваши испытания мне неизвестны.
- Справедливо, - говорит Киёхара. - Мы тебя нагнали, нам первыми и подобает открыться. Что до меня, то я ищу Сеть-траву. Есть песня: «Сетью-травою тропа замуравела к милому дому…»
- Понимаю, кажется. По книгам трава известна, а как она выглядит, я, например, не знаю.
- И никто не знает, - заверяет Кёгэн. - Господин воевода должен её найти не в стихах, но в полях, лесах или где она прозябает, выкопать и доставить госпоже. Желательно, живую, чтобы развести её в саду царевича, песнопевца нашего.
На кого Киёхара меньше всего похож, так это на травника. Значит ли это, что я столь же мало напоминаю сыщика?
- Моё задание иного свойства, - говорит Туманный господин. - Разыскать человека, сложившего вот эти строки:
Птица Столицы, лишь ночь ночевала ты в зарослях этих.
Что ты с собой принесла, что ты с собой унесёшь?
Кёгэн продолжает:
- Песня недавняя, возможно, сочинительница ещё жива. Или живы те, кто помнит её. Но ни имени, ни места мы не знаем, слышали только, что где-то близ Восточной дороги.
Тоже хорошо! Не думаю, что помощник блюстителяя кладовых прежде ездил по стране. И песня - явно не тот ответ господину Мимбу, который я ищу. А раз так, могу рассказать свою задачу.
Выслушали. Переглянулись. Господин Касуми говорит:
- Стало быть, как и предполагал младший воевода, нам незачем мешать друг другу. Напротив, лучше объединиться. Досадно будет, если каждый из нас узнает ответ не на свою, а на чужую загадку, и эта разгадка так и останется неизвестной.
- А кроме того, меньше будет потом упрёков. Каждый сможет подтвердить, что двое других действовали по-честному.
Пока не вижу подвоха, хоть у этого Кёгэна рожа и хитрая.
В сказках женихи путешествуют врозь и все жульничают, а царевна потом их стыдит. Всех, кроме последнего, понятное дело.
- Что ж, - отвечаю, - предложение ваше, господа, звучит разумно и почётно. Готов сотрудничать.
- Господин делопроизводитель, - в первый раз подаёт голос Бан. - Возможно, молодым господам стоит учитывать, что вы здесь не только по сердечному делу, но и по служебному.
Пришлось подтвердить. Заодно спросил, как с этим обстоят дела у моих соперников.
- Я пока числюсь в отпуску по ранению, - говорит воевода. - Дед мой счёл, что это подходящее время для устройства семейных дел.
И верно: когда Киёхара спешился, стало заметно, что он хромает.
- А я, вынужден признаться, прогуливаю службу, - улыбается Туманный господин. - Но смею надеяться, это мне простится, ибо во дворце наследника сейчас немного хлопот. И по крайней мере в ближайшие несколько месяцев их не прибавится.
Ну да, наследника-то нет…
- А кстати, пока вы искали меня, - пользуюсь я случаем, - не довелось ли вам что-нибудь услышать о некоем Тюхэне, отбывающем в этом краю ссылку?
Занятно, как они переглядываются: сперва каждый со своим челядинцем, потом друг с другом, а челядинцы между собой.
- Вроде бы нет, - говорит воин, и помощник блюстителя кладовых тоже качает головой. Кёгэн осведомляется:
- Осмелюсь спросить - а как он выглядит? То есть, понимаете ли, слышать о таком господине мне не довелось, но могло сложиться так, что он встречался нам, с позволения сказать, воочию. И скрывал свою личность, стыдясь позора, не ведая о прощении.
Между прочим, об этом мне стоило подумать ещё в Столице! Гляжу на Бана - тот отмалчивается с видом, что сыщик, то есть я, должен учиться на собственных ошибках. Пришлось признать, что мне внешность ссыльного неведома.
- Будем иметь в виду, - говорит Киёхара. - Услышим о таком - скажем.
Я, со своей стороны, заверил, что старуха, с которой я расстался на их глазах, птицу Столицы или песни о ней не упоминала. Пока, по крайней мере. Вообще же она, хоть и не в здравом рассудке, но может оказаться сведущей в стихах.
- Какая старуха? - спрашивает подозрительно дружинник Ёри. - Не было никакой старухи!
- Видимо, мы просто подъехали позже, - умиротворяюще отвечает Чистополец.
Вот всем хорош как спутник рассыльный Бан, если бы не его привычка многозначительно крякать то и дело!
Ёри, кажется, этим объяснением не удовлетворился. Обыскал хижину и окрестности. Но никого не обнаружил и вернулся. А там и все мы вшестером двинулись обратно в Серебристый Ключ.
По дороге вели учтивую беседу. И вот что занятно: оба мои соперника, конечно, отзываются о царевне с великим почтением и восхищением. Но сдаётся мне, личной встречи она удостоила только меня. Воевода точно своё задание получил письмом, и даже не сам, кажется, а через деда. А с Касуми я не понял, может быть, он просто скрытен; но болтливый спутник его о таком свидании тоже ни словом не обмолвился.
Мы с Баном обосновались при уездной управе; теперь получилось так, что господину Гингэну пришлось предложить гостеприимство и воеводе с помощником блюстителя. Хотел бы я уметь принимать удары судьбы со столь же невозмутимым видом!
7. В Серебристом Ключе: отец и дочь
Уездному начальнику всё происходящее не по душе. Один столичный чиновник - уже неприятно, но трое! И кто из них опасней, не разберёшь. Если они вообще не заодно. Встретились якобы случайно, а на следующий день уже - не разлей вода… Один - по гласной казённой надобности, а двое других зачем прибыли?
Военный из Полынников расспрашивал про дикорастущие травы - то ли для отвода глаз, то ли это иносказание, которое господину Гингэну подобало понять с полуслова. Уездный, разумеется, ничего внятного не сказал - ибо отвечать определённо на непонятный вопрос всегда оказывается себе дороже. Какою бы колючею сетью ни был опутан Привольный край, обсуждать это с чужаком он не станет. По крайней мере, пока не увидит предписание с печатью от Военной палаты. Да и тогда подумает. Хотя беглых войсковых в отряде у Дядьки не заметить трудно…
Другой, дворцовый вельможа, любопытствует примерно теми же временами, что и Полотняный чиновник. Пятнадцать-двадцать лет назад, когда Гингэн ещё не принял должность. Только ищет эта особа не ссыльного, а даму. Связаны ли один с другой? Не говорят.
Но из троих мальчишек неприятнее всех самый юный, который как раз с несуществующим ссыльным разбирается. С одной стороны - всё вроде бы правильно: на то и создан Полотняный приказ, чтобы Государевы указы составлять и развозить, в том числе и о помилованиях. Но с другой - все знают, что этим занимается первый отдел Приказа, а второй - ведёт расследования по делам крамолы, вредительства и лихоимства. А юный Намма этот - сынок как раз главы второго отдела, потому, видать, в столь молодые года и продвинулся в делопроизводители...
И что особенно тревожно - он же не прямо в Серебристый Ключ пожаловал, а перед тем посетил господина наместника. То есть в земельной управе считают, что существует такой ссыльный Тюхэн. Или вид делают, понимая, что поиски ссыльного - лишь прикрытие. Конечно, если взглянуть державным взором, Полотняному приказу давно пора обеспокоиться происходящим в Приволье. И даже можно понять, почему наместник столичного сыщика направил именно сюда, в Серебристый. Но это значит - господин Мино без колебаний сдаёт вернейшего своего человека, Гингэна? Как местные любят отмечать, ни стыда, ни совести!
