ИСТОРИЯ О (12)
Продолжение.
Начало здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь и здесь.
Самовыдвиженец
Казалось бы, все ясно: необходим князь. Любой. Какой есть. А был только Фердинанд, бивший копытом и заранее согласный на все. Какие проблемы? И тем не менее, даром что «первый регент» торопил, переговорщики не спешили. Не могли решиться. Слишком уж что-то настораживало в родовитом молодом человеке, даже обаяние которого отдавало некоей гнильцой. И были на то причины.
Перечитав почти десяток книг и статей о будущем первом «царе Болгар», я с удивлением отметил, что хорошо о нем, кроме явно заряженных журналистов его эпохи, да еще плотнее заряженных авторов-агиографов периода «декоммунизации», типа Гиорги Кокерова, не пишет никто. Даже немногие, которым он не сделал зла, и даже те, кто делал на него ставку, не говоря уж об оппонентах, одинаково брезгливы. И вовсе не потому, что Ферди (или, как называла его тетушка Вики, «противный Фифи») жеманился, душился, пудрился и надувал губки, что в весьма традиционном тогда болгарском обществе казалось диким.
Все было куда глубже. «Свой народ, - писал позже российский дипломат князь Григорий Трубецкой, - Фердинанд не любит. Видимо, и никогда не любил. Он не стеснялся презрительно отзываться о нем, и мне лично пришлось слышать от него подобные отзывы... Болгары боялись его, никто не любил его», и люди это чувствовали, невольно сравнивая нового претендента с Баттенбергом, который, при всех недостатках, Болгарию полюбил и даже дневник писал по-болгарски (Фердинанд же язык подданных хотя и освоил , но на уровне чуть выше твоя моя понимай, хотя языки давались ему легко).
Естественно, называть болгар «грязными» и «дурно пахнущими» Фифи позволял себе исключительно в узком кругу, в берлинах-венах-парижах, и начистоту заговорил только под старость, в изгнании, отводя душу в письмах сыну, - «Болгарский народ морально не дорос, а физически просто достоин сожаления… Помни, мы благородная династия, нам чужда болгарская кровь и душа… У нас нет ничего общего с этой низкой расой», но и на первых встречах, когда претендент был приторно любезен, - а притворяться он, «Иезуит по природе и актер», как пишет тот же Трубецкой, умел, - что-то смутное беспокоило очень многих.
Правда, ближайшие сторонники и поклонники вроде Добри Ганчева прозрели только под конец жизни, - «Царь Фердинанд много лгал... Обманывал людей, обманывал Бога, в конце концов и сам себя обманул», - но жесткий и проницательный Стамболов сразу после встречи с Фифи, когда тот, наконец избранный, прибыл в Софию, сказал в узком кругу: «Берем, конечно, выбирать не приходится. Но Болгария для него лишь подсадная утка».
И в общем, не ошибся: болезненно честолюбивый, Ферди рассматривал престол крохотного княжества всего лишь как трамплин к истинному величию, и не столько страны, сколько себя, как ее монарха, «аристократа, волею судьбы вынужденного играть роль свинопаса», да еще как к собственному кошельку, где, наконец, завелись деньги, которых ему так не хватало на кутежи в Вене, Париже и Лондоне, где он, по его собственному признанию, «только и чувствовал себя человеком», в связи с чем, через несколько лет укрепившись на троне, старался умотать за кордон при любой оказии.
Хотя, справедливости ради, власть он тоже очень любил, в дела государства вникал, и подчас, если не зарывался, у него даже получалось, - но до этого было еще далеко. Как и до предсмертного признания Стамболова: «Верю, болгарский народ простит все мои грехи. Но никогда не простит мне, что я возвел Кобурга на болгарский престол». А пока… Пока что, добившись в июне 1887 долгожданного согласия ходоков, Фифи «в невероятном волнении ждал избрания», которое и состоялось на сессии Великого Народного Собрания 25 июня (7 июля).
