Константин Грегер. Из воспоминаний - 5
Начало
часть 2
часть 3
часть 4
В мае 1916 года я прибыл в полк, где был радушно принят в офицерском собрании. Полк в это время стоял на отдыхе. Недели две мы бездельничали. Полки пополнились новобранцами, состоящими из необстрелянной молодежи и наспех обученными. Настроение в армии было бодрое.
Вскоре наc погрузили в вагоны и отправили на юго-западный фронт, на кавказское направление, где намечался знаменитый Брусиловский прорыв.[1]
Мы заняли позицию в районе реки Стоход, сменив сибирских стрелков, упорно, но безрезультатно атаковавших противника и понесших огромные потери. Поле боя представляло весьма неприглядную картину. Передовые окопы сходились с неприятельскими настолько близко, что местами можно было слышать разговор. Пространство между окопами было усеяно разлагающимися трупами. Немцы оказались хорошо осведомлены о замене частей и поздравляли наши полки с прибытием, точно называя номера полков. На фронте было полное затишье. Чувствовалось напряженное ожидание грозы.
Тем не менее как немецкая, так и наша пехота не прочь были развлечься. Помнится такой случай. Немцы пригласили наших офицеров к себе в гости и изъявили желание побывать в наших окопах в качестве гостей. В условленный час из немецких окопов поднялся офицер и направился в наши окопы. В то же время капитан Круазье Лейб-гвардии 3-го стрелкового полка пошел к немцам.
Немецкий офицер держал себя очень выдержанно. Посидел в офицерском блиндаже, выпил русской водки и с наслаждением покурил русские папиросы. Разговоры на военную тему избегались.
Побыв у нас часа три, немец поблагодарил за гостеприимство и направился в свои окопы. Наш же капитан не возвращался. Рассказывали, что командир полка генерал Скалон (тот самый, который, будучи военным экспертом в комиссии по заключению Брестского договора, отказался дать свою подпись и застрелился)[2] решил, что немцы капитана взяли в плен, и поклялся не брать ни одного немца живым.
Прошла в томительном ожидании ночь. И вот на рассвете немцы сообщили: «Русс, не волнуйся, капитан много выпил и спит».
Когда рассвело, из немецких окопов появилась внушительная фигура Круазье. Вернувшись в свои окопы, он рассказал, что очень мило провел время. Изрядно выпил рому и прекрасно выспался.
Прорыв немецкой обороны в ковельском направлении был назначен на утро двенадцатого июля 1916 года. Совершенно неожиданно я был вызван в штаб корпуса и получил распоряжение доставить срочные (аллюр) распоряжения в передовые части корпуса.
Как после выяснилось, в этих приказах было распоряжение Брусилова, отменяющее наступление. Как говорили, причиной к этому послужило сообщение одного из участков фронта о том, что в ночь на 11 июля линию фронта в заболоченной местности, где не было окопов, перешла белая тень. Предполагалось, что эта тень переправила немцам план нашего наступления.
В окопах противника против нашего корпуса было заметно необычное оживление. Все говорило за то, что немцы готовятся к нашему удару.
Брусилов начал в указанное время не активные действия на нашем участке, а демонстрацию на правом участке, занятом 1-м гвардейским корпусом. Немцы растерялись и срочно стали перебрасывать резервы на соседний участок. Наш корпус хранил молчание, хотя полностью был подготовлен к наступлению. И вот в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля мне вновь было поручено доставить секретные пакеты в штабы пехотных дивизий и артиллерийских бригад. В пакетах был приказ перейти к наступлению с рассветом 16 июля. Мне было поручено оставаться на первой линии для связи.
С рассветом шестнадцатого июля началась бешеная артиллерийская подготовка. Передовая линия немецких окопов была буквально сровнена с землей. В проволочных заграждениях очищали проходы для пехоты.
В шесть часов утра по всему участку нашего корпуса разнеслось мощное «ура», и пехота пошла в атаку. Надо было пройти около полутора километров по заболоченной местности, опрокинуть противника и форсировать реку Стоход.
Такого воодушевления и подъема я еще не видел за всю войну. Наши гвардейские стрелки, поддерживаемые артиллерией, шли развернутым фронтом, как на параде. Немцы открыли ураганный артиллерийский огонь, но наша доблестная пехота упорно шла к намеченной цели. Немцы были опрокинуты в реку и в панике бежали. Мы переправились через Стоход и продолжили наступление.
Пехота свое героическое дело сделала. Теперь была очередь за кавалерией, в задачу которой входило развить прорыв, преследовать противника, не дав ему опомниться, и дать возможность пехоте подтянуть свои резервы и продолжить продвижение вперед.
Казалось, успех был обеспечен, но кавалерийский корпус под командованием генерала Безобразова[3] оказался далеко в тылу и не в состоянии был выполнить свою задачу. Это было потрясающим недомыслием командования. Не забуду, как раненые пехотинцы, увязающие в болоте, не взывали о помощи, а кричали: «Кавалерия, вперед!» Но кавалерия, проскакав десяток верст, положила языки на плечи и не смогла двигаться дальше.
По инициативе генерала Скалона наспех были собраны все конные разведчики полков и артиллерийских бригад и во главе со мной брошены на преследование противника. Но что могла сделать кучка конников, притом в основном не обученных кавалерийским приемам!
Вырвавшись на противоположный берег Стохода, мы бросились преследовать отступавшего противника, но, попав под пулеметный огонь, потеряв половину бойцов, вынуждены были отступить. Немцы у нас на глазах подтягивали резервы и, перейдя в контрнаступление, отбросили наши части за Стоход. Поле боя было усеяно трупами и ранеными. Вода в Стоходе побагровела от крови. Трупы между окопами оставались неубранными, так как разрыв между окопами простреливался пулеметами и буквально нельзя было высунуть голову над бруствером.
Так трагически закончился первый день боя, хотя мог бы и должен был принести успех. Страшно вспомнить, сколько молодых, полных сил и здоровья русских богатырей сложило свои головы и сколько еще их полегло в последующих боях.
С этого дня начались непрерывные атаки за Стоход. Немцы срочно подтянули резервы, и каждая наша атака неизменно кончалась неудачей с большими потерями. Здесь немцы впервые применили удушливые газы.
Меня по моей личной просьбе оставили на передовой, прикомандировав к Лейб-гвардии стрелковой артиллерийской бригаде. Командиром батареи, в которую я был назначен, был наш бывший кадет I корпуса капитан Энгельгард.Началась мясорубка. Не проходило дня, чтобы мы не возобновляли безуспешных атак. Полки потеряли почти весь кадровый состав офицеров и солдат. Генерал Скалон потерял своих трех сыновей убитыми, сложившими свои головы за Веру, Царя и Отечество.