Или всё дело в том, что последний раз на приёме у господина Мино Гингэн слишком резко, так сказать, выразил свою преданность, слишком решительно настаивал на крайних мерах? И тем самым стал неудобен? Или напротив - именно терпимость наместника к кому не надо дала повод Столице вмешаться в здешние дела?
Или дело всё же и впрямь в ссыльном?
Всюду, где возможно, уездный начальник всегда полагался на прямоту и честность. Вот и в этот раз открыто заявил Полотняному чиновнику: преступника Тюхэна не видел, ничего о нём не знаю, бумаги о его поселении либо утеряны, либо вовсе до Серебристого Ключа не дошли. И, конечно, случилось то, что нередко бывает, коли следуешь прямой стезёю: столичный посланник даже не попытался недоверие скрыть ради приличий.
Хуже всего, если ссыльный таки был - и перестал быть, ещё при каком-то из прошлых уездных начальников. И если теперь всплывут свидетельства того, как именно он сгинул. А доказать, что ты не уничтожал письменных свидетельств чего-либо - дело почти немыслимое.
Полотняный чиновник не может не знать: если осужденного определяют на жительство в такую-то местность, выбор делается на одном из трёх оснований. Первое: чтобы поплатился за злодеяния, страдая от голода, холода и непосильного труда; всё это не наш случай, у нас не дикий остров и не каторга. Второе: чтобы за негодяем смотрели местные его родичи. Даже невеликий человек, кого невозможно сослать в имение - ибо имения нет, - всегда доводится кому-нибудь младшей роднёю, и часто именно на старший род и возлагают заботу о непутёвом. Но тогда чиновник с помилованием ехал бы сразу к оной родне и не морочил голову уездному. По-разному бывает: например, родичи ссыльного взяли да наказали по-семейному, так что и могилки предъявить не могут… Но хотя бы известно было бы, которая это семья, какое поместье. А никаких подобных указаний делопроизводителю в Столице не дали. Или он сам их замалчивает - но почему? Юноша из Конопляного дома. Могучий род, из самых сильных в Облачной стране, только вот в Приволье, так уж вышло, его имений нету.
Третий случай: самый неприятный и наиболее вероятный. Бывает, ближе родных у человека - некий покровитель, по службе уж или по дружбе. Тогда ссылают под его руку и под его ответственность. Могли Тюхэна пристроить к позапрошлому наместнику Приволья? Могли, только где теперь тот наместник… К одному из людей, начальствовавших в Серебристом Ключе до Гингэна? Тоже могли, только где теперь те люди…
Многое сложилось бы иначе, кабы Гингэн, по старинному обыкновению, где родился, там и пригодился. Кабы вслед за дедом и отцом служил безвылазно в Серебристом Ключе. Но - нет: потратил сначала несколько лет в земельном училище, потом, раз уж выучился, служил то там, то сям, вернулся домой пять лет назад - и увидал, что слишком многое пропустил. Дядьку, например, и кабы его одного…
Но уж теперь придётся вести себя в соответствии со сказанным. И добиваться ясности от господина наместника.
- Писарь!
- Чего изволит господин уездный?
- Письмо, в земельную управу. Запрос по поводу этого Тюхэна.
Дочь господина Гингэна рассеянно слушает из-за перегородки, как отец диктует письмо. Значит, таинственный ссыльный и впрямь потерялся - а отец подозревает, что его и вовсе не было, и он - только повод для столичных молодых господ тут всё разнюхивать. Может, и так: ни о каком Тюхэне барышня никогда не слыхала. Но кое-что не сходится. Если прикрытие для столичных соглядатаев - поиски ссыльного, то зачем им ещё и песнями прикрываться, причём разными? Барышня слышала, как они эти песни между собой поминали и управских служащих расспрашивали. Ясно, что господину уездному о том тоже доложили. Так почему сыщики - если они сыщики - не явились сюда просто как любители старинных песен? Сели бы у колодезя, обменивались стихами, потом обошли бы округу с расспросами: не помнит ли кто здесь ещё каких строк господина Мимбу, сокрытых доселе в глуши, ускользнувших от столичных поклонников? Вполне бы вышло убедительно без всякого господина Тюхэна - о котором, кстати, даже не было упомянуто, что он стихотворец или ценитель.
Но, может быть, для них как раз главное - песни, а ссыльный - досадная помеха? Тоже едва ли. Настоящие любители старинных строк за сутки уже, наверное, десятки песен привели бы, разных, схожих либо различных с теми, с которых начали. А эти господа обходятся тремя, повторяют их на разные лады - и, кстати, не похоже, чтобы кому-то из них эти песни так уж безумно нравились бы…
Господин Гингэн за перегородкой закончил с письмом, писарь прошуршал к себе в закуток. Хотелось бы знать: отец искренне недоумевает насчёт этого Тюхэна или притворяется перед начальством? А самого ссыльного уже давно закопали где-нибудь в лесу - или управские люди, или разбойники. Очень возможно: человек нездешний, увидел что-то странное, удивился, начал неуместные вопросы задавать… Вон, хватились-то его только через много лет!
Трое нынешних столичных гостей тоже, конечно, удивляются и расспрашивают. Но от них так просто не избавишься: у одного Государев указ, другой и сам бывалый воин, и в телохранителях у него громила, какого и среди разбойников поискать… Да и жаль было бы: все трое молоды, хороши собою, влюблены или по крайней мере притворяются влюблёнными…
Нехорошо! Судачили бы так про сестру кого-нибудь из них - что, понравилось бы? Обсуждают втроём одну барышню, якобы в лестных словах, да так, что вся наша управа уже про неё знает.
Помнится, матушка покойная говаривала: «Удзико, подрастёшь - не верь столичным кавалерам: они любить не умеют, в любовь только играют!» А батюшка улыбался, лестно ему было: он-то не из таких! Вот и эти трое - явно играют, будто бы влюблены в одну даму. Но здесь же на Столица, а Серебристый Ключ, глухомань - зачем? Или это они по родным местам скучают? Опять же, самый видный из них, господин Киёхара - сразу заметно, что он человек прямой и даже в игре ему притворяться несподручно. Потому и показывает, что, мол, сам он о той даме и не подумал бы, да - дед женить его хочет! И это, может, как раз и правда, потому что выглядит он бесхитростным воином, даже лицо такое мужественное и прямоугольное. Но тогда оба других - тот, что с круглым лицом и тот, что с острым, - играют нечестно: у них-то любовь явно выдуманная, а прикидываются, что настоящая. То есть они воину врут, а он им - нет. Или тоже врёт? Жаль, если так.
Писарь перебелил послание - долго он что-то возился, за это время ещё пару писем таких можно бы написать, - отдал господину уездному, тот кликнул гонца: «В земельную управу, срочно!» - «Будет исполнено!»
Круглолицый, если судить по их ночному разговору, играет увлечённее всех - может, чтобы отвлечься от своего дела со ссыльным, тоже ведь должен понимать, что плохо у него складывается с Государевым поручением. А третий, весь из себя такой изящный, любезный, но холодный, и правда похож на столичных кавалеров из матушкиных рассказов. Неприятный господин! Отец говорит - большая особа, чуть ли не государева родня… Что такому-то здесь надо? Его, если что, съедят - он и не заметит.
