Эрос и эстетика (загадка)
Цикл БРАК (см. оглавление)
Сразу честно предупреждаю!
Это присказка, не сказка: сказка будет впереди.
Трагедия кошачьей души: кошка всегда любит того, кто её не любит, и презирает того, кто её любит.
Логика кошачьей души при этом вполне проста и понятна. Она даже примитивна: кто тебя любит, тот никуда от денется, а вот за тем, кто не любит, нужно ухаживать, чтобы заслужить любовь.
> У женщины та же логика.
Скажем так: не у женщины, а у шлюхи - то есть, у женщины, на который НЕ следует жениться и с которой НЕ стоит играть в любовь. Слишком серьёзная это штука - любовь, чтобы с нею играть.
> Любители кошек (кто держит их у себя в городской квартире) наверное не согласились бы... Впрочем, пост не совсем о кошках... )
Да. Не о кошках. Кошки - повод, художественный образ.
> Так развивайте ж тему! 🙂
А это дело читателя. Захочет он играть в эту игру - поиграем. Вот выше сделали ход (про женщин) - я сразу и развил. Делайте Вы Ваш!
[Нажмите, чтобы прочитать сказку.]Думаю, главный смысл моей деятельности состоит в том, что я фиксирую на бумаге основные черты православного мировоззрения, то есть воззрения на мир. Собственно в религии я не сказал ни одного нового слова: я лишь перевожу на понятный современному человеку язык мысли святых Отцов, древние как мир -- ну или по меньшей мере древние как Античность.
Но совсем иное дело -- взгляд на мир! Со времён Максима Исповедника, смертью которого и завершилась Античность, утекло очень много воды, совершилось множество исторических событий и мир, сам мир изменился до неузнаваемости.
Не имея полноценного православного мировоззрения, мы живём двойной жизнью, поочерёдно в двух разных реальностях. У нас разорвано сознание, а значит, мы лишены целомудрия. В храме мы живём в одной реальности, а выходя из него попадаем в другую. Между тем, наш Бог властвует не только в храме, но на всяком месте, и в Его руках судьба всякого человека, верующего и неверующего. И служить Ему подобает в целомудрии, то есть в цельности нашего разума. Мы должны видеть весь мир, всю реальность во Свете открывшейся нам Истины и вести себя соответственно.
Ведь отсутствие целомудрия это ни что иное как блуд, как минимум духовный блуд. Наша задача -- одними и теми же глазами смотреть на Мистерию, совершающуюся в Церкви, и на дела мирские. Мистерия Церкви даёт нам ключ к правильному взгляду на мир. Но этим ключом надо пользоваться, а не просто оставлять его в храме с тем, чтобы каждый раз снова и снова возвращаться к нему, так ничего этим ключом и не открыв, чтобы не вышло с нами по Притче.
Насколько я вижу, самые слабые пункты православного мировоззрения -- политика и секс. Ну, с первым из этих пунктов лично мне уже всё более менее ясно, а вот второй до сих пор остаётся "чёрной дырой". Вот почему я так много внимания уделяю политике, и вот почему так мало говорю о сексе. Хотя кое-что всё-таки говорю (см. БРАК: оглавление). Самому мне ключ к этому вопросу дал в своё время ortopas, и я попытался было "скинуть" на него эту тему, уговорив Михаила Васильева завести для этого специальный жжурнал. Но сегодня уже понятно, что этот проект "не взлетел", и мне придётся что-то делать с этим самому.
Дело в том, что Михаил Васильев ставит вопрос в чисто практической плоскости: как помочь православным супругам наладить свои отношения. Его дискурс -- дискурс психотерапевта. Между тем, сама-то тема намного шире и страшнее, и по всей видимости требует намного более глобального подхода, философского. В заметке Начала русской философии (см также О смысле творчества и Беседу с русским иудой) я попытался осознать, что такое русская философия и почему считается, будто её нет. Если вкратце, причина тут в том, что русская философия это философия творчества, и потому вне очень специфического религиозного контекста (когда речь идёт о Творце) она кажется не философией, а всего лишь литературой или литературоведением (Кожинов, Бахтин). Чтобы осознать русскую философию как философию, необходимо посмотреть на неё с точки зрения Православия. Чем я, собственно, уже 30 лет и занимаюсь (см. выше).
Русские сочиняют истории, а Христос сочинил историю, в которой живут русские. Сочиняя свои книги, русские пытаются осмыслить, что с ними делает Христос. Каждый творец примеряет на себя роль Творца -- а делать это можно очень по-разному, и тут имеется целый спектр возможностей от прямого богоборчества (анти-христ в переводе означает вместо-христа) до самого настоящего преподобия. Богоборчество это пребывание в иллюзии, ведь с Богом бороться нельзя: всякий, кто борется в Богом, всего лишь исполняет часть замысла Самого Бога. Да ведь и вне Православия дело обстоит так же точно: в духовной войне побеждает тот, кто ведёт себя так, будто всё, что случилось, является лишь частью его замысла. То есть, ведёт себе Богоподобно, уподобляется Богу, по замыслу Которого и впрямь совершается всё, что совершается. Именно это в Церкви это и называется "преподобием".