Казалось бы, следовало прекратить эту бесцельную бойню, но она продолжалась более месяца, вырывая из жизни лучших сынов нашей Родины. Что же заставило наше командование так безрассудно губить наших сынов?
Как выяснилось, нашим вторым гвардейским корпусом, занимавшим указанные позиции, командовал генерал Раух.[4] Немецким же корпусом, стоявшим против нас, командовал тоже генерал Раух, не то двоюродный брат, не то какой-то дальний родственник нашего Рауха. По-видимому, чтобы доказать своим правительствам свою преданность, они и устроили поединок, укладывая с обеих сторон тысячи молодых жизней.
Я почти все бои на Стоходе провел в передовой линии окопов в качестве наблюдателя и корректировщика стрельбой нашей артиллерии.
Вскоре держать наблюдательный пункт в первой линии окопов стало невозможно, так как немцы пристрелялись к окопам настолько, что стоило блеснуть стеклам стереотрубы (или «рожками», как мы их называли), как немедленно и точно ложились в данном районе снаряды. Пришлось покинуть окопы и перенести передовой наблюдательный пункт на дерево на берегу Стохода.
Первым на этот пункт был направлен поручик Бенуа[5], но только ему пройти на пункт не удалось, так как немцы обнаружили его и он был ранен в спину почти у самого позвоночника. На смену ему был послан прапорщик Шах-Тахтинский. Девятнадцатилетний паренек, только что окончивший кадетский корпус и ускоренный выпуск артиллерийского училища.
Это был веселый, жизнерадостный парнишка, мечтавший о подвигах и блестящей карьере. Начало его карьеры было не совсем удачным. Через пару часов он был тяжело ранен и свалился с дерева на землю, где был вынужден пролежать вместе с Бенуа до наступления темноты, пока не стало возможности вынести их на батарею и отправить в полевой госпиталь.
На батарее остался один старший офицер и я. Командир батареи находился на командирском наблюдательном пункте. Отправляться на наблюдательный пункт пришлось мне. Надо сознаться, что состояние было не из приятных. Не знаю, какая участь ждала бы меня, если бы не мой вестовой - Вася Тихомиров, сунувший мне под мышку кусок бронированного щитка. Укрепив щиток между ветвей дерева, я почти трое суток благополучно просидел на дереве, слезая только покушать и отдохнуть в ночное время в телефонной землянке. Мой Вася самоотверженно приносил мне всегда, рискуя жизнью, перекусить и в окопы, и сюда, к дереву.
В этот раз мне удалось обнаружить передовой немецкий штаб, расположенный за рощей, и разгромить его огнем нашей батареи.
Между тем продолжались непрерывные и безуспешные атаки. Поле боя было усеяно разлагающимися трупами. По Стоходу плыли распухшие тела убитых. Настроение как у солдат, так и у офицеров было гнетущее. Все понимали бесцельность боев, стоящих тысяч жизней. Командиры полков стали в открытую говорить о необходимости прекращения операции и отвода полков на отдых и пополнение, а генерал Скалон (командир 3-го Стрелкового лейб-гвардии полка) послал донесение в штаб армии с требованием прекратить бойню; в противном случае он покинет полк и уйдет в «резерв чинов».
Вскоре мы оставили позиции и отошли на отдых.[6]
Наступило критическое положение. На фронте почти не было ни снарядов, ни патронов. Пополнение приходило без винтовок. Солдаты шли в бой безоружными, подбирая винтовки у убитых товарищей.[7] Потери в офицерском составе были огромны. Наша тактика и русская храбрость, когда офицер, ведя солдат в атаку, шел впереди, привела к тому, что большинство кадровых офицеров было убито или выбито из строя вследствие тяжелых ранений. Ротами и батальонами командовали необстрелянные прапорщики, наспех обученные в воинских училищах и школах прапорщиков.
В ноябре месяце 1916 года после ряда утомительных боев, в которых наша армия имела некоторый успех, я получил отпуск и приехал в Петроград.
Петроградцы, воодушевленные наступившим переломом на фронте, встречали прибывающих с фронта с огромным энтузиазмом. Нас подхватывали на руки, качали, подносили букеты цветов. Чувство радости смешивалось с горечью за память тысяч русских героев, сложивших свои головы за Родину - и сложивших по вине бездарного и предательского высшего военного командования.
Как раз в это время была разоблачена клика военного министра Сухомлинова.[8] Этот сановник еще задолго до начала войны знал о ее неизбежности и не обеспечил должным образом запаса снарядов и вооружения. Военное министерство успокаивало общественность, что война продлится пять-шесть месяцев и увенчает русское оружие победоносным шествием по Берлину. Но не прошло и двух лет, как наши армии остались с голыми руками.[9]
Петроград произвел на меня несколько странное впечатление. С одной стороны, всегда чувствовалась война. Каждая частная механическая мастерская, учебные механические мастерские институтов и ряд других мастерских были переоборудованы и круглосуточно производили для фронта снаряды. На заводах лихорадочно шла перестройка цехов для производства снарядов всех размеров. На улицах города собирались толпы народа, останавливали офицеров и расспрашивали о положении на фронте. Скрывать не приходилось, мы прямо говорили о нехватке снарядов, винтовок, патронов.
Вечером Петроград преображался. Гремела музыка, рестораны были переполнены, лилось вино, бросались деньги. Улицы были переполнены ранеными офицерами, отъевшимися дельцами, разодетыми в офицерскую и военно-чиновничью форму. Повсюду мелькали белые косынки с красным крестом. Этот благородный наряд был испохаблен до последней степени и стал отличием проституток.
В продовольственных магазинах уже чувствовался недостаток продуктов. Купечество заметно нервничало, но готово было вносить солидные пожертвования для нужд фронта. В офицерах они видели своих спасителей и готовы были носить их на руках.
Вспоминается мне такой эпизод. Я позвонил по телефону Белозеровым и хотел поговорить с Клавочкой. Трубку снял Николай Павлович и, узнав меня, сказал, что прежде всего он должен меня почествовать, а потом уж Клавочка.
На следующий день я подъехал к Балабинской гостинице[10], куда пригласил меня Белозеров. В вестибюле меня встретил Николай Павлович и с ним человека четыре благообразных купца. Отвесив передо мной русские земные поклоны, чуть не коснувшись бородами ковровых дорожек, купцы представились, приглашая меня в зал к уже сервированному столу.