Хорошо всё-таки, наверное, жить в Столице, если там главная опасность - любовное разочарование. Встаёшь утром - и не боишься, что тебя или родных твоих до вечера зарежут, подожгут или схватят за измену. Господа ходят на свою дворцовую службу, дамы - друг к дружке в гости, потолковать: кого в будущем году на какую должность продвинут, какой узор на каком наряде зимою носить будут первые красавицы, у кого дети в Училище как успевают… Жизнь ясная, красивая, простая - как на картинке!
Гонец, в отличие от писаря, не мешкал - четверти часа не прошло, а уже копыта загремели прочь с подворья… Подозрительно как-то загремели…
- Батюшка! Он что, мою лошадь взял?
Младший воевода Киёхара с изумлением глядит на девицу, влетевшую на конюшню, где он чистит своего коня: сам, не поручая дружиннику. Вбежала, не отдышавшись, бросилась к стойлу с рыжей лошадью, облегчённо выдохнула:
- Хвала богам путевым - ослышалась! Рыжая на месте…
Заметила столичного гостя, ойкнула, поклонилась и исчезла. Молодой Чистопольский господин проводил её взглядом. Недальний от Столицы край, не порубежье какое - а дочка уездного верхом ездит и свою лошадь держит? Любопытно…
8. Белая яшма
Намма-младший, делопроизводитель Полотняного приказа
Я к своим соперникам враждебности не чувствую, хоть, может, и зря. Но вот что заметно: о чувствах своих ни Киёхара, ни Касуми почти не говорят. И это - влюблённые? Господин Мимбу Хиромаро, кабы нас послушал, наверно, заплакал бы: очерствела молодёжь! И я, чтоб дураком не выглядеть, тоже о любви особо не распространяюсь. Задал было вопрос, когда мы вечером сидели за брагой: а кто из нас какие себе свершения наметил в будущем? Если сложится удачно, брак окажется счастливым и всё такое. Чистополец ответил: останусь служить в Столице, при деде, охранять кого-нибудь из старших Полынников, а может, и Дворец сторожить. Судя по голосу, не очень-то ему этого хочется. По чинам так продвинуться можно, но славу воинскую снискать - труднее, чем на дальних рубежах. Или уж всё должно сложиться совсем скверно, чтобы в Столице потребовалась боевая сила. Туманный и вовсе отмолчался: всё, мол, в мире зыбко, и мечты о будущем подобны письменам на воде… А потом спросил:
- Как вы думаете: почему барышня Лунный Блеск задала каждому из нас именно такую задачу?
Хороший вопрос! Подбирала царевна каждому такое дело, с каким он точно не справится? Или в каком раскроется с наилучшей стороны? Или кому - как? В последнем случае получилось бы любопытнее всего, если бы только я понимал: кому из нас она подыгрывает?
- Я тоже об этом думал, - говорит неожиданно Киёхара. - Но ничего не придумал. Разве что так: кто не из Столицы, тот будто бы целый мир повидал, знает все травы и деревья, даже заморские. А ведь я что знаю? Луга для коней, заросли для засад, да и то больше в нашем пограничье - и только. Ну, вот в последнее время мне ещё лекарь надавал всяких трав, но Сеть-травой раны не лечат. И лошадей ею не кормят.
- Столичной птицей можно было бы считать меня, - задумчиво молвит Касуми. - Но здесь, в Приволье, так могли бы назвать любого из нас.
- Может быть, - говорю, - дело не в самих песнях, а в преданиях о том, как их сложили?
И тут Ёри подпрыгнул на месте. Глянул на Чистопольца, тот кивает.
- Точно! - говорит Ёри мне. - Ты, господин, из Полотняных. По части злодейства.
- Ты имеешь в виду, что господин Хиромаро…
- Ту даму утопил. Не снеся отказа.
- Прямо в Серебристый Ключ кинул вниз головой, - поддакивает Бан.
Издеваетесь, что ли? Ну, погодите!
- Так, пожалуй, рассуждал бы батюшка мой, сыщик Намма. А какие преступления скрываются за остальными двумя песнями? Вот, к примеру: отчего дорога может замураветь? Понятно: если в дом никто не ходит.
- Или из дому, - мрачно кивает Киёхара. - А я и не понимал, что это такая грустная песня. Не про то, что кавалер с дамой расстались, а про то, что её семью всю вырезали.
- Тогда мне легче, - кривовато улыбается Касуми. - «Что ты с собой унесёшь…», больше похоже всё-таки на хищение, нежели на убийство.
- Что-то похитили, а что-то подкинули, - соглашается Бан. - Но своеобразный же надобно иметь настрой ума…
Но я хотя бы могу не сомневаться: если кто-то этак над нами троими подшутил - то всяко не без соучастия царевны.
- А ты что скажешь, Кёгэн? Что-то ты сегодня молчалив.
Я до сих пор не понимаю, кто он такой при Туманном господине. Слуга? Воспитатель? Соглядатай от старших родичей? Держится Касуми с ним скорее учтиво, но это может говорить об утончённости самого помощника блюстителя кладовых, а не о важности особы Кёгэна.
- Два опасения смущали меня, - говорит Кёгэн. - Во-первых, я боялся показаться многословным. Во-вторых, не уверен был, что рассказ мой придётся кстати. Но раз вы настаиваете, я готов поведать об одном поучительном случае. Итак: при котором из государей то было? Пожалуй, этот вопрос лучше оставим в стороне. Жил в ту пору некий господин, назову его Имярек. И был у него верный человек, обозначу его как Служилого. А ещё в ту пору прославился другой достойный муж, не чуждый благородного честолюбия. Его да будем мы именовать Счастливцем, а почему, станет ясно из дальнейшего. Жил он привольно и широко, наслаждаясь достатком, в кругу обширной семьи. Счастье же, как известно…
- Недолговечно, подобно пузырям на рисовой каше? - подсказывает Бан.
- Счастье, хотел бы я, с вашего позволения, сказать, не подкрадывается исподтишка, но посылает прежде себя верные знамения. И вот случилось так, что отправился Служилый по поручению Имярека в тот край, где обосновался в своём имении Счастливец. А навстречу ему…
- Разбойник с большой дубиной?
- Отнюдь нет. Ежели то и был разбойник, то без дубины, одет как бедный крестьянин. И говорит: не купишь ли, добрый человек, диковинку? Разворачивает грязную тряпицу, Служилый посмотрел, а там - сияющая белая яшма весом почти с гуся! Редчайшее сокровище! «Дрянь, а не диковинка», - молвит Служилый. Но всё же соглашается купить камень за мерку риса. И задумывается: яшма эта из тех, за какие в старину отдавали целые крепости со всеми складами. Что же мне с нею делать? Себе оставить? Не по чину мне, только беду навлеку.
- Разбить? Но вот вопрос: чем? Или: обо что?
Рассыльный, кажется, всерьёз решил Кёгэна разозлить. Но тот пока невозмутим:
- Думает Служилый дальше. Преподнести сокровище господину моему Имяреку? Тот примет, меня за усердие похвалит, тем дело и ограничится. А может, вручить её здешнему помещику, господину Счастливцу? Ему я ничем не обязан, а сам его обяжу, он меня отблагодарит повесомее: и деньгами, и припасами, и покровительством. Так и сделал. Никак не решусь назвать такой поступок примером преданности.
- А счастливец чего? - спрашивает Ёри.
- Принял сокровище, Служилого обласкал, отвесил ему серебра, дал коня со всею сбруей. И отпустил. А сам отправился в Столицу, к Государю. Времена же…
- …изменчивы: приходят и уходят, подобно чирьям на заднице?
- Изволишь сам рассказывать дальше? - спрашивает Кёгэн. Бан отмахивается: молчу, дескать, молчу.
