Илья Эренбург. Накануне
И.Эренбург || « Правда» №189, 7 августа 1944 года
Красная Армия одержала новую блестящую победу. Развивая успешное наступление, войска 4-го Украинского фронта штурмом овладели крупным промышленным центром и областным городом Украины - Дрогобыч.
Слава советским воинам - героическим освободителям нашей родной земли!
# Все статьи за 7 августа 1944 года.
В Вильно, когда ещё шли уличные бои, на окраине города я разговаривал с пленными немецкими офицерами. Был «среди них австриец, военный врач. Он обладал живым умом и наблюдательностью. «Немцы всё ещё надеются», - сказал он мне. Я спросил: «На что именно? На «Фау 1»? (так они называют самолёты-снаряды). На сверхтотальную мобилизацию?» Австриец ответил: «Нет, на вашу забывчивость. Год тому назад они говорили: «У русских руки коротки». Теперь они говорят: «У русских память коротка».
Я хочу ещё раз сказать о свирепости и низости гитлеровцев теперь, когда Красная Армия подошла к границам Германии.
Может быть, некоторые люди, читая, как немцы сдаются обозникам, даже детям, думают: «Прозрели». Может быть, иные москвичи, глядя на унылое шествие немецких военнопленных, дивятся: «Неужто такие вешали?» Может быть, сообщения о бунте германских генералов рождают в наивном читателе надежду: «У немцев проснулась совесть». Нет и нет: они всё те же. Они сдаются не потому, что им опротивело мучить невинных. Они сдаются потому, что им страшно умирать. Не детей они жалеют себя. За день, порой за час до того, как сдаться, они ещё губят беззащитных. Не совесть в них просыпается - страх.
По приказу немцев рабы вырывают трупы замученных и жгут их: преступники хотят скрыть улики. Три года они спокойно убивали, на четвёртый они встревожились: начали уничтожать трупы. Вот их « совесть», Они уже готовятся к тому дню, когда закричат по команде: «Это не мы убивали, а Гитлер». Почему некий полковник поднёс своему фюреру бомбу? Полковник понял: Гитлер - это улика.
Пленный обер-лейтенант Филинс рассказал мне, что немецкие офицеры теперь с волнением читают сообщения Чрезвычайной Следственной Комиссии: смотрят, нет ли их имён. Они поняли, что суд будет.
Я был в Большом Тростянце вскоре после того, как оттуда убежали немцы. Полуобугленные трупы, сложенные, как дрова, штабеля трупов ещё дымились. Дети были аккуратно положены в конце каждого ряда... Это была последняя партия, её не успели дожечь. Кругом я увидел разрытую землю и поле черепов. С весны немцы жгли трупы ранее погребённых жертв и не дожгли. Большой Тростянец близ Минска был одной из «фабрик смерти». Там убивали советских военнопленных, белоруссов, евреев из Минска, из Вены, из Праги, убивали с помощью «геваген» - «газового автомобиля». Некий немецкий инженер усовершенствовал эти машины: теперь кузов автоматически опрокидывается, сбрасывая трупы удушенных. Свыше ста тысяч невинных погибли в Большом Тростянце.
Были «фабрики смерти» и на Понарах, возле Вильно, и в Белжеце, около Равы Русской, и в Новом Дворе, и в Сабибуре. Из Франции, из Голландии, из Бельгии приходили поезда с евреями. Им говорили: «Здесь вы будете работать». Вели в бараки: «Раздеться догола - дезинфекция, баня». Женщинам брили головы и волосы собирали в мешки. Потом обречённых удушали. Люк «бани» передавал трупы в печь. Немцы говорили: «Пропускная способность до 2.000 людей в сутки»...
На «фабриках смерти» убивали евреев, убивали советских военнопленных, убивали русских, белоруссов и поляков. В Вильнюсе целые улицы «шли на Понары». У палачей был график: по одним дням убивали евреев, по другим - поляков; были «русские дни».
Трудно себе это представить: миллионы людей, опрятных, тихих старушек, матерей с грудными детьми, красивых девушек и девочек с косичками, умерщвленных на «фабриках смерти». Ведь каждый и каждая жили своей жизнью, тёплые, живые. Немцы в канцеляриях записывали: истреблено столько-то единиц. Я не берусь нарисовать эти страшные картины, к ним много веков будут возвращаться люди, тщась осознать всю полноту страдания.