Началось обильное возлияние. Угощал Белозеров. Между тем количество купцов все увеличивалось. Когда собралось человек десять, то по предложению прибывших вся компания отправилась на рысаках в ресторан «Медведь»[11], и завершили этот кутеж в излюбленном купцами ресторане «Товарищество официантов».[12] Здесь прибавилось еще несколько купцов. Решено было пить до тех пор, пока вдоль стен отдельного кабинета не будет все уставлено пустыми бутылками. На заре в кабинет официантами был внесен небольшой гробик, в который торжественно под звуки «Вечная память» была уложена бутылка шампанского, и весь кортеж на лихачах отправился на Острова хоронить немцев. Гроб с проклятым врагом был зарыт под одной из лип на аллее Елагина острова.
На фронт я вернулся не с веселым настроением. Ясно было, что кустарное производство снарядов не может обеспечить нужд фронта.[13]
Наши части стояли в районе Гусятина. На фронте было довольно спокойно. Очевидно было, что немцы тоже выдохлись и предпочитали вести оборонительную войну.
К этому времени на фронт начали прибывать французские снаряды, и настроение у солдат и офицеров значительно поднялось. Начались кое-где небольшие, местного значения операции. Предполагалось, что к весне наши армии пополнятся как живой силой, так и вооружением и начнутся решающие победоносные бои. Однако все обернулось иначе.
Вечером 28 февраля все офицеры были собраны в свои штабы, где нам был зачитан манифест об отречении Николая II от престола.[14] Трудно передать то чувство, которое испытал каждый из нас. Я лично, воспитанный в духе преданности помазаннику Божьему, почувствовал, что все рушится, гибнет Россия и нет выхода из мрака. С другой стороны, как-то вздохнулось легко от сознания, что положен конец бездарности и предательству.
Перед нами стала задача разумно и спокойно довести о случившемся до умов солдат и сохранить боевой дух армии.
Эта задача была чрезвычайно тяжелой. В окопах начали появляться большевистские агитаторы, призывавшие солдат сложить оружие, прекратить бесцельную войну, вернуться к своим семьям, которые влачат полуголодное существование, что война нужна только офицерам, которые защищают капиталистов и проч.
Наше положение становилось с каждым днем все тяжелее, хотя надо отдать справедливость, что наш 22-й армейский корпус до конца войны оставался одним из наиболее дисциплинированных и конфликтов с солдатами у нас почти не было.
Основное разложение в армии началось после издания Керенским приказа № 1. Керенский в это время возглавлял верховное командование армией.[15]
Приказ этот предусматривал создание в частях солдатских комитетов, товарищеских судов и много других глупостей, подрывающих авторитет офицеров как командиров и единоначальников. Все действия командиров стали обсуждаться комитетами прежде, чем выполняться, и стало ясно, что при таких условиях война будет проиграна. Но ведь Временное правительство не собиралось заключать мир. Наоборот, кричали: «Война до победного конца!» И не будь развала в армии, победа была бы, несомненно, обеспечена, так как к этому времени армия в достатке была оснащена вооружением.
Но ошибку, допущенную Керенским, исправить уже было нельзя. Лозунги большевиков брали верх. Начались братания с немцами. Кстати, немцы использовали эти братания для того, чтобы выведать у наших солдат секретные сведения о расположении частей и предполагавшихся операциях.
Керенский, видимо, понял, что вся вина за подрыв авторитета офицерского состава и разложение армии лежит на нем, и стал заигрывать с офицерами. Был создан новый Георгиевский крест для офицеров - комбинация солдатского креста, увенчанного лавровым венком.
Несмотря на явное нежелание солдат продолжать войну и бегство с фронта, все же решено было перейти в решающее наступление.
Керенский сам объезжал войска и агитировал солдат продолжать класть свои головы, обещая живым сладкую жизнь, а погибшим «царство небесное».
Никогда не забуду, как он приехал к нам на участок фронта и, услышав от офицеров целый ряд упреков и сомнений в том, что солдаты пойдут за нами, решил сам поднять дух у измученных и потерявших веру и терпение солдат. Но когда увидел, что его солдаты собираются поднять на штыки, срочно, как заяц, ретировался, возложив все убеждения на офицерский состав. Стоило большого труда доказать солдатам, что мы полностью обеспечены боеприпасами, что предстоящее наступление будет последним и сокрушительным для немцев и скоро настанет долгожданный конец.
Наша дивизия после недолгих колебаний и ряда условий согласилась начать бои.
Никогда не забуду той потрясающей картины боя. Командир одного из полков генерал Обручев[16], только что оправившийся после ранений, опираясь на палку, выскочил из окопов и с криком: «Братцы, за мной!» спокойно пошел к окопам противника. За ним как один бросились все до единого офицеры. Это были несколько жутких минут. Обручев, не дойдя до окопов противника, был убит[17], большинство офицеров, раненые, продолжали идти вперед, истекая кровью. И вот поднялась из окопов серая масса солдат и с криком «ура!» бросились в атаку. Не вытерпело русское сердце. Стоявшие против нас турки в панике обратились в бегство. Фронт на нашем участке был прорван. Немцы в отчаянии бросали свои подкрепления. Наша конница начала преследования. Немцы бросили свою конницу. Это была их лучшая гвардейская конница.
Трудно описывать встречу в бою конных подразделений. Здесь успех решается не только умением владеть конем и оружием всадников, но и в большей мере выносливостью и обученностью коней. Русская конница всегда считалась одной из лучших, и на этот раз она оправдала себя.
Врезавшись на полном карьере в конницу противника, началась страшная «сеча». Все настолько смешалось, что надо было напрягать максимум внимания и осторожности, чтобы рубить противника, не задевая своих. К счастью, немцы были в полной гвардейской форме, при киверах, так что представляли из себя хорошие мишени. Бой продолжался не более двух часов. Немцы были смяты и порублены. Оставшиеся в живых ретировались. Наши силы также были истощены до предела, и мы вынуждены были отойти в резерв.
Вскоре нас перебросили под Барановичи, где предполагалось развернуть новое наступление. С тяжелым сердцем мы заняли позиции, понимая всю бесполезность дальнейших боев.
После нескольких малозначащих и безрезультатных боев наш корпус как наиболее дисциплинированный и сохранивший боевой дух был отозван Комитетом спасения родины и революции в Петроград для защиты Временного правительства от большевиков.
Доехав до Пскова, наш эшелон был задержан прибывшим сюда прапорщиком Крыленко[18], перешедшим на сторону большевиков и ставшим впоследствии военкомом Красной Армии.