Инкогнито из Будапешта
Ну как избрания… Сразу после того по Софии, маленькому городу, где все всех знали, пошли слухи о том, что роль парламента была «холуйской» и «все дело было заранее решено», и даже тот самый Добри Ганчев, относившийся к Ферди очень хорошо, подтверждает: «Князь Фердинанд приехал в Болгарию отнюдь не с согласия большинства народа. Так сказать, он был навязан Стамболовым и небольшой частью интеллигенции, т.е. чиновничеством. В кофейнях, в салонах, для виду расхваливая, большинство смотрело на него как на временного гостя, прибывшего потому, что так повелел регент. Иные поговаривали и о взятках…».
И надо сказать, правильно поговаривали. Слухам, конечно, грош цена, однако нельзя не верить самому Фердинанду, в одном из «Писем сыну», когда скрывать было уже нечего и незачем, признававшемуся: «Тебе все досталось на подносе. Ты не посвящен в хитрости, которые я использовал, чтобы ты нынче был тем, кто ты есть Твоя бабушка принцесса Клементина была не исчерпаемым источником благородного лицемерия и царственного лукавства. Верно, мы потратили много денег, чтобы подкупить часть министров и влиятельных депутатов; целое состояние в несколько миллионов потратили на болгарскую корону, но что с того? Это все равно были не наши деньги».
В самом деле, Вена и Будапешт, когда дело пошло всерьез, порадели своему человечку. Естественно, не напрямую, а при посредстве надежного агента, банкира Филиппа Вальдапфеля, рекомендованного Ферди венгерским графом Зичи. «Расходы не представляют никаких проблем, - писал граф финансисту. - Убежден, что князь, реализовав свои амбиции, компенсирует Ваши расходы и усилия с монаршьей щедростью. От себя же добавлю, что Вашу помощь в столь деликатном деле в Шенбрунне оценят и не забудут».
Впрочем, заняв престол, Фифи, с непривычки к достатку скуповатый, попытался кинуть посредника, и только угроза банкира сделать важные «раскрытия», способные «создать в Будапеште крупный скандал», подкрепленная копией рукописи «Купленный трон», заставила князя отдать банкиру комиссионные. Основную же сумму Кобург так «неизвестным друзьям» и не вернул, обязавшись «оказать важные услуги, когда власть будет вполне в моих руках».
Это, однако, в скобках, для более полного понимания. Экспозиция, если угодно. Главное, что 2 (14) августа 1887 Болгария, наконец, обрела главу государства. Прибывший инкогнито, - агенты царской охранки и наемные убийцы до такой степени волновали воображение избранника, что почти весь долгий путь он маялся от жары в мохнатом парике и «прятался, заперевшись на ключ, в качающемся купейном сортире», Фердинанд Сакс-Кобург-Готский принес клятву на верность конституции, как Фердинанд I, князь Болгарии.
В этот день, как вспоминают друзья, Стамболов «выпил много шампанского», пел песни, и был вполне вправе. Худо ли, бедно, опаснейший кризис, хотя бы формально, минул. Что бы там ни шипели еще остававшиеся злые языки вроде Ивана Вазова («Темный иностранец, тиранией начинает, позором кончит») и Константина Величкова («Ничто, кроме как агент Австро-Венгрии, избрание которого является предательством»), система власти, наконец, приобрела завершенность.
А поскольку завершилось и регентство, удалось на вполне законных основаниях, не дразня никаких гусей, отправить в отставку сделавшего свое дело, но самостоятельного и ставшего опасно активным Васила Радославова, после этого, правда, ушедшего в оппозицию, ну и хрен с ним, - бывший регент тут же учредил свою собственную, «под себя» партию.
Кто станет премьером, когда все формальности будут завершены, сомнений не было абсолютно ни у кого. Сюрпризов таки и не случилось: 1 сентября Его Высочество, даже не думая спорить, послушно выдало мандат на формирование кабинета Стефану Стамболову, и новый министр-президент, ни дня не умедлив, впрягся в работу.
Что делать?