Я скажу о Вале Комаровой. Она жила в Ялте. Она была смешливой и ласковой. Немцы её убили, надругавшись: отрезали левую грудь, грудь четырнадцатилетней девочки... Я скажу о белорусской девочке Марусе Пономарёвой. Ей было семь лет от роду. Немцы её жгли. Она кричала: «Мама!..» Мать не могла услышать: мать убили накануне. Но есть Мать-Россия, она слышит крик Маруси, и никогда, никогда она не забудет.
Ялтинский врач Друскин пятьдесят лет подряд лечил детей. В «Путеводителе по Крыму» издания 1898 г. указывается: «Доктор Л.М.Друскин - детские болезни». Старика немцы убили у Красной Будки. Вместе с ним они зарыли сотни живых детей. А рядом с младенцами в той же братской могиле лежат изуродованные тела моряков.
Вот место, где ещё недавно была русская деревня Артюхово - на большаке Духново-Идрица. Деревню сожгли, сожгли вместе со всеми жителями, 67 лет было Сергею Степановичу Степанову. Немцы его били прикладами и кричали: «Пляши!» На глазах у Матрёны Леоновой немец взял младенца и бросил в огонь. Страшен список сожжённых. Есть в нём старуха Вера Семёнова и крохотные дети - Мария Кузьмина 10 месяцев, Николай Иванов 6 месяцев... Кто хоть раз касался рукой волос младенца, кто хоть раз видел слёзы матери, тот не забудет пепла Артюхова: это пепел людей.
В местечке Екатерипополь жили евреи. Их всех убили. Не осталось никого, кроме девочки Сони. Она рассказывает о горе народа. Был в Екатеринополе старик-парикмахер 76 лет от роду - Азрил Прицман. Его пятеро сыновей на фронте. Парикмахер крикнул немцам: «Стреляйте в меня! Мои сыны отомстят». А бондарю Голикову было 80 лет, и бондарь, поднявшись раненый из ямы, сказал: «Стреляйте, гады! Одной пулей вы меня не возьмёте». Я не знаю, живы ли сыновья парикмахера. Но есть у каждого замученного старика сыны: советские люди. Они уже в Бескидах, под Варшавой, на границе Пруссии. И палачи ответят.
Лётчик Андрей Коломеец получил из дому письмо. Писала ему сестра. Андрей Филиппович удивился: «Почему отец не пишет?» Тогда сестра ответила: «Не сердись, Андрюша, на папаню - не может он тебе своей рукой написать, потому что немцы выжгли ему глаза. Он не хотел на них «работать, они его забрали в гестапо, продержали два дня, а когда выпустили, у него вместо глаз раны»... Лётчик Коломеец говорит: «Я с этого дня зорче стал в полёте. Теперь немцы от меня никуда не спрячутся»... Вместе с младшим лейтенантом Коломеецом вся наша армия ищет палачей. Мы видим старика с пустыми орбитами вместо глаз, и этот образ останется в нас до конца. Горе немцам!
Вот письмо пятнадцатилетнего мальчика Сени Дереша: «Здравствуй, дядя Миша! Пишу из родного города Изяславля, которого вы бы не узнали. От нашего местечка осталась жалкая половина. Лучше бы его не было, лучше бы я на свет не родился! Теперь я уж не тот Сенька, которого вы знали. Я сам не знаю, кто я теперь. В Изяславле я и Кива, наш сосед, - это всё, что осталось от 8.000 людей. Нет моей дорогой мамы, нет папы, нет близких. Если бы я начал рассказывать всё, что пережил, не знаю, поняли бы вы меня. Я не раз видел смерть в глаза, ходил с партизанами, только пуля фрица меня вывела из строя, но я уже здоров, нога зажила, и я буду искать врага, чтобы отомстить за всё. Дядя Миша, помни, что это - наш злейший враг, фашистский людоед. Бей его, режь на куски! Письмо вышло бессвязное, как бессвязная моя жизнь, но все-таки я ещё жив - для мщения. Я как будто вернулся с того света, теперь начинаю новую жизнь - сироты. Пишите почаще. Мой адрес тот же, в общем я получу, куда ни напишете, потому что кроме меня здесь никого нет». Он один в мертвом городе. Он слышит голоса, из-под земли. Молчание беспредельных кладбищ, озаряемых холодной луной, - это молчание проникает в наши ночи. Оно зовёт нас на запад. Идёт мальчик Сеня, идёт дядя Миша с орденом Славы - с этим орденом огня и крови, идёт вся наша армия.