Собрав весь офицерский состав и солдатские комитеты, Крыленко предложил нам сложить оружие и перейти на сторону большевиков. В противном случае он обещал нас «разбомбить» подтянутыми на станцию войсками, перешедшими на их сторону.
После довольно длительного обсуждения создавшегося положения мы дали обязательство не принимать участие в защите ни тех ни других и потребовали пропуска нас в Петроград для демобилизации. Оружие у нас отобрать не рискнули. Так мы прибыли под Петроград в Павловск, где и разъехались по домам.
Демобилизация прошла исключительно спокойно. Без всяких конфликтов. Большинство солдат распрощалось со своими командирами дружелюбно, а мне даже был преподнесен наш фронтовой патефон с пластинками. Правда, перед этим была продана и пропита моя верховая лошадь, но, как объяснили солдаты, это была роковая ошибка. Так закончилась моя верноподданническая служба Царю-батюшке, Керенскому и Родине.
____________________
[1] Армии Юго-Западного фронта под командованием генерала от кавалерии А. А. Брусилова осуществляли прорыв не на «кавказском направлении», а по общей линии на Черновцы-Львов-Луцк-Ковель.
[2] Владимир Евстафьевич Скалон (1872-1917) - генерал-майор Генерального штаба, в 1914-1917 служил в Ставке Верховного главнокомандующего, военный эксперт; в ноябре 1917 на мирных переговорах в Брест-Литовске должен был возглавить комиссию по перемирию. После предварительного совещания 26 ноября 1917 покончил с собой.
[3] Владимир Михайлович Безобразов (1857-1932) - генерал от кавалерии, генерал-адъютант. В 1915-1916 - командующий войсками гвардии; корпусом на Стоходе не командовал.
[4] Георгий Оттонович Раух (1860-1936) - генерал от кавалерии.
[5] Не исключено, что имеется в виду Николай-Карл Альбертович Бенуа (1894-1938) - изобретатель звукометрических приборов для корректировки стрельбы и др. приборов, использовавшихся в артиллерии, сын известного акварелиста, архитектора Альберта Бенуа.
[6] На Ковельском направлении в жестоких боях на реке Стоход, продолжавшихся с 15 по 27 июля 1916, войска группы генерала от кавалерии В. М. Безобразова, включавшие три гвардейских и два армейских корпуса, взяли 993 германских и 6334 австро-венгерских пленных, 29 легких и 17 тяжелых орудий; на правом фланге захватили плацдарм в излучине реки, а на левом продвинулись примерно на 7-8 километров, но прорваться с юга к Ковелю не смогли. Цена скромных тактических успехов Безобразова - 48 803 убитых, раненых и пропавших без вести, в том числе 30 644 чина гвардии и 18 159 - армейской пехоты. При этом Безобразов сам осматривал неприятельские позиции, выбирал место атаки и принимал решение.
[7] Настоящее утверждение соответствует действительности только для оценки ситуации 1915-го.
[8] Владимир Александрович Сухомлинов (1848-1926) - генерал от кавалерии, военный министр, генерал-адъютант, уволен от должности 13 июня 1915, уволен от службы 8 марта 1916, арестован 21 апреля 1916, но позднее переведен под домашний арест.
[9] В целом снарядный кризис снабжения легкой полевой артиллерии удалось преодолеть к зиме 1915/1916. Рост военного производства в России не вызывал сомнений: если в январе 1915-го отечественная промышленность произвела 34,7 тыс. винтовок, 216 пулеметов, 35 трехдюймовых полевых пушек (76 мм) и почти 50 млн патронов, то два года спустя - 128,8 тыс. винтовок, 1,2 тыс. пулеметов, 567 трехдюймовок и более 143 млн патронов. Однако показатели союзников и противников выглядели бóльшими. К зиме 1917-го снарядов для легкой артиллерии оказалось более чем достаточно, но войскам русской армии не хватало тяжелой артиллерии и снарядов к ней, средств связи, ручных и авиационных пулеметов, патронов, аэропланов, вагонов, автомобилей, мотоциклов, стальных шлемов, конской сбруи.
[10] Находилась на Невском пр., 87.
[11] Ресторан «Медведь» открыт 1. X. 1878 бельгийским предпринимателем Э. Игелем в здании гостиницы Демута (Демутов трактир; Б. Конюшенная ул., 27).
[12] Ресторан «Первое Санкт-Петербургское товарищество официантов и поваров» возник в 1903. Впоследствии здесь располагался знаменитый ресторан «Метрополь» (ул. Садовая, 22/2).
[13] По свидетельству управляющего МПС Э. Б. Кригер-Войновского, «орудийными снарядами к концу [19]16-го года так были переполнены все базисные склады, что уже негде их было складывать, и дальнейшая перевозка их была приостановлена». В данном случае речь идет в первую очередь о снарядах для легкой полевой артиллерии. Далее К. Ф. сам утверждает, что «армия в достатке была оснащена вооружением».
[14] Николай II отрекся от престола с нарушением прав сына, цесаревича Алексея Николаевича, присягой которому были связаны войска, поздним вечером 2 (15) марта 1917. 3 марта
об отказе от вступления на престол до положительного решения Всероссийского учредительного собрания заявил его младший брат великий князь Михаил Александрович. Соответствующие акты объявлялись в войсках в последующие дни.
[15] Приказ № 1 был издан Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов 1 (14) марта 1917, активную роль в его разработке сыграл секретарь Исполкома Петросовета, внефракционный социал-демократ Н. Д. Соколов. А. Ф. Керенский возложил на себя обязанности Верховного главнокомандующего только во время конфликта с генералом от инфантерии Л. Г. Корниловым 30 августа (11 сентября) 1917.
[16] Николай Афанасьевич Обручёв (1864-1929) - генерал-лейтенант Генерального штаба, с 31 марта до 17 июля 1917 командовал XXII армейским корпусом. Георгиевский кавалер (1915).
[17] 17 июля Н. А. Обручёв убит не был, но получил ранение, далее состоял в резерве чинов при штабе Киевского военного округа. После Октябрьского переворота эмигрировал, участвовал в деятельности русских воинских организаций. Умер в Белграде. Уместно предположить, что К. Ф. запомнил фамилию своего корпусного командира, но спустя десятилетия превратил его в погибшего командира полка.
[18] Николай Васильевич Крыленко (1885-1938) - советский государственный и партийный деятель; после Октябрьского переворота - Верховный главнокомандующий русской армии. Кандидат в члены ЦИК СССР I-IV созывов, член ЦКК ВКП(б) в 1927-1934. Один из организаторов массовых репрессий, жертвой которых 29 июля 1938 стал сам.
Продолжение следует...
