Перечитывая "Клима Самгина" (3): том первый-второй
Повышенная символичность (любая сцена, жест и даже фраза способны стать обобщением чего угодно) связана с недописанностью романа, который может быть оборван в любом месте - мы ведь не знаем в какой именно части жизни Клима текст закончится, из-за чего исподволь готовы в любой момент к «обрыву пленки».
Тогда каждая сцена может оказаться решительной, финальной, объясняющей.
Собственно, таково строение воздействия любых «прозаических миниатюр» или «стихотворений в прозе», где буквально на каждое, потенциально конечное, слово, таким образом, выпадает двойная, а то и тройная нагрузка.
Если держать это ввиду, становится окончательно понятным отчего так сильны и действенны описания «Клима Самгина», почему они воздействуют больше сюжетных потоков, постоянно подвисающих без разрешения, как те троллейбусные дуги, что слетели с электропроводов и разлетелись в разные стороны.
Готовность «уровня письма» оказывается более спелой и приготовленной, нежели всё остальное.
Высокому модернизму такое позволено.
И даже не такое позволено тоже - это оправдывает любые авторские блуждания и аппендиксы, освобождая Горького от важнейшей части конвенции, автоматически заключаемой с читателем (любые мелочи возникают в тексте не зря, не от балды, но обязательно что-то значат, «работают на смысл», «раскрывают финал») - вот почему отныне прозаик может «накидывать» детали повести в произвольном порядке (вали валом, потом разберем) - читатель все равно их оправдает, поскольку «Клим Самгин» семиотически заряжен с видимым уже с первой страницы символическим превышением.
***
Хотя бы потому что в более ранних своих произведениях (любых), Горький выступал представителем сугубой нормы: во-первых, подчеркнутой законченности, завершенности, отработанности всех возможных авторских ходов.
Во-вторых, еще со времен школьной «Матери», а также песен о Соколе и Буревестнике, мне казалось, что Горький стремится к тотальной стилевой объективизации, расставляя все слова и знаки препинания по «правильным», единственно возможным местам, которые, таким образом, и делают все эти слова и места прозрачными, почти невидимыми, едва ли не лишенными художественности (не отсюда ли его любовь к необычным, вычурным именам, вроде Макара Чудры или Вассы Железновой (во втором томе появляются еще и Робинзон Нароков с Фионой Трусовой), нарушающим общую гладкопись?) - раз уж изящное всегда связано с отклонением от «золотой середины» и некоторой, пестуемой неправильностью.
В сравнении со всем предыдущим, нормированным искусством Горького, метафорическая и сюжетная складчатость «Клима Самгина» воспринимается как барочность.
Вот и выходит совсем как-то уже по оперному в композиционном смысле и очень уж пористо в фактурном - прямая речь и длительные разговоры, чередующиеся с «картинками» (Горький противопоставляет застольным беседам описания погоды, интерьеров и детальных портретов третьестепенных персонажей, созданных по принципу «Библиотеки китайского императора», ну, то есть, без какой бы то ни было логики и систематизации) это и есть основной технологический прием впечатления от времени рыхлого и не успевшего пока оформиться во что-то основательное.
Незаконченный текст (почти черновик), готовый прерваться в любой момент и постоянно обнуляющийся после длительного перерыва в писании (когда и становится возможным обновление заезженного приема - автор просто забыл, что уже использовал чередование «картинок и разговоров» много-много раз) становится на наших глазах в режиме реального складывания.
Это неожиданно делает его вечно свежим, незаветренным, почти актуальным - тем более, если учитывать всеобщую одержимость эпохи «конституцией», «ветром перемен», неизбежностью изменений, обреченностью на революцию, которую ожидают с минуты на минуту практически все, появляющиеся в поле зрения Самгина, впрочем, как и сам Самгин, пестующий свою особенность и, возможно именно от этого, остающийся в стороне от всеобщих поветрий.
***
Возникновение стиля происходит через перемалывание и присвоение модного и сильного.
Типологически, Горький - автор, напоминающий Эдгара Аллана По, последыша романтизма, про которого Марк Бент, мой учитель в литературоведении, постоянно (!) повторял, что тот попросту опоздал родиться и все открытия которого во многом связаны с адаптацией уже существующего, отработанного и даже устаревшего к новым культурным и эстетическим условиям.
Интереснее всего, как впитав многочисленные влияния, пытается вырастить из себя новый архитектурный стиль, полный буквальных излишеств и похожий не только на хронику, сколько на стенограмму, состоящую из чередующихся крупных планов. Не скрывающих своей искусственности, искусности, нарочитой литературности, намеренной картонажности даже.
***
Горький задумывал монументальную фреску вроде «Русь уходящая» Павла Корина, эпилог всей царской России, а вышел финал Серебряного века, отдельного культурного эона со своими эволюционными завихрениями и особенностями, оборванными на «самом интересном месте».
