Константин Грегер. Из воспоминаний - 3
Начало
часть 2
Время шло, и вот наступил последний год пребывания в корпусе. Володя Витусовский от нашего класса отстал, оставшись на второй год в шестом классе. Ему не давалась математика. Тем не менее я дружбу с ним не терял и всячески помогал ему в учебе. Был у меня еще и подшефник Жадько-Базилевич. Какой-то не склеенный парень. Руки у него висели, как плети. Ноги, когда он ходил, задевали одна за другую. Строевые занятия для него были адом кромешным. При стрельбе из винтовки он попадал обязательно в соседнюю мишень, а тригонометрия и аналитическая геометрия для него были вообще непостижимы. На протяжении всего седьмого класса я вдалбливал ему в голову основы этих наук. И все же на выпускных экзаменах мне пришлось решать его задачи на клякспапире и передавать ему для переписки. Ко всеобщему удивлению, он по всем математическим предметам получил хорошие оценки и благополучно окончил корпус.
Кто бы подумал, что этот безобидный и беспомощный юноша впоследствии окажется бравым офицером и погибнет смертью героя, защищая Родину.
Прошло 17 февраля - последний парад в Царском и выпускной бал.
Начались усиленные занятия. Разбор вакансий в военные училища производился в соответствии со средними оценками в успеваемости, и так как в артиллерийские и инженерные училища обычно шли лучшие ученики, то все старались попасть в категорию лучших.
В пехотные училища шли не попавшие в специальные военные училища и принципиальные пехотинцы - особенно те из них, которые метили в гвардейские полки.
Мой выбор карьеры решился совершенно неожиданно и удивил всех товарищей.
Мы часто беседовали с товарищами о том, кто в какой род войск выйдет, рисовали себе свою будущую карьеру, и вдруг я объявил, что в разборе вакансий участвовать не буду, так как выхожу «на сторону». Такой перелом в моих планах и убеждениях произошел по следующим обстоятельствам.
Мой старший брат Николай[1] служил в Собственном Его Величества железнодорожном полку. Жил он первые годы своей офицерской службы вместе с нами. У него был удивительно преданный и заботливый денщик Волков. Надо было удивляться, как этот парень любовно ухаживал за своим «барином». Правда и брат относился к нему по-своему хорошо. В полку Волков никогда не бывал, так что тягот солдатской службы не чувствовал. Брат часто отпускал его в «отлучку», при этом всегда давал ему денег на личные расходы. Мы все к Волкову очень привыкли и относились к нему не как к «нижнему чину», а как к члену своей семьи. Отец у нас был очень гуманным человеком, либерально настроенным, и всегда внушал нам, что каждого человека, независимо от его положения, надо уважать.
И вот произошло то, что было противно всем этим убеждениям. Однажды, не помню уже по какому поводу, мне пришлось быть свидетелем, как брат ударил Волкова по лицу. Не знаю, виноват был Волков или нет, вероятно, виноват, но на меня этот факт произвел потрясающее впечатление. Меня возмутило такое унизительное поведение брата. Я вышел из его комнаты и несколько дней не мог смотреть ему в лицо. Волкова мне было ужасно жалко. Брату я после сказал, что я возмущен его поступком и не понимаю, как он, культурный человек, мог совершить такой поступок. Брат был явно смущен, но особого раскаяния я в нем не видел. Я понял, насколько среда может притупить в человеке чувство уважения к другому человеку, к целой массе людей только за то, что они ниже тебя по сословию.
Посоветовавшись с отцом, мы решили, что мне лучше избрать гражданскую карьеру. Отец и брату в свое время рекомендовал не идти на военную службу, тем более что брат обладал незаурядными способностями к живописи и музыке.
И так моя судьба была решена: закончив успешно корпус и получив аттестат зрелости, я снял кадетскую форму и стал готовиться к конкурсным экзаменам в институт. Не скрою, что снимать форму было нелегко. С ней как бы порывалось с дорогим корпусом, которому я был многим и многим обязан и который заложил во мне помимо знаний фундамент товарищества, уважения к человеку и любви к Родине.