#литературныйпонедельник
часть 2
часть 3
часть 4
В мае 1916 года я прибыл в полк, где был радушно принят в офицерском собрании. Полк в это время стоял на отдыхе. Недели две мы бездельничали. Полки пополнились новобранцами, состоящими из необстрелянной молодежи и наспех обученными. Настроение в армии было бодрое.
Вскоре наc погрузили в вагоны и отправили на юго-западный фронт, на кавказское направление, где намечался знаменитый Брусиловский прорыв.[1]
Мы заняли позицию в районе реки Стоход, сменив сибирских стрелков, упорно, но безрезультатно атаковавших противника и понесших огромные потери. Поле боя представляло весьма неприглядную картину. Передовые окопы сходились с неприятельскими настолько близко, что местами можно было слышать разговор. Пространство между окопами было усеяно разлагающимися трупами. Немцы оказались хорошо осведомлены о замене частей и поздравляли наши полки с прибытием, точно называя номера полков. На фронте было полное затишье. Чувствовалось напряженное ожидание грозы.
Тем не менее как немецкая, так и наша пехота не прочь были развлечься. Помнится такой случай. Немцы пригласили наших офицеров к себе в гости и изъявили желание побывать в наших окопах в качестве гостей. В условленный час из немецких окопов поднялся офицер и направился в наши окопы. В то же время капитан Круазье Лейб-гвардии 3-го стрелкового полка пошел к немцам.
Немецкий офицер держал себя очень выдержанно. Посидел в офицерском блиндаже, выпил русской водки и с наслаждением покурил русские папиросы. Разговоры на военную тему избегались.
Побыв у нас часа три, немец поблагодарил за гостеприимство и направился в свои окопы. Наш же капитан не возвращался. Рассказывали, что командир полка генерал Скалон (тот самый, который, будучи военным экспертом в комиссии по заключению Брестского договора, отказался дать свою подпись и застрелился)[2] решил, что немцы капитана взяли в плен, и поклялся не брать ни одного немца живым.
Прошла в томительном ожидании ночь. И вот на рассвете немцы сообщили: «Русс, не волнуйся, капитан много выпил и спит».
Когда рассвело, из немецких окопов появилась внушительная фигура Круазье. Вернувшись в свои окопы, он рассказал, что очень мило провел время. Изрядно выпил рому и прекрасно выспался.
Прорыв немецкой обороны в ковельском направлении был назначен на утро двенадцатого июля 1916 года. Совершенно неожиданно я был вызван в штаб корпуса и получил распоряжение доставить срочные (аллюр) распоряжения в передовые части корпуса.
Как после выяснилось, в этих приказах было распоряжение Брусилова, отменяющее наступление. Как говорили, причиной к этому послужило сообщение одного из участков фронта о том, что в ночь на 11 июля линию фронта в заболоченной местности, где не было окопов, перешла белая тень. Предполагалось, что эта тень переправила немцам план нашего наступления.
В окопах противника против нашего корпуса было заметно необычное оживление. Все говорило за то, что немцы готовятся к нашему удару.
Брусилов начал в указанное время не активные действия на нашем участке, а демонстрацию на правом участке, занятом 1-м гвардейским корпусом. Немцы растерялись и срочно стали перебрасывать резервы на соседний участок. Наш корпус хранил молчание, хотя полностью был подготовлен к наступлению. И вот в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля мне вновь было поручено доставить секретные пакеты в штабы пехотных дивизий и артиллерийских бригад. В пакетах был приказ перейти к наступлению с рассветом 16 июля. Мне было поручено оставаться на первой линии для связи.
С рассветом шестнадцатого июля началась бешеная артиллерийская подготовка. Передовая линия немецких окопов была буквально сровнена с землей. В проволочных заграждениях очищали проходы для пехоты.
В шесть часов утра по всему участку нашего корпуса разнеслось мощное «ура», и пехота пошла в атаку. Надо было пройти около полутора километров по заболоченной местности, опрокинуть противника и форсировать реку Стоход.
Такого воодушевления и подъема я еще не видел за всю войну. Наши гвардейские стрелки, поддерживаемые артиллерией, шли развернутым фронтом, как на параде. Немцы открыли ураганный артиллерийский огонь, но наша доблестная пехота упорно шла к намеченной цели. Немцы были опрокинуты в реку и в панике бежали. Мы переправились через Стоход и продолжили наступление.
Пехота свое героическое дело сделала. Теперь была очередь за кавалерией, в задачу которой входило развить прорыв, преследовать противника, не дав ему опомниться, и дать возможность пехоте подтянуть свои резервы и продолжить продвижение вперед.
Казалось, успех был обеспечен, но кавалерийский корпус под командованием генерала Безобразова[3] оказался далеко в тылу и не в состоянии был выполнить свою задачу. Это было потрясающим недомыслием командования. Не забуду, как раненые пехотинцы, увязающие в болоте, не взывали о помощи, а кричали: «Кавалерия, вперед!» Но кавалерия, проскакав десяток верст, положила языки на плечи и не смогла двигаться дальше.
По инициативе генерала Скалона наспех были собраны все конные разведчики полков и артиллерийских бригад и во главе со мной брошены на преследование противника. Но что могла сделать кучка конников, притом в основном не обученных кавалерийским приемам!
Вырвавшись на противоположный берег Стохода, мы бросились преследовать отступавшего противника, но, попав под пулеметный огонь, потеряв половину бойцов, вынуждены были отступить. Немцы у нас на глазах подтягивали резервы и, перейдя в контрнаступление, отбросили наши части за Стоход. Поле боя было усеяно трупами и ранеными. Вода в Стоходе побагровела от крови. Трупы между окопами оставались неубранными, так как разрыв между окопами простреливался пулеметами и буквально нельзя было высунуть голову над бруствером.
Так трагически закончился первый день боя, хотя мог бы и должен был принести успех. Страшно вспомнить, сколько молодых, полных сил и здоровья русских богатырей сложило свои головы и сколько еще их полегло в последующих боях.
С этого дня начались непрерывные атаки за Стоход. Немцы срочно подтянули резервы, и каждая наша атака неизменно кончалась неудачей с большими потерями. Здесь немцы впервые применили удушливые газы.
Меня по моей личной просьбе оставили на передовой, прикомандировав к Лейб-гвардии стрелковой артиллерийской бригаде. Командиром батареи, в которую я был назначен, был наш бывший кадет I корпуса капитан Энгельгард.Началась мясорубка. Не проходило дня, чтобы мы не возобновляли безуспешных атак. Полки потеряли почти весь кадровый состав офицеров и солдат. Генерал Скалон потерял своих трех сыновей убитыми, сложившими свои головы за Веру, Царя и Отечество.
