ИСТОРИЯ О (14)
Продолжение.
Начало здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь и здесь.
Болгарским друзьям огромное спасибо за некоторые важные уточнения.
Его мудрый план
В 1888-м и 1889-м Стамболов был больше, чем князем. Фифи только-только присматривался, щупал лед, проверяя, что можно, а что нельзя, но его пока что хорошо контролировали, а русофилы, которых диктатор раньше боялся, теперь сами боялись пикнуть, зная, что народ не поймет, - и правильно делали. Мозги народу промыли качественно. Причем, если массы обрабатывали крикливо, аляповато, нагнетая на тему «Русские идут!», то с «чистой публикой» работали гораздо тоньше.
Эмигрантским статьям, рассуждающим о «братстве» и «моральном долге», прирученные газетой «Свобода», принадлежащей его другу и компаньону Димитру Петкову, журналисты противопоставляли секретные документы, полученные из «источников, пожелавших остаться неизвестными». То есть, слитых премьером. И получалось, что все не так просто. Интеллигенция, прислушивавшаяся к голосам из-за бугра, с изумлением узнавала, что долги, оказывается, вовсе не моральные, поскольку репарации, которые Порта аккуратно выплачивала России, на 100% обеспечивалась болгарскими деньгами, налогами с Восточной Румелии и «выплатами» княжества.
Плюс само княжество, согласно русско-болгарской конвенции, еще и выплачивало «оккупационный долг» (10 618 000 рублей), - за «помощь в организации структур власти». Правда, в 1885-м выплаты заморозили (из-за ссоры с Гатчиной), но в итоге, к 1902-му, все (26 446 000 золотом), одолжив у «Банк де Пари», отдали до стотинки. Платили и еще какие-то «возмещения по векселям», деталей о которых я не знаю, однако, как бы там ни было, узнавая такие подробности, «латентные русофилы» не особо горели желанием возмещать еще и «моральные» долги.
Однако природа не терпит пустоты, и вскоре возникла новая проблема, первым звоночком которой стало «дело о военном заговоре», главным фигурантом которого, абсолютно неожиданно для всех оказался майор Константин Паница
Разумеется, в те времена удивить политически активного болгарина было сложно, но такой поворот событий, в самом деле, зашкаливал. Военный прокурор, взявший на себя самые грязные дела в 1887-м, лично пытавший в зиндане Петко Каравелова, самый бесшабашный из «живых легенд», ветеран всех войн, начиная с Апреля, друг детства Стамболова, полностью ему преданный, активный русофоб, - и: арестован за подготовку пророссийского переворота.
Люди не понимали, что происходит, а между тем, ларчик открывался просто. Хотя переговоры с Портой велись в обстановке сугубой секретности, информация все же просачивалась. Во всяком случае, скрыть от военных, что «военторг» прикрыт, а «отставников» отзывают, не было никакой возможности, да и Георги Вълкович, курировавший процесс был известным туркофилом, - и даже обрывки этой информации накаляли настроения тех, кто, казалось бы, телом и душой был предан премьеру.
Слишком болезненным был «македонский» вопрос, и не только для выходцев из Македонии, как Коста, но и для абсолютного большинства «политически мыслящих». В рамках формирующейся национальной психологии оставшаяся в рабстве «Третья Сестрица» была идолом из разряда «руками не трогать», да и, помимо того, просто у очень многих болело. В том числе, и у Стамболова, - как сам он говорил, «тяжко далась мне эта эта уступка», - однако добиться признания законности князя и дать старт процессу достижения полной независимости он считал самым важным.
Судя по всему, однако, ему самому было неловко, и потому, вопреки обычному равнодушию к разговорчикам, диктатор пытался объяснять общественности мотивы своих действий. Не сам, конечно, - не царское это дело, - но в невероятно популярной «Свободе», озвучивавшей мнения вся Болгария знала чье, - время от времени появлялись материалы на эту тему. А потом грянула и редакционная статья «Неговият мъдър план», где все вообще расставлялось по полочкам:
дескать, никто Македонию не сливал и сливать не намерен, но, вот беда, в условиях кризиса брать на баланс нищую провинцию с разрушенной экономикой Софии просто не по карману, тем паче, что «четников» там на все четыре области всего чуть-чуть, максимум полтысячи;
вот, дескать, были бы обыватели Охрида, Битоля и Вардара сознательными, встали бы все, как один, тогда, куда денешься, пришлось бы, но ведь не встали же, стало быть, им под турками нравится, а насильно мил не будешь. Ибо «Не треба ние да ослободуваме ниеден народ; народите треба да се ослободат сами или да загинат». И вообще, незачем из-за какой-то Македонии бить горшки с «концертом», который, осердясь, может и в кредитах отказать.