Хочется сказать еще несколько слов о моих родителях. Бабушка и мать отца - выходцы из Англии и, по-видимому, из привилегированного рода, так как всю свою жизнь они состояли в свите Его Величества в качестве фрейлин Двора. Отец родился, когда мать его была фрейлиной при императрице Марии Федоровне - матери Николая II. Отец был сверстником Николая и первые годы своей жизни провел в условиях дворцового окружения. Отец моего отца был полковником и служил в Ведомстве Уделов (Управлении царскими владениями).[2] Умер он, когда отцу было всего 8 лет.
Отец не любил рассказывать и вспоминать о жизни своих родителей и никогда не кичился своим происхождением, как это сделали бы многие другие. Женился он на моей матери[3], когда ему едва исполнился 21 год, в то время как офицерам разрешалось жениться не ранее 23 лет. Исключение предоставлялось только тем офицерам, которые выходили в Сибирские полки.
Таким образом, отцу предстояло покинуть Лейб-гвардии 3-й Стрелковый полк и переводиться в Сибирь.
Видимо, авторитет матери[4] сделал для него исключение и, отсидев на дворцовой гауптвахте, он был переведен в Кобринский пехотный полк, расположенный где-то недалеко от Брест-Литовска.
Вскоре отец был переведен обратно в Петербург на воспитательскую работу в Первый кадетский корпус. Надо сказать, что это было его призванием, и он вкладывал всю душу в воспитание молодого поколения. Видимо, служба в строю и существовавшая в то время кастовая рознь были отцу не по душе. Он был очень чуток к людям и отзывчив ко всем их нуждам и переживаниям, постоянно стараясь помочь всем нуждающимся, насколько это было в его силах и возможностях.
Вспоминается такой случай. Однажды, когда я уже был подростком, по почте пришел отцу перевод на 100 рублей. Отец долго не мог понять, кто бы ему мог сделать перевод, так как фамилия отправителя была незнакомой. Только через несколько дней, когда вслед за переводом пришло письмо, выяснилось, в чем дело. Оказалось, что, когда отец служил еще в Кобринском полку, один из солдат, уходя в запас, рассказал отцу, что он с детства батрачил, семья его безземельная и что ему опять предстоит жалкое существование. Рассказал, что у него на родине есть невеста, но она из зажиточных крестьян и вряд ли ее родители согласятся на брак. Отец, не задумываясь, дал ему 100 рублей на обзаведение и пожелал успеха. И вот через 15 лет этот русский паренек писал отцу, что он обзавелся хозяйством, женился на любимой девушке и теперь, когда встал на ноги, с благодарностью возвращает свой долг.
Родственных связей отец почти не поддерживал и никогда не пользовался их авторитетом, а после смерти матери вообще порвал с ними. Правда, я удостоился быть крестником одного из родственников - камергера Двора Его Величества Дункана[5], но своего крестного видел только один раз в жизни, когда мне было лет шесть от роду.
Появление этого высокопоставленного родственника у нас в доме произвело на меня довольно неприятное впечатление. Он явился в полной форме камергера - в белых брюках и сплошь расшитом золотом сюртуке. На голове была черная шляпа, тоже расшитая золотом. Мне страшно хотелось дернуть его сзади за фалды и закричать «кукареку». Но официальность и напряженность, которая создалась в доме с его появлением, удержала меня от этого.
После недолгой беседы с отцом наедине мой уважаемый крестный удалился и больше у нас в доме не показывался. Как я понял тогда из подслушанного разговора отца с матерью, Дункан приезжал мириться с отцом. Заговорила ли у этого раззолоченного истукана совесть или им руководили какие-нибудь другие соображения, неизвестно. Так или иначе, отец не принял его снисходительных извинений, и они расстались чужими людьми.
Отец очень любил свою мать <…> и никак не мог простить родственникам, ускорившим ее смерть. Дело в том, что мать отца, несомненно, имела большое состояние, и вот, когда она серьезно заболела, родня, боясь, что ее состояние уплывет из рук, составили завещание, в основном в свою пользу, обделив отца как отщепенца, заставили полуживую женщину подписать его <…>. Отцу сообщили о смерти матери лишь накануне похорон. <…> Память матери отец глубоко чтил всю свою жизнь.
Говорили, что бабушка была одна из красивейших женщин в России.
Если в нашем доме не появлялись родственники отца, то родных со стороны матери было хоть отбавляй. Я уже вспоминал, что у нас в доме всегда было полно племянниц, племянников и т. д.
Материны сестры также были женами офицеров, но жили в провинции, где стояли их полки. Поэтому, желая дать своим детям должное воспитание, все они направлялись под опеку отца и матери в Петербург.