Я получил письмо от двенадцатилетнего мальчика. Он пишет: «Молодых сразу убили, а стариков и нас погнали в лес. Там нас окружили цепью, начали убивать, детей кидали в яму. Я убежал. За мной гнался немец. Я взлез на дерево, он меня не заметил. Я видел, как, убивали всех, и три дня шумела кровь в земле»... Что к этому добавить? Слова пропадают: это шумит кровь.
В Пинецких лесах у Львова наши разведчики нашли восемьдесят человек. Они прожили два года в лесу. Трёхлетняя девочка не знала, что такое «дом», а, увидев лошадь, удивлённо закричала. Но и эта девочка, ожидая наших, говорила: «Придёт к нам батько Сталин, и мы поедем домой»... Великая надежда не покидала смертников. Многие не надеялись спасти себя, но все знали, что Россия спасётся. Белорусска, колхозница Шура Горбунова крикнула палачам: «Меня убьёте - это просто, а Родину не убьёте!..» В Ярышеве, Винницкой области, учительница математики Гитя Яковлевна, когда вели её на казнь с шестилетним сыном Лёвой, сказала обречённым: «Есть наши братья на фронте, они вернутся. Есть советская власть, она бессмертна. Есть Сталин, он этого не забудет». Потом она крикнула палачам по-немецки: «Вы слышите - Сталин этого не забудет». Да, Сталин не только наш главнокомандующий, Сталин не только наш вдохновитель: Сталин - наша совесть. И все мы, думая о человеке, который осенью 1941 года знал, что Красная Армия будет в Берлине, который пережил всё, что пережил наш народ, который знает горе каждой матери и слёзы каждого ребёнка, думая об этом большом и простом человеке, мы понимаем: он этого не забудет.
Газета «Католик герольд» бесстыдно пишет: «В этой войне немцы вели себя корректнее, чем в предшествующей». Я не знаю, что они называют «корректным», эти господа: колодцы, набитые детьми, или душегубки, или, может быть, ослепленного старика? Я привёл бы их в Ракув к настоятелю католического собора Ганусевичу, который мне сказал: «Читая все книги о природе зла, я, старый человек, не мог себе представить, что могут по земле ходить существа столь кровожадные и бессердечные»... Ганусевич видел, как женщина из подожжённого здания выбросила младенца, а немец поднял и аккуратно, будто головешку, кинул его в огонь. Из села Клебани увезли старого прелата Любенеца и замучили его. В Першеве растерзали двух ксендзов. На Понарах погиб самый старый священник Вильнюса Гонсиоровский. А в Дорах собрали всех православных в церковь и церковь подожгли.
Я знаю, что немцы скажут: «Убивали отдельные преступники. Ищите каплю в море». Но вот передо мной «Итоговый отчет». Он подписан капитаном Зауером. Это отчет об истреблении жителей Пинска. Капитан Зауер пишет: «К месту сбора было пригнано 15.000 человек. Больные и дети, оставленные дома, подвергались казни на месте. В гетто таким образом было казнено еще 1.200 человек... Производящие прочёсывание отряды обязательно должны иметь топоры, секиры и прочий инструмент, так как оказалось, что почти все двери были заперты... Даже когда нет подвалов, значительное количество лиц прячется под полом. Следует направлять служебных собак (в Пинске замечательно оправдала себя служебная собака «Аста»)»... Мы вспомним об этом в Берлине - не о собаке - о капитане Зауере, о многих других немцах. Мы вспомним о «фабриках смерти». Мы вспомним о тех, кто приказывал, и о тех, кто убивал. Почему так взволнованно бьётся сердце каждого советского гражданина, когда по радио раздаются слова: «Приказ Верховного Главнокомандующего»? Мы не только на границе Германии, - мы на пороге суда.
Возле Вильно я говорил с бойцами, которые до того прошли за десять дней четыреста километров. Они были в пыли, и эта пыль казалась сединой. У них были воспалённые глаза, сухие губы. Они говорили: «Подходим!..» Их вдохновляла близость немецкой границы. Может быть, некоторым иностранцам наше наступление представляется лёгкой прогулкой, на самом деле это путь крови. Кто расскажет о подвиге пехоты, которая прошла по Пинским болотам? Люди несли на руках орудия. В Вильнюсе пехотинцы пять дней и пять ночей без передышки штурмовали древние стены. В Западной Белоруссии генерал-танкист вместе с бойцами таскал стволы для переправы. Полковник тащил пушку. Потом обливались люди, потом и кровью.