Но, бравурно звучало в финале, ничего страшного: у премьера все под контролем, с турками у нас в прошлом не только плохое было, мы с ними уже не враги, а партнеры, и переговоры идут об особом статусе, чему свидетельством уже почти достигнутая договоренность о замене греческих епископов болгарскими. Вот когда решим экономические проблемы и подготовимся получше, можно будет вернуться и к сути вопроса. А пока что ни-ни, поскольку нерушимость границ есть основа международного права.
Собакам собачья смерть!
На кого-то, особенно на «кофейных стратегов», заполночь обсуждавших острые публикации, действовало, - но далеко не на всех. Македонским четникам, прятавшимся в лесах и ущельях, прекращение подпитки боеприпасами и закрытие баз на Большой Земле совсем не понравилось, но еще больше не понравилось оно их болгарским кураторам, влиятельным единомышленникам вроде политика и публициста Димитра Ризова, и волонтерам, по стотинке собиравшим средства на «Второе Объединение». А еще, разумеется, военным первого поколения, в сущности, жившим идеей «три сестры под одним кровом», и недовольство их усугублялось тем, что правительство, зная от осведомителей о левых разговорчиках, начало повышать в звании не по выслуге и заслугам, по принципу личной преданности.
Неудивительно, что разговорчики понемногу перерастали в заговорчики, и совсем неудивительно, что во главе зреющего недовольства оказался как раз майор Коста, имевший македонские корни и ставший из русофила русофобом потому, что (после «румелийского кризиса») понял: в македонском вопросе от России ждать нечего. Зато теперь, когда, как полагал Димитр Ризов, политическим оценкам которого Коста доверял, в Гатчине рады будут сделать гадость Стамболову на любом фронте, получалось, что приходится вернуться в русофилы, - и майор Паница вернулся. Благо, был у него надежный человек, Порфирий Колобков, отставной поручик, занятый в оружейном бизнесе, а у г-на Колобкова, в свою очередь, имелись неплохие связи и в Генштабе РА, и в российской оборонке.
Предложение, - вы нам 60000 франков для «некоторых дел» и оружие для чет, а мы вам князя долой и премьера в отставку, - на севере выслушали, однако, поскольку представлял посредник лиц, решительно никому не известных, ответили неопределенно: дескать, идея нравится, а решать не нам, но мы обязательно доложим. А вот летом 1889, когда к делу подключились эмигранты экстра-класса, включая экс-премьера Драгана Цанкова, дело сдвинулось. Михаил Хитров, посол в Бухаресте, сообщил конспираторам, что пока что Россию интересует только переворот, на который 50000 франков выделены, но через Италию, а официально Империя, ежели что, остается в стороне.
На том и договорились, после чего занялись делом, очень активно, но настолько бестолково и открыто, что всевидящая контрразведка диктатора ничего не заметила, вероятно, потому лишь, что действия Паницы, вербовавшего соучастников «за рюмкой», совершенно открыто, принять за что-то серьезное было невозможно. Так что, не реши подполковник Кисев, командующий столичным гарнизоном, сдать заговорщиков в обмен на третью звездочку, глядишь, что-то могло бы и получиться.
Кисев, однако, решил как решил, и в январе 1890, за четыре дня до Часа Х, Косту, а затем еще десятка два конспираторов, в основном, военных, взяли под арест, и следствие пошло очень быстро, поскольку господа офицеры, включая лидера, в соответствии с тогдашними нормами чести, ни от чего не отпирались, избегая только называть имена тех, кто остался на свободе.
Да, возмущены сливом Македонии. Да, уверены, что слив заказан немцами. Да, считаем, что Россия одумалась. Да, готовили переворот. Нет, не по инициативе русских. Нет, убивать не собирались ни князя, ни премьера. Князя предполагалось выслать прочь, а диктатора снять с должности, да и всё, - причем насчет «Как я могу хотеть смерти Стефана?» майор Паница говорил столь горячо, что никаких сомнений в его искренности ни у кого не возникало.
Поэтому появившуюся было идею устроить шумный процесс и показать всей Европе «страшный оскал России» тут же и погасили: учитывая, что все подсудимые в той или иной степени были «русофобами» и ни один из них на роль попки не годился, выносить на публику проблемы с Македонией было слишком опасно. Ну и. 9 апреля, по окончании следствия, дело было передано в закрытый трибунал во главе с полковником Ризо Петровым, осудившим на смерть Олимпия Панова и Атанаса Узунова, а прокурора назначили того же, кто на «суде в 2-3 часа» их обвинял.