Матери приходилось помимо забот по дому постоянно заботиться о племянницах, а их у нас было ни много ни мало четверо. Каждой надо было шить платья, вывозить в свет, выдавать замуж, а подчас и нянчить внуков.
Меня все двоюродные сестры очень любили. Трое из них были значительно старше меня. Я же питал особую симпатию к старшей из них Лиле Нославской. Несмотря на это я умудрился вырезать ножницами все цветочки на только что сшитом ей платье и предназначенном к выходу на бал. Никогда не забуду ужаса на ее лице при виде моего художества.
Единственные родственники со стороны отца, пользующиеся нашим уважением и даже любовью, были сестра отца по первому браку бабушки Мария Баронова и бабушка Бухмейер[6], кажется, двоюродная сестра матери отца. Жила она в Гатчине в собственном доме по Багговутовской улице. Для меня не было большего удовольствия, как ездить навещать эту милую, суровую и вместе с тем добрую старушку (она прожила 96 лет).
Встречала она нас довольно своеобразно. Первые слова, которые мы слышали при встрече, были: «Ну, чего приехали, старушку не видали, что ли?» За этим следовали распоряжения кухарке приготовить самые вкусные блюда, и начинались разговоры.
Старушка жила одна с так называемой компаньонкой, которая обирала ее как только могла. Впрочем, у нее еще была маленькая комнатная собачка Капелька, которая после смерти бабушки осталась мне в наследство.
Муж бабушки генерал Бухмейер[7] - герой турецкой кампании. Изобретатель первого в России понтонного моста, который сыграл немаловажную роль в Русско-турецкую войну. После ранений и контузий Бухмейер вынужден был выйти в отставку и по указу царя был назначен градоначальником Гатчины с дарованием ему отдельного дома с усадьбой. У старика с годами отозвались ранения и контузии, и он стал проявлять некоторые странности. Так, он, явившись в Гатчинский дворец на прием к царю, надел свой военный мундир, не сняв чехла. На вопрос государя о странной форме он спокойно ответил: «Я, Ваше Величество, берегу честь своего мундира и не хочу, чтобы он запылился».
Последним его дебютом в должности градоначальника была выходка, после которой ему пришлось покинуть этот пост и уйти в отставку. Однажды, когда Александр III проезжал в Гатчине по проспекту Павла I, недалеко от дома Бухмейера, дедушка распорядился забаррикадировать проспект и преградил путь следования императора. Объяснил он это Александру III так: «Вы, Ваше Величество, никогда не соизволите зайти ко мне, вот я и решил сделать вам остановку».
Говорят, что царь зашел к нему, но тут же подписал его отставку. Старик никак не мог перенести обиды и вскоре отравился.
___________________________
[1] Николай Федорович Грегер (1891-1942) - окончил 1-й кадетский корпус; в советское время - военный инженер; умер в блокаду.
[2] Рудольф Густав Грегер (8. III. 1821-1869) - родом из Курляндской губернии. Окончил Санкт-Петербургский лесной институт в 1842. Был лесничим Гатчинского Дворцового правления, 5. IV. 1848 за отличие по службе произведен в чин поручика, 10. IV. 1850 штабс-капитана, в год смерти - подполковником - перевелся в гражданское ведомство с правом писаться чином 6 класса, видимо, не рассчитывая, что проживет долго, а пенсион сыновьям будет больше.
[3] Елена Васильевна Грегер, урожд. Дзынь, православная, дворянка.
[4] Шарлотта Страттон, англиканского вероисповедания, сестра «бабушки Кити».
[5] Яков Васильевич Дункан (1809-1900) - секретарь великой княгини Марии Павловны, действительный статский советник (1897), чин, которому может соответствовать звание камергера. Ему «бабушка Кити» отписала свою городскую усадьбу на Средней ул., 22, Царского Села (сейчас территория детского сада № 34).
[6] Амалия Федоровна Бухмейер - вдова отставного генерал-майора Дмитрия Андреевича Бухмейера, бывшего в 1880-х полицмейстером Гатчины.
[7] Дмитрий Андреевич Бухмейер (1833-1906) - генерал-майор с 31. 12. 1882. Возможно, рассказанное далее о понтонном мосте относится к Александру Ефимовичу Бухмейеру (1802-1860).
Продолжение следует...