- На чём я остановился, когда меня сбили? Ах, да: времена тогда в мире настали тревожные. Надобно знать, что незадолго перед тем некие злодеи ограбили Государеву казну. Предерзкое, нечестивое деяние! И вот, представ при дворе, Счастливец спрашивает у Государя: не этот ли камень покинул должное своё место? И подаёт ту самую яшму. Сперва Государь обрадовался. Яшму велел вернуть в сокровищницу, Счастливца приблизил к себе, пожаловал высокой должностью. Так что впредь мы будем называть его Сановник. А потом как-то раз спрашивает: скажи, а где ты разыскал мою пропажу? Преступно кривить душою перед Государем: Сановник рассказал всё как было. Как я уже упоминал, времена тогда настали беспокойные, и для Имярека они стали и вовсе грозны. Долго он оправдывался, долго доказывал свою непричастность к злодеянию. Ибо что Сановник от Служилого камень получил, признали достоверным, а вот что Служилый его у крестьянина выменял за бесценок - в том усомнились. Государь омрачён подозрениями, господин Имярек в отчаянье, Служилый начинает понимать: чего доброго, я сейчас за всё окажусь в ответе. Бросился к Сановнику: молю, говорит, о защите! А тот ему: ты свою награду получил, седлай коня и поезжай, куда хочешь.
Бан, как и обещал, больше не перебивает. Но лицо у него кислое стало. Я спрашиваю: и чем же дело кончилось?
- Рад заметить: кончилось всё благополучно! Истинных воров Государевы сыщики обнаружили, Имярек отделался несколькими бессонными ночами, а Сановник процветал, хотя и не знаю, женился ли он на царевне. А вот куда ускакал Служилый - о том, увы, ничего не рассказывают.
Если всё это как-то связано с загадками барышни Лунный Блеск, то связь эта выше моего разумения. Да и от Киёхары и Касуми она, похоже, ускользнула.
Вскоре мы уже разошлись спать. А ночью просыпаюсь и замечаю: Бана нет. Нашёл я его на крыльце, он сидел, словно ждал кого-то, ёжился от холода. Я вмешиваться не стал, ещё пару раз выглянул - но к нему так никто и не пришёл.
(Продолжение будет)
5. Ни стыда, ни совести
Намма-младший, делопроизводитель Полотняного приказа
Если вот это и есть пресловутый Серебристый Ключ, то очарование его сильно померкло со времён господина Хиромаро. Колодец как колодец, ничего особенного. Серебряных копей поблизости нет, вода обычного цвета, свежая, но безвкусная. А память у поселян как-то странно избирательна. Например, царевича Оу либо его учеников-стихотворцев тут никто не видал. Ну, а просто: господ из Столицы, что спрашивали о песнях и преданиях, вроде меня? Был, говорят, один, давно уже, и сам песни слагал, только любопытствовал больше выпивкой и бабами. Да ты сам… И начинают: веселых заведений, мол, тут нет, но если угодно развлечься, то вот тебе на заметку сельские красавицы: дочка Косого, внучка Лядащего, а то и вдова Клеймёного ещё собою недурна… Она же и брагу варит, кстати. Вообще прозвания у них одно другого гаже.
Ссыльный Тюхэн также запомнился урывками. Слёзы проливал - да. На прощение надеялся, заверял, что невиновен - о, да! Крестьянских ребятишек учил грамоте - было дело. Где жил? Никто толком сказать не может. Кто и когда его в последний раз мог видеть? Разводят руками. Хоть кого-нибудь назовите, с кем он время проводил, из детей ли, из взрослых! Нашлось дитя. Я бы сказал, сейчас ему лет сорок, работает в кузнице; грамоту позабыл, но наставника помнит: сердечный был человек… И куда, когда делся господин грамотей - никто не знает.
Уездный начальник мог бы и озаботиться учётом ссыльных! По его словам, он от меня будто бы вообще впервые про Тюхэна услышал. За последние годы никаких новых осуждённых сюда не присылали. А что до предшественников - так видел бы ты, мол, в каком состоянии я принял от них дела! Что ссыльный! Там половина податных дворов в грамотах не числилась. Или значилась не под теми именами, или не к тем угодьям приписана была. Кое-с-чем до сих пор нет ясности.
Когда уездный начальник Гингэн мне всё это заявил, рассыльный Бан приметил, как местный писарь поморщился лицом. Мы выбрали время перемолвиться с писарем наедине, я уж надеялся, он что-нибудь расскажет. Нет: только таращил глаза да намекал, что мы сюда не иначе как с тайной целью прибыли, ибо кому нужен преступник двадцатилетней давности, да ещё и прощённый? Иное дело… Но кто или что составляет иное дело, Бан, может, и понял, а я нет.
Раздражает, когда твои сыскные навыки собрат по службе берётся совершенствовать без спросу. Прогуливаемся по деревне, видим каких-то двоих в простой одежде, но при оружии и едва ли спешащих по делу.
- Что можешь сказать об этих людях, господин делопроизводитель? - спрашивает Бан.
- Они не из уездной стражи, иначе одевались бы в казённое. Тут все в лицо друг дружку знают, ходить переодетыми смысла нет. Так что - разбойники, я думаю. Или пытаются сойти за таковых.
- Чем они заняты?
- Едва ли высматривают, кого бы ограбить. Держатся нагло, но не скрытно и не грозно. Предполагаю: ищут встречи с племянницей Хромого или как её там, иными словами, за выпивкой пришли. Или ещё за каким-то товаром.
- Блестяще, - отзывается Бан кисло. Но не объясняет, что я такого глупого сказал.
- А твои выводы, рассыльный?
- Мне по должности не положено выводы делать.
- И всё-таки?
- Как по-твоему, они здешние уроженцы?
Да, наверное. Хотя… Северян отличить легко, южан из-за Пролива ещё проще, у столичных особая повадка. А в здешних срединных землях я, по правде говоря, большой разницы не вижу между жителями Приволья и, допустим, Охвостья или Троеречья.
- Не знаю. А на твой взгляд?
- Думаю, пришлые. Но околачиваются тут уже давно. Зачем небогатым людям без казённой надобности скакать верхом? А эти - конники, по штанам видно. И я бы поспорил, лошади их где-то поблизости отдыхают. Эти-то уже вторые сутки как спешились.
- Но как ты это вычислил?
- А они и вчера за нами ходили. Приглядывались.
Так отчего бы вчера же со мною не поделиться подобным наблюдением?
Я, признаться, разозлился, остановил кого-то из местных, спросил об этих двоих. Один их не знает; другой предположил, что они племянники своего дядьки или вроде того; третий сказал, что готов выяснить, если его угостят, потому как всегда рад услужить столичному чиновнику. Почему бы, думаю, и нет? Так что посетили вдову Клеймёного, та ему браги нацедила. Недурна она, может, и была - в ту пору, когда господина Тюхэна приговорили. Новый мой соглядатай выпил, утёрся, шепчет таинственно:
- Ты, господин, не иначе, ищешь хибару, где столичная особа бедовала?
- Допустим. А где это?
- Так я объясню…
И описал. Если бы я кого заманивал в засаду - примерно такое же место выбрал бы. Но вдруг не врёт? Достал из клади лук и стрелы, отправился посмотреть. Это в лесу, не очень далеко от опушки, в получасе ходьбы от деревенских полей. Действительно: стоит ветхая хижина, явно нежилая. Похожа на ту, где мы уже были и где Бан учуял запах браги. Крыша дырявая, утварь растащена. Никаких примет, чтобы тут в последние годы обитал Тюхэн.