Казалось бы, следовало прекратить эту бесцельную бойню, но она продолжалась более месяца, вырывая из жизни лучших сынов нашей Родины. Что же заставило наше командование так безрассудно губить наших сынов?
Как выяснилось, нашим вторым гвардейским корпусом, занимавшим указанные позиции, командовал генерал Раух.[4] Немецким же корпусом, стоявшим против нас, командовал тоже генерал Раух, не то двоюродный брат, не то какой-то дальний родственник нашего Рауха. По-видимому, чтобы доказать своим правительствам свою преданность, они и устроили поединок, укладывая с обеих сторон тысячи молодых жизней.
Я почти все бои на Стоходе провел в передовой линии окопов в качестве наблюдателя и корректировщика стрельбой нашей артиллерии.
Вскоре держать наблюдательный пункт в первой линии окопов стало невозможно, так как немцы пристрелялись к окопам настолько, что стоило блеснуть стеклам стереотрубы (или «рожками», как мы их называли), как немедленно и точно ложились в данном районе снаряды. Пришлось покинуть окопы и перенести передовой наблюдательный пункт на дерево на берегу Стохода.
Первым на этот пункт был направлен поручик Бенуа[5], но только ему пройти на пункт не удалось, так как немцы обнаружили его и он был ранен в спину почти у самого позвоночника. На смену ему был послан прапорщик Шах-Тахтинский. Девятнадцатилетний паренек, только что окончивший кадетский корпус и ускоренный выпуск артиллерийского училища.
Это был веселый, жизнерадостный парнишка, мечтавший о подвигах и блестящей карьере. Начало его карьеры было не совсем удачным. Через пару часов он был тяжело ранен и свалился с дерева на землю, где был вынужден пролежать вместе с Бенуа до наступления темноты, пока не стало возможности вынести их на батарею и отправить в полевой госпиталь.
На батарее остался один старший офицер и я. Командир батареи находился на командирском наблюдательном пункте. Отправляться на наблюдательный пункт пришлось мне. Надо сознаться, что состояние было не из приятных. Не знаю, какая участь ждала бы меня, если бы не мой вестовой - Вася Тихомиров, сунувший мне под мышку кусок бронированного щитка. Укрепив щиток между ветвей дерева, я почти трое суток благополучно просидел на дереве, слезая только покушать и отдохнуть в ночное время в телефонной землянке. Мой Вася самоотверженно приносил мне всегда, рискуя жизнью, перекусить и в окопы, и сюда, к дереву.
В этот раз мне удалось обнаружить передовой немецкий штаб, расположенный за рощей, и разгромить его огнем нашей батареи.
Между тем продолжались непрерывные и безуспешные атаки. Поле боя было усеяно разлагающимися трупами. По Стоходу плыли распухшие тела убитых. Настроение как у солдат, так и у офицеров было гнетущее. Все понимали бесцельность боев, стоящих тысяч жизней. Командиры полков стали в открытую говорить о необходимости прекращения операции и отвода полков на отдых и пополнение, а генерал Скалон (командир 3-го Стрелкового лейб-гвардии полка) послал донесение в штаб армии с требованием прекратить бойню; в противном случае он покинет полк и уйдет в «резерв чинов».
Вскоре мы оставили позиции и отошли на отдых.[6]
Наступило критическое положение. На фронте почти не было ни снарядов, ни патронов. Пополнение приходило без винтовок. Солдаты шли в бой безоружными, подбирая винтовки у убитых товарищей.[7] Потери в офицерском составе были огромны. Наша тактика и русская храбрость, когда офицер, ведя солдат в атаку, шел впереди, привела к тому, что большинство кадровых офицеров было убито или выбито из строя вследствие тяжелых ранений. Ротами и батальонами командовали необстрелянные прапорщики, наспех обученные в воинских училищах и школах прапорщиков.
В ноябре месяце 1916 года после ряда утомительных боев, в которых наша армия имела некоторый успех, я получил отпуск и приехал в Петроград.
Петроградцы, воодушевленные наступившим переломом на фронте, встречали прибывающих с фронта с огромным энтузиазмом. Нас подхватывали на руки, качали, подносили букеты цветов. Чувство радости смешивалось с горечью за память тысяч русских героев, сложивших свои головы за Родину - и сложивших по вине бездарного и предательского высшего военного командования.
Как раз в это время была разоблачена клика военного министра Сухомлинова.[8] Этот сановник еще задолго до начала войны знал о ее неизбежности и не обеспечил должным образом запаса снарядов и вооружения. Военное министерство успокаивало общественность, что война продлится пять-шесть месяцев и увенчает русское оружие победоносным шествием по Берлину. Но не прошло и двух лет, как наши армии остались с голыми руками.[9]
Петроград произвел на меня несколько странное впечатление. С одной стороны, всегда чувствовалась война. Каждая частная механическая мастерская, учебные механические мастерские институтов и ряд других мастерских были переоборудованы и круглосуточно производили для фронта снаряды. На заводах лихорадочно шла перестройка цехов для производства снарядов всех размеров. На улицах города собирались толпы народа, останавливали офицеров и расспрашивали о положении на фронте. Скрывать не приходилось, мы прямо говорили о нехватке снарядов, винтовок, патронов.
Вечером Петроград преображался. Гремела музыка, рестораны были переполнены, лилось вино, бросались деньги. Улицы были переполнены ранеными офицерами, отъевшимися дельцами, разодетыми в офицерскую и военно-чиновничью форму. Повсюду мелькали белые косынки с красным крестом. Этот благородный наряд был испохаблен до последней степени и стал отличием проституток.
В продовольственных магазинах уже чувствовался недостаток продуктов. Купечество заметно нервничало, но готово было вносить солидные пожертвования для нужд фронта. В офицерах они видели своих спасителей и готовы были носить их на руках.
Вспоминается мне такой эпизод. Я позвонил по телефону Белозеровым и хотел поговорить с Клавочкой. Трубку снял Николай Павлович и, узнав меня, сказал, что прежде всего он должен меня почествовать, а потом уж Клавочка.
На следующий день я подъехал к Балабинской гостинице[10], куда пригласил меня Белозеров. В вестибюле меня встретил Николай Павлович и с ним человека четыре благообразных купца. Отвесив передо мной русские земные поклоны, чуть не коснувшись бородами ковровых дорожек, купцы представились, приглашая меня в зал к уже сервированному столу.