Вот почему основу, костяк русской литературы составляет реализм. Ведь что такое реализм? Это не пустое подражание, не копия реальности (=натурализм). Реализм -- это когда художник создаёт свой собственный художественный мир, но этот мир выходит как две капли воды похожим на мир, созданный Богом. И причина этого совпадения не в том, будто художник механически подражает Богу (=натурализм)! А потому, что желание художника совпадает с волей Художника, создавшего реальный мир.
И вот почему так называемый "критический реализм", воспетый в XIX веке заблудившими певцами грядущей антирусской революции, является упадком, порчей, раковой болезнью русской литературы, первым грозным признаком её смертельной болезни. Ведь критический реализм это брюзжание художника, недовольного реальностью, то есть, заведомо обречённого на поражение. Но казалось бы: ведь ты художник, ты свободен! В чем проблема? если тебе не нравится мир, созданный Богом, ну так создай свой собственный мир, который бы полюбился тебе и твоим читателям. Нет, критический реалист будет мучить себя и читателя, изображая русскую реальность безобразной и тем по мере сил приближая антирусскую революцию -- и рождение мардонга (советской литературы).
Задача реалистически описать эротику по-настоящему ещё не решена никем. Эротика это чёрная дыра не только русской реалистической литературы, но и европейской культуры в целом. Я нахожу пока лишь отдельные просветы, лишь смутные намёки на возможность решения этой проблемы. Вокруг этой чёрной дыры вертится огромный и жуткий аккреционный диск порнографии в лучшем случае натуралистической (а вовсе не реалистической!). И тут нужно сказать пару слов о натурализме.
Натурализм не следует путать с реализмом! Различие между ними в том, что художник свободно создаёт свой собственный художественный мир, повинуясь своему собственному желанию, а натуралист рабски копирует реальность. Разница между реализмом и натурализмом это разница между портретом и фотографией, (Впрочем, я не хочу обижать фотографию: фотография тоже бывает художественной, и художник-фотограф тоже творит, неустанно находя в реальности моменты, аспекты и ракурсы, которые сообразны с его переживанием прекрасного и желательного.)
Есть фундаментальная причина, по которой эротика не поддаётся художникам. Чтобы хорошо понять эту причину, следует читать труды великого Бахтина (Автор и герой в эстетической деятельности), где русский философ подробно раскрывает главную черту эстетического подхода к реальности, отличающую его от всех прочих подходов. А именно: эстетика требует вненаходимости. Автор эстетического (=художественного) произведения смотрит на своих героев извне, из совершенно иной реальности, к описываемой им реальности героев не имеющей никакого отношения. Эстетический подход это подход наблюдателя, никак не вмешивающегося в происходящее. И любому начинающему автору важно осознать это фундаментальное обстоятельство.
Обычная ошибка всех новичков в литературе состоит в том, что они описывают придуманные (или пережитые) ими события как бы изнутри происходящего, как это бывает при мечтании, как будто ты не автор, а герой произведения. Между тем, сначала следует научиться описывать эти события именно извне, со стороны, взглядом художника, а не участника событий. Нужно научиться описывать переживания героя изнутри него самого, ни на секунду не теряя своей вненаходимости как автора даже если повествование ведётся от первого лица ("я"). В этом самая суть дела, та грань, которая отделяет мечту или репортаж с места событий от художественного произведения. Даже в лирике, если присмотреться, можно заметить отчётливое различие между лирическим героем ("я") и автором, который живописует этого героя, пусть и его собственными словами. При том, что в лирике эстетическая дистанция (зазор между героем и автором) минимальна, она ни в коем случае не исчезает. Ну в самом деле, ведь стихами-то говорит не герой, а автор (вкладывающий стихи в уста героя).
Словом -- читайте Бахтина. А для нас тут важно сейчас иное: что живому человеку почти невозможно сохранять бахтиновскую вненаходимость, когда он пытается описывать эротику. Таково свойство эротики, что она с лёгкостью вовлекает, захватывает контроль над умом страстного человека, превращает его из стороннего наблюдателя в участника событий. Одним словом, эротика убивает эстетику, и убивает с поразительной лёгкостью. Чтобы избежать этого убийства, некоторые художники намеренно показывают эротику отвратительной, так как отвращение помогает им сохранять эстетическую дистанцию. И это одна из причин странного феномена: почему на почти не видим на экране и в книгах нормальной законной супружеской любви.
Если бы некий инопланетянин вздумал изучать человеческую эротику по книгами и фильмам, он пришёл бы к выводу, что в 99 случаях из ста люди занимаются эротикой именно в форме блуда и прелюбодеяния, и лишь в редких, редких случаях -- в законном браке. Между тем, хотя я не знаю, где взять подобную статистику, в реальной-то жизни пропорция едва ли не обратная. Но вот именно подходя к законной супружеской любви, любители эротики внезапно обнаруживают удивительное и даже невозможное в их положении целомудрие и в подавляющем большинстве случае ограничиваются смутными намёками на то, чем там занимаются супруги, оставшись наедине.