«Клим Самгин» не мог быть закончен еще и потому, что являлся хроникой существования самого писателя, не знавшего своего конца.
***
Конечно, это еще и текст о перековке Горького в советского человека - нечто похожее мы видим и в «Докторе Живаго» и в творчестве сотен писателей и художников, сформированных до конца российского света. Важно ведь стать простой советской щепкой, вишенкой трамвайной поры, каким-то невероятным кульбитом, при этом, дыша и большевея таким образом, чтобы при практически полной стертости индивидуальности, приносить обществу максимальную пользу, в том числе и творческую.
И тут, поскольку Горький пишет на живую нитку, постоянно отвлекаясь и обнуляясь, из-за чего написанное все время инкапсулируется, очередной раз начиная возгоняться из точки нуля, «Клим Самгин» нет-нет, да и впадает в режим автоматического письма.
Обнажая не только прием и актуализируя не только высказывание, но и подспудные токи расщепления себя на самых разных героев.
***
Один из источников динамики в «Сорока годах» (до потрясения Ходынки повесть движется нервными, дергающимися отрезками словно бы вслепую - история страны заменена здесь хождением культурных артефактов, вроде появления стихов Брюсова или «Слепых» Метерлинка) это соединение автора и главного его протагониста до полного слипания, а потом очередного с ним расхождения. Самгин - конструкт, вылепленный из того, что Горькому в себе не нравится.
И тут важно вернуться к самописцу второй главы, где Горький, может быть, впервые (первая глава - самая прописанная и подконтрольная) впадает в автоматическое письмо самооговора.
Неслучайно именно здесь во флигеле самгиновского дома поселяется писатель Нестор Катин с семейством.
«Живой, очень подвижной, даже несколько суетливый человек и неустанный говорун, он напоминал Климу отца…» (110)
К Катину ходят самые разные люди, в том числе и Степан, «знаток обязанностей интеллигенции»: «Макаров находил, что в этом человеке есть что-то напоминающее кормилицу, он так часто говорил это, что и Климу стало казаться - да, Степа, несмотря на его бороду, имеет какое-то сходство с грудастой бабой, обязанной молоком своим кормить чужих детей…» (111)
Временные родители Самгина возникают на пике его половых переживаний, незадолго до фундаментального открытия Климом онанизма.
Ведь незадолго до этого настоящие его родители разошлись. Отец съехал, мать начала открыто сожительствовать с Варавкой.
Внезапно ускорившаяся жизнь своего тела отчуждают Клима от родных, запуская механизмы Эдипова комплекса. Правда, ненадолго. Невинность он потеряет с швеёй, нанятой матерью для безопасности вхождения в взрослую жизнь, ну, а пока даже собственная мать вызывает в нем напряженный трепет.
«Он встал, крепко обнял ее за талию, но тотчас же отвел свою руку, вдруг и впервые чувствуя в матери женщину. Это так смутило его, что он забыл ласковые слова, которые хотел сказать ей, он даже сделал движение в сторону от нее, но мать сама положила руку на плечи его и привлекла к себе, говоря что-то об отце, Варавке, о мотивах разрыва с отцом…» (124 - 125)
***
Самоидентификация связана, с одной стороны, с определением родителей (места настоящих и появления символических трикстеров), с другой - с самооознанием себя.
Неслучайно, изобретение онанизма и потеря целомудрия встроены в фабульную цепочку рядом с размышлениями об отце и новыми чувствами к матери («…он переживал волнение, новое для него…» 125)
Созревая, тело обнаруживает внутри себя цель.
Детство бесцельно, хотя и максимально зависимо от других людей, в том числе и влиятельных чужих, понятно откуда возникших.
Отсутствие цели делает жизнь бессюжетной, ну, или «пустой» (стремиться некуда и не к кому).
Возникновение цели запускает механизм причащения и причастности к истории: вот почему любовная связь с Лидией, самое важное чувственное приключение Клима (после дебюта с Маргаритой, подкупленной матерью и с чахоточным недоразумением Нехаевой) происходит на фоне Ходынской трагедии. Ставшей символом и времени (высшая точка развития и одновременного падения российского самодержавия) и места (Москва - столица нашей родины, смерть - неизбежна) как истории и пространства.
***
Перечитывая "Клима Самгина" (1): том первый, первая глава - https://paslen.livejournal.com/2549155.html
Перечитывая "Клима Самгина", том первый, вторая глава (2): https://paslen.livejournal.com/2552248.html
Перечитывая "Клима Самгина" (3): том первый-второй: https://paslen.livejournal.com/2553537.html
Перечитывая "Клима Самгина" (4): том второй: https://paslen.livejournal.com/2555004.html
Перечитывая "Клима Самгина" (5): том третий, глава третья: https://paslen.livejournal.com/2556164.html
Перечитывая "Клима Самгина" (6): том третий, часть четвертая: https://paslen.livejournal.com/2559710.html
Тогда каждая сцена может оказаться решительной, финальной, объясняющей.