Выхожу - а навстречу старушка. Опрятная, скромная, выглядит безобидно. Спросил её о ссыльном Тюхэне - не знает такого. Заговорил о господине Хиромаро - лицом просветлела:
- Радость-то какая! Сколько ждала, сколько слёз пролила! Сколько насмешек вынесла - знала, что вернёшься ты, господин!
- Ээ, почтенная…
- Словно и не было тех лет - ты по-прежнему молод да пригож! Видно, правду говорят: ноги несут по делу, сердце зовёт по совести!
И глядит на меня искоса, словно бы с изящным лукавством, если б можно было такое сказать о деревенской бабке лет девяноста. Бан за плечом у меня хихикает, а сам я, честно говоря, поддался: уж не повезло ли мне, не нашёл ли я саму ту деву, что морочила голову господину Мимбу? По годам вроде как подходит…
Решил проверить. Читаю бессмертные строки про Серебристый Ключ. Старуха в ответ:
- Ну вот… Я-то думала, ты что новое сочинить успел…
Нет! Не иссякли Ключа Серебристого горькие слёзы!
Где ты покинул любовь, там же её и ищи!
Развернулась сердито и засеменила прочь, бурчит только:
- Каким был, таким и остался: ни стыда, ни совести…
Хотел я было её догнать, да тут меня рассыльный за рукав трогает:
- Господин делопроизводитель! Не сомневаюсь, что полоумная старуха - это любопытно, но не более ли достойны внимания вооруженные всадники?
Тьфу ты, значит, всё-таки засада! Поворачиваюсь - и впрямь верховые, четверо. Правда, при оружии только двое.
Один - бравый молодец, в седле сидит как влитой, платье на нём дорожное, у седла лук, за спиной колчан, и сдаётся мне - он до колчана, если возникнет нужда, быстрее дотянется, чем я до своего. Другой - постарше, усатый и росту богатырского, тоже при луке и при мече; в колчане разные стрелы, и боевые, и вестовые, и разрывные, и каких я вживую, не на рисунках, раньше не видал. Сбоку - и вовсе жуткая штука: на верёвке крюк о четырех когтях, что называется медвежьей лапой.
- Вон он, господин! - говорит хрипло.
Спутники их выглядят не столь грозно. Третий всадник явно человек мирный, моих примерно лет, а на лошади держится даже похуже меня. Правда, сама лошадь - из дорогих, едва ли не из дворцовой конюшни. И вообще выглядит он очень прилично: одет нарядно, набелён, свеж и улыбается. Четвёртый держится поодаль - без оружия, у седла короб, за седлом тюк, а за плечами мешок.
- Позвольте осведомиться, - учтиво молвит нарядный, - уж не посчастливилось ли нам после долгих поисков встретить наконец господина Намму из Конопляного дома, делопроизводителя Полотняного приказа?
- Так негоже, - прерывает его первый всадник, - прежде чем так спрашивать, подобает назваться самим.
Бан крякает. Да я и сам знаю: звучит это очень похоже на боевой вызов.
6. Соперники
Намма-младший, делопроизводитель Полотняного приказа
- Я младший воевода Киёхара из Чистополья, что в Северном краю, служилый родич Полынного дома, - продолжает воин, спешившись. - Со мною мой дружинник Ёри.
Тот коротко кланяется. Нагруженный малый кое-как сползает с коня, помогает слезть нарядному. Тот отряхивается, отвешивает придворный поклон:
- Помощник блюстителя кладовых во дворце наследника, Касуми из Туманной родни Облачного дома. А это мой незаменимый Кёгэн.
- Кёгэн Киго, к вашим услугам, - подтверждает человек с мешком.
Ничего не остаётся: мы тоже называемся.
- Едва вас не потеряли, - говорит Киёхара. - Прибыли сегодня, спрашиваем о господах из Полотняного приказа, мужики отвечают: изволили, мол, сгинуть в лесу.
Ну, это мы ещё посмотрим, кто тут сгинет!
И про младшего Чистопольского воеводу, и про Касуми из наследничьего дворца я в Столице слышал. Видел ли вот эти лица, не уверен. Но Киёхара, если это вправду он, не так давно переведён ко двору, а Туманный господин - слишком знатная особа, чтобы мне с ним по службе видеться.
- Низко было бы с нашей стороны не поспешить на выручку, - молвит Касуми. - Мы же все трое теперь соперники…
Ох, то есть они… Нет, не понимаю!
- О каком соперничестве господин помощник блюстителя кладовых изволит вести речь?
Киёхара мрачнеет ещё больше:
- Так. Вот глупо выйдет, если тут недоразумение.
- Разрешите? - встревает Кёгэн. - Ошибкой ли будет доверять слухам, что гласят, будто некая, не станем её называть, прекрасная юная дама назначила господину делопроизводителю некое, условно выражаясь, испытание?
- Чем мне нравится твой парень, - говорит Чистополец Туманному, - так это умением высказаться прямо.
Такого я не ожидал.
- Допустим, - говорю. - Значит ли это, что господа намерены мне препятствовать?
- За ответом на этот вопрос мы и прискакали. Всё зависит от того, совпадает ли твое испытание с одним из наших.
Вот оно что? Они, получается, мои соперники в любви?
Всё-таки она настоящая царевна! Всем поклонникам дала задания, одно другого сложнее?
- Затрудняюсь сказать, пока ваши испытания мне неизвестны.
- Справедливо, - говорит Киёхара. - Мы тебя нагнали, нам первыми и подобает открыться. Что до меня, то я ищу Сеть-траву. Есть песня: «Сетью-травою тропа замуравела к милому дому…»
- Понимаю, кажется. По книгам трава известна, а как она выглядит, я, например, не знаю.
- И никто не знает, - заверяет Кёгэн. - Господин воевода должен её найти не в стихах, но в полях, лесах или где она прозябает, выкопать и доставить госпоже. Желательно, живую, чтобы развести её в саду царевича, песнопевца нашего.
На кого Киёхара меньше всего похож, так это на травника. Значит ли это, что я столь же мало напоминаю сыщика?
- Моё задание иного свойства, - говорит Туманный господин. - Разыскать человека, сложившего вот эти строки:
Птица Столицы, лишь ночь ночевала ты в зарослях этих.
Что ты с собой принесла, что ты с собой унесёшь?
Кёгэн продолжает:
- Песня недавняя, возможно, сочинительница ещё жива. Или живы те, кто помнит её. Но ни имени, ни места мы не знаем, слышали только, что где-то близ Восточной дороги.
Тоже хорошо! Не думаю, что помощник блюстителяя кладовых прежде ездил по стране. И песня - явно не тот ответ господину Мимбу, который я ищу. А раз так, могу рассказать свою задачу.
Выслушали. Переглянулись. Господин Касуми говорит:
- Стало быть, как и предполагал младший воевода, нам незачем мешать друг другу. Напротив, лучше объединиться. Досадно будет, если каждый из нас узнает ответ не на свою, а на чужую загадку, и эта разгадка так и останется неизвестной.
- А кроме того, меньше будет потом упрёков. Каждый сможет подтвердить, что двое других действовали по-честному.
Пока не вижу подвоха, хоть у этого Кёгэна рожа и хитрая.
В сказках женихи путешествуют врозь и все жульничают, а царевна потом их стыдит. Всех, кроме последнего, понятное дело.
- Что ж, - отвечаю, - предложение ваше, господа, звучит разумно и почётно. Готов сотрудничать.