Как мне кажется, причина этого поистине изумительного феномена парадоксальна: беззаконный секс по самой сути своей содержит в себе нечто отвратительное, что и позволяет художнику сохранить если не полноценную эстетическую дистанцию, то хотя бы какие-то ("лирические") намёки на неё, без которых всё сводится к бесхитростному натурализму порнографии. В то время как задача художественно изобразить полноценный супружеский секс для художника оказывается такой же невыполнимой, как задача не мигая смотреть на солнце. "Мечта". А мечта, как уже сказано -- вне эстетики. И непонятно, каким способом омрачить художнику этот невыносимый блеск, сделав его доступным для изображения.
Ну, как-как... Пусть супруги хотя бы поругаются между собой, что ли... на худой конец, пусть Он после этого уйдёт на войну и там погибнет, а она будет плакать... но лучше всего, если у них будут какие-нибудь интимные проблемы (и тут мы естественным образом возвращаемся к дискурсу ortopas, которого как раз супружеские проблемы и кормят). Толстой прямо с этого и начинает "Анну Каренину": мол, все счастливые семьи похожи друг на друга, вроде как там и рассказывать не о чем. И ведь врёт граф! Просто ему как художнику так удобнее. Звучит это забавно -- но пусть мой дорогой читатель вспомнит практически всё прочитанное и увиденное на экране: так оно и есть.
Эротика в чистом виде, не осквернённая грехом и не омрачённая проблемами, оказывается невыполнимой и даже (кажется) вовсе неприступной задачей для эстетики. Потому что, как уже сказано, живому человеку невозможно сохранять бахтиновскую вненаходимость, когда он пытается описывать чистую эротику. А между тем, эта неприступность рождает огромные социальные проблемы. Наши дети и подростки видят на экранах почти исключительно грязную эротику, а это значит, что грязь ассоциативно прилипает к эросу -- и вот уже молодой человек не может не мыслить об эротике грязно, потому что чистый супружеский секс он (в отличие от порнографии) просто-напросто не видел. А почему его не показывают? Наверное, потому что он скучен и там просто-напросто не о чем говорить: все счастливые семьи похожи друг на друга, сказал граф Толстой. Брак как духовное Приключение не мыслится и не понимается, потому что книги и фильмы молчат об этом. ПРОБЛЕМА.
Одна из задач искусства -- давать человеку возможность хотя бы отчасти понять то, чего он ещё не пережил на опыте. Ибо предупреждён значит вооружён. Но своим настойчивым осквернением темы искусство наносит эротике однозначный вред, который христианская культура Нового Времени уменьшала, по мере сил изгоняя эротику за рамки искусства: primum non nocere (не умеешь -- не берись). Хотя и было понятно, что этого джина в бутылке удержать всё равно не удастся -- и уже не удалось. Значит, надо искать решение этой проблемы, чем я и занимаюсь.
Но и эта страшная проблема -- лишь половина всей проблемы соотношения эстетики и эротики. Причём вторая её половина её страшнее и круче. А именно.
Дело в том, что Бог не простой Художник, и его отношение к созданному Им миру не является чисто эстетическим. Чисто эстетическое отношение приписывается Богу теорией Деизма, согласно которой Творец, дав начало миру и установив для него законы природы, далее уже не вмешивается в судьбы мироздания, лишь пассивно созерцая его эволюцию, как и подобает идеальному художнику с точки зрения Бахтиновской эстетики. Но в Православии это понимается совершенно иначе: у нас речь идёт о Боге Промыслителе, Который активно вмешивается в судьбу мира, направляя её в угодном Ему русле.
Только благодаря этому вмешательству и возможно Богопознание, в котором заключает смысл Православия и жизни в целом. Если Бог не вмешивается в судьбы мира, то Его всё равно что и нет вообще -- поэтому история Деизма является лишь предисловием к истории Атеизма. Ведь самая суть Христианства в том, что Автор пожелал сделаться Главным Героем своего собственного романа, Творец сделался творением, Слово стало плотью и вошло в этот мир, раз и навсегда став его Частью. (Причастие этой Части и является главной Мистерией Православия.)
А значит, Бахтиновская эстетика 20-х годов не описывает всего богатства, всего содержания русской литературы. И вот Бахтин дополняет свою эстетическую теорию во-первых "Поэтикой Достоевского", тексты которого явным образом опровергают красивую, но слишком простую концепцию Бахтиновской вненаходимости, а затем и теорией Карнавала, возвращающей нас к истокам искусства, истокам эстетики как таковой.