#литературныйпонедельник
часть 2
Время шло, и вот наступил последний год пребывания в корпусе. Володя Витусовский от нашего класса отстал, оставшись на второй год в шестом классе. Ему не давалась математика. Тем не менее я дружбу с ним не терял и всячески помогал ему в учебе. Был у меня еще и подшефник Жадько-Базилевич. Какой-то не склеенный парень. Руки у него висели, как плети. Ноги, когда он ходил, задевали одна за другую. Строевые занятия для него были адом кромешным. При стрельбе из винтовки он попадал обязательно в соседнюю мишень, а тригонометрия и аналитическая геометрия для него были вообще непостижимы. На протяжении всего седьмого класса я вдалбливал ему в голову основы этих наук. И все же на выпускных экзаменах мне пришлось решать его задачи на клякспапире и передавать ему для переписки. Ко всеобщему удивлению, он по всем математическим предметам получил хорошие оценки и благополучно окончил корпус.
Кто бы подумал, что этот безобидный и беспомощный юноша впоследствии окажется бравым офицером и погибнет смертью героя, защищая Родину.
Прошло 17 февраля - последний парад в Царском и выпускной бал.
Начались усиленные занятия. Разбор вакансий в военные училища производился в соответствии со средними оценками в успеваемости, и так как в артиллерийские и инженерные училища обычно шли лучшие ученики, то все старались попасть в категорию лучших.
В пехотные училища шли не попавшие в специальные военные училища и принципиальные пехотинцы - особенно те из них, которые метили в гвардейские полки.
Мой выбор карьеры решился совершенно неожиданно и удивил всех товарищей.
Мы часто беседовали с товарищами о том, кто в какой род войск выйдет, рисовали себе свою будущую карьеру, и вдруг я объявил, что в разборе вакансий участвовать не буду, так как выхожу «на сторону». Такой перелом в моих планах и убеждениях произошел по следующим обстоятельствам.
Мой старший брат Николай[1] служил в Собственном Его Величества железнодорожном полку. Жил он первые годы своей офицерской службы вместе с нами. У него был удивительно преданный и заботливый денщик Волков. Надо было удивляться, как этот парень любовно ухаживал за своим «барином». Правда и брат относился к нему по-своему хорошо. В полку Волков никогда не бывал, так что тягот солдатской службы не чувствовал. Брат часто отпускал его в «отлучку», при этом всегда давал ему денег на личные расходы. Мы все к Волкову очень привыкли и относились к нему не как к «нижнему чину», а как к члену своей семьи. Отец у нас был очень гуманным человеком, либерально настроенным, и всегда внушал нам, что каждого человека, независимо от его положения, надо уважать.
И вот произошло то, что было противно всем этим убеждениям. Однажды, не помню уже по какому поводу, мне пришлось быть свидетелем, как брат ударил Волкова по лицу. Не знаю, виноват был Волков или нет, вероятно, виноват, но на меня этот факт произвел потрясающее впечатление. Меня возмутило такое унизительное поведение брата. Я вышел из его комнаты и несколько дней не мог смотреть ему в лицо. Волкова мне было ужасно жалко. Брату я после сказал, что я возмущен его поступком и не понимаю, как он, культурный человек, мог совершить такой поступок. Брат был явно смущен, но особого раскаяния я в нем не видел. Я понял, насколько среда может притупить в человеке чувство уважения к другому человеку, к целой массе людей только за то, что они ниже тебя по сословию.
Посоветовавшись с отцом, мы решили, что мне лучше избрать гражданскую карьеру. Отец и брату в свое время рекомендовал не идти на военную службу, тем более что брат обладал незаурядными способностями к живописи и музыке.
И так моя судьба была решена: закончив успешно корпус и получив аттестат зрелости, я снял кадетскую форму и стал готовиться к конкурсным экзаменам в институт. Не скрою, что снимать форму было нелегко. С ней как бы порывалось с дорогим корпусом, которому я был многим и многим обязан и который заложил во мне помимо знаний фундамент товарищества, уважения к человеку и любви к Родине.
Хочется сказать еще несколько слов о моих родителях. Бабушка и мать отца - выходцы из Англии и, по-видимому, из привилегированного рода, так как всю свою жизнь они состояли в свите Его Величества в качестве фрейлин Двора. Отец родился, когда мать его была фрейлиной при императрице Марии Федоровне - матери Николая II. Отец был сверстником Николая и первые годы своей жизни провел в условиях дворцового окружения. Отец моего отца был полковником и служил в Ведомстве Уделов (Управлении царскими владениями).[2] Умер он, когда отцу было всего 8 лет.