А работы более чем хватало, ибо с избранием сразу возникли сложности. Поскольку князь как бы и был, но исключительно для внутреннего пользования, то есть, князя, можно сказать, и не было. Поскольку, не будучи признан всеми гарантами Берлинского процесса, да еще и без утверждения султаном, он, с точки зрения международного права, оставался австрийским поручиком, авантюристом и наглым самозванцем, и соответственно сама государственность страны, оказавшейся de jure под непосредственным управлением султана, была не более чем фикцией.
При этом, все понимали, что признания от «концерта» не дождаться, причем, Государь, сразу заявив «Ни-ког-да», невольно подставился. Nein! - откликнулся Берлин, получивший возможность показать Гатчине, что радеет за её интересы. Non! - отозвался Париж, в Болгарии вовсе не заинтересованный, радуясь случаю показать Александру III, что готов поддержать. Лондон же, теперь решивший, что Фифи уже не Фифи, а целый Фердинанд, с которым можно и поиграть, как равно и Вена, по факту державшая Ферди на поводке, объявили, что уж они-то «за», но только если согласна Порта.
А великий визирь Порты, чье мнение тоже положено было выслушать, и вовсе от имени султана сообщил, что возражений йок, но подпись Его Величество поставит только тогда, когда все гаранты договорятся, потому что в Берлинском трактате совершенно ясно прописано: «Князь болгарский будет свободно избран населением и утвержден Портою с согласия держав», и не иначе.
Таким образом, в ловушке оказалась не только Болгария, но, в связи с упрямым на грани мании царским «нет», также и Россия. Ранее, желая наказать Баттенберга, Гатчина требовала на основании Берлинского акта вернуть Восточную Румелию под власть Порты, и была формально права. Но теперь, когда важнейший пункт насчет «свободного избрания» был соблюден, державы (к своему удовольствию) не могли дать султану «добро» на утверждение выбора, потому что султан боялся что-то делать без согласия России.
Как бы и красиво, вот только «концерт» получал широчайшее поле для «серых игр» с Софией, а Россия такой опции не имела. В итоге, даже осторожнейший, панически боявшийся раздражать Государя г-н Гирс, рапортуя Гатчине, назвал избрание Фердинанда и его ближайшие последствия «пощечиной для России», а сам Александр Александрович, ознакомившись, написал на первой странице доклада «Какая отвратительная история» и запросил специалистов, что можно сделать в такой ситуации.
Царская воля - дело святое, специалисты не умедлили. Александр Нелидов, посол в Стамбуле, считавшийся лучшим экспертом Империи по Балканам, предложил, высадив в Варне и Бургасе дивизию, занять страну, чтобы «удалить оттуда укрепившееся со времени филиппопольского переворота антирусское правительство, а равно и возвратить сам болгарский народ на путь правильного развития, с которого он был насильственно совлечен». Пояснения, как избежать при этом войны, заручившись поддержкой Парижа и Порты, прилагались.
Со своей стороны, Николай Гирс, глава МИД, убежденный германофил, предложил изящный план смещения князя и замены его «временным управителем», генералом Казимиром Эрнротом, гарантируя, что сумеет убедить Бисмарка «ценою приемлемых уступок поддержать перемены к лучшему». Проект Александра Ивановича по рассмотрении Государь счел «излишне авантюрным», проект Николая Карловича, в общем, одобрил, велев передать в разработку, но ни до чего серьезного дело не дошло.
Почему, не знаю, но, думаю, версия Рассела Дончева, полагающего, что «царь, считавший, что Болгария никуда не денется, проиграв войну нервов в 1886 году, морально иссяк и боялся связываться с упрямым премьером», все-таки чересчур экзотична. Хотя кто его знает, может и так. Но, как бы там ни было, в итоге остановились на знаменитом «Спешить некуда. Россия может обойтись без Болгарии, а вот Болгария без России никак. Пускай болгары вдоволь нахлебаются этих щей, авось поумнеют».
Продолжение следует.