Началось обильное возлияние. Угощал Белозеров. Между тем количество купцов все увеличивалось. Когда собралось человек десять, то по предложению прибывших вся компания отправилась на рысаках в ресторан «Медведь»[11], и завершили этот кутеж в излюбленном купцами ресторане «Товарищество официантов».[12] Здесь прибавилось еще несколько купцов. Решено было пить до тех пор, пока вдоль стен отдельного кабинета не будет все уставлено пустыми бутылками. На заре в кабинет официантами был внесен небольшой гробик, в который торжественно под звуки «Вечная память» была уложена бутылка шампанского, и весь кортеж на лихачах отправился на Острова хоронить немцев. Гроб с проклятым врагом был зарыт под одной из лип на аллее Елагина острова.
На фронт я вернулся не с веселым настроением. Ясно было, что кустарное производство снарядов не может обеспечить нужд фронта.[13]
Наши части стояли в районе Гусятина. На фронте было довольно спокойно. Очевидно было, что немцы тоже выдохлись и предпочитали вести оборонительную войну.
К этому времени на фронт начали прибывать французские снаряды, и настроение у солдат и офицеров значительно поднялось. Начались кое-где небольшие, местного значения операции. Предполагалось, что к весне наши армии пополнятся как живой силой, так и вооружением и начнутся решающие победоносные бои. Однако все обернулось иначе.
Вечером 28 февраля все офицеры были собраны в свои штабы, где нам был зачитан манифест об отречении Николая II от престола.[14] Трудно передать то чувство, которое испытал каждый из нас. Я лично, воспитанный в духе преданности помазаннику Божьему, почувствовал, что все рушится, гибнет Россия и нет выхода из мрака. С другой стороны, как-то вздохнулось легко от сознания, что положен конец бездарности и предательству.
Перед нами стала задача разумно и спокойно довести о случившемся до умов солдат и сохранить боевой дух армии.
Эта задача была чрезвычайно тяжелой. В окопах начали появляться большевистские агитаторы, призывавшие солдат сложить оружие, прекратить бесцельную войну, вернуться к своим семьям, которые влачат полуголодное существование, что война нужна только офицерам, которые защищают капиталистов и проч.
Наше положение становилось с каждым днем все тяжелее, хотя надо отдать справедливость, что наш 22-й армейский корпус до конца войны оставался одним из наиболее дисциплинированных и конфликтов с солдатами у нас почти не было.
Основное разложение в армии началось после издания Керенским приказа № 1. Керенский в это время возглавлял верховное командование армией.[15]
Приказ этот предусматривал создание в частях солдатских комитетов, товарищеских судов и много других глупостей, подрывающих авторитет офицеров как командиров и единоначальников. Все действия командиров стали обсуждаться комитетами прежде, чем выполняться, и стало ясно, что при таких условиях война будет проиграна. Но ведь Временное правительство не собиралось заключать мир. Наоборот, кричали: «Война до победного конца!» И не будь развала в армии, победа была бы, несомненно, обеспечена, так как к этому времени армия в достатке была оснащена вооружением.
Но ошибку, допущенную Керенским, исправить уже было нельзя. Лозунги большевиков брали верх. Начались братания с немцами. Кстати, немцы использовали эти братания для того, чтобы выведать у наших солдат секретные сведения о расположении частей и предполагавшихся операциях.
Керенский, видимо, понял, что вся вина за подрыв авторитета офицерского состава и разложение армии лежит на нем, и стал заигрывать с офицерами. Был создан новый Георгиевский крест для офицеров - комбинация солдатского креста, увенчанного лавровым венком.
Несмотря на явное нежелание солдат продолжать войну и бегство с фронта, все же решено было перейти в решающее наступление.
Керенский сам объезжал войска и агитировал солдат продолжать класть свои головы, обещая живым сладкую жизнь, а погибшим «царство небесное».
Никогда не забуду, как он приехал к нам на участок фронта и, услышав от офицеров целый ряд упреков и сомнений в том, что солдаты пойдут за нами, решил сам поднять дух у измученных и потерявших веру и терпение солдат. Но когда увидел, что его солдаты собираются поднять на штыки, срочно, как заяц, ретировался, возложив все убеждения на офицерский состав. Стоило большого труда доказать солдатам, что мы полностью обеспечены боеприпасами, что предстоящее наступление будет последним и сокрушительным для немцев и скоро настанет долгожданный конец.
Наша дивизия после недолгих колебаний и ряда условий согласилась начать бои.
Никогда не забуду той потрясающей картины боя. Командир одного из полков генерал Обручев[16], только что оправившийся после ранений, опираясь на палку, выскочил из окопов и с криком: «Братцы, за мной!» спокойно пошел к окопам противника. За ним как один бросились все до единого офицеры. Это были несколько жутких минут. Обручев, не дойдя до окопов противника, был убит[17], большинство офицеров, раненые, продолжали идти вперед, истекая кровью. И вот поднялась из окопов серая масса солдат и с криком «ура!» бросились в атаку. Не вытерпело русское сердце. Стоявшие против нас турки в панике обратились в бегство. Фронт на нашем участке был прорван. Немцы в отчаянии бросали свои подкрепления. Наша конница начала преследования. Немцы бросили свою конницу. Это была их лучшая гвардейская конница.
Трудно описывать встречу в бою конных подразделений. Здесь успех решается не только умением владеть конем и оружием всадников, но и в большей мере выносливостью и обученностью коней. Русская конница всегда считалась одной из лучших, и на этот раз она оправдала себя.
Врезавшись на полном карьере в конницу противника, началась страшная «сеча». Все настолько смешалось, что надо было напрягать максимум внимания и осторожности, чтобы рубить противника, не задевая своих. К счастью, немцы были в полной гвардейской форме, при киверах, так что представляли из себя хорошие мишени. Бой продолжался не более двух часов. Немцы были смяты и порублены. Оставшиеся в живых ретировались. Наши силы также были истощены до предела, и мы вынуждены были отойти в резерв.
Вскоре нас перебросили под Барановичи, где предполагалось развернуть новое наступление. С тяжелым сердцем мы заняли позиции, понимая всю бесполезность дальнейших боев.
После нескольких малозначащих и безрезультатных боев наш корпус как наиболее дисциплинированный и сохранивший боевой дух был отозван Комитетом спасения родины и революции в Петроград для защиты Временного правительства от большевиков.
Доехав до Пскова, наш эшелон был задержан прибывшим сюда прапорщиком Крыленко[18], перешедшим на сторону большевиков и ставшим впоследствии военкомом Красной Армии.