Европейское искусство начинается с греческого театра. А греческий театр начинается с религиозной мистерии (см. Об Античных мистериях, Об актёрах, Тайна социальной сети), и вот каким образом. В отличие от театрального представления, мистерии не просто созерцают, как положено по принципу Бахтиновской вненаходимости, в них принимают участие! Каждый участник мистерии, сознавая или не сознавая это, играет в ней какую роль. Одна из этих ролей это роль свидетеля, зрителя. Собственно театр начинается с того, что зрителей становится много, им отводится специальное место (зрительный зал), чётко отделяющий зрителя от прочих участников мистерии. А затем роль зрителя постепенно становится ключевой, выделяясь из прочих ролей одновременно с другими специальными ролями -- сценариста, режиссёра, после чего (в финале процесса) собственно осознаётся и роль актёра как таковая, как всего лишь роль. И вот уже мистерия превратилась в театр, от которого идут в разные стороны разные виды искусства, в театре ещё слитые воедино: певец, поэт, писатель, художник, композитор, архитектор, скульптор -- все они когда-то работали в одном том же театре, прежде чем осознали возможность самостоятельного и независимого от театра творчества.
Театр это рафинированная мистерия -- мистерия, в которой бахтиновская вненаходимость впервые обрела себя как нечто самодостаточное, как основа нового вида человеческой деятельности -- собственно искусства как такового. И обсуждаемая нами проблема состоит в том, что эротику театру усвоить так и не удалось. Эротические мистерии -- дело для Античности обычное. Но как отделить (оградить?) зрителя от участия в эротической мистерии, заставив его оставаться всего лишь зрителем -- и возможно ли это вообще?! Слишком уж зажигательным богом оказался Эрос, чтобы театр смог вместить его в свои сравнительно узкие рамки. А вслед за театром перед Эросом оказалось бессильным и искусство вообще.
Ведь порно, к примеру, по самой сути своей является вовсе не искусством, а именно мистерией. Его цель -- не созерцать Эрос, а приобщиться Эросу, в той или иной форме поучаствовать в представлении. В этом смысле порно, конечно, старо как мир: оно древнее театра и искусства вообще. Оно имеет прямую преемственность с эротическими мистериями древности, а от искусства как такового заимствует лишь внешнюю оболочку: собственно границу, формально отделяющую "зрительный зал" от "сцены". Но если в зрительном зале не зритель, а участник действия, тогда и сцена это уже не сцена. Установленная театром граница исчезает вместе с прошедшими тысячелетиями, и вот древние боги снова правят свой бал. (Кстати, любой бал это тоже, конечно, мистерия.)
Но мой дорогой читатель допустил бы ошибку, если бы упростил мою мысль до тезиса: искусство это хорошо, а мистерия это плохо. Ведь мистерии бывают разными, как и эрос бывает разным: не случайно, не по ошибке или неосторожности Святые Отцы использовали слово эрос для описания Божественной любви, так что и эротика это не только секс. Поэтому я выдвину против этого ошибочного тезиса такой антитезис: если речь идёт о Божественной любви, то искусство это плохо, а мистерия это хорошо, и вот почему.
Никакое добро невозможно без активного участия Творца: "Без Меня не можете творить ничего... если не Господь построит дом, всуе трудились строители", а если Бог лишь попускает какое-то дело, Сам не участвуя в нём, значит это дело злое: оно не угодно Богу. Господь участвует в Своих мистериях, а языческие мистерии перед Ним лишь театр: Он их Зритель, но не участник; участие Он примет лишь в конце, как Судья: "Лицо же Господа на творящих зло, чтобы истребить и память их". Сейчас люди, не знающие Бога и не ждущие Суда, разыгрывают перед Ним своё представление, а Он скрывается во тьме за рампой, чтобы в конце явиться на сцену и высказать всем участникам Свои критические замечания по поводу этой постановки. Деизм это религия проклятых. И совершенно иную роль играет Он в жизни желающих Его познать: тут Он и Сценарист, и Режиссёр и Сам то дело появляется на сцене, направляя действие в угодное Ему русло.
Потому если для светского искусства идеалом изображения эротики была бы чистая бахтиновская эстетика, охраняющая зрителя от сексуального возбуждения (а возбуждение это уже участие в мистерии эроса: "Кто смотрит на чужую жену с вожделением, тот уже прелюбодействовал с нею в сердце своём") -- то для Православия это далеко ещё не добро, а всего лишь неучастие во зле, а значит, единственно-правильная форма отношения ко греху, но не к законному супружескому сексу.
Потому что если мы верим, что супружеский эрос это не зло, не попущение, значит Сам Бог принимает в нём какое-то важное участие. И художник, которому по милости Господа наконец удастся правильно и полноценно изобразить супружество, должен смотреть на него так, как Сам Бог смотрит на всякое доброе дело: "Очи Господи на праведных и уши Его в молитву их". Конечно, без содействия Благодати создать подобное произведение искусства невозможно. Впрочем, это очевидно: ведь никем по сути не решена до сих пор и намного более простая бахтиновская задача, которую я чётко сформулировал выше.