Один полковник рассказал мне: «В Бресте были фортификации. Немцы думали, что они в безопасности. Мы их обошли. На фортах мы их били, кололи, резали. Я буквально ходил по трупам извергов. Я вспомнил тогда мою убитую мать, братьев, сестёр, детей... Скоро мы будем в Германии!..»
Еще раз немцы глупо обманывают себя, рассчитывая на нашу забывчивость. Как есть зима без оттепелей, есть ненависть без отходчивости. Каждый боец знает, что нам необходимо побывать в Берлине; иначе нельзя, иначе загрызёт совесть. Мы умеем прощать за себя, но не за детей. Мы умеем снизойти к смутному человеку, а не к изобретателям газовых автомобилей. Не мстительность нас ведёт, - тоска по справедливости. Мы хотим растоптать змеиное гнездо. Мы хотим отучить немцев воевать, отучить и сторонников Гитлера, и тех мятежных генералов рейхсвера, которые рассчитывают в 1964 году исправить ошибки 1944-го. Мы хотим пройти с мечом по Германии, чтобы навеки отбить у немцев любовь к мечу. Мы хотим притти к ним для того, чтобы больше никогда они не пришли к нам. С нами тени замученных. Они подымаются из могил, выходят из яров, из колодцев, из рвов, старики и грудные дети, русские и украинцы, белоруссы и евреи, поляки и литовцы, они все хотели жить, они любили солнце и цветы, растерзанные они говорят нам: « Помните». И я знаю, что скоро мы будем на Шпрее: я видел нашу армию, полную великого гнева. Я знаю, что справедливость восторжествует. А когда мне, как и каждому из нас, бывает нестерпимо тяжело, я поддерживаю себя прекрасными словами: « Сталин этого не забудет». // Илья Эренбург.
**************************************************************************************************************************************************
Большой Тростянец. Здесь гитлеровцы сжигали трупы, замученных ими советских людей.
Фото И.Эренбурга.
★
По ту сторону Вислы
(От военного корреспондента «Правды»)
С высокого правого берега, куда только достигает глаз, виден розовый свет подожженных немцами выдающих деревень и над ними белый дым горящих лесов. Два цвета - красный с белым - флаг Польши, возрождающейся из пепла.
Невольно задерживаемся на изрытом снарядами берегу Вислы. Немецкая артиллерия бьёт по переправам. Осколки, словно косою, режут прутья зеленой ивы, но трудно уйти с берега, с которого так хорошо видна вся великая слава нашей победы.
Впереди много дела: надо осмотреть занятый на той стороне плацдарм, побывать в ротах, первыми форсировавших этот широкий водный рубеж. Но мы стоим и смотрим, как переправляются наши солдаты на левый берег. В быстрых волнах плывут испуганные водным простором кони, на переполненных паромах - танки, пушки, ящики со снарядами. На самодельных, наспех сколоченных плотах и в узеньких лодочках-душегубках - пехота, которая тут же смывает с себя пыль польских дорог и моет натруженные ноги в воде. Саперы - эти неистовые труженики войны - уже вбивают пахучие сваи моста в каменистый грунт рек.
Мы сходим на скользкий от крови и конского навоза паром и отплываем в шумной, тесной и веселой толпе солдат. Кто-то весело запевает, его подхватывают, и вот уже несется русская песня над широкой польской рекой. В реке плывут, переворачиваясь, трупы немцев, от которых шарахаются напуганные мертвечиной кони. Темнеет, и пламя пожаров как бы разгорается на той стороне.
- Прилетят еще или нет? - спрашивает старый паромщик-поляк, с мольбой и страхом поглядывая на небо.
- Обязательно сделают последний заход, - отвечает юный разведчик Соболев с двумя спаренными вишнями, словно серьга, повешенными за ухо. Со своим другом Виктором Марининым он первым ночью вплавь достиг того берега, выбрал место для переправы, вернулся обратно. Им помогали польские партизаны.
Через несколько минут ударили наши зенитки: сверху одни за одним пять «Мессершмиттов» пошли в пике. Они валились прямо на нас, и все бойцы, находящиеся на пароме, встретили их огнем из винтовок и автоматов. Я стоял возле лошадей, видел, как они прижали уши, приседая на задние ноги, и мне показалось, что если бы лошади могли стрелять, и они бы стреляли в немцев, - столько злости зажглось в их умных глазах.
Не знаю, то ли немец просчитался, то ли в него попал снаряд зенитки, - всё произошло в какое-то мгновение, - только один «Мессершмитт» врезался перед нами в реку, обдав всех масляными брызгами. Его тотчас поглотила холодная вода.