- Господин делопроизводитель, - в первый раз подаёт голос Бан. - Возможно, молодым господам стоит учитывать, что вы здесь не только по сердечному делу, но и по служебному.
Пришлось подтвердить. Заодно спросил, как с этим обстоят дела у моих соперников.
- Я пока числюсь в отпуску по ранению, - говорит воевода. - Дед мой счёл, что это подходящее время для устройства семейных дел.
И верно: когда Киёхара спешился, стало заметно, что он хромает.
- А я, вынужден признаться, прогуливаю службу, - улыбается Туманный господин. - Но смею надеяться, это мне простится, ибо во дворце наследника сейчас немного хлопот. И по крайней мере в ближайшие несколько месяцев их не прибавится.
Ну да, наследника-то нет…
- А кстати, пока вы искали меня, - пользуюсь я случаем, - не довелось ли вам что-нибудь услышать о некоем Тюхэне, отбывающем в этом краю ссылку?
Занятно, как они переглядываются: сперва каждый со своим челядинцем, потом друг с другом, а челядинцы между собой.
- Вроде бы нет, - говорит воин, и помощник блюстителя кладовых тоже качает головой. Кёгэн осведомляется:
- Осмелюсь спросить - а как он выглядит? То есть, понимаете ли, слышать о таком господине мне не довелось, но могло сложиться так, что он встречался нам, с позволения сказать, воочию. И скрывал свою личность, стыдясь позора, не ведая о прощении.
Между прочим, об этом мне стоило подумать ещё в Столице! Гляжу на Бана - тот отмалчивается с видом, что сыщик, то есть я, должен учиться на собственных ошибках. Пришлось признать, что мне внешность ссыльного неведома.
- Будем иметь в виду, - говорит Киёхара. - Услышим о таком - скажем.
Я, со своей стороны, заверил, что старуха, с которой я расстался на их глазах, птицу Столицы или песни о ней не упоминала. Пока, по крайней мере. Вообще же она, хоть и не в здравом рассудке, но может оказаться сведущей в стихах.
- Какая старуха? - спрашивает подозрительно дружинник Ёри. - Не было никакой старухи!
- Видимо, мы просто подъехали позже, - умиротворяюще отвечает Чистополец.
Вот всем хорош как спутник рассыльный Бан, если бы не его привычка многозначительно крякать то и дело!
Ёри, кажется, этим объяснением не удовлетворился. Обыскал хижину и окрестности. Но никого не обнаружил и вернулся. А там и все мы вшестером двинулись обратно в Серебристый Ключ.
По дороге вели учтивую беседу. И вот что занятно: оба мои соперника, конечно, отзываются о царевне с великим почтением и восхищением. Но сдаётся мне, личной встречи она удостоила только меня. Воевода точно своё задание получил письмом, и даже не сам, кажется, а через деда. А с Касуми я не понял, может быть, он просто скрытен; но болтливый спутник его о таком свидании тоже ни словом не обмолвился.
Мы с Баном обосновались при уездной управе; теперь получилось так, что господину Гингэну пришлось предложить гостеприимство и воеводе с помощником блюстителя. Хотел бы я уметь принимать удары судьбы со столь же невозмутимым видом!
7. В Серебристом Ключе: отец и дочь
Уездному начальнику всё происходящее не по душе. Один столичный чиновник - уже неприятно, но трое! И кто из них опасней, не разберёшь. Если они вообще не заодно. Встретились якобы случайно, а на следующий день уже - не разлей вода… Один - по гласной казённой надобности, а двое других зачем прибыли?
Военный из Полынников расспрашивал про дикорастущие травы - то ли для отвода глаз, то ли это иносказание, которое господину Гингэну подобало понять с полуслова. Уездный, разумеется, ничего внятного не сказал - ибо отвечать определённо на непонятный вопрос всегда оказывается себе дороже. Какою бы колючею сетью ни был опутан Привольный край, обсуждать это с чужаком он не станет. По крайней мере, пока не увидит предписание с печатью от Военной палаты. Да и тогда подумает. Хотя беглых войсковых в отряде у Дядьки не заметить трудно…
Другой, дворцовый вельможа, любопытствует примерно теми же временами, что и Полотняный чиновник. Пятнадцать-двадцать лет назад, когда Гингэн ещё не принял должность. Только ищет эта особа не ссыльного, а даму. Связаны ли один с другой? Не говорят.
Но из троих мальчишек неприятнее всех самый юный, который как раз с несуществующим ссыльным разбирается. С одной стороны - всё вроде бы правильно: на то и создан Полотняный приказ, чтобы Государевы указы составлять и развозить, в том числе и о помилованиях. Но с другой - все знают, что этим занимается первый отдел Приказа, а второй - ведёт расследования по делам крамолы, вредительства и лихоимства. А юный Намма этот - сынок как раз главы второго отдела, потому, видать, в столь молодые года и продвинулся в делопроизводители...
И что особенно тревожно - он же не прямо в Серебристый Ключ пожаловал, а перед тем посетил господина наместника. То есть в земельной управе считают, что существует такой ссыльный Тюхэн. Или вид делают, понимая, что поиски ссыльного - лишь прикрытие. Конечно, если взглянуть державным взором, Полотняному приказу давно пора обеспокоиться происходящим в Приволье. И даже можно понять, почему наместник столичного сыщика направил именно сюда, в Серебристый. Но это значит - господин Мино без колебаний сдаёт вернейшего своего человека, Гингэна? Как местные любят отмечать, ни стыда, ни совести!
Или всё дело в том, что последний раз на приёме у господина Мино Гингэн слишком резко, так сказать, выразил свою преданность, слишком решительно настаивал на крайних мерах? И тем самым стал неудобен? Или напротив - именно терпимость наместника к кому не надо дала повод Столице вмешаться в здешние дела?
Или дело всё же и впрямь в ссыльном?
Всюду, где возможно, уездный начальник всегда полагался на прямоту и честность. Вот и в этот раз открыто заявил Полотняному чиновнику: преступника Тюхэна не видел, ничего о нём не знаю, бумаги о его поселении либо утеряны, либо вовсе до Серебристого Ключа не дошли. И, конечно, случилось то, что нередко бывает, коли следуешь прямой стезёю: столичный посланник даже не попытался недоверие скрыть ради приличий.
Хуже всего, если ссыльный таки был - и перестал быть, ещё при каком-то из прошлых уездных начальников. И если теперь всплывут свидетельства того, как именно он сгинул. А доказать, что ты не уничтожал письменных свидетельств чего-либо - дело почти немыслимое.
Полотняный чиновник не может не знать: если осужденного определяют на жительство в такую-то местность, выбор делается на одном из трёх оснований. Первое: чтобы поплатился за злодеяния, страдая от голода, холода и непосильного труда; всё это не наш случай, у нас не дикий остров и не каторга. Второе: чтобы за негодяем смотрели местные его родичи. Даже невеликий человек, кого невозможно сослать в имение - ибо имения нет, - всегда доводится кому-нибудь младшей роднёю, и часто именно на старший род и возлагают заботу о непутёвом. Но тогда чиновник с помилованием ехал бы сразу к оной родне и не морочил голову уездному. По-разному бывает: например, родичи ссыльного взяли да наказали по-семейному, так что и могилки предъявить не могут… Но хотя бы известно было бы, которая это семья, какое поместье. А никаких подобных указаний делопроизводителю в Столице не дали. Или он сам их замалчивает - но почему? Юноша из Конопляного дома. Могучий род, из самых сильных в Облачной стране, только вот в Приволье, так уж вышло, его имений нету.