Продолжение следует:
Эрос и эстетика (разгадка)
Сразу честно предупреждаю!
Это присказка, не сказка: сказка будет впереди.
Трагедия кошачьей души: кошка всегда любит того, кто её не любит, и презирает того, кто её любит.
Логика кошачьей души при этом вполне проста и понятна. Она даже примитивна: кто тебя любит, тот никуда от денется, а вот за тем, кто не любит, нужно ухаживать, чтобы заслужить любовь.
> У женщины та же логика.
Скажем так: не у женщины, а у шлюхи - то есть, у женщины, на который НЕ следует жениться и с которой НЕ стоит играть в любовь. Слишком серьёзная это штука - любовь, чтобы с нею играть.
> Любители кошек (кто держит их у себя в городской квартире) наверное не согласились бы... Впрочем, пост не совсем о кошках... )
Да. Не о кошках. Кошки - повод, художественный образ.
> Так развивайте ж тему! 🙂
А это дело читателя. Захочет он играть в эту игру - поиграем. Вот выше сделали ход (про женщин) - я сразу и развил. Делайте Вы Ваш!
[Нажмите, чтобы прочитать сказку.]Думаю, главный смысл моей деятельности состоит в том, что я фиксирую на бумаге основные черты православного мировоззрения, то есть воззрения на мир. Собственно в религии я не сказал ни одного нового слова: я лишь перевожу на понятный современному человеку язык мысли святых Отцов, древние как мир -- ну или по меньшей мере древние как Античность.
Но совсем иное дело -- взгляд на мир! Со времён Максима Исповедника, смертью которого и завершилась Античность, утекло очень много воды, совершилось множество исторических событий и мир, сам мир изменился до неузнаваемости.
Не имея полноценного православного мировоззрения, мы живём двойной жизнью, поочерёдно в двух разных реальностях. У нас разорвано сознание, а значит, мы лишены целомудрия. В храме мы живём в одной реальности, а выходя из него попадаем в другую. Между тем, наш Бог властвует не только в храме, но на всяком месте, и в Его руках судьба всякого человека, верующего и неверующего. И служить Ему подобает в целомудрии, то есть в цельности нашего разума. Мы должны видеть весь мир, всю реальность во Свете открывшейся нам Истины и вести себя соответственно.
Ведь отсутствие целомудрия это ни что иное как блуд, как минимум духовный блуд. Наша задача -- одними и теми же глазами смотреть на Мистерию, совершающуюся в Церкви, и на дела мирские. Мистерия Церкви даёт нам ключ к правильному взгляду на мир. Но этим ключом надо пользоваться, а не просто оставлять его в храме с тем, чтобы каждый раз снова и снова возвращаться к нему, так ничего этим ключом и не открыв, чтобы не вышло с нами по Притче.
Насколько я вижу, самые слабые пункты православного мировоззрения -- политика и секс. Ну, с первым из этих пунктов лично мне уже всё более менее ясно, а вот второй до сих пор остаётся "чёрной дырой". Вот почему я так много внимания уделяю политике, и вот почему так мало говорю о сексе. Хотя кое-что всё-таки говорю (см. БРАК: оглавление). Самому мне ключ к этому вопросу дал в своё время ortopas, и я попытался было "скинуть" на него эту тему, уговорив Михаила Васильева завести для этого специальный жжурнал. Но сегодня уже понятно, что этот проект "не взлетел", и мне придётся что-то делать с этим самому.
Дело в том, что Михаил Васильев ставит вопрос в чисто практической плоскости: как помочь православным супругам наладить свои отношения. Его дискурс -- дискурс психотерапевта. Между тем, сама-то тема намного шире и страшнее, и по всей видимости требует намного более глобального подхода, философского. В заметке Начала русской философии (см также О смысле творчества и Беседу с русским иудой) я попытался осознать, что такое русская философия и почему считается, будто её нет. Если вкратце, причина тут в том, что русская философия это философия творчества, и потому вне очень специфического религиозного контекста (когда речь идёт о Творце) она кажется не философией, а всего лишь литературой или литературоведением (Кожинов, Бахтин). Чтобы осознать русскую философию как философию, необходимо посмотреть на неё с точки зрения Православия. Чем я, собственно, уже 30 лет и занимаюсь (см. выше).
Русские сочиняют истории, а Христос сочинил историю, в которой живут русские. Сочиняя свои книги, русские пытаются осмыслить, что с ними делает Христос. Каждый творец примеряет на себя роль Творца -- а делать это можно очень по-разному, и тут имеется целый спектр возможностей от прямого богоборчества (анти-христ в переводе означает вместо-христа) до самого настоящего преподобия. Богоборчество это пребывание в иллюзии, ведь с Богом бороться нельзя: всякий, кто борется в Богом, всего лишь исполняет часть замысла Самого Бога. Да ведь и вне Православия дело обстоит так же точно: в духовной войне побеждает тот, кто ведёт себя так, будто всё, что случилось, является лишь частью его замысла. То есть, ведёт себе Богоподобно, уподобляется Богу, по замыслу Которого и впрямь совершается всё, что совершается. Именно это в Церкви это и называется "преподобием".