Отец не любил рассказывать и вспоминать о жизни своих родителей и никогда не кичился своим происхождением, как это сделали бы многие другие. Женился он на моей матери[3], когда ему едва исполнился 21 год, в то время как офицерам разрешалось жениться не ранее 23 лет. Исключение предоставлялось только тем офицерам, которые выходили в Сибирские полки.
Таким образом, отцу предстояло покинуть Лейб-гвардии 3-й Стрелковый полк и переводиться в Сибирь.
Видимо, авторитет матери[4] сделал для него исключение и, отсидев на дворцовой гауптвахте, он был переведен в Кобринский пехотный полк, расположенный где-то недалеко от Брест-Литовска.
Вскоре отец был переведен обратно в Петербург на воспитательскую работу в Первый кадетский корпус. Надо сказать, что это было его призванием, и он вкладывал всю душу в воспитание молодого поколения. Видимо, служба в строю и существовавшая в то время кастовая рознь были отцу не по душе. Он был очень чуток к людям и отзывчив ко всем их нуждам и переживаниям, постоянно стараясь помочь всем нуждающимся, насколько это было в его силах и возможностях.
Вспоминается такой случай. Однажды, когда я уже был подростком, по почте пришел отцу перевод на 100 рублей. Отец долго не мог понять, кто бы ему мог сделать перевод, так как фамилия отправителя была незнакомой. Только через несколько дней, когда вслед за переводом пришло письмо, выяснилось, в чем дело. Оказалось, что, когда отец служил еще в Кобринском полку, один из солдат, уходя в запас, рассказал отцу, что он с детства батрачил, семья его безземельная и что ему опять предстоит жалкое существование. Рассказал, что у него на родине есть невеста, но она из зажиточных крестьян и вряд ли ее родители согласятся на брак. Отец, не задумываясь, дал ему 100 рублей на обзаведение и пожелал успеха. И вот через 15 лет этот русский паренек писал отцу, что он обзавелся хозяйством, женился на любимой девушке и теперь, когда встал на ноги, с благодарностью возвращает свой долг.
Родственных связей отец почти не поддерживал и никогда не пользовался их авторитетом, а после смерти матери вообще порвал с ними. Правда, я удостоился быть крестником одного из родственников - камергера Двора Его Величества Дункана[5], но своего крестного видел только один раз в жизни, когда мне было лет шесть от роду.
Появление этого высокопоставленного родственника у нас в доме произвело на меня довольно неприятное впечатление. Он явился в полной форме камергера - в белых брюках и сплошь расшитом золотом сюртуке. На голове была черная шляпа, тоже расшитая золотом. Мне страшно хотелось дернуть его сзади за фалды и закричать «кукареку». Но официальность и напряженность, которая создалась в доме с его появлением, удержала меня от этого.
После недолгой беседы с отцом наедине мой уважаемый крестный удалился и больше у нас в доме не показывался. Как я понял тогда из подслушанного разговора отца с матерью, Дункан приезжал мириться с отцом. Заговорила ли у этого раззолоченного истукана совесть или им руководили какие-нибудь другие соображения, неизвестно. Так или иначе, отец не принял его снисходительных извинений, и они расстались чужими людьми.
Отец очень любил свою мать <…> и никак не мог простить родственникам, ускорившим ее смерть. Дело в том, что мать отца, несомненно, имела большое состояние, и вот, когда она серьезно заболела, родня, боясь, что ее состояние уплывет из рук, составили завещание, в основном в свою пользу, обделив отца как отщепенца, заставили полуживую женщину подписать его <…>. Отцу сообщили о смерти матери лишь накануне похорон. <…> Память матери отец глубоко чтил всю свою жизнь.
Говорили, что бабушка была одна из красивейших женщин в России.
Если в нашем доме не появлялись родственники отца, то родных со стороны матери было хоть отбавляй. Я уже вспоминал, что у нас в доме всегда было полно племянниц, племянников и т. д.
Материны сестры также были женами офицеров, но жили в провинции, где стояли их полки. Поэтому, желая дать своим детям должное воспитание, все они направлялись под опеку отца и матери в Петербург.