Третий случай: самый неприятный и наиболее вероятный. Бывает, ближе родных у человека - некий покровитель, по службе уж или по дружбе. Тогда ссылают под его руку и под его ответственность. Могли Тюхэна пристроить к позапрошлому наместнику Приволья? Могли, только где теперь тот наместник… К одному из людей, начальствовавших в Серебристом Ключе до Гингэна? Тоже могли, только где теперь те люди…
Многое сложилось бы иначе, кабы Гингэн, по старинному обыкновению, где родился, там и пригодился. Кабы вслед за дедом и отцом служил безвылазно в Серебристом Ключе. Но - нет: потратил сначала несколько лет в земельном училище, потом, раз уж выучился, служил то там, то сям, вернулся домой пять лет назад - и увидал, что слишком многое пропустил. Дядьку, например, и кабы его одного…
Но уж теперь придётся вести себя в соответствии со сказанным. И добиваться ясности от господина наместника.
- Писарь!
- Чего изволит господин уездный?
- Письмо, в земельную управу. Запрос по поводу этого Тюхэна.
Дочь господина Гингэна рассеянно слушает из-за перегородки, как отец диктует письмо. Значит, таинственный ссыльный и впрямь потерялся - а отец подозревает, что его и вовсе не было, и он - только повод для столичных молодых господ тут всё разнюхивать. Может, и так: ни о каком Тюхэне барышня никогда не слыхала. Но кое-что не сходится. Если прикрытие для столичных соглядатаев - поиски ссыльного, то зачем им ещё и песнями прикрываться, причём разными? Барышня слышала, как они эти песни между собой поминали и управских служащих расспрашивали. Ясно, что господину уездному о том тоже доложили. Так почему сыщики - если они сыщики - не явились сюда просто как любители старинных песен? Сели бы у колодезя, обменивались стихами, потом обошли бы округу с расспросами: не помнит ли кто здесь ещё каких строк господина Мимбу, сокрытых доселе в глуши, ускользнувших от столичных поклонников? Вполне бы вышло убедительно без всякого господина Тюхэна - о котором, кстати, даже не было упомянуто, что он стихотворец или ценитель.
Но, может быть, для них как раз главное - песни, а ссыльный - досадная помеха? Тоже едва ли. Настоящие любители старинных строк за сутки уже, наверное, десятки песен привели бы, разных, схожих либо различных с теми, с которых начали. А эти господа обходятся тремя, повторяют их на разные лады - и, кстати, не похоже, чтобы кому-то из них эти песни так уж безумно нравились бы…
Господин Гингэн за перегородкой закончил с письмом, писарь прошуршал к себе в закуток. Хотелось бы знать: отец искренне недоумевает насчёт этого Тюхэна или притворяется перед начальством? А самого ссыльного уже давно закопали где-нибудь в лесу - или управские люди, или разбойники. Очень возможно: человек нездешний, увидел что-то странное, удивился, начал неуместные вопросы задавать… Вон, хватились-то его только через много лет!
Трое нынешних столичных гостей тоже, конечно, удивляются и расспрашивают. Но от них так просто не избавишься: у одного Государев указ, другой и сам бывалый воин, и в телохранителях у него громила, какого и среди разбойников поискать… Да и жаль было бы: все трое молоды, хороши собою, влюблены или по крайней мере притворяются влюблёнными…
Нехорошо! Судачили бы так про сестру кого-нибудь из них - что, понравилось бы? Обсуждают втроём одну барышню, якобы в лестных словах, да так, что вся наша управа уже про неё знает.
Помнится, матушка покойная говаривала: «Удзико, подрастёшь - не верь столичным кавалерам: они любить не умеют, в любовь только играют!» А батюшка улыбался, лестно ему было: он-то не из таких! Вот и эти трое - явно играют, будто бы влюблены в одну даму. Но здесь же на Столица, а Серебристый Ключ, глухомань - зачем? Или это они по родным местам скучают? Опять же, самый видный из них, господин Киёхара - сразу заметно, что он человек прямой и даже в игре ему притворяться несподручно. Потому и показывает, что, мол, сам он о той даме и не подумал бы, да - дед женить его хочет! И это, может, как раз и правда, потому что выглядит он бесхитростным воином, даже лицо такое мужественное и прямоугольное. Но тогда оба других - тот, что с круглым лицом и тот, что с острым, - играют нечестно: у них-то любовь явно выдуманная, а прикидываются, что настоящая. То есть они воину врут, а он им - нет. Или тоже врёт? Жаль, если так.
Писарь перебелил послание - долго он что-то возился, за это время ещё пару писем таких можно бы написать, - отдал господину уездному, тот кликнул гонца: «В земельную управу, срочно!» - «Будет исполнено!»
Круглолицый, если судить по их ночному разговору, играет увлечённее всех - может, чтобы отвлечься от своего дела со ссыльным, тоже ведь должен понимать, что плохо у него складывается с Государевым поручением. А третий, весь из себя такой изящный, любезный, но холодный, и правда похож на столичных кавалеров из матушкиных рассказов. Неприятный господин! Отец говорит - большая особа, чуть ли не государева родня… Что такому-то здесь надо? Его, если что, съедят - он и не заметит.
Хорошо всё-таки, наверное, жить в Столице, если там главная опасность - любовное разочарование. Встаёшь утром - и не боишься, что тебя или родных твоих до вечера зарежут, подожгут или схватят за измену. Господа ходят на свою дворцовую службу, дамы - друг к дружке в гости, потолковать: кого в будущем году на какую должность продвинут, какой узор на каком наряде зимою носить будут первые красавицы, у кого дети в Училище как успевают… Жизнь ясная, красивая, простая - как на картинке!
Гонец, в отличие от писаря, не мешкал - четверти часа не прошло, а уже копыта загремели прочь с подворья… Подозрительно как-то загремели…
- Батюшка! Он что, мою лошадь взял?
Младший воевода Киёхара с изумлением глядит на девицу, влетевшую на конюшню, где он чистит своего коня: сам, не поручая дружиннику. Вбежала, не отдышавшись, бросилась к стойлу с рыжей лошадью, облегчённо выдохнула:
- Хвала богам путевым - ослышалась! Рыжая на месте…
Заметила столичного гостя, ойкнула, поклонилась и исчезла. Молодой Чистопольский господин проводил её взглядом. Недальний от Столицы край, не порубежье какое - а дочка уездного верхом ездит и свою лошадь держит? Любопытно…
8. Белая яшма
Намма-младший, делопроизводитель Полотняного приказа
Я к своим соперникам враждебности не чувствую, хоть, может, и зря. Но вот что заметно: о чувствах своих ни Киёхара, ни Касуми почти не говорят. И это - влюблённые? Господин Мимбу Хиромаро, кабы нас послушал, наверно, заплакал бы: очерствела молодёжь! И я, чтоб дураком не выглядеть, тоже о любви особо не распространяюсь. Задал было вопрос, когда мы вечером сидели за брагой: а кто из нас какие себе свершения наметил в будущем? Если сложится удачно, брак окажется счастливым и всё такое. Чистополец ответил: останусь служить в Столице, при деде, охранять кого-нибудь из старших Полынников, а может, и Дворец сторожить. Судя по голосу, не очень-то ему этого хочется. По чинам так продвинуться можно, но славу воинскую снискать - труднее, чем на дальних рубежах. Или уж всё должно сложиться совсем скверно, чтобы в Столице потребовалась боевая сила. Туманный и вовсе отмолчался: всё, мол, в мире зыбко, и мечты о будущем подобны письменам на воде… А потом спросил:
- Как вы думаете: почему барышня Лунный Блеск задала каждому из нас именно такую задачу?