Собственно, таково строение воздействия любых «прозаических миниатюр» или «стихотворений в прозе», где буквально на каждое, потенциально конечное, слово, таким образом, выпадает двойная, а то и тройная нагрузка.
Если держать это ввиду, становится окончательно понятным отчего так сильны и действенны описания «Клима Самгина», почему они воздействуют больше сюжетных потоков, постоянно подвисающих без разрешения, как те троллейбусные дуги, что слетели с электропроводов и разлетелись в разные стороны.
Готовность «уровня письма» оказывается более спелой и приготовленной, нежели всё остальное.
Высокому модернизму такое позволено.
И даже не такое позволено тоже - это оправдывает любые авторские блуждания и аппендиксы, освобождая Горького от важнейшей части конвенции, автоматически заключаемой с читателем (любые мелочи возникают в тексте не зря, не от балды, но обязательно что-то значат, «работают на смысл», «раскрывают финал») - вот почему отныне прозаик может «накидывать» детали повести в произвольном порядке (вали валом, потом разберем) - читатель все равно их оправдает, поскольку «Клим Самгин» семиотически заряжен с видимым уже с первой страницы символическим превышением.
***
Хотя бы потому что в более ранних своих произведениях (любых), Горький выступал представителем сугубой нормы: во-первых, подчеркнутой законченности, завершенности, отработанности всех возможных авторских ходов.
Во-вторых, еще со времен школьной «Матери», а также песен о Соколе и Буревестнике, мне казалось, что Горький стремится к тотальной стилевой объективизации, расставляя все слова и знаки препинания по «правильным», единственно возможным местам, которые, таким образом, и делают все эти слова и места прозрачными, почти невидимыми, едва ли не лишенными художественности (не отсюда ли его любовь к необычным, вычурным именам, вроде Макара Чудры или Вассы Железновой (во втором томе появляются еще и Робинзон Нароков с Фионой Трусовой), нарушающим общую гладкопись?) - раз уж изящное всегда связано с отклонением от «золотой середины» и некоторой, пестуемой неправильностью.
В сравнении со всем предыдущим, нормированным искусством Горького, метафорическая и сюжетная складчатость «Клима Самгина» воспринимается как барочность.
Вот и выходит совсем как-то уже по оперному в композиционном смысле и очень уж пористо в фактурном - прямая речь и длительные разговоры, чередующиеся с «картинками» (Горький противопоставляет застольным беседам описания погоды, интерьеров и детальных портретов третьестепенных персонажей, созданных по принципу «Библиотеки китайского императора», ну, то есть, без какой бы то ни было логики и систематизации) это и есть основной технологический прием впечатления от времени рыхлого и не успевшего пока оформиться во что-то основательное.
Незаконченный текст (почти черновик), готовый прерваться в любой момент и постоянно обнуляющийся после длительного перерыва в писании (когда и становится возможным обновление заезженного приема - автор просто забыл, что уже использовал чередование «картинок и разговоров» много-много раз) становится на наших глазах в режиме реального складывания.
Это неожиданно делает его вечно свежим, незаветренным, почти актуальным - тем более, если учитывать всеобщую одержимость эпохи «конституцией», «ветром перемен», неизбежностью изменений, обреченностью на революцию, которую ожидают с минуты на минуту практически все, появляющиеся в поле зрения Самгина, впрочем, как и сам Самгин, пестующий свою особенность и, возможно именно от этого, остающийся в стороне от всеобщих поветрий.
***
Возникновение стиля происходит через перемалывание и присвоение модного и сильного.
Типологически, Горький - автор, напоминающий Эдгара Аллана По, последыша романтизма, про которого Марк Бент, мой учитель в литературоведении, постоянно (!) повторял, что тот попросту опоздал родиться и все открытия которого во многом связаны с адаптацией уже существующего, отработанного и даже устаревшего к новым культурным и эстетическим условиям.
Интереснее всего, как впитав многочисленные влияния, пытается вырастить из себя новый архитектурный стиль, полный буквальных излишеств и похожий не только на хронику, сколько на стенограмму, состоящую из чередующихся крупных планов. Не скрывающих своей искусственности, искусности, нарочитой литературности, намеренной картонажности даже.
***
Горький задумывал монументальную фреску вроде «Русь уходящая» Павла Корина, эпилог всей царской России, а вышел финал Серебряного века, отдельного культурного эона со своими эволюционными завихрениями и особенностями, оборванными на «самом интересном месте».
«Клим Самгин» не мог быть закончен еще и потому, что являлся хроникой существования самого писателя, не знавшего своего конца.