Матери приходилось помимо забот по дому постоянно заботиться о племянницах, а их у нас было ни много ни мало четверо. Каждой надо было шить платья, вывозить в свет, выдавать замуж, а подчас и нянчить внуков.
Меня все двоюродные сестры очень любили. Трое из них были значительно старше меня. Я же питал особую симпатию к старшей из них Лиле Нославской. Несмотря на это я умудрился вырезать ножницами все цветочки на только что сшитом ей платье и предназначенном к выходу на бал. Никогда не забуду ужаса на ее лице при виде моего художества.
Единственные родственники со стороны отца, пользующиеся нашим уважением и даже любовью, были сестра отца по первому браку бабушки Мария Баронова и бабушка Бухмейер[6], кажется, двоюродная сестра матери отца. Жила она в Гатчине в собственном доме по Багговутовской улице. Для меня не было большего удовольствия, как ездить навещать эту милую, суровую и вместе с тем добрую старушку (она прожила 96 лет).
Встречала она нас довольно своеобразно. Первые слова, которые мы слышали при встрече, были: «Ну, чего приехали, старушку не видали, что ли?» За этим следовали распоряжения кухарке приготовить самые вкусные блюда, и начинались разговоры.
Старушка жила одна с так называемой компаньонкой, которая обирала ее как только могла. Впрочем, у нее еще была маленькая комнатная собачка Капелька, которая после смерти бабушки осталась мне в наследство.
Муж бабушки генерал Бухмейер[7] - герой турецкой кампании. Изобретатель первого в России понтонного моста, который сыграл немаловажную роль в Русско-турецкую войну. После ранений и контузий Бухмейер вынужден был выйти в отставку и по указу царя был назначен градоначальником Гатчины с дарованием ему отдельного дома с усадьбой. У старика с годами отозвались ранения и контузии, и он стал проявлять некоторые странности. Так, он, явившись в Гатчинский дворец на прием к царю, надел свой военный мундир, не сняв чехла. На вопрос государя о странной форме он спокойно ответил: «Я, Ваше Величество, берегу честь своего мундира и не хочу, чтобы он запылился».
Последним его дебютом в должности градоначальника была выходка, после которой ему пришлось покинуть этот пост и уйти в отставку. Однажды, когда Александр III проезжал в Гатчине по проспекту Павла I, недалеко от дома Бухмейера, дедушка распорядился забаррикадировать проспект и преградил путь следования императора. Объяснил он это Александру III так: «Вы, Ваше Величество, никогда не соизволите зайти ко мне, вот я и решил сделать вам остановку».
Говорят, что царь зашел к нему, но тут же подписал его отставку. Старик никак не мог перенести обиды и вскоре отравился.
___________________________
[1] Николай Федорович Грегер (1891-1942) - окончил 1-й кадетский корпус; в советское время - военный инженер; умер в блокаду.
[2] Рудольф Густав Грегер (8. III. 1821-1869) - родом из Курляндской губернии. Окончил Санкт-Петербургский лесной институт в 1842. Был лесничим Гатчинского Дворцового правления, 5. IV. 1848 за отличие по службе произведен в чин поручика, 10. IV. 1850 штабс-капитана, в год смерти - подполковником - перевелся в гражданское ведомство с правом писаться чином 6 класса, видимо, не рассчитывая, что проживет долго, а пенсион сыновьям будет больше.
[3] Елена Васильевна Грегер, урожд. Дзынь, православная, дворянка.
[4] Шарлотта Страттон, англиканского вероисповедания, сестра «бабушки Кити».
[5] Яков Васильевич Дункан (1809-1900) - секретарь великой княгини Марии Павловны, действительный статский советник (1897), чин, которому может соответствовать звание камергера. Ему «бабушка Кити» отписала свою городскую усадьбу на Средней ул., 22, Царского Села (сейчас территория детского сада № 34).
[6] Амалия Федоровна Бухмейер - вдова отставного генерал-майора Дмитрия Андреевича Бухмейера, бывшего в 1880-х полицмейстером Гатчины.
[7] Дмитрий Андреевич Бухмейер (1833-1906) - генерал-майор с 31. 12. 1882. Возможно, рассказанное далее о понтонном мосте относится к Александру Ефимовичу Бухмейеру (1802-1860).
Продолжение следует...
#литературныйпонедельник