Вот почему основу, костяк русской литературы составляет реализм. Ведь что такое реализм? Это не пустое подражание, не копия реальности (=натурализм). Реализм -- это когда художник создаёт свой собственный художественный мир, но этот мир выходит как две капли воды похожим на мир, созданный Богом. И причина этого совпадения не в том, будто художник механически подражает Богу (=натурализм)! А потому, что желание художника совпадает с волей Художника, создавшего реальный мир.
И вот почему так называемый "критический реализм", воспетый в XIX веке заблудившими певцами грядущей антирусской революции, является упадком, порчей, раковой болезнью русской литературы, первым грозным признаком её смертельной болезни. Ведь критический реализм это брюзжание художника, недовольного реальностью, то есть, заведомо обречённого на поражение. Но казалось бы: ведь ты художник, ты свободен! В чем проблема? если тебе не нравится мир, созданный Богом, ну так создай свой собственный мир, который бы полюбился тебе и твоим читателям. Нет, критический реалист будет мучить себя и читателя, изображая русскую реальность безобразной и тем по мере сил приближая антирусскую революцию -- и рождение мардонга (советской литературы).
Задача реалистически описать эротику по-настоящему ещё не решена никем. Эротика это чёрная дыра не только русской реалистической литературы, но и европейской культуры в целом. Я нахожу пока лишь отдельные просветы, лишь смутные намёки на возможность решения этой проблемы. Вокруг этой чёрной дыры вертится огромный и жуткий аккреционный диск порнографии в лучшем случае натуралистической (а вовсе не реалистической!). И тут нужно сказать пару слов о натурализме.
Натурализм не следует путать с реализмом! Различие между ними в том, что художник свободно создаёт свой собственный художественный мир, повинуясь своему собственному желанию, а натуралист рабски копирует реальность. Разница между реализмом и натурализмом это разница между портретом и фотографией, (Впрочем, я не хочу обижать фотографию: фотография тоже бывает художественной, и художник-фотограф тоже творит, неустанно находя в реальности моменты, аспекты и ракурсы, которые сообразны с его переживанием прекрасного и желательного.)
Есть фундаментальная причина, по которой эротика не поддаётся художникам. Чтобы хорошо понять эту причину, следует читать труды великого Бахтина (Автор и герой в эстетической деятельности), где русский философ подробно раскрывает главную черту эстетического подхода к реальности, отличающую его от всех прочих подходов. А именно: эстетика требует вненаходимости. Автор эстетического (=художественного) произведения смотрит на своих героев извне, из совершенно иной реальности, к описываемой им реальности героев не имеющей никакого отношения. Эстетический подход это подход наблюдателя, никак не вмешивающегося в происходящее. И любому начинающему автору важно осознать это фундаментальное обстоятельство.
Обычная ошибка всех новичков в литературе состоит в том, что они описывают придуманные (или пережитые) ими события как бы изнутри происходящего, как это бывает при мечтании, как будто ты не автор, а герой произведения. Между тем, сначала следует научиться описывать эти события именно извне, со стороны, взглядом художника, а не участника событий. Нужно научиться описывать переживания героя изнутри него самого, ни на секунду не теряя своей вненаходимости как автора даже если повествование ведётся от первого лица ("я"). В этом самая суть дела, та грань, которая отделяет мечту или репортаж с места событий от художественного произведения. Даже в лирике, если присмотреться, можно заметить отчётливое различие между лирическим героем ("я") и автором, который живописует этого героя, пусть и его собственными словами. При том, что в лирике эстетическая дистанция (зазор между героем и автором) минимальна, она ни в коем случае не исчезает. Ну в самом деле, ведь стихами-то говорит не герой, а автор (вкладывающий стихи в уста героя).
Словом -- читайте Бахтина. А для нас тут важно сейчас иное: что живому человеку почти невозможно сохранять бахтиновскую вненаходимость, когда он пытается описывать эротику. Таково свойство эротики, что она с лёгкостью вовлекает, захватывает контроль над умом страстного человека, превращает его из стороннего наблюдателя в участника событий. Одним словом, эротика убивает эстетику, и убивает с поразительной лёгкостью. Чтобы избежать этого убийства, некоторые художники намеренно показывают эротику отвратительной, так как отвращение помогает им сохранять эстетическую дистанцию. И это одна из причин странного феномена: почему на почти не видим на экране и в книгах нормальной законной супружеской любви.
Если бы некий инопланетянин вздумал изучать человеческую эротику по книгами и фильмам, он пришёл бы к выводу, что в 99 случаях из ста люди занимаются эротикой именно в форме блуда и прелюбодеяния, и лишь в редких, редких случаях -- в законном браке. Между тем, хотя я не знаю, где взять подобную статистику, в реальной-то жизни пропорция едва ли не обратная. Но вот именно подходя к законной супружеской любви, любители эротики внезапно обнаруживают удивительное и даже невозможное в их положении целомудрие и в подавляющем большинстве случае ограничиваются смутными намёками на то, чем там занимаются супруги, оставшись наедине.