Долго блуждали мы в темноте за Вислой, перебирались через противотанковые рвы и проволочные заботы в поисках офицера Ф.Барбосова, чье подразделение первым с боя форсировало реку. Мы искали его и не находили, натыкались на артиллерийские и минометные батареи и, наконец, решили итти на звук пулеметных и автоматных очередей, туда, где закипал бой, и наши минометы чертили огненные трассы, как бы указывая путь вперед.
Встретили мы Барбосова в канаве, поросшей крапивой, во время отражения седьмой в этот день контратаки. Немцы бросили против наших воинов крупные силы и ценою любых потерь пытаются сбросить в воду или задержать переправившиеся части, ибо Висла была барьером, на который немцы возлагали так много надежд, на котором они собирались остановить наступление Красной Армии.
Среди копен ржи черным огнем горели четыре только что подожженных бронетранспортера и один танк, и при их свете на скошенном поле виднелись скрюченные трупы немцев. Бой понемногу затихал, и только долго еще с опушки леса бил «максим».
- Никак не может остановиться Авдошкин, - сказал Виктор Якушев.
- Ненависти не остановишь, - ответил ему Гайнулин,
Капитаны Якушев и Гайнулин - командиры батальонов, форсировавшие реку и обеспечившие плацдарм. Старший лейтенант Авдошкин, командир пулеметной роты, первым, прихватив два расчета пулеметчиков, переплыл на челне Виолу и с противоположного берега поддерживал переправу.
Разгоряченный боем, Барбосов сел на землю. Срывая стебли крапивы и не замечая этого, он начал рассказ. Его подразделение, сделав за сутки 50-километровый марш по непролазной грязи, с хода устремилось через реку, опередив отступающих немцев, не успевших занять подготовленную оборону. Немцы переправлялась одновременно с нашими справа и слева, и на реке разгорелось жаркое сражение. Немецкая авиация бесилась над рекой и бездействовала, не в силах разобраться, где свои, где чужие.
С сыновней любовью говорил Барбосов о своем генерале:
- Он меня еще на Сане благословил, сказал: «Можешь, бери Вислу с хода».
Всемогущая воля Сталина окрылила и генерала, и офицера, беседующего с нами, и его солдат, и они, как молния, переправились через Вислу. Этого бы не сделала ни одна армия в мире.
Всю ночь провели мы на переднем крае, разговаривали с героями Вислы: младшим лейтенантом Польским, бойцом Зайченко, Годесейчуком, Шморгуном, Кловаком. О каждом можно написать книгу.
Невдалеке светились жаркие угли догорающего села. В зареве кружились черные, черные тени аистов. Польские крестьяне, потерявшие сейчас всё добро, смотрели на птиц: они жалели не только сгоревших лошадей и коров, но и аистов, которые всю жизнь жили у них на крышах.
На рассвете мы пошли на переправу. Навстречу нам шли польские крестьяне с серпами в руках.
- Куда вы? Там убьют!
- Что делать, хлеб осыпается.
Мы взошли на паром. На нем был четыре немца, взятых в плен бойцом Шморгуном. Находилась тут и молоденькая санитарка. Она везла с собой в госпиталь польку, у которой преждевременно, от страха, родился ребенок; он лежал сейчас на руках санитарки, завернутый в вату.
На середине реки снова налетели самолеты, и я видел, с каким ужасом пригибались немцы под пулеметным огнем. Они как бы желали провалиться сквозь доски, уйти в воду, спрятаться на дне. И всё же два из них были убиты - возмездие справедливой судьбы.
Крупнокалиберная пуля ранила одного бойца. Кровь из его головы пролилась в реку. Молодая полька поглядела на алые капли, сказала:
- Русская кровь, пролитая в польскую реку, снова породнила нас.
Над Вислой рассеивался густой туман, над дымящейся Польшей всходило радостное солнце нового дня.
Оно взошло с востока. // Майор С.Борзенко. Герой Советского Союза. На Висле, 6 августа. (По телеграфу).
______________________________________________
Мсти, боец, немецким извергам! ("Красная звезда", СССР)**
С.Голованивский: Мсти, воин! ("Красная звезда", СССР)**
Беспощадная месть детоубийцам!* ("Красная звезда", СССР)**
И.Эренбург: Суд скорый и правый** ("Красная звезда", СССР)
Смерть подлым немецко-фашистским палачам!* ("Красная звезда", СССР)***
Газета «Правда» №189 (9646), 7 августа 1944 года