Хороший вопрос! Подбирала царевна каждому такое дело, с каким он точно не справится? Или в каком раскроется с наилучшей стороны? Или кому - как? В последнем случае получилось бы любопытнее всего, если бы только я понимал: кому из нас она подыгрывает?
- Я тоже об этом думал, - говорит неожиданно Киёхара. - Но ничего не придумал. Разве что так: кто не из Столицы, тот будто бы целый мир повидал, знает все травы и деревья, даже заморские. А ведь я что знаю? Луга для коней, заросли для засад, да и то больше в нашем пограничье - и только. Ну, вот в последнее время мне ещё лекарь надавал всяких трав, но Сеть-травой раны не лечат. И лошадей ею не кормят.
- Столичной птицей можно было бы считать меня, - задумчиво молвит Касуми. - Но здесь, в Приволье, так могли бы назвать любого из нас.
- Может быть, - говорю, - дело не в самих песнях, а в преданиях о том, как их сложили?
И тут Ёри подпрыгнул на месте. Глянул на Чистопольца, тот кивает.
- Точно! - говорит Ёри мне. - Ты, господин, из Полотняных. По части злодейства.
- Ты имеешь в виду, что господин Хиромаро…
- Ту даму утопил. Не снеся отказа.
- Прямо в Серебристый Ключ кинул вниз головой, - поддакивает Бан.
Издеваетесь, что ли? Ну, погодите!
- Так, пожалуй, рассуждал бы батюшка мой, сыщик Намма. А какие преступления скрываются за остальными двумя песнями? Вот, к примеру: отчего дорога может замураветь? Понятно: если в дом никто не ходит.
- Или из дому, - мрачно кивает Киёхара. - А я и не понимал, что это такая грустная песня. Не про то, что кавалер с дамой расстались, а про то, что её семью всю вырезали.
- Тогда мне легче, - кривовато улыбается Касуми. - «Что ты с собой унесёшь…», больше похоже всё-таки на хищение, нежели на убийство.
- Что-то похитили, а что-то подкинули, - соглашается Бан. - Но своеобразный же надобно иметь настрой ума…
Но я хотя бы могу не сомневаться: если кто-то этак над нами троими подшутил - то всяко не без соучастия царевны.
- А ты что скажешь, Кёгэн? Что-то ты сегодня молчалив.
Я до сих пор не понимаю, кто он такой при Туманном господине. Слуга? Воспитатель? Соглядатай от старших родичей? Держится Касуми с ним скорее учтиво, но это может говорить об утончённости самого помощника блюстителя кладовых, а не о важности особы Кёгэна.
- Два опасения смущали меня, - говорит Кёгэн. - Во-первых, я боялся показаться многословным. Во-вторых, не уверен был, что рассказ мой придётся кстати. Но раз вы настаиваете, я готов поведать об одном поучительном случае. Итак: при котором из государей то было? Пожалуй, этот вопрос лучше оставим в стороне. Жил в ту пору некий господин, назову его Имярек. И был у него верный человек, обозначу его как Служилого. А ещё в ту пору прославился другой достойный муж, не чуждый благородного честолюбия. Его да будем мы именовать Счастливцем, а почему, станет ясно из дальнейшего. Жил он привольно и широко, наслаждаясь достатком, в кругу обширной семьи. Счастье же, как известно…
- Недолговечно, подобно пузырям на рисовой каше? - подсказывает Бан.
- Счастье, хотел бы я, с вашего позволения, сказать, не подкрадывается исподтишка, но посылает прежде себя верные знамения. И вот случилось так, что отправился Служилый по поручению Имярека в тот край, где обосновался в своём имении Счастливец. А навстречу ему…
- Разбойник с большой дубиной?
- Отнюдь нет. Ежели то и был разбойник, то без дубины, одет как бедный крестьянин. И говорит: не купишь ли, добрый человек, диковинку? Разворачивает грязную тряпицу, Служилый посмотрел, а там - сияющая белая яшма весом почти с гуся! Редчайшее сокровище! «Дрянь, а не диковинка», - молвит Служилый. Но всё же соглашается купить камень за мерку риса. И задумывается: яшма эта из тех, за какие в старину отдавали целые крепости со всеми складами. Что же мне с нею делать? Себе оставить? Не по чину мне, только беду навлеку.
- Разбить? Но вот вопрос: чем? Или: обо что?
Рассыльный, кажется, всерьёз решил Кёгэна разозлить. Но тот пока невозмутим:
- Думает Служилый дальше. Преподнести сокровище господину моему Имяреку? Тот примет, меня за усердие похвалит, тем дело и ограничится. А может, вручить её здешнему помещику, господину Счастливцу? Ему я ничем не обязан, а сам его обяжу, он меня отблагодарит повесомее: и деньгами, и припасами, и покровительством. Так и сделал. Никак не решусь назвать такой поступок примером преданности.
- А счастливец чего? - спрашивает Ёри.
- Принял сокровище, Служилого обласкал, отвесил ему серебра, дал коня со всею сбруей. И отпустил. А сам отправился в Столицу, к Государю. Времена же…
- …изменчивы: приходят и уходят, подобно чирьям на заднице?
- Изволишь сам рассказывать дальше? - спрашивает Кёгэн. Бан отмахивается: молчу, дескать, молчу.
- На чём я остановился, когда меня сбили? Ах, да: времена тогда в мире настали тревожные. Надобно знать, что незадолго перед тем некие злодеи ограбили Государеву казну. Предерзкое, нечестивое деяние! И вот, представ при дворе, Счастливец спрашивает у Государя: не этот ли камень покинул должное своё место? И подаёт ту самую яшму. Сперва Государь обрадовался. Яшму велел вернуть в сокровищницу, Счастливца приблизил к себе, пожаловал высокой должностью. Так что впредь мы будем называть его Сановник. А потом как-то раз спрашивает: скажи, а где ты разыскал мою пропажу? Преступно кривить душою перед Государем: Сановник рассказал всё как было. Как я уже упоминал, времена тогда настали беспокойные, и для Имярека они стали и вовсе грозны. Долго он оправдывался, долго доказывал свою непричастность к злодеянию. Ибо что Сановник от Служилого камень получил, признали достоверным, а вот что Служилый его у крестьянина выменял за бесценок - в том усомнились. Государь омрачён подозрениями, господин Имярек в отчаянье, Служилый начинает понимать: чего доброго, я сейчас за всё окажусь в ответе. Бросился к Сановнику: молю, говорит, о защите! А тот ему: ты свою награду получил, седлай коня и поезжай, куда хочешь.
Бан, как и обещал, больше не перебивает. Но лицо у него кислое стало. Я спрашиваю: и чем же дело кончилось?
- Рад заметить: кончилось всё благополучно! Истинных воров Государевы сыщики обнаружили, Имярек отделался несколькими бессонными ночами, а Сановник процветал, хотя и не знаю, женился ли он на царевне. А вот куда ускакал Служилый - о том, увы, ничего не рассказывают.
Если всё это как-то связано с загадками барышни Лунный Блеск, то связь эта выше моего разумения. Да и от Киёхары и Касуми она, похоже, ускользнула.
Вскоре мы уже разошлись спать. А ночью просыпаюсь и замечаю: Бана нет. Нашёл я его на крыльце, он сидел, словно ждал кого-то, ёжился от холода. Я вмешиваться не стал, ещё пару раз выглянул - но к нему так никто и не пришёл.
(Продолжение будет)