Как мне кажется, причина этого поистине изумительного феномена парадоксальна: беззаконный секс по самой сути своей содержит в себе нечто отвратительное, что и позволяет художнику сохранить если не полноценную эстетическую дистанцию, то хотя бы какие-то ("лирические") намёки на неё, без которых всё сводится к бесхитростному натурализму порнографии. В то время как задача художественно изобразить полноценный супружеский секс для художника оказывается такой же невыполнимой, как задача не мигая смотреть на солнце. "Мечта". А мечта, как уже сказано -- вне эстетики. И непонятно, каким способом омрачить художнику этот невыносимый блеск, сделав его доступным для изображения.
Ну, как-как... Пусть супруги хотя бы поругаются между собой, что ли... на худой конец, пусть Он после этого уйдёт на войну и там погибнет, а она будет плакать... но лучше всего, если у них будут какие-нибудь интимные проблемы (и тут мы естественным образом возвращаемся к дискурсу ortopas, которого как раз супружеские проблемы и кормят). Толстой прямо с этого и начинает "Анну Каренину": мол, все счастливые семьи похожи друг на друга, вроде как там и рассказывать не о чем. И ведь врёт граф! Просто ему как художнику так удобнее. Звучит это забавно -- но пусть мой дорогой читатель вспомнит практически всё прочитанное и увиденное на экране: так оно и есть.
Эротика в чистом виде, не осквернённая грехом и не омрачённая проблемами, оказывается невыполнимой и даже (кажется) вовсе неприступной задачей для эстетики. Потому что, как уже сказано, живому человеку невозможно сохранять бахтиновскую вненаходимость, когда он пытается описывать чистую эротику. А между тем, эта неприступность рождает огромные социальные проблемы. Наши дети и подростки видят на экранах почти исключительно грязную эротику, а это значит, что грязь ассоциативно прилипает к эросу -- и вот уже молодой человек не может не мыслить об эротике грязно, потому что чистый супружеский секс он (в отличие от порнографии) просто-напросто не видел. А почему его не показывают? Наверное, потому что он скучен и там просто-напросто не о чем говорить: все счастливые семьи похожи друг на друга, сказал граф Толстой. Брак как духовное Приключение не мыслится и не понимается, потому что книги и фильмы молчат об этом. ПРОБЛЕМА.
Одна из задач искусства -- давать человеку возможность хотя бы отчасти понять то, чего он ещё не пережил на опыте. Ибо предупреждён значит вооружён. Но своим настойчивым осквернением темы искусство наносит эротике однозначный вред, который христианская культура Нового Времени уменьшала, по мере сил изгоняя эротику за рамки искусства: primum non nocere (не умеешь -- не берись). Хотя и было понятно, что этого джина в бутылке удержать всё равно не удастся -- и уже не удалось. Значит, надо искать решение этой проблемы, чем я и занимаюсь.
Но и эта страшная проблема -- лишь половина всей проблемы соотношения эстетики и эротики. Причём вторая её половина её страшнее и круче. А именно.
Дело в том, что Бог не простой Художник, и его отношение к созданному Им миру не является чисто эстетическим. Чисто эстетическое отношение приписывается Богу теорией Деизма, согласно которой Творец, дав начало миру и установив для него законы природы, далее уже не вмешивается в судьбы мироздания, лишь пассивно созерцая его эволюцию, как и подобает идеальному художнику с точки зрения Бахтиновской эстетики. Но в Православии это понимается совершенно иначе: у нас речь идёт о Боге Промыслителе, Который активно вмешивается в судьбу мира, направляя её в угодном Ему русле.
Только благодаря этому вмешательству и возможно Богопознание, в котором заключает смысл Православия и жизни в целом. Если Бог не вмешивается в судьбы мира, то Его всё равно что и нет вообще -- поэтому история Деизма является лишь предисловием к истории Атеизма. Ведь самая суть Христианства в том, что Автор пожелал сделаться Главным Героем своего собственного романа, Творец сделался творением, Слово стало плотью и вошло в этот мир, раз и навсегда став его Частью. (Причастие этой Части и является главной Мистерией Православия.)
А значит, Бахтиновская эстетика 20-х годов не описывает всего богатства, всего содержания русской литературы. И вот Бахтин дополняет свою эстетическую теорию во-первых "Поэтикой Достоевского", тексты которого явным образом опровергают красивую, но слишком простую концепцию Бахтиновской вненаходимости, а затем и теорией Карнавала, возвращающей нас к истокам искусства, истокам эстетики как таковой.