***
Конечно, это еще и текст о перековке Горького в советского человека - нечто похожее мы видим и в «Докторе Живаго» и в творчестве сотен писателей и художников, сформированных до конца российского света. Важно ведь стать простой советской щепкой, вишенкой трамвайной поры, каким-то невероятным кульбитом, при этом, дыша и большевея таким образом, чтобы при практически полной стертости индивидуальности, приносить обществу максимальную пользу, в том числе и творческую.
И тут, поскольку Горький пишет на живую нитку, постоянно отвлекаясь и обнуляясь, из-за чего написанное все время инкапсулируется, очередной раз начиная возгоняться из точки нуля, «Клим Самгин» нет-нет, да и впадает в режим автоматического письма.
Обнажая не только прием и актуализируя не только высказывание, но и подспудные токи расщепления себя на самых разных героев.
***
Один из источников динамики в «Сорока годах» (до потрясения Ходынки повесть движется нервными, дергающимися отрезками словно бы вслепую - история страны заменена здесь хождением культурных артефактов, вроде появления стихов Брюсова или «Слепых» Метерлинка) это соединение автора и главного его протагониста до полного слипания, а потом очередного с ним расхождения. Самгин - конструкт, вылепленный из того, что Горькому в себе не нравится.
И тут важно вернуться к самописцу второй главы, где Горький, может быть, впервые (первая глава - самая прописанная и подконтрольная) впадает в автоматическое письмо самооговора.
Неслучайно именно здесь во флигеле самгиновского дома поселяется писатель Нестор Катин с семейством.
«Живой, очень подвижной, даже несколько суетливый человек и неустанный говорун, он напоминал Климу отца…» (110)
К Катину ходят самые разные люди, в том числе и Степан, «знаток обязанностей интеллигенции»: «Макаров находил, что в этом человеке есть что-то напоминающее кормилицу, он так часто говорил это, что и Климу стало казаться - да, Степа, несмотря на его бороду, имеет какое-то сходство с грудастой бабой, обязанной молоком своим кормить чужих детей…» (111)
Временные родители Самгина возникают на пике его половых переживаний, незадолго до фундаментального открытия Климом онанизма.
Ведь незадолго до этого настоящие его родители разошлись. Отец съехал, мать начала открыто сожительствовать с Варавкой.
Внезапно ускорившаяся жизнь своего тела отчуждают Клима от родных, запуская механизмы Эдипова комплекса. Правда, ненадолго. Невинность он потеряет с швеёй, нанятой матерью для безопасности вхождения в взрослую жизнь, ну, а пока даже собственная мать вызывает в нем напряженный трепет.
«Он встал, крепко обнял ее за талию, но тотчас же отвел свою руку, вдруг и впервые чувствуя в матери женщину. Это так смутило его, что он забыл ласковые слова, которые хотел сказать ей, он даже сделал движение в сторону от нее, но мать сама положила руку на плечи его и привлекла к себе, говоря что-то об отце, Варавке, о мотивах разрыва с отцом…» (124 - 125)
***
Самоидентификация связана, с одной стороны, с определением родителей (места настоящих и появления символических трикстеров), с другой - с самооознанием себя.
Неслучайно, изобретение онанизма и потеря целомудрия встроены в фабульную цепочку рядом с размышлениями об отце и новыми чувствами к матери («…он переживал волнение, новое для него…» 125)
Созревая, тело обнаруживает внутри себя цель.
Детство бесцельно, хотя и максимально зависимо от других людей, в том числе и влиятельных чужих, понятно откуда возникших.
Отсутствие цели делает жизнь бессюжетной, ну, или «пустой» (стремиться некуда и не к кому).
Возникновение цели запускает механизм причащения и причастности к истории: вот почему любовная связь с Лидией, самое важное чувственное приключение Клима (после дебюта с Маргаритой, подкупленной матерью и с чахоточным недоразумением Нехаевой) происходит на фоне Ходынской трагедии. Ставшей символом и времени (высшая точка развития и одновременного падения российского самодержавия) и места (Москва - столица нашей родины, смерть - неизбежна) как истории и пространства.
***
Перечитывая "Клима Самгина" (1): том первый, первая глава - https://paslen.livejournal.com/2549155.html
Перечитывая "Клима Самгина", том первый, вторая глава (2): https://paslen.livejournal.com/2552248.html
Перечитывая "Клима Самгина" (3): том первый-второй: https://paslen.livejournal.com/2553537.html
Перечитывая "Клима Самгина" (4): том второй: https://paslen.livejournal.com/2555004.html
Перечитывая "Клима Самгина" (5): том третий, глава третья: https://paslen.livejournal.com/2556164.html
Перечитывая "Клима Самгина" (6): том третий, часть четвертая: https://paslen.livejournal.com/2559710.html