Собрав весь офицерский состав и солдатские комитеты, Крыленко предложил нам сложить оружие и перейти на сторону большевиков. В противном случае он обещал нас «разбомбить» подтянутыми на станцию войсками, перешедшими на их сторону.
После довольно длительного обсуждения создавшегося положения мы дали обязательство не принимать участие в защите ни тех ни других и потребовали пропуска нас в Петроград для демобилизации. Оружие у нас отобрать не рискнули. Так мы прибыли под Петроград в Павловск, где и разъехались по домам.
Демобилизация прошла исключительно спокойно. Без всяких конфликтов. Большинство солдат распрощалось со своими командирами дружелюбно, а мне даже был преподнесен наш фронтовой патефон с пластинками. Правда, перед этим была продана и пропита моя верховая лошадь, но, как объяснили солдаты, это была роковая ошибка. Так закончилась моя верноподданническая служба Царю-батюшке, Керенскому и Родине.
____________________
[1] Армии Юго-Западного фронта под командованием генерала от кавалерии А. А. Брусилова осуществляли прорыв не на «кавказском направлении», а по общей линии на Черновцы-Львов-Луцк-Ковель.
[2] Владимир Евстафьевич Скалон (1872-1917) - генерал-майор Генерального штаба, в 1914-1917 служил в Ставке Верховного главнокомандующего, военный эксперт; в ноябре 1917 на мирных переговорах в Брест-Литовске должен был возглавить комиссию по перемирию. После предварительного совещания 26 ноября 1917 покончил с собой.
[3] Владимир Михайлович Безобразов (1857-1932) - генерал от кавалерии, генерал-адъютант. В 1915-1916 - командующий войсками гвардии; корпусом на Стоходе не командовал.
[4] Георгий Оттонович Раух (1860-1936) - генерал от кавалерии.
[5] Не исключено, что имеется в виду Николай-Карл Альбертович Бенуа (1894-1938) - изобретатель звукометрических приборов для корректировки стрельбы и др. приборов, использовавшихся в артиллерии, сын известного акварелиста, архитектора Альберта Бенуа.
[6] На Ковельском направлении в жестоких боях на реке Стоход, продолжавшихся с 15 по 27 июля 1916, войска группы генерала от кавалерии В. М. Безобразова, включавшие три гвардейских и два армейских корпуса, взяли 993 германских и 6334 австро-венгерских пленных, 29 легких и 17 тяжелых орудий; на правом фланге захватили плацдарм в излучине реки, а на левом продвинулись примерно на 7-8 километров, но прорваться с юга к Ковелю не смогли. Цена скромных тактических успехов Безобразова - 48 803 убитых, раненых и пропавших без вести, в том числе 30 644 чина гвардии и 18 159 - армейской пехоты. При этом Безобразов сам осматривал неприятельские позиции, выбирал место атаки и принимал решение.
[7] Настоящее утверждение соответствует действительности только для оценки ситуации 1915-го.
[8] Владимир Александрович Сухомлинов (1848-1926) - генерал от кавалерии, военный министр, генерал-адъютант, уволен от должности 13 июня 1915, уволен от службы 8 марта 1916, арестован 21 апреля 1916, но позднее переведен под домашний арест.
[9] В целом снарядный кризис снабжения легкой полевой артиллерии удалось преодолеть к зиме 1915/1916. Рост военного производства в России не вызывал сомнений: если в январе 1915-го отечественная промышленность произвела 34,7 тыс. винтовок, 216 пулеметов, 35 трехдюймовых полевых пушек (76 мм) и почти 50 млн патронов, то два года спустя - 128,8 тыс. винтовок, 1,2 тыс. пулеметов, 567 трехдюймовок и более 143 млн патронов. Однако показатели союзников и противников выглядели бóльшими. К зиме 1917-го снарядов для легкой артиллерии оказалось более чем достаточно, но войскам русской армии не хватало тяжелой артиллерии и снарядов к ней, средств связи, ручных и авиационных пулеметов, патронов, аэропланов, вагонов, автомобилей, мотоциклов, стальных шлемов, конской сбруи.
[10] Находилась на Невском пр., 87.
[11] Ресторан «Медведь» открыт 1. X. 1878 бельгийским предпринимателем Э. Игелем в здании гостиницы Демута (Демутов трактир; Б. Конюшенная ул., 27).
[12] Ресторан «Первое Санкт-Петербургское товарищество официантов и поваров» возник в 1903. Впоследствии здесь располагался знаменитый ресторан «Метрополь» (ул. Садовая, 22/2).
[13] По свидетельству управляющего МПС Э. Б. Кригер-Войновского, «орудийными снарядами к концу [19]16-го года так были переполнены все базисные склады, что уже негде их было складывать, и дальнейшая перевозка их была приостановлена». В данном случае речь идет в первую очередь о снарядах для легкой полевой артиллерии. Далее К. Ф. сам утверждает, что «армия в достатке была оснащена вооружением».
[14] Николай II отрекся от престола с нарушением прав сына, цесаревича Алексея Николаевича, присягой которому были связаны войска, поздним вечером 2 (15) марта 1917. 3 марта
об отказе от вступления на престол до положительного решения Всероссийского учредительного собрания заявил его младший брат великий князь Михаил Александрович. Соответствующие акты объявлялись в войсках в последующие дни.
[15] Приказ № 1 был издан Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов 1 (14) марта 1917, активную роль в его разработке сыграл секретарь Исполкома Петросовета, внефракционный социал-демократ Н. Д. Соколов. А. Ф. Керенский возложил на себя обязанности Верховного главнокомандующего только во время конфликта с генералом от инфантерии Л. Г. Корниловым 30 августа (11 сентября) 1917.
[16] Николай Афанасьевич Обручёв (1864-1929) - генерал-лейтенант Генерального штаба, с 31 марта до 17 июля 1917 командовал XXII армейским корпусом. Георгиевский кавалер (1915).
[17] 17 июля Н. А. Обручёв убит не был, но получил ранение, далее состоял в резерве чинов при штабе Киевского военного округа. После Октябрьского переворота эмигрировал, участвовал в деятельности русских воинских организаций. Умер в Белграде. Уместно предположить, что К. Ф. запомнил фамилию своего корпусного командира, но спустя десятилетия превратил его в погибшего командира полка.
[18] Николай Васильевич Крыленко (1885-1938) - советский государственный и партийный деятель; после Октябрьского переворота - Верховный главнокомандующий русской армии. Кандидат в члены ЦИК СССР I-IV созывов, член ЦКК ВКП(б) в 1927-1934. Один из организаторов массовых репрессий, жертвой которых 29 июля 1938 стал сам.
Продолжение следует...
#литературныйпонедельник