Европейское искусство начинается с греческого театра. А греческий театр начинается с религиозной мистерии (см. Об Античных мистериях, Об актёрах, Тайна социальной сети), и вот каким образом. В отличие от театрального представления, мистерии не просто созерцают, как положено по принципу Бахтиновской вненаходимости, в них принимают участие! Каждый участник мистерии, сознавая или не сознавая это, играет в ней какую роль. Одна из этих ролей это роль свидетеля, зрителя. Собственно театр начинается с того, что зрителей становится много, им отводится специальное место (зрительный зал), чётко отделяющий зрителя от прочих участников мистерии. А затем роль зрителя постепенно становится ключевой, выделяясь из прочих ролей одновременно с другими специальными ролями -- сценариста, режиссёра, после чего (в финале процесса) собственно осознаётся и роль актёра как таковая, как всего лишь роль. И вот уже мистерия превратилась в театр, от которого идут в разные стороны разные виды искусства, в театре ещё слитые воедино: певец, поэт, писатель, художник, композитор, архитектор, скульптор -- все они когда-то работали в одном том же театре, прежде чем осознали возможность самостоятельного и независимого от театра творчества.
Театр это рафинированная мистерия -- мистерия, в которой бахтиновская вненаходимость впервые обрела себя как нечто самодостаточное, как основа нового вида человеческой деятельности -- собственно искусства как такового. И обсуждаемая нами проблема состоит в том, что эротику театру усвоить так и не удалось. Эротические мистерии -- дело для Античности обычное. Но как отделить (оградить?) зрителя от участия в эротической мистерии, заставив его оставаться всего лишь зрителем -- и возможно ли это вообще?! Слишком уж зажигательным богом оказался Эрос, чтобы театр смог вместить его в свои сравнительно узкие рамки. А вслед за театром перед Эросом оказалось бессильным и искусство вообще.
Ведь порно, к примеру, по самой сути своей является вовсе не искусством, а именно мистерией. Его цель -- не созерцать Эрос, а приобщиться Эросу, в той или иной форме поучаствовать в представлении. В этом смысле порно, конечно, старо как мир: оно древнее театра и искусства вообще. Оно имеет прямую преемственность с эротическими мистериями древности, а от искусства как такового заимствует лишь внешнюю оболочку: собственно границу, формально отделяющую "зрительный зал" от "сцены". Но если в зрительном зале не зритель, а участник действия, тогда и сцена это уже не сцена. Установленная театром граница исчезает вместе с прошедшими тысячелетиями, и вот древние боги снова правят свой бал. (Кстати, любой бал это тоже, конечно, мистерия.)
Но мой дорогой читатель допустил бы ошибку, если бы упростил мою мысль до тезиса: искусство это хорошо, а мистерия это плохо. Ведь мистерии бывают разными, как и эрос бывает разным: не случайно, не по ошибке или неосторожности Святые Отцы использовали слово эрос для описания Божественной любви, так что и эротика это не только секс. Поэтому я выдвину против этого ошибочного тезиса такой антитезис: если речь идёт о Божественной любви, то искусство это плохо, а мистерия это хорошо, и вот почему.
Никакое добро невозможно без активного участия Творца: "Без Меня не можете творить ничего... если не Господь построит дом, всуе трудились строители", а если Бог лишь попускает какое-то дело, Сам не участвуя в нём, значит это дело злое: оно не угодно Богу. Господь участвует в Своих мистериях, а языческие мистерии перед Ним лишь театр: Он их Зритель, но не участник; участие Он примет лишь в конце, как Судья: "Лицо же Господа на творящих зло, чтобы истребить и память их". Сейчас люди, не знающие Бога и не ждущие Суда, разыгрывают перед Ним своё представление, а Он скрывается во тьме за рампой, чтобы в конце явиться на сцену и высказать всем участникам Свои критические замечания по поводу этой постановки. Деизм это религия проклятых. И совершенно иную роль играет Он в жизни желающих Его познать: тут Он и Сценарист, и Режиссёр и Сам то дело появляется на сцене, направляя действие в угодное Ему русло.
Потому если для светского искусства идеалом изображения эротики была бы чистая бахтиновская эстетика, охраняющая зрителя от сексуального возбуждения (а возбуждение это уже участие в мистерии эроса: "Кто смотрит на чужую жену с вожделением, тот уже прелюбодействовал с нею в сердце своём") -- то для Православия это далеко ещё не добро, а всего лишь неучастие во зле, а значит, единственно-правильная форма отношения ко греху, но не к законному супружескому сексу.
Потому что если мы верим, что супружеский эрос это не зло, не попущение, значит Сам Бог принимает в нём какое-то важное участие. И художник, которому по милости Господа наконец удастся правильно и полноценно изобразить супружество, должен смотреть на него так, как Сам Бог смотрит на всякое доброе дело: "Очи Господи на праведных и уши Его в молитву их". Конечно, без содействия Благодати создать подобное произведение искусства невозможно. Впрочем, это очевидно: ведь никем по сути не решена до сих пор и намного более простая бахтиновская задача, которую я чётко сформулировал выше.
Продолжение следует:
Эрос и эстетика (разгадка)