По ходу, как ни старались, несмотря на признания обвиняемых, доказать так ничего и не смогли, поскольку реальных дел заговорщики совершить не смогли даже на уровне подготовки, а деньги им шли из Италии, куда приходили из Бразилии от какого-то шведа.И тем не менее, в мае всем отвесили длинные сроки, а Панице - высшую меру, правда (кроме Петрова, все судьи уважали Косту) с рекомендацией князю заменить смерть 15 годами зоны.
И что интересно, князь склонен был явить милосердие. На «балканского негодяя» Фифи было плевать, но о настроениях в обществе знал, а общество о смерти Панова и Узунова, при всем различии взглядов, сожалело . Но если к «рущукскому делу» Ферди никак не был причастен, то расстрел еще одной «легенды Отечества» неизбежно стал бы лыком в строку, - а Его Высочеству вовсе не хотелось разговорчиков типа «иностранец убивает лучших сынов Болгарии».
Нет человека, есть проблемы
В общем, у Косты были все шансы уцелеть. Если бы не Стамболов, занявший предельно жесткую позицию. Заявив, что «любое проявление снисхождения будет растолковано как слабость и страх», он заставил министров отклонить просьбу суда о помиловании (в стороне остался только глава МИД, изящно потерявший сознание) и 14 июня, за день до назначенного для исполнения срока, в личной беседе пригрозил князю отставкой, если тот не утвердит приговор.
Естественно, Фифи уступил, но с изюминкой: задолго до рассвета он, никого не предупреждая, убыл в Вену «лечить нервы», оставив страну на «полное, со всеми правами суверена попечение г-на Стамболова, который всегда с умением и со знанием дела руководил государственными делами». То есть, предоставив премьеру право и возможность самому решать, применить право помилования или нет, - и 15 июля Константин Паница, легенда Апреля и Сливницы, встал к стенке перед строем столичного гарнизона.
Многие биографы, описывая этот воистину шекспировский сюжет, задаются вопросом: неужели Стефану не было жалко Косту, старого друга, сделавшего очень много для Болгарии и лично для него, причем уже совершенно не опасного, поскольку в кутузке много не навоюешь? Точно ответа не дает никто, а чужая, тем паче, давно отлетевшая душа потемки, но, думаю, в это время диктатор уже перестал мыслить человеческими категориями, оперируя исключительно соображениями государственной целесообразности.
Отбрасывая эмоции, помилование Паницы переводило трагедию в фарс, а вот казнь государственного преступника, наоборот, придавала событию законченность, подчеркивала опасность ситуации плюс жесткую непримиримость властей, которые, если нужно, пойдут на все, подразумевала необходимость дальнейшей закрутки гаек и антироссийской истерии, - то есть, укрепляла личную власть премьера, без которого, - в этом Стамболов был глубоко убежден, - Болгария рухнет.
Кроме того, суровость наказания показывала «концерту», что признание князя стало необходимым, поскольку иначе внутренней стабильности в княжестве не бывать. А в отношениях с Портой и вовсе была наилучшим доказательством, что София Стамбулу может быть по-настоящему надежным партнером. И если Стамбул это оценит по достоинству, то за Македонию султан может не волноваться: «Не треба ние да ослободуваме ниеден народ; народите треба да се ослободат сами или да загинат». Ну а если не оценит, что ж - София за всем уследить не может, а стало быть, возможны варианты.
Жестко, без намека на рефлексию, но, согласитесь, более чем политично, - и все всё поняли. До признания дело, конечно, не дошло, - Гатчина все равно была против, - а вот г-на Вълковича, личного эмиссара Стамболова, при султанском дворе начали принимать уже не просто вежливо, но с полной приязнью, как своего человека.
Были, разумеется, и побочные варианты. Скажем, князинька, вернувшись из Вены, публично выразил сожаление о смерти Паницы, признавшись, что «как глава государства вынужден был проявить строгость, но оставил г-ну Стамблову возможность дать волю чувствам, помиловав несчастного героя», - после чего опросы показали, что у ранее никому не интересной куклы появился какой-никакой, но рейтинг. А это было для диктатора если и не проблемой, то уж точно неприятным намеком на возможность появления таковой.
Однако куда более нехорошим, - хотя и не таким броским, как эскапады Фифи, - следствием интриги стало то, что македонские четники, потрясенные известиям из Софии, помозговав, пришли к совершенно четкому выводу: коль скоро в Софии их покровителям и побратимам, пытавшимся спасти «военторг», уже начали мазать лбы зеленкой, стало быть, пора вмешаться, тем паче, что кто виноват, и главное, что делать, вполне прояснилось...
Продолжение следует.